Страница:
ядовитой. Мрачные рабочие знают — злой демон вещества захватил в плен тонкую и хрупкую Жизнь, Солнечную Деву. Это форма, похищенная грубым узурпатором материи. Спасти ее можно только подвигом, упорной страшной беспощадной войной против донного льда реальности.
Уже много веков и тысячелетий ведут Титаны борьбу против энтропии Вселенной. Рабочий класс. Рабочее братство. Рабочий Орден.
Проглотившие когда-то Диониса, по истечении долгих тысячелетий они сами пропитались его плотью. Поэтому они так любят священное опьянение воскресающего Иакха.
Где-то над ними, не ведая о подземной драме, наивные или бесчестные «аристократы», интеллигенты, торговцы цинично пользуются плодами кровавой битвы. Они не сталкиваются с Материей, освобожденные от нее добровольной жертвой Тамплиеров Пролетариата. Они пожирают и десакрализируют трофеи, добытые подземными витязями в страшной сечи с тьмой нижнего предела.
Но не долго продлится оцепенение. Рабочие собираются с умом и с духом. Мрази, беснующейся в современной русской политике, никто не гарантирует долговечности. Конечно, взгляды пролетария прикованы к Земле, его вечной сопернице, вечному врагу.
Но рано или поздно он посмотрит вверх и… нанесет свой последний удар. Ломом по мертвенно-матовой глазнице компьютера, по сверкающей витрине банка, по перекошенному лицу надзирателя.
Пролетарий проснется. Восстанет. Убьет. Его не сдержать ни полицией, ни подделками социалистических партий.
Его дело в истории не закончено. Демиург еще дышит. Мировая Душа еще плачет. Ее слезы рождают в черном сознании Созидателя гулкий рев. Это призыв. Это фабричный гудок. Это звучание Ангельских Труб.
Они — кузнецы Тартара — снова зиждят свою пролетарскую Революцию. Настоящую Революцию. Последнюю Революцию.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
ЦАРСКИЙ КРЕСТЬЯНСКИЙ ТРУД
РОДИНА-СМЕРТЬ
ВЛАСТЬ ВЕНЦЕНОСНЫХ МЛАДЕНЦЕВ
1
2
3
4
Уже много веков и тысячелетий ведут Титаны борьбу против энтропии Вселенной. Рабочий класс. Рабочее братство. Рабочий Орден.
Проглотившие когда-то Диониса, по истечении долгих тысячелетий они сами пропитались его плотью. Поэтому они так любят священное опьянение воскресающего Иакха.
Где-то над ними, не ведая о подземной драме, наивные или бесчестные «аристократы», интеллигенты, торговцы цинично пользуются плодами кровавой битвы. Они не сталкиваются с Материей, освобожденные от нее добровольной жертвой Тамплиеров Пролетариата. Они пожирают и десакрализируют трофеи, добытые подземными витязями в страшной сечи с тьмой нижнего предела.
Но не долго продлится оцепенение. Рабочие собираются с умом и с духом. Мрази, беснующейся в современной русской политике, никто не гарантирует долговечности. Конечно, взгляды пролетария прикованы к Земле, его вечной сопернице, вечному врагу.
Но рано или поздно он посмотрит вверх и… нанесет свой последний удар. Ломом по мертвенно-матовой глазнице компьютера, по сверкающей витрине банка, по перекошенному лицу надзирателя.
Пролетарий проснется. Восстанет. Убьет. Его не сдержать ни полицией, ни подделками социалистических партий.
Его дело в истории не закончено. Демиург еще дышит. Мировая Душа еще плачет. Ее слезы рождают в черном сознании Созидателя гулкий рев. Это призыв. Это фабричный гудок. Это звучание Ангельских Труб.
Они — кузнецы Тартара — снова зиждят свою пролетарскую Революцию. Настоящую Революцию. Последнюю Революцию.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
ЦАРСКИЙ КРЕСТЬЯНСКИЙ ТРУД
Крестьянин — важнейшая фигура всей индоевропейской традиции. Культивация зерновых и особенно хлеба рассматривалась нашими предками как сакральное занятие, как особая космическая литургия. И не случайно именно хлеб стал земным веществом, избранным Спасителем для пресуществления в Его Святую Плоть. Также не случайно, сам Бог в евангельских текстах уподобляется сеятелю, т. е. крестьянину, священной фигуре человечества. Крестьянский труд был издавна назван «благородным». В священной цивилизации еще не существовало обособленной трудовой этики, и понятие «благородный» употреблялось отнюдь не в метафорическом смысле. Дело в том, что во время сакральных праздников у индоевропейцев сам Царь совершал ритуальную запашку земли. И в символическом смысле труд крестьянина можно было поэтому назвать
"царским"в полном смысле этого слова.
Крестьянин дополнял своей литургической деятельностью полноту трехчленной иерархии древнеарийского общества. В нем жрецы боролись с тьмой духовной, с невежеством и неведеньем; воины и цари — с тьмой душевной, воплощенной физически во врагах и противниках; а крестьяне — с тьмой материальной, с силами земли, почвы. Эта тройственная тьма, с которой сражались древние арии, часто символизировалась Змеем. Змей был тройственным символом невежества (для жрецов), враждебности (для воинов) и дикой земли (для крестьян). Именно на этом основании пахота понималась как символическая битва со Змеем, а также как священный брак Неба, представителем которого был сам крестьянин и его плуг, с Землей. Отсюда древнейший эквивалент слова «пахать» — «орать», образованный от корня, означающего также «свет», "сияние" и т. д. По мере деградации традиционного общества, когда жреческое сословие постепенно утрачивало смысл вверенных ему учений и ритуалов, когда воины погрязали в страстях и прелести, только крестьяне-змееборцы сберегли в чистоте легенды и мифы, восходящие к той эпохе, когда индоевропейское общество переживало свой духовный расцвет. Поэтому и в России именно крестьянство сохранило верования и обычаи, предания и обряды старины, полные высшего смысла для того, кто понимает законы священного арийского космоса.
Традиционное бытие крестьянина проходило не просто в самом центре природы, но в центре особой просветленной природы, пронизанной лучами Логоса. Деревенский житель никогда не был «примитивным» (или не очень добрым) «Дикарем», каким его воспринимала заносчивая барская культура последних веков царской Руси. То, что казалось, на первый взгляд, его архаичностью и невежеством, на самом деле было признаком глубокой укорененности в священных архетипах, проявлением высшего сверхразумного знания, которое некогда в золотом веке было осью коллективного бытия полноценной сакральной цивилизации. За нерациональностью крестьян скрывалась мудрость, за их ленью — созерцательность, за нерасторопностью в мирских делах — нестяжательная аскеза. Крестьянин жил не в мире скепсиса и критического остроумия, но в мире древних символов и знаков, в живом насыщенном пространстве, где Небо и Земля, Солнце и Луна, День и Ночь, Лето и Зима выступали как живые реальности напряженной космической драмы. Крестьянский быт был полон примет и поверий, особого священного ритма, и это придавало существованию высший литургический смысл.
Именно он, а не стиль жизни озападненного русского дворянства, нес в себе последние остатки древней солнечной цивилизации, Святой Руси. Крестьяне в России много веков находились в униженном состоянии.
Позор крепостничества, эксплуатация нарождающимся капитализмом, и наконец, второсортное положение в номинально пролетарском советском государстве — все это этапы долгого мученического пути русского крестьянства. Обираемые, угнетаемые, спаиваемые разнообразными сословиями — выходцами из городской культуры — крестьяне несли свой крест с безмерным смирением и покорностью, охраняя для какой-то высшей эсхатологической цели то священное арийское предание, которое составляло сущность его бытия. Ежегодная, суровая борьба за хлеб, за урожай была физическим аспектом космической литургии труда, повторявшейся снова и снова несмотря на все гонения, притеснения, пытки, муки.
Какой надеждой, каким упованием жили поколения русских крестьян?
Видимо, в тайне они знали, наученные веками созерцания смены сезонов — от зимы к весне — что когда-нибудь придет Реставрация, Возрождение, и вся великая солнечная Традиция светлых славян снова вспыхнет ярким купальским пламенем. Действительно, именно у крестьян (а отнюдь не у карикатурных дворян и тем более не у бывшей партноменклатуры) только и можно найти (даже сегодня) останки древнего знания, отголоски Традиции в ее живом, подлинном виде. И только отправляясь от этой третьей арийской касты, можно теоретически начать восстановление всей общественной иерархии подлинно русского общества.
Подобно тому, как в русских сказках Третий Сын, младший сын, Иван-дурак (а это эквивалент третьей крестьянской касты), часто становится спасителем и благодетелем остальных братьев, так и в деле воссоздания русской священной традиции следует обратиться в первую очередь именно к крестьянам, которые вплоть до сегодняшнего дня сохраняют в себе больше подлинно царских элементов, чем деградировавшие потомки некогда царствовавшего дома. Истинный Царь, Император великой русской земли должен быть подлинным пахарем, чтобы знать сырой и терпкий вкус животворящей славянской почвы. Пренебрежение духом и религией в советском социализме, атеизм и ненависть к истории — а именно это и было главной бедой русского большевизма и привело, в конце концов, к его гибели — воплотились в откровенной неприязни коммунистов к крестьянству. Крестьян большинство ортодоксальных марксистов однозначно считало реакционным классом (в этом они были правы). Отсутствие Православия и пренебрежение к крестьянам — самые негативные черты советского социализма. Новый русский социализм не должен ни в коем случае повторять этих фатальных заблуждений. Новый социализм должен быть подчеркнуто крестьянским и христианским, что не только исторически, но и этимологически очень близкие вещи.
С другой стороны, национальные движения должны встать на реалистические позиции и несколько умерить свой восторг перед царизмом. Нельзя в деле национального возрождения руководствоваться образцами вырождения некогда священного социального и духовного устройства. Уже за несколько веков до большевиков монархический режим в России был карикатурой, пародией — не в своих принципах и декларациях, но на практике, в конкретной действительности. Крестьянин, крестьянство, хлебопашество — мистические ориентиры Новой России. Не только материальные кормильцы, но тайные хранители древнейшего предания, в котором запечатлено глубинное знание об устройстве арийского космоса.
Поэтому и идеологически, и политически, и метафизически тип Русского Крестьянина должен стоять в центре революционных учений тех людей, которые искренне стремятся восстановить Традицию во всем ее объеме. Только так мы сможем победить Мирового Змея, Змея Запада — проломив его рептильный череп крестьянским плугом, как это сделал когда-то индийский Индра.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
Крестьянин дополнял своей литургической деятельностью полноту трехчленной иерархии древнеарийского общества. В нем жрецы боролись с тьмой духовной, с невежеством и неведеньем; воины и цари — с тьмой душевной, воплощенной физически во врагах и противниках; а крестьяне — с тьмой материальной, с силами земли, почвы. Эта тройственная тьма, с которой сражались древние арии, часто символизировалась Змеем. Змей был тройственным символом невежества (для жрецов), враждебности (для воинов) и дикой земли (для крестьян). Именно на этом основании пахота понималась как символическая битва со Змеем, а также как священный брак Неба, представителем которого был сам крестьянин и его плуг, с Землей. Отсюда древнейший эквивалент слова «пахать» — «орать», образованный от корня, означающего также «свет», "сияние" и т. д. По мере деградации традиционного общества, когда жреческое сословие постепенно утрачивало смысл вверенных ему учений и ритуалов, когда воины погрязали в страстях и прелести, только крестьяне-змееборцы сберегли в чистоте легенды и мифы, восходящие к той эпохе, когда индоевропейское общество переживало свой духовный расцвет. Поэтому и в России именно крестьянство сохранило верования и обычаи, предания и обряды старины, полные высшего смысла для того, кто понимает законы священного арийского космоса.
Традиционное бытие крестьянина проходило не просто в самом центре природы, но в центре особой просветленной природы, пронизанной лучами Логоса. Деревенский житель никогда не был «примитивным» (или не очень добрым) «Дикарем», каким его воспринимала заносчивая барская культура последних веков царской Руси. То, что казалось, на первый взгляд, его архаичностью и невежеством, на самом деле было признаком глубокой укорененности в священных архетипах, проявлением высшего сверхразумного знания, которое некогда в золотом веке было осью коллективного бытия полноценной сакральной цивилизации. За нерациональностью крестьян скрывалась мудрость, за их ленью — созерцательность, за нерасторопностью в мирских делах — нестяжательная аскеза. Крестьянин жил не в мире скепсиса и критического остроумия, но в мире древних символов и знаков, в живом насыщенном пространстве, где Небо и Земля, Солнце и Луна, День и Ночь, Лето и Зима выступали как живые реальности напряженной космической драмы. Крестьянский быт был полон примет и поверий, особого священного ритма, и это придавало существованию высший литургический смысл.
Именно он, а не стиль жизни озападненного русского дворянства, нес в себе последние остатки древней солнечной цивилизации, Святой Руси. Крестьяне в России много веков находились в униженном состоянии.
Позор крепостничества, эксплуатация нарождающимся капитализмом, и наконец, второсортное положение в номинально пролетарском советском государстве — все это этапы долгого мученического пути русского крестьянства. Обираемые, угнетаемые, спаиваемые разнообразными сословиями — выходцами из городской культуры — крестьяне несли свой крест с безмерным смирением и покорностью, охраняя для какой-то высшей эсхатологической цели то священное арийское предание, которое составляло сущность его бытия. Ежегодная, суровая борьба за хлеб, за урожай была физическим аспектом космической литургии труда, повторявшейся снова и снова несмотря на все гонения, притеснения, пытки, муки.
Какой надеждой, каким упованием жили поколения русских крестьян?
Видимо, в тайне они знали, наученные веками созерцания смены сезонов — от зимы к весне — что когда-нибудь придет Реставрация, Возрождение, и вся великая солнечная Традиция светлых славян снова вспыхнет ярким купальским пламенем. Действительно, именно у крестьян (а отнюдь не у карикатурных дворян и тем более не у бывшей партноменклатуры) только и можно найти (даже сегодня) останки древнего знания, отголоски Традиции в ее живом, подлинном виде. И только отправляясь от этой третьей арийской касты, можно теоретически начать восстановление всей общественной иерархии подлинно русского общества.
Подобно тому, как в русских сказках Третий Сын, младший сын, Иван-дурак (а это эквивалент третьей крестьянской касты), часто становится спасителем и благодетелем остальных братьев, так и в деле воссоздания русской священной традиции следует обратиться в первую очередь именно к крестьянам, которые вплоть до сегодняшнего дня сохраняют в себе больше подлинно царских элементов, чем деградировавшие потомки некогда царствовавшего дома. Истинный Царь, Император великой русской земли должен быть подлинным пахарем, чтобы знать сырой и терпкий вкус животворящей славянской почвы. Пренебрежение духом и религией в советском социализме, атеизм и ненависть к истории — а именно это и было главной бедой русского большевизма и привело, в конце концов, к его гибели — воплотились в откровенной неприязни коммунистов к крестьянству. Крестьян большинство ортодоксальных марксистов однозначно считало реакционным классом (в этом они были правы). Отсутствие Православия и пренебрежение к крестьянам — самые негативные черты советского социализма. Новый русский социализм не должен ни в коем случае повторять этих фатальных заблуждений. Новый социализм должен быть подчеркнуто крестьянским и христианским, что не только исторически, но и этимологически очень близкие вещи.
С другой стороны, национальные движения должны встать на реалистические позиции и несколько умерить свой восторг перед царизмом. Нельзя в деле национального возрождения руководствоваться образцами вырождения некогда священного социального и духовного устройства. Уже за несколько веков до большевиков монархический режим в России был карикатурой, пародией — не в своих принципах и декларациях, но на практике, в конкретной действительности. Крестьянин, крестьянство, хлебопашество — мистические ориентиры Новой России. Не только материальные кормильцы, но тайные хранители древнейшего предания, в котором запечатлено глубинное знание об устройстве арийского космоса.
Поэтому и идеологически, и политически, и метафизически тип Русского Крестьянина должен стоять в центре революционных учений тех людей, которые искренне стремятся восстановить Традицию во всем ее объеме. Только так мы сможем победить Мирового Змея, Змея Запада — проломив его рептильный череп крестьянским плугом, как это сделал когда-то индийский Индра.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
РОДИНА-СМЕРТЬ
Отчим моего близкого друга, яростный антисоветчик умер перед самым концом Совдепа, буквально накануне прихода Горби к власти. В своей последней агонии он с ужасом повторял: "Это (т. е. Совдеп) будет длиться вечно… Не кончится никогда… Никто не сможет ничего изменить…"
Буквально через несколько лет от той реальности, которую умирающий человек считал в полном смысле слова "вечной", — он родился, прожил и умер при ней, — не осталось и следа. Игорь Шафаревич в своей книге "Социализм как явление мировой культуры" приводит пример династии китайских узурпаторов, которые пришли к власти всего на несколько лет, но ввели свою эру и принялись переписывать историю таким образом, чтобы заранее оправдать свое будущее тысячелетнее владычество.
Многие вещи кажутся нам неколебимыми, абсолютными, вечными, каменно-неподвижными, но достаточно легкого дуновения ветерка и они исчезают, растворяются, рассеиваются, как призрак или туман. Психоанализ в этом случае говорит о «комплексах», т. е. самогипнозе личности, превращающем незначительную деталь и случайное переживание в непреодолимую психологическую преграду, делающую существование человека бесконечным кошмаром.
Сегодня нет больше брежневских химер, выдававших себя за стражей вечности: исчезли лозунги, парткомы, портреты, гэбэшники, ОВИРы. Причем все произошло быстро, мгновенно, молниеносно. Казавшееся вечным распалось в один миг, массивные троны и солидные карьеры оказались хрупкими, как рябь на воде.
Но человеческое сознание так устроено, что обязательно поддается гипнозу, возводя кумиров, наделенных фиктивной вечностью даже в том случае, если печальная судьба их предшественников мрачно свершилась у них на глазах.
И снова складывается на пустом месте массовое психическое заболевание, новая, сотканная из комплексов, картина болезни. Вместо партийной касты появились «богатые», и теперь уже их власть кажется абсолютной и неуязвимой. В политике все поделено между несколькими наиболее ловкими персонажами. То же самое в культуре, где сформировались новый официоз, кланово сплоченный не меньше брежневского и не допускающий в свою среду посторонних.
И точно так же, как в конце застоя, кажется, что социальная магма застывает, утрачивает последнюю гибкость. Круговращение элит практически остановлено еще до того, как оно смогло всерьез начаться. Все места, даже во второсортных лавочках, распределены. Все зоны влияния, избирательные округа и приватизируемые сектора промышленности поделены.
Это так, но это иллюзия. Это гипноз, это комплекс. А комплекс, как известно, дело не внешнее, а внутреннее. Рабом делает человека не посторонний агрессор, а он сам. Героя никто и никогда не сможет унизить — ни зона, ни Совдеп, ни концлагерь, ни либерализм. Герой — это просто здоровый человек, растворивший комплексы, на которого поэтому не действуют больше чары бесконечных крошек Цахесов, объединившихся в профсоюз. Все они существуют только из-за нашей добровольной кастрации, из-за самогипноза. Мы так боимся смерти, что предпочитаем умереть, но не думать о ней, не сталкиваться с ней, не бросать ей вызова. И поэтому мы предаем свое достоинство и вверяем судьбу Системе, основанной на круговой поруке бездарностей, глупцов и подлецов. Мы сами порождаем ту иллюзию, на непреодолимость которой потом сетуем. На самом деле, власть Системы строится на совершенной фикции, на вульгарном обмане, на примитивном воровском трюке. Она берет за основу маленькую человеческую слабость — неготовность умереть "здесь и сейчас" — и раздувает ее до гигантских пропорций. В традиционном обществе эта проблема решалась легко — через обряд инициации. Человек проходил инициатическую смерть и потом на опыте обнаруживал, что за одной формой существования следует другая, а следовательно, смерть всего лишь эпизод, синкопа, переход. Если и после инициации человек подчинялся определенным нормам, так только исходя из осознания их священной духовной оправданности, а не из шкурного страха. Инициация — это то, что отличает человека от животного. Потеряв инициацию, люди превратились в неполноценных, дрожащих баранов. Они приняли Систему и стали верить в ее гнусные мифы. Появились псевдоценности и псевдоавторитеты. Эфемерное и случайное стало рассматриваться как вечное. И напротив, дух, ум, глубина были дискредитированы как нечто маргинальное, малоэффективное, излишнее.
Мы живем в мире, который вот-вот рухнет. Вот-вот растворится. Наше общество построено на идеях и принципах, за которые никто не заплатил, которые никто не омыл кровью, которые ни у кого не вырваны в смертельной борьбе. Мы пассивно сдали одну идеологию и так же пассивно и вяло притянули к себе разрозненные фрагменты других идеологий, часто совершенно противоречащих друг другу. Нами правят законченные идиоты, и точно такие же идиоты возглавляют оппозицию — второй эшелон, рвущийся к власти. Последние всполохи героизма, характерные для краткого этапа честной борьбы 1991–1993, безвозвратно затухли. Даже для того, чтобы разжечь самые пламенные сердца, не хватило огня. Болотный мох проел все. И снова кажется, что этому не будет конца… А на самом деле, мы присутствуем у самой последней черты.
Истинная элита, которая сменит весь этот ирреальный балаган, должна произрасти из регионов смерти. Один современный поэт (Роман Неумоев) странно назвал смерть «родиной». Смерть расстворит комплексы страха, обнажит лучи настоящего; как опавшие листья, исчезнут в небытии телевизоры, банки и биржи, правительствуенные аналитики и кремлевские интриганы — весь этот параноидальный паноптикум, нагло выдающий себя за реальность.
В самых ближайших «разборках» у нормальных людей нет своей доли. Жадная толпа уже распределила между собой даже объедки. Но эта мразь скоро исчезнет.
Мы должны жить и действовать так, как если бы ничего этого уже нет, "здесь и сейчас". Как если бы мы уже умерли, и перед нами простираются чистые горизонты духовной реальности, залитой небесными лучами мысли и терзаемой снизу багряными языками космической страсти. Нам нужна НОВАЯ ПАРТИЯ. Партия Смерти. Партия тотальной вертикали. Партия Бога, российский аналог «Хезболла», действующая уже по совершенно иным законам и созерцающая совсем иные картины. Для Системы смерть — это, действительно, конец. Для нормального человека — это только начало.
Гейдар Джемаль рассказал мне как-то исторический эпизод: один итальянский генерал из Республики Сало в конце войны, посылая своих людей на верную гибель, увещивал их такими словами: "Не думаете ли вы в самом деле, что будете жить вечно?"
Великолепный аргумент. Большинство людей вопреки всякой логике продолжают жить и действовать так, как если бы они были бессмертны. Чувство справедливости требует от нас, чтобы мы помогли человечеству рассеять это недоразумение.
Этого требует от нас наша Родина, Родина-Смерть.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
Буквально через несколько лет от той реальности, которую умирающий человек считал в полном смысле слова "вечной", — он родился, прожил и умер при ней, — не осталось и следа. Игорь Шафаревич в своей книге "Социализм как явление мировой культуры" приводит пример династии китайских узурпаторов, которые пришли к власти всего на несколько лет, но ввели свою эру и принялись переписывать историю таким образом, чтобы заранее оправдать свое будущее тысячелетнее владычество.
Многие вещи кажутся нам неколебимыми, абсолютными, вечными, каменно-неподвижными, но достаточно легкого дуновения ветерка и они исчезают, растворяются, рассеиваются, как призрак или туман. Психоанализ в этом случае говорит о «комплексах», т. е. самогипнозе личности, превращающем незначительную деталь и случайное переживание в непреодолимую психологическую преграду, делающую существование человека бесконечным кошмаром.
Сегодня нет больше брежневских химер, выдававших себя за стражей вечности: исчезли лозунги, парткомы, портреты, гэбэшники, ОВИРы. Причем все произошло быстро, мгновенно, молниеносно. Казавшееся вечным распалось в один миг, массивные троны и солидные карьеры оказались хрупкими, как рябь на воде.
Но человеческое сознание так устроено, что обязательно поддается гипнозу, возводя кумиров, наделенных фиктивной вечностью даже в том случае, если печальная судьба их предшественников мрачно свершилась у них на глазах.
И снова складывается на пустом месте массовое психическое заболевание, новая, сотканная из комплексов, картина болезни. Вместо партийной касты появились «богатые», и теперь уже их власть кажется абсолютной и неуязвимой. В политике все поделено между несколькими наиболее ловкими персонажами. То же самое в культуре, где сформировались новый официоз, кланово сплоченный не меньше брежневского и не допускающий в свою среду посторонних.
И точно так же, как в конце застоя, кажется, что социальная магма застывает, утрачивает последнюю гибкость. Круговращение элит практически остановлено еще до того, как оно смогло всерьез начаться. Все места, даже во второсортных лавочках, распределены. Все зоны влияния, избирательные округа и приватизируемые сектора промышленности поделены.
Это так, но это иллюзия. Это гипноз, это комплекс. А комплекс, как известно, дело не внешнее, а внутреннее. Рабом делает человека не посторонний агрессор, а он сам. Героя никто и никогда не сможет унизить — ни зона, ни Совдеп, ни концлагерь, ни либерализм. Герой — это просто здоровый человек, растворивший комплексы, на которого поэтому не действуют больше чары бесконечных крошек Цахесов, объединившихся в профсоюз. Все они существуют только из-за нашей добровольной кастрации, из-за самогипноза. Мы так боимся смерти, что предпочитаем умереть, но не думать о ней, не сталкиваться с ней, не бросать ей вызова. И поэтому мы предаем свое достоинство и вверяем судьбу Системе, основанной на круговой поруке бездарностей, глупцов и подлецов. Мы сами порождаем ту иллюзию, на непреодолимость которой потом сетуем. На самом деле, власть Системы строится на совершенной фикции, на вульгарном обмане, на примитивном воровском трюке. Она берет за основу маленькую человеческую слабость — неготовность умереть "здесь и сейчас" — и раздувает ее до гигантских пропорций. В традиционном обществе эта проблема решалась легко — через обряд инициации. Человек проходил инициатическую смерть и потом на опыте обнаруживал, что за одной формой существования следует другая, а следовательно, смерть всего лишь эпизод, синкопа, переход. Если и после инициации человек подчинялся определенным нормам, так только исходя из осознания их священной духовной оправданности, а не из шкурного страха. Инициация — это то, что отличает человека от животного. Потеряв инициацию, люди превратились в неполноценных, дрожащих баранов. Они приняли Систему и стали верить в ее гнусные мифы. Появились псевдоценности и псевдоавторитеты. Эфемерное и случайное стало рассматриваться как вечное. И напротив, дух, ум, глубина были дискредитированы как нечто маргинальное, малоэффективное, излишнее.
Мы живем в мире, который вот-вот рухнет. Вот-вот растворится. Наше общество построено на идеях и принципах, за которые никто не заплатил, которые никто не омыл кровью, которые ни у кого не вырваны в смертельной борьбе. Мы пассивно сдали одну идеологию и так же пассивно и вяло притянули к себе разрозненные фрагменты других идеологий, часто совершенно противоречащих друг другу. Нами правят законченные идиоты, и точно такие же идиоты возглавляют оппозицию — второй эшелон, рвущийся к власти. Последние всполохи героизма, характерные для краткого этапа честной борьбы 1991–1993, безвозвратно затухли. Даже для того, чтобы разжечь самые пламенные сердца, не хватило огня. Болотный мох проел все. И снова кажется, что этому не будет конца… А на самом деле, мы присутствуем у самой последней черты.
Истинная элита, которая сменит весь этот ирреальный балаган, должна произрасти из регионов смерти. Один современный поэт (Роман Неумоев) странно назвал смерть «родиной». Смерть расстворит комплексы страха, обнажит лучи настоящего; как опавшие листья, исчезнут в небытии телевизоры, банки и биржи, правительствуенные аналитики и кремлевские интриганы — весь этот параноидальный паноптикум, нагло выдающий себя за реальность.
В самых ближайших «разборках» у нормальных людей нет своей доли. Жадная толпа уже распределила между собой даже объедки. Но эта мразь скоро исчезнет.
Мы должны жить и действовать так, как если бы ничего этого уже нет, "здесь и сейчас". Как если бы мы уже умерли, и перед нами простираются чистые горизонты духовной реальности, залитой небесными лучами мысли и терзаемой снизу багряными языками космической страсти. Нам нужна НОВАЯ ПАРТИЯ. Партия Смерти. Партия тотальной вертикали. Партия Бога, российский аналог «Хезболла», действующая уже по совершенно иным законам и созерцающая совсем иные картины. Для Системы смерть — это, действительно, конец. Для нормального человека — это только начало.
Гейдар Джемаль рассказал мне как-то исторический эпизод: один итальянский генерал из Республики Сало в конце войны, посылая своих людей на верную гибель, увещивал их такими словами: "Не думаете ли вы в самом деле, что будете жить вечно?"
Великолепный аргумент. Большинство людей вопреки всякой логике продолжают жить и действовать так, как если бы они были бессмертны. Чувство справедливости требует от нас, чтобы мы помогли человечеству рассеять это недоразумение.
Этого требует от нас наша Родина, Родина-Смерть.
Cтатья написана в 1994 г., впервые опубликована в 1994 г. в газете «Лимонка»
ВЛАСТЬ ВЕНЦЕНОСНЫХ МЛАДЕНЦЕВ
1
Ребенок был символом Божества еще задолго до пришествия Спасителя Иисуса Христа. Традиция относилась к детям как к особым существам, напрямую связанным с тайной вселенской души. Китайцы гадали о будущем на основании наивных куплетов, распеваемых детьми в той или иной провинции Поднебесной. Эзотерик Гераклит считал играющего ребенка высшим символом свободного огненного духа. Церемониальная оперативная магия обязательно предполагала участие в ее ритуалах младенцев — причем, черные маги, переворачивая сакральный символизм, издевались над детьми, тогда как белые маги, напротив, использовали их как оракулов, как проводников между миром людей и миром богов. (Точно так же черная месса может исполняться только тем человеком, который был по всем правилам рукоположен в христианское священство.) Как бы то ни было, ребенок в священной цивилизации считался существом почти сверхьестественным, наравне с жрецами и провидцами. Но своего пика детопочитание достигло, конечно, в христианском мире, где в образе младенца поклонялись самому воплощенному Богу-Слову. Почему ребенок, — это несовершенное, беспомощное, бестолковое и хаотическое существо, представляющее собой и внешне и внутренне, скорее, пародию на нормального взрослого человека, — имеет такое важное значение для Традиции, отождествляясь с Высшим Принципом? В ответе на этот вопрос проясняется вся глубина различия между миром Традиции и миром профанизма, между священной цивилизацией древности и утилитарной, деградировавшей цивилизацией современности. Дело в том, что в этих двух реальностях — традиционной и современной — господствуют две взаимоисключающие, противоположные сверхидеологии, которые изначально предопределяют в самом истоке все разнообразные практические проявления. Традиция считает, что возможное выше действительного, истина — выше полезности, замысел — выше осуществления, прообраз — выше отражения. Современный мир основан на прямо противоположном подходе. В нем действительное ставится над возможным, польза — над истиной, а конкретное, фактическое довлеет над идеальным. Современность основана на духе скепсиса, она доверяет только материальному факту, но, так как факт проистекает из интерпретации, то, в конечном итоге, современный человек может легко игнорировать и сам факт, если он тревожит его узкое, убогое, закомплексованное, неуверенное сознание.
2
Ребенок воплощает в себе Возможное. Маленький человечек сохраняет свои связи с миром души, из которого он совсем недавно выплыл, чтобы проявиться в материальной оболочке. Он соткан из целой гаммы возможностей, которые пока еще сосуществуют в нем цельно и одновременно, без конфликтов и взаимоисключений. Он как бы зернышко утраченного Золотого Века, искра парадиза. При этом ребенок несет в себе не просто потенции становления взрослым, спектр многообразного выбора грядущей формы. В нем явно присутствуют следы и чего-то другого, следы невидимого мира, световой реальности, от которой по мере взросления он удаляется. Этот неземной свет детских глаз — почти физическое явление; в нем потустороннее изливается в наш мир, донося какое-то субтильное знание, указывая на особые пути, ведущие не от возможного к действительному, а наоборот, от действительного вглубь возможного. В ребенке есть нечто, что намного превосходит взрослого, на нем покоится дыхание вечности, отблеск бессмертия…
Ребенок стоит выше пола. Точнее, выше пола как разделенности, строгой распределенности эротических ролей. Он андрогинен. Любовь он переживает всем своим существом, как универсальный полюс, в котором сходятся лучи духовного счастья, и эта любовь равномерно пронизывает близкий к нему мир, независимо от одушевленности или неодушевленности предметов, независимо от полов и возрастов окружающих. Не случайно в алхимии, — науке, утверждающей, что все предметы (в том числе минералы) имеют душу и что все существа являются скрытыми андрогинами, — символизм ребенка развит в высшей степени. Философский камень — венец работы в красном, rubedo — изображается в виде играющего младенца. Волшебная возможность преображения, просветления, спасения через сверхполовую андрогинную Любовь, магию Золотого Зародыша, тайной точки вселенского круга. Философский камень, играющий ребенок — Puer Ludens — это Возможность, никогда не становящаяся действительностью, но напротив, растворяющая действительность в солнечных лучах абсолютной, не знающей границ и дистанций Любви. В центре Традиции стоит дитя, младенец. И не случайно, высшая из традиций, последняя из традиций — христианство — в основу своего учения полагает божественное Рождество, воплощение Сына, маленькое нежное существо в вифлеемских яслях, принесшее спасение одичавшей в ядовитых кошмарах Вселенной.
Ребенок стоит выше пола. Точнее, выше пола как разделенности, строгой распределенности эротических ролей. Он андрогинен. Любовь он переживает всем своим существом, как универсальный полюс, в котором сходятся лучи духовного счастья, и эта любовь равномерно пронизывает близкий к нему мир, независимо от одушевленности или неодушевленности предметов, независимо от полов и возрастов окружающих. Не случайно в алхимии, — науке, утверждающей, что все предметы (в том числе минералы) имеют душу и что все существа являются скрытыми андрогинами, — символизм ребенка развит в высшей степени. Философский камень — венец работы в красном, rubedo — изображается в виде играющего младенца. Волшебная возможность преображения, просветления, спасения через сверхполовую андрогинную Любовь, магию Золотого Зародыша, тайной точки вселенского круга. Философский камень, играющий ребенок — Puer Ludens — это Возможность, никогда не становящаяся действительностью, но напротив, растворяющая действительность в солнечных лучах абсолютной, не знающей границ и дистанций Любви. В центре Традиции стоит дитя, младенец. И не случайно, высшая из традиций, последняя из традиций — христианство — в основу своего учения полагает божественное Рождество, воплощение Сына, маленькое нежное существо в вифлеемских яслях, принесшее спасение одичавшей в ядовитых кошмарах Вселенной.
3
Современный мир основан на полном отрицании Традиции. Возможное он признает только тогда, когда оно становится действительным, a posteriori. Ось нашего общества — взрослый человек, способный регулярно трудиться, платить налоги, зарабатывать деньги, голосовать. Само представление о человеке калькируется именно с него. Детство считается подготовкой к взрослой жизни, поэтому так много внимания уделяется образованию, воспитанию. Основное внимание сосредоточено на том, как быстрее и эффективнее сделать из малышей некоторое подобие взрослых. Это называется «акселерацией», убыстрением развития. Само собой разумеется, что профанический мир считает такой процесс позитивным, поскольку рассматривает превращение ребенка во взрослого как повышение, улучшение его качества, его социального статуса. Но становясь взрослыми, дети не только утрачивают тонкую связь с невидимыми мирами, со световыми регионами творения, они также постепенно теряют возможность выбора — стать тем или тем, пойти по тому или иному пути. Постепенно из изобильной райской полноты благодатной любви они приходят к строго ограниченной, фрагментарной индивидуальности, определенной по половому, профессиональному, социальному, экономическому признаку. Превращаются в некую отчужденную предопределенную и жестко ограниченную ячейку, практически начисто лишенную всякой свободы и обреченную на дальнейшую физическую и социальную деградацию, а в конце концов — на тупое механическое исчезновение. Малыш имел возможность стать кем угодно. Более того, он мог выбрать самый узкий и сложный путь — путь обретения бессмертия, путь вертикали, в миры духа, где правят законы вечной юности, вечной Весны. Такая возможность заложена не просто в отдельных детях, но во всех детях без исключения, в самом состоянии детства, которое выше, чем индивидуальность, чем конкретика человеческой личности. С возрастом возможности сужаются, выбор становится все более ограниченным, душа втискивается в клетку социально-половой специализации, перетекает в ограниченный и подверженный разрушению образ. Дыхание потустороннего затихает, начиная с некоторого момента, мы имеем дело уже не с подлинно живым существом, но с запрограммированной, легко предсказуемой социально-эротической машиной, совершенно неинтересной и предельно несвободной. Через деньги, работу, полицию, телевизор и постель это взрослое существо описывается и управляется проще, чем компьютер. Всякая действительность, конкретность легко высчитывается. Только чистая возможность ускользает от холодного, мертвящего мира рациональности и социальных манипуляций. С детского сада и школы малыши начинают подвергаться душевному геноциду, усваивая ложные законы и неоправданные табу, обтесывая массу своей души в убогую отталкивающую форму современного взрослого. От парты и ложных знаний малыши бегут мыть машины, проходя убийственное облучение денежным ядом. К 12 годам это уже, как правило, законченные взрослые, неисправимые циничные идиоты, без грез и видений, без тонких предчувствий и мудрой веры в чудо, без чистой любви и внимательного вкуса к магии сна.
Современный мир основан на подавлении детства, на моральных репрессиях против малышей, которым отказано в их основополагающих видовых правах, и особенно в главном праве — в праве на внимание, уважение, в праве собственного свободного бытия, защищенного от возрастного произвола взрослых. Дети полноценнее родителей, они их умнее, чище, благороднее и достойнее. С духовной точки зрения, они их старше.
Современный мир основан на подавлении детства, на моральных репрессиях против малышей, которым отказано в их основополагающих видовых правах, и особенно в главном праве — в праве на внимание, уважение, в праве собственного свободного бытия, защищенного от возрастного произвола взрослых. Дети полноценнее родителей, они их умнее, чище, благороднее и достойнее. С духовной точки зрения, они их старше.
4
Нормальным государством и нормальным обществом должны править дети, венценосные младенцы или, на худой конец, те, кто ближе всего стоят к детскому состоянию души — провидцы, мудрецы, святые, пророки, так же, как дети, чисто верующие во вселенную чудес и так же, как дети, сохраняющие связь с миром души, предшествующим рождению. Если мы хотим жить в нормальной цивилизации, все пропорции должны быть немедленно перевернуты. Взрослые обязаны изучать в высших учебных заведениях мифы и сказки, сдавать экзамены на чудеса и видения, слушаться непредсказуемых ассоциаций и велений многомерной безграничной любви. Труд должен стать следствием изобилия радостных созидательных сил души, увлекательной игрой, легкой, захватывающей, бескорыстной, свободной. Но для этого необходимо совершить переворот, привести к власти людей с детским сознанием, с детской наивностью, детской мудростью…