Страница:
4. Помимо других мер, применяемых по обстоятельствам, интенсификационные меры заключаются в следующем: упрощенный рацион (хлеб и вода); жесткая койка; темная камера; лишение сна; изнуряющие упражнения, а также нанесение ударов дубинкой (в случаях, когда наносится более 20 ударов, необходимо присутствие врача)».]
С. Сколько человек на самом деле было казнено в результате следствия по делу 20 июля? По некоторым данным, четыре или пять тысяч…
М. Ерунда. Тысячи оказались в тюрьме, но, насколько я знаю, смертной казни на самом деле было предано только около двух сотен. Я помню, как в самом конце Гитлер отдал мне особый приказ насчет этих людей. Это было в апреле, в Берлине. Он потребовал тогда немедленно ликвидировать их всех, чтобы в том случае, если Германия окажется во власти своих внешних врагов, ее внутренние враги не смогли бы выползти на поверхность и установить новое правительства. Он говорил об этом совершенно серьезно и сказал мне тогда: «Мюллер, если я вообще могу сейчас кому-нибудь доверять, то думаю, что могу доверять вам. Когда-то мы были врагами, но у меня была возможность понять, что вы настоящий профессионал, и поэтому я прошу вас лично проследить, чтобы это было сделано немедленно».
С. Что именно вы должны были сделать и сделали ли вы то, что от вас ожидалось?
М. Устранить их, с судом или без суда. Вы прекрасно понимаете, что я должен был сделать.
С. Иными словами, умертвить их.
M. Называйте это как вам угодно. Эти люди были виновны в государственной измене и в намерении нанести урон своей стране ради достижения собственных целей. Вроде тех генералов, о которых я вам рассказывал, помните, которые говорили, что «это война Гитлера и, если он ее проиграет, это его вина». И многие из них действительно надеялись занять ключевые посты в послевоенном правительстве. Возможно, именно для того они и хранили свои преступно глупые записи и дневники, чтобы позже иметь возможность предъявить их в качестве доказательства их противостояния Гитлеру. Вы можете назвать мои действия как вам захочется, но не забывайте, что я проверял все доказательства их вины и лично допрашивал большинство из них, так что мне лучше известны их характеры и мотивы их поступков, чем они известны сегодня разным посторонним лицам. Чтобы выполнить приказ Гитлера, я собрал команду своих людей, на которых мог положиться, и сообщил им о приказе. И я лично приказал этим людям немедленно казнить всех заключенных по делу 20 июля. Главные преступники уже понесли наказание за свои действия, но оставалась еще шайка Канариса и некоторые другие, которые находились в берлинской тюрьме, ожидая суда или отбывая срок. Я выполнил приказ Гитлера, насколько сумел. Канариса и его шайку повесили в той же тюрьме, а остальных вывезли и расстреляли, некоторых уже буквально в последние минуты перед приходом русских, спешивших к ним на выручку. И скажу вам без всяких колебаний, что у меня не было проблем с выполнением данного приказа. И если я о чем и сожалею сегодня, то только о том, что кое-кого я по ходу дела все-таки упустил…
20 июля 1944 года
С. Сколько человек на самом деле было казнено в результате следствия по делу 20 июля? По некоторым данным, четыре или пять тысяч…
М. Ерунда. Тысячи оказались в тюрьме, но, насколько я знаю, смертной казни на самом деле было предано только около двух сотен. Я помню, как в самом конце Гитлер отдал мне особый приказ насчет этих людей. Это было в апреле, в Берлине. Он потребовал тогда немедленно ликвидировать их всех, чтобы в том случае, если Германия окажется во власти своих внешних врагов, ее внутренние враги не смогли бы выползти на поверхность и установить новое правительства. Он говорил об этом совершенно серьезно и сказал мне тогда: «Мюллер, если я вообще могу сейчас кому-нибудь доверять, то думаю, что могу доверять вам. Когда-то мы были врагами, но у меня была возможность понять, что вы настоящий профессионал, и поэтому я прошу вас лично проследить, чтобы это было сделано немедленно».
С. Что именно вы должны были сделать и сделали ли вы то, что от вас ожидалось?
М. Устранить их, с судом или без суда. Вы прекрасно понимаете, что я должен был сделать.
С. Иными словами, умертвить их.
M. Называйте это как вам угодно. Эти люди были виновны в государственной измене и в намерении нанести урон своей стране ради достижения собственных целей. Вроде тех генералов, о которых я вам рассказывал, помните, которые говорили, что «это война Гитлера и, если он ее проиграет, это его вина». И многие из них действительно надеялись занять ключевые посты в послевоенном правительстве. Возможно, именно для того они и хранили свои преступно глупые записи и дневники, чтобы позже иметь возможность предъявить их в качестве доказательства их противостояния Гитлеру. Вы можете назвать мои действия как вам захочется, но не забывайте, что я проверял все доказательства их вины и лично допрашивал большинство из них, так что мне лучше известны их характеры и мотивы их поступков, чем они известны сегодня разным посторонним лицам. Чтобы выполнить приказ Гитлера, я собрал команду своих людей, на которых мог положиться, и сообщил им о приказе. И я лично приказал этим людям немедленно казнить всех заключенных по делу 20 июля. Главные преступники уже понесли наказание за свои действия, но оставалась еще шайка Канариса и некоторые другие, которые находились в берлинской тюрьме, ожидая суда или отбывая срок. Я выполнил приказ Гитлера, насколько сумел. Канариса и его шайку повесили в той же тюрьме, а остальных вывезли и расстреляли, некоторых уже буквально в последние минуты перед приходом русских, спешивших к ним на выручку. И скажу вам без всяких колебаний, что у меня не было проблем с выполнением данного приказа. И если я о чем и сожалею сегодня, то только о том, что кое-кого я по ходу дела все-таки упустил…
20 июля 1944 года
Часть II
События, разворачивавшиеся во второй половине дня 20 июля 1944 года в штаб-квартире гестапо, намного интереснее всего происходившего в ставке Гитлера или на Бендлерштрассе, где находился центр заговора.
С. Остается еще много нерешенных вопросов, скорее, исторического характера, касающихся покушения на жизнь Гитлера, и поскольку вы имели непосредственное отношение к расследованию, я хотел бы продолжить разговор об этом, если вы не против.
М. Разумеется. Но мне кажется, основное мы уже обсудили, разве не так?
С. Но не этот аспект. Тогда я интересовался вашим мнением относительно замешанных в заговоре партий. На этот раз мне хотелось бы быть более конкретным. Уверен, вы поймете, что я имею в виду, если мы продолжим.
М. Мне в любом случае хотелось бы понять вашу мысль.
С. Прежде всего, было ли вам, как начальнику гестапо, известно что-либо о готовящемся заговоре до того, как произошло покушение?
М. Конкретно о Штауффенберге?
С. Да, об этой попытке.
М. Я кое-что знал о Штауффенберге, но не в связи с его участием в подготовке покушения.
С. А что вы о нем знали?
М. Ну, антиправительственно настроенный интеллектуал. Еще существовало досье о его подозрительных сексуальных наклонностях, но ему не был дан ход. Я не занимался специально людьми, настроенными против правительства, под которым я подразумеваю Гитлера, а только теми, кто предпринимал активные действия в этом направлении. Что же касалось обвинений высших военных чинов в гомосексуализме, то я кое-что знал о деле генерал-фельдмаршала Фрича в 1938 году и мне больше не хотелось связываться с делами такого рода.
С. Давайте на минутку отвлечемся от нашей темы. Вы упомянули Фрича.
М. Да. Мой сотрудник Мейзингер занимался следствием по этому делу, которое я советовал ему оставить в покое. И Мейзингеру оно оказалось не по силам.
С. И обвинения в гомосексуализме против Фрича были сфабрикованы гестапо, разве не так?
М. Нет, не так. Фрич, несомненно, имел одно время гомосексуальные связи, но конкретные обвинения в 1938 году не подтвердились. Улики существовали, но они относились к другому армейскому офицеру, а не к командующему армией. Когда это стало очевидным, я дал Мейзингеру приказ бросить это дело. Но он, решив, что здесь хороший шанс для карьеры, передал эту группу другим, кому Фрич не нравился. Кое-кому эта работа была нужна… Герингу, если быть точнее… а Мейзингер выразил готовность помочь. Это было действительно отвратительное дело, и Мейзингера, вместо ожидаемого повышения по службе, отправили в Японию. Остальное вы знаете. Не желаете ли вновь вернуться к 20 июля?
С. Да. Значит, вы ничего не знали о покушении заранее, я верно понял?
М. Абсолютно ничего. В нем участвовала небольшая группа людей, и решение подложить бомбу было принято незадолго перед этим. Информация просто не успела просочиться и достигнуть моих ушей.
С. Значит, покушение готовилось в полной тайне?
М. О нет, не так уж. Несколько человек, не входивших в круг настоящих заговорщиков, знали о нем. Они не были замешаны в этом непосредственно, но знали о том, когда и как должно было произойти покушение. Таким образом эти люди также являются преступниками, поскольку они знали о готовящемся теракте и не сделали попытки донести о нем.
С. Соучастие в преступлении.
М. Именно так. Думаю, будет лучше, если я просто кратко изложу свою версию событий того дня, вместо того чтобы попусту тратить целые месяцы на такие разговоры. Я уже говорил вам, что был захвачен врасплох и по какой причине. Теперь могу рассказать, как я реагировал на известие о покушении, и пусть мои поступки говорят сами за себя. 20 июля я находился у себя на службе в Берлине, пытаясь разобраться с делом, над которым тогда работал. Оно не имеет никакого отношения к нашему вопросу. Сопоставление фактических доказательств с показаниями, полученными сотрудниками гестапо на допросах, заняло почти все утро, и я был не в самом лучшем настроении, когда вдруг раздался телефонный звонок и один из моих сотрудников сообщил, что произошел какой-то взрыв в ставке фюрера. О заговоре не было ни слова, и я решил, что речь идет о взрыве мины. Через несколько минут… возможно, четверть часа или около того… в мой кабинет вошел страшно возбужденный Кальгенбруннер и сообщил, что на совещании в ставке Гитлера, где присутствовал и он сам, взорвалась бомба и некоторые из участников совещания убиты или ранены. Гитлер серьезных ранений не получил. Находившийся поблизости Гиммлер тут же приказал Кальтенбруннеру взять экспертов, и лететь в Восточную Пруссию, чтобы выяснить, что же в точности произошло. Я поинтересовался у Кальтенбруннера, вполне естественно, нет ли за этим какого-либо организованного заговора, и он ответил довольно резко, что, скорее всего, нет и чтобы я на этот счет не беспокоился. Такое его обращение со мной очень меня раздосадовало. Кальтенбруннер вообще был на редкость неприятным типом, и на службе я не уделял ему слишком большого внимания. Он был ненадежным, нечестным и мстительным человеком. Припоминаю случай, когда он повздорил с Полем.
С. Для протокола – с Освальдом Полем?
М. Да. Кальтенбруннер прицепился к одному из людей Поля и из-за какой-то ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень большое влияние на Гиммлера и через него приказал, чтобы того человека освободили. Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело в покое, но как только Гиммлер и Поль покинули Берлин, Кальтенбруннер предпринял новую попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил жуткую сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой кабинет и крикнул, что Поль врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я тут же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно вылетающего из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с пылающей физиономией и окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что, впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером, и он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о распоряжении Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае я не собирался держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место измена, моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем, около 17:00, мне позвонил сам Гиммлер и сказал, что некоего полковника генерального штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе на Бендлерштрассе и допросить насчет того, что ему известно о бомбе. Еще Гиммлер сказал, что Гитлер получил легкие ранения, но полностью работоспособен и что все это дело нужно держать в строгом секрете. Он спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу, и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что мне следует только наблюдать и не предпринимать никаких действий, помимо задержания Штауффенберга. Его я должен был как можно более незаметно препроводить в свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был ничего знать об этом. Мне было непонятно, почему нужна такая скрытность при аресте убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришел в сильное раздражение и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией. Меня снова удивило, что Гиммлер ведет себя столь робко, ведь, в конце концов, в том случае, если это не отдельное происшествие, следовало бы предпринять гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем службам гестапо как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы они особо бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не стал сообщать, что такое нападение имело место. Я тут же отправил своего подчиненного, штандартенфюрера Пиффрадера, с приказом взять полковника Штауффенберга, соблюдая при этом строгую секретность. Едва Пиффрадер удалился, я начал получать сообщения о военном перевороте. Мне звонили, должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая телетайпных сообщений. Вся служба была взбудоражена до крайности.
С. Что было потом?
М. Я тут же принялся звонить Гиммлеру, но не смог дозвониться. Минут, наверное, через десять, когда у меня набралось побольше информации, я попробовал еще раз, и мне снова сообщили, что Гиммлера нет на месте. Я предположил, что он на совещании, и попросил к телефону Кальтенбруннера. На это мне сказали, что они оба уже покинули ставку фюрера и вернулись в Берлин. Я не замедлил убедиться, что в штаб-квартире РСХА никого из них нет и никто в Берлине не знает, где они. Тогда я позвонил командующему корпусом охраны СС в Лихтерфельдские казармы и объявил тревогу. Я сказал ему довольно резко, что готовится военный переворот и что он должен привести в немедленную готовность все боевые подразделения СС, какие только сможет. С ним у меня никаких трудностей не возникло, но почти сразу же мне позвонил Кальтенбруннер и завопил, что мне не следовало вмешиваться и что всеми подразделениями войск СС по прямому приказу Гиммлера командует генерал Юттнер. Я попросил позвать к телефону Гиммлера, и Кальтенбруннер бросил трубку. В этот момент, учитывая всю повалившую валом информацию, отсутствие Гиммлера стало казаться мне очень подозрительным, как и его постоянные попытки как-то затушевать это дело. Я позвонил Геббельсу, но тоже не смог дозвониться. Следующим моим шагом было пойти к Шелленбергу. Я хотел узнать, нет ли у его людей какой-нибудь информации об иностранных сообщениях по поводу покушения. Едва я вошел в его кабинет, мне сразу стало ясно, что здесь происходит нечто весьма занятное. Шелленберг был явно очень напуган. Он в это время говорил по телефону и, увидев меня, сразу повесил трубку. Не забывайте, что я все-таки опытный полицейский, а Шелленберг просто дешевый адвокатишка, интриган и приспособленец. Он был весь в поту и теребил руками воротник. Я, естественно, спросил, что тут происходит. Он очень нервничал… явно пытался что-то скрыть… и старательно избегал моего взгляда. Он сказал, что ничего не знает ни о какой иностранной информации, но слышал от самого Гиммлера, что тот приказывает ему ни во что не вмешиваться. Он счел, что это относится и ко мне тоже, и с напускной бодростью заявил, что обо всем позаботятся на самом верху. Я с некоторым нажимом сказал, что в вопросах безопасности я и есть самый верх. Еще я сказал, желая посмотреть на его реакцию, что сам поднял по тревоге личную охрану Гитлера, а также приказал направить отряды патрульной службы СС к зданию РСХА и что в здании будет выставлен вооруженный караул. Тут он по-настоящему перепугался и сказал, что войска СС мне не подчиняются, и что действовать вопреки приказам Гиммлера означает идти на большой риск. Я спросил его, где Гиммлер и Кальтенбруннер. Сказал, что знаю – они в Берлине. Шелленберг начал ерзать на стуле и заявил, что понятия не имеет, где они. Но теперь я укрепился в своих подозрениях относительно них и отдал приказ, чтобы телефонные звонки Шелленберга немедленно начали прослушивать. Я поручил это человеку, которому полностью доверял, и он должен был делать записи разговоров и приносить мне их расшифровку. В случае же если бы он вдруг услышал что-нибудь важное, он должен был тут же сообщить об этом мне, и никому больше.
С. У вас не возникло подозрений, что Гиммлер может быть причастен к перевороту? Что он, возможно, в чем-то замешан?
М. О да, мне пришло это в голову почти с самого начала, но мне нужно было соблюдать большую осторожность. И еще я заметил, где-то около 18:00 или, возможно, на несколько минут позже, что правительственный квартал окружили отряды военных патрулей. Я первым делом позвонил Геббельсу. Поначалу я наткнулся на какого-то адъютанта, но в конце концов Геббельс взял трубку. Я стал рассказывать ему кое-что из того, что успел узнать, но он перебил меня и сообщил, что у него сейчас совещание с руководителем охраны Берлина и что все под контролем. Я смог расслышать, что в комнате находятся еще какие-то люди, и спросил, не арестован ли он и не нужна ли ему помощь. Если это так, мы немедленно пошлем войска.
С. Вы имеете в виду войска СС?
М. Разумеется. У меня, в конце концов, не было власти над армией. Он сказал, что СС ни в коем случае вызывать не следует, поскольку это может привести к очень серьезным последствиям. Затем он заверил меня, что ему ничто не угрожает и что все скоро прояснится. Я спросил, не слышал ли он чего-нибудь о Гиммлере, и он ответил, что нет. Мне никак не удавалось отыскать Гиммлера, пока человек, занятый прослушиванием телефона Шелленберга, не пришел доложить мне, что он только что прослушал разговор между Шелленбергом и Гиммлером, который наводил на мысль, что Гиммлер выжидает развития событий. Он назвал мне слово «Кенниграц» и спросил, известно ли мне, что оно означает. Помимо сражения в 1866 году, оно для меня ничего не означало. Мой человек сказал, что Гиммлер упоминал это слово несколько раз, но явно очень осторожничал. Расшифровки должны были быть готовы очень быстро, но я велел ему в течение этого времени держать меня в курсе любой новой информации.
С. Скажите, Гиммлер не говорил ничего такого, что указывало бы на то, что ему было известно о заговоре до того, как произошло покушение?
М. Мой человек, очень опытный профессионал, считал, что они оба знали о чем-то заранее, но выжидали. И еще я должен сказать, что Шелленберг говорил обо мне с Гиммлером в очень негативном тоне. Он сказал, что я объявил тревогу войскам СС вопреки приказу Гиммлера, и хотел узнать, не наделит ли Гиммлер его полномочиями взять меня под стражу. Такая вот глупость. Гиммлер, похоже, испугался и велел Шелленбергу держаться от меня как можно дальше и ничего мне не говорить. Не говорить чего? Тогда я решил, что пора схватить эту змею и как следует поприжать ее. Я велел одному из офицеров войск СС, стоявшему на карауле в здании, немедленно отправиться к Шелленбергу и привести его в мой кабинет. Поглядели бы вы на этого типа, когда его привели. У него был немалый опыт по части всяческих закулисных манипуляций, но опыта по части допросов у него не было совершенно. В этом деле к разным людям нужен разный подход. С ним я держался очень жестко. Я удалил офицера из комнаты, взял какую-то случайно оказавшуюся у меня на столе папку и начал ее листать. Потом посмотрел ему прямо в глаза. Он начал угрожать мне и обещал пожаловаться на мои действия Гиммлеру. Тогда я попросил его объяснить суть его участия в деле «Кенниграц», и вся его воинственность сразу исчезла.
Если до этого он был напуган, то теперь он пришел в полный ужас. Я достал свой служебный пистолет из ящика стола и положил перед собой. От этого его по-настоящему бросило в дрожь, и я думаю, он поверил, что я готов его пристрелить.
С. А вы действительно были готовы?
М. Это полностью зависело от обстоятельств. Во всяком случае, я в него не целился. Это было просто для усиления давления, как вы понимаете. Он сказал, что ничего не знает о «Кенниграц», но мог где-то слышать это слово. Тогда я задал вопрос, не об этом ли он говорил с Гиммлером менее часа назад. Тут он, конечно, сник и начал плакать. Тогда я и выяснил все об этом деле.
С. Это становится чрезвычайно интересно. Я тоже никогда раньше не слышал этого названия.
М. Весьма грязное дело, вообразите себе. В определенных кругах СС существовал заговор, целью которого было убрать Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Подготовкой этого заговора занимался Готтлоб Бергер и кое-кто из зарубежных сотрудников СС. Все их связи тянулись на восток… в Москву. Я уже однажды говорил вам, что основным стремлением Сталина было захватить промышленную базу Германии до того, как это удастся сделать вашим. Это была его главная цель. Антигитлеровски настроенные элементы и изменники в военном командовании через Зейдлица и его людей связались с советскими агентами в Министерстве иностранных дел. Если бы им удалось убрать Гитлера с его поста и посадить на его место Гиммлера, был бы заключен мирный договор. Гиммлер стал бы главой государства, и ему позволили бы сохранить СС в качестве внутренней полицейской силы. Армия присоединилась бы к Советам и вместе с ними противостояла бы любой западной агрессии в Руре, и все были бы счастливы. Каким образом человек, имеющий хоть малейшее представление о Сталине, мог поверить этой куче дерьма, остается выше моего понимания. Не приходится сомневаться, что Сталин не позволил бы Гиммлеру особенно долго царствовать. СС были бы расформированы, а армия полностью большевизирована после того, как Сталин расстрелял бы всех ее аристократических командиров. Поверьте мне, все было бы именно так. А Гиммлер не только знал об этой затее, но и оказывал ей свою молчаливую поддержку. Все это я узнал от Шелленберга, которому никаких понуканий больше не потребовалось. Он жутко перепугался, что я застрелю его за измену, и не знал, чего ждать, пока я не сказал, что, прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия относительно него, я хотел бы поговорить с Гиммлером. Сначала Шелленберг пытался отрицать, что знает местонахождение Гиммлера, но я быстро убедил его позвонить в Reichshemi и сказать тому, чтобы он немедленно пришел на Принцальбрехтштрассе. Тогда Шелленберг сделал звонок по линии, которую считал безопасной. Интересно было его слушать. Если бы он попытался предупредить Гиммлера, я был бы вынужден применить к нему силу, но это оказалось излишним. Шелленберг всегда играл на стороне большей силы, а в тот момент я был сильнее Гиммлера. Я обладал знанием, а знание означало власть. Через должное время Гиммлер явился, с большой свитой, но без Кальтенбруннера. Гиммлер был явно зол на меня за мое вмешательство в его планы, но, как всегда перед лицом своей свиты, вел себя любезно и сдержанно Я спокойно сказал, что у меня есть для него очень важная информация. Дело государственной важности. Он поколебался, но в конце концов сам направился в мой кабинет. Я заранее предупредил охрану, чтобы они никого, связанного с Гиммлером, в комнату не пускали Шелленберг был заперт в собственном кабинете без телефонов. Охране у его дверей было приказано стрелять, если он попытается бежать. К счастью для него, он не стал этого делать. Тут Гиммлер начал выговаривать мне за то, что я поднял на ноги войска СС в Берлине. Он подчеркнул, что действует в соответствии с приказами Гитлера и пытается любым путем предотвратить столкновения между партией и войсками. Он тщательно подготовил свою речь и намекал на некие решения сверху, которые он, естественно, обсуждать не может. Я указал на телефон у меня на столе и сказал, что только что лично говорил с Гитлером и в курсе того, что происходит. Гиммлер побледнел и ничего на это не сказал. Получив контроль над ситуацией, я начал расспрашивать его, конечно, очень осторожно Я сказал, что центром переворота, очевидно, является Резервная армия, и что эту попытку следует немедленно подавить. Я сказал также, что Пиффрадер, посланный арестовать Штауффенберга, до сих пор не вернулся и что я говорил об этом деле с Геббельсом Затем я сказал еще, что патрульные отряды теперь действуют под командованием Геббельса и скоро займут район Бендлерштрассе Это снимает необходимость приведения в действие войск СС, если только мне не станет ясно, что переворот охватывает Берлин У Гиммлера не было иного выбора, кроме как согласиться со мной, и я сказал, что генерал Юттнер, конечно, великолепно справится с этой задачей Мои же действия, разумеется, были всего лишь временной мерой Гиммлер вновь был со мной очень вежлив и выразил мне благодарность за мои оперативные действия.
У него уже не оставалось сомнений, что путч обречен. О чем еще он знал, мне неизвестно, но он наверняка знал, что СС приведены в действие и что дело очевидным образом провалилось. Казалось бы, Гиммлер, как шеф РСХА, должен бы радоваться, что переворот очень скоро будет подавлен и что к тому же главным орудием этого подавления стал один из его собственных генералов СС, то есть я, конечно. Но выглядело это совсем не так. Он вел себя по обыкновению очень вежливо, но было совершенно очевидно, что исход дела его разочаровал. В этот момент я сказал ему, довольно холодно, но тоже вполне корректно, что мне известен глава заговора и что я глубоко встревожен тем, что в нем оказались замешаны люди из СС.
С. Могу вообразить, что при этом Гиммлер испугался не меньше Шелленберга. У него не было возможности узнать, действительно ли вы имели разговор с Гитлером, так ведь?
М. Так. Он просто поверил этому. Люди верят многим вещам, часто к большому вреду для себя. Он выглядел очень озабоченным и спросил меня прямо, что именно я выяснил. Стоило мне произнести слово «Кенниграц», как у него начало подергиваться лицо. «Я никогда прежде не слышал этого слова», – сказал он. На что я ответил, что вся история стала известна мне от Шелленберга не далее как час назад. Я напомнил Гиммлеру, что однажды уже советовал ему не доверять Шелленбергу. Он тут же бросился объяснять мне, что, конечно, он слышал о существовании замысла сместить Гитлера или заключить мир с той или иной стороной, но что его такие вещи никогда не привлекали. Он, естественно, прислушивался к тому, что говорят вокруг, просто чтобы знать, чего следует ждать. Потом он очень самодовольно сказал, что совещался с Гитлером по поводу готовящихся событий, и Гитлер полностью одобрил его курс действий. Тогда я поинтересовался, почему же я, начальник внутренней контрразведки и службы безопасности, не был информирован об этом? Гиммлер отвел глаза и сказал, что такие вещи надлежит держать в строгом секрете. Я должен бы быть в курсе, раз уж он располагает всей информацией. Да, сказал я ему, а теперь у меня есть и другая информация, которая, несомненно, очень неблагоприятна для некоторых людей из руководства СС. И я назвал Готтлоба Бергера, начальника Главной канцелярии СС и самого преданного сторонника Гиммлера. Бергер отвечал за организацию и снабжение войск СС. Думаю, вам известно, что СС не относились к регулярной армии и сами должны были заниматься собственным снаряжением и набирать рекрутов. У Гиммлера в войсках СС было два ключевых человека. Одним был Поль, который добывал деньги, а вторым был Бергер, занимавшийся набором войск… главным образом в Восточной Европе, поначалу из расово чистых немцев, а потом практически из всех желающих. Довольно гротескно смотрелись мусульмане или индусы в форме СС. Но Бергер пользовался большой благосклонностью Гиммлера. Он участвовал солдатом в боях Первой мировой войны, и сомнений в его храбрости не возникало, но в политике он был самым настоящим лизоблюдом. Шпионил для Гиммлера, постоянно бегал к нему с разными сплетнями, большинство которых черпал от Шелленберга. А еще Бергер постоянно строчил письма тем или иным сотрудникам, выговаривая им за разные мелкие нарушения этикета. Я уже говорил вам, насколько Гиммлер был одержим в вопросах правильного использования званий и титулов. Бергер был помехой для всех… только и знал, что Гиммлеру задницу лизать. Но, впрочем, как организатор он был довольно компетентен. Мне кое-что известно о Бергере…
С. Остается еще много нерешенных вопросов, скорее, исторического характера, касающихся покушения на жизнь Гитлера, и поскольку вы имели непосредственное отношение к расследованию, я хотел бы продолжить разговор об этом, если вы не против.
М. Разумеется. Но мне кажется, основное мы уже обсудили, разве не так?
С. Но не этот аспект. Тогда я интересовался вашим мнением относительно замешанных в заговоре партий. На этот раз мне хотелось бы быть более конкретным. Уверен, вы поймете, что я имею в виду, если мы продолжим.
М. Мне в любом случае хотелось бы понять вашу мысль.
С. Прежде всего, было ли вам, как начальнику гестапо, известно что-либо о готовящемся заговоре до того, как произошло покушение?
М. Конкретно о Штауффенберге?
С. Да, об этой попытке.
М. Я кое-что знал о Штауффенберге, но не в связи с его участием в подготовке покушения.
С. А что вы о нем знали?
М. Ну, антиправительственно настроенный интеллектуал. Еще существовало досье о его подозрительных сексуальных наклонностях, но ему не был дан ход. Я не занимался специально людьми, настроенными против правительства, под которым я подразумеваю Гитлера, а только теми, кто предпринимал активные действия в этом направлении. Что же касалось обвинений высших военных чинов в гомосексуализме, то я кое-что знал о деле генерал-фельдмаршала Фрича в 1938 году и мне больше не хотелось связываться с делами такого рода.
С. Давайте на минутку отвлечемся от нашей темы. Вы упомянули Фрича.
М. Да. Мой сотрудник Мейзингер занимался следствием по этому делу, которое я советовал ему оставить в покое. И Мейзингеру оно оказалось не по силам.
С. И обвинения в гомосексуализме против Фрича были сфабрикованы гестапо, разве не так?
М. Нет, не так. Фрич, несомненно, имел одно время гомосексуальные связи, но конкретные обвинения в 1938 году не подтвердились. Улики существовали, но они относились к другому армейскому офицеру, а не к командующему армией. Когда это стало очевидным, я дал Мейзингеру приказ бросить это дело. Но он, решив, что здесь хороший шанс для карьеры, передал эту группу другим, кому Фрич не нравился. Кое-кому эта работа была нужна… Герингу, если быть точнее… а Мейзингер выразил готовность помочь. Это было действительно отвратительное дело, и Мейзингера, вместо ожидаемого повышения по службе, отправили в Японию. Остальное вы знаете. Не желаете ли вновь вернуться к 20 июля?
С. Да. Значит, вы ничего не знали о покушении заранее, я верно понял?
М. Абсолютно ничего. В нем участвовала небольшая группа людей, и решение подложить бомбу было принято незадолго перед этим. Информация просто не успела просочиться и достигнуть моих ушей.
С. Значит, покушение готовилось в полной тайне?
М. О нет, не так уж. Несколько человек, не входивших в круг настоящих заговорщиков, знали о нем. Они не были замешаны в этом непосредственно, но знали о том, когда и как должно было произойти покушение. Таким образом эти люди также являются преступниками, поскольку они знали о готовящемся теракте и не сделали попытки донести о нем.
С. Соучастие в преступлении.
М. Именно так. Думаю, будет лучше, если я просто кратко изложу свою версию событий того дня, вместо того чтобы попусту тратить целые месяцы на такие разговоры. Я уже говорил вам, что был захвачен врасплох и по какой причине. Теперь могу рассказать, как я реагировал на известие о покушении, и пусть мои поступки говорят сами за себя. 20 июля я находился у себя на службе в Берлине, пытаясь разобраться с делом, над которым тогда работал. Оно не имеет никакого отношения к нашему вопросу. Сопоставление фактических доказательств с показаниями, полученными сотрудниками гестапо на допросах, заняло почти все утро, и я был не в самом лучшем настроении, когда вдруг раздался телефонный звонок и один из моих сотрудников сообщил, что произошел какой-то взрыв в ставке фюрера. О заговоре не было ни слова, и я решил, что речь идет о взрыве мины. Через несколько минут… возможно, четверть часа или около того… в мой кабинет вошел страшно возбужденный Кальгенбруннер и сообщил, что на совещании в ставке Гитлера, где присутствовал и он сам, взорвалась бомба и некоторые из участников совещания убиты или ранены. Гитлер серьезных ранений не получил. Находившийся поблизости Гиммлер тут же приказал Кальтенбруннеру взять экспертов, и лететь в Восточную Пруссию, чтобы выяснить, что же в точности произошло. Я поинтересовался у Кальтенбруннера, вполне естественно, нет ли за этим какого-либо организованного заговора, и он ответил довольно резко, что, скорее всего, нет и чтобы я на этот счет не беспокоился. Такое его обращение со мной очень меня раздосадовало. Кальтенбруннер вообще был на редкость неприятным типом, и на службе я не уделял ему слишком большого внимания. Он был ненадежным, нечестным и мстительным человеком. Припоминаю случай, когда он повздорил с Полем.
С. Для протокола – с Освальдом Полем?
М. Да. Кальтенбруннер прицепился к одному из людей Поля и из-за какой-то ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень большое влияние на Гиммлера и через него приказал, чтобы того человека освободили. Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело в покое, но как только Гиммлер и Поль покинули Берлин, Кальтенбруннер предпринял новую попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил жуткую сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой кабинет и крикнул, что Поль врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я тут же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно вылетающего из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с пылающей физиономией и окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что, впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером, и он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о распоряжении Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае я не собирался держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место измена, моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем, около 17:00, мне позвонил сам Гиммлер и сказал, что некоего полковника генерального штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе на Бендлерштрассе и допросить насчет того, что ему известно о бомбе. Еще Гиммлер сказал, что Гитлер получил легкие ранения, но полностью работоспособен и что все это дело нужно держать в строгом секрете. Он спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу, и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что мне следует только наблюдать и не предпринимать никаких действий, помимо задержания Штауффенберга. Его я должен был как можно более незаметно препроводить в свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был ничего знать об этом. Мне было непонятно, почему нужна такая скрытность при аресте убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришел в сильное раздражение и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией. Меня снова удивило, что Гиммлер ведет себя столь робко, ведь, в конце концов, в том случае, если это не отдельное происшествие, следовало бы предпринять гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем службам гестапо как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы они особо бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не стал сообщать, что такое нападение имело место. Я тут же отправил своего подчиненного, штандартенфюрера Пиффрадера, с приказом взять полковника Штауффенберга, соблюдая при этом строгую секретность. Едва Пиффрадер удалился, я начал получать сообщения о военном перевороте. Мне звонили, должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая телетайпных сообщений. Вся служба была взбудоражена до крайности.
С. Что было потом?
М. Я тут же принялся звонить Гиммлеру, но не смог дозвониться. Минут, наверное, через десять, когда у меня набралось побольше информации, я попробовал еще раз, и мне снова сообщили, что Гиммлера нет на месте. Я предположил, что он на совещании, и попросил к телефону Кальтенбруннера. На это мне сказали, что они оба уже покинули ставку фюрера и вернулись в Берлин. Я не замедлил убедиться, что в штаб-квартире РСХА никого из них нет и никто в Берлине не знает, где они. Тогда я позвонил командующему корпусом охраны СС в Лихтерфельдские казармы и объявил тревогу. Я сказал ему довольно резко, что готовится военный переворот и что он должен привести в немедленную готовность все боевые подразделения СС, какие только сможет. С ним у меня никаких трудностей не возникло, но почти сразу же мне позвонил Кальтенбруннер и завопил, что мне не следовало вмешиваться и что всеми подразделениями войск СС по прямому приказу Гиммлера командует генерал Юттнер. Я попросил позвать к телефону Гиммлера, и Кальтенбруннер бросил трубку. В этот момент, учитывая всю повалившую валом информацию, отсутствие Гиммлера стало казаться мне очень подозрительным, как и его постоянные попытки как-то затушевать это дело. Я позвонил Геббельсу, но тоже не смог дозвониться. Следующим моим шагом было пойти к Шелленбергу. Я хотел узнать, нет ли у его людей какой-нибудь информации об иностранных сообщениях по поводу покушения. Едва я вошел в его кабинет, мне сразу стало ясно, что здесь происходит нечто весьма занятное. Шелленберг был явно очень напуган. Он в это время говорил по телефону и, увидев меня, сразу повесил трубку. Не забывайте, что я все-таки опытный полицейский, а Шелленберг просто дешевый адвокатишка, интриган и приспособленец. Он был весь в поту и теребил руками воротник. Я, естественно, спросил, что тут происходит. Он очень нервничал… явно пытался что-то скрыть… и старательно избегал моего взгляда. Он сказал, что ничего не знает ни о какой иностранной информации, но слышал от самого Гиммлера, что тот приказывает ему ни во что не вмешиваться. Он счел, что это относится и ко мне тоже, и с напускной бодростью заявил, что обо всем позаботятся на самом верху. Я с некоторым нажимом сказал, что в вопросах безопасности я и есть самый верх. Еще я сказал, желая посмотреть на его реакцию, что сам поднял по тревоге личную охрану Гитлера, а также приказал направить отряды патрульной службы СС к зданию РСХА и что в здании будет выставлен вооруженный караул. Тут он по-настоящему перепугался и сказал, что войска СС мне не подчиняются, и что действовать вопреки приказам Гиммлера означает идти на большой риск. Я спросил его, где Гиммлер и Кальтенбруннер. Сказал, что знаю – они в Берлине. Шелленберг начал ерзать на стуле и заявил, что понятия не имеет, где они. Но теперь я укрепился в своих подозрениях относительно них и отдал приказ, чтобы телефонные звонки Шелленберга немедленно начали прослушивать. Я поручил это человеку, которому полностью доверял, и он должен был делать записи разговоров и приносить мне их расшифровку. В случае же если бы он вдруг услышал что-нибудь важное, он должен был тут же сообщить об этом мне, и никому больше.
С. У вас не возникло подозрений, что Гиммлер может быть причастен к перевороту? Что он, возможно, в чем-то замешан?
М. О да, мне пришло это в голову почти с самого начала, но мне нужно было соблюдать большую осторожность. И еще я заметил, где-то около 18:00 или, возможно, на несколько минут позже, что правительственный квартал окружили отряды военных патрулей. Я первым делом позвонил Геббельсу. Поначалу я наткнулся на какого-то адъютанта, но в конце концов Геббельс взял трубку. Я стал рассказывать ему кое-что из того, что успел узнать, но он перебил меня и сообщил, что у него сейчас совещание с руководителем охраны Берлина и что все под контролем. Я смог расслышать, что в комнате находятся еще какие-то люди, и спросил, не арестован ли он и не нужна ли ему помощь. Если это так, мы немедленно пошлем войска.
С. Вы имеете в виду войска СС?
М. Разумеется. У меня, в конце концов, не было власти над армией. Он сказал, что СС ни в коем случае вызывать не следует, поскольку это может привести к очень серьезным последствиям. Затем он заверил меня, что ему ничто не угрожает и что все скоро прояснится. Я спросил, не слышал ли он чего-нибудь о Гиммлере, и он ответил, что нет. Мне никак не удавалось отыскать Гиммлера, пока человек, занятый прослушиванием телефона Шелленберга, не пришел доложить мне, что он только что прослушал разговор между Шелленбергом и Гиммлером, который наводил на мысль, что Гиммлер выжидает развития событий. Он назвал мне слово «Кенниграц» и спросил, известно ли мне, что оно означает. Помимо сражения в 1866 году, оно для меня ничего не означало. Мой человек сказал, что Гиммлер упоминал это слово несколько раз, но явно очень осторожничал. Расшифровки должны были быть готовы очень быстро, но я велел ему в течение этого времени держать меня в курсе любой новой информации.
С. Скажите, Гиммлер не говорил ничего такого, что указывало бы на то, что ему было известно о заговоре до того, как произошло покушение?
М. Мой человек, очень опытный профессионал, считал, что они оба знали о чем-то заранее, но выжидали. И еще я должен сказать, что Шелленберг говорил обо мне с Гиммлером в очень негативном тоне. Он сказал, что я объявил тревогу войскам СС вопреки приказу Гиммлера, и хотел узнать, не наделит ли Гиммлер его полномочиями взять меня под стражу. Такая вот глупость. Гиммлер, похоже, испугался и велел Шелленбергу держаться от меня как можно дальше и ничего мне не говорить. Не говорить чего? Тогда я решил, что пора схватить эту змею и как следует поприжать ее. Я велел одному из офицеров войск СС, стоявшему на карауле в здании, немедленно отправиться к Шелленбергу и привести его в мой кабинет. Поглядели бы вы на этого типа, когда его привели. У него был немалый опыт по части всяческих закулисных манипуляций, но опыта по части допросов у него не было совершенно. В этом деле к разным людям нужен разный подход. С ним я держался очень жестко. Я удалил офицера из комнаты, взял какую-то случайно оказавшуюся у меня на столе папку и начал ее листать. Потом посмотрел ему прямо в глаза. Он начал угрожать мне и обещал пожаловаться на мои действия Гиммлеру. Тогда я попросил его объяснить суть его участия в деле «Кенниграц», и вся его воинственность сразу исчезла.
Если до этого он был напуган, то теперь он пришел в полный ужас. Я достал свой служебный пистолет из ящика стола и положил перед собой. От этого его по-настоящему бросило в дрожь, и я думаю, он поверил, что я готов его пристрелить.
С. А вы действительно были готовы?
М. Это полностью зависело от обстоятельств. Во всяком случае, я в него не целился. Это было просто для усиления давления, как вы понимаете. Он сказал, что ничего не знает о «Кенниграц», но мог где-то слышать это слово. Тогда я задал вопрос, не об этом ли он говорил с Гиммлером менее часа назад. Тут он, конечно, сник и начал плакать. Тогда я и выяснил все об этом деле.
С. Это становится чрезвычайно интересно. Я тоже никогда раньше не слышал этого названия.
М. Весьма грязное дело, вообразите себе. В определенных кругах СС существовал заговор, целью которого было убрать Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Подготовкой этого заговора занимался Готтлоб Бергер и кое-кто из зарубежных сотрудников СС. Все их связи тянулись на восток… в Москву. Я уже однажды говорил вам, что основным стремлением Сталина было захватить промышленную базу Германии до того, как это удастся сделать вашим. Это была его главная цель. Антигитлеровски настроенные элементы и изменники в военном командовании через Зейдлица и его людей связались с советскими агентами в Министерстве иностранных дел. Если бы им удалось убрать Гитлера с его поста и посадить на его место Гиммлера, был бы заключен мирный договор. Гиммлер стал бы главой государства, и ему позволили бы сохранить СС в качестве внутренней полицейской силы. Армия присоединилась бы к Советам и вместе с ними противостояла бы любой западной агрессии в Руре, и все были бы счастливы. Каким образом человек, имеющий хоть малейшее представление о Сталине, мог поверить этой куче дерьма, остается выше моего понимания. Не приходится сомневаться, что Сталин не позволил бы Гиммлеру особенно долго царствовать. СС были бы расформированы, а армия полностью большевизирована после того, как Сталин расстрелял бы всех ее аристократических командиров. Поверьте мне, все было бы именно так. А Гиммлер не только знал об этой затее, но и оказывал ей свою молчаливую поддержку. Все это я узнал от Шелленберга, которому никаких понуканий больше не потребовалось. Он жутко перепугался, что я застрелю его за измену, и не знал, чего ждать, пока я не сказал, что, прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия относительно него, я хотел бы поговорить с Гиммлером. Сначала Шелленберг пытался отрицать, что знает местонахождение Гиммлера, но я быстро убедил его позвонить в Reichshemi и сказать тому, чтобы он немедленно пришел на Принцальбрехтштрассе. Тогда Шелленберг сделал звонок по линии, которую считал безопасной. Интересно было его слушать. Если бы он попытался предупредить Гиммлера, я был бы вынужден применить к нему силу, но это оказалось излишним. Шелленберг всегда играл на стороне большей силы, а в тот момент я был сильнее Гиммлера. Я обладал знанием, а знание означало власть. Через должное время Гиммлер явился, с большой свитой, но без Кальтенбруннера. Гиммлер был явно зол на меня за мое вмешательство в его планы, но, как всегда перед лицом своей свиты, вел себя любезно и сдержанно Я спокойно сказал, что у меня есть для него очень важная информация. Дело государственной важности. Он поколебался, но в конце концов сам направился в мой кабинет. Я заранее предупредил охрану, чтобы они никого, связанного с Гиммлером, в комнату не пускали Шелленберг был заперт в собственном кабинете без телефонов. Охране у его дверей было приказано стрелять, если он попытается бежать. К счастью для него, он не стал этого делать. Тут Гиммлер начал выговаривать мне за то, что я поднял на ноги войска СС в Берлине. Он подчеркнул, что действует в соответствии с приказами Гитлера и пытается любым путем предотвратить столкновения между партией и войсками. Он тщательно подготовил свою речь и намекал на некие решения сверху, которые он, естественно, обсуждать не может. Я указал на телефон у меня на столе и сказал, что только что лично говорил с Гитлером и в курсе того, что происходит. Гиммлер побледнел и ничего на это не сказал. Получив контроль над ситуацией, я начал расспрашивать его, конечно, очень осторожно Я сказал, что центром переворота, очевидно, является Резервная армия, и что эту попытку следует немедленно подавить. Я сказал также, что Пиффрадер, посланный арестовать Штауффенберга, до сих пор не вернулся и что я говорил об этом деле с Геббельсом Затем я сказал еще, что патрульные отряды теперь действуют под командованием Геббельса и скоро займут район Бендлерштрассе Это снимает необходимость приведения в действие войск СС, если только мне не станет ясно, что переворот охватывает Берлин У Гиммлера не было иного выбора, кроме как согласиться со мной, и я сказал, что генерал Юттнер, конечно, великолепно справится с этой задачей Мои же действия, разумеется, были всего лишь временной мерой Гиммлер вновь был со мной очень вежлив и выразил мне благодарность за мои оперативные действия.
У него уже не оставалось сомнений, что путч обречен. О чем еще он знал, мне неизвестно, но он наверняка знал, что СС приведены в действие и что дело очевидным образом провалилось. Казалось бы, Гиммлер, как шеф РСХА, должен бы радоваться, что переворот очень скоро будет подавлен и что к тому же главным орудием этого подавления стал один из его собственных генералов СС, то есть я, конечно. Но выглядело это совсем не так. Он вел себя по обыкновению очень вежливо, но было совершенно очевидно, что исход дела его разочаровал. В этот момент я сказал ему, довольно холодно, но тоже вполне корректно, что мне известен глава заговора и что я глубоко встревожен тем, что в нем оказались замешаны люди из СС.
С. Могу вообразить, что при этом Гиммлер испугался не меньше Шелленберга. У него не было возможности узнать, действительно ли вы имели разговор с Гитлером, так ведь?
М. Так. Он просто поверил этому. Люди верят многим вещам, часто к большому вреду для себя. Он выглядел очень озабоченным и спросил меня прямо, что именно я выяснил. Стоило мне произнести слово «Кенниграц», как у него начало подергиваться лицо. «Я никогда прежде не слышал этого слова», – сказал он. На что я ответил, что вся история стала известна мне от Шелленберга не далее как час назад. Я напомнил Гиммлеру, что однажды уже советовал ему не доверять Шелленбергу. Он тут же бросился объяснять мне, что, конечно, он слышал о существовании замысла сместить Гитлера или заключить мир с той или иной стороной, но что его такие вещи никогда не привлекали. Он, естественно, прислушивался к тому, что говорят вокруг, просто чтобы знать, чего следует ждать. Потом он очень самодовольно сказал, что совещался с Гитлером по поводу готовящихся событий, и Гитлер полностью одобрил его курс действий. Тогда я поинтересовался, почему же я, начальник внутренней контрразведки и службы безопасности, не был информирован об этом? Гиммлер отвел глаза и сказал, что такие вещи надлежит держать в строгом секрете. Я должен бы быть в курсе, раз уж он располагает всей информацией. Да, сказал я ему, а теперь у меня есть и другая информация, которая, несомненно, очень неблагоприятна для некоторых людей из руководства СС. И я назвал Готтлоба Бергера, начальника Главной канцелярии СС и самого преданного сторонника Гиммлера. Бергер отвечал за организацию и снабжение войск СС. Думаю, вам известно, что СС не относились к регулярной армии и сами должны были заниматься собственным снаряжением и набирать рекрутов. У Гиммлера в войсках СС было два ключевых человека. Одним был Поль, который добывал деньги, а вторым был Бергер, занимавшийся набором войск… главным образом в Восточной Европе, поначалу из расово чистых немцев, а потом практически из всех желающих. Довольно гротескно смотрелись мусульмане или индусы в форме СС. Но Бергер пользовался большой благосклонностью Гиммлера. Он участвовал солдатом в боях Первой мировой войны, и сомнений в его храбрости не возникало, но в политике он был самым настоящим лизоблюдом. Шпионил для Гиммлера, постоянно бегал к нему с разными сплетнями, большинство которых черпал от Шелленберга. А еще Бергер постоянно строчил письма тем или иным сотрудникам, выговаривая им за разные мелкие нарушения этикета. Я уже говорил вам, насколько Гиммлер был одержим в вопросах правильного использования званий и титулов. Бергер был помехой для всех… только и знал, что Гиммлеру задницу лизать. Но, впрочем, как организатор он был довольно компетентен. Мне кое-что известно о Бергере…