Страница:
С. Это относится к периоду войны или после нее?
М. К периоду войны. Понимаете, некоторым высшим чинам СС пришло в голову, что Германия, похоже, проигрывает войну. А у них была собственная империя, о которой следовало позаботиться, и вот в конце концов… где-то примерно в 1943 году… они решили избавиться от Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Как я потом выяснил, они были связаны со всеми мелкими отрядами Сопротивления, а также с противником, и с Востоком, и с Западом. Они сумели скрыть свои следы, потому что обладали полицейской властью, и я должен с некоторым стыдом признать, что практически ничего не знал об этом. Мне, однако, было известно, каким образом они собирались финансировать свою империю, даже после войны. Это была операция «Бернгард»…
С. Фальшивые деньги…
М. Совершенно верно. Подделывание британской и американской валюты имело двоякую цель. Во-первых, это вызвало бы финансовые потрясения в экономике обеих стран, во-вторых, позволило бы получить средства для оплаты разведывательных операций, ну и еще можно было бы отложить кое-что для самих себя. Это мне не нравилось. Когда же ранее я выразил Гиммлеру свое недовольство в связи со стороной этого плана, ведущего к личному обогащению, он велел мне не соваться в эти дела. Хотел бы я знать, сколько он сам припрятал?
С. Столько же, сколько и вы?
М. Уверен, что нет. Он в основе своей был большой моралист и очень мучался бы, если бы брал столько, сколько я. Но теперь, как видите, я здесь, а он где-то сгинул. Гораздо лучше быть живой собакой, чем мертвым львом, как вы считаете?
С. Продолжайте, пожалуйста. Вы говорили об этом Гитлеру?
М. Нет. Такие вещи лучше оставлять в тайне. Когда я назвал имя Бергера, Гиммлер очень разволновался и заявил, что не хочет ничего слышать об истинном отце войск СС и своем самом способном помощнике. Он свирепо глянул на меня и сказал, что хотел бы видеть всех высших чинов СС такими же лояльными, как Бергер. Затем он сказал, что, поскольку я являюсь офицером СС, я нахожусь в его личном подчинении и он запрещает мне заниматься этим делом дальше. Я ответил, что, хотя я действительно генерал СС, моя служба, гестапо, не входит в систему СС, а является государственной организацией и в подобных вопросах моим непосредственным начальником является Гитлер. Я напомнил ему о предполагаемом звонке из ставки и сказал, что если у него, Гиммлера, есть какие-то вопросы по этому поводу, мы вместе могли бы обсудить их с фюрером. Это несколько остудило его пыл, и он замотал головой. Нет, сказал он, мы не должны беспокоить его всем этим материалом, который он, учитывая его состояние, может воспринять неправильно. Затем Гиммлер спросил, чего я хочу от него. Это, на мой взгляд, подтверждало мои предположительные заключения. Конечно, сказал он, никто ни в какой измене не виновен и Гитлер знает, что он соприкасается с диссидентами, но лучше будет позволить Гитлеру вести войну, пока он, Гиммлер, будет его верным защитником на внутреннем фронте. И, разумеется, во главе своих войск СС, которые ни разу не дали врагам передышки.
Я ответил, что Шелленберга следует держать подальше от секретных сведений, что следует осадить Бергера и что всем им, в том числе и самому Гиммлеру, лучше удержаться от попыток ловить рыбку в мутной воде. Большей любезности от меня нельзя было ожидать. Гиммлер понял это очень ясно и предложил мне повышение по службе, предположив, что я не откажусь заменить Кальтенбруннера на посту главы РСХА. Я не дал себя соблазнить, хотя такое повышение вовсе не было для меня непривлекательным. Я сумел понять, к чему это приведет, и отказался от РСХА, но потребовал, чтобы мне был предоставлен полный контроль над расследованием заговора. Иначе какие-нибудь не те люди могут узнать то, что знаю я, и это приведет к серьезным проблемам для СС в целом. Факты могут быть неверно интерпретированы, сказал я, и Гиммлер со мной согласился. Я получил требуемые полномочия, и больше у меня проблем с Гиммлером не возникало.
И я уничтожил Артура Небе, начальника криминальной полиции, который участвовал в измене. Мы потратили на это пять месяцев, но в конце концов взяли его и вздернули, чистенько и ладненько. Ужасная жалость. Артур был такая беспримерная дрянь, что его стоило бы выставить в зоопарке на всеобщее обозрение. Бергер отправился подавлять восстание в Словакии, а Кальтенбруннер бегал вокруг кругами, как глупая собака, которая пытается ухватить собственный хвост. Вы его в итоге повесили, и он вполне это заслужил. Кальтенбруннер был псих и садист, один из тех, на чьей совести убийства евреев и других. Для меня было редким удовольствием… и для других тоже… когда Поль врезал ему по морде. С удовольствием держал бы у себя фотографию, как Кальтенбруннер рыдает, размазывая текущую из носа кровь. Поль, по крайней мере, никогда не был изменником и не наживался за чужой счет. Вам бы следовало отпустить его в конце концов.
С. Это не в моей власти, и вы об этом знаете. А Шелленберг? Он остался жив.
М. И сохранил свой пост тоже. Но всякий раз, когда я останавливал его, чтобы поздороваться, он становился белым, как мел. Но, конечно, вел он себя безукоризненно, по крайней мере когда я был поблизости. Скорцени, который теперь работает на вас, говорил мне, что Шелленберг – насекомое, которое нужно раздавить. Длинный Отто сам по себе неплох, хотя едва ли из него выйдет путный шпион. Но он будет делать то, что вы ему скажете, и, не считая большой любви к вниманию публики, довольно приличный малый.
С. У нас будет возможность поговорить о Скорцени позже.
М. Не сомневаюсь, что будет. И я надеюсь, что вы будете держаться подальше от Шелленберга. Если в итоге он тоже будет работать на вас, это может кончиться тем, что я или Отто вышвырнем его в окно. Можете добавить сюда за компанию и Глобочника. Кстати, Небе очень любил Вирта, который всех морил газом, и даже руководил некогда одной из эйнзатцкоманд на Востоке и перебил множество евреев. Самый подходящий человек на роль героя Сопротивления.
С. Нам все известно о Шелленберге, и, насколько я знаю, у него нет будущего в нашей организации. Я согласен с тем, как вы его оцениваете. Неглуп, но совершенно бесхарактерный человек. Мне однажды довелось допрашивать его, и лично я не вижу, какая от него может быть польза.
М. Очень похож на Варлимонта и Бергера Тоже все время сплетничает, плетет какие-то интриги. Настоящий злобный карлик. Люди вроде него, однажды побыв у власти, всегда стремятся вернуться к ней снова. Маленькие люди нуждаются в большом внимании. Что же касается меня, то я имел гораздо больше власти, чем любой из них, и это была реальная власть. Как вы понимаете, я не совершал всяких театральных выходов на приемах, не окружал себя личными фотографами, как Риббентроп. Реальная суть власти гораздо важнее, чем ее внешние атрибуты. Полицейских никто не любит, и никому не нужно было мое присутствие на этих помпезных сборищах. Мне нравилось проводить время за работой, и я старался делать ее как можно лучше, пока всякие там отставные преподаватели гимнастики или цирковые наездники расхаживали вокруг в изысканных мундирах. Гейдрих был из того же теста, но ему по крайней мере хватало ума на то, чтобы понять, что нужно делать, и добиваться успеха в том, что он делал. Он был прекрасным музыкантом, очень хорошим фехтовальщиком и во время войны летал в люфтваффе. У него был сложный характер, и вообще он был не без странностей, но он был не такой, как другие. А Кальтенбруннер был просто скотина, как, впрочем, и Борман. Борман был поумнее и не такой неустойчивый, но тоже страшный сплетник и наушник. Мне это дело представляется так. Мы вели смертельную войну против страшных противников. Идея была в том, чтобы выстоять и сохранить жизнь и имущество наших граждан. И прятаться в огромных замках, разъезжать в роскошных лимузинах и красть все, что попадется на глаза, подобно Франку, было противно моей натуре. Будь моя воля, я всех их отправил бы на фронт, в отряды Вознесения.
С. Что-что?
M. За передовую линию, отыскивать минные поля. Предпочтительно при помощи собственных ног. А потом – на небеса, с громким треском. Похоже, вы не обладаете военным чувством юмора, верно?
С. В этом смысле нет.
М. Помню, как однажды Варлимонт прислал ко мне своего генерала Мюллера по поводу моего участия в истреблении людей в тыловых районах России. Бандитов. Елейный такой тип, выражавшийся очень окольно. Я мог бы помочь своей стране, убивая этих ужасных людей. Несомненно, меня ждет поощрение, если я и гестапо поможем армии перебить этих возмутителей спокойствия. Моего терпения хватило ненадолго, я встал и сказал ему довольно прямо, что я думаю о нем и о его планах. Я сказал, что если он или его начальник еще когда-нибудь явятся ко мне с подобной преступной ерундой, я лично отправлю его в камеру. И ему предстояло бы довольно долго гостить у Папаши Филипа.[63] Позже я получил письмо от Гиммлера по этому поводу. Генерал Мюллер так перепугался, что ему пришлось взять отпуск по болезни, а Варлимонт плакался, какой я нецивилизованный. Вы знаете, что СС пришлось взять на себя ответственность за преступления военных, но лично я отказываюсь иметь с этим что-либо общее. А вот зато Артур, Артур – воплощение германской порядочности и свободолюбия, сбежал на Восток и убил там свою долю евреев и крестьян. Когда Гиммлер походя спросил меня об этом, я уклонился от ответа, и больше на эту тему не было сказано ни слова.
С. А Гитлер действительно звонил вам 20 июля?
М. Нет, конечно, нет, но Гиммлер поверил, что такой звонок был. Такого рода вещи заставляют людей ходить на цыпочках и держаться с вами откровеннее.
С. Думаю, вы более чем ответили на мои вопросы. Благодарю вас.
В дополнение к беседам, посвященным событиям 20 июля, мы приводим в этой главе еще один важнейший эпизод.
Отрывок из беседы о Роммеле
Конец Штауффенберга
Бегство волка
М. К периоду войны. Понимаете, некоторым высшим чинам СС пришло в голову, что Германия, похоже, проигрывает войну. А у них была собственная империя, о которой следовало позаботиться, и вот в конце концов… где-то примерно в 1943 году… они решили избавиться от Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Как я потом выяснил, они были связаны со всеми мелкими отрядами Сопротивления, а также с противником, и с Востоком, и с Западом. Они сумели скрыть свои следы, потому что обладали полицейской властью, и я должен с некоторым стыдом признать, что практически ничего не знал об этом. Мне, однако, было известно, каким образом они собирались финансировать свою империю, даже после войны. Это была операция «Бернгард»…
С. Фальшивые деньги…
М. Совершенно верно. Подделывание британской и американской валюты имело двоякую цель. Во-первых, это вызвало бы финансовые потрясения в экономике обеих стран, во-вторых, позволило бы получить средства для оплаты разведывательных операций, ну и еще можно было бы отложить кое-что для самих себя. Это мне не нравилось. Когда же ранее я выразил Гиммлеру свое недовольство в связи со стороной этого плана, ведущего к личному обогащению, он велел мне не соваться в эти дела. Хотел бы я знать, сколько он сам припрятал?
С. Столько же, сколько и вы?
М. Уверен, что нет. Он в основе своей был большой моралист и очень мучался бы, если бы брал столько, сколько я. Но теперь, как видите, я здесь, а он где-то сгинул. Гораздо лучше быть живой собакой, чем мертвым львом, как вы считаете?
С. Продолжайте, пожалуйста. Вы говорили об этом Гитлеру?
М. Нет. Такие вещи лучше оставлять в тайне. Когда я назвал имя Бергера, Гиммлер очень разволновался и заявил, что не хочет ничего слышать об истинном отце войск СС и своем самом способном помощнике. Он свирепо глянул на меня и сказал, что хотел бы видеть всех высших чинов СС такими же лояльными, как Бергер. Затем он сказал, что, поскольку я являюсь офицером СС, я нахожусь в его личном подчинении и он запрещает мне заниматься этим делом дальше. Я ответил, что, хотя я действительно генерал СС, моя служба, гестапо, не входит в систему СС, а является государственной организацией и в подобных вопросах моим непосредственным начальником является Гитлер. Я напомнил ему о предполагаемом звонке из ставки и сказал, что если у него, Гиммлера, есть какие-то вопросы по этому поводу, мы вместе могли бы обсудить их с фюрером. Это несколько остудило его пыл, и он замотал головой. Нет, сказал он, мы не должны беспокоить его всем этим материалом, который он, учитывая его состояние, может воспринять неправильно. Затем Гиммлер спросил, чего я хочу от него. Это, на мой взгляд, подтверждало мои предположительные заключения. Конечно, сказал он, никто ни в какой измене не виновен и Гитлер знает, что он соприкасается с диссидентами, но лучше будет позволить Гитлеру вести войну, пока он, Гиммлер, будет его верным защитником на внутреннем фронте. И, разумеется, во главе своих войск СС, которые ни разу не дали врагам передышки.
Я ответил, что Шелленберга следует держать подальше от секретных сведений, что следует осадить Бергера и что всем им, в том числе и самому Гиммлеру, лучше удержаться от попыток ловить рыбку в мутной воде. Большей любезности от меня нельзя было ожидать. Гиммлер понял это очень ясно и предложил мне повышение по службе, предположив, что я не откажусь заменить Кальтенбруннера на посту главы РСХА. Я не дал себя соблазнить, хотя такое повышение вовсе не было для меня непривлекательным. Я сумел понять, к чему это приведет, и отказался от РСХА, но потребовал, чтобы мне был предоставлен полный контроль над расследованием заговора. Иначе какие-нибудь не те люди могут узнать то, что знаю я, и это приведет к серьезным проблемам для СС в целом. Факты могут быть неверно интерпретированы, сказал я, и Гиммлер со мной согласился. Я получил требуемые полномочия, и больше у меня проблем с Гиммлером не возникало.
И я уничтожил Артура Небе, начальника криминальной полиции, который участвовал в измене. Мы потратили на это пять месяцев, но в конце концов взяли его и вздернули, чистенько и ладненько. Ужасная жалость. Артур был такая беспримерная дрянь, что его стоило бы выставить в зоопарке на всеобщее обозрение. Бергер отправился подавлять восстание в Словакии, а Кальтенбруннер бегал вокруг кругами, как глупая собака, которая пытается ухватить собственный хвост. Вы его в итоге повесили, и он вполне это заслужил. Кальтенбруннер был псих и садист, один из тех, на чьей совести убийства евреев и других. Для меня было редким удовольствием… и для других тоже… когда Поль врезал ему по морде. С удовольствием держал бы у себя фотографию, как Кальтенбруннер рыдает, размазывая текущую из носа кровь. Поль, по крайней мере, никогда не был изменником и не наживался за чужой счет. Вам бы следовало отпустить его в конце концов.
С. Это не в моей власти, и вы об этом знаете. А Шелленберг? Он остался жив.
М. И сохранил свой пост тоже. Но всякий раз, когда я останавливал его, чтобы поздороваться, он становился белым, как мел. Но, конечно, вел он себя безукоризненно, по крайней мере когда я был поблизости. Скорцени, который теперь работает на вас, говорил мне, что Шелленберг – насекомое, которое нужно раздавить. Длинный Отто сам по себе неплох, хотя едва ли из него выйдет путный шпион. Но он будет делать то, что вы ему скажете, и, не считая большой любви к вниманию публики, довольно приличный малый.
С. У нас будет возможность поговорить о Скорцени позже.
М. Не сомневаюсь, что будет. И я надеюсь, что вы будете держаться подальше от Шелленберга. Если в итоге он тоже будет работать на вас, это может кончиться тем, что я или Отто вышвырнем его в окно. Можете добавить сюда за компанию и Глобочника. Кстати, Небе очень любил Вирта, который всех морил газом, и даже руководил некогда одной из эйнзатцкоманд на Востоке и перебил множество евреев. Самый подходящий человек на роль героя Сопротивления.
С. Нам все известно о Шелленберге, и, насколько я знаю, у него нет будущего в нашей организации. Я согласен с тем, как вы его оцениваете. Неглуп, но совершенно бесхарактерный человек. Мне однажды довелось допрашивать его, и лично я не вижу, какая от него может быть польза.
М. Очень похож на Варлимонта и Бергера Тоже все время сплетничает, плетет какие-то интриги. Настоящий злобный карлик. Люди вроде него, однажды побыв у власти, всегда стремятся вернуться к ней снова. Маленькие люди нуждаются в большом внимании. Что же касается меня, то я имел гораздо больше власти, чем любой из них, и это была реальная власть. Как вы понимаете, я не совершал всяких театральных выходов на приемах, не окружал себя личными фотографами, как Риббентроп. Реальная суть власти гораздо важнее, чем ее внешние атрибуты. Полицейских никто не любит, и никому не нужно было мое присутствие на этих помпезных сборищах. Мне нравилось проводить время за работой, и я старался делать ее как можно лучше, пока всякие там отставные преподаватели гимнастики или цирковые наездники расхаживали вокруг в изысканных мундирах. Гейдрих был из того же теста, но ему по крайней мере хватало ума на то, чтобы понять, что нужно делать, и добиваться успеха в том, что он делал. Он был прекрасным музыкантом, очень хорошим фехтовальщиком и во время войны летал в люфтваффе. У него был сложный характер, и вообще он был не без странностей, но он был не такой, как другие. А Кальтенбруннер был просто скотина, как, впрочем, и Борман. Борман был поумнее и не такой неустойчивый, но тоже страшный сплетник и наушник. Мне это дело представляется так. Мы вели смертельную войну против страшных противников. Идея была в том, чтобы выстоять и сохранить жизнь и имущество наших граждан. И прятаться в огромных замках, разъезжать в роскошных лимузинах и красть все, что попадется на глаза, подобно Франку, было противно моей натуре. Будь моя воля, я всех их отправил бы на фронт, в отряды Вознесения.
С. Что-что?
M. За передовую линию, отыскивать минные поля. Предпочтительно при помощи собственных ног. А потом – на небеса, с громким треском. Похоже, вы не обладаете военным чувством юмора, верно?
С. В этом смысле нет.
М. Помню, как однажды Варлимонт прислал ко мне своего генерала Мюллера по поводу моего участия в истреблении людей в тыловых районах России. Бандитов. Елейный такой тип, выражавшийся очень окольно. Я мог бы помочь своей стране, убивая этих ужасных людей. Несомненно, меня ждет поощрение, если я и гестапо поможем армии перебить этих возмутителей спокойствия. Моего терпения хватило ненадолго, я встал и сказал ему довольно прямо, что я думаю о нем и о его планах. Я сказал, что если он или его начальник еще когда-нибудь явятся ко мне с подобной преступной ерундой, я лично отправлю его в камеру. И ему предстояло бы довольно долго гостить у Папаши Филипа.[63] Позже я получил письмо от Гиммлера по этому поводу. Генерал Мюллер так перепугался, что ему пришлось взять отпуск по болезни, а Варлимонт плакался, какой я нецивилизованный. Вы знаете, что СС пришлось взять на себя ответственность за преступления военных, но лично я отказываюсь иметь с этим что-либо общее. А вот зато Артур, Артур – воплощение германской порядочности и свободолюбия, сбежал на Восток и убил там свою долю евреев и крестьян. Когда Гиммлер походя спросил меня об этом, я уклонился от ответа, и больше на эту тему не было сказано ни слова.
С. А Гитлер действительно звонил вам 20 июля?
М. Нет, конечно, нет, но Гиммлер поверил, что такой звонок был. Такого рода вещи заставляют людей ходить на цыпочках и держаться с вами откровеннее.
С. Думаю, вы более чем ответили на мои вопросы. Благодарю вас.
В дополнение к беседам, посвященным событиям 20 июля, мы приводим в этой главе еще один важнейший эпизод.
Отрывок из беседы о Роммеле
С. А теперь, генерал, просмотрев эти записи по 20 июля, я хотел бы обратиться к вопросу о маршале Роммеле и его участии в данных событиях. Вы можете что-нибудь сообщить нам об этом?
М. О Роммеле? Да, конечно. Что вы хотели бы узнать?
С. Ну, у нас имеются записи одного из бывших генералов его штаба, из которых следует, что Роммель был активным участником заговора и добивался свержения Гитлера. И еще, Роммель действительно совершил самоубийство или был убит? Вам это должно быть известно.
М. О да, мне это известно. Полагаю, упомянутые записи сделаны Шпейделем.[64]
С. Да.
M. Я никогда… мы никогда не допрашивали Роммеля, но мы допрашивали Шпейделя и его сослуживцев. Шпейдель был… вернее, попал в сферу нашего внимания после допросов Гофакера в Париже и в других местах. Тот был полковником военно-воздушных сил и кузеном Штауффенберга. Хофакер был в группе заговорщиков, намеревавшихся убить Гитлера, и его вскоре схватили. Как и остальные, он тут же сознался во всем, что касалось его участия в заговоре, и, как и остальные, постарался притянуть к этому делу всех, кого только мог. Шпейдель был одним из них. Мы допросили Шпейделя в Берлине в… я думаю, в сентябре того года…
С. В 1944-м?
М. Естественно. В сентябре 1945 года я никого не допрашивал. Если позволите, я продолжу… Шпейдель охотно пошел на сотрудничество, но в то же время был очень уклончив. Он заявил, что Роммель активно участвовал в заговоре, целью которого было убийство Гитлера, и, само собой, такую информацию следовало до Гитлера донести. Гитлер Шпейделю не поверил, но дело, безусловно, требовало дальнейшего расследования.
С. А вы поверили Шпейделю?
М. В некоторых вещах – да, но не во всем. Как и большинство из них, он боялся за свою жизнь. Они любили играть с огнем, но не желали в нем сгореть. Я считаю, что Роммель ничего не знал о заговоре Штауффенберга. Роммель чувствовал, что какой-то выход из этой войны должен быть найден. В итоге он послал Гитлеру меморандум на эту тему. Но о том, что существует заговор с целью убить Гитлера, нет, об этом Роммель не знал. Вы знаете, Роммель был нелегким человеком. Неуживчивый, упрямый, очень прямолинейный, и у него вечно возникали какие-то трения на службе. Никто из высшего армейского командования во Франции его не любил. И еще, Роммель был очень популярен в Германии благодаря своим камланиям в Африке, и заговорщики видели в нем респектабельное прикрытие для осуществления своих планов. Роммель же ничего не знал о покушении, был, как в конце концов выяснилось, абсолютно лоялен по отношению к Гитлеру и никогда не стал бы замышлять его убийство. Но и Шпейдель, и Гофакер показали на него, и дело было отправлено в армейский отдел расследований. Дело уперлось в то, чтобы поверить либо Шпейделю, либо Роммелю, а Роммеля Гудериан и его клика терпеть не могли и решили по крайней мере провести следствие по его делу. А затем всплыло еще кое-что, и эти господа побоялись везти Роммеля в Берлин на допросы, потому что он мог бы рассказать там об их друзьях, настроенных против Гитлера. Вот они и сообщили, что Роммель покончил с собой. Мне это известно, потому что гестапо было тогда посвящено во многие детали. Это не было ни моим решением, ни волей Гитлера. Я знаю, что Гитлер расстроился, но он в то время был очень зол на военных и относился к ним с большим подозрением. А с другой стороны, он крайне нуждался в них. После того, как мы схватили Фелльгебеля…
С. Командующего войсками связи?
М. Да, того самого. Он был лидером заговора, и мы арестовали его. В его штабе были и другие, кто вызывал большие подозрения, Тиле например[65], и тоже покончил с собой, и так далее. И я должен сразу сказать, что я не собирался заниматься дальше их департаментом. Гитлер велел мне оставить их в покое, потому что, лояльны они или нет, он нуждался в их технической помощи. То же самое относилось и к другим важным офицерам. Например, я был уверен, что Клюге пытался сдаться англичанам, но упустил свой шанс. Когда же мы вызвали его в Берлин, он сделал из этого собственные выводы и покончил с собой. Он знал, что мы готовим судебный процесс по этому делу, и не пожелал подвергаться такому унижению. С Роммелем же все было иначе. В конце концов, он стал такой же жертвой Штауффенберга, какой предназначалось стать Гитлеру. В качестве отступления скажу, что жалкое поведение военных во Франции после вторжения во многом было вызвано попытками заговорщиков и их друзей спастись, сдавшись Западу или пропустив американцев и британцев сквозь линию фронта, чтобы они достигли Германии раньше русских. Офицеры не давали своим частям вступать в бой и пытались установить самые разные контакты с вашей стороной. Похоже, низшие офицерские чины американской и британской армий были готовы договориться, но этого не допустили Рузвельт с Черчиллем, которым нужно было только одно – стереть Германию с карты. Теперь и не скажешь, сколько людей погибло из-за этой подлой недальновидности. Теперь вы, конечно, пожелаете использовать Шпейделя на каком-нибудь посту. Но знаете, используя этих людей, вам следует быть очень осторожными. Если они так быстро предали своих хозяев в собственной стране, как они поступят с вами? Я знаю, что Гальдер работает на вас, но эта слабая в коленках старушка тут же отвернется от вас, если почувствует, что это выгодно. Или тот человек, который явился в военную контрразведку с требованием призвать полицию в помощь армии для поддержания порядка в тыловых районах России, а потом отрицал это и свалил на СС и Гиммлера вину за эксцессы, которые сам лично вызвал. Это не мужчины. Пожалуйста, берите их. А почему бы вам не собрать их всех и не увезти к себе, подальше от Германии? Нам эта мерзость не нужна.
С. Может быть, стоит сказать в их защиту, что они видели в Гитлере воплощение зла, человека, который разрушил их страну и которого следовало остановить?.
М. Вы сейчас прямо агнец божий. Это не Гитлер разрушил Германию. Вы и русские сделали это, а любая страна имеет право защищаться от врагов. А у меня есть право и обязанность истреблять ваших агентов и других предателей во время этой борьбы. Я не испытываю сейчас ни малейших сожалений об этом, и если ваши люди готовы использовать таких рептилий, пусть поберегутся последствий. Вы знаете о Гелене и его донесениях. Конечно, я вполне уверен, что Гелен будет делать то, что вы ему скажете. Но поскольку речь идет о Роммеле, было бы бесчестно валить его в одну кучу со всякими Шпайделями и Штауффенбергами. Роммель, при всем его сложном характере, был хорошим солдатом, лояльным солдатом, и очень храбрым человеком. Я буду лично оскорблен, если вы попытаетесь представить этого героя войны как предателя и труса. Я знаю, что мое мнение никакого значения не имеет, но вы его услышали, и давайте покончим с этой темой.
М. О Роммеле? Да, конечно. Что вы хотели бы узнать?
С. Ну, у нас имеются записи одного из бывших генералов его штаба, из которых следует, что Роммель был активным участником заговора и добивался свержения Гитлера. И еще, Роммель действительно совершил самоубийство или был убит? Вам это должно быть известно.
М. О да, мне это известно. Полагаю, упомянутые записи сделаны Шпейделем.[64]
С. Да.
M. Я никогда… мы никогда не допрашивали Роммеля, но мы допрашивали Шпейделя и его сослуживцев. Шпейдель был… вернее, попал в сферу нашего внимания после допросов Гофакера в Париже и в других местах. Тот был полковником военно-воздушных сил и кузеном Штауффенберга. Хофакер был в группе заговорщиков, намеревавшихся убить Гитлера, и его вскоре схватили. Как и остальные, он тут же сознался во всем, что касалось его участия в заговоре, и, как и остальные, постарался притянуть к этому делу всех, кого только мог. Шпейдель был одним из них. Мы допросили Шпейделя в Берлине в… я думаю, в сентябре того года…
С. В 1944-м?
М. Естественно. В сентябре 1945 года я никого не допрашивал. Если позволите, я продолжу… Шпейдель охотно пошел на сотрудничество, но в то же время был очень уклончив. Он заявил, что Роммель активно участвовал в заговоре, целью которого было убийство Гитлера, и, само собой, такую информацию следовало до Гитлера донести. Гитлер Шпейделю не поверил, но дело, безусловно, требовало дальнейшего расследования.
С. А вы поверили Шпейделю?
М. В некоторых вещах – да, но не во всем. Как и большинство из них, он боялся за свою жизнь. Они любили играть с огнем, но не желали в нем сгореть. Я считаю, что Роммель ничего не знал о заговоре Штауффенберга. Роммель чувствовал, что какой-то выход из этой войны должен быть найден. В итоге он послал Гитлеру меморандум на эту тему. Но о том, что существует заговор с целью убить Гитлера, нет, об этом Роммель не знал. Вы знаете, Роммель был нелегким человеком. Неуживчивый, упрямый, очень прямолинейный, и у него вечно возникали какие-то трения на службе. Никто из высшего армейского командования во Франции его не любил. И еще, Роммель был очень популярен в Германии благодаря своим камланиям в Африке, и заговорщики видели в нем респектабельное прикрытие для осуществления своих планов. Роммель же ничего не знал о покушении, был, как в конце концов выяснилось, абсолютно лоялен по отношению к Гитлеру и никогда не стал бы замышлять его убийство. Но и Шпейдель, и Гофакер показали на него, и дело было отправлено в армейский отдел расследований. Дело уперлось в то, чтобы поверить либо Шпейделю, либо Роммелю, а Роммеля Гудериан и его клика терпеть не могли и решили по крайней мере провести следствие по его делу. А затем всплыло еще кое-что, и эти господа побоялись везти Роммеля в Берлин на допросы, потому что он мог бы рассказать там об их друзьях, настроенных против Гитлера. Вот они и сообщили, что Роммель покончил с собой. Мне это известно, потому что гестапо было тогда посвящено во многие детали. Это не было ни моим решением, ни волей Гитлера. Я знаю, что Гитлер расстроился, но он в то время был очень зол на военных и относился к ним с большим подозрением. А с другой стороны, он крайне нуждался в них. После того, как мы схватили Фелльгебеля…
С. Командующего войсками связи?
М. Да, того самого. Он был лидером заговора, и мы арестовали его. В его штабе были и другие, кто вызывал большие подозрения, Тиле например[65], и тоже покончил с собой, и так далее. И я должен сразу сказать, что я не собирался заниматься дальше их департаментом. Гитлер велел мне оставить их в покое, потому что, лояльны они или нет, он нуждался в их технической помощи. То же самое относилось и к другим важным офицерам. Например, я был уверен, что Клюге пытался сдаться англичанам, но упустил свой шанс. Когда же мы вызвали его в Берлин, он сделал из этого собственные выводы и покончил с собой. Он знал, что мы готовим судебный процесс по этому делу, и не пожелал подвергаться такому унижению. С Роммелем же все было иначе. В конце концов, он стал такой же жертвой Штауффенберга, какой предназначалось стать Гитлеру. В качестве отступления скажу, что жалкое поведение военных во Франции после вторжения во многом было вызвано попытками заговорщиков и их друзей спастись, сдавшись Западу или пропустив американцев и британцев сквозь линию фронта, чтобы они достигли Германии раньше русских. Офицеры не давали своим частям вступать в бой и пытались установить самые разные контакты с вашей стороной. Похоже, низшие офицерские чины американской и британской армий были готовы договориться, но этого не допустили Рузвельт с Черчиллем, которым нужно было только одно – стереть Германию с карты. Теперь и не скажешь, сколько людей погибло из-за этой подлой недальновидности. Теперь вы, конечно, пожелаете использовать Шпейделя на каком-нибудь посту. Но знаете, используя этих людей, вам следует быть очень осторожными. Если они так быстро предали своих хозяев в собственной стране, как они поступят с вами? Я знаю, что Гальдер работает на вас, но эта слабая в коленках старушка тут же отвернется от вас, если почувствует, что это выгодно. Или тот человек, который явился в военную контрразведку с требованием призвать полицию в помощь армии для поддержания порядка в тыловых районах России, а потом отрицал это и свалил на СС и Гиммлера вину за эксцессы, которые сам лично вызвал. Это не мужчины. Пожалуйста, берите их. А почему бы вам не собрать их всех и не увезти к себе, подальше от Германии? Нам эта мерзость не нужна.
С. Может быть, стоит сказать в их защиту, что они видели в Гитлере воплощение зла, человека, который разрушил их страну и которого следовало остановить?.
М. Вы сейчас прямо агнец божий. Это не Гитлер разрушил Германию. Вы и русские сделали это, а любая страна имеет право защищаться от врагов. А у меня есть право и обязанность истреблять ваших агентов и других предателей во время этой борьбы. Я не испытываю сейчас ни малейших сожалений об этом, и если ваши люди готовы использовать таких рептилий, пусть поберегутся последствий. Вы знаете о Гелене и его донесениях. Конечно, я вполне уверен, что Гелен будет делать то, что вы ему скажете. Но поскольку речь идет о Роммеле, было бы бесчестно валить его в одну кучу со всякими Шпайделями и Штауффенбергами. Роммель, при всем его сложном характере, был хорошим солдатом, лояльным солдатом, и очень храбрым человеком. Я буду лично оскорблен, если вы попытаетесь представить этого героя войны как предателя и труса. Я знаю, что мое мнение никакого значения не имеет, но вы его услышали, и давайте покончим с этой темой.
Конец Штауффенберга
Хотя в архивах Мюллера материалы по заговору 20 июля насчитывают тысячи страниц, вероятно, самым драматическим из них является данный отрывок.
С. Хотя это и не так важно для данной дискуссии, но, может быть, вы сможете ответить на один вопрос, касающийся последствий 20 июля? Кое-кто из родственников Штауффенберга спрашивал о судьбе полковника…
М. Он был расстрелян во внутреннем дворе штаб-квартиры Резервной армии на Бендлерштрассе ранним утром 21-го числа.
С. Я имею в виду нынешнее местонахождение останков. Был слух, что тела расстрелянных были тайно сожжены где-то в Берлине, и семья хотела бы получить этому какое-то подтверждение. Это не потому, что им известно о вашем существовании, просто у меня здесь есть записка…
М. Они были вывезены на кладбище Св. Матфея и там сожжены. На следующий день… или, вернее, в тот же самый день у меня было совещание, на котором присутствовал Гиммлер, и я сказал ему, что, возможно, было бы неплохо произвести опознание трупов. Ни я, ни Гиммлер их не видели. Он согласился, что, пожалуй, это хорошая идея. Тогда я сказал, что сам займусь этим. Вопрос был еще и в том, куда их в конце концов деть, ведь мы не должны были оставить от них ничего такого, что наши враги смогли бы превратить в реликвию, и с этим он тоже согласился. Тогда я предложил, чтобы после того как тела будут тщательно и однозначно опознаны, они были полностью уничтожены. Путем кремации. А от пепла необходимо избавиться. Это вызвало всеобщее одобрение, но встал вопрос, куда же потом девать пепел. Я сказал, что сам разберусь с этим. Затем я отправился вместе с группой судебных следователей на кладбище, и трупы были выкопаны и сфотографированы, в мундирах и без них. Впоследствии готовые снимки были отправлены Гиммлеру и мне, и они до сих пор хранятся у меня, если вам будет угодно на них взглянуть. Выглядели они не лучшим образом. У Бека была повреждена голова, а у Штауффенберга, естественно, и раньше недоставало одной руки и глаза, не говоря о пулевом отверстии в плече. Но их можно было опознать без всяких проблем, а потом мы засунули их в холщовые мешки, какими пользуется почтовая служба, отвезли в ближайший крематорий и сожгли. Я все время был там и лично наблюдал за всем мероприятием. Когда все было сделано, возникла проблема, что же делать с пеплом. Я велел ссыпать его в металлическое ведро, в котором держали песок для зажигательных бомб, и тщательно проверил, чтобы в нем не осталось зубов или каких-нибудь других частиц.
С. Не слишком приятное занятие для вас, я думаю.
М. Ну и напрасно. Вопрос о том, куда девать пепел, был неожиданно решен одним из технических сотрудников, который спросил у директора крематория, где находится умывальная комната. Я сразу сообразил, как следует поступить с останками, и просто высыпал содержимое ведра в унитаз и дернул за цепочку. Думаю, для полного завершения дела мне пришлось слить воду дважды или трижды. Только после этого я позволил тому человеку воспользоваться удобствами. Поверьте, это достойно увенчало их судьбу. Ведро я взял с собой и выкинул его в реку. Так что можете передать семье, чтобы они не слишком усердствовали в поисках бедного Клауса. Я бы сказал, что он распался на первоэлементы. Однажды я рассказал об этом Герингу, и он довольно долго смеялся, а потом прислал мне коробку отличных сигар и ящик превосходного вина.
С. Не думаю, что сам стану повторять что-либо из этого разговора. По крайней мере, вне стен нашей организации. Мы вовсе не видим в Штауффенберге героя, но мы знаем о нем кое-что, и не только от вас.
М. Будь он до сих пор жив, нам следовало бы сделать все то же самое.
С. Хотя это и не так важно для данной дискуссии, но, может быть, вы сможете ответить на один вопрос, касающийся последствий 20 июля? Кое-кто из родственников Штауффенберга спрашивал о судьбе полковника…
М. Он был расстрелян во внутреннем дворе штаб-квартиры Резервной армии на Бендлерштрассе ранним утром 21-го числа.
С. Я имею в виду нынешнее местонахождение останков. Был слух, что тела расстрелянных были тайно сожжены где-то в Берлине, и семья хотела бы получить этому какое-то подтверждение. Это не потому, что им известно о вашем существовании, просто у меня здесь есть записка…
М. Они были вывезены на кладбище Св. Матфея и там сожжены. На следующий день… или, вернее, в тот же самый день у меня было совещание, на котором присутствовал Гиммлер, и я сказал ему, что, возможно, было бы неплохо произвести опознание трупов. Ни я, ни Гиммлер их не видели. Он согласился, что, пожалуй, это хорошая идея. Тогда я сказал, что сам займусь этим. Вопрос был еще и в том, куда их в конце концов деть, ведь мы не должны были оставить от них ничего такого, что наши враги смогли бы превратить в реликвию, и с этим он тоже согласился. Тогда я предложил, чтобы после того как тела будут тщательно и однозначно опознаны, они были полностью уничтожены. Путем кремации. А от пепла необходимо избавиться. Это вызвало всеобщее одобрение, но встал вопрос, куда же потом девать пепел. Я сказал, что сам разберусь с этим. Затем я отправился вместе с группой судебных следователей на кладбище, и трупы были выкопаны и сфотографированы, в мундирах и без них. Впоследствии готовые снимки были отправлены Гиммлеру и мне, и они до сих пор хранятся у меня, если вам будет угодно на них взглянуть. Выглядели они не лучшим образом. У Бека была повреждена голова, а у Штауффенберга, естественно, и раньше недоставало одной руки и глаза, не говоря о пулевом отверстии в плече. Но их можно было опознать без всяких проблем, а потом мы засунули их в холщовые мешки, какими пользуется почтовая служба, отвезли в ближайший крематорий и сожгли. Я все время был там и лично наблюдал за всем мероприятием. Когда все было сделано, возникла проблема, что же делать с пеплом. Я велел ссыпать его в металлическое ведро, в котором держали песок для зажигательных бомб, и тщательно проверил, чтобы в нем не осталось зубов или каких-нибудь других частиц.
С. Не слишком приятное занятие для вас, я думаю.
М. Ну и напрасно. Вопрос о том, куда девать пепел, был неожиданно решен одним из технических сотрудников, который спросил у директора крематория, где находится умывальная комната. Я сразу сообразил, как следует поступить с останками, и просто высыпал содержимое ведра в унитаз и дернул за цепочку. Думаю, для полного завершения дела мне пришлось слить воду дважды или трижды. Только после этого я позволил тому человеку воспользоваться удобствами. Поверьте, это достойно увенчало их судьбу. Ведро я взял с собой и выкинул его в реку. Так что можете передать семье, чтобы они не слишком усердствовали в поисках бедного Клауса. Я бы сказал, что он распался на первоэлементы. Однажды я рассказал об этом Герингу, и он довольно долго смеялся, а потом прислал мне коробку отличных сигар и ящик превосходного вина.
С. Не думаю, что сам стану повторять что-либо из этого разговора. По крайней мере, вне стен нашей организации. Мы вовсе не видим в Штауффенберге героя, но мы знаем о нем кое-что, и не только от вас.
М. Будь он до сих пор жив, нам следовало бы сделать все то же самое.
Бегство волка
Берлин, 1945
Обстоятельства, связанные с исчезновением Гитлера в Берлине, были смутны и неопределенны с самого начала. Все сведения о его кончине, прочно стоявшие на фундаменте незыблемой версии о самоубийстве, совершенном чуть ли не в последнюю секунду перед появлением советских войск, не давали никакого простора для других предположений, с порога отбрасывались как неправдоподобные, немыслимые, совершенно недопустимые.
В свое время американская разведка подвергала Мюллера дотошному допросу относительно этого периода, и можно довольно уверенно сказать, что ее сотрудников меньше всего занимал тогда вариант, связанный с самоубийством и сожжением трупа Гитлера.
Вот один из моментов допроса.
С. Думаю, вас не удивит наша особая заинтересованность информацией о судьбе Гитлера. Полагаем, что вы в состоянии помочь нам в этом.
М. Одну минуту. Я упоминал раньше, что не скажу ничего, кроме того, что уже было мною сказано. Я не собираюсь оказывать вам помощь в установлении места его пребывания, так что не нужно снова возвращаться к этому.
С. Да, мы помним, о чем вы говорили, и не ждем, что вы раскроете, где он находится, но все же хотели бы получить некоторые уточнения.
М. Смотря какие… Но для чего вы так хотите знать, где он? Чтобы арестовать? Отдать под суд? Или воспользоваться его услугами в случае, если вступите в войну со Сталиным?
С. Нет, не по этим причинам. Хотя лично я считаю, что Гитлера нужно казнить, однако мы сейчас обсуждаем не мои взгляды и чувства.
М. Да, это так. Впрочем, я с вами совершенно не согласен. Но спрашивайте, о чем хотели.
С. Вначале хочу сказать: для нас абсолютно ясно, что Гитлер должен навсегда сойти с мировой сцены. По этому пункту у Запада полное согласие с русскими: ни видеть его, ни слышать о нем мы больше не желаем. Я бы даже добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая лучшая идея. Кто знает, чего он наговорит в зале суда?
М. Я-то знаю это, а вам его речи определенно не на пользу, и у вас остается один выход: убийство. Только кто возьмет на себя смелость отдать такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не у власти? Могу сообщить вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в политику… Если не начнется война с Советами и Запад сам не попросит его вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких сомнений… Так что же вы все-таки хотите знать?
С. Сейчас загляну в свои записи… Итак, не могли бы вы поточнее рассказать о… бегстве Гитлера из Берлина? О том, как он покинул город? Нас интересует, когда вы впервые узнали об этом, какую играли роль. И вообще все, что вы можете сказать.
М. Господи, да мы проведем тут целые сутки, если я стану говорить обо всем подробно! Ладно, попытаюсь ответить, не прибегая к своим записям.
С. Сделайте все, что от вас зависит.
М. Я стараюсь припомнить… Итак, в марте 1945-го, когда я находился в рейхсканцелярии, мне сообщили, что Гитлер хочет меня видеть как можно скорее. Когда я прибыл, он беседовал с чиновником Министерства иностранных дел и потом сразу принял меня. С ним больше никого не было. Он сказал, что желает поговорить со мной наедине, и предложил прогуляться по саду.
В свое время американская разведка подвергала Мюллера дотошному допросу относительно этого периода, и можно довольно уверенно сказать, что ее сотрудников меньше всего занимал тогда вариант, связанный с самоубийством и сожжением трупа Гитлера.
Вот один из моментов допроса.
С. Думаю, вас не удивит наша особая заинтересованность информацией о судьбе Гитлера. Полагаем, что вы в состоянии помочь нам в этом.
М. Одну минуту. Я упоминал раньше, что не скажу ничего, кроме того, что уже было мною сказано. Я не собираюсь оказывать вам помощь в установлении места его пребывания, так что не нужно снова возвращаться к этому.
С. Да, мы помним, о чем вы говорили, и не ждем, что вы раскроете, где он находится, но все же хотели бы получить некоторые уточнения.
М. Смотря какие… Но для чего вы так хотите знать, где он? Чтобы арестовать? Отдать под суд? Или воспользоваться его услугами в случае, если вступите в войну со Сталиным?
С. Нет, не по этим причинам. Хотя лично я считаю, что Гитлера нужно казнить, однако мы сейчас обсуждаем не мои взгляды и чувства.
М. Да, это так. Впрочем, я с вами совершенно не согласен. Но спрашивайте, о чем хотели.
С. Вначале хочу сказать: для нас абсолютно ясно, что Гитлер должен навсегда сойти с мировой сцены. По этому пункту у Запада полное согласие с русскими: ни видеть его, ни слышать о нем мы больше не желаем. Я бы даже добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая лучшая идея. Кто знает, чего он наговорит в зале суда?
М. Я-то знаю это, а вам его речи определенно не на пользу, и у вас остается один выход: убийство. Только кто возьмет на себя смелость отдать такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не у власти? Могу сообщить вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в политику… Если не начнется война с Советами и Запад сам не попросит его вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких сомнений… Так что же вы все-таки хотите знать?
С. Сейчас загляну в свои записи… Итак, не могли бы вы поточнее рассказать о… бегстве Гитлера из Берлина? О том, как он покинул город? Нас интересует, когда вы впервые узнали об этом, какую играли роль. И вообще все, что вы можете сказать.
М. Господи, да мы проведем тут целые сутки, если я стану говорить обо всем подробно! Ладно, попытаюсь ответить, не прибегая к своим записям.
С. Сделайте все, что от вас зависит.
М. Я стараюсь припомнить… Итак, в марте 1945-го, когда я находился в рейхсканцелярии, мне сообщили, что Гитлер хочет меня видеть как можно скорее. Когда я прибыл, он беседовал с чиновником Министерства иностранных дел и потом сразу принял меня. С ним больше никого не было. Он сказал, что желает поговорить со мной наедине, и предложил прогуляться по саду.