Страница:
С. Значит, Герштайн сошел с ума?
М. Именно так. Его рассудок повредился, и он ходил по Берлину, обращаясь к верующим людям… и даже требуя встречи с Его Святейшеством, чтобы тот отпустил ему грехи. Я думаю, что во времена настоящих потрясений протестанты обращаются к Риму. Вы не согласны?
С. Пожалуйста, оставим религию в стороне.
М. Таково мое мнение. Проговорив с Герштайном около трех часов, я сумел добиться от него, помимо изложения маниакальных религиозных идей, подлинных фактов и велел моему личному секретарю записать его признание. Это было сделано с целью получить лишние свидетельства против Глобочника, которого я все еще собирался схватить. Врач сообщил мне, что у Герштайна сильнейший маниакальный психоз и маловероятно, чтобы он оправился. Он добавил, что Герштайн вынужден постоянно повторяться, стремясь уменьшить свою вину в преступлениях. Я сказал этому доктору, что, если он проболтается обо всем этом хотя бы словечком, я тут же отдам его под расстрел, и он, естественно, пообещал мне хранить молчание.
С. А Герштайн?
М. Ну что, мы поместили его в одно закрытое учреждение. Гиммлер хотел казнить его, но я указал, что нам следует обходиться с Герштайном так, будто он совершенно безумен. Одному богу известно, со сколькими людьми он говорил, и его казнь только придала бы правдоподобие его россказням. В основе своей эти истории были правдивы в том, что касалось газовых камер, но Герштайн притянул сюда и Гитлера, и Гиммлера, и кое-кого еще. Он якобы видел Гитлера в Аушвице наблюдающим за казнями и рассказывал о совещаниях с Гиммлером, где шла речь о даже еще более масштабных умерщвлениях газом. Естественно, Гитлер никогда не был в Аушвице и Гиммлер никогда не совещался с Герштайном. Насколько мне известно, Герштайн до сих пор находится в психиатрической лечебнице. Может быть, вы мне скажете, почему он вас так интересует?
С. Разумеется. По-видимому, он вышел из лечебницы и жил в маленьком городке на западе. Когда американцы стали приближаться, он стал очень истеричным, и однажды утром его нашли в квартире мертвым – он повесился на чердачной балке. Он надел свой мундир, и когда прибыли люди из CIC, они подумали, что это значительное лицо, особенно после того, как домовладелец сообщил им о том, что Герштайн передал ему чемодан с очень важными документами. Труп Герштайна уже начал смердеть, так что они сожгли его, а потом просмотрели его бумаги. Я видел эти бумаги и согласен с вами и с начальником бригады из CIC в том, что Герштайн был не вполне здоров. Некоторые из его обвинений были несостоятельны, некоторые имели смысл, так что следствие в Нюрнберге взяло понемногу то отсюда, то оттуда и подготовило интересный и ужасающий документ. Его нужно было перепечатать, конечно, на английском, и из-за этого на суде возникли сложности. У меня появились подозрения давно, и ваш рассказ лишь подтверждает их, но знаете, у этого человека репутация была отчасти как у великого героя Сопротивления. Какая ирония, что он сам и сделал достоянием гласности это дело с цианидом. Я имею в виду его бумаги… он упоминает о близких отношениях с доктором Нимеллером…
М. Ах да, я и забыл об этом. Нимеллер сидел в тюрьме за антиправительственную агитацию, и я припоминаю, что Герштайн заявлял, будто ежедневно общается с ним. Поскольку это означало бы серьезное нарушение тюремной системы безопасности, я лично расследовал эту историю. Ничего подобного, конечно, не было. Нимеллер никогда не слышал о Герштайне и, безусловно, никогда с ним не общался. Не было и никаких представителей Его Святейшества, не знаю, писал ли Герштайн об этом, а Ватикан не собирался присылать личный самолет, чтобы доставить Герштайна в Рим для беседы с Папой.
С. Я слышал об этом. Разумеется, я не поверил.
М. Герштайн ужасно боялся, что американцы или русские узнают о его штучках на крыше и повесят его. Сначала с ним случилось нервное расстройство, а потом он решил сочинять для собственного спасения разные истории. В последнюю минуту, когда «друзья» были уже всего в нескольких милях, как вы сказали, он сам вынес себе приговор на чердаке. У меня до сих пор хранится его подписанное признание, если оно вам нужно. Это оригинал. Я отослал одну копию Гиммлеру, а другая хранится в досье РСХА. Я ведь говорил вам, что не стоит делать героев из дерьма, не так ли? И вот вы превозносите человека, который убил стольких заключенных! Вполне сопоставимо с Глобочником, который есть не кто иной, как настоящая скотина в военной фуражке. Злая ирония, не так ли? А теперь вы заполучили Глобочника и его дорогого компаньона Вирта, которых держите на каком-то дорогом курорте, пытаясь вытрясти из них деньги и полный чемодан горячечного бреда, который, оказывается, вошел в историю.
С. Я всегда считал, что бумагам Герштайна верить нельзя, и я в этом не одинок, но Кемпнер[47] был в восторге…
М. А, этот. Он служил в Министерстве юстиции Пруссии, пока не сбежал, и теперь он у вас. Вашингтон теперь, наверное, напоминает нечто среднее между психлечебницей и зоопарком.
С. Иногда мне хочется аплодировать вашим замечаниям, но я не могу комментировать их. Теперь, полагаю, мы должны вернуться к другим вопросам, и благодарю вас.
Весна в Париже
20 июля 1944 года
М. Именно так. Его рассудок повредился, и он ходил по Берлину, обращаясь к верующим людям… и даже требуя встречи с Его Святейшеством, чтобы тот отпустил ему грехи. Я думаю, что во времена настоящих потрясений протестанты обращаются к Риму. Вы не согласны?
С. Пожалуйста, оставим религию в стороне.
М. Таково мое мнение. Проговорив с Герштайном около трех часов, я сумел добиться от него, помимо изложения маниакальных религиозных идей, подлинных фактов и велел моему личному секретарю записать его признание. Это было сделано с целью получить лишние свидетельства против Глобочника, которого я все еще собирался схватить. Врач сообщил мне, что у Герштайна сильнейший маниакальный психоз и маловероятно, чтобы он оправился. Он добавил, что Герштайн вынужден постоянно повторяться, стремясь уменьшить свою вину в преступлениях. Я сказал этому доктору, что, если он проболтается обо всем этом хотя бы словечком, я тут же отдам его под расстрел, и он, естественно, пообещал мне хранить молчание.
С. А Герштайн?
М. Ну что, мы поместили его в одно закрытое учреждение. Гиммлер хотел казнить его, но я указал, что нам следует обходиться с Герштайном так, будто он совершенно безумен. Одному богу известно, со сколькими людьми он говорил, и его казнь только придала бы правдоподобие его россказням. В основе своей эти истории были правдивы в том, что касалось газовых камер, но Герштайн притянул сюда и Гитлера, и Гиммлера, и кое-кого еще. Он якобы видел Гитлера в Аушвице наблюдающим за казнями и рассказывал о совещаниях с Гиммлером, где шла речь о даже еще более масштабных умерщвлениях газом. Естественно, Гитлер никогда не был в Аушвице и Гиммлер никогда не совещался с Герштайном. Насколько мне известно, Герштайн до сих пор находится в психиатрической лечебнице. Может быть, вы мне скажете, почему он вас так интересует?
С. Разумеется. По-видимому, он вышел из лечебницы и жил в маленьком городке на западе. Когда американцы стали приближаться, он стал очень истеричным, и однажды утром его нашли в квартире мертвым – он повесился на чердачной балке. Он надел свой мундир, и когда прибыли люди из CIC, они подумали, что это значительное лицо, особенно после того, как домовладелец сообщил им о том, что Герштайн передал ему чемодан с очень важными документами. Труп Герштайна уже начал смердеть, так что они сожгли его, а потом просмотрели его бумаги. Я видел эти бумаги и согласен с вами и с начальником бригады из CIC в том, что Герштайн был не вполне здоров. Некоторые из его обвинений были несостоятельны, некоторые имели смысл, так что следствие в Нюрнберге взяло понемногу то отсюда, то оттуда и подготовило интересный и ужасающий документ. Его нужно было перепечатать, конечно, на английском, и из-за этого на суде возникли сложности. У меня появились подозрения давно, и ваш рассказ лишь подтверждает их, но знаете, у этого человека репутация была отчасти как у великого героя Сопротивления. Какая ирония, что он сам и сделал достоянием гласности это дело с цианидом. Я имею в виду его бумаги… он упоминает о близких отношениях с доктором Нимеллером…
М. Ах да, я и забыл об этом. Нимеллер сидел в тюрьме за антиправительственную агитацию, и я припоминаю, что Герштайн заявлял, будто ежедневно общается с ним. Поскольку это означало бы серьезное нарушение тюремной системы безопасности, я лично расследовал эту историю. Ничего подобного, конечно, не было. Нимеллер никогда не слышал о Герштайне и, безусловно, никогда с ним не общался. Не было и никаких представителей Его Святейшества, не знаю, писал ли Герштайн об этом, а Ватикан не собирался присылать личный самолет, чтобы доставить Герштайна в Рим для беседы с Папой.
С. Я слышал об этом. Разумеется, я не поверил.
М. Герштайн ужасно боялся, что американцы или русские узнают о его штучках на крыше и повесят его. Сначала с ним случилось нервное расстройство, а потом он решил сочинять для собственного спасения разные истории. В последнюю минуту, когда «друзья» были уже всего в нескольких милях, как вы сказали, он сам вынес себе приговор на чердаке. У меня до сих пор хранится его подписанное признание, если оно вам нужно. Это оригинал. Я отослал одну копию Гиммлеру, а другая хранится в досье РСХА. Я ведь говорил вам, что не стоит делать героев из дерьма, не так ли? И вот вы превозносите человека, который убил стольких заключенных! Вполне сопоставимо с Глобочником, который есть не кто иной, как настоящая скотина в военной фуражке. Злая ирония, не так ли? А теперь вы заполучили Глобочника и его дорогого компаньона Вирта, которых держите на каком-то дорогом курорте, пытаясь вытрясти из них деньги и полный чемодан горячечного бреда, который, оказывается, вошел в историю.
С. Я всегда считал, что бумагам Герштайна верить нельзя, и я в этом не одинок, но Кемпнер[47] был в восторге…
М. А, этот. Он служил в Министерстве юстиции Пруссии, пока не сбежал, и теперь он у вас. Вашингтон теперь, наверное, напоминает нечто среднее между психлечебницей и зоопарком.
С. Иногда мне хочется аплодировать вашим замечаниям, но я не могу комментировать их. Теперь, полагаю, мы должны вернуться к другим вопросам, и благодарю вас.
Весна в Париже
Служебные обязанности Мюллера не ограничивались одной только Германией. Во время войны он много ездил по Европе по делам, связанным с деятельностью гестапо. В этой главе приводится отчет о результатах одной из его служебных поездок в столицу Франции, вызванной террористическими действиями коммунистов.
М. Большая часть моих поездок во время войны была связана с контрразведывательной и антитеррористической деятельностью в оккупированных районах, главным образом во Франции и в Греции, но мне также приходилось бывать по различным служебным делам в Италии и Испании. После одного визита в Париж в 1942 году возникли большие проблемы, с которыми мне следовало бы вас ознакомить, потому что кое-что может оказаться в определенных документах, и у нас могут появиться сложности, если вы не узнаете об этом первыми.
С. Мне ничего не известно о проблемах такого рода.
М. Что ж, они могут возникнуть. После завершения кампании во Франции у нас не было особых хлопот с гражданским населением этой страны. Естественно, французы не любили немцев, но особой враждебности они не проявляли, и хотя случались инциденты, направленные против наших гарнизонов – их было немного. В конце концов, французы не хотели новой разрушительной войны с Германией. Война 1914 года уже превратила их страну в руины, с них было довольно. Безусловно, они плохо вели себя в Руре, но новой большой войны не хотели. Британцы втянули их в эту войну, и, естественно, Франция стала полем сражения. Они не слишком рвались в бой, потому что в конце концов после 1918 года они получили обратно Лотарингию, и что им было до Гитлера? Мы могли убедиться в этом после ввода войск в Рейнскую область (в нарушение запрета Лиги Наций) в 1936-м. Французы никак не отреагировали на нее, впрочем, мы не очень-то и боялись. И могу сказать, что они тоже не слишком боялись нас. Мюнхенское соглашение только усилило это отношение с обеих сторон. Во всяком случае, как я уже сказал, у наших оккупационных сил не было особых тревог из-за французов. Гитлер придерживался намерения обращаться с французами вежливо, и это отразилось на всей нашей оккупационной политике. Но затем все изменилось. После того как в июне 1941 года разразилась война с Советским Союзом, французские коммунисты по приказу из Москвы начали наносить удары по нашим войскам и иным объектам. Для любого, кто изучал методы работы коммунистов, как это делал я, причины этого очевидны. Коммунисты пытаются бить по своим врагам подпольными методами, которые, как им прекрасно известно, вызывают ответные репрессии и жестокости. Этим они преследуют две цели: первая – вывести врага из равновесия и вторая – заставить его действовать против совершенно невинных граждан и таким образом увеличивать число своих союзников, создать атмосферу, в которой удобнее действовать. Хитрость в том, чтобы не попасться в эту ловушку, но в военной администрации во Франции были люди неискушенные, рядом не оказалось людей из полиции или службы контрразведки, чтобы дать совет. А поскольку лучшие из них,самые эффективные, были из СС, военные не хотели работать с ними… по крайней мере, сначала. Как я уже сказал, после того как началась кампания в России, Сталин почти мгновенно отдал приказ развязать то, что ему угодно было называть партизанской войной, то, что мы называли бандитскими акциями. С обеих сторон эти названия – чистейшая пропаганда. Но подпольщики оказывали сопротивление по всей Европе и на Балканах. Они действовали жестоко, как и мы в ответ, однако в России мы были не только в состоянии удерживать все то, что захватили, но и в конце концов сумели нейтрализовать большинство враждебных акций. На Балканах было иначе – и из-за свойств характера тамошнего населения, и из-за топографии местности.
Франция же была цивилизованной, густо населенной страной, граждане которой в большинстве своем не хотели никаких неприятностей с немцами. Так называемыми отрядами сопротивления руководили исключительно коммунисты, и они либо контролировались напрямую из Москвы, либо были связаны с де Голлем и контролировались из Англии. Средний француз не имел к этому никакого отношения. Нападения на немцев стали случаться в Париже все чаще и чаще, так что вскоре от военных стали поступать настойчивые жалобы в адрес полицейских сил… немецких полицейских сил, и французских тоже. В конце концов дело дошло до того, что в январе 1942 года мне пришлось самому отправляться в Париж и заняться расследованием и координацией наших действий. Гестапо официально было чисто германской организацией, а служба безопасности имела более широкие межнациональные полномочия. У СД были отделения в Париже и других городах, а гестапо прикрепило к тем или иным ведомствам своих людей. Моим человеком в Париже был Даннекер, который выполнял функции атташе. Он был приписан к Эйхману, руководившему службой, бывшей когда-то моей… службой эмиграции евреев. Я уже кое-что говорил об этом раньше, но хочу вкратце остановиться на этом еще раз. Гитлер очень не любил евреев и хотел, чтобы в Германии их не было. После начала войны в 1939 году он распространил этот запрет на все оккупированные нами территории. Как я уже рассказывал, когда я руководил этим иммиграционным отделом, я совершенно четко увидел, что ни одна страна не хочет иметь дело с евреями. Ваш народ палец о палец не ударил, чтобы помочь им, а французы терпеть не могли евреев. Нашей целью было выслать их куда-нибудь, но особого успеха мы не добились. После начала войны стало уже невозможно отправлять евреев куда бы то ни было, так что они застряли там, где были. Во Франции было небольшое количество польских евреев-беженцев, но поначалу с ними не было проблем. Конечно, здесь нам приходилось принимать в расчет французов. Они и своих-то собственных евреев не хотели оставлять во Франции, не говоря уже о польских, и в нас они увидели средство, с помощью которого можно было бы от них избавиться.
С. Убив их?
М. Нет, депортировав. Затем начал развиваться промышленный комплекс в Аушвице, и возникла острая нужда в рабочих на нефтяных заводах и предприятиях по изготовлению резины, не считая всех этих мелких фабрик, которые перемещали туда. Поверьте мне, там была большая необходимость в рабочих руках, которая стала быстро возрастать. Гитлер хотел избавиться от евреев, а СС нужна была рабочая сила, так что эти две идеи были быстро объединены… Такое решение стало самым очевидным… и нежелательные евреи были отправлены на восток работать.
С. Иными словами, в рабство.
М. По сути, да. Конечно, мы нанимали для работы большое число французов, бельгийцев и прочих. О да, они были вполне свободны и могли уйти, когда истекал срок действия их контракта, и им платили за работу. Но бесплатные рабочие-евреи были гораздо привлекательнее, чем дорого оплачиваемые иностранцы, а значит, чем больше евреев, тем лучше.
С. Но какое это имеет отношение к коммунистам в Париже?
М. Я как раз перехожу к этому. Я прибыл в Париж, как уже говорил, чтобы решать проблемы и координировать работу. Я сумел выяснить, что командующий войсками во Франции, Генрих фон Штюльпнагель, – «мягкий франкофил» и совершенно неэффективен. Он обвинял евреев и коммунистов в нападениях на его людей, и кое-какие обвинения нашли подтверждение и у французской полиции, и у СД. Но он мало что делал для прекращения этого, и делал плохо. Мой комментарий в конце совещания сводился к тому, что если этих террористов нельзя удерживать под контролем, их надо изолировать, депортировать или расстреливать, смотря какое решение покажется наилучшим. По возвращении в Берлин я отчитался перед Гейдрихом и предложил заменить командующего. Гейдрих согласился. Гиммлер назначил начальником СС и полиции в Париже Оберга, а место Генриха фон Штюльпнагеля занял его кузен, Отто, который служил вместе с Обергом во время войны 1914 года, так что все считали, что они будут хорошо сотрудничать. Пока все шло хорошо. Примерно в это время Гейдрих и Эйхманн обсуждали план начала депортации французских евреев на восток. Он был предложен для изучения французской полиции в Париже, потому что это была стандартная практика – вовлекать в данный процесс местную полицию и администрацию. Опять же – чем дальше, тем лучше. Затем, после обсуждения программы организованной депортации, в июле была создана французская антиеврейская полиция. А как раз перед этим, в июне, Гейдрих погиб в Праге в результате нападения британцев, из-за чего его пост главы РСХА оказался вакантным. Из-за неясности, кто займет этот пост, в Берлине возникла суета и страшная бюрократическая неразбериха. Хотя Гейдрих и занимал в Праге пост губернатора (протектората Богемии и Моравии), он оставался и начальником РСХА, и когда он погиб, его служба походила на потревоженный муравейник. Вот вам еще одна вводная. Примерно в середине июля я получил срочный вызов от Гиммлера с приказом немедленно явиться к нему… мол, возникли кое-какие проблемы, которые близко касаются меня самого. Оказалось, что 16 июля французы, позвольте мне подчеркнуть – французы, по собственной инициативе провели в Париже облаву на евреев, проявив публично страшное варварство. Около 15.000 евреев были бесцеремонно схвачены французской полицией и втиснуты в парижский велодром без пищи, воды и санитарных удобств. В дополнение ко всем этим неприятным обстоятельствам там оказались и совсем маленькие дети, и хуже всего было то, что французская полиция явно получала садистское удовольствие, избивая младенцев и стариков без разбора. Затем нашу полицию известили о том, что произошло и что теперь мы можем забирать евреев. Никакого официального разрешения на эти действия не дали, транспорт не был организован, и все это дело в целом выглядело чудовищно. Однако по-настоящему меня взбесило то, что эта свинья француз, руководивший антиеврейской-полицией в Париже, по имени Даркье де Пеллепуа, заявил, что он только выполнял мои приказы. Гиммлер был недоволен, потому что не только католическая церковь, но и Международный Красный Крест были уведомлены о случившемся, а Гиммлер ненавидел огласку. Я заверил его, что не имею к этому делу ни малейшего отношения, и пообещал разобраться с происшедшим раз и навсегда. Я приказал Эйхману немедленно явиться ко мне и устроил ему разнос. Тот стал валить всю вину на погибшего Гейдриха, утверждал, что это Гейдрих велел ему посодействовать французам с депортацией евреев на восток. Он клялся, что ничего не знал об акции, проведенной французами, но напомнил мне о нашем решении привлекать местную администрацию. Это была правда, но лично я никогда не отдавал таких приказов и не допустил бы подобного. А вся история была просто отвратительной со всеми этими вопящими младенцами, которых избивал французский конвой, и стариками, которые кончали жизнь самоубийством, не имея неделями ни воды, ни пищи. Я потребовал объяснить, каким образом мое имя оказалось связано с этими позорными действиями. Он сказал, что не знает, и тогда я позвонил Даннекеру в Париж и тоже прижал его к стенке. Ух, как же он юлил и извивался! Я говорил тогда в январе, что евреев нужно депортировать, и СД поймало меня на слове. Я пригрозил, что немедленно отзову его в Берлин и ему вправят мозги, если он сейчас же не разберется с этим. У меня есть стенограммы совещаний, проходивших тогда, в январе, и там нет ни слова о том, что французы издевались над заключенными евреями, и особенно о том, что они хватали маленьких детей. Я дал ему один час, чтобы прояснить это дело, в противном случае пообещал прислать за ним людей еще до захода солнца. Эйхман сидел рядом, слушая весь разговор, и теперь он тоже был напуган. Я сказал ему, что если он имеет ко всему этому хоть какое-то отношение, он присоединится к Даннекеру. В действительности же Эйхман не был связан с этим, за исключением того, что именно он организовал спрос на рабочих, но я не позволил ему соскочить с крючка, пока дело не улажено. Даннекер тут же прислал мне отчет и звонил мне, должно быть, раз двенадцать, в состоянии крайней паники. В отличие от Эйхмана, он заранее отдавал себе отчет в том, во что это выльется, и он был очень дружен с Кнохеном из СД, который в то время отвечал за наши контакты с французами. Кнохен был человеком Гейдриха, но теперь, после смерти Гейдриха, у меня не было причин беспокоиться. В конце концов, Гиммлер согласился, что я не причастен к этому, но и Кнохену он ничего не сделал, потому что не хотел осложнений с Обергом. Я же, с другой стороны, имел возможность рассчитаться с Даннекером, который был моим подчиненным.
С. Вы его расстреляли?
М. Гораздо хуже. Я перевел его из парижской роскоши на скромные болгарские радости. Не думаю, чтобы ему там очень нравилось. Когда он пожаловался на низкий уровень жизни, я предложил ему переместиться в лагерь, что очень расширит его знание жизни.
Французы еще продолжали теребить евреев, но, хотя мы и не имели никакого контроля над ними, ничего подобного больше не повторилось. Но более всего поразило меня то, что происходило это во Франции, не в Польше и не в Албании, а в цивилизованной стране. Общаясь с французской полицией, я понял, что они очень образованные и компетентные профессионалы, и меня по-настоящему потрясло, что такого рода зверства происходили не где-нибудь, а в Париже. Но, с другой стороны, я не был удивлен. Полагаю, неразумно ожидать, чтобы люди всегда вели себя корректно.
С. Я слышал об этой акции, на самом деле мы все еще разыскиваем Пеллепуа, чтобы судить его, но я понятия не имел, что и ваше имя тоже замешано. Как вам известно, мы тщательно просматривали записи, касающиеся вас, но никаких связей с этим делом не обнаружили. Нам известно, что вы ездили в январе в Париж, но о вашей роли в этой истории ничего нет. Я благодарен вам за откровенность.
М. Что ж, я уничтожил бумаги, касающиеся данных обвинений, но всегда остается шанс, что где-то или у кого-то о них будет упомянуто. Лучше обезопаситься сейчас, чем раскаиваться потом.
С. Если подвести итог, у вас не было проблем с организованным вывозом евреев, но вы возражали против неорганизованного. Это так?
М. Нет, пожалуйста, не впутывайте меня в эту ерунду. Я не был инициатором этого проекта, и когда руководил им лично, ничего подобного не случалось. Не забывайте, что я способствовал смещению Коха в Бухенвальде и вынудил Моргана преследовать Глобочника за убийства людей. Ваше правительство тоже может взять на себя часть вины за все происходившее, потому что никто не хотел связываться с евреями. Если бы вы или британцы приняли их, нам не было бы нужды держать их в неволе или дурно обращаться с ними. Они же, особенно польские и русские евреи, ненавидели нас и с самого начала стояли во главе бандитского движения. И меня не волнует почему. Таков факт. Сталин без стеснения натравил их на нас, и они заплатили за это, но издевательство над стариками и маленькими детьми отвратительно независимо от того, кто это делает. Вы согласны? Как вы думаете, стал бы я заниматься такими вещами?
С. Я согласен с вами, и я не думаю, что вы стали бы заниматься данной стороной программы. Я знаю, что сегодня французы обвиняют немцев в тотальных репрессиях и организации массовой депортации, но мне известно, что еще совсем недавно они считали это хорошей идеей. А от этого лишь один шаг до того, чтобы самим приняться за ее осуществление.
М. Немцы бюрократически жестоки, но французы делали это ради удовольствия.
М. Большая часть моих поездок во время войны была связана с контрразведывательной и антитеррористической деятельностью в оккупированных районах, главным образом во Франции и в Греции, но мне также приходилось бывать по различным служебным делам в Италии и Испании. После одного визита в Париж в 1942 году возникли большие проблемы, с которыми мне следовало бы вас ознакомить, потому что кое-что может оказаться в определенных документах, и у нас могут появиться сложности, если вы не узнаете об этом первыми.
С. Мне ничего не известно о проблемах такого рода.
М. Что ж, они могут возникнуть. После завершения кампании во Франции у нас не было особых хлопот с гражданским населением этой страны. Естественно, французы не любили немцев, но особой враждебности они не проявляли, и хотя случались инциденты, направленные против наших гарнизонов – их было немного. В конце концов, французы не хотели новой разрушительной войны с Германией. Война 1914 года уже превратила их страну в руины, с них было довольно. Безусловно, они плохо вели себя в Руре, но новой большой войны не хотели. Британцы втянули их в эту войну, и, естественно, Франция стала полем сражения. Они не слишком рвались в бой, потому что в конце концов после 1918 года они получили обратно Лотарингию, и что им было до Гитлера? Мы могли убедиться в этом после ввода войск в Рейнскую область (в нарушение запрета Лиги Наций) в 1936-м. Французы никак не отреагировали на нее, впрочем, мы не очень-то и боялись. И могу сказать, что они тоже не слишком боялись нас. Мюнхенское соглашение только усилило это отношение с обеих сторон. Во всяком случае, как я уже сказал, у наших оккупационных сил не было особых тревог из-за французов. Гитлер придерживался намерения обращаться с французами вежливо, и это отразилось на всей нашей оккупационной политике. Но затем все изменилось. После того как в июне 1941 года разразилась война с Советским Союзом, французские коммунисты по приказу из Москвы начали наносить удары по нашим войскам и иным объектам. Для любого, кто изучал методы работы коммунистов, как это делал я, причины этого очевидны. Коммунисты пытаются бить по своим врагам подпольными методами, которые, как им прекрасно известно, вызывают ответные репрессии и жестокости. Этим они преследуют две цели: первая – вывести врага из равновесия и вторая – заставить его действовать против совершенно невинных граждан и таким образом увеличивать число своих союзников, создать атмосферу, в которой удобнее действовать. Хитрость в том, чтобы не попасться в эту ловушку, но в военной администрации во Франции были люди неискушенные, рядом не оказалось людей из полиции или службы контрразведки, чтобы дать совет. А поскольку лучшие из них,самые эффективные, были из СС, военные не хотели работать с ними… по крайней мере, сначала. Как я уже сказал, после того как началась кампания в России, Сталин почти мгновенно отдал приказ развязать то, что ему угодно было называть партизанской войной, то, что мы называли бандитскими акциями. С обеих сторон эти названия – чистейшая пропаганда. Но подпольщики оказывали сопротивление по всей Европе и на Балканах. Они действовали жестоко, как и мы в ответ, однако в России мы были не только в состоянии удерживать все то, что захватили, но и в конце концов сумели нейтрализовать большинство враждебных акций. На Балканах было иначе – и из-за свойств характера тамошнего населения, и из-за топографии местности.
Франция же была цивилизованной, густо населенной страной, граждане которой в большинстве своем не хотели никаких неприятностей с немцами. Так называемыми отрядами сопротивления руководили исключительно коммунисты, и они либо контролировались напрямую из Москвы, либо были связаны с де Голлем и контролировались из Англии. Средний француз не имел к этому никакого отношения. Нападения на немцев стали случаться в Париже все чаще и чаще, так что вскоре от военных стали поступать настойчивые жалобы в адрес полицейских сил… немецких полицейских сил, и французских тоже. В конце концов дело дошло до того, что в январе 1942 года мне пришлось самому отправляться в Париж и заняться расследованием и координацией наших действий. Гестапо официально было чисто германской организацией, а служба безопасности имела более широкие межнациональные полномочия. У СД были отделения в Париже и других городах, а гестапо прикрепило к тем или иным ведомствам своих людей. Моим человеком в Париже был Даннекер, который выполнял функции атташе. Он был приписан к Эйхману, руководившему службой, бывшей когда-то моей… службой эмиграции евреев. Я уже кое-что говорил об этом раньше, но хочу вкратце остановиться на этом еще раз. Гитлер очень не любил евреев и хотел, чтобы в Германии их не было. После начала войны в 1939 году он распространил этот запрет на все оккупированные нами территории. Как я уже рассказывал, когда я руководил этим иммиграционным отделом, я совершенно четко увидел, что ни одна страна не хочет иметь дело с евреями. Ваш народ палец о палец не ударил, чтобы помочь им, а французы терпеть не могли евреев. Нашей целью было выслать их куда-нибудь, но особого успеха мы не добились. После начала войны стало уже невозможно отправлять евреев куда бы то ни было, так что они застряли там, где были. Во Франции было небольшое количество польских евреев-беженцев, но поначалу с ними не было проблем. Конечно, здесь нам приходилось принимать в расчет французов. Они и своих-то собственных евреев не хотели оставлять во Франции, не говоря уже о польских, и в нас они увидели средство, с помощью которого можно было бы от них избавиться.
С. Убив их?
М. Нет, депортировав. Затем начал развиваться промышленный комплекс в Аушвице, и возникла острая нужда в рабочих на нефтяных заводах и предприятиях по изготовлению резины, не считая всех этих мелких фабрик, которые перемещали туда. Поверьте мне, там была большая необходимость в рабочих руках, которая стала быстро возрастать. Гитлер хотел избавиться от евреев, а СС нужна была рабочая сила, так что эти две идеи были быстро объединены… Такое решение стало самым очевидным… и нежелательные евреи были отправлены на восток работать.
С. Иными словами, в рабство.
М. По сути, да. Конечно, мы нанимали для работы большое число французов, бельгийцев и прочих. О да, они были вполне свободны и могли уйти, когда истекал срок действия их контракта, и им платили за работу. Но бесплатные рабочие-евреи были гораздо привлекательнее, чем дорого оплачиваемые иностранцы, а значит, чем больше евреев, тем лучше.
С. Но какое это имеет отношение к коммунистам в Париже?
М. Я как раз перехожу к этому. Я прибыл в Париж, как уже говорил, чтобы решать проблемы и координировать работу. Я сумел выяснить, что командующий войсками во Франции, Генрих фон Штюльпнагель, – «мягкий франкофил» и совершенно неэффективен. Он обвинял евреев и коммунистов в нападениях на его людей, и кое-какие обвинения нашли подтверждение и у французской полиции, и у СД. Но он мало что делал для прекращения этого, и делал плохо. Мой комментарий в конце совещания сводился к тому, что если этих террористов нельзя удерживать под контролем, их надо изолировать, депортировать или расстреливать, смотря какое решение покажется наилучшим. По возвращении в Берлин я отчитался перед Гейдрихом и предложил заменить командующего. Гейдрих согласился. Гиммлер назначил начальником СС и полиции в Париже Оберга, а место Генриха фон Штюльпнагеля занял его кузен, Отто, который служил вместе с Обергом во время войны 1914 года, так что все считали, что они будут хорошо сотрудничать. Пока все шло хорошо. Примерно в это время Гейдрих и Эйхманн обсуждали план начала депортации французских евреев на восток. Он был предложен для изучения французской полиции в Париже, потому что это была стандартная практика – вовлекать в данный процесс местную полицию и администрацию. Опять же – чем дальше, тем лучше. Затем, после обсуждения программы организованной депортации, в июле была создана французская антиеврейская полиция. А как раз перед этим, в июне, Гейдрих погиб в Праге в результате нападения британцев, из-за чего его пост главы РСХА оказался вакантным. Из-за неясности, кто займет этот пост, в Берлине возникла суета и страшная бюрократическая неразбериха. Хотя Гейдрих и занимал в Праге пост губернатора (протектората Богемии и Моравии), он оставался и начальником РСХА, и когда он погиб, его служба походила на потревоженный муравейник. Вот вам еще одна вводная. Примерно в середине июля я получил срочный вызов от Гиммлера с приказом немедленно явиться к нему… мол, возникли кое-какие проблемы, которые близко касаются меня самого. Оказалось, что 16 июля французы, позвольте мне подчеркнуть – французы, по собственной инициативе провели в Париже облаву на евреев, проявив публично страшное варварство. Около 15.000 евреев были бесцеремонно схвачены французской полицией и втиснуты в парижский велодром без пищи, воды и санитарных удобств. В дополнение ко всем этим неприятным обстоятельствам там оказались и совсем маленькие дети, и хуже всего было то, что французская полиция явно получала садистское удовольствие, избивая младенцев и стариков без разбора. Затем нашу полицию известили о том, что произошло и что теперь мы можем забирать евреев. Никакого официального разрешения на эти действия не дали, транспорт не был организован, и все это дело в целом выглядело чудовищно. Однако по-настоящему меня взбесило то, что эта свинья француз, руководивший антиеврейской-полицией в Париже, по имени Даркье де Пеллепуа, заявил, что он только выполнял мои приказы. Гиммлер был недоволен, потому что не только католическая церковь, но и Международный Красный Крест были уведомлены о случившемся, а Гиммлер ненавидел огласку. Я заверил его, что не имею к этому делу ни малейшего отношения, и пообещал разобраться с происшедшим раз и навсегда. Я приказал Эйхману немедленно явиться ко мне и устроил ему разнос. Тот стал валить всю вину на погибшего Гейдриха, утверждал, что это Гейдрих велел ему посодействовать французам с депортацией евреев на восток. Он клялся, что ничего не знал об акции, проведенной французами, но напомнил мне о нашем решении привлекать местную администрацию. Это была правда, но лично я никогда не отдавал таких приказов и не допустил бы подобного. А вся история была просто отвратительной со всеми этими вопящими младенцами, которых избивал французский конвой, и стариками, которые кончали жизнь самоубийством, не имея неделями ни воды, ни пищи. Я потребовал объяснить, каким образом мое имя оказалось связано с этими позорными действиями. Он сказал, что не знает, и тогда я позвонил Даннекеру в Париж и тоже прижал его к стенке. Ух, как же он юлил и извивался! Я говорил тогда в январе, что евреев нужно депортировать, и СД поймало меня на слове. Я пригрозил, что немедленно отзову его в Берлин и ему вправят мозги, если он сейчас же не разберется с этим. У меня есть стенограммы совещаний, проходивших тогда, в январе, и там нет ни слова о том, что французы издевались над заключенными евреями, и особенно о том, что они хватали маленьких детей. Я дал ему один час, чтобы прояснить это дело, в противном случае пообещал прислать за ним людей еще до захода солнца. Эйхман сидел рядом, слушая весь разговор, и теперь он тоже был напуган. Я сказал ему, что если он имеет ко всему этому хоть какое-то отношение, он присоединится к Даннекеру. В действительности же Эйхман не был связан с этим, за исключением того, что именно он организовал спрос на рабочих, но я не позволил ему соскочить с крючка, пока дело не улажено. Даннекер тут же прислал мне отчет и звонил мне, должно быть, раз двенадцать, в состоянии крайней паники. В отличие от Эйхмана, он заранее отдавал себе отчет в том, во что это выльется, и он был очень дружен с Кнохеном из СД, который в то время отвечал за наши контакты с французами. Кнохен был человеком Гейдриха, но теперь, после смерти Гейдриха, у меня не было причин беспокоиться. В конце концов, Гиммлер согласился, что я не причастен к этому, но и Кнохену он ничего не сделал, потому что не хотел осложнений с Обергом. Я же, с другой стороны, имел возможность рассчитаться с Даннекером, который был моим подчиненным.
С. Вы его расстреляли?
М. Гораздо хуже. Я перевел его из парижской роскоши на скромные болгарские радости. Не думаю, чтобы ему там очень нравилось. Когда он пожаловался на низкий уровень жизни, я предложил ему переместиться в лагерь, что очень расширит его знание жизни.
Французы еще продолжали теребить евреев, но, хотя мы и не имели никакого контроля над ними, ничего подобного больше не повторилось. Но более всего поразило меня то, что происходило это во Франции, не в Польше и не в Албании, а в цивилизованной стране. Общаясь с французской полицией, я понял, что они очень образованные и компетентные профессионалы, и меня по-настоящему потрясло, что такого рода зверства происходили не где-нибудь, а в Париже. Но, с другой стороны, я не был удивлен. Полагаю, неразумно ожидать, чтобы люди всегда вели себя корректно.
С. Я слышал об этой акции, на самом деле мы все еще разыскиваем Пеллепуа, чтобы судить его, но я понятия не имел, что и ваше имя тоже замешано. Как вам известно, мы тщательно просматривали записи, касающиеся вас, но никаких связей с этим делом не обнаружили. Нам известно, что вы ездили в январе в Париж, но о вашей роли в этой истории ничего нет. Я благодарен вам за откровенность.
М. Что ж, я уничтожил бумаги, касающиеся данных обвинений, но всегда остается шанс, что где-то или у кого-то о них будет упомянуто. Лучше обезопаситься сейчас, чем раскаиваться потом.
С. Если подвести итог, у вас не было проблем с организованным вывозом евреев, но вы возражали против неорганизованного. Это так?
М. Нет, пожалуйста, не впутывайте меня в эту ерунду. Я не был инициатором этого проекта, и когда руководил им лично, ничего подобного не случалось. Не забывайте, что я способствовал смещению Коха в Бухенвальде и вынудил Моргана преследовать Глобочника за убийства людей. Ваше правительство тоже может взять на себя часть вины за все происходившее, потому что никто не хотел связываться с евреями. Если бы вы или британцы приняли их, нам не было бы нужды держать их в неволе или дурно обращаться с ними. Они же, особенно польские и русские евреи, ненавидели нас и с самого начала стояли во главе бандитского движения. И меня не волнует почему. Таков факт. Сталин без стеснения натравил их на нас, и они заплатили за это, но издевательство над стариками и маленькими детьми отвратительно независимо от того, кто это делает. Вы согласны? Как вы думаете, стал бы я заниматься такими вещами?
С. Я согласен с вами, и я не думаю, что вы стали бы заниматься данной стороной программы. Я знаю, что сегодня французы обвиняют немцев в тотальных репрессиях и организации массовой депортации, но мне известно, что еще совсем недавно они считали это хорошей идеей. А от этого лишь один шаг до того, чтобы самим приняться за ее осуществление.
М. Немцы бюрократически жестоки, но французы делали это ради удовольствия.
20 июля 1944 года
Часть I
Вершиной карьеры Мюллера в качестве начальника гестапо стало расследование и судебный процесс по делу об организации заговора против Гитлера, завершившегося взрывом бомбы в его военной ставке 20 июля 1944 года.
Подробнейшее описание этого события представлено в написанном Мюллером служебном рапорте.
Reichssicherheitshauptampt-lV-Sonderkommission 20.7.1944. Berlin, den 26. Juli 1944[48]
Отчет о покушении на фюрера 20 июля 1944 года.
Тяжелые ранения получили: генерал Кортен, полковник Брандт и стенографист Бергер, впоследствии «скончавшиеся от полученных ранений, а также генерал Боденшатц, генерал Шмундт, генерал Шерфф и подполковник Боргманн.
Менее тяжелые ранения получили: генерал Буле, генерал Гейзингер, контр-адмирал фон Путткамер и капитан военно-морских сил Ассман. остальные присутствовавшие на заседании получили легкие ранения.
В своем рапорте в РСХА рейхсфюрер СС отметил, что основным подозреваемым в покушении является полковник граф фон Штауффенберг, начальник штаба Резервной армии. Он присутствовал на совещании и затем незаметно удалился незадолго до взрыва. Сразу после этого он улетел самолетом в Берлин.
Характер воронки от взрыва указывает на то, что взрыв произошел над поверхностью пола. Реконструкция фрагментов правой из трех секций стола четко указывает направление взрывной волны, что отражено на фотографиях и схемах.
Ослабленная ударная волна, вызванная взрывом, распространилась по пустотам под полом по всем казармам, что видно по деформации полового покрытия. Более мощная ударная волна вызвала разрушение комнаты заседаний по всей длине и вышла через оконные и дверные проемы, а также сквозь стенные перегородки. Тщательное просеивание бетонной крошки позволило обнаружить чрезвычайно мелкие фрагменты кожи и металла, очевидно, от портфеля; два осколка металлических пластин и две пружины от химико-механических детонаторов замедленного действия английского производства; а также обломок железных плоскогубцев. Другие обнаруженные материалы не имеют явной связи с этими находками.
Водитель машины, на которой Штауффенберг отбыл в аэропорт, показал, что тот выбросил какой-то предмет из окна машины приблизительно в том месте, где данное взрывное устройство было впоследствии обнаружено. Водитель представил письменные показания.
Подробнейшее описание этого события представлено в написанном Мюллером служебном рапорте.
Reichssicherheitshauptampt-lV-Sonderkommission 20.7.1944. Berlin, den 26. Juli 1944[48]
Отчет о покушении на фюрера 20 июля 1944 года.
I
20 июля 1944 года приблизительно в 12:50 в «Wolfsschanze»[49], на территории запретной зоны безопасности «А», в гостевом помещении казарм произошел взрыв во время рабочего совещания. Фюрер получил только легкие ранения, хотя находился в непосредственной близости от эпицентра взрыва.Тяжелые ранения получили: генерал Кортен, полковник Брандт и стенографист Бергер, впоследствии «скончавшиеся от полученных ранений, а также генерал Боденшатц, генерал Шмундт, генерал Шерфф и подполковник Боргманн.
Менее тяжелые ранения получили: генерал Буле, генерал Гейзингер, контр-адмирал фон Путткамер и капитан военно-морских сил Ассман. остальные присутствовавшие на заседании получили легкие ранения.
II
Как только стало известно о покушении, рейхсфюрер СС немедленно назначил специальную комиссию РСХА для проведения полного расследования, которое было начато в тот же день.В своем рапорте в РСХА рейхсфюрер СС отметил, что основным подозреваемым в покушении является полковник граф фон Штауффенберг, начальник штаба Резервной армии. Он присутствовал на совещании и затем незаметно удалился незадолго до взрыва. Сразу после этого он улетел самолетом в Берлин.
III
Происшествие имело место в зале заседаний, где проходили ежедневные рабочие совещания. Данное помещение имеет 12,5 метров в длину и 5 метров в ширину, в его центре располагается большой стол с картой, справа от него – круглый стол и слева – письменный стол и фонограф. Место происшествия и оборудование сильно повреждены. Справа от входа в полу имеется 55-сантиметровое отверстие. Вокруг него пол взломан и обуглен. Следов от удара металлических фрагментов не выявлено, но в дерево вкраплены щепки и фрагменты кожи.Характер воронки от взрыва указывает на то, что взрыв произошел над поверхностью пола. Реконструкция фрагментов правой из трех секций стола четко указывает направление взрывной волны, что отражено на фотографиях и схемах.
Ослабленная ударная волна, вызванная взрывом, распространилась по пустотам под полом по всем казармам, что видно по деформации полового покрытия. Более мощная ударная волна вызвала разрушение комнаты заседаний по всей длине и вышла через оконные и дверные проемы, а также сквозь стенные перегородки. Тщательное просеивание бетонной крошки позволило обнаружить чрезвычайно мелкие фрагменты кожи и металла, очевидно, от портфеля; два осколка металлических пластин и две пружины от химико-механических детонаторов замедленного действия английского производства; а также обломок железных плоскогубцев. Другие обнаруженные материалы не имеют явной связи с этими находками.
IV
В собранных фрагментах кожи свидетели опознали портфель Штауффенберга. Мелкие детали взрывателя, обнаруженные на месте происшествия, исходно принадлежали двум устройствам того же типа, что и два химико-механических взрывателя замедленного действия английского производства, обнаруженных на обочине подъездной дороги. Поскольку на месте взрыва были обнаружены две пружины, принадлежавшие взрывателям данного типа, взрывной заряд должен был содержать два таких взрывателя замедленного действия. Заряд, обнаруженный на дороге, также был приспособлен под два взрывателя. Следовательно, можно предположить, что взрывное устройство, использованное для покушения, было точно такого же типа, как и то, которое было обнаружено позднее. Согласно отчету эксперта по взрывам, масштабы повреждений на месте взрыва соответствуют потенциальной мощности найденного заряда.Водитель машины, на которой Штауффенберг отбыл в аэропорт, показал, что тот выбросил какой-то предмет из окна машины приблизительно в том месте, где данное взрывное устройство было впоследствии обнаружено. Водитель представил письменные показания.