Страница:
– Вас я тоже подвергаю опасности, – сказал Кавотти. – Я дам вам серебра, наставник, вы должны покинуть завтра город и где-нибудь отдохнуть. Я знаю, у вас шестьдесят шестидесяток друзей, вот и навестите кого-нибудь. Нет, не спорьте – нашему делу не поможет, если с вас заживо сдерут кожу на площади. Мне нужно знать, каково положение дел в городе. Что слышно про дожа? Я сегодня же его повидаю и уйду из Селебры еще до рассвета.
– Едва ли это возможно, милорд. – Старик вынимал из корзинки все то, о чем его попросил Сьеро: полотенца, ароматные масла, одежду, веревку, еду и бритву.
– О! Селебрианский хлеб! Я скучал по нему больше всего на свете, – проговорил Кавотти с набитым ртом. – Я буду без бороды.
– Вы даже представить себе не можете, насколько утешили меня ваши слова. Моя репутация была бы уничтожена. Но благородный лорд с вами не встретится, даже если вы побреетесь.
– Почему? Мать попала в немилость?
Дицерно покачал головой.
– Дело в его здоровье. За ним постоянно ухаживают сестры и братья Милосердия. Леди Оливия стала его регентом – неофициально.
Это все осложняло.
– Печальные вести! Разумеется, я слышал, что у него слабое здоровье, но не знал, что до такой степени.
Еще он не знал, как страшно проголодался. Кавотти жадно оторвал зубами кусок холодного мяса и принялся жевать.
– Мало кому в городе известно истинное положение вещей, милорд, – извиняющимся тоном проговорил старик. – Возможно, оно неизвестно даже лорду крови Стралгу.
Обманывать врагов – одно дело, а утаивать что-то от друзей – совсем другое. Впрочем, непонятно, поддерживает ли Селебра Кавотти и его освободительную армию. Необходимо все разузнать – ради этого он и пришел.
– Как часто дожа посещают целители?
Дицерно нахмурился, поскольку всю жизнь ненавидел сплетни.
– Весной ему стало намного хуже. Благодаря священной Синаре он несколько раз появлялся на людях, но ходят слухи, что за это целитель поплатился жизнью. С тех пор во дворец не вошел ни один синарист, хотя мне известно, что так решил сам дож. Если вы хотите что-то обсудить с вашей благородной матушкой, я сообщу ей о вашем приезде. Разумеется, я помогу вам встретиться и с леди Оливией.
– У вас есть ученики во дворце?
– Да, мне оказана такая честь.
Даже сейчас он не собирался говорить Кавотти больше, чем считал необходимым.
– Например, мальчик Чайз.
Старик кивнул.
– Ему сейчас… четырнадцать?
И снова наставник кивнул, но без улыбки и принятой в подобных случаях похвалы, что не делало ученику большой чести.
– Кто унаследует трон дожа, когда его потребует к себе Древнейшая?
– Вам прекрасно известно, что решение принимает Совет Старейшин, милорд, – холодно ответил Дицерно. – Возможно, вам следует обсудить эту тему с вашей благородной матушкой.
Вряд ли этот вопрос понравится леди Оливии.
– Мой ошейник… – Кавотти потянулся к груде одежды, которую Дицерно вынул из чудесной корзинки, и достал коричневый плащ с капюшоном, какие носят налисты. В корзине оказалась и туника, но она была велика. – Как вы смогли раздобыть все это за такое короткое время? Вы ведь не ожидали моего прихода и думали, что на встречу явится кто-то другой. Наставник, разве не вы учили меня, что чрезмерная скромность – разновидность высокомерия?
В темных глазах, прятавшихся среди морщин, загорелись веселые искорки.
– А еще я учил вас словам поэта Гиево: «Тот, кто слишком сильно надеется, пусть привыкает к разочарованиям». На сей раз я не разочарован.
– Наставник, священный Демерн объявил: «Тот, кто лжет, заявляя, что принадлежит к чужой гильдии, совершает преступление. Изображать последователя культа – святотатство, и карается продажей в рабство», – произнес Кавотти монотонным голосом ученика, вызубрившего урок. Он искренне удивился, когда на губах Дицерно заиграла улыбка.
– Однако этот закон не относится к исполнению высшего долга, в частности четвертого. Разве ты не понимаешь, что, если во дворце увидят ошейник, твою жизнь заберет Древнейшая?
– Да, и еще я считаю, что мой визит во дворец продиктован клятвой служить дожу, хотя, возможно, у него на сей счет будет иное мнение. Я исполняю и второй высший долг. Видите, как хорошо вы меня выучили?
– А что скажешь о первом долге?
Кавотти громко рассмеялся.
– Ну и хитрец же вы! – Он снова заговорил монотонным голосом примерного ученика: – Наставник, закон гласит: «Первый долг любого смертного – чтить богов и повиноваться им». – Под пиратской бородой его губы растянулись в улыбке. – Глава первая, пункт первый. Но если смертный является генотеистом, он должен отдавать предпочтение постулатам того бога, которого избрал. Ведь так говорится в первой главе?
– Пункт пятый. – Дицерно вновь улыбнулся, радуясь возвращению в далекий от жизни мир науки. – Толковать священные таинства – не мое дело, однако принято считать, что бог войны дает своим Героям единственный приказ – одержать победу любой ценой и любыми средствами.
– Поэтому только дурак доверится веристу, – подтвердил Мятежник. – Если с вашей стороны я замечу хоть намек на предательство, то сверну вам шею.
– Охотно верю, поскольку давно пал жертвой любви к тебе.
Как опрометчиво с его стороны! Положение с каждым днем становилось все труднее, и деятельность Кавотти грозила старику смертью. Ученик взглянул на одинокую лампу, стоящую на столе в углу.
– Чем вы занимались, когда я пришел?
Он подошел к столу, продолжая жевать и до сих пор не соизволив одеться, хотя и знал: его мужицкое поведение наверняка причиняет наставнику не меньшую боль, чем если бы на него надели тунику из крапивы. Он успел забыть, как дразнил старого педанта. Судя по всему, Дицерно по-прежнему получал удовольствие от его проделок.
На деревянном столе был выложен разветвляющийся рисунок из пятиугольников.
– Ну конечно, тегаль! Да еще из пяти цветов! Что за задача?
– Ты играешь? – оживился Дицерно.
– Время от времени, но больше трех цветов не осилю. Веристов отбирают не по умственным способностям, наставник. Тегаль – игра для демернистов. Ну, так какова задача?
Когда Кавотти учился у Дицерно, тот был лучшим игроком в Селебре. Он радостно потер руки и принялся объяснять:
– Это очень старая головоломка, милорд, много лет назад ее показал мне отец нынешнего дожа. Я тогда был еще совсем мальчишкой. Задача состоит в том, чтобы завершить игру в два хода, обойдя защиту. Как видите, логично будет превратить голубой в зеленый, но тогда противник вот здесь сыграет белым, и вы потерпите поражение. Вероятно, я забыл правильное расположение фишек. Одержать победу при таких условиях невозможно.
Кавотти кивнул.
– Игра поможет мне скоротать время и не умереть от волнения, пока вас не будет – после того, как я сбрею бороду, оденусь налистом, найду запасной выход из этого дома и вообще вспомню все, чему вы меня учили. Даже вытру грязь, которую принес в дом.
– Этому я вас не учил, милорд!
Дицерно потрясла сама мысль о том, что аристократ займется подобными вещами. Он даже вообразить не мог, каким систематическим унижениям подвергались веристы во время обучения.
– Да бросьте! Разве не помните, как мы с Пиллоно вылезли в окно и сбежали на ярмарку?
– Ах да! Вы выдали себя, вернувшись тем же путем.
– Зато на следующий год вы нас не поймали.
– Так как же решается задача дожа?
Кавотти нахмурился, увидев мягкую улыбку на лице Дицерно.
– Наставник, вы бились над ней долгие годы, а от меня ждете мгновенного решения?
– Командир орды, ответ вам известен. Я не зря учил вас шесть лет.
Кавотти раздраженно фыркнул.
– Верно. Мне уже показывали эту задачу. Она называется «Замысел Веру», и именно поэтому вы сейчас ждете от меня ответа, так?
Тонкие губы Дицерно искривила улыбка.
– Допустим, это название я где-то слышал.
– Загвоздка в том, что вы рассматриваете проблему как классическую, вроде дилеммы Голоса или гамбита Двух Локтей. Здесь же есть более тонкое решение. Что будет, если я превращу красную фишку в белую?
Дицерно в ужасе уставился на головоломку.
– Вы пожертвуете всей веткой, лишитесь всех преимуществ, а противник не пострадает!
– Да, но это оставляет ему единственный возможный ход – превратить зеленую фишку в голубую. Я блокирую ее черной, после чего он не сможет сделать ни одного хода, а значит, потерпит поражение. Я не завершу игру, как полагается, но все равно одержу победу.
– Это чудовищно! Варварское решение!
– Именно по этой причине оно называется «Замысел Веру».
Глава 2
– Едва ли это возможно, милорд. – Старик вынимал из корзинки все то, о чем его попросил Сьеро: полотенца, ароматные масла, одежду, веревку, еду и бритву.
– О! Селебрианский хлеб! Я скучал по нему больше всего на свете, – проговорил Кавотти с набитым ртом. – Я буду без бороды.
– Вы даже представить себе не можете, насколько утешили меня ваши слова. Моя репутация была бы уничтожена. Но благородный лорд с вами не встретится, даже если вы побреетесь.
– Почему? Мать попала в немилость?
Дицерно покачал головой.
– Дело в его здоровье. За ним постоянно ухаживают сестры и братья Милосердия. Леди Оливия стала его регентом – неофициально.
Это все осложняло.
– Печальные вести! Разумеется, я слышал, что у него слабое здоровье, но не знал, что до такой степени.
Еще он не знал, как страшно проголодался. Кавотти жадно оторвал зубами кусок холодного мяса и принялся жевать.
– Мало кому в городе известно истинное положение вещей, милорд, – извиняющимся тоном проговорил старик. – Возможно, оно неизвестно даже лорду крови Стралгу.
Обманывать врагов – одно дело, а утаивать что-то от друзей – совсем другое. Впрочем, непонятно, поддерживает ли Селебра Кавотти и его освободительную армию. Необходимо все разузнать – ради этого он и пришел.
– Как часто дожа посещают целители?
Дицерно нахмурился, поскольку всю жизнь ненавидел сплетни.
– Весной ему стало намного хуже. Благодаря священной Синаре он несколько раз появлялся на людях, но ходят слухи, что за это целитель поплатился жизнью. С тех пор во дворец не вошел ни один синарист, хотя мне известно, что так решил сам дож. Если вы хотите что-то обсудить с вашей благородной матушкой, я сообщу ей о вашем приезде. Разумеется, я помогу вам встретиться и с леди Оливией.
– У вас есть ученики во дворце?
– Да, мне оказана такая честь.
Даже сейчас он не собирался говорить Кавотти больше, чем считал необходимым.
– Например, мальчик Чайз.
Старик кивнул.
– Ему сейчас… четырнадцать?
И снова наставник кивнул, но без улыбки и принятой в подобных случаях похвалы, что не делало ученику большой чести.
– Кто унаследует трон дожа, когда его потребует к себе Древнейшая?
– Вам прекрасно известно, что решение принимает Совет Старейшин, милорд, – холодно ответил Дицерно. – Возможно, вам следует обсудить эту тему с вашей благородной матушкой.
Вряд ли этот вопрос понравится леди Оливии.
– Мой ошейник… – Кавотти потянулся к груде одежды, которую Дицерно вынул из чудесной корзинки, и достал коричневый плащ с капюшоном, какие носят налисты. В корзине оказалась и туника, но она была велика. – Как вы смогли раздобыть все это за такое короткое время? Вы ведь не ожидали моего прихода и думали, что на встречу явится кто-то другой. Наставник, разве не вы учили меня, что чрезмерная скромность – разновидность высокомерия?
В темных глазах, прятавшихся среди морщин, загорелись веселые искорки.
– А еще я учил вас словам поэта Гиево: «Тот, кто слишком сильно надеется, пусть привыкает к разочарованиям». На сей раз я не разочарован.
– Наставник, священный Демерн объявил: «Тот, кто лжет, заявляя, что принадлежит к чужой гильдии, совершает преступление. Изображать последователя культа – святотатство, и карается продажей в рабство», – произнес Кавотти монотонным голосом ученика, вызубрившего урок. Он искренне удивился, когда на губах Дицерно заиграла улыбка.
– Однако этот закон не относится к исполнению высшего долга, в частности четвертого. Разве ты не понимаешь, что, если во дворце увидят ошейник, твою жизнь заберет Древнейшая?
– Да, и еще я считаю, что мой визит во дворец продиктован клятвой служить дожу, хотя, возможно, у него на сей счет будет иное мнение. Я исполняю и второй высший долг. Видите, как хорошо вы меня выучили?
– А что скажешь о первом долге?
Кавотти громко рассмеялся.
– Ну и хитрец же вы! – Он снова заговорил монотонным голосом примерного ученика: – Наставник, закон гласит: «Первый долг любого смертного – чтить богов и повиноваться им». – Под пиратской бородой его губы растянулись в улыбке. – Глава первая, пункт первый. Но если смертный является генотеистом, он должен отдавать предпочтение постулатам того бога, которого избрал. Ведь так говорится в первой главе?
– Пункт пятый. – Дицерно вновь улыбнулся, радуясь возвращению в далекий от жизни мир науки. – Толковать священные таинства – не мое дело, однако принято считать, что бог войны дает своим Героям единственный приказ – одержать победу любой ценой и любыми средствами.
– Поэтому только дурак доверится веристу, – подтвердил Мятежник. – Если с вашей стороны я замечу хоть намек на предательство, то сверну вам шею.
– Охотно верю, поскольку давно пал жертвой любви к тебе.
Как опрометчиво с его стороны! Положение с каждым днем становилось все труднее, и деятельность Кавотти грозила старику смертью. Ученик взглянул на одинокую лампу, стоящую на столе в углу.
– Чем вы занимались, когда я пришел?
Он подошел к столу, продолжая жевать и до сих пор не соизволив одеться, хотя и знал: его мужицкое поведение наверняка причиняет наставнику не меньшую боль, чем если бы на него надели тунику из крапивы. Он успел забыть, как дразнил старого педанта. Судя по всему, Дицерно по-прежнему получал удовольствие от его проделок.
На деревянном столе был выложен разветвляющийся рисунок из пятиугольников.
– Ну конечно, тегаль! Да еще из пяти цветов! Что за задача?
– Ты играешь? – оживился Дицерно.
– Время от времени, но больше трех цветов не осилю. Веристов отбирают не по умственным способностям, наставник. Тегаль – игра для демернистов. Ну, так какова задача?
Когда Кавотти учился у Дицерно, тот был лучшим игроком в Селебре. Он радостно потер руки и принялся объяснять:
– Это очень старая головоломка, милорд, много лет назад ее показал мне отец нынешнего дожа. Я тогда был еще совсем мальчишкой. Задача состоит в том, чтобы завершить игру в два хода, обойдя защиту. Как видите, логично будет превратить голубой в зеленый, но тогда противник вот здесь сыграет белым, и вы потерпите поражение. Вероятно, я забыл правильное расположение фишек. Одержать победу при таких условиях невозможно.
Кавотти кивнул.
– Игра поможет мне скоротать время и не умереть от волнения, пока вас не будет – после того, как я сбрею бороду, оденусь налистом, найду запасной выход из этого дома и вообще вспомню все, чему вы меня учили. Даже вытру грязь, которую принес в дом.
– Этому я вас не учил, милорд!
Дицерно потрясла сама мысль о том, что аристократ займется подобными вещами. Он даже вообразить не мог, каким систематическим унижениям подвергались веристы во время обучения.
– Да бросьте! Разве не помните, как мы с Пиллоно вылезли в окно и сбежали на ярмарку?
– Ах да! Вы выдали себя, вернувшись тем же путем.
– Зато на следующий год вы нас не поймали.
– Так как же решается задача дожа?
Кавотти нахмурился, увидев мягкую улыбку на лице Дицерно.
– Наставник, вы бились над ней долгие годы, а от меня ждете мгновенного решения?
– Командир орды, ответ вам известен. Я не зря учил вас шесть лет.
Кавотти раздраженно фыркнул.
– Верно. Мне уже показывали эту задачу. Она называется «Замысел Веру», и именно поэтому вы сейчас ждете от меня ответа, так?
Тонкие губы Дицерно искривила улыбка.
– Допустим, это название я где-то слышал.
– Загвоздка в том, что вы рассматриваете проблему как классическую, вроде дилеммы Голоса или гамбита Двух Локтей. Здесь же есть более тонкое решение. Что будет, если я превращу красную фишку в белую?
Дицерно в ужасе уставился на головоломку.
– Вы пожертвуете всей веткой, лишитесь всех преимуществ, а противник не пострадает!
– Да, но это оставляет ему единственный возможный ход – превратить зеленую фишку в голубую. Я блокирую ее черной, после чего он не сможет сделать ни одного хода, а значит, потерпит поражение. Я не завершу игру, как полагается, но все равно одержу победу.
– Это чудовищно! Варварское решение!
– Именно по этой причине оно называется «Замысел Веру».
Глава 2
Оливия Ассичи-Селебр сидела в кресле из слоновой кости рядом с пустым троном дожа и что есть сил пыталась вникнуть в дела города.
Строители снабдили древний дворец всеми возможными удобствами, принимая в расчет тропический климат Селебры. Когда жарило полуденное солнце, высокие потолки и просторные залы, в которых гулял легкий ветерок, дарили приятную тень. Однако грандиозное сооружение было плохо приспособлено к бурям и ураганам. В эту жуткую ночь невидимые великаны бродили по галереям, гремели дверями, раздували шторы. Даже в величественном и всегда безмятежном Зале с Колоннами стоял дикий грохот. Пространство между колоннами, отделявшими зал от речной террасы, закрыли массивными деревянными ставнями, но и они метались на ветру, точно листья осины. Время от времени сильные порывы ветра высасывали из зала весь воздух или, наоборот, заполняли его воздухом так, что у Оливии закладывало уши. Вода стекала из-под ставен на пол и собиралась в лужи на разноцветных плитках. Где-то вдалеке злобно рокотал гром.
У Оливии раскалывалась голова и звенело в ушах. Ее старшие писари, Дженни и Альтуз, покорно сидели, скрестив ноги, возле трона, в окружении корзин с глиняными дощечками и заостренными перьями. Из-за их спин то и дело выглядывал ученик, готовый исполнить любой приказ старших. Пламя в двух крошечных масляных лампах металось на ветру, почти не отбрасывая света. Остальной зал являл собой беспокойный, грохочущий мрак.
Оливия не доверяла ни Дженни, ни Альтузу. Дженни уже много лет служил дожу и своим собственным интересам – причем необязательно в таком порядке. Старый и иссохший, он больше походил на еловую шишку, обернутую в церемониальное одеяние писаря. Альтуз был намного моложе и попал во дворец недавно. Он умело прятал мысли за невероятно честными газельими глазами и в целом производил приятное впечатление на окружающих. Казалось, он знает свое дело, однако мастером-писарем стал после того, как побывал в постели Дженни. Обоим порой приплачивали аристократы – впрочем, сомнительная верность дожу имела место испокон веков и не переходила границ допустимого. Увы, писари прекрасно знали, что Оливия практически не имеет власти. Иногда она задавалась вопросом, все ли письма, которые она диктует, уходят по назначению, и сколько людей их читает, прежде чем они покинут дворец.
– Письмо, – устало проговорила она. – От нашего дожа командиру фланга Джорваку. Обычные приветствия.
Альтуз начал водить пером по глине, а Дженни поднял голову.
– Миледи, какой титул лучше указать: обычный или тот, который он себе присвоил – «правитель Селебры» и так далее?
– Как я сказала.
Глупо было писать малолетнему бандиту, живущему в конце переулка и даже не умеющему читать, но в прошлый раз, когда она отправила к нему посыльного, его вернули на носилках. Потребовалось два целителя, чтобы привести его в чувство. Джорвак отнесет дощечку общественным писарям, а они не умеют держать язык за зубами. Этим Оливия ничего не добьется, но по крайней мере, о ее протесте узнает весь город.
– Начинай. «Шесть дней назад мы сообщили вам о преступлениях, которые до сих пор остаются безнаказанными. Не проходит и дня, чтобы ваши люди не насиловали, не избивали и не грабили жителей города, нарушая обещания, данные нам лордом крови пятнадцать лет назад, когда мы отдали Селебру на его милость».
Она подождала, пока перо перестанет двигаться.
– «Мы отправим лорду крови Стралгу подробный отчет о совершаемых здесь преступлениях и потребуем…»
– Миледи! – пробормотал Дженни.
– Пиши! «…и потребуем, чтобы вину возложили на вас».
Оливия замолчала и вздохнула. Она не имела ни малейшего представления о том, где сейчас Стралг. Впрочем, он редко обращал внимание на ее просьбы. Возможно, командир фланга Джорвак примчится во дворец и заставит ее проглотить свои слова вместе с глиняной дощечкой – но даже это поддержит ее рассыпающуюся в прах репутацию.
– Обычное завершение письма.
Через минуту писарь опустился на колени у ее ног и протянул первую дощечку. Она поставила печать мужа сперва на ней, затем на копии для архива.
Из тени выступил кланяющийся герольд.
– Да?
– Мастер-наставник Дицерно, миледи. Он просит аудиенции по очень срочному делу.
Оливия не припоминала, чтобы эта чопорная мумия, мастер-наставник Дицерно, употреблял выражения вроде «по очень срочному делу». Что же натворил Чайз? Зато теперь есть достойный повод покончить с делами.
– Писари, ступайте домой. Запечатаем таблички завтра. – Утро вечера мудренее. Быть может, ей еще удастся придумать более правильный способ борьбы с мерзким Джорваком. – Пригласите благородного наставника. – Она снова вздохнула. – И пришлите сюда нашего сына.
Они ушли, оставив ее в одиночестве и полумраке. Ураган гремел мощными ставнями, словно чудовище, рвущееся во дворец. Пьеро, будь все по-прежнему, запланировал бы назавтра объезд города: оценил бы причиненный ущерб, утешил пострадавших и оказал посильную помощь. Оливия не знала, может ли позволить себе то же самое. Она боялась, что над ней только посмеются или ее жеста вовсе никто не заметит.
Четвертой дочери древнего, но обедневшего торгового дома, на роду было написано выйти замуж за какого-нибудь процветающего аптекаря или мастера-ремесленника, позарившегося на ее аристократическое происхождение. Но по воле священного Эриандера или, возможно, Сьену, пятнадцатилетняя Оливия попалась на глаза лорду Пьеро – овдовевшему и бездетному дожу. Ее мать от радости потеряла сознание, а сестры еще долго не могли прийти в себя.
Оливия родила ему трех сыновей и дочь, и дом их был полной чашей, покуда не пришли вигелиане. Стралг забрал ее и детей в Вигелию. Позже он вернул ее мужу, и она родила пятого ребенка. Даже в юности она не отличалась стройностью, а сейчас заметно погрузнела. Она умело исполняла обязанности дожа Селебры, пока Пьеро страдал от мук, насланных Темной, но Совет мирился с ней лишь потому, что еще не решил, как с ней поступить. Когда они придут к консенсусу, ее власти конец.
Даже при таких обстоятельствах управлять городом было легче, чем исполнять материнский долг.
Бледный плащ замерцал в темноте. Старик осторожно опустился на колени, затем коснулся лбом пола ровно на границе тусклого света и тьмы. Все остальное пространство в зале окутал мрак и захватил бушующий ураган.
Оливия могла по-разному поступить с учителем. Однажды Пьеро оставил нежеланного просителя в таком положении на полдня, пока тот не закричал от боли. Или она могла велеть ему приблизиться, и тогда он пополз бы к ней, точно насекомое.
Однако она поступила иначе.
– Добро пожаловать, мастер Дицерно.
Это означало, что он может встать и подойти – естественно, отвесив несколько поклонов. Правительница и наставник были одни: в таком огромном зале никто бы их не подслушал.
– Итак, что на сей раз натворил мой скверный сын?
Чайз был уже выше ее ростом и совершенно неуправляем.
Дицерно имел репутацию учителя, превращающего самых упрямых животных в образцовых граждан, но она бы не удивилась, приди он к ней с заявлением, что столкнулся с равным противником, а потому умывает руки и не желает иметь ничего общего с неподдающимся воспитанию малолетним хамом. И тогда языкам Селебры найдется новая работа. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает.
– Насколько я знаю, ничего, миледи! – удивился наставник. – На мой взгляд, он даже взялся за ум. Лорд Чайз испытывает настоящие угрызения совести, когда вас обижает, хотя и не может сказать это вслух. Молодые люди его возраста с трудом признают ошибки. Если позволите дать вам совет… несколько слов похвалы с вашей стороны пришлись бы очень кстати. Я счастлив его успехами и стараниями.
Оливия мысленно возблагодарила бога и богиню. Нет, всех Их.
– Я непременно его поздравлю. Вы меня очень порадовали! Но если дело не в моем сыне, то что выгнало вас из дома в такую погоду?
Она с удивлением заметила, как гордый старик огляделся по сторонам, пытаясь проникнуть взглядом в тени. Он волновался, однако выглядел довольнее, чем обычно.
– Я пришел от очень важного посетителя, миледи. Он попросил меня устроить аудиенцию с его светлостью, и я объяснил ему, что это невозможно. Поэтому он умоляет вас его принять. Здесь. Он особенно настаивает на том, чтобы встреча состоялась в Зале с Колоннами.
Оливия попыталась скрыть нахлынувший страх за гневными словами.
– Возмутительно! Он диктует мне, где мы должны встретиться?! Даже Кулак не осмелился бы на такое! Кто этот нахал?
Она с ужасом осознала, что догадывается, кто послал к ней наставника. За прошедший год война подступила к самой Селебре.
Дицерно сделал еще шаг в ее сторону. Его тихий голос стал похож на тончайшую паутину и был едва слышен за грохотом непогоды.
– Вероятно, этот человек сейчас более могущественней, чем лорд крови.
Оливия почувствовала себя так, словно вся ее кровь превратилась в лед.
– Лично? – прошептала она. – Он здесь, в Селебре? – Лед, сплошной лед. – Вы уверены?
– Я был его учителем, миледи. Он чуть старше Дантио. Ему можно доверять. Он… временами он по-солдатски груб, миледи, но до лорда крови ему далеко.
Разумеется. Стралг один такой. Абсолютное зло не может дважды появиться в человечьем обличье.
– Что ему надо?
– Он не сказал.
– Завтра, когда советники…
Дицерно покачал головой.
– Он дал клятву, что покинет город до рассвета. Миледи, я ручаюсь, ему можно доверять! Не забывайте, что он… из аристократической семьи Селебры. Миледи, вы должны его принять!
Пьеро не стерпел бы этого слова, а Дицерно никогда не употребил бы его без надобности.
Сам Марно Кавотти?! Даже представить страшно, что сделает Стралг, если проведает о встрече, а Оливия лучше многих знала, как далеко может зайти его жестокость. И что, если она не станет разговаривать с Мятежником? Она оказалась между двух огней. Мать Кавотти была Советницей, но они с Оливией не ладили. Впрочем, та вряд ли испытывала нежные чувства к сыну.
Оливия, задрожав, кивнула.
– Приведите его. Поговорим здесь, раз ему так угодно.
Оливия решила непременно получить совет и наставления Пьеро. Она быстро шагала по коридорам, в которых гулял ветер, и молилась священной Синаре о том, чтобы муж был в состоянии ей помочь. Она отправилась к нему одна, держа в одной руке крошечную масляную лампу и другой рукой защищая ее от ветра. Два года назад Оливия шла бы к нему в сопровождении целой свиты придворных дам и слуг с лампами, но с тех пор, как здоровье Пьеро ухудшилось, ее окружение заметно поредело – в основном по ее же воле. Сейчас она боялась придворных, представляя себе, как они смеются у нее за спиной и рассуждают о жалких попытках Ассичи-Селебр управлять городом. Они намекали, что Совет должен назначить другого регента, иначе лорд крови вскоре навяжет им нового дожа по собственному усмотрению. Нет, людям лучше не знать, как близок к смерти их правитель, когда его законные наследники все еще на другой Грани. Оливия постепенно отказалась от слуг. Весь двор словно бы вымер, и временами она чувствовала себя единственным живым человеком во дворце или даже в городе.
Главная спальня дожа производила неизгладимое впечатление на входящих. Настоящая сокровищница, где дожи рождались, давали жизнь наследникам и умирали – так думал народ. Пьеро никогда ею не пользовался и говорил, что чувствует себя в ней музейным экспонатом. Они с Оливией спали в роскошных покоях для гостей. Одна из больших комнат теперь превратилась в святилище Налы и вся пропиталась запахом священного дерева, которое сжигали перед изображением богини. Хотя казалось, что в покоях никого нет, здесь было четыре налиста, две сиделки и три дворцовых лакея. Некоторые слуги дремали, растянувшись на широкой спальной платформе. Вне всякого сомнения, они не ожидали возвращения правительницы. Старшая из сестер Милосердия – крупная пожилая женщина в белом плаще, свидетельствующем о ее положении – стояла на коленях перед алтарем священной Налы и молилась; остальные наблюдали за игрой в тегаль. Игроки и зрители вскочили на ноги, когда вошла Оливия. Она без слов промчалась через комнату в короткий коридор, ведущий ко внутренним покоям, где одну из комнат превратили в больничную палату Пьеро. Он говорил, что хочет умереть в тишине.
Услышав голос мужа, она замерла в дверях, охваченная внезапным гневом – она множество раз твердила слугам, что ее надо позвать, если ему станет лучше. Комната была маленькой, совсем простой, и даже цветы в горшках, расставленные у дальней стены, не могли перебить запах смерти. Умирающий дож лежал на переносной кровати, его лицо в тусклом свете ламп, казалось, приобрело цвет охры. Пьеро никогда не был крупным мужчиной, а теперь иссох и сморщился, точно прошлогоднее яблоко.
На табурете возле кровати сидел еще один последователь культа Налы в темном плаще с капюшоном и прислушивался к хриплому шепоту дожа. Оливия неслышно подошла ближе, пытаясь разобрать государственные тайны, но муж говорил не по-флоренгиански. Вскоре она поняла, что это и не вигелианский, которому она урывками училась в плену.
– Что?
Налист подпрыгнул от неожиданности и огляделся по сторонам. Оливия привыкла к тому, что братья Милосердия – немолодые люди, да и правителю Селебры присылали только самых старших членов культа. Этот же налист был юн и явно напуган появлением Оливии.
– О чем он говорит?
Юноша улыбнулся грустной улыбкой налистов. Ее, по крайней мере, он успел освоить, хотя прошел посвящение совсем недавно. Видимо, ему поручили ночное дежурство втайне от Оливии.
– Ничего, миледи. Бессмысленный набор звуков.
Он что-то прошептал больному и похлопал его по руке. Пьеро тут же замолчал.
Оливия не знала – возможно, никто из непосвященных не знал – какое облегчение дарит больному сама Нала, а к чему его подталкивают налисты.
– Ты заставил его умолкнуть? Да как ты посмел?!
– Я не заставил, миледи, скорее позволил. Ему так легче.
– Оставь нас. Позже я поговорю с главой вашего культа.
Юноша осторожно положил руку Пьеро на одеяло и встал.
В этот момент на его лицо впервые упал свет, и Оливия увидела слезы на щеках и красные глаза. Она изумленно поставила лампу на стол и взяла освободившийся табурет. Налист поклонился и вышел.
– Где они?
Шепот Пьеро, внятный и четкий, заставил ее вздрогнуть. У него были открыты глаза, хотя она видела, что его взгляд блуждает.
– Верни их!
Он нахмурился, взглянув на нее – озадаченно, словно не понимал, что происходит.
– Кого вернуть, дорогой?
Мятежник в городе, а Пьеро в своем нынешнем состоянии не может дать ей совет. Поначалу, чтобы прогнать боль, хватало одного короткого посещения налиста в день, теперь же муки постоянно возвращались, давая Пьеро лишь короткие передышки. Оливии не следовало его беспокоить. С другой стороны, если бы она не пришла, она бы не встретила мальчишку, который ставил над ее мужем какие-то мерзкие опыты.
– Детей! – Пьеро закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже в ясном сознании и улыбался. – Мне приснился сон. О том, что дети вернулись.
Не в пример налисту, Оливия давно выплакала все слезы.
– Вот увидишь, скоро они вернутся, милый. Стралг обещал их прислать.
Только полный идиот поверил бы обещаниям чудовища.
– Знаешь, они такие взрослые.
Она кивнула. Да сжалятся над ними Двенадцать! Прошло столько лет… Даже если они живы, какое им дело до Селебры? До Флоренгии? И до родителей…
– Фабия, наверное, уже стала молодой женщиной.
– Она красивая, – вздохнув, проговорил он.
– Какой она была… в твоем сне?
– Очень похожа на тебя, дорогая. Такой же яростный взгляд. Мне всегда нравились твои глаза.
– А мне ты говорил про другое.
– На людях – про глаза. – Он улыбнулся. – Видела бы ты Бенарда! Он очень сильный. – Пьеро снова улыбнулся. – Всего лишь сон, но какой же яркий! Они плывут на лодке, представляешь? Через Границу на лодке! У Бенарда всегда были способности к искусству. Он стал скульптором. Говорит, что плечи у него такие широкие от постоянной работы с мрамором. А помнишь, мы называли Орландо бойцом?
Нет, она помнила лишь тот страшный день, когда их забрали: Стралг протягивает руки Орландо, который еще слишком мал, чтобы отличать добро от зла, и идет к нему. Дантио в ужасе наблюдает, Бенард прячет лицо в ее юбках, Фабия плачет, требуя молока. Она не могла представить себе выросшую Фабию и даже Дантио.
– Медный ошейник, – хмурясь, пробормотал Пьеро. – А Дантио… огромное горе, дорогая. И огромная мудрость. Я всегда твердил, что из него получится отличный игрок в тегаль, помнишь? Они со мной разговаривали. Спрашивали… – Он поморщился. Его лицо так исхудало, что на нем словно остались только зубы и ввалившиеся глазницы. – Они меня спросили, кто… – Тяжелый вдох. – …кто станет моим наследником.
Строители снабдили древний дворец всеми возможными удобствами, принимая в расчет тропический климат Селебры. Когда жарило полуденное солнце, высокие потолки и просторные залы, в которых гулял легкий ветерок, дарили приятную тень. Однако грандиозное сооружение было плохо приспособлено к бурям и ураганам. В эту жуткую ночь невидимые великаны бродили по галереям, гремели дверями, раздували шторы. Даже в величественном и всегда безмятежном Зале с Колоннами стоял дикий грохот. Пространство между колоннами, отделявшими зал от речной террасы, закрыли массивными деревянными ставнями, но и они метались на ветру, точно листья осины. Время от времени сильные порывы ветра высасывали из зала весь воздух или, наоборот, заполняли его воздухом так, что у Оливии закладывало уши. Вода стекала из-под ставен на пол и собиралась в лужи на разноцветных плитках. Где-то вдалеке злобно рокотал гром.
У Оливии раскалывалась голова и звенело в ушах. Ее старшие писари, Дженни и Альтуз, покорно сидели, скрестив ноги, возле трона, в окружении корзин с глиняными дощечками и заостренными перьями. Из-за их спин то и дело выглядывал ученик, готовый исполнить любой приказ старших. Пламя в двух крошечных масляных лампах металось на ветру, почти не отбрасывая света. Остальной зал являл собой беспокойный, грохочущий мрак.
Оливия не доверяла ни Дженни, ни Альтузу. Дженни уже много лет служил дожу и своим собственным интересам – причем необязательно в таком порядке. Старый и иссохший, он больше походил на еловую шишку, обернутую в церемониальное одеяние писаря. Альтуз был намного моложе и попал во дворец недавно. Он умело прятал мысли за невероятно честными газельими глазами и в целом производил приятное впечатление на окружающих. Казалось, он знает свое дело, однако мастером-писарем стал после того, как побывал в постели Дженни. Обоим порой приплачивали аристократы – впрочем, сомнительная верность дожу имела место испокон веков и не переходила границ допустимого. Увы, писари прекрасно знали, что Оливия практически не имеет власти. Иногда она задавалась вопросом, все ли письма, которые она диктует, уходят по назначению, и сколько людей их читает, прежде чем они покинут дворец.
– Письмо, – устало проговорила она. – От нашего дожа командиру фланга Джорваку. Обычные приветствия.
Альтуз начал водить пером по глине, а Дженни поднял голову.
– Миледи, какой титул лучше указать: обычный или тот, который он себе присвоил – «правитель Селебры» и так далее?
– Как я сказала.
Глупо было писать малолетнему бандиту, живущему в конце переулка и даже не умеющему читать, но в прошлый раз, когда она отправила к нему посыльного, его вернули на носилках. Потребовалось два целителя, чтобы привести его в чувство. Джорвак отнесет дощечку общественным писарям, а они не умеют держать язык за зубами. Этим Оливия ничего не добьется, но по крайней мере, о ее протесте узнает весь город.
– Начинай. «Шесть дней назад мы сообщили вам о преступлениях, которые до сих пор остаются безнаказанными. Не проходит и дня, чтобы ваши люди не насиловали, не избивали и не грабили жителей города, нарушая обещания, данные нам лордом крови пятнадцать лет назад, когда мы отдали Селебру на его милость».
Она подождала, пока перо перестанет двигаться.
– «Мы отправим лорду крови Стралгу подробный отчет о совершаемых здесь преступлениях и потребуем…»
– Миледи! – пробормотал Дженни.
– Пиши! «…и потребуем, чтобы вину возложили на вас».
Оливия замолчала и вздохнула. Она не имела ни малейшего представления о том, где сейчас Стралг. Впрочем, он редко обращал внимание на ее просьбы. Возможно, командир фланга Джорвак примчится во дворец и заставит ее проглотить свои слова вместе с глиняной дощечкой – но даже это поддержит ее рассыпающуюся в прах репутацию.
– Обычное завершение письма.
Через минуту писарь опустился на колени у ее ног и протянул первую дощечку. Она поставила печать мужа сперва на ней, затем на копии для архива.
Из тени выступил кланяющийся герольд.
– Да?
– Мастер-наставник Дицерно, миледи. Он просит аудиенции по очень срочному делу.
Оливия не припоминала, чтобы эта чопорная мумия, мастер-наставник Дицерно, употреблял выражения вроде «по очень срочному делу». Что же натворил Чайз? Зато теперь есть достойный повод покончить с делами.
– Писари, ступайте домой. Запечатаем таблички завтра. – Утро вечера мудренее. Быть может, ей еще удастся придумать более правильный способ борьбы с мерзким Джорваком. – Пригласите благородного наставника. – Она снова вздохнула. – И пришлите сюда нашего сына.
Они ушли, оставив ее в одиночестве и полумраке. Ураган гремел мощными ставнями, словно чудовище, рвущееся во дворец. Пьеро, будь все по-прежнему, запланировал бы назавтра объезд города: оценил бы причиненный ущерб, утешил пострадавших и оказал посильную помощь. Оливия не знала, может ли позволить себе то же самое. Она боялась, что над ней только посмеются или ее жеста вовсе никто не заметит.
Четвертой дочери древнего, но обедневшего торгового дома, на роду было написано выйти замуж за какого-нибудь процветающего аптекаря или мастера-ремесленника, позарившегося на ее аристократическое происхождение. Но по воле священного Эриандера или, возможно, Сьену, пятнадцатилетняя Оливия попалась на глаза лорду Пьеро – овдовевшему и бездетному дожу. Ее мать от радости потеряла сознание, а сестры еще долго не могли прийти в себя.
Оливия родила ему трех сыновей и дочь, и дом их был полной чашей, покуда не пришли вигелиане. Стралг забрал ее и детей в Вигелию. Позже он вернул ее мужу, и она родила пятого ребенка. Даже в юности она не отличалась стройностью, а сейчас заметно погрузнела. Она умело исполняла обязанности дожа Селебры, пока Пьеро страдал от мук, насланных Темной, но Совет мирился с ней лишь потому, что еще не решил, как с ней поступить. Когда они придут к консенсусу, ее власти конец.
Даже при таких обстоятельствах управлять городом было легче, чем исполнять материнский долг.
Бледный плащ замерцал в темноте. Старик осторожно опустился на колени, затем коснулся лбом пола ровно на границе тусклого света и тьмы. Все остальное пространство в зале окутал мрак и захватил бушующий ураган.
Оливия могла по-разному поступить с учителем. Однажды Пьеро оставил нежеланного просителя в таком положении на полдня, пока тот не закричал от боли. Или она могла велеть ему приблизиться, и тогда он пополз бы к ней, точно насекомое.
Однако она поступила иначе.
– Добро пожаловать, мастер Дицерно.
Это означало, что он может встать и подойти – естественно, отвесив несколько поклонов. Правительница и наставник были одни: в таком огромном зале никто бы их не подслушал.
– Итак, что на сей раз натворил мой скверный сын?
Чайз был уже выше ее ростом и совершенно неуправляем.
Дицерно имел репутацию учителя, превращающего самых упрямых животных в образцовых граждан, но она бы не удивилась, приди он к ней с заявлением, что столкнулся с равным противником, а потому умывает руки и не желает иметь ничего общего с неподдающимся воспитанию малолетним хамом. И тогда языкам Селебры найдется новая работа. Говорят, яблоко от яблони недалеко падает.
– Насколько я знаю, ничего, миледи! – удивился наставник. – На мой взгляд, он даже взялся за ум. Лорд Чайз испытывает настоящие угрызения совести, когда вас обижает, хотя и не может сказать это вслух. Молодые люди его возраста с трудом признают ошибки. Если позволите дать вам совет… несколько слов похвалы с вашей стороны пришлись бы очень кстати. Я счастлив его успехами и стараниями.
Оливия мысленно возблагодарила бога и богиню. Нет, всех Их.
– Я непременно его поздравлю. Вы меня очень порадовали! Но если дело не в моем сыне, то что выгнало вас из дома в такую погоду?
Она с удивлением заметила, как гордый старик огляделся по сторонам, пытаясь проникнуть взглядом в тени. Он волновался, однако выглядел довольнее, чем обычно.
– Я пришел от очень важного посетителя, миледи. Он попросил меня устроить аудиенцию с его светлостью, и я объяснил ему, что это невозможно. Поэтому он умоляет вас его принять. Здесь. Он особенно настаивает на том, чтобы встреча состоялась в Зале с Колоннами.
Оливия попыталась скрыть нахлынувший страх за гневными словами.
– Возмутительно! Он диктует мне, где мы должны встретиться?! Даже Кулак не осмелился бы на такое! Кто этот нахал?
Она с ужасом осознала, что догадывается, кто послал к ней наставника. За прошедший год война подступила к самой Селебре.
Дицерно сделал еще шаг в ее сторону. Его тихий голос стал похож на тончайшую паутину и был едва слышен за грохотом непогоды.
– Вероятно, этот человек сейчас более могущественней, чем лорд крови.
Оливия почувствовала себя так, словно вся ее кровь превратилась в лед.
– Лично? – прошептала она. – Он здесь, в Селебре? – Лед, сплошной лед. – Вы уверены?
– Я был его учителем, миледи. Он чуть старше Дантио. Ему можно доверять. Он… временами он по-солдатски груб, миледи, но до лорда крови ему далеко.
Разумеется. Стралг один такой. Абсолютное зло не может дважды появиться в человечьем обличье.
– Что ему надо?
– Он не сказал.
– Завтра, когда советники…
Дицерно покачал головой.
– Он дал клятву, что покинет город до рассвета. Миледи, я ручаюсь, ему можно доверять! Не забывайте, что он… из аристократической семьи Селебры. Миледи, вы должны его принять!
Пьеро не стерпел бы этого слова, а Дицерно никогда не употребил бы его без надобности.
Сам Марно Кавотти?! Даже представить страшно, что сделает Стралг, если проведает о встрече, а Оливия лучше многих знала, как далеко может зайти его жестокость. И что, если она не станет разговаривать с Мятежником? Она оказалась между двух огней. Мать Кавотти была Советницей, но они с Оливией не ладили. Впрочем, та вряд ли испытывала нежные чувства к сыну.
Оливия, задрожав, кивнула.
– Приведите его. Поговорим здесь, раз ему так угодно.
Оливия решила непременно получить совет и наставления Пьеро. Она быстро шагала по коридорам, в которых гулял ветер, и молилась священной Синаре о том, чтобы муж был в состоянии ей помочь. Она отправилась к нему одна, держа в одной руке крошечную масляную лампу и другой рукой защищая ее от ветра. Два года назад Оливия шла бы к нему в сопровождении целой свиты придворных дам и слуг с лампами, но с тех пор, как здоровье Пьеро ухудшилось, ее окружение заметно поредело – в основном по ее же воле. Сейчас она боялась придворных, представляя себе, как они смеются у нее за спиной и рассуждают о жалких попытках Ассичи-Селебр управлять городом. Они намекали, что Совет должен назначить другого регента, иначе лорд крови вскоре навяжет им нового дожа по собственному усмотрению. Нет, людям лучше не знать, как близок к смерти их правитель, когда его законные наследники все еще на другой Грани. Оливия постепенно отказалась от слуг. Весь двор словно бы вымер, и временами она чувствовала себя единственным живым человеком во дворце или даже в городе.
Главная спальня дожа производила неизгладимое впечатление на входящих. Настоящая сокровищница, где дожи рождались, давали жизнь наследникам и умирали – так думал народ. Пьеро никогда ею не пользовался и говорил, что чувствует себя в ней музейным экспонатом. Они с Оливией спали в роскошных покоях для гостей. Одна из больших комнат теперь превратилась в святилище Налы и вся пропиталась запахом священного дерева, которое сжигали перед изображением богини. Хотя казалось, что в покоях никого нет, здесь было четыре налиста, две сиделки и три дворцовых лакея. Некоторые слуги дремали, растянувшись на широкой спальной платформе. Вне всякого сомнения, они не ожидали возвращения правительницы. Старшая из сестер Милосердия – крупная пожилая женщина в белом плаще, свидетельствующем о ее положении – стояла на коленях перед алтарем священной Налы и молилась; остальные наблюдали за игрой в тегаль. Игроки и зрители вскочили на ноги, когда вошла Оливия. Она без слов промчалась через комнату в короткий коридор, ведущий ко внутренним покоям, где одну из комнат превратили в больничную палату Пьеро. Он говорил, что хочет умереть в тишине.
Услышав голос мужа, она замерла в дверях, охваченная внезапным гневом – она множество раз твердила слугам, что ее надо позвать, если ему станет лучше. Комната была маленькой, совсем простой, и даже цветы в горшках, расставленные у дальней стены, не могли перебить запах смерти. Умирающий дож лежал на переносной кровати, его лицо в тусклом свете ламп, казалось, приобрело цвет охры. Пьеро никогда не был крупным мужчиной, а теперь иссох и сморщился, точно прошлогоднее яблоко.
На табурете возле кровати сидел еще один последователь культа Налы в темном плаще с капюшоном и прислушивался к хриплому шепоту дожа. Оливия неслышно подошла ближе, пытаясь разобрать государственные тайны, но муж говорил не по-флоренгиански. Вскоре она поняла, что это и не вигелианский, которому она урывками училась в плену.
– Что?
Налист подпрыгнул от неожиданности и огляделся по сторонам. Оливия привыкла к тому, что братья Милосердия – немолодые люди, да и правителю Селебры присылали только самых старших членов культа. Этот же налист был юн и явно напуган появлением Оливии.
– О чем он говорит?
Юноша улыбнулся грустной улыбкой налистов. Ее, по крайней мере, он успел освоить, хотя прошел посвящение совсем недавно. Видимо, ему поручили ночное дежурство втайне от Оливии.
– Ничего, миледи. Бессмысленный набор звуков.
Он что-то прошептал больному и похлопал его по руке. Пьеро тут же замолчал.
Оливия не знала – возможно, никто из непосвященных не знал – какое облегчение дарит больному сама Нала, а к чему его подталкивают налисты.
– Ты заставил его умолкнуть? Да как ты посмел?!
– Я не заставил, миледи, скорее позволил. Ему так легче.
– Оставь нас. Позже я поговорю с главой вашего культа.
Юноша осторожно положил руку Пьеро на одеяло и встал.
В этот момент на его лицо впервые упал свет, и Оливия увидела слезы на щеках и красные глаза. Она изумленно поставила лампу на стол и взяла освободившийся табурет. Налист поклонился и вышел.
– Где они?
Шепот Пьеро, внятный и четкий, заставил ее вздрогнуть. У него были открыты глаза, хотя она видела, что его взгляд блуждает.
– Верни их!
Он нахмурился, взглянув на нее – озадаченно, словно не понимал, что происходит.
– Кого вернуть, дорогой?
Мятежник в городе, а Пьеро в своем нынешнем состоянии не может дать ей совет. Поначалу, чтобы прогнать боль, хватало одного короткого посещения налиста в день, теперь же муки постоянно возвращались, давая Пьеро лишь короткие передышки. Оливии не следовало его беспокоить. С другой стороны, если бы она не пришла, она бы не встретила мальчишку, который ставил над ее мужем какие-то мерзкие опыты.
– Детей! – Пьеро закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже в ясном сознании и улыбался. – Мне приснился сон. О том, что дети вернулись.
Не в пример налисту, Оливия давно выплакала все слезы.
– Вот увидишь, скоро они вернутся, милый. Стралг обещал их прислать.
Только полный идиот поверил бы обещаниям чудовища.
– Знаешь, они такие взрослые.
Она кивнула. Да сжалятся над ними Двенадцать! Прошло столько лет… Даже если они живы, какое им дело до Селебры? До Флоренгии? И до родителей…
– Фабия, наверное, уже стала молодой женщиной.
– Она красивая, – вздохнув, проговорил он.
– Какой она была… в твоем сне?
– Очень похожа на тебя, дорогая. Такой же яростный взгляд. Мне всегда нравились твои глаза.
– А мне ты говорил про другое.
– На людях – про глаза. – Он улыбнулся. – Видела бы ты Бенарда! Он очень сильный. – Пьеро снова улыбнулся. – Всего лишь сон, но какой же яркий! Они плывут на лодке, представляешь? Через Границу на лодке! У Бенарда всегда были способности к искусству. Он стал скульптором. Говорит, что плечи у него такие широкие от постоянной работы с мрамором. А помнишь, мы называли Орландо бойцом?
Нет, она помнила лишь тот страшный день, когда их забрали: Стралг протягивает руки Орландо, который еще слишком мал, чтобы отличать добро от зла, и идет к нему. Дантио в ужасе наблюдает, Бенард прячет лицо в ее юбках, Фабия плачет, требуя молока. Она не могла представить себе выросшую Фабию и даже Дантио.
– Медный ошейник, – хмурясь, пробормотал Пьеро. – А Дантио… огромное горе, дорогая. И огромная мудрость. Я всегда твердил, что из него получится отличный игрок в тегаль, помнишь? Они со мной разговаривали. Спрашивали… – Он поморщился. Его лицо так исхудало, что на нем словно остались только зубы и ввалившиеся глазницы. – Они меня спросили, кто… – Тяжелый вдох. – …кто станет моим наследником.