Дункан Дэйв. Воин поневоле

   Тут он заметил, что при виде его задумчивости улыбка Имперканни погасла. Теперь, окружают опущенные головы, сжатые кулаки и прищуренные глаза. Что бы там ни говорилось в законах, Йонингу здесь не один. И если Уолли вздумается потребовать своей доли, то ему придется сразиться со всеми, кто здесь есть, начиная с самого Имперканни и заканчивая самым младшим учеником.
   — С мастера Нанджи обвинение также снимается? — спросил Уолли, так ничего и не понимая.
   Имперканни облегченно вздохнул и опять заулыбался.
   — Конечно, светлейший.
   Он долгую минуту смотрел на юношу, а когда опять повернулся к Уолли, его улыбка говорила, что Нанджи он видит насквозь. Он привык командовать людьми. В Нанджи он видел сомнения, присущие юному возрасту, а также поклонение перед силой, которое со временем пройдет, и тогда мужество, настойчивость и честность засияют еще ярче.
   — Как вы и сказали, светлейший, то, что здесь случилось, — это не вопрос чести, а настоящая битва. Мастера Нанджи можно поздравить с хорошим началом. Он правильно поступил, придя вам на помощь. Его честь безупречна, его мужество не подвергается сомнению, как и ваше, светлейший.
   Нанджи открыл от удивления рот, заикаясь, поблагодарил Седьмого, расправил плечи и улыбнулся Уолли.
   Имперканни поднялся, за ним все остальные.
   — Мне бы очень хотелось, чтобы он присоединился к моему войску, но я полагаю, он опять станет вашим подопечным, светлейший? — спросил он, и его янтарные глаза блеснули.
   — Если он согласится, чтобы я опять стал его наставником, — сказал Уолли,
   — я почту это за честь.
   На перепачканном лице Нанджи появилось выражение недоумения и восторга.
   — Светлейший! Вы согласитесь принять мою клятву после того, как я на вас донес? — Тыква Золушки опять превратилась в карету со всеми вытекающими отсюда последствиями.
   — Ты должен был так поступить, — ответил Уолли. — Если бы ты не выполнил своего долга, ты был бы мне не нужен. — В любой момент Алису можно увести из Страны чудес.
   Йонингу с улыбкой следил за всем происходящим, и от этой улыбки его лицо еще больше искривилось. Имперканни и он не расставались уже много времени и, возможно, без труда угадывали мысли друг друга. Подмигнув Уолли, он сказал:
   — Можете не сомневаться, светлейший, первый же сказитель, который нам встретится, сразу узнает о том, как Шонсу и Нанджи в смертельном поединке победили десятерых воинов. Нанджи совсем забыл про славу. Рот у него открылся, но оттуда вырвался только стон. Вот и хрустальный башмачок — с ним одним Золушка может вполне счастливо прожить всю оставшуюся жизнь.
   — Не Шонсу и Нанджи, — торжественно заявил Уолли, — а Нанджи и Шонсу.
   Это он начал.
   Джа улыбнулась ему. Зорька спала. Даже старик чувствовал себя лучше: он уже выпрямился и теперь слушал. Катанджи… Катанджи смотрел на Уолли совершенно растерянно. Похоже, кроме него, никто не знает, что Уолли не может понять, почему его оправдали.
   — Знаете, светлейший, — задумчиво сказал Имперканни, — я не беру на себя смелость давать вам советы… но мне кажется, в вашем случае можно вспомнить и тысяча сто сорок четвертую сутру.
   Старшие любили упоминать в присутствии младших неизвестные им сутры так делали все. Йонингу нахмурился, потому что, как правило, Шестые в этой игре на стороне победителя. Нанджи с растерянным видом закусил губу. Тысяча сто сорок четвертая? Последняя? Может быть, Имперканни хочет проверить Уолли?
   Уолли сосредоточился, и вспышка радости разогнала и чувство вины, и усталость, которые так давно его преследовали. Боги к нему благосклонны. То, что случилось, — не испытание, испытания бы он не выдержал, это урок, и урок пошел на пользу. Он вовсе не неудачник, он все еще избранник Богини. Облегчение его было столь же велико, как и радость Нанджи.
   — Конечно! Почему бы и нет? Отличная мысль, светлейший Имперканни! Он закинул голову и разразился потусторонним смехом Шонсу, от которого ласточки взмыли в воздух, который напугал лошадей и мулов на лугу, разбудил малыша и гремел над мертвыми телами, как колокол в храме.
   ПОБЕДА!

ЧЕТВЕРТАЯ КЛЯТВА

   Счастлив тот, кто спас жизнь соратника, но если двое спасают жизнь друг другу, они благословенны. Только они могут принести эту клятву, и она станет для них главной и нерушимой.
   Я — твой брат, Моя жизнь — это твоя жизнь.
   Твоя радость — моя.
   Моя честь — это твоя честь, Твой гнев — мой гнев. Мои друзья — твои друзья, Твои враги — враги и мне.
   Мои тайны — это твои тайны, Когда ты клянешься, я повторяю твои слова.
   Мое богатство — твое богатство, Ты — мой брат.

Глава 7

   Заходящее солнце было похоже на каплю крови, которая впитывается в песок. На грудь Уолли падал кровавый луч, как будто обвиняя его в чем-то. Имперканни предложил светлейшему переночевать здесь, а утром продолжить свое путешествие. Но несмотря на праздничное настроение, Уолли ничего не хотелось так сильно, как поскорее убраться отсюда; подальше от этой бойни, подальше от острова. Куда угодно.
   Уолли повернулся к хозяину лодки, который все это время безропотно просидел на полу.
   — Есть ли у вас какие-нибудь ограничения, касающиеся переправы в ночное время, капитан?
   — Если на борту будете вы, то никаких, — подобострастно пробормотал тот. Значит, то, что здесь произошло, оказало действие и на моряков. Подозрительность и враждебность исчезли. Светлейшему Шонсу и храброму мастеру Нанджи представили всех свободных воинов, которые робко поздравляли героев с их удивительным ратным подвигом. Улыбка, похоже, навсегда застыла на лице Нанджи.
   Имперканни включил в работу все свое деятельное войско. В лодку отнесли еду и соломенные подстилки, тела собрали, лошадей накормили. Один Третий, посмеиваясь, принес Виксини поесть и протянул старику стакан вина, что вызвало великолепные перемены.
   — А мы останемся ночевать здесь, — сказал Имперканни. И посмотрел на погонщика. — Ты можешь устроиться где-нибудь в стойле. Утром нам понадобятся твои мулы. Правда, не все.
   У погонщика был такой вид, как будто ему сообщили нечто ужасное. Его крысиные глазки с мольбой обратились к Уолли. Сначала Уолли не мог понять, в чем дело, а потом засмеялся.
   — Я думаю, светлейший, если он не вернется, его там потеряют, сказал он.
   — И пойдут искать. Я правильно говорю?
   Тот важно кивнул.
   — Моя жена пойдет, светлейший.
   А найдет она не мулов, не мужа, а целое состояние, которое лежит в конюшне.
   — Я уверен, светлейший Имперканни, что ваши люди вполне справятся с мулами? Оставьте себе все необходимое и отпустите этого человека. Он мне очень помог. Белогривый воин удивленно поднял свои брови цвета соли с перцем и, желая сделать приятное светлейшему Шонсу, согласился. Уолли это развлекло
   — даже кровавые убийцы могут быть хорошими ребятами.
   Не сговариваясь, двое Седьмых отправились на прогулку по берегу, желая побеседовать наедине.
   — Вы понимаете, что Богиня привела вас сюда, чтобы сделать правителем? — спросил Уолли. — Не успеете вы и с коня сойти, а жрецы уже вас назначат на эту должность.
   Его собеседник кивнул.
   — Не могу не признать, что идея заманчива, — ответил он. — В последнее время мы с Йонингу много говорили о том, что пора найти каменные ножны. Кажется, я старею. Почитание уже приносит нам больше радости, чем бой. — Он замолчал. — Ее рука уже не однажды вела нас, и всякий раз для наших мечей находилось благородное дело. Но в Ханне все было иначе; мы так ничего и не нашли. А потом Йонингу настоял на этом путешествии. Он хотел разузнать что-нибудь об отце… И вот мы здесь. Он усмехнулся весело и чуть снисходительно. — Мы ступили на пристань, услышали звон мечей, и я подумал, светлейший, что задача, заданная нам Богиней, — это вы. Теперь-то я понимаю, что вы это решение.
   Он, возможно, проверяет, где у Уолли слабое место, но Уолли вовсе не настроен открывать ему душу.
   — Расскажите, пожалуйста, о его отце, — попросил он.
   Имперканни пожал плечами.
   — О нем уже много лет ничего не слышно. Кажется, он собирался записаться здесь в охрану. Но мне кажется, он давным-давно умер.
   — Нанджи, возможно, что-нибудь знает о нем, — сказал Уолли. — Как его имя?
   — Конингу пятого ранга.
   — Вот как? — Уолли вдруг потерял интерес к разговору. — Хотя, возможно, Йонингу стоит обратиться к старому интенданту. Я вам говорил о нем. Он — честный человек, он вам поможет. — Уолли обратился к более тонкому вопросу.
   — Возможно, вашим молодым воинам служба в охране покажется немного скучноватой?
   Золотистые глаза стали холодны как лед, и Уолли показалось, что белый хвост шевелится сам по себе. Интересно, могут ли Седьмые в обществе друг друга чувствовать себя непринужденно? Они как вожаки-самцы, которые обсуждают свои стада.
   — Мне еще не предложили этот пост.
   Никакой вербовки!
   Уолли вздохнул и улыбнулся.
   — Говорят, что на этой дороге паломников обирают разбойники.
   — Я смиренно молю Святейшую, чтобы они предприняли такую попытку завтра,
   — усмехнулся Имперканни.
   У края причала они повернулись и пошли обратно. Дул слабый ветерок. Лодка, кажется, уже готова. Уолли посмотрел вокруг в поисках своей компании и опять встретился взглядом с Катанджи.
   Катанджи подтолкнул брата, который стоял тут же. Тот рассерженно шикнул, но Имперканни это заметил. Он вопросительно взглянул на Нанджи. Нанджи вспыхнул.
   — Нет, ничего, светлейший.
   — У твоего подопечного острый глаз, — заметил Седьмой. — Он разглядел то, что упустили другие и о чем светлейший Шонсу умолчал из гордости. Я в долгу у него. Представь его мне.
   — Он еще не знает всех ответов и приветствий, светлейший, — возразил Нанджи.
   Воин седьмого ранга одним взглядом может просто заморозить человека.
   И даже неустрашимый Нанджи дрогнул перед таким взглядом.
   — Пусть это будет гражданское приветствие, — сказал Имперканни.
   Итак, Катанджи представили, и у него наконец-то появилась возможность сказать.
   — Нельзя ли, светлейший, попросить, чтобы один из ваших младших воинов передал пару слов моим… нашим родителям? Просто сказал бы им, куда мы ушли? — он быстро взглянул на Уолли. — И сообщил бы, что я в надежных руках?
   При виде такой сентиментальности Нанджи поморщился. Имперканни и Уолли улыбнулись друг другу. Имперканни успел заметить родовые знаки.
   — Я сам передам твое сообщение, — сказал он. — Я скажу им, что у них отличные сыновья, хорошие воины… и что вы в Ее руках. Кто меня к ним отведет?
   — М-мастер Бриу, светлейший, — заикаясь, проговорил Нанджи. Он покраснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке.
   — Я бы посоветовал вам обратить внимание на Бриу, светлейший, — сказал Уолли. — Я думаю, он будет рад возможности восстановить свое доброе имя. В душе он честный человек. По крайней мере он сможет вам сообщить полезные сведения об остальных.
   Имперканни вежливо поблагодарил его, но было видно, что все решения относительно охраны он намерен принимать сам.
   Лодка была уже готова к отплытию, когда небо укрыла тьма.
   — Вы уверены, что поступаете правильно? спросил Уолли.
   — Совершенно! — ответил Хонакура, хотя все еще чувствовал себя слабым. — Даже простая поездка на муле — это уже слишком, — он усмехнулся. — К тому же у меня профессиональный интерес к чудесам, а они кружат над вами, как мухи над коровой.
   — До вашего отправления, светлейший, мы должны еще совершить одну печальную церемонию, — обратился к Уолли Имперканни, кивая в ту сторону, где его воины положили у воды восемь мертвых тел.
   — Вот как? — сказал Хонакура — Мне, пожалуй, придется опять на минутку стать жрецом. — Он заковылял к телам, сняв на ходу повязку.
   Когда Имперканни сосчитал знаки, выражение его лица доставило Уолли большое удовольствие.

***

   На священном острове Уолли оставалось сделать еще одно дело — принять участие в похоронах. Свободные воины знали, как это должно происходить. Не желая показывать свое полное невежество, Уолли отошел в сторонку, а когда вернулся, все уже выстроились и он без труда определил, куда должен встать. У самого края пристани выстроились в ряд двенадцать воинов. Катанджи, как самый младший по возрасту и положению, стоял с краю, в центре — Хонакура, слева от него — Имперканни. Уолли предназначалось место справа от Седьмого. Все воины торжественно обнажили мечи.
   — Достопочтенный Тарру, — сказал Нанджи, когда рабы принесли первое тело. Хонакура произнес слова прощания:

***

   Тарру шестого ранга, вот мы возвращаем тебя к Нашей Величайшей Матери, твой путь в этом мире окончен.
   Как и ты, мы все отправимся к Ней, неся свой прах и грязь, которые Она смоет; свои печали и горести, которые Она утешит; свои радости и заслуги, которые Она примет.
   Она примет тебя, в нужное время воссоздаст вновь, и ты опять начнешь свое путешествие.
   Скажи Ей, что в своих молитвах мы помним о Ней и ожидаем Ее призыва; ибо из вод мы пришли и в воды мы должны вернуться.

***

   Тело с плеском упало в воду… Вода вспенилась, забурлила, подернулась серебром, потом окрасилась ярко-красным; но вот все стихло, и осталось только бледно-розовое пятно, плывущее по течению. Все это произошло за несколько мгновений. Труп исчез. Уолли был так поражен, что чуть не выронил меч.
   — Господин Трасингджи…
   Теперь Уолли уже был готов к этому, но каждый раз его пробирала дрожь и приходилось прикладывать усилия, чтобы никто не заметил его ужаса. Какой же опасности он избежал! Из глубин сознания поднялось слово… Оно долго кружило во тьме, и потом наконец обрело форму: пиранья.
   Теперь он понял, почему суд вынес такое решение. Воля Богини сильнее, чем сутры, и Она выразила Свою волю. Пройти тот путь, который нашел Уолли, мог только Ее избранник, значит, Она одобрила его действия. Никакой человеческий суд не может противиться Ее воле. Теперь Уолли понял, почему так испугался Нанджи, когда он однажды заговорил о переправе через Реку, понял, почему слово «плавать» относится только к рыбам, почему жрецы так боялись опустить ноги в заводи, почему погонщик поил своих мулов из корыта, почему ему так легко удалось перехитрить Тарру. Неудивительно, что после такого проявления веры и мужества все смотрят на него с суеверным страхом.
   Он взглянул на последние вечерние лучи, догорающие над спокойной гладью воды. Он подумал о том, как хорошо было бы искупаться, сколько пользы принесло бы это его измотанным нервам, его грязному, измученному, усталому от седла телу. Но в этой жизни о плавании ему придется забыть. Боги совершают чудеса только тогда, когда захотят этого сами, и никогда — по требованию.

***

   Паром напоминал собой китобойное судно с продольным парусом. На нем могло бы уместиться около двух десятков пассажиров, но в этот раз его заняли воины. Семеро могли спокойно уместиться на соломенных тюфяках, разостланных на полу, здесь же хранились и запасы еды — холодная птица, черствый хлеб, сыр и фляги с теплым пивом. Подгоняемый едва заметным ветерком, паром ровно скользил по неподвижной водной глади. Еды хватило бы, чтобы прокормить и целый полк таких, как Нанджи, поэтому они поделились с толстопузым подобострастным капитаном и грубым неотесанным парнем, который составлял его экипаж.
   Стояла теплая восхитительная ночь, среди звезд царил Бог Сна Он светился ярче, чем полная луна на Земле, серебря серую лодку и черную воду.
   Сыновья ковровщика и Зорька устроились в средней части судна, экипаж — у румпеля. Уолли сидел на носовой банке, рядом с Джа, у его ног примостился Хонакура. Виксини весь день притесняли, он плакал, требуя свободы. Теперь же, когда ему предоставили эту возможность, он свернулся калачиком и уснул.
   Как только лодка отчалила, Уолли повернулся к Джа и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй, как и полагается хорошо обученной рабыне.
   Рабыне, но не другу. Он улыбнулся, пытаясь скрыть свое недовольство.
   Но разве можно ожидать чего-нибудь другого? Она своими глазами видела его неистовство, всю эту бойню. Ему и самому страшно было обо всем этом вспомнить, так разве можно требовать от нее, чтобы она забыла, поняла и простила? Если он потерял ее любовь, то цена этой победы слишком для него велика.
   Уолли с тревогой вспомнил, что любопытный жрец совсем рядом и что ни одно слово не ускользнет от его ушей. Ему хотелось отвести Джа куда-нибудь в другое место и поговорить, но он не знал, как выразить свои чувства словами.
   Джа почти никогда не пыталась выразить свои чувства словами, но сейчас она посмотрела на него долгим, пытливым взглядом, и, что за ним скрывалось, Уолли не знал.
   — Мы оба рабы, господин, — сказала она наконец.
   — Ты о чем?
   В серебряной полутьме стало заметно, как на ее лице заиграла слабая улыбка.
   — Я служу своему господину. Мой господин служит богам.
   Он обнял ее крепче.
   — Как ты права, любимая.
   — Они этого хотели от вас? — спросила она тихо.
   Он кивнул.
   — Крови! Безжалостной ярости.
   — От Уолли или Шонсу?
   — От Уолли! — сказал он. — У Шонсу все это уже было.
   Она замолчала; лодка, кажется, пошла быстрее.
   — Мне не так трудно, — сказала она тихо. — Я должна доставлять вам удовольствие, а это для меня большая радость.
   — Убийство никогда не доставит мне удовольствия, — прорычал Уолли.
   Она покачала головой.
   — Но ведь вы выполните волю богов, господин?
   — Да, — он вздохнул. — Думаю, что да. Они щедро награждают меня.
   Теперь и она обняла его. В их поцелуе горела страсть влюбленных, и Уолли понял, что ее чувство не погасло, оно разгорелось еще сильнее. Опасаясь, как бы не потерять самообладание, он отнял от себя ее руки и на минуту присел.
   — Вот что я подумал, — заметил Хонакура, глядя в ночное небо, — лодки гораздо лучше, чем мулы.
   — Старик, вы же подумали вовсе не об этом!
   — Нет, именно об этом, — ответил жрец с усмешкой. — Ведь на муле вы бы не смогли ее поцеловать.
   Когда Уолли поел, он стал выбрасывать за борт объедки и смотреть, как на них набрасываются пираньи; это зрелище вызывало в нем одновременно и ужас, и восхищение. Они совсем рядом, и, приглядевшись внимательнее, он мог хорошо их рассмотреть — они как мгновенные серебряные вспышки в черной воде, не больше мизинца, но их целые полчища.
   — А в вашем заоблачном мире, светлейший, пираний нет? — спросил Хонакура, который наблюдал за ним с явным интересом. Уолли пристыженно вздрогнул.
   — Далеко не везде, — ответил он. — Если уж бог оставил меня пребывать в таком невежестве, то ему придется самому указывать мне дорогу.
   Жрец улыбнулся.
   — Полагаю, теперь, зная об этом, вы больше не предпримете такого маневра.
   — Я уже поклялся в этом, — ответил Уолли. — Скажите, а как же заводь у храма?
   — Иногда пираньи туда заплывают, — сказал старик. — Но считается, что они живут только в спокойной воде, и поэтому заводь водопада — относительно безопасное место. Хотя по собственной воле я бы в воду не вошел.
   Уолли задумался о том, какие новые ужасы могут ожидать его в этом Мире.
   Джа легла рядом с Виксини и сразу же уснула. Уолли был еще слишком взволнован для сна. Яркий, странно рассеянный свет в небе отбрасывал двойные тени. Над Рекой поднимался туман. Стало трудно различить то, что было совсем близко, даже фигуры Зорьки, Нанджи и Катанджи.
   Через несколько минут к ним пробрался Нанджи. Он встал на колени перед Уолли, а значит, и перед Хонакурой. В тумане, да еще под слоем грязи, лица его было почти не видно. Он не снял меч, и Уолли это показалось странным, но для того наверняка были какие-то свои воинские причины.
   — Светлейший, — сказал он, — позвольте мне принести вам вторую клятву.
   Уолли покачал головой.
   — Это вполне можно отложить до завтра, согласен? Ты ведь не хочешь сейчас заняться фехтованием?
   В темноте сверкнули белые зубы.
   — Нет, светлейший…
   Наступило молчание.
   — Послушай, — сказал Уолли, — хочешь узнать, почему боги приняли все наши нарушения законов чести?
   — Да, светлейший, — в голосе Нанджи слышалось облегчение.
   — Возможно, это объяснит нам наш почтенный друг, — сказал Уолли. — Почему Богиня допустила такое множество бесчестных поступков? Ведь мы всегда говорим, что Она — против этого. Я правильно понимаю, священный? — Он посмотрел вниз, на маленькую сгорбившуюся фигуру.
   — Я больше не священный, — смиренно ответил Хонакура. — Но что касается вашего вопроса, то да, — вы правильно понимаете.
   — А я против того, — продолжал Уолли, — чтобы наставники били своих подопечных. Ведь как-то раз я неплохо тебя отделал, мой юный друг. В темноте было видно, как глаза у Нанджи засветились. — Но вы это сделали, чтобы снять заклятие, светлейший. Вдруг Уолли заметил, что там, в середине лодки, происходит нечто непредвиденное. Он старался не смотреть в ту сторону, но заметил, что Катанджи, пододвинулся совсем близко к Зорьке. Нанджи стоял к ним спиной. — Я думаю, Нанджи, что боги хотели и с меня снять проклятие.
   — Но на вас не было никакого проклятия, светлейший! — запротестовал Нанджи.
   — Нет, было! Я ведь как-то говорил тебе, что не люблю убивать людей.
   Рот у Нанджи открылся, потом закрылся.
   — Бог приказал мне убить Хардуджу. Я так и сделал, но только потому, что мне так сказали. Других приказов я не получал, кроме еще одного — быть честным и доблестным воином. А честный воин седьмого ранга ни секунды не стал бы терпеть Тарру с его грязными уловками. Я издевался над тобой, бил тебя, пока ты наконец не разозлился и не ответил мне! Боги загнали меня в угол. Только после этого я научился проливать кровь и показал, что могу убивать. То же, что и с тобой.
   — Так проверяют мечи, — сказал Нанджи. — Меч сгибают и смотрят, распрямится он или сломается.
   — Да! — Уолли удивился. — Очень хорошее сравнение!
   — Но, — продолжал Нанджи, — даже если боги все это и предусмотрели…
   Его все еще мучила совесть.
   — Никто из нас не совершил никаких бесчестных поступков. Охрана храма — это толпа малодушных трусов. Имперканни нас оправдал. Вы согласны с его решением, старик?
   — О да! Вас несомненно вынудили, — ответил Хонакура. — Боги избрали вас двоих…
   — Нас двоих? — отозвался Нанджи.
   Катанджи продвигался вперед. Он не получал никакой поддержки, но, кажется, и не встречал сопротивления. А в мире Катанджи, конечно же, разрешено все, что не запрещено. Этому новичку, скорее всего, не понадобятся вечерние занятия у Дикой Ани.
   — Если вы принесете мне вторую клятву, мастер Нанджи, — сказал Уолли, — а я надеюсь, что так и будет, потому что я буду рад опять видеть вас своим подопечным, то тогда и я тоже принесу вам клятву.
   — Клятву крови? Конечно, светлейший, — с готовностью согласился Нанджи.
   — Нет! — ответил Уолли. — Мне кажется, что эта клятва — бесчестна, пусть даже сутры созданы самой Богиней. Третьей клятвы мне хватит, пожалуй, на целых две жизни. Нет, я имею в виду четвертую клятву.
   Нанджи посмотрел на него недоверчиво.
   — Я никогда не слышал ни о какой четвертой клятве!
   Хонакура говорил, что ничего не знает о воинских клятвах, но сейчас он смотрел на Уолли с любопытством.
   — Конечно, не слышал, — ответил Уолли. — Во-первых, о ней говорится в тысяча сто сорок четвертой сутре…
   — А!
   — В последней. Знать ее может только тот, кто собирается принять седьмой ранг, или тот, кому об этом рассказал какой-нибудь Седьмой. Именно это я и собираюсь сейчас сделать. Во-вторых, она не для всех…
   — О!
   — Но мы с тобой подходим. Эта клятва — для тех, кто спас друг другу жизнь, и обязательно в бою. Я думаю, друг Нанджи, что именно для этого боги и послали нас в эту битву. Я спас тебя от Тарру, а ты меня — от Ганири. Эта клятва, конечно же, очень редкая, но, может быть, просто потому, что о ней мало говорят.
   Глаза Нанджи светились в темноте. Секретные знаки и страшные клятвы вот в чем суть воинства, так что тайная клятва — это двойное удовольствие для него.
   — Расскажите, о чем она, и я поклянусь, — сказал он.
   Исследования Катанджи продвигались. Он уже снял с Зорьки то малое, что на ней было, но не собирался останавливаться на этом. Нанджи, конечно, очень любит своего младшего брата, и к сексу он относится удивительно легко, но неужели настолько легко…
   Уолли с трудом отвел взгляд.
   — Не торопись так, Нанджи, — предупредил он. — В некотором смысле эта клятва еще страшнее, чем третья. Но она справедлива. Она равным образом связывает обе стороны, здесь нет такого, чтобы один был рабом, а другой — хозяином.
   В темноте раздалось покашливание Хонакуры.
   — Это, наверное, клятва братства, светлейший?
   — Да, — ответил Уолли с улыбкой. — Видишь ли, Нанджи, бог сказал, что в первую очередь я должен найти брата… А ни о каких своих братьях я ничего не знаю.
   — Это я? — воскликнул Нанджи с воодушевлением. — Бог имел в виду меня?
   — Да, я уверен в этом: он привел тебя на берег, и, выходя из воды, я просто налетел на тебя. У тебя есть своя роль, которую ты сыграешь для Нее, но сначала ты должен принести мне клятву брата.
   — Расскажите, о чем она!
   Время шло. Юбка Катанджи упала на тюфяк.
   — Нанджи, — сказал Уолли, — мне не хочется прерывать столь важный разговор, и это, конечно же, меня совсем не касается… Но все же: ты дал своему подопечному разрешение сделать то, что он собирается сейчас сделать?