Не обращаясь ни к кому с поручениями, он поспешно выбежал из гридницы, провожаемый добродушными, любящими улыбками всех, в том числе и конунга. Вернулся он довольно быстро, и в руках его что-то блестело.
– Вот! – с торопливым ликованием, словно малейшее промедление грозило смертью, он на ладонях протянул Ингиторе золотое ожерелье. – Уж это будет не хуже, чем матушкино платье и застежки Вальборг! Это я добыл на Зеленых островах еще год назад и все это время хранил, как будто знал, что ты приедешь за этим! Тебе нравится?
– Это ожерелье гораздо длиннее моего стиха! – ответила Ингитора, разглядывая подарок и с трудом заставив себя оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на «дарителя злата[18]». – Ты чересчур щедр, Эгвальд ярл.
Ожерелье казалось истинным чудом: из золотой проволоки были сплетены одинаковые плоские цветы со множеством лепестков, и даже крохотные золотые шарики пыльцы виднелись на их тонких тычинках. Между собой цветы соединялись золотыми бусинками, тоже узорными, а все вместе было достойно самой богини Фрейи в весеннем уборе!
Видар копий Вар веретен
Светом вод на песнь ответил,
Блеск волны разлил сиянье —
Благо скальду, ярлу слава!—
сказала она, и лицо Эгвальда ярла снова озарилось удовольствием. Ингитора тоже осталась довольна своей предусмотрительностью: возможность подарков она предполагала, а кеннинги дара и дарителя в своей звонкой пышности так неопределенны, что подходят к чему угодно и к кому угодно.
– Я буду рад, если это достойно тебя! – искренне сказал Эгвальд ярл и вложил ожерелье в руку Ингиторы. – Я и сам считал его замечательным сокровищем, но сейчас я так рад, что могу тебе его подарить!
– Наверное, ты хочешь отдохнуть с дороги? – спросила ее кюна Аста. – Я не знаю, Льюнгвэлир – это далеко?
– Ветер, помнится, в последние дни дул южный, значит, йомфру пробыла в пути неполных два дня, – ответил ей сам Хеймир конунг.
– Ну, два дня – это много! – решила кюна, сама из дома не выезжавшая ни разу за все двадцать два года, прошедшие со времен ее свадьбы. – Пойдем со мной! Пойдем, я прикажу дать тебе помыться, ты отдохнешь! До ужина у нас еще есть время!
На вечерний пир Ингитора явилась уже во всем блеске конунговой милости: в подаренном платье, с новыми застежками, с золотым обручьем Хеймира на руке и с золотым ожерельем Эгвальда ярла на груди. Все три вещи были уладской работы, из-за чего вызывали особенную зависть: в последние годы благодаря громким уладским походам Торварда конунга уладское золото широко прославилось в Морском Пути и стало мечтой всех щеголей. Уже весь Эльвенэс наполняли слухи о деве-скальде, и гостей собралось больше обычного. Все знатные ярлы, все прославленные воины конунга, все самые богатые торговцы явились на нее поглядеть. Сам Эгвальд ярл встретил ее радостным взглядом: он оделся в красивую, нарядную рубаху из голубого шелка с золотой тесьмой на вороте и на рукавах, на каждой руке появилось по несколько золотых колец, а на шее – золотая гривна, которой не было утром. Лоб он перевязал лентой с золотой вышивкой, а волосы распустил и походил на жениха на свадьбе: такой же смущенный и радостный. Она не знала, приписать ли себе его веселую взбудораженность, но многозначительные взгляды мужчин и женщин, которые те переводили с молодого ярла на нее, говорили, что она и впрямь произвела на него впечатление. И, видимо, не только своими стихами.
Через всю гридницу он не мог с ней разговаривать, и поначалу Ингитора довольствовалась беседой с соседками по столу. Кроме жены и дочери конунга за женским столом у короткой стены гридницы сидели фру Сванхильд, племянница конунга, и ее дочь фру Альвгейра, уже выданная замуж за одного из молодых ярлов. Кюна Аста любила, чтобы ее окружали жены и дочери тех, кто окружал ее мужа, и ее стол всегда сиял яркими цветными платьями, вышитыми покрывалами, золотыми застежками и ожерельями. Как говорил об этом Скельвир хёвдинг, на пирах у Хеймира конунга присутствуют и сами славные воины, и всё лучшее из их военной добычи.
Имена Хеймировых ярлов Ингитора знала от отца и могла сказать, чем каждый из них прославлен, притом припоминала такие подробности, каких не знали даже их жены. И уже скоро фру Хлодвейг, квиттинка родом, жена Хедфинна Остроги, с изумлением воскликнула:
– Можно подумать, йомфру Ингитора, что ты всю жизнь каждый день сидишь с нами за этим столом!
Ингитора улыбнулась ей и посмотрела направо: там сидели в ряд Рингольд ярл, Хедфинн ярл, Кьярваль Волчья Нога, Адальрад сын Аудольва, Велейв Горячий, Хладвир ярл из Камбенэса и другие; иные из них гостили в Льюнгвэлире и были ей знакомы, других она легко узнавала по точным и метким описаниям отца. И сам отец виделся ей среди них – такой же нарядный, благородно-уверенный, учтиво и мудро ведущий беседу… Слезы набегали на глаза, и Ингитора старалась отвлечься, чтобы не дать им выползти на щеки.
Видя, что его гостья довольна приемом, через некоторое время Хеймир конунг снова заговорил с ней.
– Я не хотел бы досаждать тебе расспросами, йомфру Ингитора, – начал он, – но пир наш был бы еще лучше, если бы на нем присутствовал твой отец Скельвир хёвдинг. Я знаю, что Рамвальд конунг пригласил его на зимние пиры в Винденэс и потому он сам не мог ко мне прибыть, но, может быть, у тебя есть какое-то поручение ко мне от него? Я спрашиваю тебя об этом, чтобы оказать ему честь: если я могу чем-то помочь славному Скельвиру хёвдингу, все будет сделано немедленно!
Своей ближайшей цели – оказать честь – Хеймир конунг немедленно же и добился, поскольку сотни уважительных и завистливых взглядов устремились к Ингиторе со всех сторон. Не о каждом сам конунг скажет, что готов сделать для него что угодно, притом прямо сейчас!
А у Ингиторы перехватило дух, на глазах снова заблестели слезы – конунг заговорил о том же, о чем так сладко и так больно думалось ей самой! Эта честь, завидная и заслуженная, была для нее ножом в груди: отца ее так любят и ценят, но его больше нет! Заново вспомнив об этом, она ощутила себя такой одинокой на этом пиру и такой несчастной!
– Я… У меня нет поручения от моего отца к тебе, конунг! – отрывисто, с усилием подавляя желание заплакать, ответила она. – Но… если ты готов выслушать, я расскажу тебе… с чем я приехала…
Все увидели ее изменившееся лицо; Эгвальд ярл, с тревогой глядя на нее, невольно поднялся на ноги, но опомнился и снова сел.
– Да, конечно! – Хеймир конунг тоже понял, что следует ожидать печальных вестей. Иначе едва ли молодая девушка в одиночестве пустилась бы в путь по морю перед самым началом зимы.
Ингитора встала. Она уже овладела собой и держала в мыслях отца, того, который пришел к ней на кургане. «Волшебная косточка» с тремя Рунами Волшбы висела у нее на груди и сейчас, перенесенная со старой застежки на новую. И Ингитора в третий раз начала свою поминальную песнь:
Деву Битв отправил Один
В дольний край на бой недолгий:
Взять велел бойца в палаты —
Благ приказ тот Бога Власти!
Ее длинную песнь слушали с вниманием и тревожным изумлением, в гриднице стояла тишина. Сам Хеймир конунг не сводил глаз с Ингиторы, и лицо его стало суровым.
– Неужели все так и было? – спросил он, когда Ингитора замолчала. – Неужели Скельвир хёвдинг погиб? И его убийца – конунг фьяллей? Торвард Рваная Щека? Здесь нет никакой ошибки?
– Все это так, – ответила Ингитора. – Все правда до последнего слова. Ты можешь спросить людей из дружины моего отца, которые присутствовали при этом и все видели своими глазами!
Бьярни, Асвард и другие тоже находились в гриднице. Конунг велел им говорить; смущенные такой честью, они поначалу растерялись, но потом взяли себя в руки, и Бьярни кормчий даже заслужил небольшое серебряное обручье в награду за ясный и связный рассказ. Все гости пришли в изумление: свидетельствам нельзя было не верить, но вся эта история с беспричинным, да еще ночным нападением конунга фьяллей на человека, который ничуть с ним не враждовал, выглядела необъяснимой.
– Таким образом, конунг, земли и добро моего отца остались без хозяина, – сказала Ингитора. – У моего отца нет ни сына, ни брата, ни другого родича-мужчины, есть только я. От тебя зависит решение, кому достанется наследство моего отца. Позволишь ли ты мне владеть нашими наследственными землями или предпочтешь забрать их себе, выделив мне треть имущества в приданое, как положено по закону?
– У меня нет причин сомневаться в твоем праве и способности владеть наследственными землями! – сказал Хеймир конунг. – Как я знаю, происхождение твоей матери и ее брак со Скельвиром хёвдингом не вызывают никаких сомнений. При всех знатных и свободных людях, присутствующих здесь, я объявляю все, чем владел Скельвир хёвдинг, будь то земля, постройки, угодья, скот, рабы, движимое имущество, собственностью его дочери йомфру Ингиторы. Но я надеюсь, ты еще нескоро покинешь меня и погостишь в моем доме до весны.
– Я рада принять твое приглашение, конунг! – ответила Ингитора, которую даже при таком благоприятном решении не очень-то тянуло домой. – Я с удовольствием останусь, чтобы провести у тебя зиму, это радость и честь для меня.
И на лице Эгвальда ярла, как многие заметили, при этих словах появилась широкая счастливая улыбка.
Но это было еще не все, чем гостья Хеймира конунга собиралась удивить Эльвенэс. «Медведя» под предводительством Бьярни и со всей дружиной она отправила домой, чтобы известить мать и всю округу о решении конунга, а сама со всем почетом устроилась в девичьей, где жила со своими служанками йомфру Вальборг. Кюна Аста не вникала в дела мужчин и бо2льшую часть времени тоже проводила здесь. В девичьей всегда царили шум и оживление: не меньше двух десятков девушек и женщин, от знатных жен ярлов, родственниц конунга, до заморских пленниц-рабынь, сидели на длинных скамьях вдоль стен, увешанных разноцветными коврами. На каждом из ковров искусные мастерицы выткали события того или иного сказания, так что по ним можно было изучать прошлое мира. Кюна Аста любила рукодельничать, и ее девушки тоже занимались делом: у всех имелись прялки с охапками чесаной шерсти, в конце просторного покоя располагалось сразу три больших ткацких стана и три маленьких ручных станочка для плетения тесьмы и поясов. Вертелись веретена, челноки сновали из стороны в сторону, иглы ныряли в полотно, но и языки у девушек работали не меньше, а у кое-кого и больше, чем руки. Сама кюна сидела с шитьем в руках, но подавать девушкам пример была способна с большой натяжкой: поговорить она любила не меньше других и слишком часто, заслушавшись, забывала о работе. Здесь толковались сны, обсуждались приметы погоды и урожая, перебирались новости, рассказывались разные житейские истории, от свежих до совсем замшелых. Кто в Эльвенэсе за кем ухаживает, кто в кого влюблен, кто на кого как посмотрел, кто чем болен и как его лечат, какие товары куда привезли и почем продают – все это занимало кюну Асту не меньше, чем любую из ее рабынь. Новостей всегда находилось немало, ведь Эльвенэс – большое поселение. Когда домашние новости кончались, кюна Аста непременно посылала зазвать кого-нибудь из торговых гостей, чтобы рассказал о далеких землях.
Но все же какая-то работа была в руках у каждой, и только Ингитора играла с маленьким рыжим щенком, который развалился брюшком вверх у нее на коленях. Вчера она упомянула, что любит собак, и сегодня утром Эгвальд ярл торжественно вручил ей этого щенка (подобранного под цвет ее собственных волос, как успел пошутить Велейв ярл).
– Тебе не скучно, йомфру Ингитора? – окликнула ее Вальборг, стоявшая возле ткацкого стана. – Хочешь, я дам тебе полотна – у меня есть хороший лен, и Рагнебьерг поможет тебе скроить рубашку, она мастерица кроить.
За несколько прошедших дней Ингитора пригляделась к ней и уже знала, что та собой представляет. Вальборг была невысока ростом, но стройна и держалась с величавой гордостью, каждое ее движение дышало сдержанным благородством, рассчитанным и уместным. Всем прочим цветам Вальборг предпочитала голубой, и небесно-голубая рубаха из тонкого льняного полотна замечательно подходила к ее волосам, к нежной белой коже, а любое платье, даже из простой серой шерсти, как сегодня, благодаря возвышенному благородству всего ее облика на ней казалось нарядным. Ее светлые волосы, мягкие и пушистые, были разобраны на тонкий прямой пробор и красивыми волнами спускались вдоль ее щек на плечи и грудь, большие серо-голубые глаза обрамлялись длинными черными ресницами, а черные брови, более широкие с внутреннего конца, придавали взгляду требовательную зоркость ловчей птицы. Йомфру Вальборг обладала прекрасными зубами, но улыбалась редко и обычно хранила серьезный вид. Про нее говорили, что она строга и добра, но Ингитора в душе считала, что такой красивой восемнадцатилетней девице подошло бы поменьше строгости и побольше доброты. Некоторую надменность дочери конунга еще можно было простить, но ее невозмутимость, рассудительность, деловитость, четкое сознание, что пристало, а что не пристало тому или другому человеку, засушивали, замораживали девушек, так что даже сама кюна Аста дышала свободнее, когда ее дочери не оказывалось рядом.
Подвязывая какую-то нитку, Вальборг так смотрела на Ингитору, словно ее вопрос был испытанием. Свое полотно она только начала, но уже хорошо просматривался красивый тонкий узор, сплетенный из нитей пяти или шести разных цветов.
– Нет. – Ингитора улыбнулась, накрыв ладонью мордочку щенка, который силился раскрыть маленькую пасть так широко, чтобы захватить зубками ее ладонь. – Благодарю тебя, но шить рубашек я не буду.
– Почему? – Сама кюна с любопытством посмотрела на нее.
Ингитора ответила:
Мне забав искать некстати,
Стан и прялку прочь отброшу,
Шить не мило липе меда:
Мести жду за смерть отцову.
– Я дала обет не заниматься женскими работами, не шить, не прясть, не ткать, пока смерть моего отца не будет отомщена! – пояснила она в ответ на удивленные взгляды женщин. – Раз уж у моего отца нет других наследников, кроме меня, то мне надлежит позаботиться о том, чтобы честь нашего рода была восстановлена.
– Ну-у… – удивленно протянула кюна Аста. – Это все-таки… Все-таки слишком! Я понимаю, раз конунг оставил за тобой наследство, значит… Нет, но все же это странно! Я никогда не слышала, чтобы женщины мстили! Это разве что в сагах!
– А все-таки в этом есть что-то привлекательное – жить не так, как все! – сказала йомфру Стейннрид, внучка Аудольва Медвежонка, который когда-то, много лет назад, был воспитателем юного Хеймира конунга.
Йомфру Стейннрид, красивая и умная девушка, высокого роста, отличалась смелым и независимым нравом. Ингитора подозревала, что она тоже не любит невозмутимую йомфру Вальборг, и оттого сама испытывала к ней дружеское чувство.
– Подумайте, ну что нас всех ожидает? – продолжала Стейннрид. – Замужество и… и еще раз замужество, возня с детьми, возня с челядью и хозяйством. Появятся дети – будешь с ними заниматься, а потом оглянешься этак лет через пятнадцать – молодость уже прошла, и спросишь себя: а что я видела в жизни, кроме прялок, котлов и пеленок? Мужчины и по морям ходят, видят разные земли, и сражаются, и в гости ездят – а ты сиди как главная над рабами, но тоже на цепи! Будь ты дочь конунга или рабыня – прялка у всех работает одинаково, а вся разница в том, какой хлеб будешь есть – из чистой муки или пополам с сосновой корой.
– Это очень значительная разница! – мудро заметила фру Сванхильд. – Ты не видела этого, Стейни, а я помню голодный год лет двадцать пять назад. Тогда и я тоже ела хлеб из коры, и не хотелось бы мне поесть его снова!
– Ерунда! – Стейннрид отмахнулась. – Вот все тут только и мечтают, как бы замуж выйти, как будто после этого мир перевернется и «станут хлеба вырастать без посевов»![19] Большое же разочарование нас всех ждет! И с покрывалом на голове будешь вот так же сидеть возле этой же прялки!
– Каждая женщина должна выйти замуж! – укорила ее сама кюна Аста, которая совершенно не имела привычки вникать в чужой ход рассуждений. – Иначе откуда же браться новым людям?
– Нет ничего хорошего в том, чтобы забывать свой долг, – заметила йомфру Вальборг. – А долг каждой женщины – быть хозяйкой своего дома, женой своего мужа и матерью своих детей. Для сочинения стихов и даже для… для мести есть мужчины.
– Обычно они есть! – воскликнула Ингитора. – А если их нет, тогда что делать? Вот ты, йомфру Вальборг, как бы ты поступила, если бы твоего отца предательски убили, а у тебя не было ни одного брата, ни одного мужчины-родича?
– Я исполняла бы свой долг.
– Каким же образом?
– Я вышла бы замуж, родила бы сыновей и воспитала их в сознании их долга. А их долгом было бы отомстить за деда. У тебя есть приданое, прекрасная богатая усадьба, и найти достойного жениха для тебя теперь не составит труда. У Хеймира конунга много доблестных ярлов!
Ингитора вспомнила поминальный пир: йомфру Вальборг мыслила примерно как Фасти хёльд и его говорливая мамаша, с той поправкой, что и подвиг, и плата за него ей виделись покрупнее.
– А если враг до тех пор не доживет? – усмехнулась Ингитора, вспомнив насмешки веселого Видрира хёльда. – Ведь рожать и растить сыновей – это лет двадцать!
– Не двадцать, а двенадцать. Тринадцать, – поправилась Вальборг, прибавив первый год до рождения ребенка. – Через двенадцать лет сын получит право мести.
– Сохрани тебя дисы, не пошлешь же ты двенадцатилетнего сына на это чудовище! – в ужасе воскликнула кюна Аста. – Чтобы его там сразу убили! Вы тоже, нашли о чем говорить! Я прямо как будто на тинге оказалась! Что вам за дело до этих ужасов? Лучше пусть фру Сванхильд нам расскажет про своих новых коров. Ей привезли четырех коров с острова Эриу. Правда ли, что они дают так много молока?
Ингитора молчала, медленно поглаживая щенка, но сердце ее сильно билось, и она совершенно не слышала, как там у фру Сванхильд идут дела с новыми коровами. «Какое вам дело до этих ужасов!» Бедняжка кюна даже не уловила, о чем они говорят! А они-то очень хорошо это знали. Ингитора говорила о чести своего рода, а Вальборг – о своем родном брате Эгвальде. Она не упустила тех взглядов, которые Эгвальд ярл неизменно посылал Ингиторе; не упустила, что ни с кем из ее девушек Эгвальд не сидит рядом так помногу и не разговаривает с таким оживлением. И Вальборг заподозрила, что Ингитора хочет найти мстителя в нем. Ингитора же задумала совсем другое, но пока не спешила знакомить со своими замыслами йомфру Вальборг.
Но раскрыть их привелось скоро, тем же вечером.
– До меня дошли вести, что ты, йомфру Ингитора, хочешь все же отомстить за твоего отца и потому дала обет не заниматься женскими работами, пока месть не свершится! – сказал ей Хеймир конунг на вечернем пиру. – Это правда?
– Да, конунг, это правда.
– Такая решимость и сознание своего долга, конечно, достойны дочери твоего отца. Но, наверное, ты не сочтешь меня излишне любопытным, если я спрошу, как ты думаешь осуществить твою месть? Должно быть, ты хочешь найти себе мужа, который сделает это?
– Нет, конунг, я не думаю о замужестве, – ответила Ингитора. – Дух моего отца, когда я говорила с ним в полночь на его кургане, сказал мне: «Сражайся тем оружием, которое родилось вместе с тобой». И я буду разить врага тем оружием, которое дали мне боги. Посмотрим, хорошо ли Торвард конунг будет себя чувствовать и пойдет ли ему впрок его злодеяние, если люди услышат, например, такое:
Ведьмы сын кровавый
К волку род возводит:
Мало смел отец был —
Меч в горах украден!
В мрак и тьму окутан
Скачет в битву – скальда
Речь правдива – рыщет,
Грозный, ищет крови.
– Я понял тебя! – Хеймир конунг кивнул среди общего изумленного гудения. – Да, это сильное оружие! Как «песнь славы» прибавляет силы и удачи, так «песнь позора» отнимает их. Если твои «песни позора» будут так же сильны, как хвалебные, то врагу твоему придется плохо. Хоть он и один из сильнейших воинов Морского Пути и даже мой старший сын, Хельги ярл, не смог одолеть его, когда они мерились силами на свадьбе у Альмара Тростинки, конунга барскугов, – тому уж почти пять лет, – а ты молодая девушка, неспособная поднять меч, все же ему непоздоровится. И то, что ты в числе его врагов, он будет вынужден считать большим несчастьем! А я еще раз радуюсь, что среди моих зимних гостей есть такая выдающаяся женщина!
– Ты прав, конунг! – поддержал его Рингольд ярл, муж фру Сванхильд. – Если бы я услышал, что слабая женщина смеет бросать вызов не кому-нибудь, а Торварду, конунгу фьяллей, я просто не поверил бы! Это подвиг, достойный валькирии!
– Йомфру Ингитора и есть настоящая валькирия! – пылко воскликнул Эгвальд ярл. – И для нас большая честь, что она согласилась провести у нас зиму!
С этих пор никто уже не предлагал Ингиторе шить или ткать, но недостатка в платьях или рубашках она в эту зиму не испытывала, поскольку и в дальнейшем получала дорогие подарки от конунга и кюны за каждую новую песнь, а складывать песни для нее не составляло особого труда.