Торвард слушал ее, нахмурив брови, пытаясь уловить этот причудливый ход рассуждений, но сейчас ему было не до того. Наклонившись, он поцеловал Ингитору, словно исполнял некую важную часть обряда, и вслед за своим противником прошел за цепочку стоячих камней.
Принесли жертву: Торвард и Бергвид длинными шестами столкнули с обрыва оглушенного жеребца. Все отошли с площадки, оставив на ней только двух противников и двух хирдманов, Регне и какого-то квитта, державших запасные щиты, поскольку по условиям их разрешалось заменить дважды. Доспех и шлем на поединке не дозволялись, и Бергвид снял свое снаряжение. Сбросив плащ, Торвард безотчетно дергал ворот рубахи: дух его кипел и требовал свободы, так что даже одежда мешала.
Она заняли места внутри рунделя, широкого круга из белых камней, в котором веками разводился священный огонь и освящалась жертва. Теперь жертвой богам станет один из них. Ингитора и Хильда остались возле валунов, ограждавших вход на площадку. Покосившись на бывшую подругу, которая и сегодня нарядилась в яркие шелка с чужого плеча и была увешана золотом, Ингитора вспомнила любимые саги: в час гибели каждого из героев древности при нем всегда есть женщина, валькирия или та, что заменяет ее, чтобы открыть герою ворота вечной славы… Хильда в ответ бросила на Ингитору враждебный взгляд, который та приписала не столько поединку, сколько простой женской ревности, неприязни к счастливой сопернице, хотя для этого сейчас было не время. Да, обе они по-своему напоминали валькирий, но Ингитора уже давно тяготилась этим.
Торвард что-то крикнул, призывая противника напасть, добавил несколько эриннских слов, не в силах больше сдерживать нетерпение и досаду. Бергвид бросился на него и ударил мечом по подставленному щиту; Торвард мгновенно ударил в ответ, и Бергвид едва успел спрятаться за щит, одновременно возвращая руку с мечом. Обмен быстрыми и частыми ударами продолжался, и сразу стало видно, насколько быстрее и легче двигается Торвард. Его преимущество в росте, в силе, в выучке было очевидно; он был быстр, ловок, опытен, мгновенно перемещался по площадке и нападал с той стороны, откуда его не ждали, причем легко угадывал каждый выпад Бергвида, точно видел весь ход дела вперед. И казалось, что все это не стоит ему особых усилий, что это не более чем танец, но священный танец в честь бога-воина. Бергвиду каждое движение давалось с трудом, как будто собственное тело его тяготило, а Торварду, наоборот, приносило облегчение, выпуская наружу все то, что давно в нем копилось и переполняло жилы. Его воодушевляло сознание, что непримиримый и неуловимый враг наконец-то на острие его меча, того меча, который не упускает побед, и теперь Бергвид не мог исчезнуть, обернуться кем-то другим, как бывало раньше. Тюр, Бог-Воин, с которым Торвард вел свой безмолвный разговор, ответил ему; сила Тюра вошла в него и струилась в крови, одушевляя его стихией Могущества по Праву. Тюр был его верным союзником: всю жизнь Торвард сын Торбранда выращивал его в себе. В возрасте трех лет он получил деревянный меч, в семь – железный, но тупой, в двенадцать – облегченный, но острый и способный наносить смертельные раны. Всю жизнь он дрался, зная, что победная сила – только в его собственных руках, и даже теперь, когда к нему пришел Дракон Битвы, он уже не мог отвыкнуть от этого сознания. Его собственная внутренняя сила изливалась мощным потоком, и Дракон Битвы лишь прокладывал ей дорогу. Оружие приходит к сильным…
Дракон Битвы сверкал над площадкой, от каждого удара наливаясь все более ярким блеском. Люди заметили это, и над святилищем стали раздаваться изумленные голоса. Ингитора смотрела, замирая от восторженной жути; в первый раз она увидела Торварда в настоящем бою. Это было не то, что в поединках с собственными хирдманами, которые она привыкла наблюдать всякий день: здесь каждое его движение, одушевленное жаждой крови, внушало священный ужас. Он перестал быть собой и стал воплощением Тюра, которого не зовут миротворцем. Это было прекрасно, так что захватывало дух; и это было страшно, так что хотелось отвернуться и не смотреть. Каждый удар сердца разрывал ей грудь. Час настал. Сейчас она получит голову. Она уже не помнила, что когда-то хотела голову Торварда; сейчас Торвард в ее глазах воплощал ту благословенную мстящую силу, которой ей так не хватало и которая теперь наконец-то покончит со злом ее судьбы. Она получит голову Бергвида, и это будет голова истинного виновника смерти Скельвира хёвдинга. Ей вспоминалось, как по земле, сминая вереск, катался огромный свирепый волк, и в одном клубке с ним мелькали то руки, то голова Торварда, а она ждала конца, зная, что конец у них с Торвардом будет один на двоих. Сейчас она видела продолжение той же схватки, но самое тяжелое уже осталось позади.
Бергвид уже выдохся и разгорячился, дышал хрипло, а горящие ненавистью глаза его смотрели и не видели. С хриплым криком, похожим на рев, он снова и снова бросался на Торварда, словно пытался смести его самой силой своей ярости, и не видел, что эта слепая ярость только мешает ему. Вот он нанес удар, Торвард подставил изрубленный щит, и меч Бергвида застрял в нем. И все, кто смотрел на них, вскрикнули единой грудью: всех пронзило единое чувство – это конец. Бергвид еще мог бы, выпустив меч, взять у хирдмана секиру, которую тот держал наготове рукоятью вперед, но Торвард не дал ему времени на это. Он резко рванул щит вниз, заставляя противника пригнуться, а сам в то же мгновение нанес ему точный удар по шее.
Бергвид упал и больше не шевельнулся.
Вся толпа за камнями святилища издала единой глубокий полувскрик-полувздох. На площадке, там, где только что было двое, теперь остался один. Торвард стоял, опустив меч и глядя на что-то темное, лежащее возле его ног – один, как бог, победивший змея Бездны и готовый творить новый мир.
А потом толпа дрогнула, зашевелилась, кто-то побежал на площадку, кто-то кинулся прочь, разносить великую новость по округе. Поднялся шум, сам воздух, камни святилища и вода озера кричали: «Бергвид сын Стюрмира убит!» Фьялли окружили Торварда; он стоял, опустив меч и согнув плечи, словно под тяжестью огромного завершенного дела, которая почему-то острее всего ощущается именно тогда, когда дело доведено до конца. Этот последний удар был словно узел, связавший и оборвавший все те наполнявшие его потоки силы; этим ударом Торвард перерубил связь между собой и божеством и снова встал на собственные ноги. Бог уходил назад в небо, а человек возвращался на землю, и ему приходилось опять привыкать к ее тяжести.
* * *
Бергвид сын Стюрмира, морской конунг, так долго бывший проклятьем Морского Пути, лежал на боку, нелепо скрючившись, и кровь его растекалась по площадке святилища. Больше тридцати лет назад его старший брат по отцу, Вильмунд ярл, был принесен Торбрандом конунгом в жертву Одину, и вот теперь история повторилась на новом уровне, что неизбежно, как неизбежна и сама повторяемость. Он лежал в священном круге из белых камней, и смерть его была достойна конунга. А Бергвид, при всех его многочисленных недостатках, во всем его мстительном безумии все же мог быть назван истинным конунгом, не сумевшим одолеть свою злую судьбу.
Ингитора сделала шаг вперед: ее мутило от этого зрелища, но что-то тянуло туда, тянуло, словно она была обязана заглянуть наконец в лицо своей судьбе. Люди расступились: теперь над телом Бергвида с разных сторон стояли двое, она и Торвард.
– Дарю! – с жесткой насмешкой произнес он и носком башмака слегка толкнул голову Бергвида. – Вот то, что я тебе обещал.
Ингитора молчала: она дрожала, ее продували тысячи ледяных ветров, как будто все то зло, что нес в себе Бергвид, теперь высвободилось из его жил вместе с кровью и тяжелой волной поднимается над озером Фрейра. Сам воздух был полон пагубным ядом, который все они вдыхали. Ей хотелось обнять Торварда, почувствовать его живое тепло, но она не смела к нему прикоснуться, все еще видя в нем то, мощное и прекрасное, но пугающе-чуждое существо.
А вокруг них уже звучал оживленный говор: фьялли и квитты собирались все более плотной толпой, каждый хотел увидеть тело. Все осознавали значение свершившегося события, и значение это было так огромно, что даже тело Бергвида с кровавой лужей возле плеча и головы не помогало сразу поверить, что это действительно наконец произошло.
– Теперь надо бы его голову отрубить и приложить к ляжкам! – советовал предусмотрительный Сигвальд ярл.
– Думаешь, из могилы будет выходить?
– Да уж кому выходить, как не ему? Он и при жизни-то был…
– Оборотень!
– Ведьмино отродье!
– Нет, – сказал вдруг Торвард, и все голоса разом смолкли. – Сын ведьмы – это я. Куда ему до меня!
Он усмехнулся, словно вспомнил, в чем еще превосходил поверженного противника. Бергвид пользовался помощью Дагейды, но Торвард ведь был ее единоутробным братом. Благодаря родству с Хёрдис в его крови текла сила Стоячих Камней, и при встрече с этой силой качества Дракона Битвы приобрели мощь и размах, каких не имели в руках Торбранда конунга. И сейчас Торвард все это осознал. Впервые в жизни он сам, вслух и при народе, повторил то, в чем его обвиняли и что было правдой, но теперь он впервые не стыдился, а гордился этим. Это было его врожденное свойство, которого незачем стыдиться: это сделало его таким, какой он есть, и обеспечило ему сегодняшнюю победу. Прозвище «сын ведьмы», знак его проклятия, сейчас стало знаком славы; он достиг той черты, за которой из слабости извлекают силу, и отныне чувствовал себя всемогущим.
– Что-то блестит. – Аринлейв пригляделся к телу, потом наклонился и подцепил какую-то цепочку.
В его руке покачивались бусы – обыкновенные бусы из зеленого стекла, обильно политые кровью, что было, в общем-то, весьма необычно для мирного женского украшения не из самых дорогих. Бусы кюны Даллы.
– С чего бы он стал такую дрянь носить? – с подозрением их осматривая, сказал Халльмунд. – Должно быть, у них есть какие-то чудесные свойства. Их нельзя давать ему с собой на тот свет.
Ингитора грустно кивнула:
– Да уж, Халльмунд ярл! Это бусы его матери, и они поистине волшебные. Ты можешь поверить, что у него тоже была мать? Это – память о ней. Наверное, их захочет взять себе йомфру Хильда.
Фьялли обернулись, отыскивая сестру павшего. Толпа раздалась, Хильда медленно подошла, и лицо ее, с заломленными бровями и плотно сжатыми губами, было скорбно и торжественно-прекрасно, как у настоящей валькирии.
– Пропустите меня к нему! – ни на кого не глядя, пропела она и плавно опустилась на колени возле тела.
Искренним или наигранным было ее горе, но эту, последнюю и самую лучшую возможность пожить немного в саге она использовала как нельзя лучше и держалась сейчас с благородством, достойным женщины знатного рода. И Ингитора, вздохнув, простила ей происшествие прошлого лета: в конце концов, Торвард сам был живой сагой, и стоит ли строго судить бедняжку за желание приобщиться к этой великолепной, яркой, захватывающей саге – хотя бы телом…
Торвард покосился на Хильду, тоже что-то такое вспомнил, лицо его несколько смягчилось и ожило.
– Пойдемте отсюда! – устало сказал он и взял Ингитору за плечо. Сейчас его рука показалась ей очень тяжелой: дух Тюра медленно остывал в нем. – Пусть она сама о нем позаботится.
Ворота Конунгагорда теперь были открыты, и фьялли заняли усадьбу. По обычаю, все имущество побежденного принадлежит победителю, и конунг фьяллей теперь мог располагаться в этом доме, как у себя. Хирдманов Бергвида, которые еще не разбежались, пока что загнали в дружинные и гостевые дома, чтобы потом решить, что с ними делать.
Фьялли рассыпались по усадьбе, открывали сундуки и кладовки. Весь Морской Путь верил, что за годы своего владычества Бергвид скопил огромные богатства, а где же им быть, как не здесь? Все ценное, что удавалось найти, с торжеством несли к Торварду, но никаких «сокровищ Фафнира» он не увидел: ведь все эти годы Бергвиду приходилось содержать большую дружину и раздавать подарки людям, которые оказывали ему ту или иную помощь. Неудивительно, что от захваченных на море богатств в сундуках оседало не много, и Ингитора, еще со слов фру Хильдвины помня об этих обстоятельствах, даже удивлялась, когда приносили и клали перед ними какую-то действительно дорогую или золотую вещь.
Но кое-что все-таки находилось в сундуках, окованных тяжелыми железными полосами, стоявших в хозяйском спальном покойчике, и в кладовых за надежными дверями. Круглые серебряные чаши с узорным ободком по верхнему внешнему краю и с причудливым драконом на позолоченном дне, который насмешливо глянет на тебя узкими глазами, когда пиво будет выпито, и ты не поймешь, не мерещится ли тебе усмешка его длинной морды; узорные шкатулки из резного дерева, отделанные полосками золота, серебра, белой гладкой кости. Серебро наполняло сундук: тут лежало бесчисленное множество перстней, обручий, подвесок, пряжек, застежек, целых или разрубленных, с узорами по вкусам сэвейгов, уладов, бьярров, говорлинов, придайнитов, более-менее знакомого или совсем неожиданного вида. В оружейной, под которую был отведен просторный дом, толпились фьялли и рассматривали мечи, копья, секиры, оживленно обсуждали их качество, пробовали остроту и прочность стали, рассматривали руны на клинках и любовались красотой отделки. Ингиторе предъявили целый ворох дорогой женской одежды, но она, догадываясь о происхождении этих вещей, брезгливо сморщилась и не пожелала даже рассмотреть их получше.
Нашлось здесь и золото, хотя не очень много. Особенно выделялись две вещи: питьевой рог длиной в локоть, сплошь покрытый сложным узором из сражающихся фигурок, и женское ожерелье с подвесками. Увидев рог, Ингитора даже побледнела от волнения, разглядывая тонкие человеческие фигурки, с длинными копьями в руках, украшенные рогами и хвостом – похожие узоры ей встречались только на самых старых поминальных камнях.
– «Я-Ха-ра-ба-на-из-ро-да-Гле-уг-и-ров-рог-сот-во-рил», – с трудом разбирая старинные письмена и иногда замирая в раздумье, как понять ту или иную совмещенную руну, прочитала Ингитора. – Ему века три, а то и все четыре! И по-моему, это вещь из кургана!
Ожерелье Торвард, прикинув на руке его вес, сразу надел на шею Ингиторе, и ее пробрала смутная дрожь, когда она ощутила тяжесть и холод этого «пламени моря». Никакой радости от подарка она не испытала: в этом доме все казалось нечистым.
В усадьбе нашлось немало скотины, и над всеми кострами на луговине теперь висели бараньи и свиные туши. В гриднице начался, как выразился Халльмунд, «пир вповалку» – ярлы и хирдманы, фьялли и квитты приходили, на ходу отрезали кусок мяса, выпивали пива, которое разливали перепуганные здешние служанки, говорили какие-то слова Торварду, который их не слышал, и уходили, чтобы дать место новым. Над всей просторной усадьбой висел шум, гул голосов, не утихающий с темнотой, в гриднице собеседникам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
Торвард выглядел неразговорчивым и усталым, словно одержанная славная победа, вместо того чтобы обрадовать, придавила его к земле. Он не получил на поединке ни царапины, но напряжение всех сил тела и духа теперь обернулось провалом.
– Ничего, ему сейчас надо напиться и забыться! – бормотал Халльмунд. – А завтра он проспится и будет как новый! В этом оборотне столько зла было, а он его, считай, на себя взял! Ничего, он справится! Я его знаю, я с ним всю жизнь. Я на два года старше, но один раз – мне пятнадцать было, а ему тринадцать – он меня мордой в снег положил, и я за него умру, с того дня и… и всегда!
Ингитора подходила к Торварду, сидевшему по привычке на хозяйском месте – месте Бергвида; ей хотелось помочь ему, хотя тут помочь было ничем нельзя. Даже на нее он сейчас смотрел устало и безразлично. Когда она поднялась к нему на ступеньки с кувшином, он подтянул ее к себе, поставил между колен, обнял и уткнулся лицом ей в грудь, так что она выронила кувшин и пиво потекло по полу. И вот тут Ингитора узнала, что раньше-то он всегда соизмерял силу своих рук с ее девической хрупкостью, потому что сейчас он находился не в том состоянии, чтобы об этом думать. Глаза его были закрыты, и сама Ингитора ему сейчас казалась не человеком, а просто подушкой, на которую удобно положить голову. Она и тревожилась за него, и боялась его, и обрадовалась, когда он ее отпустил.
Рабыня Гленне тем временем подняла тот кувшин и пошла с ним к бочке – на счастье захватчиков, пива в усадьбе оказался порядочный запас.
– Надо бы поискать чашу! – вспомнив, сказала Ингитора. – Чашу из серебра, на пару к Дракону Битвы! Она тоже в виде дракона, ее зовут Дракон Памяти. Я слышала, что она должна быть у Бергвида, Хильда рассказывала.
– Поищем! – согласился Халльмунд. – Сигвальд! Иди сюда! У тебя серебро – ты чашу в виде дракона не видел? А ты еще, йомфру, спрашивала про какую-то рабыню беременную, – вспомнил он, пока его младший брат припоминал захваченную в усадьбе посуду. – Она тебе еще нужна? Тогда иди гляди, мы всех собрали, кто тут был. Народу туча, хоть вези продавать! Женщины еще в хлеву сидят. Их тут много бегало, мы их позаперли по разным углам, чтобы не путались под ногами.
– Ох, да! Какой ты молодец, Халльмунд ярл! – Ингитора в порыве благодарности схватила его за руку, и Халльмунд, польщенный, ухмыльнулся в темную бороду. – Я совсем про нее забыла!
Вместе с Халльмундом, гремящим ключами, Ингитора пошла к хлеву. На охапках соломы и прямо на полу здесь сидели и лежали женщины, дети, рабы – все напуганные, женщины плакали. Конечно, Бергвид был не самым приятным хозяином в Морском Пути, но это был их хозяин, они привыкли к нему, а теперь их ожидал рабский рынок Винденэса, больше ничего. Увидев вооруженных людей, они зарыдали громче. Фьялли обходили хлев, заставляли каждую повернуться и освещали факелом лицо, чтобы Ингитора могла разглядеть. Под крики и плач она осмотрела десятки заплаканных женских лиц, но Одды не нашла, а на вопросы ей отвечали только причитаниями и слезами.
– Ее здесь нет! – говорила Ингитора Халльмунду, который искал вместе с ней и надежную преданность которого она в этот день вполне оценила. – Где же она может быть? Ее нужно найти, непременно найти! Может быть, Бергвид заранее отослал ее из усадьбы? Как ты думаешь?
– Да куда же он ее отошлет? Может, спросить у Хильды?
– Здесь близко еще несколько усадеб – поискать бы там! – предложил Аринлейв. – Хочешь, йомфру, я с моими ребятами поищу?
– Да, поищи! – Ингитора обрадовалась. И не меньше этого дельного совета ее обрадовала готовность фьяллей помогать ей.
– А ты шла бы отдыхать, йомфру! – присоветовал Халльмунд. – Я уже твоей служанке сказал, она тебе постель приготовит. Там, в покойчике – в девичьей здешнего народу набито, не можешь же ты с ними спать! Я людей снаружи поставлю. Если хочешь, у порога кого-нибудь положу. Вон, Регне, он у нас парень смирный, к твоей девке ночью приставать не будет.
– Но Одду, если найдут, надо устроить в девичьей! И приставить к ней какую-нибудь бабку, лекарку – надо кого-то найти. Ей может стать плохо.
– Найдем. Тут бабок всяких полным-полно.
– Ой, смотри, смотри! – вдруг закричали хирдманы со двора. – Призрак! Тор и Мйольнир!
Ингитору пронзил холодный ужас – при слове «призрак» ей сразу представился Бергвид: мертвый, сияющий синим потусторонним светом, окровавленный, вроде Кара Колдуна, о котором ей уже рассказывал и Торвард, и Халльмунд, и другие, бывшие с ним тогда на Остром мысу. Напрасно они предоставили Хильде заботы о теле: к этому телу следовало отнестись внимательнее! Его надо было сжечь еще до наступления темноты!
Туча тревожных мыслей вилась в голове Ингитора, но Халльмунд уже бросился наружу, и она побежала за ним, стремясь скорее увидеть опасность и сжимая в кулаке свою «волшебную косточку». Подвески нового ожерелья на бегу тяжело били ее по груди и плечам.
На темном дворе возле стены хозяйского дома мягко сияло пятно бледно-голубоватого света. Оно оказалось меньше и бледнее, чем Ингитора ожидала увидеть, и она застыла, больше от неожиданности, чем от испуга, а потом с тихим криком прижалась спиной к плечу Халльмунда, который заботливо поддержал ее.
Это был не Бергвид. В сияющем пятне света она ясно различала фигуру подростка, почти мальчика, лет тринадцати, с копьем в руке. Она увидела знакомое лицо, светлые кудряшки надо лбом – перед ней стоял Гейр, сын Траина Одноногого и Асгерд из усадьбы Льюнгвэлир. И тут же позади нее охнул Халльмунд – он узнал копье, знакомое ему Жало, копье Ормкеля Неспящего Глаза.
– Гейр! – чуть слышно выдохнула Ингитора.
Он казался знакомым – и невообразимым здесь, так далеко от дома! Она смотрела и не верила глазам, смотрела и не понимала, как здесь, в конце такой длинной и сложной дороги, мог оказаться кусочек Льюнгвэлира – того, старого, несуществующего уже Льюнгвэлира, в котором еще был отец… Призрак…
Бросив на нее один долгий взгляд, мальчик с копьем исчез. Ингитора как во сне шагнула к тому месту, где он стоял. Ее протянутые руки коснулись дверного косяка. Халльмунд торопливо поднес туда факел, и стала видна дверь в кладовку.
– Он оттуда, что ли, появился? – шепнул кто-то сзади.
– Нет, похоже, он хотел что-то нам показать.
Дверь оказалась заперта снаружи; возможно, ключ от нее висел в толстой связке в руках у Халльмунда, но искать его не хватило терпения: под руками кстати оказался топор, и вскоре замок сбили. Распахнув дверь, Халльмунд первым шагнул в темноту, в одной руке держа факел, а в другой меч. В кладовке громоздились мешки и стояло несколько бочек, а среди них сидели и лежали несколько человек из челяди Конунгагорда, второпях сюда загнанные.
– Э, да здесь еще человек шесть, не меньше! – воскликнул Халльмунд. – И женщины есть! Да, помню, Бьерн со Сторверком их сюда пихали, а я забыл! Ну-ка, красавица, повернись!
– Чего тебе надо? – враждебно ответил ему мужской голос, и чья-то темная фигура поднялась, загораживая женщину.
– Ну-ка, посторонись! Тебе вообще место не здесь, а в дружинном доме! Эй, ребята! Взять вот этого молодца, его к остальным! Ну, что у тебя тут за женщина? Мы ищем жену конунга!
– Это моя жена! – яростно ответил ему голос.
А Ингитора вдруг ахнула и отпихнула Халльмунда. Как она могла забыть!
Перед ними стоял Асвард Зоркий из Льюнгвэлира, Асвард Железо – с темными кругами ввалившихся глаз, со сжатыми кулаками, а на его похудевшем лице горела твердая решимость никого не пустить в тот темный угол, где пряталось какое-то человеческое существо.
– Асвард! – крикнула Ингитора.
Асвард повернулся на ее голос, вгляделся в дрожащем свете факела, на лице его враждебность сменилась изумлением.
– Асвард! – заговорила Ингитора. – Асвард, успокойся! Больше ничего с тобой не будет! Тебя никто не тронет!
– Йомфру! – выговорил Асвард, как будто не верил своим глазам. – Ты… Ты жива?
– Конечно, я живая! Почему же нет?
– Но тебя же сожрал волк Дагейды?
– Меня сожрал… Что ты, Асвард? Что с тобой, ты бредишь!
– Ты сбежала тогда ночью, но за тобой помчалась Дагейда. Потом говорили, что она догнала тебя и отдала на съедение своему волку. Чтобы другие не вздумали бегать от Бергвида…
– Да нет же, Асвард! Я жива!
Ингитора схватила Асварда за руку, чтобы он убедился.
– Халльмунд ярл, я знаю этого человека! – крикнула она, обернувшись. – Не надо его к остальным. Он пока будет при мне.
– Так ты кого искала? – не понял Халльмунд. – Его или женщину?
– Асвард! – Ингитора снова повернулась к хирдману. – Ты не знаешь, что с Оддой? Где она?
– Ты ищешь Одду? Зачем она тебе?
– Я хочу… – Это было слишком сложно, чтобы она могла так сразу это объяснить. – Я хочу найти ее, чтобы… Чтобы ее сын не повторил судьбы Бергвида. Чтобы он не мог сказать, что рожден быть конунгом, но продан в рабство. Нужно их найти.
– А Торвард конунг что об этом думает? – внезапно вспомнил Асвард. – Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену? Или как?
– Я… Я помирилась с ним, – ответила Ингитора. Это был первый раз, когда ей пришлось объяснять полный поворот своих чувств и стремлений, и она ощущала, как это трудно. – Он не виноват, Асвард. Убийцей моего отца и Гейра был не он. Скорее это был Бергвид и колдуны Тролленхольма. Короче, сама Квиттингская война. А мы с тобой кормили эту войну, то есть делали еще хуже. Но больше этого не будет.
Асвард подумал немного и вздохнул:
– Тогда я ошибся еще хуже, йомфру. Я… Ну, в общем, вот она.
Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле сжавшуюся фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду – та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Приоткрытый рот дышал резко и прерывисто.
– Ей плохо! – ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. – Одда, ты слышишь? – вполголоса позвала она.
– Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, – устало сказал позади нее Асвард. – Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.
– Что с ней?
– Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера – смотри, у нее ноги мокрые. Она хотела утопиться. Я ее тащил на берег, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом… Что это сын конунга, а … ну, в общем, то же самое, что и ты сказала.