[1] или у нас с тобой будет разное оружие. Ты выберешь себе любой меч и щит, а я щита вовсе не возьму и у меня будет тупой меч.

– Да ты меня считаешь ребенком! – Эгвальд снова оскорбился, поскольку тупым оружием бьются только дети младше двенадцати лет.

– Нет, я просто хочу уравнять наши силы. Не прикажешь же ты мне месяц сидеть взаперти, чтобы тоже начать шататься! – Торвард усмехнулся, и фьялли вокруг него засмеялись. Они еще не поняли, чего хочет добиться их конунг, но готовы были поддержать что угодно.

Эгвальд молчал, глядя ему в лицо, пытаясь понять, что задумал его противник, чего он ждет от этого поединка, то ли благородного, то ли просто нелепого. И Торвард добавил:

– Лекарка сказала, что тебя успокоит только моя кровь. Так ты получишь ее, если боги и удача на твоей стороне. Условимся так: если ты меня ранишь, то я побежден и отпускаю тебя и твоих людей безо всякого выкупа. А если ты пропустишь удар, который убил бы тебя, если бы мой меч был острым, значит, в той битве победа все равно предназначалась мне. И ты перестанешь строить из себя оскорбленную невинность, которую одолели злыми чарами.

Торвард говорил внешне спокойно, но его темные глаза блестели, выдавая, какую досаду ему причиняют эти обвинения, которые он не мог с чистой совестью отвергнуть.

– И больше слэтты не станут говорить, что я украл у вас победу с помощью «боевых оков» моей матери. Я даже свой амулет сниму, если хочешь. – Он вытащил из-под рубахи маленький кремневый молоточек, снял ремешок с шеи и передал Халльмунду. – Тебя проводят в оружейную, выберешь себе оружие. Если тебе надо еще еды, или пива, чего там – скажешь в усадьбе, все дадут. Ари, проводи Эгвальда ярла.

Эгвальда повели в Аскегорд, а Торвард с частью дружины пошел в Драконью рощу, где на поляне в самой середине лежал огромный, наполовину вросший в землю камень, который называли Поминальным Драконом. На поляне перед камнем проводились обряды священных годовых праздников, а в случае надобности она служила в Аскефьорде местом поединков. Круглые черные камни, которыми огораживали площадку, лежали кучей позади Поминального Дракона: ширина круга определялась условиями поединка. Желая облегчить дело ослабленному противнику, Торвард велел оставить места побольше, и хирдманы стали раскладывать камни по кругу. Лофт управитель с одним рабом притащили из усадьбы черного барашка.

Вскоре пришел Эгвальд ярл в сопровождении Аринлейва и с частью конунговой дружины. В оружейной он выбрал себе меч и щит: оба были слэттинской работы, из добычи последней же битвы. Изображение ворона с распростертыми крыльями украшало и рукоять меча, и умбон красного, с синими полосами, щита. Торвард на глаз прикинул вес меча: пожалуй, Эгвальд ярл несколько переоценил свои силы, но это его дело. Для самого Торварда принесли недавно откованный, с новой рукоятью, еще не заточенный меч и дали Эгвальду его осмотреть.

На поляне собирался народ: прослышав, что здесь затевается, весь Аскефьорд побросал дела и сбежался в Драконью рощу. Мужчины всякого рода и звания толпились вокруг отгороженного камнями пространства, женщины стояли кучками на опушке. В исходе поединка никто не сомневался, Эгвальда ярла жалели.

– Такой молодой! – приговаривала фру Хольмфрид. – И что ему дома не сиделось?

– Но ведь конунг не убьет его! – утешала ее фру Гледни. – Зато эти слэтты больше не будут!

– Что не будут?

– Да все!

Фру Сэла из Дымной Горы, сестра Аринлейва, подошла к Торварду, знаком велела ему нагнуться и покрепче затянула тесемку на его косе с правой стороны. Ее трехлетний сынишка Литил-Одд стоял рядом, внимательно глядя на конунга умными серыми глазами. Это немудрящее зрелище до крайности неприятно задело Эгвальда: он не знал, кто эта невысокая миловидная женщина, но в ее обращении с Торвардом было столько простоты и вместе с тем заботы, что его, Эгвальда, одиночество в толпе фьяллей стало ощутимо-болезненным.

– Говорят, что ты неуязвим для железа! – заметил Эгвальд, выискивая какой-то подвох в этом странном поединке, где ему давалось такое подозрительное преимущество. – Что твоя мать купала тебя в крови пещерного тролля и у тебя…

– И у меня есть только одно место на спине, куда прилип березовый листок и куда можно воткнуть копье![2] – насмешливо окончил Торвард. – Надо меньше слушать «лживые саги», Эгвальд ярл! Ну, что с тобой будешь делать!

С этими словами он расстегнул пояс и бросил его Регне, потом снял рубаху, подхваченную Сэлой, протянул руку Халльмунду и сделал пальцами требовательный знак. Эгвальд ничего не понимал, а Халльмунд понял: вытащив из ножен собственный нож, он подал его Торварду. Торвард поднес лезвие к своему предплечью и слегка провел по крупному, налитому силой мускулу: из неглубокого надреза на смуглой коже проступила красная кровавая полоска.

– Ну, убедился? – Торвард насмешливо глянул на противника, потом склонил голову и по-звериному лизнул порез. – Я уязвим для железа. Если тебе удастся сделать на мне еще хоть такую же царапину, то я признаю себя побежденным. Идет?

Эта легкость условий, чем-то обидная, еще больше усилила подозрение Эгвальда, что все здесь не так просто, и он молчал, мысленно стараясь найти подводный камень. Мощная полуобнаженная фигура его противника, несколько старых, заметных шрамов на груди, на плече, на боку, и длинный шрам на правой ладони, которую он протягивал Халльмунду за ножом, и эта легкость, с которой он показал свою кровь, это звериное зализывание раны приводило на ум мысли о берсерках. Торвард не был берсерком, ничего такого о нем не говорили, но от него веяло такой уверенной силой, что Эгвальд, несмотря на всю свою обиду, не мог подавить в душе робости, из-за которой злился еще сильнее.

Трое конунговых телохранителей, в цветных рубахах и с серебряными гривнами, стояли в первом ряду толпы и оценивающе рассматривали Эгвальда – сейчас они никак не помогут своему господину, но эти трое, нарочно выбранные по росту и силе под самого Торварда, выглядели как его продолжение, и из-за этого его сила казалась вчетверо больше человеческой. Скользнув взглядом по толпе, Эгвальд заметил, с каким выражением смотрят на Торварда женщины… И это окончательно отбило у него охоту смотреть по сторонам.

Отцовским ножом, сделанным из обломка Одинова копья, Торвард конунг перерезал горло барашку и обрызгал кровью священный камень и площадку поединка.

– Твой удар первый, – сказал он, когда оба противника заняли места друг против друга. – Ведь я вызвал тебя.

– Вот еще! – Эгвальд нашел в себе силы усмехнуться. – Я вызвал тебя еще с месяц назад. Опередить меня в этом тебе уже не удастся. Твой удар первый!

Не споря больше, Торвард ударил своим тупым мечом. Эгвальд подставил щит и покачнулся под тяжестью удара, но тут же разозлился на собственную слабость и ударил сам. Торвард встретил клинок и отвел вниз. Пробуя, много ли сил сохранил Эгвальд, Торвард не нападал на него, а только защищался, то отводил его клинок, но чаще просто уходил из-под удара, поскольку, полный сил и не обремененный щитом, двигался гораздо легче Эгвальда. Собственный щит вскоре стал казаться Эгвальду насмешкой перед смуглой обнаженной грудью Торварда, с которой был снят даже амулет-торсхаммер, только помехой, которую хотелось бросить, но он не бросал, боясь почувствовать себя беззащитным, и из-за этой боязни злился все сильнее. Выбранный им меч делался с каждым движением все тяжелее. Эгвальд уже дышал с трудом, а Торвард словно танцевал перед ним, и меч его скользил в воздухе, точно невесомый волшебный жезл. От его движений, шевеливших теплый летний воздух, Эгвальда овевали волны тепла, и казалось, что это тепло излучает сам его противник. Теперь ему стало ясно, откуда взялся слух о неуязвимости Торварда: сама его смелость, сама готовность подставить грудь под клинок и уверенность, что он ее не коснется, создавали впечатление, что ему нечего бояться.

Видя эту поляну, этот священный камень, вросший в землю и покрытый полустертыми рунами, и толпу поодаль, и, главное, Торварда с его смуглой кожей, с золотыми браслетами на обеих руках, с его завораживающей легкостью и силой движений, так что даже сражение выглядело танцем, – видя все это, Эгвальд не мог отделаться от впечатления, что уже начался священный праздник и ему тут предназначена участь жертвы. Казалось, их поединок – не более чем обряд, и тупой меч на самом деле у него, а его соперник, то ли дух, то ли божество, играет с ним, выбирает миг, чтобы нанести единственный верный удар. И он, почетный пленник, упадет, обливая Поминальный Дракон кровью жертвы, а все закричат и будут танцевать вокруг его тела священные заклинающие танцы… Видения теснились и сбивали с толку, голова кружилась, Эгвальд почти не отдавал себе отчета в своих движениях, и спасала его только привычка к оружию, не такая живая и прочная, как у Торварда, но все же вполне закрепленная многолетними упражнениями.

И люди вокруг площадки молчали, хотя обычно поединки сопровождаются шумным переживанием зрителей. Не только хирдманы, но и Хумре рыбак, прибежавший сюда прямо с мокрым ножом, которым чистил на берегу утренний улов, видел, что Торвард конунг бьется в четверть своих возможностей, и преимущество его было настолько очевидно, что самому Торварду очень быстро стало стыдно. Он тоже думал, что сидящий в сарае Эгвальд сохранил все-таки больше сил, тем более что упражняться там с собственными хирдманами ему ведь никто не мешал! По крайней мере, сам Торвард в таких условиях только этим бы и занимался. Но похоже, что сын Хеймира предпочитал мечтать о мести, вместо того чтобы готовиться к ней!

Это было нечестно. Решительно все, на что падал его взгляд – от Поминального Дракона до фру Сэлы с ее сынишкой, сама земля под ногами, неровная линия дальних гор на другом берегу фьорда, – все было частью его и давало ему опору, точно тысячи корней. Эта поляна, на которой его предки веками приносили жертвы, словно держала его на ладони и вливала в его жилы жар всей той жертвенной крови, что священный камень впитывал в себя со времен конунга Торгъерда. На них смотрела сотня людей, и он каждого знал по имени.

А Эгвальд не знал здесь никого, и для него эта плотная толпа была все равно что деревья в чужом лесу. Полное одиночество лишало Эгвальда последних сил; истомленный раной и отчаянием, озлобленный, он казался бледным и бесплотным, как случайный блик лунного света на сером камне. И ему Поминальный Дракон внушал такие видения, что на лице его появлялось выражение неосознанного и неодолимого ужаса, какого Торвард не видел у Эгвальда даже в той злосчастной битве. И Торварду было стыдно за неравенство этого поединка, которым он хотел оправдаться, а вместо этого углублял свою вину. Он всегда любил покрасоваться своей силой и ловкостью, как перед своими, так и перед чужими, но сейчас это было нечестно! С тем же успехом он мог бы биться с женщиной или ребенком.

Надо было заканчивать. Он просто отводил своим тупым клинком остро отточенный меч Эгвальда, просто предупреждал его выпады и легко уклонялся, даже не задумываясь, потому что сам-то не сидел без упражнений ни единого дня. По привычке ему хотелось давать противнику советы, как он делал, если бился с кем-то из своих молодых и менее опытных хирдманов. Он уже не раз пропускал отличные случаи нанести тот «смертельный» удар, который был оговорен в условии поединка, но все тянул, давал противнику больше времени, чтобы прийти в себя. Но Эгвальд быстро выдыхался, и время работало не на него.