Страница:
“Вот фактики мы теперь и начнем собирать, – решил про себя Растопченко. – Цель определена, план работы составлен. Действуйте, Штирлиц. Теперь вы сами себе начальник. А сейчас навестим ляха”.
Витя бодро вышел из поварни и увидел Рыбкина, который дремал на солнышке под окном. Услышав, как скрипнула дверь, Леха открыл глаза и вскочил:
– Товарищ майор!
– Ладно, брось, – остановил его Витя. – Вот что, Рыбкин. Ты видел, куда тело убитого пленного отнесли?
– Да за ворота, в лес. Говорят, нехристь он, хоронить не стали, так и бросили там.
– Надо нам его с тобой навестить, посмотреть кое-что, – предложил Витя.
– Так чего на убитого смотреть? – Леха явно не горел желанием выходить за пределы усадьбы.
– Не ной, – одернул его Витя. – Ты на службе теперь, не забывайся. Страж порядка, как водится. Ты думаешь, порядок только на Невском нужен, во время проезда министра МВД? Порядок, он, брат, везде необходим. А тут такие дела открываются… Идем со мной.
Они вышли за ворота усадьбы и прошли к лесу, куда, по словам Рыбкина, оттащили убитого пленного. Но на месте, указанном Лехой, тела не оказалось. Более того, снова отметил к своему несказанному удивлению Растопченко, трава, где, как предполагалось, лежал убитый, даже не была примята, а вокруг – никаких следов и совсем нет крови.
– Ты ничего не спутал? – сглотнув слюну, сдавленным от волнения голосом спросил Рыбкина Витя. – Точно сюда отнесли? Или куда еще?
Рыбкин и сам оторопел:
– Сюда, сюда… Куда же? – пролепетал он, пятясь. – Я же сопровождал, как приказали…
– И где он? – резко спросил Витя, – Встал и домой пошел?
– Не знаю…
Витя наклонился и взял горсть земли в руку, потер пальцами: вовсе и не сухая, вода в ней чувствуется, болотом пахнет. Еще бы – столько озер да рек вокруг, не пустыня. Нет, на такой земле следы должны оставаться. А почему их нет – вот загадка. И посоветоваться не с кем, сам думай.
– Леха, – подозвал он Рыбкина, – ты не психуй, успокойся. Ну, украли труп, чего только не бывает… Ты мне вот что скажи. Ты когда там, на галере прятался, что толком-то видел?
– Ну-у… Ай! – Леха вдруг пронзительно вскрикнул и отскочил от Вити, как ошпаренный. Растопченко быстро оглянулся вокруг, потом опустил глаза и с безотчетным ужасом отступил назад – прямо у его ног в траве показалась треугольная голова черного пифона, увенчанная серебристым сиянием, а хвост его тянулся откуда-то из-под корней дерева.
Не обращая внимания на людей, пифон прополз мимо и серебристой лентой зашуршал в траве. Потом нырнул в норку под оградой. Витя и Леха молча проводили его взглядом. Витя почувствовал, как несколько капель пота скатилось по груди. Черт побери, вот гадюка…
– Товарищ майор, – вдруг донесся до него шепот Рыбкина, – а может, это он его… того… сожрал?
– Кого? – до Вити не сразу дошла версия товарища.
– Ну, змеюка, может, пленного-то и сожрала, – пояснил Рыбкин уже более уверенно. Витя рассмеялся.
– Ты что, Рыбкин, от страха ума лишился? Змея-то, конечно, большая, но ведь не удав, чтоб человека живьем проглотить. Наверняка, мышей тут ловил под корнями. Знаешь, сколько полевок вокруг бегает?
– Вообще, Груша говорит, что он не жалится, – сообщил Рыбкин, – с ним и поиграть можно.
– Ты бы поиграл? – усмехнулся Витя.
– Ну-у… – Рыбкин замялся.
– Я бы ни за что. А ты, Леха, смелый, я погляжу, где не надо, – поддел его Витя, – а где надо, тебя не докличешься. Кстати, – ему вдруг пришла в голову новая мысль, – ты спроси у Груши, чем он питается. Мало ли что… Мышей в разных местах ловить можно, не обязательно там, где убитого человека оставили. Так что ты на галере видал, докладывай, – вернулся Растопченко к делу. – Матросы же на берегу были, и капитан, когда ты там разведкой занимался?
– Да, – подтвердил Рыбкин. – Ну, что там… Палубы, каюты… Все заперто. Стеклянный холл, стекла такие красивые: сине-розовые, зеленые, красные – мозаика, значит. Витиеватые, с завитками, с фигурками стеклянными вокруг, там даже в фигурках этих как будто воздух внутри, пузырьки плавают, если на свет смотреть. Внутри холла – все в бархате, мебель золоченая, столы да кресла, одним словом – антиквариат в натуре, что еще скажешь… – Рыбкин запнулся.
– Ну, а вензелей где-нибудь таких, как мы на кинжале обнаружили, или букв таких отдельно, вырезанных или вылепленных где-нибудь на стенах или перед входом ты не видал?
– Нет, вроде, – пожал плечами Рыбкин, – я ж тогда не знал, не присматривался.
– А людей на галере не было?
– Людей? – изумился Рыбкин. – Вы же сами сказали, Виктор Александрович, что все на берег сошли. Нет, я никого не видел.
– А не слышал ничего подозрительного, – продолжал допытываться Витя, – Ну, например, шагов, каких-нибудь других звуков, разговоров приглушенных… вообще что-нибудь слышал?
– Да ничего, – Леха потер лоб, напрягая память, – только волны плескались у бортов, да корабельный колокол позвякивал при качке. Нет, никого там не было, – решительно заявил он.
– Понятно, – задумчиво произнес Витя. Подтверждений своей версии он пока не находил. – Слушай, Леха, а ты в Мадриде не был?
– Я?! – ужаснулся Рыбкин
– Ты, – подтвердил Витя, – а что ты так пугаешься? Всякое же случается, не посылали вас по обмену опытом? И в Мексике не бывал? А на Канарах?
– Не-е-е, – кисло промямлил бывший сержант российской милиции, – куда нам с нашей зарплатой… Да и с опытом тоже, сами знаете…
– Это я к тому, – пояснил Витя, – что надо бы тебе с испанцем подружиться, в доверие втереться, так сказать. Вот я и думал, может ты с ним про Мадрид или про Канары побалакаешь…
– Так о чем мне с ним говорить? – безнадежно махнул рукой Рыбкин. – разве только про мадридский “Реал” в Кубке УЕФА, про Сантильяну…
– Вот про мадридский “Реал” не надо, – предостерег его Витя, – это лишнее. И про Сантильяну тоже. Лучше воздержаться. Кстати, а ты не знаешь, как там сыграли?
– Откуда?! – Рыбкин остолбенел от изумления.
– Ах, да, – спохватился Растопченко. – Знаешь, о чем я жалею, Леха? О том, что профессор Попов изобрел радио в девятнадцатом, а не в шестнадцатом веке. Сейчас бы мы с тобой футбольчик послушали. А про телек и говорить нечего. Ни новостей тебе, ни спортика… Вот только молись с утра до вечера. Скучно живут. Как ты считаешь?
– Да уж, невесело, – согласился Рыбкин. – Еда невкусная, не солят, чая не пьют, кофе не знают, табака и того нет, бабы толстые…
– Но ты не отчаивайся, друг, – подбодрил его Витя, – считай, что мы здесь выполняем важное ответственное задание, вот об этом и думай.
– А какое у нас задание? – с сомнением поинтересовался Леха.
– Задание у нас всегда одно, – наставительно сообщил Витя, – мошенников отлавливать, мирных граждан защищать. Тебе Иван Иваныч в отделении не объяснял, что ли? Помнишь же: “Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…” Вот за такими элементами мы сейчас с тобой и пойдем.
– Куда? – не понял Рыбкин.
– На берег озера, на рекогносцировку, – сообщил Витя. – Но вы такого не проходили, – усмехнулся он, видя озадаченное лицо сержанта, – наблюдать пойдем, понял? А насчет испанца ты все-таки подумай, как тебе к нему подвалить, чтоб без подозрений. Задание ясно?
– Так точно, – Рыбкин вытянулся, как учили.
– Тогда идем.
Осторожно перебегая от куста к кусту, они приблизились к густому ивняку на берегу озера – с этого места до галеры было рукой подать.
“Пешком дойдешь”, – подумал Витя и вздрогнул от внезапного всплеска прямо у его ног: гладкая блестящая выдра схватила мелкими острыми зубами серебристую стерлядь и, извиваясь змеей, ушла на глубину. Вокруг царила тишина, только издалека доносился праздничный перезвон с монастырской колокольни.
“Скоро вернутся, поди! – Растопченко удобно расположился среди ветвей, так чтобы он мог видеть как можно больше, а его не видел бы никто. Рыбкин примостился рядом.
– Эх, бинокль бы сейчас полевой или хотя бы подзорную трубу, как у адмирала Ушакова, – пожаловался Витя. – Так тоже еще не изобрели, наверное. Напрягай теперь тут глаза. Наружка, одним словом. Смотри в оба, что увидишь – то твое.
По расчетам Растопченко, испанец должен был быть на корабле, со всей командой, так как с момента отъезда князей в усадьбе они не появлялись, а куда им еще ходить? Хотя никогда нельзя знать заранее, на что способен противник, просчитывать необходимо все возможные и невозможные варианты, – это Витя затвердил давно, хотя в последние годы на службе в органах умственной работой старался себя не перетруждать. Но ничего, придется вспомнить молодость. Галера плавно покачивалась на волнах, позвякивал корабельный колокол, несколько матросов усиленно драили палубу. Больше никто не появлялся. Свежий воздух, бессонная ночь, летняя жара да царящее вокруг безмолвие, – разве что вода плеснет, да ветка дрогнет, – укачали Растопченко… он и сам не заметил, как заснул на посту.
Растолкал его Рыбкин, когда солнце уже клонилось к закату.
– Товарищ майор, князья возвращаются, в усадьбу надо идти.
Витя вскочил как ужаленный:
– Что? Что? Я спал? Почему не разбудил меня? – набросился он на Рыбкина. – Что было? Было что-нибудь?
– Да ничего не было, – пожал плечами сержант, – тихо все.
– Испанец, испанец выходил? – продолжал допрашивать его Растопченко.
– Выходил. Прошелся по палубе, посмотрел там что-то, проверил, да и все. А вот недавно, с полчаса будет, на лодке к берегу причалил и в усадьбу пошел.
Витя сокрушенно покачал головой: он понял, что опять прошляпил своего противника. Ведь испанец-то пошел в усадьбу не тогда, когда князья уже прибыли, что выглядело бы логично, а за полчаса до их прибытия. Зачем? Ответа на этот вопрос у Вити снова не было.
– Что ж, пойдем и мы, – вяло приказал он Рыбкину. Ругать Леху за то, что он не побежал за испанцем, Вите было неудобно, сам-то он вообще спал. Но ведь мог бы Рыбкин сообразить – не маленький… Одно слово – менты. Не прикажешь – ничего не получишь. Да, первый блин комом.
“Ничего, еще посмотрим, чья возьмет”, – воинственно подумал Растопченко, поправляя кафтан и шапку на пути в усадьбу.
Когда они подошли к дому, князь Никита Ухтомский на площади у парадного крыльца расспрашивал вернувшихся из окрестных деревень слуг. Витя тоже остановился послушать. Вопреки его ожиданиям, слуги показали, что неизвестные люди в окрестных лесах все-таки появлялись, но вели себя спокойно, отчужденно, с местными старались в контакты не вступать, в стычки не встревали, проводников не просили, еды тоже. Похоже, что это иноземцы, скорее всего беглые пленные. На протяжении всей своей истории Русь воевала непрерывно, и пленников, которые не осели на землю, а ожидали выкупа, хватало.
Из рассказов слуг выходило, что скитальцы эти особой опасности не представляли ни для княжеской усадьбы, хорошо укрепленной и защищенной оружны-ми холопами, ни для монастыря с его высокими стенами и десятками пушечных стволов на башнях. Витина версия полностью провалилась: на галере никто не скрывался, да и не мог скрываться – взбудораженное бессонной ночью воображение явно сыграло с ним злую шутку.
Но стоп. А как же все остальные аргументы? А пропавший кинжал? А следы? А исчезнувший труп? О последнем событии никто, кроме них с Лехой, не знал, а Витя рассказывать не торопился: как бы самого виновником не сочли.
Странно, вообще-то, что никого, кроме него самого, не волнуют столь важные детали. Видать, все вроде Сомыча твердо верят в мифические силы и колдовство.
Князь Никита Романович распустил слуг и поднялся к князю Алексею с докладом. Витя направился было вслед за Лехой в поварню, но тут увидел “объект”: испанец спускался по парадной лестнице из дома, и Витя подумал, что он, наверняка, торчал где-то рядом. Ему, должно быть, вовсе не безразлично, что донесли своим хозяевам княжеские посланцы. Не удостоив свена взглядом, испанец прошел в сторону конюшен.
“Вынюхивает, гад, высматривает!” – подумал Витя с досадой, проводив испанца взглядом. Его злило, что все казавшиеся необыкновенно убедительными соображения на поверку получались не более чем домыслами. А как все гладко складывалось! Он махнул рукой и зашел в поварню.
Усевшись на лавке перед столом, Леха Рыбкин с аппетитом уминал из подаренной серебряной миски с длинной ручкой курник – паштет из курицы с яйцами, бараниной, маслом и говяжьим салом; закусывая все это овсяной кашей и оладьями из крупитчатой муки с медом. Растопченко сел рядом с ним.
Оторвавшись от еды, сержант шепнул на ухо:
– Груша сказала, что пифон молоко пьет. Помните, вы просили узнать.
– Только молоко? А кровь он не пьет? – зло спросил Витя вполголоса. – Мертвечиной закусывая?
Рыбкин чуть не поперхнулся.
– Что вы, товарищ майор, такое к еде-то…
– Ладно, прости, ешь спокойно.
Появилась Ефросинья и молча поставила перед Витей тарелку с пирогами.
– Пироги с кашей да с рыбой, – пояснила она, сердито глядя на “свена”. – Курник кончился уже. Да вот еще вам крынка молока на двоих. Я тут твоего друга спрашивала уже: кто из вас в печку лазил? Весь хлеб мне разломал. Не ты?
– Не-е-е, – побоялся признаться Витя.
– Ладно врать-то! – одернула его Ефросинья.
– Если не ты и не он, – она указала на Рыбкина, – то кто же? Остальные небось знают, что без моего ведома нельзя еду брать. Только вы, нехристи окаянные, все к порядку никак не приучитесь. Но я вас живо научу. Чтоб в последний раз, а то скажу Матвею, прикажет выпороть обоих, и весь сказ, – пригрозила она.
– И носовые платки в шапке надо носить, а не по карманам рассовывать. Вот уедет государь, вы-то здесь останетесь, я вас как шелковых порядку выучу.
Выпороть! Подобная перспектива Растопченко совсем не понравилась.
“Домострой тут развели, – с досадой подумал он, пережевывая холодное тесто. – Поесть спокойно не дадут!”
Но мысли его снова постепенно вернулись к испанцу.
Он слышал, как князь Никита Романович послал Фрола в Кириллово-Белозерский монастырь, дабы успокоить отца Геласия, что никакой реальной угрозы монастырю нет. Затем князь Ухтомский распорядился готовиться к отъезду в Москву.
По всей усадьбе уже суетились дворовые, собирали вещи, проверяли оружие, амуницию… В усадьбе оставался князь Григорий Вадбольский и почти все вооруженные холопы князя. Никита Романович все-таки настоял на том, что он тоже должен сопровождать князя Белозерского в Москву, раз серьезной опасности нет, а там, в Москве, еще неизвестно как дела повернутся.
Витя поначалу решил остаться в усадьбе, чтобы дальше следить за испанцем и его людьми, тем более что из слов Ефросиний следовало, что такова воля князя. Но надо бы узнать поподробнее, что к чему. Витя вспомнил о своей агентуре и шепотом приказал Рыбкину:
– Как поешь, разыщи Аллу, и ко мне ее.
– Аллу? Какую Аллу? – не понял Рыбкин.
– Ну, не Пугачеву же, дурья твоя голова, – зашипел на него Витя, – забыл что ли? Агентку по кличке “Алла”.
Но видя, что Рыбкин так ничего и не понял, вынужден был расшифровать:
– Грушу ко мне позови, черт тебя побери. Я на прежнем месте, на скамейке под вишнями буду ее ждать. И чтобы быстро.
. – Есть, товарищ майор, – наконец смекнул Рыбкин.
Доев свой нехитрый обед, Витя пошел ждать Грушу в условленное место. Девка прибежала быстро, и чекист тут же узнал важную новость: оказывается, де Армес тоже собирался ехать в Москву. Это окончательно поломало все тщательно выстроенные Витины планы: зачем испанцу в Москву? По всему раскладу, будь он де Армес или не де Армес, но в Москве ему делать нечего. Во-первых, там народу больше. Иностранцы наверняка есть, послы – его могут узнать. Потом, удобный ведь момент: князья уезжают, людей остается не так уж много. Самое время усадьбу разграбить, коли именно этим они хотят заниматься…
Ан нет… Опять что-то тут не складывается. В чем-то он просчитался… Зачем испанцу в Москву? А может, Гарсиа и вправду ни причем?
Вопросов по-прежнему оставалось значительно больше чем ответов. Следовательно, ему тоже необходимо ехать в Москву. А как, если князь решил оставить его на Белозерье?
Витя окинул взглядом притихшую с ним рядом на скамейке Грушу. И что это он в бане от нее сбежал, вдруг пришла ему в голову мысль, хорошая баба, в теле…
– Молодец, Алла, – .похвалил он агентку, – так теперь и будешь мне все рассказывать, поняла? – и, по примеру Штирлица, ласково провел пальцем по румяной Грушиной щеке. Девка зарделась, как алый мак. И тут Витя, сам не ожидая от себя такой прыти, прихватил Грушу за пышный зад и стал слегка подталкивать ее за скамейку, где под раскидистыми вишнями росла мягкая сочная трава.
Сумерки уже спускались, из дома их вряд ли бы кто увидел – не подумать об этом Витя, как истинный разведчик, не мог. Груша вовсе не сопротивлялась и даже сама подняла сарафан и множество еще каких-то юбок под ним. Правда, Витя едва не оплошал, запутавшись с портами, уж больно непривычно по первому разу, но в конце концов достойно вышел из ситуации.
Когда он кончил, Груша, подхватив юбки, быстро убежала, скрывая широким рукавом лицо, а Витя, подтянув штаны, почувствовал, что настроение у него явно улучшилось – теперь и с испанцем потягаться можно.
В доме звонили к вечерней службе, но еще до молебна Витя поспешил подойти к Никите Романовичу и попросил его походатайствовать за него перед князем Алексеем, чтоб в Москву взяли. Ухтомский удивился – зачем в такую даль тащиться, когда можно спокойно жить в усадьбе, спать да есть сколько захочется, но помочь обещал. Свита князя Белозерского и так значительно сократилась – большинство оружных людей оставалось на Белом озере. А в дороге люди, умеющие держать оружие и владеть им, могут пригодиться.
…Вся ночь прошла в сборах, а на следующий день, едва занялась заря над озером и отслужили заутреню, княжеская кавалькада выехала за ворота усадьбы и устремилась по еще усыпанным росой лугам к проезжему шляху, держа путь на Москву. Среди холопов и дворовых девок, сопровождавших князей и княгиню Вассиану, на этот раз наравне с мужчинами ехавшую верхом, в царскую столицу держали путь бывший майор советской госбезопасности Виктор Растопченко и бывший сержант российской милиции Леха Рыбкин.
ГЛАВА 4
Витя бодро вышел из поварни и увидел Рыбкина, который дремал на солнышке под окном. Услышав, как скрипнула дверь, Леха открыл глаза и вскочил:
– Товарищ майор!
– Ладно, брось, – остановил его Витя. – Вот что, Рыбкин. Ты видел, куда тело убитого пленного отнесли?
– Да за ворота, в лес. Говорят, нехристь он, хоронить не стали, так и бросили там.
– Надо нам его с тобой навестить, посмотреть кое-что, – предложил Витя.
– Так чего на убитого смотреть? – Леха явно не горел желанием выходить за пределы усадьбы.
– Не ной, – одернул его Витя. – Ты на службе теперь, не забывайся. Страж порядка, как водится. Ты думаешь, порядок только на Невском нужен, во время проезда министра МВД? Порядок, он, брат, везде необходим. А тут такие дела открываются… Идем со мной.
Они вышли за ворота усадьбы и прошли к лесу, куда, по словам Рыбкина, оттащили убитого пленного. Но на месте, указанном Лехой, тела не оказалось. Более того, снова отметил к своему несказанному удивлению Растопченко, трава, где, как предполагалось, лежал убитый, даже не была примята, а вокруг – никаких следов и совсем нет крови.
– Ты ничего не спутал? – сглотнув слюну, сдавленным от волнения голосом спросил Рыбкина Витя. – Точно сюда отнесли? Или куда еще?
Рыбкин и сам оторопел:
– Сюда, сюда… Куда же? – пролепетал он, пятясь. – Я же сопровождал, как приказали…
– И где он? – резко спросил Витя, – Встал и домой пошел?
– Не знаю…
Витя наклонился и взял горсть земли в руку, потер пальцами: вовсе и не сухая, вода в ней чувствуется, болотом пахнет. Еще бы – столько озер да рек вокруг, не пустыня. Нет, на такой земле следы должны оставаться. А почему их нет – вот загадка. И посоветоваться не с кем, сам думай.
– Леха, – подозвал он Рыбкина, – ты не психуй, успокойся. Ну, украли труп, чего только не бывает… Ты мне вот что скажи. Ты когда там, на галере прятался, что толком-то видел?
– Ну-у… Ай! – Леха вдруг пронзительно вскрикнул и отскочил от Вити, как ошпаренный. Растопченко быстро оглянулся вокруг, потом опустил глаза и с безотчетным ужасом отступил назад – прямо у его ног в траве показалась треугольная голова черного пифона, увенчанная серебристым сиянием, а хвост его тянулся откуда-то из-под корней дерева.
Не обращая внимания на людей, пифон прополз мимо и серебристой лентой зашуршал в траве. Потом нырнул в норку под оградой. Витя и Леха молча проводили его взглядом. Витя почувствовал, как несколько капель пота скатилось по груди. Черт побери, вот гадюка…
– Товарищ майор, – вдруг донесся до него шепот Рыбкина, – а может, это он его… того… сожрал?
– Кого? – до Вити не сразу дошла версия товарища.
– Ну, змеюка, может, пленного-то и сожрала, – пояснил Рыбкин уже более уверенно. Витя рассмеялся.
– Ты что, Рыбкин, от страха ума лишился? Змея-то, конечно, большая, но ведь не удав, чтоб человека живьем проглотить. Наверняка, мышей тут ловил под корнями. Знаешь, сколько полевок вокруг бегает?
– Вообще, Груша говорит, что он не жалится, – сообщил Рыбкин, – с ним и поиграть можно.
– Ты бы поиграл? – усмехнулся Витя.
– Ну-у… – Рыбкин замялся.
– Я бы ни за что. А ты, Леха, смелый, я погляжу, где не надо, – поддел его Витя, – а где надо, тебя не докличешься. Кстати, – ему вдруг пришла в голову новая мысль, – ты спроси у Груши, чем он питается. Мало ли что… Мышей в разных местах ловить можно, не обязательно там, где убитого человека оставили. Так что ты на галере видал, докладывай, – вернулся Растопченко к делу. – Матросы же на берегу были, и капитан, когда ты там разведкой занимался?
– Да, – подтвердил Рыбкин. – Ну, что там… Палубы, каюты… Все заперто. Стеклянный холл, стекла такие красивые: сине-розовые, зеленые, красные – мозаика, значит. Витиеватые, с завитками, с фигурками стеклянными вокруг, там даже в фигурках этих как будто воздух внутри, пузырьки плавают, если на свет смотреть. Внутри холла – все в бархате, мебель золоченая, столы да кресла, одним словом – антиквариат в натуре, что еще скажешь… – Рыбкин запнулся.
– Ну, а вензелей где-нибудь таких, как мы на кинжале обнаружили, или букв таких отдельно, вырезанных или вылепленных где-нибудь на стенах или перед входом ты не видал?
– Нет, вроде, – пожал плечами Рыбкин, – я ж тогда не знал, не присматривался.
– А людей на галере не было?
– Людей? – изумился Рыбкин. – Вы же сами сказали, Виктор Александрович, что все на берег сошли. Нет, я никого не видел.
– А не слышал ничего подозрительного, – продолжал допытываться Витя, – Ну, например, шагов, каких-нибудь других звуков, разговоров приглушенных… вообще что-нибудь слышал?
– Да ничего, – Леха потер лоб, напрягая память, – только волны плескались у бортов, да корабельный колокол позвякивал при качке. Нет, никого там не было, – решительно заявил он.
– Понятно, – задумчиво произнес Витя. Подтверждений своей версии он пока не находил. – Слушай, Леха, а ты в Мадриде не был?
– Я?! – ужаснулся Рыбкин
– Ты, – подтвердил Витя, – а что ты так пугаешься? Всякое же случается, не посылали вас по обмену опытом? И в Мексике не бывал? А на Канарах?
– Не-е-е, – кисло промямлил бывший сержант российской милиции, – куда нам с нашей зарплатой… Да и с опытом тоже, сами знаете…
– Это я к тому, – пояснил Витя, – что надо бы тебе с испанцем подружиться, в доверие втереться, так сказать. Вот я и думал, может ты с ним про Мадрид или про Канары побалакаешь…
– Так о чем мне с ним говорить? – безнадежно махнул рукой Рыбкин. – разве только про мадридский “Реал” в Кубке УЕФА, про Сантильяну…
– Вот про мадридский “Реал” не надо, – предостерег его Витя, – это лишнее. И про Сантильяну тоже. Лучше воздержаться. Кстати, а ты не знаешь, как там сыграли?
– Откуда?! – Рыбкин остолбенел от изумления.
– Ах, да, – спохватился Растопченко. – Знаешь, о чем я жалею, Леха? О том, что профессор Попов изобрел радио в девятнадцатом, а не в шестнадцатом веке. Сейчас бы мы с тобой футбольчик послушали. А про телек и говорить нечего. Ни новостей тебе, ни спортика… Вот только молись с утра до вечера. Скучно живут. Как ты считаешь?
– Да уж, невесело, – согласился Рыбкин. – Еда невкусная, не солят, чая не пьют, кофе не знают, табака и того нет, бабы толстые…
– Но ты не отчаивайся, друг, – подбодрил его Витя, – считай, что мы здесь выполняем важное ответственное задание, вот об этом и думай.
– А какое у нас задание? – с сомнением поинтересовался Леха.
– Задание у нас всегда одно, – наставительно сообщил Витя, – мошенников отлавливать, мирных граждан защищать. Тебе Иван Иваныч в отделении не объяснял, что ли? Помнишь же: “Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…” Вот за такими элементами мы сейчас с тобой и пойдем.
– Куда? – не понял Рыбкин.
– На берег озера, на рекогносцировку, – сообщил Витя. – Но вы такого не проходили, – усмехнулся он, видя озадаченное лицо сержанта, – наблюдать пойдем, понял? А насчет испанца ты все-таки подумай, как тебе к нему подвалить, чтоб без подозрений. Задание ясно?
– Так точно, – Рыбкин вытянулся, как учили.
– Тогда идем.
Осторожно перебегая от куста к кусту, они приблизились к густому ивняку на берегу озера – с этого места до галеры было рукой подать.
“Пешком дойдешь”, – подумал Витя и вздрогнул от внезапного всплеска прямо у его ног: гладкая блестящая выдра схватила мелкими острыми зубами серебристую стерлядь и, извиваясь змеей, ушла на глубину. Вокруг царила тишина, только издалека доносился праздничный перезвон с монастырской колокольни.
“Скоро вернутся, поди! – Растопченко удобно расположился среди ветвей, так чтобы он мог видеть как можно больше, а его не видел бы никто. Рыбкин примостился рядом.
– Эх, бинокль бы сейчас полевой или хотя бы подзорную трубу, как у адмирала Ушакова, – пожаловался Витя. – Так тоже еще не изобрели, наверное. Напрягай теперь тут глаза. Наружка, одним словом. Смотри в оба, что увидишь – то твое.
По расчетам Растопченко, испанец должен был быть на корабле, со всей командой, так как с момента отъезда князей в усадьбе они не появлялись, а куда им еще ходить? Хотя никогда нельзя знать заранее, на что способен противник, просчитывать необходимо все возможные и невозможные варианты, – это Витя затвердил давно, хотя в последние годы на службе в органах умственной работой старался себя не перетруждать. Но ничего, придется вспомнить молодость. Галера плавно покачивалась на волнах, позвякивал корабельный колокол, несколько матросов усиленно драили палубу. Больше никто не появлялся. Свежий воздух, бессонная ночь, летняя жара да царящее вокруг безмолвие, – разве что вода плеснет, да ветка дрогнет, – укачали Растопченко… он и сам не заметил, как заснул на посту.
Растолкал его Рыбкин, когда солнце уже клонилось к закату.
– Товарищ майор, князья возвращаются, в усадьбу надо идти.
Витя вскочил как ужаленный:
– Что? Что? Я спал? Почему не разбудил меня? – набросился он на Рыбкина. – Что было? Было что-нибудь?
– Да ничего не было, – пожал плечами сержант, – тихо все.
– Испанец, испанец выходил? – продолжал допрашивать его Растопченко.
– Выходил. Прошелся по палубе, посмотрел там что-то, проверил, да и все. А вот недавно, с полчаса будет, на лодке к берегу причалил и в усадьбу пошел.
Витя сокрушенно покачал головой: он понял, что опять прошляпил своего противника. Ведь испанец-то пошел в усадьбу не тогда, когда князья уже прибыли, что выглядело бы логично, а за полчаса до их прибытия. Зачем? Ответа на этот вопрос у Вити снова не было.
– Что ж, пойдем и мы, – вяло приказал он Рыбкину. Ругать Леху за то, что он не побежал за испанцем, Вите было неудобно, сам-то он вообще спал. Но ведь мог бы Рыбкин сообразить – не маленький… Одно слово – менты. Не прикажешь – ничего не получишь. Да, первый блин комом.
“Ничего, еще посмотрим, чья возьмет”, – воинственно подумал Растопченко, поправляя кафтан и шапку на пути в усадьбу.
Когда они подошли к дому, князь Никита Ухтомский на площади у парадного крыльца расспрашивал вернувшихся из окрестных деревень слуг. Витя тоже остановился послушать. Вопреки его ожиданиям, слуги показали, что неизвестные люди в окрестных лесах все-таки появлялись, но вели себя спокойно, отчужденно, с местными старались в контакты не вступать, в стычки не встревали, проводников не просили, еды тоже. Похоже, что это иноземцы, скорее всего беглые пленные. На протяжении всей своей истории Русь воевала непрерывно, и пленников, которые не осели на землю, а ожидали выкупа, хватало.
Из рассказов слуг выходило, что скитальцы эти особой опасности не представляли ни для княжеской усадьбы, хорошо укрепленной и защищенной оружны-ми холопами, ни для монастыря с его высокими стенами и десятками пушечных стволов на башнях. Витина версия полностью провалилась: на галере никто не скрывался, да и не мог скрываться – взбудораженное бессонной ночью воображение явно сыграло с ним злую шутку.
Но стоп. А как же все остальные аргументы? А пропавший кинжал? А следы? А исчезнувший труп? О последнем событии никто, кроме них с Лехой, не знал, а Витя рассказывать не торопился: как бы самого виновником не сочли.
Странно, вообще-то, что никого, кроме него самого, не волнуют столь важные детали. Видать, все вроде Сомыча твердо верят в мифические силы и колдовство.
Князь Никита Романович распустил слуг и поднялся к князю Алексею с докладом. Витя направился было вслед за Лехой в поварню, но тут увидел “объект”: испанец спускался по парадной лестнице из дома, и Витя подумал, что он, наверняка, торчал где-то рядом. Ему, должно быть, вовсе не безразлично, что донесли своим хозяевам княжеские посланцы. Не удостоив свена взглядом, испанец прошел в сторону конюшен.
“Вынюхивает, гад, высматривает!” – подумал Витя с досадой, проводив испанца взглядом. Его злило, что все казавшиеся необыкновенно убедительными соображения на поверку получались не более чем домыслами. А как все гладко складывалось! Он махнул рукой и зашел в поварню.
Усевшись на лавке перед столом, Леха Рыбкин с аппетитом уминал из подаренной серебряной миски с длинной ручкой курник – паштет из курицы с яйцами, бараниной, маслом и говяжьим салом; закусывая все это овсяной кашей и оладьями из крупитчатой муки с медом. Растопченко сел рядом с ним.
Оторвавшись от еды, сержант шепнул на ухо:
– Груша сказала, что пифон молоко пьет. Помните, вы просили узнать.
– Только молоко? А кровь он не пьет? – зло спросил Витя вполголоса. – Мертвечиной закусывая?
Рыбкин чуть не поперхнулся.
– Что вы, товарищ майор, такое к еде-то…
– Ладно, прости, ешь спокойно.
Появилась Ефросинья и молча поставила перед Витей тарелку с пирогами.
– Пироги с кашей да с рыбой, – пояснила она, сердито глядя на “свена”. – Курник кончился уже. Да вот еще вам крынка молока на двоих. Я тут твоего друга спрашивала уже: кто из вас в печку лазил? Весь хлеб мне разломал. Не ты?
– Не-е-е, – побоялся признаться Витя.
– Ладно врать-то! – одернула его Ефросинья.
– Если не ты и не он, – она указала на Рыбкина, – то кто же? Остальные небось знают, что без моего ведома нельзя еду брать. Только вы, нехристи окаянные, все к порядку никак не приучитесь. Но я вас живо научу. Чтоб в последний раз, а то скажу Матвею, прикажет выпороть обоих, и весь сказ, – пригрозила она.
– И носовые платки в шапке надо носить, а не по карманам рассовывать. Вот уедет государь, вы-то здесь останетесь, я вас как шелковых порядку выучу.
Выпороть! Подобная перспектива Растопченко совсем не понравилась.
“Домострой тут развели, – с досадой подумал он, пережевывая холодное тесто. – Поесть спокойно не дадут!”
Но мысли его снова постепенно вернулись к испанцу.
Он слышал, как князь Никита Романович послал Фрола в Кириллово-Белозерский монастырь, дабы успокоить отца Геласия, что никакой реальной угрозы монастырю нет. Затем князь Ухтомский распорядился готовиться к отъезду в Москву.
По всей усадьбе уже суетились дворовые, собирали вещи, проверяли оружие, амуницию… В усадьбе оставался князь Григорий Вадбольский и почти все вооруженные холопы князя. Никита Романович все-таки настоял на том, что он тоже должен сопровождать князя Белозерского в Москву, раз серьезной опасности нет, а там, в Москве, еще неизвестно как дела повернутся.
Витя поначалу решил остаться в усадьбе, чтобы дальше следить за испанцем и его людьми, тем более что из слов Ефросиний следовало, что такова воля князя. Но надо бы узнать поподробнее, что к чему. Витя вспомнил о своей агентуре и шепотом приказал Рыбкину:
– Как поешь, разыщи Аллу, и ко мне ее.
– Аллу? Какую Аллу? – не понял Рыбкин.
– Ну, не Пугачеву же, дурья твоя голова, – зашипел на него Витя, – забыл что ли? Агентку по кличке “Алла”.
Но видя, что Рыбкин так ничего и не понял, вынужден был расшифровать:
– Грушу ко мне позови, черт тебя побери. Я на прежнем месте, на скамейке под вишнями буду ее ждать. И чтобы быстро.
. – Есть, товарищ майор, – наконец смекнул Рыбкин.
Доев свой нехитрый обед, Витя пошел ждать Грушу в условленное место. Девка прибежала быстро, и чекист тут же узнал важную новость: оказывается, де Армес тоже собирался ехать в Москву. Это окончательно поломало все тщательно выстроенные Витины планы: зачем испанцу в Москву? По всему раскладу, будь он де Армес или не де Армес, но в Москве ему делать нечего. Во-первых, там народу больше. Иностранцы наверняка есть, послы – его могут узнать. Потом, удобный ведь момент: князья уезжают, людей остается не так уж много. Самое время усадьбу разграбить, коли именно этим они хотят заниматься…
Ан нет… Опять что-то тут не складывается. В чем-то он просчитался… Зачем испанцу в Москву? А может, Гарсиа и вправду ни причем?
Вопросов по-прежнему оставалось значительно больше чем ответов. Следовательно, ему тоже необходимо ехать в Москву. А как, если князь решил оставить его на Белозерье?
Витя окинул взглядом притихшую с ним рядом на скамейке Грушу. И что это он в бане от нее сбежал, вдруг пришла ему в голову мысль, хорошая баба, в теле…
– Молодец, Алла, – .похвалил он агентку, – так теперь и будешь мне все рассказывать, поняла? – и, по примеру Штирлица, ласково провел пальцем по румяной Грушиной щеке. Девка зарделась, как алый мак. И тут Витя, сам не ожидая от себя такой прыти, прихватил Грушу за пышный зад и стал слегка подталкивать ее за скамейку, где под раскидистыми вишнями росла мягкая сочная трава.
Сумерки уже спускались, из дома их вряд ли бы кто увидел – не подумать об этом Витя, как истинный разведчик, не мог. Груша вовсе не сопротивлялась и даже сама подняла сарафан и множество еще каких-то юбок под ним. Правда, Витя едва не оплошал, запутавшись с портами, уж больно непривычно по первому разу, но в конце концов достойно вышел из ситуации.
Когда он кончил, Груша, подхватив юбки, быстро убежала, скрывая широким рукавом лицо, а Витя, подтянув штаны, почувствовал, что настроение у него явно улучшилось – теперь и с испанцем потягаться можно.
В доме звонили к вечерней службе, но еще до молебна Витя поспешил подойти к Никите Романовичу и попросил его походатайствовать за него перед князем Алексеем, чтоб в Москву взяли. Ухтомский удивился – зачем в такую даль тащиться, когда можно спокойно жить в усадьбе, спать да есть сколько захочется, но помочь обещал. Свита князя Белозерского и так значительно сократилась – большинство оружных людей оставалось на Белом озере. А в дороге люди, умеющие держать оружие и владеть им, могут пригодиться.
…Вся ночь прошла в сборах, а на следующий день, едва занялась заря над озером и отслужили заутреню, княжеская кавалькада выехала за ворота усадьбы и устремилась по еще усыпанным росой лугам к проезжему шляху, держа путь на Москву. Среди холопов и дворовых девок, сопровождавших князей и княгиню Вассиану, на этот раз наравне с мужчинами ехавшую верхом, в царскую столицу держали путь бывший майор советской госбезопасности Виктор Растопченко и бывший сержант российской милиции Леха Рыбкин.
ГЛАВА 4
Римская лисица
Наконец изнуряющая дневная жара спала. Вечерние сумерки лиловато-дымчатым крылом окутали Неаполитанский залив и, крадучись, наползали на город. Только на самом горизонте между морем и небом, где садилось солнце, сияла ярко-рыжая полоса света.
Лиловатые блики скользили по пенящимся у берега волнам. Море волновалось, покачиваясь под вечерним бризом тремя яркими цветами, сменяющими друг друга по мере отдаления от берега: ярко-зеленое у самой кромки, темно-синее на глубине и розово-лиловое у горизонта.
Чайки с криком проносились над водой, распластав узкие белые крылья, предвещая близкую грозу. Серебристо-серый туман сгустился над Везувием, постепенно спускаясь к прибрежным селениям и поглощая очертания величественных руин Помпеи. Ветер стих. В предчувствии непогоды притихли изящные статуэтки пиний и кипарисов на холмах, перегруженные спелыми плодами, полными солнечного света, замерли виноградники, раскинувшиеся у их подножия, и только стайка молодых голубых дельфинов как ни в чем не бывало резвилась в зеленоватых волнах залива, не обращая внимания на предгрозье. Друг за другом они высоко выпрыгивали над волной и снова уходили на глубину.
Кардинал Джулио де Монтероссо некоторое время наблюдал за их весельем с балкона своего неаполитанского дворца, находящегося прямо на берегу залива. Веселье молодых, будь то люди или животные, теперь вызывало у него только грустную улыбку. Бесценные венецианские зеркала, в изобилии украшавшие стены дворца, давно говорили ему, что молодость прошла. Возможно, превратности судьбы состарили его душу еще раньше, чем первая седина посеребрила волосы, прежде черные как смоль.
Вот уже более двадцати лет минуло с тех пор, как навеки в прошлом для него остались головокружительная карьера в Ватикане, хитросплетения европейской политики, гибель единственного брата и страстная любовь, также ушедшая в небытие. Последние годы он жил здесь, в Неаполе, вдали от Рима, его тайных и явных интриг. Кардинал сам поставил точку на казалось бы блестящем и многообещающем пути, но только он знал, какое преступление тяготело все эти годы над фамилией де Монтероссо, единственным представителем которой он теперь остался, и с такой ношей в сердце он не мог поступить иначе.
Тучи сгустились, порыв ветра спутал седые волосы кардинала, раздались первые раскаты грома. Стайка дельфинов быстро уплыла подальше от берега, спасаясь от начинающейся бури. Волны становились все круче и темнее. Над развалинами Форума кометой пронеслась молния и врезалась в землю у самого подножия Везувия. Становилось прохладно. Кардинал покинул балкон и, пройдя по беломраморной галерее над самым ущельем, в узкой расщелине которого бушевало море, вернулся в свои покои.
В комнатах стало совсем темно, ветер рвал шелковые занавеси на окнах. Священник зажег три свечи в большом позолоченном канделябре на мраморной подставке, стоящем на его рабочем столе, и подошел к картине, висевшей на стене напротив. Это был портрет полуобнаженной женщины дивной красоты. Его написал когда-то в Риме великий итальянец Сандро Боттичелли, и сколько бы ни минуло лет, имя Джованны Борджа, герцогини Романьи и Валентине, позировавшей мастеру, останется в памяти людей навеки, как творения античности или бессмертное сказание о Христе.
Еще двадцать с лишним лет назад, незадолго до смерти Боттичелли, Джулио выкупил у художника портрет Джованны, и все эти годы герцогиня Валентине, трагически погибшая во цвете лет от руки наемного убийцы, постоянно присутствовала в его жизни.
Картина называлась “Vixen-Venus” – “Венера-Лисица”. Чувственная, дерзкая, грешная Венера – такой он и знал Джованну в жизни. Такой ее знал и боготворил Боттичелли, писавший с нее самые знаменитые свои женские лики. На многих его картинах запечатлены дивные волосы цвета спелых римских каштанов или увядших осенью листьев, дерзкие зеленые глаза и неподражаемые очертания фигуры, которой она гордилась и намеренно выставляла напоказ.
Только ради того, чтобы позировать Боттичелли, Джованне стоило родиться на свет. Однако прекраснейшая из женщин Италии родилась в семье знаменитой не столько красотой своих женщин и покровительством искусствам, сколько кровавой борьбой за власть над Италией, и в лице Ватикана, – над всем миром. Она была единственной дочерью легендарного герцога Чезаре де Борджа, полководца и знаменосца католической церкви, и наваррской принцессы Шарлотты де Альбре, внучкой папы Александра VI, второго и наиболее знаменитого римского первосвященника из рода Борджа.
Именно папе Александру VI, герцогу Родриго де Борджа, выходцу из старинной Арагонской королевской династии, правившей в Валенсии, тогда еще кардиналу Сан-Николло, осиротевшие в детстве и разоренные алчными родственниками братья де Монте-россо были обязаны в жизни всем. Будучи проездом в Милане и проводя службу в Миланском Соборе, молодой кардинал Сан-Николло обратил внимание на бедно одетых мальчиков, певших в хоре во время богослужения. Лица этих подростков, в отличие от прочих, выдавали их благородное происхождение и очевидную смышленость. Он подозвал к себе Джулио и, расспросив его, откуда он родом и кто его родители, предложил поехать с ним, чтобы учиться богословию, пению, языкам…
Величие кардинала и его обаяние, о котором еще при жизни Родриго слагались легенды, ослепили мальчиков. Они готовы были идти хоть на край света за этим властным, сильным и красивым человеком. И не ошиблись. Джулио еще не исполнилось и тридцати лет, когда за верную службу папа Александр VI пожаловал его кардинальской мантией. В более молодом возрасте кардиналом становился только он сам – в двадцать пять лет.
Брат Джулио Паоло стал воином церкви и верным спутником среднего сына Родриго де Борджа, Чезаре, пройдя с ним путь от славы и власти над всей Италией до позора поражения, проклятия и забвения. Родриго де Борджа в течение многих лет состоял в негласном браке с красавицей Ваноцци, Джеванной де Катанеи, mulier soluta, как ее называли в Ватикане, и она родила ему троих детей: сыновей Джованни, Чезаре и дочь Лукрецию.
Свою дочурку Чезаре назвал в честь матери Джованной. От тихой Шарлотты де Альбре Джованна унаследовала разве что французское изящество манер, во всем остальном она была Борджа до мозга костей, родилась Борджа и умерла как герцогиня де Борджа – вряд ли еще какая женщина какого-то другого рода могла удостоиться столь яркой судьбы и столь беспощадной смерти.
Ее отец и дед не знали удержу в своих честолюбивых желаниях и не останавливались ни перед чем ради их осуществления: ни яд, ни кинжал, ни подлог, ни предательство – ничто не могло сдержать де Борджа на пути к цели.
А цели их были велики, как заоблачные вершины Аппеннинских скал – объединить Италиию под властью Борджа, выжечь огнем и мечом всех, кто мешал – герцогов флорентийских Медичи, герцогов миланских Сфорца, туда же неаполитанцев. Затем – захват через Наваррское королевство французского престола…
Лиловатые блики скользили по пенящимся у берега волнам. Море волновалось, покачиваясь под вечерним бризом тремя яркими цветами, сменяющими друг друга по мере отдаления от берега: ярко-зеленое у самой кромки, темно-синее на глубине и розово-лиловое у горизонта.
Чайки с криком проносились над водой, распластав узкие белые крылья, предвещая близкую грозу. Серебристо-серый туман сгустился над Везувием, постепенно спускаясь к прибрежным селениям и поглощая очертания величественных руин Помпеи. Ветер стих. В предчувствии непогоды притихли изящные статуэтки пиний и кипарисов на холмах, перегруженные спелыми плодами, полными солнечного света, замерли виноградники, раскинувшиеся у их подножия, и только стайка молодых голубых дельфинов как ни в чем не бывало резвилась в зеленоватых волнах залива, не обращая внимания на предгрозье. Друг за другом они высоко выпрыгивали над волной и снова уходили на глубину.
Кардинал Джулио де Монтероссо некоторое время наблюдал за их весельем с балкона своего неаполитанского дворца, находящегося прямо на берегу залива. Веселье молодых, будь то люди или животные, теперь вызывало у него только грустную улыбку. Бесценные венецианские зеркала, в изобилии украшавшие стены дворца, давно говорили ему, что молодость прошла. Возможно, превратности судьбы состарили его душу еще раньше, чем первая седина посеребрила волосы, прежде черные как смоль.
Вот уже более двадцати лет минуло с тех пор, как навеки в прошлом для него остались головокружительная карьера в Ватикане, хитросплетения европейской политики, гибель единственного брата и страстная любовь, также ушедшая в небытие. Последние годы он жил здесь, в Неаполе, вдали от Рима, его тайных и явных интриг. Кардинал сам поставил точку на казалось бы блестящем и многообещающем пути, но только он знал, какое преступление тяготело все эти годы над фамилией де Монтероссо, единственным представителем которой он теперь остался, и с такой ношей в сердце он не мог поступить иначе.
Тучи сгустились, порыв ветра спутал седые волосы кардинала, раздались первые раскаты грома. Стайка дельфинов быстро уплыла подальше от берега, спасаясь от начинающейся бури. Волны становились все круче и темнее. Над развалинами Форума кометой пронеслась молния и врезалась в землю у самого подножия Везувия. Становилось прохладно. Кардинал покинул балкон и, пройдя по беломраморной галерее над самым ущельем, в узкой расщелине которого бушевало море, вернулся в свои покои.
В комнатах стало совсем темно, ветер рвал шелковые занавеси на окнах. Священник зажег три свечи в большом позолоченном канделябре на мраморной подставке, стоящем на его рабочем столе, и подошел к картине, висевшей на стене напротив. Это был портрет полуобнаженной женщины дивной красоты. Его написал когда-то в Риме великий итальянец Сандро Боттичелли, и сколько бы ни минуло лет, имя Джованны Борджа, герцогини Романьи и Валентине, позировавшей мастеру, останется в памяти людей навеки, как творения античности или бессмертное сказание о Христе.
Еще двадцать с лишним лет назад, незадолго до смерти Боттичелли, Джулио выкупил у художника портрет Джованны, и все эти годы герцогиня Валентине, трагически погибшая во цвете лет от руки наемного убийцы, постоянно присутствовала в его жизни.
Картина называлась “Vixen-Venus” – “Венера-Лисица”. Чувственная, дерзкая, грешная Венера – такой он и знал Джованну в жизни. Такой ее знал и боготворил Боттичелли, писавший с нее самые знаменитые свои женские лики. На многих его картинах запечатлены дивные волосы цвета спелых римских каштанов или увядших осенью листьев, дерзкие зеленые глаза и неподражаемые очертания фигуры, которой она гордилась и намеренно выставляла напоказ.
Только ради того, чтобы позировать Боттичелли, Джованне стоило родиться на свет. Однако прекраснейшая из женщин Италии родилась в семье знаменитой не столько красотой своих женщин и покровительством искусствам, сколько кровавой борьбой за власть над Италией, и в лице Ватикана, – над всем миром. Она была единственной дочерью легендарного герцога Чезаре де Борджа, полководца и знаменосца католической церкви, и наваррской принцессы Шарлотты де Альбре, внучкой папы Александра VI, второго и наиболее знаменитого римского первосвященника из рода Борджа.
Именно папе Александру VI, герцогу Родриго де Борджа, выходцу из старинной Арагонской королевской династии, правившей в Валенсии, тогда еще кардиналу Сан-Николло, осиротевшие в детстве и разоренные алчными родственниками братья де Монте-россо были обязаны в жизни всем. Будучи проездом в Милане и проводя службу в Миланском Соборе, молодой кардинал Сан-Николло обратил внимание на бедно одетых мальчиков, певших в хоре во время богослужения. Лица этих подростков, в отличие от прочих, выдавали их благородное происхождение и очевидную смышленость. Он подозвал к себе Джулио и, расспросив его, откуда он родом и кто его родители, предложил поехать с ним, чтобы учиться богословию, пению, языкам…
Величие кардинала и его обаяние, о котором еще при жизни Родриго слагались легенды, ослепили мальчиков. Они готовы были идти хоть на край света за этим властным, сильным и красивым человеком. И не ошиблись. Джулио еще не исполнилось и тридцати лет, когда за верную службу папа Александр VI пожаловал его кардинальской мантией. В более молодом возрасте кардиналом становился только он сам – в двадцать пять лет.
Брат Джулио Паоло стал воином церкви и верным спутником среднего сына Родриго де Борджа, Чезаре, пройдя с ним путь от славы и власти над всей Италией до позора поражения, проклятия и забвения. Родриго де Борджа в течение многих лет состоял в негласном браке с красавицей Ваноцци, Джеванной де Катанеи, mulier soluta, как ее называли в Ватикане, и она родила ему троих детей: сыновей Джованни, Чезаре и дочь Лукрецию.
Свою дочурку Чезаре назвал в честь матери Джованной. От тихой Шарлотты де Альбре Джованна унаследовала разве что французское изящество манер, во всем остальном она была Борджа до мозга костей, родилась Борджа и умерла как герцогиня де Борджа – вряд ли еще какая женщина какого-то другого рода могла удостоиться столь яркой судьбы и столь беспощадной смерти.
Ее отец и дед не знали удержу в своих честолюбивых желаниях и не останавливались ни перед чем ради их осуществления: ни яд, ни кинжал, ни подлог, ни предательство – ничто не могло сдержать де Борджа на пути к цели.
А цели их были велики, как заоблачные вершины Аппеннинских скал – объединить Италиию под властью Борджа, выжечь огнем и мечом всех, кто мешал – герцогов флорентийских Медичи, герцогов миланских Сфорца, туда же неаполитанцев. Затем – захват через Наваррское королевство французского престола…