Дьякова Виктория. Наследники Борджиа (Боярская сотня - 9)

   Татары перенесли своего князя в избу, где хозяева, пожилые уже крестьяне, предоставили для больного лучшую лавку поближе к окну. Старуха предложила покормить государя пропаренной овсяной кашей - может, подустал с дороги-то, авось, полегчает. Но не тут-то было. Все, что принимал Ибрагим в рот, тут же и выходило из него обратно в мучительных приступах рвоты с кровью. Испарина покрывала его широкоскулое лицо крупными желтоватыми каплями, то и дело стекавшими вниз по щекам. Озноб охватывал все тело, переходя в судороги. На растерянные вопросы Никиты, что болит-то, Ибрагим жаловался то на страшную ломоту в спине и ногах, то на свинцовую тяжесть в голове и желудке.
   - Ты уйди, уйди подальше, Никитка, - просил он едва слышным от слабости голосом Ухтомского князя, - ведь заразишься от меня, кто тогда Гришке-то поможет? - Темно-коричневые глаза его опухли, глазные яблоки налились кровью. - Вот, видать, судьба мне, Никита Романович, за отцом последовать, сокрушался Ибрагим. - Об одном жалею - не удастся супостатов-то порубить, не выйдет...
   - Да погоди, погоди ты, Ибрагимка, придумаем что... - Никита метался по комнате вокруг ложа друга, как загнанный зверь, лихорадочно раздумывая, что предпринять в этом медвежьем углу.
   В какую сторону ни пошли за доктором, что в Москву, чта в Белозерск, гляди - только деньков через десяток воротятся, не раньше.
   Какой же больной дождется? Монах Арсений усиленно читал молитвы над головой Юсупова, но помогало мало. Под окном, у которого лежал больной князь, раздалось слабое призывное ржание. Всеми забытый и брошенный на дороге аргамак сам как смог приполз к дому, чтобы быть ближе к хозяину, и обессиленный повалился на бок. На крепких ровных зубах его, оскаленных в страдальческой гримасе, проступила кровавая пена. Татары, опомнившись, сняли с него сбрую с украшениями, но что делать дальше - не знали. Услышав призыв боевого товарища, Ибрагим со-" брал силы и попробовал подняться со скамьи. Никита поспешил поддержать его. Но Юсупов гордо отверг его помощь.
   - Что ты меня, как девицу, хватаешь? - спросил он недовольно. - Что ж я, сам не дойду? - Хватаясь рукам за бревенчатые стены, он кое-как выбрался на крыльцо. - Хоть на солнышко красное еще разок взглянуть, - улыбнулся грустно. Всем телом навалясь на хлипкие низкие поручни лестницы, спустился, почти съехал, вниз и тяжело сел на траву рядом с неподвижно лежащим на боку аргамаком. С горькой жалостью обнял он руками голову коня, ласково перебирая руками пышную его челку на лбу. Конь очнулся от оцепенения и благодарно замотал ушами, тихо заурчав, будто кошка.
   - Вот как все повернулось-то, дружок, - приговаривал, обращаясь к коню, Юсупов. - Вместе росли мы с тобой, вместе служили царю-батюшке, вместе отца схоронили, вместе, видать, и сами жизнь кончим. Ты, Никита, - он с трудом повернул голову к князю Ухтомскому, - со мной здесь не сиди. Брось. Бери моих людей. Скачи во весь опор Григорию на выручку. Ну, а мы, - он легко похлопал рукой по шее лошади, - что нам? Смерть свою встретим - не испугаемся, чай, не робкого десятка уродились. Жаль, пожили мало, дружок, верно? Где ты, Никита? Что-то темно в глазах стало, не вижу я тебя. Ты поближе-то подойди...
   - Здесь я, здесь, Ибрагимка, - Никита присел на корточки рядом с Юсуповым. Обнял его голову, прижал к груди своей, едва сдерживая слезы. Никуда я не поеду, - прошептал он, - не брошу я тебя ни за что.
   - А Гришку бросишь? - спросил Юсупов.
   - Ох, попортили, попортили, сударика, - запричитала на крыльце от жалости старуха-хозяйка.
   И тут Никиту осенило. Оставив Юсупова, он подошел к снятой с аргамака богато украшенной сбруе, брошенной посреди двора. Наклонился, перебрал ее и... вытащил запрятанный внутри белый холщовый мешок, от прикосновения к которому у него тут же зачесались пальцы.
   - А ну, поди сюда, - позвал он к себе старуху. - Скажи-ка мне, есть в Ваших местах какой добытчик, ведовством али колдовством искусный? - спросил ее строго.
   Старуха в ужасе замахала на него руками:
   - 'Что ты, государь, батюшка священник наш местный уж так запужал нас всех, что и думать-то не смеем!
   - А все же? - допытывался Никита. - Никому не скажу, клянусь.
   Старуха опасливо оглянулась по сторонам и, привстав на цыпочки, шепотом сообщила:
   - Мельник наш, мастеровой по этой части. О-о-ой, каков!
   - А где живет этот мельник? - быстро спросил Никита.
   - А где ж ему жить? Там, где мельница его, на речке, значит. Внучок мой знает, показать может.
   - Так зови его, мамаша, поскорей.
   Старуха побежала на сеновал и вскорости привела Никите белобрысого босоного мальчонку лет тринадцати. Увидев столько вооруженных людей вокруг, пацан боязливо озирался по сторонам. Особенно пугали его своей непривычной внешностью татары.
   - Знаешь, где мельник живет? - спросил, присев перед ним, Никита.
   - Ага, - мальчишка слабо кивнул.
   - Покажешь?
   - Ага.
   - Тогда полезай ко мне в седло. - Никита бегом бросился к своему Перуну и вскочил в седло. Затем подъехав, наклонился из седла и одной рукой подхватил пацана наверх. - Фрол, со мной поедешь! Вы же, - приказал он Растопченко с Лехой, - здесь оставайтесь и от Ибрагим-бея ни на шаг не отходите. Головой мне отвечаете за него! А это, - он указал на брошенный рядом со сбруей аргамака холщовый мешок, - пусть пока здесь лежит. И никто пусть не смеет прикасаться, покуда я не ворочусь! Сейчас, Ибрагим, сейчас я ворочусь! И все поправится, вот увидишь! - прокричал он Юсупову, пришпоривая коня. - Правда? - погладил по голове немного похрабревшего мальчонку. - Тебя как звать-то? Филя? Верно, Филя? Вот тот-то.
   Застоявшийся Перун сходу радостно взял в рысь, только пыль завилась из-под копыт.
   Глядя.на страдания Юсупова, Витя чувствовал себя очень нехорошо. Забылись все мытарства похода: и как сам он дважды падал с лошади, и как при переправе вброд чуть не утонул Рыбкин, свалившись в воду. Сейчас все это как-то само собой испарилось из Витиной памяти. Его мучили угрызения совести. Хоть и не в его голове родилась вся задумка с зельем и не сам он отраву в сбрую аргамака клал, а все-таки ощущал свою причастность - ходил ведь к Машке-Козлихе за этим самым треклятым голубцом. Знал, что не на благое дело используют его, но что так все выйдет - Витя никак не ожидал. Даже спасительные мысли о грядущем богатом вознаграждении сейчас ему в голову не лезли. До вознаграждения еще далеко, да и неизвестно, будет ли оно, но что во всей этой истории легко и помереть можно, сам не заметишь, это Витя усек. Он с ужасом думал, что могла же Козлиха сыграть с ним злую шутку: вот, взяла бы и не сказала про то, какую голубиная травка опасность представляет. Что тогда было бы? Он бы сам так мучался, как сейчас Ибрагим-бей? Слава Богу, честная бабка попалась. Но не все же такие. И еще далеко не ясно, не передается ли эта зараза от одного человека к другому каким-нибудь только колдунам ведомым путем. Положили же зелье аргамаку, а хозяин тоже заболел.
   Исполняя приказание князя Ухтомского, Витя старательно высиживал рядом с умирающим сыном Юсуф-мурзы, но все же старался держаться подальше и даже соорудил себе на удивление всем татарам из носового платка некое подобие марлевой повязки на рот и нос, вспомнив советы по профилактике из программы "Здоровье". Рыбкин же наоборот забыл все предосторожности. Он так разжалобился, что чуть не плакал и, гладя аргамака по гриве и хвосту, все время приговаривал: "Хорошая лошадка, жалко лошадку...л. Витя попробовал прикрикнуть на него: "Ты, Леха, подальше отойди. Не трогай руками!" Но бывший сержант, похоже, даже и не услышал его. "Вот полоумный, - ворчал про себя Витя, - но вдруг татарин этот и вправду кончится - грех на моей душе будет, точно. Ну и влип..."
   Встав на колени в кружок, татары громко молились по-своему, воздевая руки к небесам.
   Поцеловав аргамака в лоб, Юсупов с огромным трудом стал подниматься на ноги.
   Витя понимал, что надо бы помочь ему, поддержать, но никак не мог себя заставить. Татары тоже не шелохнулись, но не из страха заразиться, а по другой причине - они не смели прикоснуться даже к ногтю своего предводителя.
   К Витиному стыду его опередил Рыбкин, который смело подставил Ибрагиму свое плечо, но сам Юсупов с благодарностью отослал Леху прочь: "Подальше, подальше поди, не трогай меня".
   "Он что, думает, у татарина просто грипп, что ли?" - думал с раздражением Витя, но сидеть на месте уже становилось неприличным.
   - Да мы не боимся, не боимся, нам что! - довольно громко произнес он, чтобы подбодрить самого себя, и тоже подскочил к князю.
   Но по-прежнему отмахиваясь от них, Юсупов сделал шаг, другой и вдруг громко застонав, споткнулся и ухватился за шаткие перила лестницы.
   Витя с Лехой бросились к нему и подхватили Ибрагима под руки.
   - Вы бы присели, ваше сиятельство, - уговаривал князя Витя. - Нельзя вставать-то вам. Скоро уж Никита Романович прибудет.
   - Воды! Пить хочу, ужасно пить хочу! - прохрипел Юсупов и высунув язык, старался облизнуть губы. Витя увидел, что язык князя весь распух и покрылся отвратительными гнойниками.
   "Господи, что же это с ним? - в панике думал Витя. - Можно ли воды-то ему давать?" Он где-то слышал, что при некоторых заболеваниях жажда мучает страшно, но пить воспрещается категорически, только вот при каких - он не помнил. "Дашь воды, а он концы отбросит. Кто виноват будет?"
   - Ты жив, дружок? - Ибрагим слабо похлопал по спине своего аргамака, лежащего неподвижно с закрытыми глазами. Конь всколыхнулся, дернул ногой и снова затих. - Жив еще... Что же Никита так долго не едет? - Ибрагим с трудом напрягая слезящиеся глаза, всматривался в дорогу. - Так и помру, попрощаться не успеем... Воды принеси, не слышал разве? - попросил он стоявшего поближе Леху.
   Рыбкин вопросительно взглянул на Витю. Рас-топченко пожал плечами, можно или нельзя - кто знает-то?
   Но под требовательным взглядом князя Леха послушно направился в избу. Старуха налила ему полный кувшин свежей колодезной воды. Выхватив кувшин из рук Лехи, едва он возвратился, Ибрагим почти залпом выпил с полкувшина и с глубоким вздохом снова опустился на траву.
   - Ему дай, - сказал он Лехе, отставив кувшин в сторону и указывая на аргамака, - тоже, наверное, пить хочет.
   Рыбкин послушно принялся поить аргамака. Вдали, там, где желтоватый вытоптанный шлях сливался с выцветшим от полуденного зноя небом, завертелось небольшое облачко пыли.
   - Едут, едут! - возвестила старуха.
   Татары прервали свою молитву. Ибрагим-бей с облегчением улыбнулся дождался. Все кинулись к дороге. Только Рыбкин остался с Юсуповым. Действительно вскоре уже можно было легко различить двух всадников, мчавшихся по шляху во весь опор. А по воздетой вверх золотой стреле на шлеме первого из них, сиявшей на солнце, легко узнали князя Ухтомского. Татары, повеселев, засуетились вокруг своих коней. Еще никто не знал, везет ли Никита Романович с собой мельника, а тем более, сможет ли тот мельник излечить Ибрагима, но угнетающее чувство безысходности, казалось, совершенно беспричинно сменилось у всех радостной надеждой.
   Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.
   Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.
   - Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь - что хочешь проси, ничего не пожалею.
   Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.
   - Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, Никита указал деду на холщовый мешочек с "голубцом", все еще лежащий на прежнем месте. - Может, от него все приключилось? А? - Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:
   - Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу...
   И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к "голубцу". Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:
   - Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! - приказал он.
   По знаку Никиты Фрол тут же принес из избы зажженную лучину. Нашептывая какие-то только ему ведомые слова, мельник обложил "голубец" березовыми палочками, наломанными от вязанки дров на задворке, присыпал сверху березовой корой и поджог от лучины, читая вполголоса наговор. К удивлению всех
   присутствующих, "голубец" вспыхнул высоким сизым пламенем, в отблесках которого можно было различить даже при солнечном свете мелькания каких-то уродливых морд и змеиных хвостов. Фрол перекрестился, целуя образок. Татары пали на колени и в один голос завопили "аллах! аллах!". Даже князь Никита осенил себя знамением: "Господи, помилуй! - прошептал он, - откуда же свалилось такое?".
   - Гори, гори ясно, силища диаволова, - приговаривал мельник, подсыпая в костер какого-то золотого порошочка из ладанки, висевшей у него на шее. Изыди вся, отпусти душу порабощенного тобою...
   Наконец огонь значительно уменьшился, приобрел естественный красноватый оттенок и стал стремительно угасать.
   Мельник затоптал угольки, аккуратно собрал оставшуюся золу в берестяной кузовок и старательно присыпал землей то место, где горел костер. Кузовок он спрятал в свою котомку.
   - На болоте утоплю, подальше от жилья человеческого, - объяснил он Никите, - где уродился, там и потопнет. Видать, очень не угодил друг твой недоброму человеку, что такую порчу подсунули ему. Ладно настоянная, с наговором ясным...
   Услышав речь мельника, Витя аж передернулся. Он снова вспомнил Козлиху и свой поход на Даниловское подворье. Да, не подвела бабка. Сразу заметно, что не протух "голубец". Качественный продукт дала. Только жуть-то какая от этого всего вышла! Век бы глаза не видели!
   - Ну, а на друга, на друга-то моего ты взгляни, . - торопил ведуна Никита. - Помрет ведь.
   - Да теперь не помрет, - уверенно ответил ему мельник, - вышла из него немощь колдовская. Сейчас пития ему приготовим, выпьет он, поспит, а когда проснется, то и помнить ни о чем не будет. Проводи, хозяйка, в дом, попросил он старуху.
   В избе мельник достал один за другим из своей котомки несколько кузовков и разложил их рядком на лавке у печки. Затем попросил у хозяйки глиняную миску и чистой водицы. Долго мешал он берестяной палочкой какие-то травки и порошочки в миске, все приговаривал, приговаривал что-то. Затем залил все водой, нагрел на огне, остудил. Наконец, закрыв чистым льняным полотенцем, вынес варево во двор. Кряхтя от старости, подсел к пребывавшему в полудреме Ибрагиму.
   - Выпей, свет мой, и полегчает тебе, - он осторожно протянул ему миску.
   Ибрагим медленно поднял отяжелевшие веки, посмотрел тусклым взглядом на мельника и сказал:
   - Коню, коню моему дай сперва. Мучается ведь он тоже. А куда я потом без него?
   - И коню твоему хватит, - успокоил его ве-Дун, - ты сам-то попей, а коню само собой полегчает. Одной ниточкой он с тобой помотан. Ты - в беде и он - там же. Ты здоров, и он весел. Так-то.
   Ибрагим покорно выпил содержимое миски. Остатки пития ведун побрызгал на аргамака.
   - А теперь отведите-ка его в дом да на лавку уложите, пусть поспит, обратился мельник к Никите Романовичу. - Вежды-то слипаются, гляди.
   Никита приподнял друга с травы и помог ему дойти до постели.
   Заботливо укрыл попоной.
   Ибрагим быстро и спокойно заснул. Лицо его посветлело и постепенно приобрело естественный цвет. Так же быстро и спокойно заснул под окном избы и верный конь Юсупова, аргамак.
   - Ты его не буди, - шепотом наставлял мельник Никиту, - сколько проспит - столько, значит, надобно. Сон его береги. Сон - главный его целитель теперича. Жди. Сам проснется - здоров будет. Ну, дело сделано, пойдем, значит.
   Тихонько прикрыв дверь в горницу, мельник и князь вышли из дома.
   - Всем тишину соблюдать велю, - приказал Никита, - Ибрагим-бея не беспокоить. Дорого нам время, но что поделаешь? Негоже друга в беде бросать. Ждать будем. А там все вместе тронемся дальше. Спасибо тебе, отец, - князь радостно обнял ведуна, - от слова своего я не отступлюсь. Как обещал, проси, что хочешь.
   - А далеко ли путь держишь, князь? - спросил его, прищурясь, мельник. Хочешь, на воде погляжу, что ждет тебя?
   - На Белое озеро еду, - ответил, пожав плечами Никита, - в Кириллов монастырь, ворогами лютыми осажденный. На битву еду, отец...
   Мельник подошел к широкой бочке с колодезной водой, стоящей у угла крестьянской избы, и, поводив над ней руками, промолвил:
   - Тяжкое испытание выпало дому твоему. Из последних сил держатся защитники крепости. Не вороги лютые, не захватчики из плоти и крови - все силы преисподней ополчились на тебя. Не они ли и подложили тебе нечисть болотную, чтобы тебя в пути задержать? Бесов рать неисчислимая восстала на святую обитель. Но стоят за нее Ангелы, святые земли русской стоят. Так что, мужайся, князь. Страдания ждут тебя немалые. Но есть у тебя защита, которая посильней всех наших прибауток да примочек будет. Камень колдовской, что на груди твоей висит. Любимой рукой тебе он дан. Любящей рукой. На него надейся, на Господа и Деву Пречистую, да на терпежку нашего русского мужика. Все выдюжим. Вижу я монастырь чистым, сияют купола его, горят кресты на солнце, народ ликует. Так что поезжай с Богом, князь, - мельник отошел от бочки и устало смахнул со лба крупные капли пота, - а об награде моей позабудь. На святое дело едешь. Иль не русский человек я, чтоб с воина, землю мою защищать едущего, мзду брать?
   - Спасибо тебе, отец. - Никита низко поклонился старику. - За помощь и за слова добрые. Но я от обещаний своих не привык отступать. Вот тебе три золотых монеты... - Он протянул мельнику деньги, но тот сердито отстранил его руку:
   - Не нужно мне, князь, сказал же я тебе! А вот, когда ворога разгромишь, вспомни обо мне. При-Шли мне коня доброго из твоей конюшни, чтоб на твоего похож был. Очень уж приглянулся он мне. Обещаешь?
   - Обещаю, - Никита с благодарностью прижался щекой к морщинистой руке старика, - трех коней пришлю. Взамен трех монет, что ты отверг...
   - Спасибо, князь, - поклонился ему в пояс мельник, - мне б и одного вдосталь. Ездить я не горазд, годы не те, а чтоб полюбоваться. Только вот видал я на воде, - осторожно продолжал он, - неясно, правда, замутилась водица. Оттого, должно быть, что с другой стороны тоже сила дюжая стоит и глядеть не дает. Но мелькнул передо мной прекрасный лик женщины. Она тебе камень тот дала, что охранит тебя от всех бед. Встретишь ты ее там, где не ждешь. В великой опасности и саму ее обнаружишь. Но не греши поспешным судом. Вместе быть вам суждено. Только очень долгой и тяжкой дорога ваша будет. Большую честь заслужишь ты и от государя. Терпи. Вот с тем и откланяюсь, княже. Храни тебя Господь.
   - Спасибо, старик, - услышав о Вассиане, Никита сильно разволновался. Сокольничий мой отвезет тебя обратно. Спасибо за все.
   Собрав котомку, мельник закинул ее за спину. Князь сам подсадил его к Фролу в седло. Дав шпоры коню, всадник умчался, увозя ведуна.
   А князь Никита Романович долго еще размышлял над словами старца, сидя у изголовья спящего Ибрагима.
   Юсупов проспал беспробудно с десяток часов. А когда проснулся, ничего не мог вспомнить о том, что случилось с ним. На рассвете следующего дня вся дружина князя Ухтомского снова выступила в поход,
   * * *
   Командор Пустыни Жерар де Ридфор сидел в своем шатре, скрестив ноги на россыпи шелковых зеленых и алых подушек, лениво пощипывая гроздь ис-синя-черного винограда на хрустальном блюде и нюхал из открытого флакона благовоние, приготовленное для него из лепестков дикой фиалки. Коротконогий карлик примостился рядом с ним на маленькой скамеечке и горячо нашептывал Командору, яростно вращая своими выпученными черными глазищами с яркими белками:
   - Я сам видел, она подходила, подходила к итальянке. Я проследил за ней. Я проследил..
   - Кто подходил? - недовольно поморщился Командор Пустыни. - Говори яснее..
   - Тана. Воспитанница Маршала. Она разговаривала с итальянкой.
   - Ты хочешь сказать, что Тана предала меня? - с чарующей и искренней улыбкой спросил Командор, но пальцы его резко сжали несколько виноградных ягод, и густой сок цвета настоянного красного вина стек на хрусталь тарелки. - Я полагаю, ты ошибся. Тана любит меня. Она никогда меня не предаст. Однако зачем ломать голову, мы можем спросить у нее самой. Верно? Он взглянул на карлика с истинно детской невинностью. - Пусть ее приведут.
   - Да, да, господин.
   Жерар де Ридфор взял карлика пальцем за подбородок, покрутил его лицо и поцеловал в губы. Затем, потеряв интерес, грубо оттолкнул от себя.
   - Пошел вон.
   Ловко перебирая всеми четырьмя конечностями, как собака, карлик выкатился из зала. Вскоре темнолицый араб во французском сюрко и алой чалме ввел к Командору Тану. Девушка испуганно дрожала и куталась в полупрозрачную кружевную шаль.
   - Да ты никак замерзла, Тана, - ласково приветствовал ее Ридфор. Но добродушная улыбка его сразу же превратилась в хитрую лисью усмешку. - Здесь очень тепло. Сними с нее все, Савеоф, - приказал он арабу.
   Тот быстро выдернул из рук Таны шаль и сорвал с нее набедренную повязку. Несмотря на природную смуглость, девушка побелела от страха и смущения.
   - Подойди ко мне, - властно приказал ей Ридфор.
   Дрожа как лист на ветру, египтянка приблизилась. Зубы ее выбивали барабанную дробь.
   - Встань на колени!
   Она послушно опустилась. Жерар де Ридфор крепко взял ее за волосы и притянул к себе:
   - Скажи, ты любишь меня, Тана? - прошипел он ей в лицо, как ядовитая змея
   - Да, мой господин, я люблю вас, - пролепетала Тана.
   - А кого еще ты любишь? - Командор перешел
   на коварно мягкий, бархатный шепот, - кого еще, скажи мне, девочка...
   Тана молчала. Из ее огромных светло-голубых глаз тонкими ручейками струились слезы.
   - А Маршала ты любишь? - продолжал допрашивать Ридфор уже более жестко. - А шлюху Маршала, принцессу д'Аргонн, презренную аббатиссу, ты тоже любишь? Может быть, она воспитала тебя? Была к тебе добра? Говори! - Он больно ударил мулатку по лицу.
   Юная наложница вскрикнула, но мужественно стерпела его удар.
   - А о чем вчера ты шепталась в лесочке с итальянской герцогиней, посланницей Маршала? - как бы между прочим спросил, откинувшись на подушки, Ридфор. - О своей любви к нему? Ты подсунула ежа? Ты предала меня, Тана? Ай-ай, как нехорошо, моя девочка! - Метнувшись вперед, он снова больно ударил египтянку в лоб, и она со стоном повалилась на звериные шкуры, устилавшие пол шатра.
   - Встать! - приказал ей Ридфор. - Если ты не хочешь рассказать мне все добром, поговорим по-другому. Савеоф! - подозвал он, стоявшего в стороне араба. - Начинай.
   - Слушаю, господин.
   Араб набросил на голову несчастной девушки петлю из плетеного ремня. Она легла на волосы египтянки, подобно головной повязке кочевников-бедуинов. Встав позади девушки, Савеоф просунул в петлю толстую дубинку из древесины оливы и повернул ее. Ремень крепко прижался к голове. Потом грубые узелки его впились в кожу Таны. Лицо девушки исказилось от боли.
   - Помедленнее, Савеоф, - попросил араба Командор, - не надо торопиться.
   Медленно и осторожно, по четверти оборота, дубинка поворачивалась в руках араба. Узелки впивались все глубже. Рот Таны раскрылся, воздух в шумом вырвался из груди. Вся ее чудная кожа приобрела цвет прогоревшей золы. Девушка снова судорожно наполнила легкие воздухом и выдохнула его в пронзительном вопле. Глядя на ее мучения, Командор Пустыни ухмылялся. Араб продолжал свое дело. Цепочка кожанных узелков прогружалась в лоб Таны, и голова ее постепенно сжималась и вытягивалась в петле. Девушка надрывно кричала от страшной боли.
   - Скажешь, о чем ты шепталась с итальянкой? - издевательски спрашивал ее Ридфор, но бедная страдалица уже не способна была услышать его.
   Петля сужалась. Казалось, череп девушки вот-вот расколется. Еще несколько поворотов...
   - Мой господин! - вбежав в зал, прервал пытку один из лучников. Прости меня, господин...
   - Что случилось? - недовольно скривился Рид-фор и дал арабу знак остановиться.
   - Господин, русский принц со своим отрядом только что проследовал через коридор смерти в крепость.
   - Проследовал? - усмехнулся, потирая руки, Командор. - Или сгорел заживо там?
   - В том-то и дело, что проследовал, - ошеломленно сообщил лучник.
   - Как это так?! - Ридфор аж подскочил на месте. - Кто пропустил их? Кто посмел?
   - Совершилось чудо, мой господин. Им открылся мерцающий голубой путь, и они прошли по нему сквозь отряды наших воинов совершенно невредимые...
   - Голубой путь... - Ридфор снова опустился на подушки, раздумывая. Голубой путь... Ладно, поди прочь, - приказал он лучнику. Взгляд его упал на лежавшую у его ног без чувств Тану. - Как думаешь, жива она? - спросил он араба.
   - Похоже, нет, мой господин, - склонился над египтянкой Савеоф.