Дьякова Виктория. Наследники Борджиа (Боярская сотня - 9)

   - Переверни его, - влилась в сознание Геласие тихая просьба чудотворницы. Не раздумывая, он наклонился и повернул Феофана спиной вверх. Видение снова обсыпало юношу своими чародейскими блеска-ми. И второе ранение зажило также быстро. Затем таинственная колдунья накрыла юношу своим сияющим плащом, на котором проглядывал алый крест, и, с мгновение удержав, тут же сдернула его. Сумрак вокруг внезапно приобрел нежно-лиловый оттенок.
   - Подойди к нему, - прошептало Геласию видение. Иеромонах приблизился. Почерневшее лицо послушника, на котором уже лежала неизгладимая печать небытия, вдруг просветлело, щеки покрылись румянцем, а веки задрожали. Он начал дышать.
   - Спеши на башню, - донеслось до Геласия повеление благодетельницы, оставь его мне...
   - Кто ты, дева? Как отблагодарить мне тебя? - так же мысленно воззвал пораженный Геласий к спасительнице.
   - Господь Един, - прилетел к нему ее легкий вздох, - верни мою душу, кюре...
   - Кому ж вернуть и где она спрятана? - спросил он, не понимая.
   Видение печально промолчало и тут же исчезло.
   Вот что грусть мою обманет:
   Знаю, верность он блюдет.
   Ветер сладостный нагрянет
   Из краев, где встречи ждет,
   Тот, который сердце манит...
   прошуршали, как песчинки, донесшиеся, казалось, из дальнего далека, провансальские стихи. И все стихло.
   В это время под стенами монастыря со стороны Свиточной башни мрачный всадник на черном скакуне, увидев, как откатывается демонова рать, сошел с коня и воткнул в землю пламенеющий крест. Воины, стоящие за его спиной, как один скинули серые балахоны. Все они были одеты в легкие кожаные доспехи, а на головах их красовались железные шишаки, подвязанные под подбородком кожаными ремнями. В руках они держали круглые щиты и мечи, за спинами красовались луки и колчаны со стрелами. У некоторых были арбалеты, луки большего размера, которые упирались одним концом в землю, и короткие, толстые стрелы, наподобие копия, с зажженной паклей на острие. На доспехах и щитах изображены красные кресты и еще какие-то символы.
   Подавая пример, предводитель опустился на одно колено перед крестом в молитве. Все воинство последовало за ним. Латинское "...requiem sempitermam. Amen." донеслось до защитников стен. Мрачный всадник восстал с колен. Снова сел в седло. Огненный крест в его руке обратился в меч. Дав шпоры коню, он пронесся вихрем вдоль стен, вызывая на поединок предводителя осажденных. Его воины попятились назад, освобождая место для битвы.
   Взоры всех защитников монастыря обратились к князю Григорию. Примет ли вызов молодой князь? Подоспевший Геласий приблизился к Грише и молча сжал его руку, благословляя. Обратившись мысленно к пресвятой Богоматери Смоленской и святому Кириллу за подмогой, Григорий поцеловал нательный крест, коим окрестили его двадцать лет назад в Кирилловой обители, и выехал из ворот монастыря навстречу противнику. Безвестный враг его ликом казался темен, но образ имел скорее человеческий, нежели демонический. Мрачен и гневен был взор его черных глаз, когда, смерив Григория горделивым взглядом, он одел на голову глубокий черненый шлем с отверстиями на уровне носа и рта, каких Гриша и не видывал сроду.
   Едва всадник водрузил свой боевой убор, на самом верху шлема его восстали, как дьявольский плюмаж, несколько переплетенных телами склизких гадов, разинув на Гришу свои отвратительные пасти. Тело всадника охватывала черненая кольчуга, поверх которой был одет сюрко, легкое одеяние из черного шелка. С правого плеча ниспадал широкий черный плащ, шитый серебром.
   Спину огненногривого коня под адовым воином покрывал плотный панцирь из черной кожи. Сухие черные ноги лошади, как ни странно, вовсе не имели подков, но на каждой из них, под бабкой, сияла богатая серебряная перевязь. Подняв голову, вороной скакун, казалось, сам, без всякой команды всадника, раздул огненные ноздри, из которых брызнули пламенные искры, и, держа пышный хвост на отлете, легко двинулся навстречу князю. Затем неожиданно взвился на дыбы и совершив несколько кругов на задних ногах, застыл как вкопанный.
   Увидев, что Григорий достал боевой топор, всадник вложил меч в ножны и взял в руку свой. И тут же, всадив шпоры в бока коня, вихрем ринулся на князя. Первый же удар невероятной мощи вышиб Григория из седла. Зловонным шипением окатили молодого князя три гадючьи головы, мелькнувшие у самого его лица.
   Видя, что противник оказался на земле, всадник не стал спешиваться, как требовали правила поединка, он снова бросился на Григория верхом. И опять лязгнули ядовитыми клыками перед Гришей вытянувшиеся гады на щите люциферова рыцаря. Но молодой князь устоял на ногах и отразил удар. "У поля не стоять, все равно что побиту быть", - вспомнил Гриша, &ак учил его Никита Романович.
   На Свиточной башне защитники монастыря затаив дыхание следили за поединком.
   Надрывно голосили колокола. Геласий неустанно шептал молитвы. Но по всему было видно, что не выдюжить Грише супротив дьявольского наемника. Чувствовалось, что силища стоит за тем огромная, нечеловеческая. Не оружием поразит, так искусают князя ядовитые "оруженосцы" нехристя. Вот только приноровятся.
   Описав круг, неведомый всадник в третий раз кинулся на Гришу, восстали в полный рост рассвирепевшие гады его, и, верно, сокрушили бы они державшегося из последних сил юношу. Но в этот момент Гела-сий увидел, как пронесся мимо него со стороны Успенского собора сверкающий шар, и через мгновение золотистое видение встало посреди поля, раскинув сияющие янтарные крылья и заслонило собой Гришу.
   - Уйди, Ридфор! Уйди, отступник! Уйди, убийца! - донеслись до Геласия звуки французской речи. Из всех окружавших его только он и был способен понять чужой язык.
   Мрачный всадник в безотчетном страхе пригнулся к шее своего коня, боевой топор выпал из его руки. Его "оруженосцы" попрятались, так что из-за шлема и из-под щита торчали только их дрожащие хвосты. Всадник сбросил шлем, гадюки быстро расползлись в разные стороны. Воровато озираясь по сторонам, черный рыцарь поворотил скакуна к лесу. За ним торопливо удирали его солдаты.
   Князь Григорий, не понимая, что происходит, растерянно смотрел им вслед. Затем подошел к своему коню. Загадочное видение казалось ему просто сгустком солнечного света, и он никак не мог поверить, что именно оно испугало такого, как казалось, свирепого и мощного противника.
   Вдруг княжеский конь истошно заржал и начал что есть силы колотить по земле передними ногами. Григории взглянул вниз, и холодный пот страха выступил на его висках. У самых копыт скакуна свилась в клубок черно-серая склизкая тварь, сбежавшая со шлема иноземца. Шипя и извиваясь, она угрожающе поднялась в стойку, разинув хищную пасть. Неотвратимую гибель изливали на Григория ее пустые, холодные, неподвижные бусинки-глаза. Григорий боялся пошевелиться. Он понимал, что любое его движение вызовет немедленное нападение, и он не успеет схватить оружие, как тут же погибнет от смертельного укуса.
   Словно уловив мысли хозяина, конь тоже застыл в неподвижности. Защитники крепости оторопело взирали на поле. За кустами малины, которые окутывали по низу крепостную стену, они не видели гадюку и не понимали, почему князь медлит. Только Геласий почуял недоброе и уже собрался бежать вниз, но заметил, что золотистое видение женщины из ризницы тоже устремилось к Грише. Яркий солнечный луч, неожиданно обрушившись сверху, разрубил гадюку пополам, мгновенно обратив ее в тлен. Не веря своим глазам, Григорий некоторое время неотрывно взирал на кучку пепла, оставшуюся от смертоносного врага, затем сел на коня и торопливо направился к монастырским воротам. Ему казалось, что в этот день он дважды заново родился на свет.
   Осознав, что опасность миновала и победа осталась на их стороне, монахи и окрестные мужики, защищавшие монастырь, обрадованно кинулись вниз встречать князя. Только Геласий еще оставался на башне. Он видел, как одинокая женская фигура посреди покинутого всеми поля боя, подняла валяющийся черный шлем наемника, и тут же мгновенно в воздухе нарисовалась колдовская картина...
   В далекой гористой и знойной земле к столбам пыток привязано под две сотни израненных рыцарей в белых изодранных, окровавленных плащах с красными крестами на них. Их жгут огнем, терзают раскаленным железом и машут перед изможденными, исстрадавшимися лицами зеленым знаменем с витиеватой арабской вязью, вышитой на нем. "Прими закон, прими закон!" - твердят мучители. Прекрасный и гордый восточный властелин в сопровождении цветастой свиты в чалмах обходит их одного за другим и предлагает свою милость. Но рыцари с гордостью отвергают ее. И только один, с жезлом великого магистра в руке, склоняет колени, восклицая: "О Саладин!". Его отводят в сторону. Никто из его братьев не следует за ним. Тогда по приказу монарха вспыхивают костры, поглощая заживо привязанных к столбам пленников. И вот уже не слышно ни криков, ни стонов, ни молитв, и только проклятия отступнику несутся в века над ужасающим пожарищем...
   Золотоволосая дама с презрением отбросила шлем прочь. Упав на землю, он тут же обратился в горстку праха. Подняв снова свои янтарные крылья, она взмахнула ими три раза - нависшие черные тучи над монастырем разверзлись и на обитель обрушился густой благодатный ливень. Потоки воды заструились по куполам и стенам храмов, смывая гадкую липкую слизь и вынося ее в бурными ручьями в речку, а оттуда - в озеро. И вот уже зазолотились под чистыми, умытыми небесами головки храмов, закучерявилась зеленью веселая листва на березах, птички-невелички как ни в чем ни бывало деловито защебетали в густом малиновом кустарнике у крепостной стены.
   Клубя удушающие смрадные пары, речка старательно уносила в озеро диаволовы проклятия. Высоко вздымались над ее поверхностью комья праха и пепла, мелькали головы и хвосты наводивших оторопь ползучих чудовищ. Немало повидавшее на своем веку Белое озеро покорно приняло разлагающийся тлен; сперва потемнело, вздыбилось, а потом прилетевший с холмов и долин порыв ветра принес к берегу высокую волну и, нахлынув, она потопила в пышной белокрылой пене все тщетные потуги диаволова войска.
   Понимая, что отбит всего лишь первый приступ и еще ох как рано праздновать успех, Геласий собрался уже спуститься со стены на площадь, где вокруг Гриши ликовал народ. Евлампий на колокольне, увидев происходящее внизу, на радостях ударил "малиновый звон". Иеромонах заметил, что Гриша ищет его взглядом и даже побледнел от волнения, но от пережитого напряжения не мог сдвинуться с места - ноги не слушались его. Он оперся спиной о стену башни и так и смотрел вниз. Вдруг из собора Успения выбрался... Феофан. Живой-здоровый. Народ замолк и в изумлении уставился на юношу. Послушник тоже смущенно молчал, не понимая, почему все так на него смотрят.
   - Икона заступницы нашей Девы Марии Смо-, ленской воскресила его, не позволила захватить бесовому племени! - первым нашел объяснение чуду кузнец Макар и бросился радостно обнимать Феофана. За ним поспешили все остальные. Даже князь Григорий сошел с коня, чтобы облобызать восставшего из мертвых послушника. Геласий медленно спустился со стены.
   Дождь хлестал, не переставая. Все стоящие на площади люди промокли до нитки, но даже не замечали этого. Они танцевали, пели, обнимали друг друга, низко кланялись церквям, благодаря Господа, что остались живы, еще не зная, что им предстоит после. Выбравшись из множества обнимающих рук, Феофан увидел приближающегося отца Геласия и со всех ног побежал к нему.
   - Батюшка, вы живы, вы живы! - заплакал он, упав на колени и стараясь поцеловать дрожащими губами руку иеромонаха.
   - Встань, Феофанушка, - растроганный, Геласий поднял его с колен и заглянул в полные слез голубые глаза послушника. - Храбрец ты мой, главное, что ты жив-живехонек... - И сам не смог совладать с чувствами. Слеза скользнула из его глаз на морщинистые щеки. Феофан прильнул к его груди.
   - Если бы вы знали, батюшка, - снова вскинув голову, заговорил вдруг послушник, - какую чудную картину видел я во сне! Видал я море синее-пресинее, с большими волнами, высотой с дом. Видел всякие диковинные растения. Знаете, батюшка, ствол у них как столб, а вокруг, на самой макушке, ну, что перья у нашего гуся в разные стороны торчат. Видал огромные яблоки оранжевого цвета, каких у нас не растет. Птиц всяких... Красивые, батюшка! Один, что наш петух вышагивает, на голове у него корона, а хвост как распушит - так целая занавеска для иконостаса получится. Цветы разные: синие, лиловые, алые, белые... Какие-то большие лошади с двумя горбами по песчаным горам едут... Как вы думаете, батюшка, - спросил он несмело, наверное, Господь мне рай показал, чтоб дух укрепить?
   - Нет, это не рай, Феофанушка, - с улыбкой покачал головой Геласий, есть далеко отсюда страны, где водятся такие птицы и растут такие деревья. В тех краях жил Спаситель наш Иисус Христос, там и принял Он крестные муки свои. Даст Бог, может, и побываем мы с тобой там когда-нибудь. А показал тебе Господь сон этот, чтоб вознаградить тебя, сын мой. Господь наш Иисус Христос Себя принес в жертву, чтоб искупить грехи человечества, а ты сегодня себя не пожалел, чтоб одного человека спасти. Значит, стал ты на шажок ближе ко Господу...
   Феофан слушал его, широко открыв глаза. Струи дождя сбегали по его худенькому лицу. Отец Геласий обнял послушника, окутал его своей мантией:
   - Идем, Феофанушка, в собор. Надобно Господа возблагодарить за избавление.
   В это мгновение проскочил по лицу Феофана игривый солнечный зайчик. Геласий вскинул голову. Золотой искристый шар, сверкая, пролетел над их головами к храму и исчез за деревянными ставнями ризницы. Волнующие ароматы ландыша и мирабели с быстротой ветра пронеслись вслед за ним. Один вздох - и как будто ничего не было...
   Тем временем в Белозерской усадьбе тетка Пела-гея, отобедав, готовилась соснуть часок-другой. Глянув с крыльца в сторону монастыря, увидела над обителью черную тучу, застлавшую купола и кресты.
   - Вот ведь грозища идет, - сладко зевнула она, - как бы молоко не покисло. Хоть бы Гришенька до дождя вернуться успел. Как думаешь, Ефросинья?
   - Да будет, будет к вечерочку, - откликнулась ключница, раскладывая на столе только что собранный в саду мохнатый полосатый крыжовник. - Тишина, поди, вокруг, что только шуму понаделали зря...
   - Ты, Фрося, баньку истопи, как солнце сядет, - попросила ее Пелагея Ивановна, - попаримся с веничком да окунемся в озере по прохладе. Хорошо... - она снова мечтательно зевнула, потянулась и отправилась в свои покои.
   - Колокола звонят в монастыре, тревогу шлют, - проводив княгиню взглядом, поведал супружнице Матвей. - По сердцу дерут, аж не по себе делается. Как бы пожара не вышло, что ли...
   - Дым от пожара по всей округе разносит, - успокоила его Ефросинья, - а туча стоит и стоит себе над монастырем, не шелохнется. А что звонят, так что же, может, от царя указ пришел поминать кого, вот и служат заупокойную. Что ж веселого? - Она надкусила мягкую спелую ягоду. Оранжевый сок с мелкими черными семечками резво брызнул ей на руки.
   - Да и то верно, - согласился Матвей. Но глянув еще разок в сторону монастыря, перекрестился: - Господи, пронеси!
   На отдаленной псарне, где кормили избалованных Никитиных гончих, вдруг пронзительно-тоскливо завыла собака. Проплакала, взвизгнула... и умолкла.
   Глава 3
   Приказ маршала
   Беда! Беда пришла откуда не ждали! - В осиротевшем и погруженном в печаль доме князей Шелешпанских в Москве старый финн Сома, причитая во весь голос, вбежал в покои арестованного уже князя Афанасия, где у ложа тяжело раненного Алексея Петровича вели между собой разговор князь Ухтомский и княгиня Вассиана: - Накликали окаянные! Окружили нехристи обитель нашу!
   Занятый безрадостной думой, Никита бросил на Сомыча нетерпеливый взгляд темных, как кусочки малахита, глаз из-под черных соболиных бровей, в котором еще легко читался гнев.
   - Да подожди ты, дед, - немного рассеянно одернул он старика, - какие нехристи? Откуда взялись-то? Какая сорока тебе натараторила? Откуда появиться ворогу на Белом озере, да так, чтоб в Москве о том не ведали?
   - Да ты поди вниз-то, государь! - Сомыч схватил Никиту за рукав рубахи и потянул его за собой. - Поди. Говорю тебе, гонец от князя Григория прискакал. Прислал батюшка Геласий выученника своего монаха Арсения о помощи с мольбой. Лица на иноке нет от усталости и горя. Идем, идем вниз, государь, он тебе лучше моего растолкует.
   - Ну, идем, - пожав плечами, Никита согласился и тяжело вздохнул: - Час от часу не легче делается. Позволь удалиться мне, государыня. - Взглянув княгине прямо в глаза, Никита низко поклонился ей и, не дожидаясь ответа, вышел вслед за Сомычем.
   У высокого парадного крыльца под раскидистой широкоствольной липой, по корявому стану которой в сгущающихся вечерних сумерках сновали взад-вперед проложенными дорожками неутомимые трудяги муравьи, Груша поливала из крутобокого глиняного кувшина свежей водицей на руки исхудавшему и запыленному геласиеву гонцу, а затем протянула ему длинное полотняное полотенце, вышитое алыми петухами.
   - Лошадей не жалел, гнал что мочи есть, сердечный, - сердобольно заметила она, покачав головой, - вот, хоть помойся, оботрись с дороги. Государь-то сейчас спустится. А ты пока кваску медвяного глотни, только из погреба принесла, холодненький еще, и тестяными орешками с ягодной прожилкой побалуй себя...
   - Благодарствую, благодарствую за' доброту твою, - отвечал ей усталый монах, - да нету времени баловаться, милая. Мне б хлеба краюшку, коль не жалко. Да воды глоток...
   - Да что жалко-то! - всплеснула руками Груша. - Что жалко-то, родненький! Сейчас хлеба принесу, сколько хочешь ешь, а может, молока крыночку? - спросила она с надеждой.
   - Коль не в обузу будет, так можно.
   - Сейчас я, мигом, - заторопилась Груша и подхватив юбку, побежала в кухню.
   Едва она скрылась на тропинке за густыми зарослями спеющей смородины, на парадном крыльце дома появился Сомыч, а за ним поспешно спустился и князь Никита Ухтомский. Увидев князя, монах низко поклонился ему.
   - Здравствуй, инок, - приветствовал его Никита, подходя. - Сказывал мне Сома, что от брата моего, отца Геласия, прибыл ты с Белоозера?
   - Верно молвишь, государь, - отвечал Арсений, еще раз кланяясь в землю, - ни дня ни ночи отдыха не ведал я, чтобы довезти до государя Алексея Петровича весть от пастыря нашего.
   - Черными хлопотами недругов своих государь наш Алексей Петрович занедужил тяжко, - печально сообщил ему князь Ухтомский, - уж не знаем, когда и оправится. Так что весть твою выслушать он не сможет. Говори мне, что велено.
   - Как прикажешь, князь. Да пошлет Господь силы и здравие государю нашему Алексею Петровичу. - Монах перекрестился и снова склонил голову. - А весть моя такова: послал меня батюшка Геласий звать князя Алексея Петровича и тебя, государь мой, на помощь обители нашей. Черная рать бесовская явилась из-за озера и осадила монастырь, а с нею - воины неведомые, то ли ляхи, то ли еще кто. Лезут на стены псы иноземные, хотят разорить и спалить наши храмы, растоптать веру нашу. Так велел передать тебе батюшка Геласий. Младший брат твой, князь Григорий, с дружиной, что оставил ему государь, по первому зову нашему явился. Братья мои - монахи и мужики окрестные - все, кто мог, на стены встали. Но молод очень князь Григорий Иванович. А рать бесовская - дюже хитра и свирепа. Полчище неисчилимое! Князь, нам ведомо, десятка не робкого, да один он. Ратного люду у него - раз, два и обчелся. А загубят его ироды - кто во главе встанет? Потому взывает к тебе, Никита Романович, настоятель наш владыка Варлаам, брат твой отец Геласий и весь край белозерский, кто стар и кто мал: не медли, князь! Проси у государя войско! Скачи на подмогу!
   Последние призывные слова дались гонцу уже с трудом. Вложив в рассказ все оставшиеся силы, инок побледнел, на лбу его выступила испарина, он зашатался и - не успел стоявший почти рядом Сомыч поддержать его! - упал без чувств под ноги князя Ухтомского.
   Собравшийся вокруг дворовый люд в один голос ахнул от ужаса.
   Никита, помрачневший от услышанного до черноты, молча поднял инока на руки и отнес в сени. Осторожно положил на скамью под иконами, поднес свечу к лицу и, обернувшись, позвал несмело заглядывавшую в дверь Лукинишну.
   - Поди, взгляни, что с ним.
   Старуха послушно скользнула в комнату, но подойти не решалась и в волнении переступала с ноги на ногу, теребя крупные увядшие чесночины на своем ожерелье "от сглаза".
   - Что ты без толку топчешься? - сердито глянул на нее Никита. На его высоких загорелых скулах легли глубокие продольные морщины, как два шрама, рассекшие лицо. - Не видишь, человек душу Господу вот-вот отдаст. Быстро неси свои склянки с премудростями...
   - А что ж такое наговорил-то (R)н, батюшка! - всплеснула руками Лукинична. - Что же станется-то с нами, государь?
   - Ты не голоси зря, народ тревожа, - прикрикнул на нее князь. - От дедов известно: пришла беда - отворяй ворота. Да Господь милостив - выдюжим с Божьей помощью. Посланец-то как бы не помер, а?
   - Да я сейчас, сейчас, государь, - старуха быстро юркнула в соседнюю дверь и тут же появилась с широкой медной мушормой в руке, в которой плескалась крепко заваренная можжевельником настойка.
   - Живехонек, живехонек, - бормотала себе под нос Лукинична, прикладывая иноку ко лбу и вискам смоченные в настойке тряпицы, - только давно не ел ничего. Вот придешь в себя, накормим тебя, бедолага...
   Оставив Лукиничну с монахом, Никита снова вышел на крыльцо. Столпившись перед домом, приехавшие с Белого озера дворовые бурно обсуждали услышанную только что новость. Бабы плакали, утираясь кто платком, а кто и рукавом рубахи. Мужики спорили между собой: какой же все-таки окаянный супостат посмел подступиться к монастырю, и воинственно трясли в воздухе сжатыми кулаками, угрожая неведомому ворогу.
   С появлением князя тут же воцарилась гробовая тишина. Все взоры, полные немых вопросов и затаенных надежд, устремились к нему. Слышно было даже как жужжит грузная навозная муха в щели подклета княжеского дома. В невеселой задумчивости Никита спустился со ступеней. Слуги окружили его плотным кольцом.
   Но тут от самых ворот усадьбы донесся дробный топот копыт, разорвавший вечернюю тишину сада.
   - Князь Ибрагим, Юсуф-мурзы сынок скачет... - сообщил Никите запыхавшийся Сомыч. И действительно через мгновение из окутанной лилова-тым туманом аллеи, ведущей к дому, появился золотисто-буланый аргамак Ибрагима. Поджарый горский скакун с неистовой прытью ворвался на площадь перед домом и застыл, склонив голову и кося по сторонам налитыми кровью глазами. Ни один волос на его густой черной гриве не шелохнулся.
   Ибрагим спрыгнул с коня и, кинув поводья Сомы-чу, устремился к Никите. Он был одет сплошь в черное, только сапоги да епанча поверх кафтана, подбитая соболем, - синие.
   Когда он приблизился, Никита заметил, что в темно-коричневых узких глазах потомка ногайских ханов стоят слезы. Он сразу все понял и, шагнув навстречу другу, с затаенной тревогой спросил:
   - Юсуф?
   Ибрагим печально склонил голову.
   - Отец кончился, - помертвевшим голосом сообщил он. - Утащил его за собой иноземец треклятый. Всю ночь стоял как вкопанный, а под утро схватил костлявыми ручищами своими отцову душу и уволок за собой... Кабы знать, кто повинен в том, жизни бы не пожалел, чтоб посчитаться с супостатами! воскликнул с отчаянием.
   - Крепись, Ибрагим, - Никита сочувственно обнял Юсупова. - Не зря сказывают на Руси изд-ревне: беда в одиночку не ходит. Не один ты принес мне черную весть сегодня. Один брат мой двоюродный голову на плахе сложил - еще солнце не село. Да не от царского палача смерть принял - от такого же кинжала, что и отца твоего погубил. Второй брат мой Афанасий завтра на эшафот взойдет, оклеветанный, и даже Господь Бог ему уже не помощник. Князь Алексей Петрович между жизнью и смертью мечется, того и гляди последует за ними. Тетку Емельяну в монастырь упекли по навету. А с Белого озера гонец прискакал. Супостаты эти, что всему роду нашему беды понаделали и с коими ты посчитаться мечтаешь, осадили Кириллову обитель и осквернить желают святыни наши. Тяжела кручина легла нам на плечи. Но нельзя нам горевать, Ибрагим. Братишка мой младой, Гришка, один супротив басурманского полчища бьется. Надежа у монахов на Белом озере только на помощь нашу осталась. Так что завтра поутру, как солнце встанет, поскачу в Слободу к государю, просить стрельцов на поддержку, а коли не даст - что ж, знать судьбина наша такова: одним за родной край драться. Некуда отступать - всех родичей наших злая сила извела, так что же позволим ей души наши покалечить?
   - Я поеду с тобой на Белое озеро, Никита, - смахнув слезы, решил Ибрагим. - Ларец ненавистный, что беды столько наделал, утоплю в пучине, чтоб никогда и не видел его никто из живых...
   - Спасибо тебе, Ибрагим, - горестно улыбнулся Никита, - отправляйся покуда домой, матери и брату поклонись, от меня и от брата моего старшего князя Алексея Петровича. С отцом простись за себя, и за нас тоже. Да готовь саблю и шестопер булатный. Выговорю я для тебя разрешение у государя со мной поехать, а как приеду из Слободы, с войском или без него, поскачем на Белое озеро к монастырю. Каждая минута дорога нам. Гришка там один, зеленый совсем он. Как ему с такой силой справиться!