Дьякова Виктория. Наследники Борджиа (Боярская сотня - 9)

   - Вознаграждение придется отложить, - после недолгой паузы спокойно сообщил ему капитан. - Моя госпожа прислала меня как раз сообщить тебе об этом. Возникли неожиданные обстоятельства...
   - Как это?! Как это?! Как это?! - Витя не дал ему договорить, подскочив со скамейки как ужаленный. - Ты чего городишь, ты, иностранец чертов?! накинулся он на де Армеса. - Ты что думаешь, я так, на халяву, тебе ломаться буду? Не выйдет! Баксы гони и баста! Понял?
   - Возникли неожиданные обстоятельства, - невозмутимо повторил ему де Армес, - однако моя госпожа не снимает с себя принятых обязательств. Она исполнит все, что обещала. Только произойдет это несколько позже.
   - Какие еще обстоятельства? - недоверчиво скорчился Витя. - Ты мне сейчас напридумываешь тут, знаю я вас, жучилы. Все только пахать на славянах, чтоб самим чистенькими остаться, фашисты. Ты мне не заливай, Гарсиа, сам знаешь, не по нашему это, не по-бразильски...
   - Не по-бразильски, - впервые за все время разговора Гарсиа позволил себе улыбнуться, - это ты верно сказал, Виктор. Так сложилось, что Великий Магистр ордена Тампля именно сейчас принял очень важное решение, и моя госпожа, а значит и я обязаны посвятить себя его выполнению. Тебя же и приятеля твоего мы приглашаем присоединиться к нам, так как нам вторично может понадобиться твоя помощь. Вознаграждение твое будет соответственно увеличено, и ты получишь его по завершении всего дела - в случае, конечно, его благоприятного исхода.
   - Великий Магистр, Великий Магистр... - ворчал Витя, прохаживаясь взад-вперед по сеням. - Какой еще Великий Магистр? Его же сожгли на костре, я сам в метро читал у одного французского писателя... - Тут он неловко наступил на широкий ковш с водой, стоявший на полу, и окатил себя по колено. - Вот черт...
   - Что касается твоих глубоких познаний о Великом Магистре, я бы советовал тебе лучше хранить их про себя, - неожиданно сурово ответил ему Гарсиа, - хотя бы потому, что именно от его воли зависят все твои планы на будущее. А моя госпожа, не говоря уже обо мне - мы всего лишь исполнители повелений главы ордена.
   - А что за орден-то?! - желая скрыть смущение, спросил Витя задиристо. - Подумаешь, орден. Каких-нибудь замшелых меченосцев...
   - Не меченосцев, а тамплиеров, - сурово поправил его капитан.
   - Ну, хорошо, пусть тамплиеров, - не унимался Витя, - все равно каких-то протухших монахов. А я страдаю из-за них. - Он выжидательно посмотрел на испанца. Но Гарсиа промолчал, давая понять, что обсуждать дальше эту тему не намерен. Витя понял, что делать нечего, изменить он что-либо не в силах, и с Ниццой, а также с Сен-Тропезом придется обождать.
   - Ладно, - примирительно тронул он Гарсиа за кружевной манжет, - валяй, рассказывай, что надо-то.
   Позвякивая шпорами, испанец подошел к печи, достал лопаткой несколько тлеющих угольков и от одного из них зажег свечу в деревянном подсвечнике, обитом бронзой, одиноко возвышающемся посреди стола. Тонкий, нервно мечущийся огонек тускло осветил мраморно-бледное лицо Гарсиа. Капитан снял украшенную черными перьями шляпу и спросил Растоп-ченко:
   - Известно ли тебе, куда старуха подевалась, что в сватовстве Андомского князя нам подсобила, Коз-лиха, кажется, ее кличут?
   - Откуда? - удивился Витя. - Не договаривались же больше свидеться.
   - А где найти ее, знаешь? - Унизанная алмазами брошь на шляпе капитана вспыхнула в блеклом пламени свечи как звезда и тут же потухла. - Придется нам снова к ней обратиться.
   - Вот уж не знаю, - развел руками Витя, - разве что опять на Даниловское подворье сбегать. Авось она все еще там околачивается. Только вполне может статься, что подзаработав неплохо, старуха вообще из Москвы ушла. Отсиживается где-нибудь в норе, подальше. А зачем она понадобилась?
   - Госпожа велела, - сообщил Гарсиа, - чтобы ты Козлиху эту разыскал и взял у нее траву, болотный голубец называется.
   - Для чего? - не понял Витя.
   - Это не твоего ума дело, - отрубил испанец. - Сейчас ночь. Но проходя по двору, я заметил, что на востоке уже взошла Фортуна Майор..
   - Что-что взошло? - удивился Растопченко.
   - Фортуна Майор, - повторил испанец, не поведя бровью. - Я - капитан, Виктор, и привык по звездам определять время и путь своего корабля. Фортуна Майор знает каждый моряк, кто хоть когда-нибудь плыл по пути Одиссея от Испании к Геркулесовым столбам и Марокко, а в паруса ему дул Австр, южный ветер, друг всех мореходов. Фортуна Майор - созвездие, соединяющее крайние звезды Водолея и первые звезды приближающегося созвездия Рыб. Это означает, что до рассвета осталось три часа.
   - А... И что эту Фортуну отсюда видать? Все равно что из Марокко? усомнился Витя.
   Испанец утвердительно кивнул. Насчет Геркулесовых столбов, где они находятся и почему так называются, Витя тоже ничего не понял, но спросить уже постеснялся, вспомнил, как упрекала его княгиня Васси-ана в лености к обучению.
   - Так вот, - продолжил Гарсиа, - как только рассветет, беги, что есть духу на подворье, ищи старуху, возьми у нее траву и как ветер - обратно. Траву тайком мне отдашь. А сам приготовься к дальней дороге.
   - Куда еще?! - недовольно воскликнул Витя.
   - Пока ты спал, - с едва заметной усмешкой объяснил ему Гарсиа, - в усадьбу прискакал гонец с Белого озера. Неизвестные люди осадили монастырь, и завтра поутру принц де Ухтом с царевым войском, если государь, конечно, соблаговолит к просьбе его снизойти, поскачет на помощь своему младшему брату принцу Григорию. Тебе необходимо не проворонить этот момент. Как хочешь, хоть расшибись, но упроси принца Никиту взять тебя с собой.
   - Я же верхом ездить не умею, - запротестовал Витя, - они же помчатся небось, ух как! А я? Задом наперед, держась за хвост? А еще Леха со мной на шее повиснет... Никита нас не возьмет. Нужны ему такие бойцы убогие!
   - В монастыре тебе верхом сражаться не придется, - успокоил его Гарсиа, - там на стенах осаду надо держать, а ты в рукопашную горазд, принц имел возможность убедиться в твоих способностях. А царь еще неизвестно, даст ли войско, может и не даст сразу. У него много дыр по всей Руси, где стрельцами только порядок и держится, да и супротивников немало, которые только пушки да пищали уважают. Если царь откажет, принц Никита один поскачет, своих людей да Ибрагимки Юсупова соберет. Вот тут-то и возникнет нужда в каждом умелом воине. А как до монастыря добраться, ты уж сам постарайся, раз от награды своей отказаться не хочешь. И как принца убедить - тоже подумай. Одним словом, необходимо нам, чтоб вместе с сеньором Никитой оказался ты в монастыре. А там я найду тебя и все скажу, что дальше делать.
   - Так там, в монастыре-то, - задумался вдруг Витя, - того, убить ведь могут.
   - Могут, - Гарсиа снова усмехнулся. - А ты как думал? Война - она везде война. И многих убьют. Но тебя не убьют, не бойся. И дружка твоего тоже. Если, конечно, сами не покалечитесь. Те люди, что монастырь осадили, будут знать о вас. Только не переодевайтесь часто, в одежде да амуниции одной ходите. А то снизу лица-то не разглядишь, кто там на стенах.
   - Так эти ляхи, что по окрестным лесам на озере шуровали, все-таки с тобой связаны, - догадался Витя, - я сразу так и подумал!
   - Сообразительный ты, Виктор, - саркастически похвалил его Гарсиа, - не зря госпожа моя обратила на тебя внимание. Только ценные мысли свои держи пока при себе. И не болтай, кому не следует. Не то они выйдут тебе боком. С принцем Никитой, как и прежде, будь предупредителен, никакой, как ты выражаешься, халявы не допускай, приказания исполняй точно. Инициатива в твоем положении опасна. Могут заподозрить неладное, а нам такое совсем не на руку. Дожидайся моего появления и будь осторожен, на рожон не лезь. Все понял, что от тебя требуется?
   - Так точно, сеньор! - Витя вскочил со скамейки и браво вытянулся. Как солнце встанет, сразу на Даниловское подворье побегу. Только это, Гарсиа, - видя, что испанец одел шляпу и собирается уходить, Витя остановил его, - я спросить хотел. Секретно, конечно, между нами. Раз уж ты сам заикнулся, скажи: тот лях-то пленный, которого мы с Лехой захватили перед отъездом с озера, он куда подевался, то есть тело его? Правда что ли, пифон съел?
   - Нет, - с мрачной усмешкой покачал головой Гарсиа, - пифон - животное благородное, даже священное. Он мертвечиной не питается. Как тебе сказать, чтобы ты понял? Рассыпался лях на то, из чего его слепили дьяволовы умельцы: на золу, прах и пыль. И даже запаха не осталось. Вот так. Ясно?
   - Ясно... - Витя озадаченно почесал за ухом.
   - Как от старухи придешь, на конюшне, где юродивую прятали, жди меня, распорядился напоследок Гарсиа и, скрипнув половицей, вышел.
   Ополоснув лицо водой из лохани и прихватив кусок пирога с капустой пожевать, Витя побежал разыскивать Леху. Найти Рыбкина оказалось весьма нетрудно. Только выйдя из домика для слуг, Витя услышал доносящийся со стороны мельницы знакомый припев, исполняемый с явным отсутствием голоса и слуха: "А я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму..."
   Исполнять исповедь советского солдата в поверженном Берлине середины двадцатого века, здесь за четыреста лет до того, мог, конечно же, только любитель военно-патриотической тематики Леха Рыбкин, воспитанник советской школы милиции и строгого наставника Иван Иваныча Логунова, всегда зорко следившего за "репертуаром" своих подчиненных.
   Но каково же было удивление Вити, когда, поспешив на срывающийся голос товарища, слегка напоминающий кряканье селезня в болоте, он обнаружил, что вокруг Рыбкина, восседающего на мешках с только что перемолотым зерном, собралась... вся "публика из Сен-Тропеза", которая в Витином сне громко аппло-дировала ему самому, то есть Груша, Стешка, Сомыч и Лукинична.
   "Четвертый год нам нет житья от этих фрицев, четвертый год соленый пот и кровь рекой..." - вовсю старался Рыбкин.
   - Да, вот напасть-то, вот напасть! - кряхтел, сочувствуя от всего сердца неизвестным боцам, Сомыч и сокрушенно качал головой в такт Рыбкину, а бабы, всхлипывая, дружно смахивали катившиеся по щекам слезинки.
   - Жалко-то как, - приговаривала Груша, утирая передником нос, молоденькие поди совсем... Одолели супостаты, фрицы эти самые...
   "А мне б в девчоночку хорошую влюбиться..." Завидев Растопченко, Леха умолк.
   - Бедненький!.. - пискнула едва слышно Стешка.
   Рыбкин попытался соскочить с мешков, но, неловко повернувшись, слишком сильно надавил на один из них, и мука фонтаном брызнула в разные стороны, обсыпав стоявшую ближе всех Лукиничну.
   - Вот бес окаянный! - накинулась та на Леху и начала громко чихать.
   - А ты скажи мне, служивый, - опершись на длинную кривую палку, спросил Рыбкина Сомыч, - я в толк никак не возьму, фрицы-то, оне кто такие будут, из каких краев?
   Ответить Леха не успел.
   - Сомыч! Куда пропал? - донесся громкий зов князя Ухтомского. - Поди ко мне!
   Стешка перестала плакать и уронив вышитый яркими цветами платок, как завороженная, обернулась на голос Никиты, широко открыв и без того большие голубые глаза.
   - Иду, иду, государь, - заторопился к дому Сомыч.
   - Погодь, и я с тобой, - спохватилась Лукинична. Переглянувшись, Груша и Стешка поспешили за ними. Рыбкин наконец слез с мешков, отряхиваясь от муки.
   - Здорово ты тут выступал, - насмешливо заметил ему Витя, - тебя Иваныч в милицейскую самодеятельность никогда не направлял?
   - Не-е, - смущенно промямлил Леха, - а что?
   - Да ничего. Если б у вас в отделении конкурс проходил "Алло, мы ищем таланты", ты бы точно первое место занял. Помнишь, как в "Улицах разбитых фонарей"? "И если завтра будет хуже, чем вчера, прорвемся, ответят опера!" Ты бы классно это исполнил. Второй Дукалис, вылитый просто. - Витя засмеялся.
   - Да ну вас, товарищ майор, - обиделся Рыбкин, - сами вы Дукалис.
   - Ладно, ладно, не злись, - Витя примирительно похлопал Аеху по плечу, - но верно говорят, грех талант в землю зарывать.
   Обернувшись посмотреть, далеко ли ушли "посторонние", Витя увидел, что тех уже и след простыл. А с парадного крыльца княжеского дома спустилась княгиня Вассиана и направилась в одну из аллей сада. Через мгновение за ней проследовал князь Ухтомский. Его высокую, статную, ладно сбитую фигуру не узнать было невозможно даже издалека.
   А на крыльцо вышел и остановился, оглядывая окрестности, капитан де Армес. И тут же куда-то исчез. Витя пожал плечами и подозвал Рыбкина поближе:
   - Тут, Леха, дельце назрело одно, надобно подсобить.
   - Как скажете, товарищ майор, - с готовностью отрапортовал Рыбкин, но тут же по знаку Вити перешел на шепот. - А что?
   Бархатное темно-синее небо шатром раскинулось над боярским садом. Лишь изредка скользили по нему серо-черные облачка, скрывая на мгновения повисший над Москва-рекой лучистый шар полной луны, рыжий, как спелый апельсин, и голубоватые крапинки далеких звезд, укрывавших прозрачной вуалью своего сияния реку, дома и дворы. Из трепетной мглы стоявших темной стеной деревьев сада доносились трели птиц, пробуждающие тревогу и сладостные ожидания.
   Княгиня Вассиана медленно шла по обсаженной с обеих сторон кустами шиповника аллее к пруду, где прежний хозяин дома, князь Афанасий Шелешпан-ский, разводил белозерскую рыбу. Никита, готовивший оружие к завтрашнему походу, поднял голову и увидел ее светлый силуэт, мелькающий за деревьями. Оставив работу Сомычу, он поспешил за княгиней, сам толком не зная, что собирался сказать ей. Но неведомая сила тащила его за собой, и силой этой было его неутихающее чувство к итальянке. Все его сердце, все клеточки тела наполняли то взмах ее руки, то долгий взгляд печальных синих глаз, то темные волосы, струящиеся по плечам и живущие своей особой жизнью, иногда плачущие, когда хозяйка весела, или радостные, когда ей бывало грустно. Весь ее тонкий, особенный, редкостный облик, полный невысказанной муки и одухотворенности, вечно меняющийся и многообразный, наполнял душу Никиты жаждой неутолимой любви, которая никогда не наскучит и оборвать которую не может ничто, даже смерть. Отсутствие Вассианы превращалось для него в пытку, долгую, тоскливую и неукротимую. Он злился на герцогиню, потому что понимал: она причаст-на ко всем бедам, постигшим его семью, но в глубине души знал, знал наверняка - как то, что мир сотворен Господом, - что простит ей все, уже простил, и сам злился на себя за свое прощение.
   Неторопливо обрывая лепестки с темно-малиновых цветков, обсыпавших кусты шиповника, княгиня подошла к пруду и остановилась у самой кромки воды. Подняла руки, закручивая волосы на затылке. Тонкая белая блуза с глубоким вырезом каре на груди и пышными итальянскими рукавами обтянула ее округлые локти и высокую грудь, обозначив дерзко топорщащиеся под нежной тканью соски. Силуэт княгини на мгновение застыл, облитый перламутрово-зеленоватым блеском луны, вобравшим в себя изумрудную свежесть налитых листьев сада. Ее волосы поблескивали на затылке, словно кольца отполированного металла, а из разреза бархатной флорентийской юбки виднелось округлое колено и точеная часть ноги.
   Остановившись в отдалении, Никита восхищенно наблюдал за ней, чувствуя как разгорается в крови его любовный призыв, и еще раз повторяя про себя, что нет и не может быть для него иного утоленья сладострастной неги, чем ее губы, рдеющие, как вишня, приникшие к его губам, и гибкие руки напоминающие упругость молодых ветвей, обвившиеся вокруг его шеи.
   Княгиня наклонилась, легко скинула юбку, затем также быстро сняла блузу и осторожно ступая, совершенно нагая, вошла в воду. Не удержавшись, Никита вышел из своего укрытия и, весь охваченный жаром, приблизился к пруду, не отрывая глаз от гипсово-точе-ного изящества ее спины и шеи. Почувствовав затылком его взгляд, итальянка обернулась. Но не испугалась, не вскрикнула, даже не пошевельнулась более. Она совсем не стеснялась своей наготы. Копна волос на затылке распустилась и локоны упали в воду, обрызгав мелкими светящимися капельками ее полные груди. Она смотрела в ожидании, готовая принять. Монисто из золотых итальянских монет с изображением гордых ликов римских кесарей, украшающее ее шею, торжественно мерцало в свете звезд. Не говоря ни слова, Никита сбросил рубаху и кинувшись в пруд, схватил в объятия ее теплое влажное тело.
   - Мука ты моя, проклятие ты мое, - шептал он покрывая горячими поцелуями ее шелковистую шею, плечи и трепещущую в волнении грудь.
   - А разве ты не знал, синьор Никита, - откликнулась негромко Вассиана, - что страдание всегда - всего лишь оборотная сторона любви...
   Но он не дал ей договорить, опалив страстным поцелуем ее мягкие губы. Затем поднял на руки, вынес на берег и осторожно опустил на прохладную траву.
   - "Луна в полночный поздний час плыла, - произнесла княгиня по-итальянски, откинувшись на руке Никиты так, что груди ее вздыбились как два переполненных кипящей лавой вулкана. - И понуждая звезды разредиться, продолжала она вдохновенно, - скользила в виде яркого котла навстречу небу, там, где солнце мчится, когда оно за Римом для очей меж сардами и корсами садится..."
   Никита не отозвался. Склонив голову, он приник к ее груди, вбирая ртом обжигающую наслаждением упругость ее сосков и бархатистую податливость кожи вокруг. Вассиана легко встряхнула головой, закрыв в томлении глаза и все тело ее пронизал озноб вожделения. Ее мокрые волосы упали на лицо князя. Он поднял голову. Длинные ресницы ее вздрогнули, зеленоватый взгляд цвета омывающих Неаполь тиррентскиу вод устремился ему навстречу. Светящаяся пшеничной белизной кожа покрылась мелкими пупырышками возбуждения. Она вся напряглась и вдруг... быстро отвернулась и как-то вся сжалась в его руках, будто от морозного холода.
   - "Уходит жизнь - уж так заведено", - произнесла она опять по-итальянски, и голос ее прозвенел печально-обреченным стоном в окутавшей их летней тишине.
   Уходит с каждым днем неудержимо, И прошлое ко мне непримиримо И то, что есть, и то, что суждено...
   Затем, смолчав мгновение, негромко попросила по-русски, не поворачивая головы:
   - Отпусти меня.
   - Нет! - Никита еще сильнее прижал ее к своему телу и сам обратил к себе ее погрустневшие глаза.
   - Возможно, с вашей высокой римской колокольни, - продолжил он резко, мы здесь, на Московии, не слишком-то учены. Петрарку не читаем ни по-латыни, ни по-итальянски, а все больше Богу молимся и Святое Писание чтим, но вот по-нашему, по-лапотному, Ваше Римское Сиятельство, выходит...
   - Ничего. Ничего, Никита, не выходит. - Вас-сиана ласково прикрыла ладонью его рот. - По крайней мере, ничего из того, что ты сейчас хотел мне сказать. Зачем же так злиться, синьор? Я вовсе не желала Вас обидеть, - Ее легкая ладонь быстро скользнула по твердым бугоркам его мускулистых плеч, покрытых бусинками испарины, и, вздохнув, княгиня прислонилась лбом к его руке. - Не об учености вела я речь. И не о римской колокольне, не о ее превосходстве или отсталости. Поверь, наивная открытость русичей гораздо более по сердцу мне самой, но и нам в Риме сыщется, чем гордиться. Я потому вспомнила Франческо и стихи его, что лучше моего сказал поэт о том, что следует мне ответить тебе, русский принц. Ответить и оттолкнуть от себя. Текут веками рядом Тигр и Евфрат, но только впав в бескрайние просторы моря, они соединяют свои воды. Но более не существуют их протоки. Вот так и нам с тобой нельзя соединиться, как невозможно возвратить жизнь, которая уже прошла. Отпусти меня, прошу.
   Никита покорно разжал руки. Луна заскочила за серую тучу, и свет ее стал блеклым и тусклым как у прогоревшей лампады. На псарне тревожно завыла собака, а откуда-то издалека, из лесных болот, ей ответила уханьем выпь. Белозерские осетры, спокойно почивавшие на дне пруда, заволновались, раздались частые всплески воды, и то и дело над поверхностью пруда, увитого у берегов цветами белых и розовых лилий, замелькали выгнутые серебристые спинки и хвосты. Вассиана высвободилась из объятий князя и быстро поднявшись с травы, накинула на себя блузу, проворно застегивая ее мелкие золотые пуговки на груди и запахнула вокруг талии флорентийскую юбку. Уронив руки на колени, Никита молча наблюдал за ней, не шевелясь. Взгляд пронзительно-зеленых глаз его стал мрачен, а от самых уголков их вдоль загорелых скул пролегли к самому рту две печальные борозды - морщины.
   - Хотел бы я взглянуть на того, кто тебя неволит, - промолвил он слегка изменившимся, надтреснутым голосом, - Кто выдумал эту муку для нас обоих, чтоб утолить свою ненасытную страсть властвовать над сердцами и неволить души людей. Неужто сам он никогда не знал огня любви, не ведал тяги, по сравнению с которой и сама смерть - ничто, только возможность вечно быть с любимой?
   - И знал, и ведал. И кровь пролил, и всему миру оставил навеки беспримерный подвиг самопожертвования во имя той самой любви, о которой ты говоришь, во имя любви к женщине, которая тоже себя не пощадила, и во имя любви к Богу, что как известно," движет солнце и светила". И сотворил о ней песни, да только, - Вассиана опустилась на колени напротив Никиты и взяла его руки в свои, - хоть и неизвестно тебе имя его, поверь, величием своим оно вполне заслуженно причислено к нетленному сонму мучеников за Христа. Вот только я всей жизнью своей, грехами своими не заслужила снисхождения, и не оставила ни в одном уголке земли живой души, которая отмолила бы мою дерзкую вину и гордыню. На всем пути своем земном до страшного смертельного ранения, я не просила у Господа того, о чем молю сейчас, с тобою встретясь. И если беспощаден ко мне тот, кто, как ты сам сказал, меня неволит, так только от того, что я сама того вполне достойна. "Мзда всем нам по заслугам воздается. Не меньше и не больше никогда". Не может быть доступно грешнику благословенье, которого не позволил вкусить себе святой. Признайся мне, сеньор Ухтомы, разве не жжет тебе сердце ненависть ко мне за все терзанья, что я уже доставила твоей семье? Ведь я не отрицаю, говорю прямо - все беды ваши от меня. Для того я и пришла в твою жизнь, чтобы ее разрушить. И ничего другого я сделать не могу, ничего другого не умею. Я не хочу, чтоб ложь стояла между нами, и не хочу, чтобы сжигали твое сердце напрасные надежды, коим никогда не суждено осуществиться. В твоей душе, не ведавшей дотоле грешного сомнения, борются ненависть и любовь, и что одержит верх? Вот ты пришел ко мне. Что ж, значит, любовь твоя сильнее. Но знай же наперед, что очень горьким будет мой ответ на преданность твою. Готовься к нему, принц де Ухтом, скрепи сердце свое. Уверена заранее, оно уже не выдюжит более. Ты, наконец, откажешься от меня. Так и должно быть. Так верно.
   Княгиня попыталась встать, но Никита удержал ее руку и притянул к себе.
   - Знаешь ты, кто осадил монастырь? - негромко, но веско спросил он, не отрывая пристального взгляда от ее разгоряченного лица. - Не твой ли мученик-сеньор послал своих разбойников сеять смерть и разорение на моей земле и осквернить святыню нашу? Отвечай! Знаешь?
   Вассиана промолчала, но все тело ее напряглось, как у дикой кошки перед прыжком.
   - Что нужно им? - продолжал спрашивать Никита.
   Но княгиня упорно молчала. Тогда Никита отпустил ее руку. Еще мгновение - и, казалось, он ударит ее столь ненавистное и безмерно дорогое для него лицо. Но князь сдержался, только сильно оттолкнул Вассиану от себя, так что, поскользнувшись на траве, она едва не упала. Не оборачиваясь, почти бегом поспешила прочь и вскоре исчезла во мраке аллеи.
   Никита некоторое время еще смотрел ей вслед, затем поднялся с колен, перекинул через плечо рубаху и тоже направился к дому. За редкими ветвями яблонь, опоясывавших усадьбу, он увидел стремительно мелькнувшую на крыльце флорентийскую юбку княгини и почти тут же последовавшего за ней испанца, который поджидал ее на дворе. Не обращая внимания на Со-мыча, торопливо докладывавшего о приготовлениях к походу, Никита тоже поднялся в дом и у самых дверей своих покоев встретил Стешку, послушно дожидавшуюся его у порога. Завидев Никиту, девушка взволнованно вскочила на ноги, оправляя ленты в волосах, и низко поклонилась до земли.
   - Ты что сидишь здесь? - удивленно спросил ее князь. - Или работы нет? Или не спится?
   - Работы много, государь, - склонила голову Стеша, - только я вот спросить хотела, не нужно ли чего, воды али вина принести? - Она с надеждой заглянула в лицо Никиты.
   - Вина, пожалуй, принеси. - Князь открыл дверь горницы и, войдя, устало повалился на застеленную соболями кровать. - Принеси, Стеша, вина.
   - Я мигом, - радостно отозвалась девушка и тут же исчезла.
   Никита закрыл глаза. Перед ним тут же снова встало лицо Вассианы, ее сине-зеленые глаза удлиненный формы, как глаза феникса, полные невысказанного страдания и немых признаний. "Где берег тот в благоуханье роз, где гладь Тиррентская, укрытая от бурь, Неаполь окружает?" вспомнились ему слова канцоны, услышанные еще во время путешествия в Италию, в краю, где на склонах вулканов, окутанных голубоватой мглой, смуглокожие пастухи в бархатных плащах и остроконечных шляпах, пасут ленивые стада овец.
   - Государь, государь, вина просили! - Стеша осторожно дотронулась до руки Никиты и пальцы ее заскользили по его плечам и груди. - Проснитесь, государь, - прошептала она ласково, наклоняясь к его уху.
   Никита открыл глаза. Стеша осторожно поставила на угол кровати кувшин с вином и забравшись с ногами на постель, стала нежно целовать его лоб, глаза, губы.
   - Совсем забыл меня, государь, совсем забыл. Истосковалась я, Никитушка, свет мой ясный, ненаглядный мой государь, - приговаривала она.