– А вы думали, нет? – Гурьев подошел ближе и выразительно посмотрел мне в глаза. – Кирилл, вы очень рискуете. Ситуацию всегда надо оценивать адекватно. Забудьте о производственном корпусе. Три четверти всей охранки пасут его круглые сутки. Они вооружены снайперскими винтовками с ночными прицелами.
– И внутри?
– Что – внутри?
– Внутри есть охранка?
– На ночь все цеха опечатываются, ставится сигнализация, и все двери корпуса запираются на замки. Но проблема не в замках. Вы не успеете даже шага сделать по производственной зоне, как станете покойником.
– Вы опять говорите слишком громко.
– А вы говорите слишком наивные вещи.
– Послушайте, Гурьев, – сказал я, приблизившись к химику едва ли не вплотную. – При всем своем врожденном оптимизме я могу дать не больше одного шанса из десяти, что мы сумеем выбраться отсюда живыми. Я отлично понимаю, какому риску мы подвергаемся. Но другого выхода нет ни у меня, ни у вас. Вы проработаете здесь еще месяц, два, ну пусть полгода. Но все это рано или поздно кончится. Ваши хозяева переведут последний доллар на зарубежные счета, после чего устроят вам всем – химикам и охранке – красивую и быструю смерть, а комплекс взорвут, подожгут и сровняют его с землей. Вы это понимаете?
По глазам Гурьева, в которых отражалась круглоликая луна, мне стало ясно, что он не совсем верил в то, что я ему говорил. Я сплюнул, подавляя в себе желание выругаться, подошел к пожарному щиту, снял с него традиционно красный ломик.
– Безумец, – прошептал Гурьев.
– Если вы струсили, – сказал я, заталкивая ломик под замок, – то еще не поздно вернуться. Осторожно пройдете по дорожке до ямы, затем… – Я потянул ломик на себя. Замок скрипнул, но выдержал первую атаку. – Затем доползете до забора. Подождете, пока охранник встанет к вам спиной, и перелезете на свою родную территорию. Только не забудьте вернуть мне пистолет.
Я затолкал ломик поглубже, надавил на него всем телом. Ушко замка лопнуло с коротким щелчком.
– Вы хотите меня унизить? – спросил Гурьев, поднимая замок с асфальта и кидая его в траву.
– А вам не кажется, что сейчас не время выяснять отношения? – грубо ответил я. – Сейчас надо только принимать решения и выполнять их… Возьмите ломик и суньте его себе за пояс.
– Зачем он нам нужен?
– Я не уверен, что это последняя дверь, которую нам придется сегодня взламывать.
Мы вдвоем взялись за дверь, которая оказалась достаточно тяжелой и двигалась на ржавых петлях с большим трудом, открыли ее ровно настолько, чтобы можно было протиснуться в образовавшуюся щель. Я отошел на полшага, давая понять Гурьеву, что жду от него последнего решения. Из черной щели тянуло приятным запахом свежих древесных опилок, скошенной травы.
Гурьев помедлил, усмехнулся и первым вошел в проем. Я шагнул в темноту следом и, насколько мог плотно, закрыл за собой дверь и стал шарить рукой по стене.
– Вы что ищете? – спросил химик.
– Рубильник.
– Не сходите с ума, Кирилл! Какой может быть свет? Сюда тотчас примчится дежурная рота и превратит этот бокс вместе с нами в дуршлаг.
– Я осмотрел его снаружи. Здесь нет окон. А без света мы здесь до утра будем тыкаться по всем углам, как слепые котята.
– Ну ладно, ладно! – нервно оборвал меня Гурьев. – Поступайте как знаете. Вы же считаете себя очень умным, вы же борец, куда мне против вас.
– Анатолий Александрович, не могу поверить, что вы оказались таким ворчуном! – сказал я, нащупав пластмассовую коробку рубильника, и надавил пальцем на цилиндрическую кнопку. – Первое впечатление было несколько иным…
Господи, а разговоров-то было сколько! В дальнем углу цеха загорелась одна-единственная тусклая лампочка, и ее света с трудом хватило на то, чтобы рассмотреть все помещение. Наполовину оно было пустым, на пыльном бетонном полу, словно гигантские черви, извивались следы от колес грузовиков, по сторонам, у наклоненных стен, лежали мешки, замасленные канистры, ржавые мосты, покрышки, радиаторы и прочие детали – похоже, что этот бокс использовался также в качестве авторемонтной мастерской. В дальней части стоял агрегат, чем-то напоминающий типографский станок. Основной частью его был внушительных размеров котел, висящий в двух метрах над полом, днище котла плавно переходило в медную трубу и терялось среди деталей и опор агрегата.
Я подошел к этой странной мельнице, встал на подножку, провел ладонью по внутренней поверхности котла.
– Трава! – сказал я, сдувая опилки. Под полусферическим потолком звонко отозвалось эхо.
– Было бы странно, если бы вы нашли здесь муку, – ответил Гурьев, косясь на агрегат. – И что вы намерены делать дальше?
Я подпрыгнул, ухватился руками за край котла, подтянулся и влез в него. Гурьев, поджав тонкие губы, наблюдал за мной.
– Не думаю, что администрация очень обрадуется, когда найдет в наркотическом порошке ваши кости и волосы, – мрачно пошутил он.
Устройство машины было настолько элементарным, что на изучение ее я потратил не больше трех минут. Котел, вращаясь по оси, отсеивал крупные элементы от мелких и поочередно подставлял их под ножи, которые проводили грубую рубку. До этих ножей, очень напоминающих гильотину, я добрался по внутренней части трубы. В рабочем состоянии ножи опускались попеременно, чередуясь друг с другом. Сейчас они застыли в том положении, когда один нож был опущен вниз и наглухо перекрывал дальнейший путь сырья, а второй был поднят вверх максимально. Я постучал по гигантскому лезвию ногой и полез обратно. Когда моя голова показалась над срезом котла, Гурьев недовольно чмокнул губами.
– И ради того, чтобы полазить по этой машине, вы и затеяли всю эту рискованную ночную прогулку?
Я перевернулся через край и спрыгнул на пол.
– Вы нигде здесь не заметили пусковой кнопки?
– Что?! Пусковой кнопки? Вы хотите запустить машину?
– Вы догадливы.
– Кирилл, может, будет достаточно на словах объяснить вам процесс выработки героина, и мы не будем запускать конвейерную линию?
Я рассмеялся, похлопал химика по плечу.
– Ну-ну, Гурьев! Не упражняйтесь в остроумии. Я тронут тем, что вы так печетесь о моей осведомленности в области производства наркоты. Но запускать машину я буду с другой целью… Осмотрите корпус справа, а я – слева.
– Хорошо, хорошо, я осмотрю корпус справа. Я сделаю все, о чем вы меня попросите, – проворчал Гурьев и пошел между стеной и агрегатом. – А чего тут, собственно, осматривать? Вот она, ваша кнопка.
Весь фокус заключался в том, чтобы врубить машину на долю секунды, прогнать четверть фазы, в которой первый нож приподнимется, а второй только начнет опускаться.
– Тсс! – засвистел Гурьев и показал мне кулак. Я замер и прислушался.
– Что вы все время цыкаете? – спросил я после паузы. – Нервы не выдерживают?
– Вы хорошо закрыли входную дверь?
– На ключ.
– Я не о той. Дверь в бокс!
– Извините, но мне никак не удалось навесить снаружи замок. Дверь руку защемляет.
– Не старайтесь, вы все равно не похожи на клоуна.
– А зачем вы задаете глупые вопросы? Разве вы не видели, как я закрыл дверь? Чего вы беспокоитесь?
– Мне показалось, что где-то там, – он неопределенно махнул рукой, – крики и топот.
– Даже если сюда уже бежит тревожная группа, то поздно переходить на шепот и прятаться. Давайте не будем отвлекаться на всякую ерунду! – Я подпрыгнул, ухватился за край котла и снова полез в него. – Когда я дам команду, включите машину на мгновение и тут же выключите красной кнопкой. Потом снова включите, и снова выключите. И так до тех пор, пока я не крикну вам.
– Мне думается, что вы крикнете сразу, – угрюмо заметил химик. – Причем очень громко. Но последний раз в жизни. И утром контролер, мой напарник, обнаружит ваши косточки в героине… Вы не знаете, который час?
– Четверть третьего. Поторопимся.
Я опустился на дно котла, влез в трубу, где мне пришлось согнуться вдвое и упереться в стенки ногами и руками, чтобы ненароком не соскользнуть под ножи, и крикнул Гурьеву:
– Запускайте!
Он не рассчитал и продержал машину включенной слишком много. Ножи с тяжелым грохотом тронулись с места и замелькали перед моими глазами. Над головой с нарастающей скоростью начал вращаться котел. Когда Гурьев нажал «стоп», проход на этот раз закрыл второй нож.
– Вы представляете себе, что такое четверть секунды? – крикнул я, и медная труба загудела от моего голоса.
Гурьев не ответил, ножи снова загрохотали, первый пошел вниз и в сантиметрах десяти от плахи замер. Перебор!
Я пригнул голову, посмотрел одним глазом в черную щель. Был бы тараканом – пролез бы. Черт подери, эдак мы здесь до рассвета можем воздух рубить.
С пятой попытки оба ножа зависли сантиметрах в сорока над плахой. Боясь, что химик снова запустит мотор и все испортит, я закричал и стал выбираться на край котла.
– Вы удовлетворены? – спросил Гурьев.
– Вполне. Сможете взобраться сюда сами или вам помочь?
Химик вздохнул, с опаской посмотрел на агрегат.
– Интересно, а он сам не может врубиться?
Я подал ему руку. Гурьев пыхтел, кряхтел, смешно дрыгал ногами, и мне пришлось попотеть, прежде чем он оказался рядом со мной.
– Господи, прости меня! – взмолился он, глядя на черную дыру под ногами.
– Одолжите на минутку ваш пистолет, – попросил я его.
– Вы хотите избавиться от меня? Сделайте милость! – ответил он и за глушитель вытащил из кармана «магнум».
Я выстрелил по главному рубильнику. Пистолет глухо щелкнул, свет погас, в темноте что-то звякнуло.
– Ползите за мной, здесь достаточно просторно. Только под ножами придется лечь на живот, – сказал я, возвращая Гурьеву оружие.
– И пригнуть голову, – добавил от себя химик. – Надо было предварительно воротник у куртки отрезать, – забормотал он изменившимся голосом. – Исповедаться, выпить водки, выкурить сигарету. Такую традицию до сих пор свято соблюдают все смертники во Франции, приговоренные к гильотине… Вы мне ботинком заехали прямо в лоб, между прочим.
– Извините. Тут очень темно, и я не знал, что это именно ваш лоб… Я не ошибаюсь, что, подумав о гильотине, вы невольно стали вспоминать все свои грехи?
– Вы ошибаетесь, – язвительным голосом отозвался Гурьев. – И к чему вообще эта дурацкая дискуссия в такое время и в таком месте?.. Чего вы застряли?
Я пролез под ножами, нащупал резиновую ленту конвейера. Она обрывалась на краю колодца, о глубине которого я мог только догадываться. Достал спички. Гурьев шумно задышал над левым ухом.
– Почему стоим?
– Вы мне посветите, а я попытаюсь спуститься вниз… Вы чего смеетесь?
– Я подумал о том, что сейчас мы напоминаем каких-то жалких насекомых, ползущих внутри мясорубки. Правда смешно?
– Очень.
Я лег на живот и стал медленно съезжать ногами вниз, повис на руках, но дна так и не достал. Прыгать в кромешную тьму, не зная, на что там можно напороться, было бы неразумно. Гурьев чиркнул спичкой. Я с трудом различил под собой матовый блеск каких-то крупных металлических деталей.
В альпинизме есть удобный способ передвижения по узким вертикальным камням, я им и воспользовался. Опустился в нишу, напоминающую гигантскую чашу, в центре которой на оси была закреплена центрифуга с острыми лопастями. Ощупал ее рукой, легко провернул. Что ж, ничего удивительного, в предназначении этой штуки можно было не сомневаться. Мощные лопасти центрифуги крошили здесь соломку до состояния пыли. А потом она должна поступать по конвейерной ленте в производственный корпус, в цех первичной обработки.
– Я уже сжег полкоробка! – донесся до меня голос Гурьева. – Вы хоть насвистывайте, чтобы я был уверен, что вы еще живы.
Я просвистел похоронный марш. Гурьев негромко выругался.
– Спускайтесь, – позвал я его. – Я вас поймаю.
– Как же, поверю я вам! Вы мне в совершенно безопасном месте по лбу ботинком заехали, а хотите, чтобы я прыгал в эту черную яму и надеялся, что вы меня не пропустите.
Он все-таки начал спускаться, я поймал его ноги и поставил их себе на плечи.
– Вместо того чтобы выбираться на волю, – бормотал Гурьев, – вы лезете в производственный корпус, который страшнее любой тюрьмы. Там же все внутренние двери поставлены на сигнализацию!
– А мы поползем по конвейерной линии.
– Зачем вам это надо, Кирилл?
– Я вам уже объяснял. Зачем мне вообще надо было подделывать документы, пасти «Ниссан» в аэропорту, влезать в зону?
– Я вам не верю.
– Чему именно не верите?
– Что вы сотрудник службы безопасности. Вы всего лишь авантюрист. Псих-одиночка. Только я никак не могу разгадать ваши цели.
– Разве у психа бывают цели? Он должен действовать в высшей степени нелогично.
– Приблизительно так вы и действуете.
– Ну, спасибо вам, Анатолий Александрович, утешили! Разгадали. Раскусили… Придержите, пожалуйста, эту штуковину.
Я оттянул в сторону толстый резиновый лист, пошарил рукой впереди и нащупал лапку распределительного механизма. Все верно, так и должно быть. И вовсе не обязательно заканчивать ПТУ, чтобы это предвидеть. Измельченное сырье ссыпается под лапку, она отгребает необходимую порцию и заполняет тару.
Я продвинулся дальше. Поверх конвейерной ленты тянулся ряд пластиковых коробок. Сырье катилось в этих коробочках по транспортеру к химикам, которые затем превращали его в наркотик.
– Мы на верном пути, – поддержал я почти сломленный дух Гурьева.
– Это только вы на верном пути, – уточнил он из-за спины. – У авантюристов все самые идиотские пути – верные. Будь то коммунизм, будь то капитализм, будь то поход на Южный полюс или полет на Луну. Сами спокойно жить не можете и другим не даете… Ах, черт! Голову сломать можно! Вам надо работать шахтером. Или чистильщиком канализаций. Вот где вдоволь наползаетесь по темным тоннелям!
– Гурьев, вы мне нравитесь, как нравится всякий остроумный человек. Мне будет очень приятно посидеть с вами, скажем, в каком-нибудь уютном московском кафе. Представьте, за окнами льет дождь, над маленьким столом висит бра, над кофейными чашками вьется дымок, а мы вспоминаем эту шахту, этот гнусный лагерь…
– Не травите душу! – перебил он. – До уютного московского кафе нам с вами еще как до Пасхи. Куда ближе до морга…
Глава 17
Мы ползли на четвереньках по резиновой дорожке внутри трубы, диаметра которой хватало только на то, чтобы ползти на четвереньках. Мне трудно было судить о том, где была проложена эта конвейерная труба – под землей или же над ней, во всяком случае, снаружи не доносилось ни звука. Химик приумолк, его красноречие иссякло, как, впрочем, и силы. Он часто останавливался, чтобы отдышаться, и просил меня не гнать так сильно.
– Вы не находите странным, что еще не забили тревогу? – полюбопытствовал он.
– Неужели вас это волнует больше, чем если бы тревогу действительно забили?
– Этот человек, которого вы привязали к дереву… Не верю, что за час он не смог отвязаться.
– Это смотря как привязать… Здесь будьте осторожны, конвейер закончился!
Я сидел на краю ленты, свесив ноги в пустоту. Кожей чувствовал движение воздуха, какое бывает в большом помещении. Глаза постепенно освоились, и я стал различать контуры больших предметов, поначалу казавшихся бесформенными и лишенными объема. На руках опустился ниже и сразу же почувствовал под ногами опору.
– Опускайтесь, я вас поддержу, – сказал я Гурьеву, и мой голос неожиданно отозвался эхом.
Оказавшись рядом со мной, он неожиданно крепко схватил меня за локоть, как бы призывая усилить внимание. Мы минуту стояли в полной тишине, боясь дышать полной грудью.
– Цех первичной обработки, – шепнул мне химик. – Идемте!
Он пошел первым, огибая котлы и прямоугольные низкие шкафы, напоминающие печи, свернул вправо, по линии конвейера, и подошел к двери.
– Она на сигнализации? – спросил я.
Гурьев пожал плечами.
– А в прошлый раз вы утверждали, что на сигнализации, – усмехнулся я. – Вам очень хотелось меня остановить?
Я провел по двери ладонью. Обычная дверь, обитая листовым железом, без проводков, кодовых замков и прочих наворотов. Я взялся за ручку, нажал на нее. Дверь тихо заскрипела и открылась.
– Видите, как все просто? – шепнул я.
– Я всего лишь предполагал, что она на сигнализации, – стал оправдываться Гурьев и показал рукой на табурет, стоящий у двери. – А здесь, между прочим, сидит охранник.
– Где ваш цех?
– Следующий.
Мы прошли по кафельному полу второго цеха, посреди которого стоял даже в темноте сверкающий никелем агрегат, напоминающий огромный самогонный аппарат.
– Никогда бы не поверил, – бормотал Гурьев, – что окажусь здесь ночью и без охраны. Когда привыкаешь к одной и той же обстановке, то небольшое изменение в ней представляется почти невероятным. Признаться, мне все еще совершенно не ясно, каким образом вы думаете выйти отсюда, а затем и за пределы лагеря.
– Признаюсь, и мне пока это не ясно.
Без проблем мы прошли и через вторую дверь. Гурьев, почувствовав знакомую обстановку, оживился.
– Вот входная дверь, – махнул он в сторону непрозрачного окна, выложенного из стеклянных изоляторных кирпичей. – А это мое рабочее место.
Он сел на крутящийся стульчик, опустил руки на оцинкованный стол, над которым нависал металлический конус, напоминающий лейку. Неожиданно цех наполнился матовым призрачным светом, и я успел отчетливо увидеть все предметы, находящиеся здесь. Затем так же быстро стало темнеть, и все снова погрузилось во мрак.
– Луч прожектора прошелся по окнам, – догадался Гурьев, переведя дух после короткого шока. – А я уже, грешным делом, подумал…
– Вы можете показать, куда уносили порошок после контроля? – перебил я его.
– Конечно, могу. – Гурьев поднялся и медленно пошел в темный угол, куда не попадал даже скудный свет из непрозрачных окон. – Отсюда мне выносили никелированную коробочку, вроде той, в которой стерилизуют шприцы, и я наполнял ее порошком. Когда она заполнялась доверху, я накрывал ее крышкой и нажимал кнопку вызова… Да-да, именно эту. Снова выходил человек, забирал полную и ставил передо мной пустую коробку. Так что я даже не вставал со своего места.
– Этот человек тоже химик?
– Нет, я думаю, что он всего лишь курьер. Ни разу не видел его в нашем жилом корпусе.
Я подошел к металлической двери, в середине которой было вырезано окошко, закрытое металлической шторкой.
– Он подавал коробку в это окошко?
– Нет, сам открывал дверь и заходил внутрь.
– Посветите мне спичкой.
При тусклом мерцающем свете огня я стал осматривать дверь. Кодовый замок – с ним можно месяц трахаться, и все равно не откроешь; два параллельных проводка по периметру с переходом на дверной косяк – откроешь дверь, цепь разомкнется и сработает сигнализация; толстая металлическая обивка, какую и пулей не возьмешь.
– Похоже, что здесь склад, так сказать, готовой продукции.
– Очень может быть, – скучным голосом подтвердил Гурьев. В отличие от меня он не испытывал ни малейшего любопытства к двери.
– Если смотреть снаружи, в этом месте у корпуса нет пристройки?
– Пристройки нет, но подойти к стене или окнам невозможно.
– Почему?
– Этот торец корпуса отделен от остальной «промзоны» забором.
– А что там – вы не знаете?
– Понятия не имею.
– Надеюсь, вы не выкинули ломик по пути? Дайте-ка мне его.
Я взял ломик, вернулся к рабочему месту Гурьева и стал водить рукой под столом.
– Что вы там ищете?
– Проволоку.
– Так спросили бы, а то шарите, как у себя дома. Вот подсветка, можете оторвать отсюда кусок.
– Вы обиделись так, будто намереваетесь продолжать здесь работать.
Гурьев промолчал, не отреагировав на мое замечание. Я перетер проволоку о край стола и обгрыз изоляцию. Чтобы цепь не размыкалась при открытии двери, надо в эту цепь включить дополнительный провод. Чем он будет длиннее, тем шире дверь можно будет раскрыть. Задачка для юного техника.
Гурьев молча наблюдал за моей работой. Люди его склада, думал я, вечные завистники и мечтатели. Они годами могут хаять и проклинать условия, в которых живут, но тем не менее пальцем не пошевелят для того, чтобы эти условия как-то изменить. Ради приличия спросил бы, чем помочь. А может быть, ему и не нужна эта свобода?
– Отойдите на шаг, – сказал я и, замахнувшись ломиком, ударил острием по клавиатуре замка. Если бы ломик не был покрыт толстым слоем краски, меня наверняка бы ударило током. Клавиатура брызнула красными искрами, словно была начинена огнем, и оголился замковый язык. Мне хватило еще десяти ударов, чтобы выбить замок вместе с шурупами из дверного косяка.
– Я не могу поверить, что все это происходит незамеченным для охранки, – признался химик и поежился. – А у вас нет ощущения, что за нами давно следят, и наши безумные головы вертятся в окулярах оптических прицелов?
– У меня уже давно нет никаких ощущений. Я им не доверяю… Придержите на всякий случай провода, чтобы не отошли контакты… Так, хорошо, открываю.
Дверь открылась, образовав щель, в которую, как мне показалось, мы сможем протиснуться без особого труда.
– Вы первый, – сказал я, принимая из рук химика провода.
Он встал к щели боком, но ему, наверное, показалось, что находиться ко мне спиной неэтично, и Гурьев стал разворачиваться лицом. При этом он делал массу совершенно лишних и опасных в нашей ситуации движений.
– Эй-эй! – негромко прикрикнул я, почувствовав, что химик, оступившись, слишком сильно налег на дверь, и я едва успел подставить ногу. Провода в моих руках натянулись, но контакты не разорвались. – Осторожнее! Вы, простите, как бегемот!
– Это нечаянно, – запыхтел Гурьев. – Черт возьми, темнотища какая!.. Ну вот, можно считать, я пролез.
Я проскочил следом за ним и плотно прикрыл дверь за собой.
– Мне кажется, здесь нет окон, – шепнул я, пытаясь хоть что-нибудь, хоть самый слабый отблеск разглядеть вокруг себя, но тщетно. Пришлось воспользоваться спичками.
Мы находились в маленькой комнате, напоминающей кладовку, в которой в самом деле не было ни одного окна и, кроме того, не было дверей, кроме той, через которую мы вошли. У стены, покрытой черной кафельной плиткой, стоял большой стол со стеклом, на нем – три пары аптечных весов, миниатюрные гирьки в коробках, ложечки, пинцеты, никелированные коробки и стопка полиэтиленовых пакетов. Рядом – стол поменьше, покрытый коричневым пластиком. На нем был закреплен рычаг, похожий на резак для бумаги.
– Фасовочная, – вслух подумал я. – А дальше? Дальше куда?
Я несколько раз обошел тесную комнату, рассматривая стены, освещенные огнем спичек.
– Путь замкнулся! – Я повернулся к химику. – Получается, что расфасованный порошок выносят через эту же дверь.
Гурьев отрицательно покачал головой.
– Нет! – твердо сказал он. – Вы ошибаетесь. Ни разу за все то время, пока я работаю здесь, через эту дверь ничего не вынесли. Только заносили.
– Может быть, выносили не в вашу смену?
– А чем моя смена отличается от второй?
– Тогда получается, что фасовщик жрет все пакеты и выносит их в своем желудке.
Химик внимательно рассматривал стол и стену, рядом с которой он стоял.
– А посмотрите-ка сюда. Вас ничто не удивляет?
– Вы об этой картине? Да, «Рожь» Шишкина смотрится здесь, по крайней мере, дико.
Я подошел к репродукции размером с форточку, обрамленной двумя горизонтальными реями, попытался ее приподнять, но оказалось, что рама жестко прикреплена к стене. Тогда я попытался сдвинуть картину в сторону, и, к моему удивлению, она поддалась и легко заскользила вдоль стены, открывая прямоугольную нишу.
– Микролифт! – воскликнул Гурьев.
Я провел рукой по нише. Она была пуста. От моего прикосновения легко закачалась на тросе и опорных колесиках с амортизаторами.
– Боюсь, что эта кабина для меня слишком маловата, – произнес я упавшим голосом.
– А вы думали, что вам будет везти бесконечно? – отозвался Гурьев. – Хочу вам сказать, что спичек осталось не больше десятка.
– Поищите где-нибудь включатель.
Гурьев заглянул под стол и тотчас нашел кнопку. Над столом вспыхнули неоновые лампы. Несколько минут мы щурились и прикрывали ладонями отвыкшие от света глаза. Гурьев с сочувствием поглядывал на меня и качал головой.
– Кажется, Кирилл, вы проиграли.
– Нет, я выясню, куда ведет этот лифт.
– И как вы это сделаете? Уменьшитесь до размеров кошки?
– Подождите! – нервно прервал я его, отодвинул стол в сторону, чтобы было удобнее подойти к нише. – Какая длина кабинки?
– Не больше полуметра.
– А ширина? Смотрите, до локтя рука входит.
– Ну, и о чем это говорит?
– О том, что плечи пройдут.
– Я не понял вас! – развел руками в стороны Гурьев. – А голову, грудь, ноги и все прочее вы брать с собой не будете?
– Гурьев, я думал, что ученые более догадливы! Дайте ломик!
Производственный корпус, перегородки между цехами, как и модули, строились наскоро, отнюдь не на века, и я, загнав ломик между стенкой шахты и кабинкой, без особых усилий сорвал ее с рельсов, рванул кабинку на себя и втащил ее вместе с подъемным тросом в комнату.
– Вот видите, – сказал я, прерывая слова частым дыханием; и сердце в груди вдруг зачастило – не столько от физической работы, сколько от волнения. – Вот видите, как все, оказывается, просто.
Просунул голову в шахту, буркнул «Отлично!», хотя ничего хорошего в кромешной тьме не различил, и принялся отвязывать трос от кабинки. На лице Гурьева появилось нечто напоминающее удивление, но глаза его по-прежнему излучали скептицизм, и он ничего не предпринял, чтобы мне помочь.