Дюма Александр. Графиня де Монсоро. Том 1

   Генрих III был странным созданием, он сочетал в себе поверхностность и глубокомыслие, трусость и отвагу. Всегда скучающий, всегда возбужденный, всегда мечтательный, он вечно искал развлечений: днем любил шум, движение, игры, физические упражнения, шутовство, маскарады, интриги, ночью ему нужны были яркий свет, болтовня, молитвы или оргии. Генрих являл собой, быть может, единственный образчик такого человеческого типа в нашем современном мире. Этому античному гермафродиту следовало родиться в одном из городов Востока, среди немых рабов, евнухов, янычаров, философов и софистов, тогда его царствование ознаменовало бы некую промежуточную эпоху между Нероном и Гелиогабалом, время утонченного разврата и неведомых доселе безумств.
   Итак, Бюсси, заподозрив, что Сен-Люка держат в бывшей комнате кормилицы, постучал в двери передней, общей для этой комнаты и для королевской опочивальни.
   Капитан гвардейцев отворил ему.
   – Господин де Бюсси! – удивленно воскликнул он.
   – Да, он самый, любезный господин де Нанси. Я послан от короля к господину де Сен-Люку.
   – Прекрасно, – ответил офицер. – Известите господина де Сен-Люка, что к нему пришли от короля, Через оставшуюся полуотворенной дверь Бюсси бросил взгляд своему пажу.
   Затем, снова повернувшись к господину де Нанси, спросил:
   – Что он там делает, бедняга Сен-Люк?
   – Играет в карты с Шико в ожидании короля, который сейчас дает аудиенцию герцогу Анжуйскому по просьбе его высочества.
   – Не позволите ли вы моему пажу обождать меня здесь? – спросил Бюсси у начальника караула.
   – А почему бы нет? – ответил капитан.
   – Входите, Жан, – обратился Бюсси к молодой женщине.
   И показал рукой на оконную нишу, куда Жанна и поспешила укрыться.
   Едва она успела забиться в нишу, как появился Сен-Люк. Господин де Нанси деликатно отошел на расстояние, не позволявшее ему слышать разговор, – Чего еще хочет от меня король? – насупившись, спросил Сен-Люк. – Ах, это вы, господин де Бюсси?
   – Собственной персоной, милейший Сен-Люк, и прежде всего… – тут Бюсси понизил голос, – прежде всего благодарю за услугу, которую вы мне оказали.
   – Ах, – сказал Сен-Люк, – право, не стоит благодарности. Мне было не по себе при мысли, что такого храбреца зарежут, словно кабана. Но ведь я полагал, вы уже на том свете.
   – Меня чуть-чуть туда не отправили; однако надо сказать, что в таких делах «чуть-чуть» имеет большое значение.
   – А как вам удалось уцелеть?
   – С Шомбергом и д'Эперноном я расквитался прелестным ударом шпаги и, по моему разумению, вернул им долг с лихвой. Ну а Келюс должен благодарить кости своего черепа. У него оказался самый крепкий череп из всех, которым до сих пор доводилось подвернуться мне под руку.
   – Ах, расскажите мне, пожалуйста, все во всех подробностях. Это меня развлечет, – сказал Сен-Люк, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.
   – К сожалению, сейчас у меня нет времени, мой дорогой Сен-Люк. К тому же я пришел сюда совсем по другому делу. Вы здесь очень скучаете, не правда ли?
   – По-королевски, этим все сказано.
   – Вот и отлично, я пришел подразвлечь вас. Черт побери! Услуга за услугу.
   – Вы правы, услуга, которую вы мне оказываете, никак не меньше той, что вам оказал я. От скуки умирают так же хорошо, как и от шпаги; тянется это подольше, но зато выходит вернее.
   – Бедный граф! – посочувствовал Бюсси. – Я вижу, вы здесь па положении узника.
   – И самого настоящего. Король полагает, что его может развлечь только такой весельчак, как я. Король слишком добр, так как со вчерашнего дня я скорчил ему больше гримас, чем его обезьяна, и наговорил больше дерзостей, чем его шут.
   – Ну что ж, посмотрим. Может быть, настал и мой черед вам услужить? Что бы вы хотели?
   – Конечно, – сказал Сен-Люк, – вы могли бы посетить мой дом или, точнее говоря, дом маршала де Бриссака и успокоить бедную малютку, несомненно она в большой тревоге, и мое поведение кажется ей весьма и весьма подозрительным.
   – И что ей сказать?
   – Э, проклятие! Опишите ей все, что вы видели, скажите, что я узник, запертый в четырех стенах, и общаться со мной можно только через окошечко, что со вчерашнего дня король неустанно твердит мне о дружбе, как Цицерон, который о ней писал, и о добродетели, как Сократ, а кстати сказать, Сократ и на самом деле был добродетельным.
   – И что вы ему на это отвечаете? – смеясь, спросил Бюсси.
   – Смерть Христова! Я ему отвечаю, что, если говорить о дружбе, я неблагодарная свинья, а что касается добродетели, то я убежденный распутник, но все напрасно – король, тяжко вздыхая, упорно продолжает бубнить свое: «Ах, Сен-Люк, неужели дружба – всего лишь призрак? Ах, Сен-Люк, неужели добродетель – всего лишь пустой звук?» Впрочем, надо отдать ему справедливость, раз сказав все это по-французски, он тут же все повторяет уже по-латыни, а затем произносит в третий раз по-гречески.
   При этом выпаде паж, на которого Сен-Люк не обращал никакого внимания, рассмеялся.
   – А что вы хотите, мой друг? Он пытается вас растрогать. Bis repetita placent² и тем более ter³. И это все, чем я могу вам служить?
   – Ах, боже мой, да; боюсь, что это все.
   – Ну тогда я уже выполнил ваше поручение.
   – То есть как?
   – Я угадал, что с вами случилось, и уже заранее все растолковал вашей супруге.
   – И что она сказала?
   – Поначалу не хотела мне верить, но, – добавил Бюсси, скользнув взглядом по оконной нише, – я надеюсь, она в конце концов сдастся перед очевидностью. Итак, попросите у меня чего-нибудь другого, чего-нибудь трудного, даже невозможного, я буду счастлив выполнить любую вашу просьбу.
   – Тогда, мой дорогой друг, ссудите часа на два гиппогрифа у славного рыцаря Астольфа, приведите его сюда под мое окно, я вскочу на его круп сзади вас, и вы меня отвезете к моей жене. А потом, коли вздумается, можете лететь на луну.
   – Дорогой друг, – сказал Бюсси, – можно все сделать гораздо проще: я приведу гиппогрифа к вашей супруге и доставлю ее сюда, к вам.
   – Сюда?
   – Конечно, сюда.
   – В Лувр?
   – В самый Лувр. Разве это не кажется вам еще более забавным? Отвечайте!
   – Смерть Христова! Безусловно.
   – И вы перестанете скучать?
   – Даю слово, перестану.
   – Ибо здесь вы во власти смертной скуки, не правда ли? Вы мне жаловались на скуку.
   – Спросите у Шико. С сегодняшнего утра он мне опостылел, и я предложил ему обменяться парочкой ударов на шпагах. Этот бездельник рассердился так уморительно, что я чуть со смеху не лопнул. Хорошо еще, я человек незлобивый, и все же если так будет продолжаться дальше, то либо я его заколю, чтобы малость порассеяться, либо он меня.
   – Чума на вашу голову! Этим не шутят, вы знаете, что Шико превосходный фехтовальщик. Вы томитесь в своей тюрьме, но подумайте – в гробу вам будет еще скучнее.
   – Честное слово, вот в этом я не уверен.
   – Полноте, – с улыбкой сказал Бюсси. – Хотите, я оставлю вам своего пажа?
   – Мне?
   – Да, вам. Это прелестный мальчик.
   – Спасибо, – сказал Сен-Люк, – пажи мне противны. Король предложил допустить ко мне любого моего пажа, но я отказался. Предложите вашего мальчика королю, который устраивает свой дом. Что до меня, то, когда я выберусь отсюда, я буду жить как на Зеленом празднестве в замке Шенонсо: меня будут обслуживать одни женщины, и я сам подберу для них костюмы.
   – Ба! – настаивал Бюсси. – А все же попробуйте.
   – Бюсси, – с досадой сказал Сен-Люк, – с вашей стороны нехорошо так издеваться надо мной.
   – Ну, уступите мне, сделайте милость.
   – Ни за что.
   – Говорю вам, я знаю, чего вам недостает.
   – Нет, нет и нет. Тысячу раз нет.
   – Эй, паж! Подойдите сюда!
   – Смерть Христова! – воскликнул Сен-Люк. Паж покинул свое убежище и приближался к ним, весь пунцовый от смущения.
   – О! О! – прошептал Сен-Люк. Узнав Жанну в костюме пажа де Бюсси, он потерял дар речи.
   – Ну как, – осведомился Бюсси, – отослать его обратно?
   – Нет, истинный бог, нет! – воскликнул Сен-Люк. – Ах, Бюсси, Бюсси, клянусь вам в вечной дружбе!
   – Не забывайте, Сен-Люк, что если вас и не слышат, то все же на вас смотрят.
   – Ваша правда, – отозвался Сен-Люк.
   И уже сделав два стремительных шага к жене, он отпрянул на три шага назад. Действительно, господин де Нанси, удивленный весьма выразительной пантомимой, которую невольно разыграл Сен-Люк, начал было прислушиваться к их разговору, но тут мысли капитана отвлек сильный шум, донесшийся из застекленной галереи.
   – Ах, боже мой! – воскликнул господин де Нанси. – Видно, его величество изволит гневаться на кого-то.
   – Очень похоже на это, – подхватил Бюсси, изобразив на лице испуг. – Но на кого? Неужели на герцога Анжуйского, с которым я пришел в Лувр?
   Капитан поправил шпагу на бедре и двинулся к галерее, откуда, сквозь своды и стены, доносились возбужденные голоса.
   – Ну, скажите, разве я не хорошо все устроил? – спросил Бюсси.
   – А что там происходит? – поинтересовался Сен-Люк.
   – Король и герцог Анжуйский рвут друг друга на куски. Это должно быть прелюбопытнейшее зрелище; я мчусь туда, чтобы ничего не пропустить. А вы воспользуйтесь суматохой, но только не вздумайте бежать. Все равно это бесполезно, король вас из-под земли достанет. Лучше спрячьте сего благолепного отрока, которого я вам оставляю, куда-нибудь в безопасное место. Есть у вас потайной шалаш?
   – Найдется, клянусь богом, а впрочем, если бы и не нашелся, я бы его сам построил. По счастью, я прикидываюсь больным и не выхожу из спальни, – В таком случае прощайте, Сен-Люк. Сударыня, не забывайте меня в своих молитвах.
   И Бюсси, как нельзя более довольный шуткой, которую ему удалось сыграть с Генрихом III, вышел из королевской передней и направил свои стопы в галерею, где король, багровый от гнева, убеждал герцога Анжуйского, белого от ярости, что главным зачинщиком событий прошлой ночи был Бюсси.
   – Я вас заверяю, государь, – горячился герцог Анжуйский, – д'Эпернон, Шомберг, д'О, Можирон и Келюс подкарауливали его у Турнельского дворца.
   – Кто вам это сказал?
   – Я их сам видел, государь. Собственными глазами видел.
   – В кромешной тьме, не правда ли? Ночью было темно, как в печке.
   – Ну я распознал их не по лицам.
   – А тогда почему же вы их распознали? По спинам, что ли?
   – Нет, государь, по голосам.
   – Они с вами говорили?
   – Если бы только говорили! Они меня приняли за Бюсси и напали на меня.
   – На вас?
   – Да, на меня.
   – А что за нелегкая вас понесла к Сент-Антуанским воротам?
   – Какое это имеет значение?
   – Хочу знать, и все тут. Нынче у меня разыгралось любопытство.
   – Я шел к Манасесу.
   – К Манасесу, к еврею!
   – А вы-то небось навещаете Руджиери, отравителя.
   – Я волен навещать кого вздумается. Я – король.
   – Вы не отвечаете, а отмахиваетесь от ответа.
   – Как бы то ни было, я повторяю: их вызвал на это Бюсси.
   – Бюсси?
   – Да.
   – Где же?
   – На балу у Сен-Люка.
   – Бюсси вызвал сразу пятерых? Полноте! Бюсси – храбрец, но он не сумасшедший, – Клянусь смертью Христовой! Вам говорят – я лично был свидетелем его поведения. И потом – Бюсси еще не на такое способен. Вы тут мне его невинным агнцем расписали, а он ранил Шомберга в ляжку, д'Эпернона в руку, а Келюса чуть не уложил па месте.
   – В самом деле? – приятно удивился герцог. – А вот об этом он умолчал. При первой встрече не премину его поздравить.
   – А я, – сказал король, – я никого не намерен поздравлять, но я примерно накажу этого забияку.
   – Тогда я, – возразил герцог, – я, на которого ваши друзья замахиваются, не только нападая на Бюсси, но и дерзая поднять руку непосредственно на мою особу, тогда я наконец узнаю, действительно ли я ваш брат и действительно ли никто во Франции, кроме вашего величества, не имеет права смотреть мне прямо в лицо и не опустить глаза, если не из почтения, то хотя бы из страха.
   В эту минуту, привлеченный громкими, срывающимися на крик голосами обоих братьев, появился Бюсси в нарядном костюме из зеленого атласа с розовыми бантами.
   – Государь, – сказал он, отвесив Генриху III глубокий поклон, – позвольте засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
   – Клянусь богом! Вот и он! – воскликнул Генрих.
   – Ваше величество, мне послышалось, что вы оказали мне высокую честь, упомянув мое имя? – спросил Бюсси.
   – Да, – ответил король, – рад вас видеть, ибо что бы там мне ни говорили, но ваше лицо пышет здоровьем.
   – Государь, доброе кровопускание весьма освежает кожу, и поэтому нынче вечером я должен выглядеть особенно свежим.
   – Ну хорошо, если на вас напали, сеньор де Бюсси, если вас покалечили, обратитесь ко мне с жалобой, и я вас рассужу.
   – Позвольте, государь, – сказал Бюсси, – на меня по нападали, меня не калечили, мне не на что жаловаться.
   Генрих остолбенел от изумления и уставился па герцога Анжуйского.
   – А вы что мне говорили? – спросил он.
   – Я сказал, что у Бюсси сквозная рана в бедре от удара шпагой.
   – Это правда, Бюсси?
   – Поскольку брат вашего величества так утверждает, значит, это правда. Первый принц крови не может лгать.
   – И, получив удар шпагой в бедро, вы ни на кого не жалуетесь? – сказал Генрих.
   – Я стал бы жаловаться, государь, только в том случае, если бы мне отрубили правую руку, чтобы я не смог отомстить сам за себя, да и тогда, – добавил неисправимый дуэлянт, – я, по всей вероятности, рассчитался бы с обидчиком левой рукой.
   – Наглец, – пробормотал Генрих.
   – Государь, – обратился к нему герцог Анжуйский, – вы только что толковали о правосудии. Ну что ж, окажите нам правосудие, ничего другого мы не просим. Велите учинить расследование, назначьте судей, и пусть они определят, кто устроил засаду и кто готовил убийство.
   Генрих покраснел.
   – Нет, – ответил он, – я и на этот раз предпочел бы не знать, кто прав, кто виноват, и объявить всем полное помилование. Я хотел бы примирить этих заклятых врагов, но, к сожалению, Шомберга и д'Эпернона раны удерживают в постели. Впрочем, господин герцог, кто из моих друзей, по-вашему, был самым неистовым? Скажите, вам это нетрудно определить, ведь, по вашим словам, они и на вас нападали.
   – По-моему, Келюс, государь, – сказал герцог Анжуйский.
   – Даю слово, вы правы, – сказал Келюс. – Я не прятался за чужие спины, ваше высочество тому свидетель.
   – Раз так, – провозгласил Генрих, – пускай господин де Бюсси и господин де Келюс помирятся от лица всех участников.
   – О! – воскликнул Келюс. – Что это значит, государь?
   – Это значит: я хочу, чтобы вы обнялись с господином де Бюсси, обнялись здесь, на моих глазах, и немедленно.
   Келюс нахмурился.
   – В чем дело, синьор? – прогнусавил Бюсси, повернувшись к Келюсу и размахивая руками в подражание бурной жестикуляции итальянца Панталоне. – Неужели вы откажете мне в этой милости?
   Выходка была столь неожиданной и Бюсси вложил в нее столько шутовского усердия, что даже король рассмеялся. Тогда Бюсси приблизился к Келюсу.
   – Давай, Монсу, – сказал он, – такова воля короля. – И обвил руками шею миньона.
   – Надеюсь, эта церемония нас ни к чему не обязывает? – прошептал Келюс на ухо Бюсси.
   – Не волнуйтесь, – также шепотом ответил Бюсси. – Рано или поздно, но мы встретимся.
   Весь красный и растрепанный, Келюс, дрожа от ярости, отпрянул назад.
   Генрих нахмурил брови, но Бюсси, все еще изображая Панталоне, сделал пируэт и покинул залу совета.

Глава 6.
О ТОМ, КАК СОВЕРШАЛСЯ МАЛЫЙ ВЕЧЕРНИЙ ТУАЛЕТ КОРОЛЯ ГЕНРИХА III

   После этой, начавшейся трагедией и закончившейся комедией, сцены, отголоски которой, подобно эху, вылетели из Лувра и распространились по всему городу, король в великом гневе последовал в свои покои; сопровождавший его Шико назойливо осаждал своего господина просьбами об ужине.
   – Я не голоден, – бросил король, перешагивая через порог своей опочивальни.
   – Возможно, – ответил Шико, – но я, я взбешен до крайности, и меня мучит желание кого-то или что-то укусить, ну хотя бы зажаренную баранью ножку.
   Король, сделав вид, что ничего не слышит, расстегнул свод плащ, положил его на постель, снял шляпу, приколотую к волосам длинными черными булавками, и швырнул на кресло. Затем устремился в переднюю, в которую выходила дверь из комнаты Сен-Люка, смежной с королевской опочивальней.
   – Жди меня здесь, шут, – приказал он, – я вернусь.
   – О, не спеши, сын мой, – сказал Шико, – не торопись. Мне бы даже хотелось, – продолжал он, прислушиваясь к удаляющимся шагам Генриха, – чтобы ты подольше там оставался и дал бы мне время подготовить тебе маленький сюрприз.
   Когда шум шагов совсем затих, Шико открыл дверь в переднюю и крикнул; «Эй, кто там есть!» Подбежал слуга.
   – Король изменил свое решение, – сказал Шико, – он велел подать сюда изысканный ужин на две персоны, для пего и для Сен-Люка. И советовал особое внимание обратить на вино. Теперь поторапливайтесь.
   Слуга повернулся на каблуках и со всех ног помчался выполнять приказ Шико, ничуть не сомневаясь, что он исходит от самого короля.
   Тем временем Генрих III, как мы уже говорили, прошел в комнату, отведенную Сен-Люку; последний, будучи предупрежден о королевском визите, лежал в постели и слушал, как читает молитвы старик слуга, последовавший за ним в Лувр и разделивший его заточение. В углу, на позолоченном кресле, опустив голову па руки, глубоким сном спал паж, приведенный Бюсси.
   Одним взглядом король охватил всю эту картину.
   – Что это за юноша? – подозрительно спросил он у Сен-Люка.
   – Разве вы забыли, ваше величество? Заперев меня здесь, вы милостиво разрешили мне вызвать одного из моих пажей.
   – Да, конечно, – ответил Генрих.
   – Ну, я и воспользовался вашим дозволением, государь.
   – Ах, вот как!
   – Ваше величество раскаиваетесь в том, что даровали мне это развлечение? – осведомился Сен-Люк.
   – Нет, сын мой, нет. Напротив. Забавляйся, сделай милость. Как ты себя чувствуешь?
   – Государь, – сказал Сен-Люк, – меня сильно лихорадит.
   – Оно и видно. У тебя все лицо пылает, мой мальчик. Пощупаем пульс, ты знаешь, ведь я кое-что смыслю в медицине.
   Сен-Люк неохотно протянул руку.
   – Ну, да, – сказал король, – пульс прерывистый, возбужденный.
   – О государь, – простонал Сен-Люк, – я и вправду серьезно болен.
   – Успокойся. Я пришлю к тебе моего придворного врача.
   – Благодарствуйте, государь, я не выношу Мирона.
   – Я сам буду ухаживать за тобой.
   – Государь, я не допущу…
   – Я прикажу постелить мне постель в твоей спальне, Сен-Люк. Мы проболтаем всю ночь, у меня накопилась уйма всякой всячины, которой я хотел бы с тобой поделиться.
   – Ах! – в отчаянии воскликнул Сен-Люк. – Вы называете себя человеком, сведущим в медицине, вы называете себя моим другом и хотите мне помешать выспаться. Клянусь смертью Христовой, лекарь, у вас странная манера обращаться с вашими пациентами! Клянусь смертью Христовой, государь, вы как-то уж слишком по-своему любите своих друзей!
   – Как! Ты хочешь остаться наедине со всеми твоими страданиями?
   – Государь, со мной Жан, мой паж.
   – Но он спит.
   – Вот потому-то я и предпочитаю, чтобы за мной ухаживали слуги; по меньшей мере, они не мешают мне спать.
   – Ну хоть позволь мне вместе с ним бодрствовать у твоего изголовья, клянусь, я заговорю с тобой, только если ты проснешься.
   – Государь, я просыпаюсь злющий как черт, и надо очень привыкнуть ко мне, чтобы простить все глупости, которые я наболтаю перед тем, как окончательно прийти в себя.
   – Ну хотя бы приди побудь при моем вечернем туалете.
   – А потом мне будет дозволено вернуться к себе и лечь в постель?
   – Ну само собой.
   – Коли так, извольте! Но предупреждаю, я буду жалким придворным, даю вам слово. Меня уже сейчас чертовски клонит ко сну.
   – Ты волен зевать, сколько тебе вздумается.
   – Какой деспотизм! – сказал Сен-Люк. – Ведь в вашем распоряжении все остальные мои приятели.
   – Как же, как же! В хорошеньком они состоянии. Бюсси отделал их лучше некуда. У Шомберга продырявлена ляжка, у д'Эпернона запястье разрезано, как испанский рукав. Келюс все еще не может прийти в себя после вчерашнего удара эфесом шпаги по голове и сегодняшних объятий. Остаются д'О – а он надоел мне до смерти – и Можирон, который вечно на меня ворчит. Ну, пошли, разбуди этого спящего красавца, в пусть он тебе подаст халат.
   – Государь, не соблаговолит ли ваше величество покинуть меня на минуту?
   – Для чего это?
   – Уважение…
   – Ну, какие пустяки.
   – Государь, через пять минут я буду у вашего величества.
   – Через пять минут, согласен. Но не более пяти минут, ты слышишь, а за эти пять минут припомни для меня какие-нибудь забавные истории, и мы постараемся посмеяться.
   С этими словами король, получивший половину того, что он хотел получить, вышел, удовлетворенный тоже наполовину.
   Дверь еще не успела закрыться за ним, как паж внезапно встрепенулся и одним прыжком очутился у портьеры.
   – Ах, Сен-Люк, – сказал он, когда шум королевских шагов затих, – вы меня снова покидаете. Боже мой! Какое мучение! Я умираю от страха. А что, если меня обнаружат?
   – Милая моя Жанна, – ответил Сен-Люк, – Гаспар, который перед вами, защитит вас от любой нескромности. – И он показал ей на старого слугу.
   – Может быть, мне лучше уйти отсюда? – краснея, предложила молодая женщина.
   – Если таково ваше непременное желание, Жанна, – печально проговорил Сен-Люк, – я прикажу проводить вас во дворец Монморанси, ибо только мне одному воспрещается покидать Лувр. Но если вы будете столь же добры, сколь вы прекрасны, если вы отыщете в своем сердце хоть какие-то чувства к несчастному Сен-Люку, пусть хотя бы простое расположение, вы подождете здесь несколько минут. У меня невыносимо разболится голова, нервы, внутренности, королю надоест видеть перед собой такую жалкую фигуру, и он отошлет меня в постель.
   Жанна опустила глаза.
   – Ну хорошо, – сказала она, – я подожду, но скажу вам, как король: не задерживайтесь.
   – Жанна, моя ненаглядная Жанна, вы восхитительны. Положитесь на меня, я вернусь к вам, как только предоставится малейшая возможность. И, знаете, мне пришла в голову одна мысль, я ее хорошенько обдумаю и, когда вернусь, расскажу вам.
   – О том, как выбраться отсюда?
   – Надеюсь.
   – Тогда идите.
   – Гаспар, – сказал Сен-Люк, – не пускайте сюда никого. Через четверть часа заприте дверь на ключ и ключ принесите мне в опочивальню короля. Потом отправляйтесь во дворец Монморанси и скажите, чтобы там не беспокоились о госпоже графине, а сюда возвращайтесь только завтра утром.
   Эти распоряжения, которые Гаспар выслушал с понимающей улыбкой, пообещав выполнить все в точности, вызвали на щеках Жанны новую волну яркого румянца.
   Сен-Люк взял руку своей жены и запечатлел на ней нежный поцелуй, затем решительными шагами направился в комнату Генриха, который начинал уже выказывать беспокойство.
   Оставшись одна, Жанна, вся дрожа от нервного напряжения, укрылась за пышными складками балдахина кровати, притаившись в уголке постели. Мечтая, волнуясь, сердясь, новобрачная машинально вертела в руках сарбакан и тщетно пыталась найти выход из нелепого положения, в которое она попала.
   При входе в королевскую опочивальню Сен-Люка оглушил терпкий, сладострастный аромат, пропитавший все помещение. Ноги Генриха утопали в ворохах цветов, которым срезали стебли из боязни, как бы они – не приведи бог! – не побеспокоили нежную кожу его величества: розы, жасмин, фиалки, левкои, несмотря на холодное время года, покрывали пол, образуя мягкий, благоухающий ковер.
   В комнате с низким, красиво расписанным потолком, как мы уже говорили, стояли две кровати, одна из них – особенно широкая, хотя и была плотно придвинута изголовьем к стене, занимала собой чуть ли не третью часть помещения.
   На шелковом покрывале этой кровати красовались шитые золотом мифологические персонажи, они изображали историю Кенея, или Кениды, превращавшегося то в мужчину, то в женщину, и, как можно себе представить, для изображения этой метаморфозы художнику приходилось до предела напрягать свою фантазию. Балдахин из посеребренного полотна оживляли различные фигуры, вышитые шелком и золотом; ту его часть, которая, примыкая к стене, образовывала изголовье постели, украшали королевские гербы, вышитые разноцветными шелками и золотой канителью.
   Окна были плотно закрыты занавесями из того же шелка, что и покрывало постели, этой же материей были обиты все кресла и диваны. С потолка, посредине комнаты, на золотой цепи свисал светильник из позолоченного серебра, в котором пылало масло, источавшее тонкий аромат. Справа у постели золотой сатир держал в руке канделябр с четырьмя зажженными свечками из розового воска. Эти ароматические свечи, по толщине не уступавшие церковным, вместе со светильником довольно хорошо освещали комнату.