Дюма Александр. Полина

   Я возвратилась в замок. После наружного знакомства последовал внутренний осмотр. Комната, которую я занимала, выходила одной стороной в залу, а другой в библиотеку. Коридор проходил от одного конца здания до другого и разделял все на две половины. Предназначенное для меня помещение было обширнее других. Остальная часть замка делилась на двенадцать небольших отдельных помещений, состоявших из передней, залы и уборной; все комнаты были удобны для жилья, вопреки тому, что мне говорил и писал граф.
   Так как библиотека казалась лучшим противоядием против уединения и скуки, ожидавших меня, я решила тотчас же познакомиться с сочинениями, которые она могла мне предложить. Она состояла большей частью из романов восемнадцатого столетия, показывавших, что предшественники графа имели большой вкус к произведениям Вольтера, Кребильона-сына и Мариво. Несколько новых томов, по-видимому купленных настоящим владельцем, выделялись среди этого собрания. Это были сочинения по химии, истории и путешествия, среди которых я заметила прекрасное английское сочинение Даниэля об Индии. Я решила сделать его своим ночным товарищем, потому что не надеялась скоро уснуть, сняла его с полки и унесла в свою комнату.
   Через пять минут малаец пришел объяснить мне знаками, что обед готов. Он был приготовлен в огромной столовой. Не могу описать вам, какое чувство страха и печали овладело мной, когда я была вынуждена обедать одна, при двух свечах, свет которых не достигал даже середины комнаты, оставляя в тени различные предметы, принимавшие самые странные формы. Это тягостное чувство усиливалось присутствием черного слуги, которому я могла сообщить свою волю не иначе как при помощи нескольких знаков. Впрочем, он повиновался с поспешностью и понятливостью, которые придавали еще более фантастический вид этому странному обеду. Несколько раз я хотела заговорить с ним, хотя знала, что он не понимает меня. Но, как ребенок, который не смеет кричать в темноте, я боялась услышать звуки своего собственного голоса. Когда он подал десерт, я приказала ему знаками разложить большой огонь в моей комнате: пламя камина — это товарищ тех, у кого нет других. Впрочем, я хотела лечь как можно позднее, потому что чувствовала страх, о котором не думала в продолжение дня, и который появился вместе с темнотой.
   Ужас мой увеличился, когда я осталась одна в огромной столовой. Мне казалось, что белые занавеси, висевшие над окнами, как саваны, сдвигались со своих мест. Однако меня волновала не боязнь мертвецов: монахи и аббаты, прах которых я попирала, проходя кладбище, почивали благословенным сном — одни в монастыре, другие в подземелье. Но все, что я узнала в деревне, все, что слышала в Каене, пришло мне на память, и я дрожала при малейшем шуме. Я слышала шелест листьев, отдаленный ропот моря и тот однообразный и меланхолический шум ветра, который разбивается об углы больших зданий и свистит в камине, как ночная птица .в полете. Я пробыла неподвижно в таком положении около десяти минут, не смея взглянуть ни в ту, ни в другую сторону, вдруг услышала легкий шум позади себя, обернулась и увидела малайца. Он сложил на груди руки и поклонился: это была его манера извещать, что полученные им приказания исполнены. Я встала, он взял свечи и пошел передо мной. Комната была уже приготовлена для ночи простой служанкой, которая поставила свечи на стол и оставила меня одну.
   Желание мое было в точности исполнено: огромный огонь горел в большом камине из белого мрамора, поддерживаемом позолоченными амурами. Свет его разлился по комнате и придал ей веселый вид, настолько противоречивший моему ужасу, что он начал проходить. Комната была обтянута красной материей с цветами и украшена на потолке и дверях множеством арабесок и причудливых изображений, представлявших танцы фавнов и сатиров, странные лица которых, казалось, улыбались от огня» освещавшего их. Однако я не могла до такой степени успокоиться, чтобы лечь в постель; впрочем, еще не было и восьми часов вечера. Я переменила платье на спальный капот и, заметив, что погода была прекрасная, хотела отворить окно, чтобы совершенно успокоить себя тихим и приятным видом уснувшей природы. Но из предосторожности, которую я приписала слухам об убийствах, происходивших в окрестностях, ставни снаружи были заперты. Я отошла от окна и села к столу у камина, приготовясь читать путешествие в Индию, когда, бросив взгляд на книгу, заметила, что принесла второй том вместо первого. Я встала, чтобы пойти переменить ее, но на пороге библиотеки страх опять овладел мной. Подумав с минуту, я устыдилась самой себя, смело отворила дверь и подошла к полке, на которой стояли остальные части издания.
   Приблизив свечу к другим томам, чтобы увидеть их номера, я посмотрела на пустое место, оставленное взятой мной книгой, и позади полки увидела блестящую медную кнопку, подобную тем, которые накладываются на замки. Она была скрыта книгами, стоящими на полке. Я часто видела потайные двери в библиотеках под фальшивыми переплетами, и ничего не было удивительного, если бы и здесь отворилась такая дверь. Однако направление, в котором она была помещена, делало это почти невозможным: окна библиотеки были последними в здании, кнопка была вделана позади второго окна, дверь в этой стороне могла отворяться только на наружную стену.
   Я отодвинулась немного, чтобы при свете свечи рассмотреть, нет ли какого-либо признака двери, и, хотя смотрела во все глаза, ничего не увидела. Тогда я положила руку на кнопку и попыталась повернуть ее, она не уступала, я подавила ее и почувствовала движение, подавила сильнее — и дверь отворилась с тихим шумом. Она выходила на маленькую винтовую лестницу, проходившую в толще стены.
   Вы поймете, что подобное открытие нисколько не могло уменьшить моего ужаса. Я подняла свечу над лестницей и увидела, что она углубляется отвесно. С минуту я имела намерение осмотреть ее, даже поднялась на первые две ступеньки, но на большее у меня недостало духу. Я вернулась в библиотеку, заперла дверь, которая затворилась так плотно, что даже я, уверенная в ее существовании, не могла увидеть щелочек, отделявших ее от стены, и положила книгу на прежнее место, боясь, чтобы не заметили, что до нее дотрагивались. Я еще не знала, кого интересовал этот секрет. Взяв наудачу другое сочинение, я возвратилась в свою комнату, заперла на засов дверь, выходившую в библиотеку, и села опять к огню.
   Неожиданные происшествия приобретают или теряют свою важность от расположения ума, печального или веселого, или от обстоятельств, в которых мы находимся. Конечно, ничего особенного нет в потайной двери в библиотеке и круглой лестнице в толще стены, но когда вы открываете эту дверь на эту лестницу ночью, в уединенном замке, где живете одни и без защиты, а этот замок находится в местности, по которой каждый день расползаются слухи о новом грабеже или убийстве, когда с некоторого времени вы окружены какой-то тайной, когда гибельные предчувствия двадцать раз приводят в смертельный трепет ваше сердце, тогда все делается если не действительностью, то, по крайней мере, призраком и привидением, а кто не знает, что неизвестная опасность в тысячу раз страшнее и ужаснее видимой и существенной.
   Тогда-то я стала сожалеть, что отпустила свою горничную. Ужас — чувство столь малорассудительное, что он возбуждается или уменьшается без всяких побудительных причин. Существо самое слабое — собачка, которая ласкается к нам, дитя, которое нам улыбается, — оба они, хотя не могут защитить нас, в этом случае служат опорой для сердца, если не оружием для рук. Если бы со мной была эта девушка, не оставлявшая меня в продолжение пяти лет, в преданности которой я была уверена, то, без сомнения, весь страх мой исчез бы. Между тем мне в одиночестве казалось, что я обречена на погибель и что ничто не может спасти меня. В таком положении я провела часа два — неподвижная и бледная от ужаса. Часы пробили десять, потом одиннадцать, и при этих звуках, столь обычных, я прижималась каждый раз к ручкам кресел. В половине двенадцатого мне послышался отдаленный шум выстрела из пистолета; я привстала, прислонясь к камину, потом, когда все стихло, упала в кресло, закинув голову на спинку. Я провела таким образом еще некоторое время, не смея отвести глаза от того места, на которое они были устремлены, чтобы не встретить какой-нибудь причины действительного страха. Вдруг мне показалось среди этой совершенной тишины, что ворота, находившиеся против крыльца и отделявшие сад от парка, заскрипели на своих петлях. Мысль, что приехал Гораций, изгнала в минуту весь мой ужас, и я бросилась к окну, забыв, что ставни заперты, хотела отворить дверь, но по неловкости или из предосторожности малаец запер ее, уходя. Я была пленницей. Тогда, вспомнив, что окна библиотеки, подобно моим, также выходят во двор, я отодвинула засов и по одному из тех странных побуждений, которые рождают величайшую храбрость после сильной робости, вошла туда без свечи, потому что приехавшие в это время могли быть и не Горацием с друзьями, и свет в комнате показал бы, что в ней кто-то есть. Ставни были только притворены. Я открыла одну из них и при свете луны ясно различила человека, отворявшего одну половинку ворот и державшего их полурастворенными, между тем как двое других, неся предмет, которого я не могла рассмотреть, прошли в ворота, которые их товарищ тотчас затворил. Эти три человека, вместо того чтобы идти к крыльцу, обошли вокруг замка, но так как путь, по которому они следовали, приближал их ко мне, я начала различать форму предмета, который они несли: это было тело, завёрнутое в плащ. Без сомнения, вид дома, где могли быть обитатели, подал какую-то надежду тому или той, кого похищали, и перед моим окном завязалась борьба, показалась одна рука, покрытая рукавом платья. Не было никакого сомнения, что жертвой была, женщина… Все это произошло в одно мгновение. Рука, сильно схваченная одним из трех человек, скрылась под плащом, предмет принял неопределенную форму какой-нибудь тяжести. Потом все скрылось за углом здания в тени тополевой аллеи, ведущей к небольшому запертому павильону, найденному мной накануне посреди дубового леса.
   Я не могла узнать этих людей, заметила только, что они одеты были крестьянами. Но если они точно были ими, то каким образом вошли в замок? Как достали ключ от ворот? Было ли это похищение или убийство?.. Я ничего не знала. Могло быть и то и другое. Впрочем, все это было так необъяснимо и так странно, что несколько раз я спрашивала себя, не нахожусь ли во власти сновидения? Не слышно было никакого шума, ночь продолжала свое тихое и спокойное течение, а я стояла у окна, неподвижная от ужаса, не смея оставить своего места, чтобы шум моих шагов не пробудил опасности, если она мне угрожала. Вдруг я вспомнила о потайной двери, об этой таинственной лестнице. Мне показалось, что. я слышу глухой шум в этой стороне. Я бросилась в свою комнату и заперла на засов дверь, потом почти упала в кресло, не заметив что в мое отсутствие одна свеча погасла.
   На этот раз меня мучил уже не пустой страх, а какое-то преступление, картина которого кружилась перед моими глазами. Каждую минуту мне казалось, что отворяют потайную дверь или отодвигают какую-нибудь незаметную перегородку; все тихие звуки, слышные ночью, которые производят треснувшая мебель или паркет, заставляли меня дрожать от ужаса. Среди безмолвия я слышала, как билось маятником мое сердце. В эту минуту пламя свечи достигло бумаги, окружавшей ее; мгновенный свет разлился по всей комнате, потом стал уменьшаться; шипение продолжалось несколько минут, наконец, фитиль, упав внутрь подсвечника, погас и оставил меня при свете одного камина. Я искала глазами вокруг себя дрова, чтобы зажечь их, и не находила. Тогда я придвинула одни головни к другим, и на минуту огонь вспыхнул с новой силой. Но дрожащее пламя его не могло меня успокоить: каждый предмет двигался, как и свет, освещавший его, двери прыгали, занавеси волновались, длинные, движущиеся тени проходили по потолку и коврам. Мне стало дурно, но избежать обморока помог мне только сам ужас. В эту минуту раздался слабый шум, предшествующий звону часов, и пробило полночь.
   Однако я не могла провести всей ночи в кресле. Чувствуя холод, начинавший постепенно овладевать мной, я решила лечь одетой. Подойдя к постели, не глядя ни в ту, ни в другую сторону, я бросилась под одеяло и закрыла им голову. Я пробыла в таком положении почти час, не думая даже о возможности заснуть. Этот час я буду помнить всю мою жизнь; паук ткал паутину в углу алькова, и я слушала тихий звук непрерывного труда ночного работника. Вдруг паук перестал трудиться, прерванный другим шумом. Мне показалось, что я услышала слабый скрип, подобный тому, который произвела дверь библиотеки, когда я надавила медную кнопку. Я поспешно высунула голову из-под одеяла и с окаменевшей шеей, удерживая дыхание, с рукой на сердце, чтобы ослабить его биение, вбирала в себя безмолвие, сомневаясь еще. Вскоре мне не в чем уже было сомневаться.
   Я не ошиблась: паркет трещал под тяжестью тела, шаги приближались, опрокинули стул. Но, без сомнения, тот, кто шел, боялся быть услышанным, потому что шум тотчас прекратился, наступила полная тишина. Паук начал опять свою паутину… О, вы видите, все эти подробности так свежи в моей памяти, будто я все еще лежу там в постели, едва живая от ужаса.
   Я услышала вновь движение в библиотеке, кто-то опять шел, приближаясь к тому месту, где стояла моя кровать, чья-то рука дотронулась до перегородки… Я была отделена от шедшего только толщиной одной доски. Мне показалось, что отодвигают перегородку… Я замерла в неподвижности и притворилась спящей: сон был единственным моим оружием. Если это вор, то он, думая, что я не вижу и не слышу его, может быть, пощадит меня, считая мою смерть бесполезной. Мое лицо, обращенное к полу, было в тени, и я могла не закрывать глаза. Я увидела, как заколебались занавеси, чья-то рука медленно раздвигала их; потом между красными драпировками появилось бледное лицо. Последний свет камина, дрожавший в глубине алькова, осветил это видение, я узнала Горация и закрыла глаза…
   Когда я открыла их, видение уже исчезло, но занавеси еще колебались. Я услышала шум задвигавшейся перегородки, потом удалявшийся шум шагов и скрип двери. Наконец, опять наступила тишина. Не знаю, сколько времени я пробыла без дыхания и без движения, но к рассвету, измученная этой ужасной ночью, впала в оцепенение, похожее на сон.

Глава XII

   Я была разбужена малайцем, стучавшим в дверь, запертую мной изнутри. Я была одета и тотчас встала отодвинуть засов. Слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну. Это был один из прекрасных дней осени, когда солнце, прежде чем покрыться облачной вуалью, бросает последнюю улыбку на землю. Все было так тихо и спокойно в парке, что я почти начала сомневаться в самой себе. Но происшествия ночи были живы в моем сердце, к тому же вид из окна напоминал мне малейшие подробности. Опять я увидела ворота, отворявшиеся, чтобы дать проход трем мужчинам с их ношей, аллею, по которой они шли, следы, которые остались на песке, более заметные в том месте, где жертва сопротивлялась, потому что те, кто нес ее, ступали тверже, чтобы умерить ее движения. Эти следы вели в описанном мной направлении и скрывались в тополевой аллее. Тогда я захотела увидеть что-нибудь еще, чтобы утвердиться в своих ночных воспоминаниях. Я вошла в библиотеку. Ставня была полуотворена, как я ее оставила, посреди комнаты лежал опрокинутый стул, шум от падения которого я слышала. Подойдя к перегородке и внимательно рассмотрев ее, я увидела неприметную выемку, по которой она двигалась. Я попробовала отодвинуть ее и заметила, что она стала подаваться. В эту минуту дверь моей комнаты отворилась. Я только успела отскочить от перегородки и схватить книгу с полки. Это был малаец; он пришел сказать, что завтрак готов. Я пошла за ним.
   Войдя в залу, я вздрогнула от удивления: я думала найти там Горация, но его не было, и даже стол был накрыт на одну персону.
   — Граф не возвращался? — спросила я.
   Малаец знаком ответил мне отрицательно.
   — Нет? — пробормотала я, изумленная.
   — Нет! — повторил он опять жестом.
   Я упала в кресло: граф не возвращался!.. Однако я видела его, он подходил к моей кровати, поднимал занавеси через час после того, как эти три человека… Но эти люди не были ли граф и его друзья Генрих и Макс, похитившие женщину? Они одни могли иметь ключ от парка и войти так свободно, никем не видимые и никого не беспокоя. Без сомнения, это так. Вот почему граф не хотел, чтобы я приехала в замок, вот почему принял меня так холодно и удалился под предлогом охоты. Похищение женщины было задумано до моего приезда, теперь оно исполнено! Граф больше не любит меня, он любит другую, и эта женщина в замке, в павильоне!
   Чтобы увериться, что я ничего не видела, ничего не слышала и ничего не подозреваю, граф, вошел по лестнице библиотеки, отодвинул перегородку, поднял занавеси и, убедившись, что я сплю, возвратился к своей любви. Все было для меня так ясно и точно, как будто я сама видела. В одну минуту моя ревность осветила темноту, проникла сквозь стены; мне не оставалось ничего более узнавать. Я вышла, мне становилось душно.
   Метла разровняла песок и загладила следы. Я направилась к тополевой аллее, дошла до дубового леса, увидела павильон и обошла его вокруг. Он был заперт и казался необитаемым, как и накануне. Возвратившись в замок, я вошла в свою комнату и бросилась в кресло, на котором в прошедшую ночь провела столько ужасных часов, и удивлялась своему страху!.. Это была тень, тьма или, скорее, отсутствие бурной страсти, которая таким образом ослабила мое сердце.
   Я провела часть дня, прохаживаясь по своей комнате, отворяя и затворяя окно и ожидая вечера с таким же нетерпением, с каким страхом накануне ждала его приближения. Пришли доложить, что обед готов. Я сошла и увидела опять один прибор и возле него письмо. Узнав руку Горация, я поспешно сломала печать.
   Он извинялся, что оставлял меня одну в продолжение двух дней, но он не мог возвратиться: с него взяли слово еще до моего приезда, и он должен был сдержать его, как бы дорого оно ему ни стоило. Я смяла письмо в руках, не кончив его, и бросила в камин, потом принудила себя есть, чтобы отвратить подозрения малайца. Окончив обед, возвратилась в свою комнату.
   Вчерашнее мое приказание не было забыто: я увидела в камине большой огонь, но в этот вечер не он занимал меня. Я хотела составить себе план и села поразмыслить. Вчерашний страх был совершенно забыт.
   Граф Гораций и его друзья (потому что это были они) вошли в ворота и пронесли эту женщину к павильону, потом граф поднялся по потайной лестнице, чтобы убедиться, спала ли я и не слышала или не видела чего-нибудь. Итак, мне остается только сойти по лестнице; я пройду той же дорогой и пойду туда, откуда он приходил. Я решилась следовать этому плану.
   Часы показывали только четверть девятого. Я подошла к ставням, они не были заперты. Без сомнения, этой ночью ничего не увидишь, потому и не предприняли вчерашней предосторожности. Я отворила окно.
   Ночь была бурная, слышались отдаленные раскаты грома. Шум волн, разбивавшихся о берег, достигал моего слуха. Но в моем сердце бушевала буря еще ужаснее, и мои мысли толпились в голове мрачнее и теснее волн океана. Прошло два часа, но я не сделала ни одного движения и смотрела на небольшую статую, скрытую деревьями. Правда, я не видела ее.
   Наконец, мне показалось, что время уже наступило: я не слышала никакого шума в замке. Тот самый дождь, который в ночь с 27 на 28 сентября вынудил вас искать убежище в развалинах, начал извергаться потоками; я подставила на минуту голову под небесную воду, потом закрыла окно и притворила ставни.
   Выйдя из своей комнаты, я сделала несколько шагов по коридору. В замке все было тихо. Малаец, без сомнения, спал или прислуживал господину в обитаемой части. Я воротилась назад и заперла дверь на засов. В это время пробило десять часов с половиной. На дворе слышны были только вопли урагана, и шум его помогал мне скрывать тот, который я сама могла произвести. Я взяла свечу и подошла к двери, ведущей в библиотеку. Она была заперта на ключ.
   Меня видели там утром, поэтому боялись, чтобы я вновь не проникла туда. К счастью, граф ранее показал мне другой вход.
   Я прошла позади своей постели, отодвинула перегородку и очутилась в библиотеке.
   Твердыми шагами без размышлений я подошла к потайной двери, вынула том, скрывавший кнопку, надавила ее, и дверь отворилась.
   Лестница представляла собой тесный проход для одного человека; я спустилась по ней на три этажа, прислушиваясь на каждом шагу. Но все было тихо.
   В конце третьего этажа я нашла вторую дверь; она не была заперта на замок и легко отворилась.
   Я очутилась под сводом, углублявшимся по прямой линии. Пройдя его в пять минут, я нашла третью дверь и отворила ее также без труда; она выходила на другую лестницу, подобную первой, но только в два этажа. На последнем я увидела железную дверь, приоткрыла ее и услышала голоса. Тогда я погасила свечу, поставила ее на последней ступени и проскользнула в отверстие, сделанное в камине и закрытое плитой. Отодвинув ее немного, я очутилась в химической лаборатории, очень слабо освещенной: свет из соседней комнаты проникал в этот кабинет только сквозь круглое отверстие над дверью, закрытое занавесками. Окна были так плотно закрыты, что даже днем ни один луч света не мог туда проникнуть.
   Я не ошиблась, сказав, что мне послышались голоса. Шум голосов шел из соседней комнаты. Я узнала голоса графа и его друзей. Подвинув кресло к двери, я встала на него и увидела другую комнату.
   Граф Гораций, Макс и Генрих сидели за столом, однако оргия подходила, к концу. Малаец прислуживал им, стоя позади графа. Каждый из пирующих был одет в голубую блузу с охотничьим ножом за поясом и имел возле себя по паре пистолетов. Гораций встал, как будто желая уйти.
   — Уже? — сказал ему Макс.
   — Что мне здесь делать? — спросил граф.
   — Пей! — предложил Генрих, наливая ему стакан.
   — Прекрасное удовольствие пить с вами. После третьей бутылки вы уже пьяны как сапожники.
   — Станем играть!
   — Я не мошенник, чтобы обыгрывать вас, когда вы не в состоянии защищать своих денег, — сказал граф, пожимая плечами и отворачиваясь.
   — Так поволочись за нашей прекрасной англичанкой; твой слуга принял меры, чтобы она не была жестока. Клянусь честью, вот славный малый. Возьми, мой милый.
   Макс дал малайцу горсть золота.
   — Великодушен, как вор! — сказал граф.
   — Это не ответ, — возразил Макс в свою очередь. — Хочешь ты эту женщину или нет?
   — Не хочу!
   — Ну, так я беру ее.
   — Постой! — закричал Генрих, протягивая руку, — мне кажется, что и я здесь что-нибудь значу и имею такие же права, как и другой… Кто убил мужа?
   — В самом деле, он прав, — сказал, смеясь, граф. При этих словах раздался стон. Я повернула голову в сторону, откуда он раздался. На постели у колонн лежала женщина, связанная по рукам и ногам. Мое внимание было так поглощено одним предметом, что я не заметила ее сначала.
   — Да, — продолжал Макс, — но кто ожидал их в Гавре? Кто прискакал сюда, чтобы известить вас?
   — Черт возьми! — сказал граф. — Это становится затруднительным, и надо быть самим царем Соломоном, чтобы решить, кто имеет более прав — шпион или убийца?
   — Надо, однако, это решить, — сказал Макс, — вы заставили меня думать об этой женщине, и вот я уже влюблен в нее.
   — И я тоже, — сказал Генрих. — Но так как ты не думаешь о ней, то отдай ее тому, кому хочешь.
   — Чтобы другой донес на меня после какой-нибудь пирушки или, как сегодня, не знал сам, что делает. О нет, господа. Вы оба красивы, оба молоды, оба богаты, вам нужно только десять минут, чтобы поволочиться. Начинайте, мои дон-жуаны.
   — В самом деле, ты внушил мне прекрасную мысль, — сказал Генрих. — Пусть она сама выберет того, кто ей больше нравится.
   — Согласен! — ответил Макс. — Но пусть поспешит. Объясни ей это, раз ты говоришь на всех языках.
   — Охотно, — сказал Гораций. Потом, обратясь к несчастной женщине, сказал на чистом английском языке: