Дюма Александр. Три мушкетера

   А как же г-н Бонасье, которого д'Артаньян передал в руки сыщиков, громко отрекаясь от него и шепотом обещая спасение и помощь? Мы вынуждены признаться нашим читателям, что д'Артаньян и не вспоминал о нем, а если и вспоминал, то лишь для того, чтобы мысленно пожелать ему, где бы он ни находился, оставаться там, где он есть. Любовь из всех видов страсти — самая эгоистичная.
   Пусть, однако, наши читатели не беспокоятся: если д'Артаньян забыл или сделал вид, что забыл своего хозяина, ссылаясь на то, что не знает, куда его отправили, мы то не забываем о нем, и нам его местопребывание известно. Но временно последуем примеру влюбленного гасконца — к почтенному галантерейщику мы вернемся позже.
   Предаваясь любовным мечтам, разговаривая с ночным небом и улыбаясь звездам, д'Артаньян шел вверх по улице Шерш-Миди, или Шасс-Миди, как ее называли в те годы. Оказавшись поблизости от дома, где жил Арамис, он решил зайти к своему другу, чтобы объяснить ему, зачем он посылал к нему Планше с просьбой немедленно прийти в мышеловку. Если Арамис был у себя, когда пришел Планше, он, без сомнения, поспешил на улицу Могильщиков и, не застав там никого, кроме разве что двух своих товарищей, не мог понять, что все это должно было значить. Необходимо было объяснить, почему д'Артаньян позвал своего друга. Вот что громко говорил себе д'Артаньян.
   В глубине души он видел в этом удобный повод поговорить о прелестной г-же Бонасье, которая целиком заполонила если не сердце его, то мысли.
   Не от того, кто влюблен впервые, можно требовать умения молчать. Первой любви сопутствует такая бурная радость, что ей нужен исход, иначе она задушит влюбленного.
   Уже два часа, как Париж погрузился во мрак, и улицы его начинали пустеть. Все часы Сен-Жерменского предместья пробили одиннадцать. Было тепло и тихо. д'Артаньян шел переулком, находившимся в том месте, где сейчас пролегает улица Асса. Воздух был напоен благоуханием, которое ветер доносил с улицы Вожирар, из садов, освеженных вечерней росой и прохладой ночи. Издали, хоть и заглушенные плотными ставнями, доносились песни гуляк, веселившихся в каком-то кабачке. Дойдя до конца переулка, д'Артаньян свернул влево. Дом, где жил Арамис, был расположен между улицей Кассет и улицей Сервандони.
   Д'Артаньян миновал улицу Кассет и издали видел уже дверь дома своего друга, над которой ветви клена, переплетенные густо разросшимся диким виноградом, образовывали плотный зеленый навес. Внезапно д'Артаньяну почудилось, что какая-то тень свернула с улицы Сервандони. Эта тень была закутана в плащ, и д'Артаньяну сначала показалось, что это мужчина. Но низкий рост, неуверенность походки и движений быстро убедили его, что перед ним женщина. Словно сомневаясь, тот ли это дом, который она ищет, женщина поднимала голову, чтобы лучше определить, где она находится, останавливалась, делала несколько шагов назад, снова шла вперед. д'Артаньян был заинтригован.
   «Не предложить ли ей свои услуги? — подумал он. — Судя по походке, она молода… возможно, хороша собой. Конечно! Но женщина, бегающая по улицам в такой поздний час, могла выйти только на свидание со своим возлюбленным. Черт возьми! Помешать свиданию — дурной способ, чтобы завязать знакомство».
   Молодая женщина между тем продвигалась вперед, отсчитывая дома и окна. Это, впрочем, не требовало ни особого труда, ни времени. В той части улицы было только три дома, и всего два окна выходило на эту улицу. Одно из них было окно небольшой пристройки, параллельной флигелю, который занимал Арамис, второе было окно самого Арамиса.
   "Клянусь богом! — подумал д'Артаньян, которому вдруг вспомнилась племянница богослова. — Клянусь богом, было бы забавно, если б эта запоздалая голубка искала дом нашего друга! Но я душу готов отдать в заклад, что похоже на то. Ну, дорогой мой Арамис, на этот раз я добьюсь правды!
   И д'Артаньян, стараясь занимать как можно меньше места, укрылся в самом темном углу подле каменной скамьи, стоявшей в глубине какой-то ниши.
   Молодая женщина подходила все ближе. Сомнений в том, что она молода, уже не могло оставаться; помимо походки, выдавшей ее почти сразу, обличал ее и голос: она слегка кашлянула, и по этому кашлю д'Артаньян определил, что голосок у нее свежий и звонкий. И тут же он подумал, что кашель этот — условный сигнал.
   То ли на этот сигнал было отвечено таким же сигналом, то ли, наконец, она и без посторонней помощи определила, что достигла цели, — только женщина вдруг решительно направилась к окну Арамиса и трижды с равными промежутками постучала согнутым пальцем в ставень.
   — Ну конечно, она стучится к Арамису! — прошептал д'Артаньян. — Вот оно что, господин лицемер! Знаю я теперь, как вы изучаете богословие!
   Не успела женщина постучать, как внутренняя рама раскрылась, и сквозь ставень мелькнул свет.
   — Ага… — проговорил подслушивавший не у дверей, а у окна, — ага, посетительницу ожидали! Сейчас раскроется ставень, и дама заберется через окно. Прекрасно!
   Но, к великому удивлению д'Артаньяна, ставень оставался закрытым.
   Огонь, мелькнувший на мгновение, исчез, и все снова погрузилось во мрак.
   Д'Артаньян решил, что это ненадолго, и продолжал стоять, весь превратившись в зрение и слух.
   Он оказался прав. Через несколько секунд изнутри раздались два коротких удара в ставень.
   Молодая женщина, стоявшая на улице, в ответ стукнула один раз, и ставень раскрылся.
   Можно себе представить, как жадно д'Артаньян смотрел и слушал.
   К несчастью, источник света был перенесен в другую комнату. Но глаза молодого человека успели привыкнуть к темноте. Да, кроме того, глаза гасконцев, как уверяют, обладают способностью, подобно глазам кошек, видеть во мраке.
   Д'Артаньян увидел, что молодая женщина вытащила из кармана какой-то белый сверточек и поспешно развернула его. Это был платок. Развернув его, она указала своему собеседнику на уголок платка.
   Д'Артаньяну живо представился платочек, найденный им у ног г-жи Бонасье и заставивший его вспомнить о платке, который обронил Арамис.
   Какую, черт возьми, роль играл этот платок?
   С того места, где стоял молодой гасконец, он не мог видеть лицо Арамиса, — он ни на минуту не усомнился, что именно Арамис беседует с дамой, стоящей под окном. Любопытство взяло верх над осторожностью, и, пользуясь тем, что внимание обоих действующих лиц этой сцепы было целиком поглощено платком, он выбрался из своего убежища с быстротой молнии, однако бесшумно, перебежал улицу и прильнул к такому месту стены, откуда взор его мог проникнуть в глубину комнаты Арамиса.
   Заглянув в окно, д'Артаньян чуть не вскрикнул от удивления: не Арамис разговаривал с ночной посетительницей, а женщина. К сожалению, д'Артаньян, хотя и мог в темноте различить контуры ее фигуры, не мог разглядеть ее лицо.
   В эту минуту женщина, находившаяся в комнате, вынула из кармана другой платок и заменила им тот, который ей подали. После этого обе женщины обменялись несколькими словами. Наконец ставень закрылся. Женщина, стоявшая на улице, обернулась и прошла в трех-четырех шагах от д'Артаньяна, опустив на лицо капюшон своего плаща. Но предосторожность эта запоздала — д'Артаньян успел узнать г-жу Бонасье.
   Госпожа Бонасье! Подозрение, что это она, уже мелькнуло у него, когда она вынула из кармана платок. Но как мало вероятного было в том, чтобы г-жа Бонасье, пославшая за г-ном де Ла Портом, который должен был проводить ее в Лувр, вдруг в половине двенадцатого ночи бегала по улицам, рискуя снова быть похищенной!
   Это делалось, значит, во имя чего-то очень важного. А что может быть важно для двадцатипятилетней женщины, если не любовь?
   Но ради себя ли самой или какого-то третьего лица шла она на такой риск? Вот вопрос, который задавал себе д'Артаньян. Демон ревности терзал его сердце, как если бы он был уже признанным любовником.
   Существовало, впрочем, простое средство, чтобы удостовериться, куда спешит г-жа Бонасье. Нужно было проследить за ней. Это средство было столь простым, что д'Артаньян прибег к нему не задумываясь.
   Но при виде молодого человека, который отделился от стены, словно статуя, вышедшая из ниши, и при звуке его шагов г-жа Бонасье вскрикнула и бросилась бежать.
   Д'Артаньян погнался за ней. Для него не представляло трудности догнать женщину, путавшуюся в складках своего плаща. Он настиг ее поэтому раньше, чем она пробежала треть улицы, на которую свернула. Несчастная совсем обессилела — не столько от усталости, сколько от страха, — и, когда д'Артаньян положил руку ей на плечо, она упала на одно колено и сдавленным голосом вскрикнула:
   — Убейте меня, если хотите! Все равно я ничего не скажу!
   Д'Артаньян поднял ее, охватив рукой ее стан. Но, чувствуя, как тяжело она повисла на его руке, и понимая, что она близка к обмороку, он поспешил успокоить ее, уверяя в своей преданности. Эти уверения ничего не значили для г-жи Бонасье: такие уверения можно расточать и с самыми дурными намерениями. Но голос, произносивший их, — вот в чем была сила. Молодой женщине показалось, что она узнает этот голос. Она открыла глаза, взглянула на человека, так сильно напугавшего ее, и, узнав д'Артаньяна, вскрикнула от радости.
   — Ах, это вы! Это вы! — повторяла она. — Боже, благодарю тебя!
   — Да, это я, — сказал д'Артаньян. — Я, которого бог послал, чтобы оберегать вас.
   — И потому только вы и следили за мной? — спросила с лукавой улыбкой молодая женщина, насмешливый нрав которой брал уже верх. Страх ее исчез, как только она узнала друга в том, кого принимала за врага.
   — Нет, — ответил д'Артаньян, — нет, признаюсь вам. Случай поставил меня на вашем пути. Я увидел, как женщина стучится в окно одного из моих друзей…
   — Одного из ваших друзей? — перебила его г-жа Бонасье.
   — Разумеется. Арамис — один из моих самых близких друзей.
   — Арамис? Кто это?
   — Да полно! Неужели вы станете уверять меня, что не знаете Арамиса?
   — Я впервые слышу это имя.
   — Значит, вы в первый раз приходили к этому дому?
   — Конечно.
   — И вы не знали, что здесь живет молодой человек?
   — Нет.
   — Мушкетер?
   — Да нет же, нет!
   — Следовательно, вы искали не его.
   — Конечно, нет. Да вы и сами могли видеть, что лицо, с которым я разговаривала, — женщина.
   — Это правда. Но женщина эта — приятельница Арамиса?
   — Не знаю.
   — Но раз она живет у него?
   — Это меня не касается.
   — Но кто она?
   — О, эта тайна — не моя.
   — Дорогая госпожа Бонасье, вы очаровательны, но в то же время вы невероятно таинственная женщина.
   — Разве я от этого проигрываю?
   — Нет, напротив, вы прелестны.
   — Если так, дайте мне опереться на вашу руку.
   — С удовольствием. А теперь?
   — А теперь проводите меня.
   — Куда?
   — Туда, куда я иду.
   — Но куда вы идете?
   — Вы увидите, раз доведете меня до дверей.
   — Нужно будет подождать вас?
   — Это будет излишне.
   — Вы, значит, будете возвращаться не одна?
   — Быть может — да, быть может — нет.
   — Но лицо, которое пойдет провожать вас, будет ли это мужчина или женщина?
   — Не знаю еще.
   — Но зато я узнаю!
   — Каким образом?
   — Я подожду и увижу, с кем вы выйдете.
   — В таком случае — прощайте!
   — Как так?
   — Вы больше не нужны мне.
   — Но вы сами просили…
   — Помощи дворянина, а не надзора шпиона.
   — Это слово чересчур жестоко.
   — Как называют того, кто следит за человеком вопреки его воле?
   — Нескромным.
   — Это слово чересчур мягко.
   — Ничего не поделаешь, сударыня. Вижу, что приходится исполнять все ваши желания.
   — Почему вы лишили себя заслуги исполнить это желание сразу же?
   — А разве нет заслуги в раскаянии?
   — Вы в самом деле раскаиваетесь?
   — И сам не знаю… Одно я знаю: я готов исполнить все, чего пожелаете, если вы позволите мне проводить вас до того места, куда вы идете.
   — И затем вы оставите меня?
   — Да.
   — И не станете следить за мной?
   — Нет.
   — Честное слово?
   — Слово дворянина!
   — Тогда дайте вашу руку — и идем!
   Д'Артаньян предложил г-же Бонасье руку, и молодая женщина оперлась на нее, уже готовая смеяться, но еще дрожа. Так они дошли до конца улицы Лагарп. Здесь г-жа Бонасье как будто заколебалась, как колебалась раньше на улице Вожирар, но затем по некоторым признакам, по-видимому, узнала нужную дверь.
   — А теперь, — сказала она, подходя к этой двери, — мне надо сюда. Тысячу раз благодарю за благородную помощь. Вы оградили меня от опасностей, которым я подвергалась бы, если бы была одна. Но настало время выполнить ваше обещание. Я пришла туда, куда мне было нужно.
   — А на обратном пути вам нечего будет опасаться?
   — Разве только воров.
   — А разве это пустяк?
   — А что они могут отнять у меня? У меня нет при себе ни одного денье.
   — Вы забываете прекрасный вышитый платок с гербом.
   — Какой платок?
   — Тот, что я подобрал у ваших ног и вложил вам в карман.
   — Молчите, молчите, несчастный! — воскликнула молодая женщина. — Или вы хотите погубить меня?
   — Вы сами видите, что вам еще грозит опасность, раз одного слова достаточно, чтобы привести вас в трепет, и вы признаете, что, если б это слово достигло чьих-нибудь ушей, вы бы погибли. Послушайте, сударыня, — воскликнул д'Артаньян, схватив ее руку и пронизывая ее пламенным взглядом, — послушайте, будьте смелее, доверьтесь мне! Неужели вы не прочли в моих глазах, что сердце мое исполнено расположения и преданности вам?
   — Я это чувствую. Поэтому вы можете расспрашивать меня о всех моих тайнах, но чужие тайны — это другое дело.
   — Хорошо, — сказал д'Артаньян. — Но я раскрою их. Раз эти тайны могут влиять на вашу судьбу, они должны стать и моими.
   — Сохрани вас бог от этого! — воскликнула молодая женщина, и в голосе ее прозвучала такая тревога, что д'Артаньян невольно вздрогнул. — Умоляю вас, не вмешивайтесь ни во что, касающееся меня, не пытайтесь помочь мне в выполнении того, что на меня возложено. Я умоляю вас об этом во имя того чувства, которое вы ко мне питаете, во имя услуги, которую вы мне оказали и которую я никогда в жизни не забуду! Поверьте моим словам! Но думайте больше обо мне, я не существую больше для вас, словно вы меня никогда не видели.
   — Должен ли Арамис поступить так же, как я? — спросил д'Артаньян, задетый ее словами.
   — Вот уже два или три раза вы произнесли это имя, сударь. А между тем я говорила вам, что оно мне незнакомо.
   — Вы не знаете человека, в окно которого вы стучались? Да что вы, сударыня! Вы считаете меня чересчур легковерным.
   — Признайтесь, что вы сочинили всю эту историю и выдумали этого Арамиса, лишь бы вызвать меня на откровенность.
   — Я ничего не сочиняю, сударыня, я ничего не выдумываю. Я говорю чистейшую правду.
   — И вы говорите, что один из ваших друзей живет в этом доме?
   — Я говорю это и повторяю в третий раз: это дом, где живет мой друг, и друг этот — Арамис.
   — Все это со временем разъяснится, — прошептала молодая женщина, — а пока, сударь, молчите!
   — Если бы вы могли читать в моем сердце, открытом веред вами, — сказал д'Артаньян, — вы увидели бы в нем такое горячее любопытство, что сжалились бы надо мной, и такую любовь, что вы в ту же минуту удовлетворили бы это любопытство! Не нужно опасаться тех, кто вас любит.
   — Вы очень быстро заговорили о любви, — сказала молодая женщина, покачав головой.
   — Любовь проснулась во мне быстро и впервые. Ведь мне нет и двадцати лет.
   Госпожа Бонасье искоса взглянула на него.
   — Послушайте, я уже напал на след, — сказал д'Артаньян. — Три месяца назад я чуть не подрался на дуэли с Арамисом из-за такого же платка, как тот, который вы показали женщине, находившейся у него, из-за платка с таким же точно гербом.
   — Клянусь вам, сударь, — произнесла молодая женщина, — вы ужасно утомляете меня этими расспросами.
   — Но вы, сударыня, вы, такая осторожная… если б у вас при аресте нашли такой платок, вас бы это разве не скомпрометировало?
   — Почему? Разве инициалы не мои? «К. Б.» — Констанция Бонасье.
   — Или Камилла де Буа-Траси.
   — Молчите, сударь! Молчите! Если опасность, которой я подвергаюсь, не может остановить вас, то подумайте об опасностях, угрожающих вам.
   — Мне?
   — Да, вам. За знакомство со мной вы можете заплатить тюрьмой, заплатить жизнью.
   — Тогда я больше не отойду от вас!
   — Сударь… — проговорила молодая женщина, с мольбой ломая руки, — сударь, я взываю к чести военного, к благородству дворянина — уйдите!
   Слышите: бьет полночь, меня ждут в этот час.
   — Сударыня, — сказал д'Артаньян с поклоном, — я не смею отказать тому, кто так просит меня. Успокойтесь, я ухожу.
   — Вы не пойдете за мной, не станете выслеживать меня?
   — Я немедленно вернусь к себе домой.
   — Ах, я знала, что вы честный юноша! — воскликнула г-жа Бонасье, протягивая ему одну руку, а другой берясь на молоток у небольшой двери, проделанной в каменной стене.
   Д'Артаньян схватил протянутую ему руку и страстно припал к ней губами.
   — Лучше бы я никогда не встречал вас! — воскликнул он с той грубостью, которую женщины нередко предпочитают изысканной любезности, ибо она позволяет заглянуть в глубину мыслей и доказывает, что чувство берет верх над рассудком.
   — Нет… — проговорила г-жа Бонасье почти ласково, пожимая руку д'Артаньяну, который все еще не отпускал ее руки, — нет, я не могу сказать этого: то, что не удалось сегодня, возможно, удастся в будущем. Кто знает, если я когда-нибудь буду свободна, не удовлетворю ли я тогда ваше любопытство…
   — А любовь моя — может ли и она питаться такой надеждой? — в порыве восторга воскликнул юноша.
   — О, тут я не хочу себя связывать! Это будет зависеть от тех чувств, которые вы сумеете мне внушить.
   — Значит, пока что, сударыня…
   — Пока что, сударь, я испытываю только благодарность.
   — Вы чересчур милы, — с грустью проговорил д'Артаньян, — и злоупотребляете моей любовью.
   — Нет, я только пользуюсь вашим благородством, сударь. Но поверьте, есть люди, умеющие не забывать своих обещаний.
   — О, вы делаете меня счастливейшим из смертных! Не забывайте этого вечера, не забывайте этого обещания!
   — Будьте спокойны! Когда придет время, я вспомню все. А сейчас уходите, ради всего святою, уходите! Меня ждали ровно в двенадцать, и я уже запаздываю.
   — На пять минут.
   — При известных обстоятельствах пять минут — это пять столетий.
   — Когда любишь!
   — А кто вам сказал, что дело идет не о влюбленном?
   — Вас ждет мужчина! — вскрикнул д'Артаньян. — Мужчина!
   — Ну вот, наш спор начинается с начала, — произнесла г-жа Бонасье с легкой улыбкой, в которой сквозил оттенок нетерпения.
   — Нет-нет! Я ухожу, ухожу. Я верю вам, я хочу, чтобы вы поверили в мою преданность, даже если эта преданность и граничит с глупостью. Прощайте, сударыня, прощайте!
   И, словно не чувствуя себя в силах отпустить ее руку иначе, как оторвавшись от нее, он неожиданно бросился прочь. Г-жа Бонасье между тем, взяв в руки молоток, постучала в дверь точно так же, как прежде в окно: три медленных удара через равные промежутки. Добежав до угла, д'Артаньян оглянулся. Дверь успела раскрыться и захлопнуться. Хорошенькой жены галантерейщика уже не было видно.
   Д'Артаньян продолжал свой путь. Он дал слово не подсматривать за г-жой Бонасье, и, даже если б жизнь его зависела от того, куда именно она шла, или от того, кто будет ее провожать, он все равно пошел бы к себе домой, раз дал слово, что сделает это. Не прошло и пяти минут, как он уже был на улице Могильщиков.
   «Бедный Атос! — думал он. — Он не поймет, что все это значит. Он уснул, должно быть, ожидая меня, или же отправился домой, а там узнал, что у него была женщина. Женщина у Атоса! Впрочем, была ведь женщина у Арамиса. Все это очень странно, и мне очень хотелось бы знать, чем все это кончится».
   — Плохо, сударь, плохо! — послышался голос, в котором д'Артаньян: узнал голос Планше.
   Дело в том, что, разговаривая с самим собою вслух, как это случается с людьми, чем-либо сильно озабоченными, он незаметно для самого себя очутился в подъезде своего дома, в глубине которого поднималась лестница, ведущая в его квартиру.
   — Как — плохо? Что ты хочешь этим сказать, дурак? — спросил д'Артаньян. — Что здесь произошло?
   — Всякие несчастья.
   — Какие?
   — Во-первых, арестовали господина Атоса.
   — Арестовали? Атос арестован? За что?
   — Его застали у вас. Его приняли за вас.
   — Кто же его арестовал?
   — Стражники. Их позвали на помощь те люди в черном, которых вы прогнали.
   — Но почему он не назвался, не объяснил, что не имеет никакого отношения к этому делу?
   — Он бы ни за что этого не сделал, сударь. Вместо этого он подошел поближе ко мне и шепнул: «Сейчас необходимо быть свободным твоему господину, а не мне. Ему известно все, а мне ничего. Пусть думают, что он под арестом, и это даст ему время действовать. Дня через три я скажу им, кто я, и им придется меня выпустить».
   — Браво, Атос! Благородная душа! — прошептал д'Артаньян. — Узнаю его в этом поступке. Что же сделали стражники?
   — Четверо из них увели его, не знаю куда — в Бастилию или в Фор-Левек. Двое остались с людьми в черном, которые все перерыли и унесли все бумаги. Двое других в это время стояли в карауле у дверей. Затем, кончив свое дело, они все ушли, опустошив дом и оставив двери раскрытыми.
   — А Портос и Арамис?
   — Я не застал их, и они не приходили.
   — Но они могут прийти с минуты на минуту. Ведь ты попросил передать им, что я их жду?
   — Да, сударь.
   — Хорошо. Тогда оставайся на месте. Если они придут, расскажи им о том, что произошло. Пусть они ожидают меня в кабачке «Сосновая шишка».
   Здесь оставаться для них небезопасно. Возможно, что за домом следят. Я бегу к господину де Тревилю, чтобы поставить его в известность, и приду к ним в кабачок.
   — Слушаюсь, сударь, — сказал Планше.
   — Но ты побудешь здесь? Не струсишь? — спросил д'Артаньян, возвращаясь назад и стараясь ободрить своего слугу.
   — Будьте спокойны, сударь, — ответил Планше. — Вы еще не знаете меня.
   Я умею быть храбрым, когда постараюсь, поверьте мне. Вся штука в том, чтобы постараться. Кроме того, я из Пикардии.
   — Итак, решено, — сказал д'Артаньян. — Ты скорое дашь убить себя, чем покинешь свой пост?
   — Да, сударь. Нет такой вещи, которой бы я не сделал, чтобы доказать моему господину, как я ему предан.
   «Великолепно! — подумал д'Артаньян. — По-видимому, средство, которое я применил к этому парню, удачно. Придется пользоваться им при случае».
   И со всей скоростью, на которую были способны его ноги, уже порядочно за этот день утомленные беготней, он направился на улицу Старой Голубятни.
   Господина де Тревиля не оказалось дома. Его рота несла караул в Лувре. Он находился там вместе со своей ротой.
   Необходимо было добраться до г-на де Тревиля. Его нужно было уведомить о случившемся.
   Д'Артаньян решил попробовать, не удастся ли проникнуть в Лувр. Пропуском ему должна была служить форма гвардейца роты г-на Дезэссара.
   Он пошел по улице Пти-Огюстен и дальше по набережной, рассчитывая пройти через Новый мост. Мелькнула у него мысль воспользоваться паромом, но, уже спустившись к реке, он машинально сунул руку в карман и убедился, что у него нечем заплатить за перевоз.
   Дойдя до улицы Генего, он вдруг заметил людей, выходивших из-за угла улицы Дофина. Их было двое — мужчина и женщина. Что-то в их облике поразило д'Артаньяна.
   Женщина фигурой напоминала г-жу Бонасье, а мужчина был поразительно похож на Арамиса.
   Женщина к тому же была закутана в черную накидку, которая в памяти д'Артаньяна запечатлелась такой, какой он видел ее на фоне окна на улице Вожирар и двери на улице Лагарп. Мужчина же был в форме мушкетера.
   Капюшон накидки был низко опущен на лицо женщины, мужчина прикрывал свое лицо носовым платком. Эта предосторожность доказывала, что оба они старались не быть узнанными.
   Они пошли по мосту. Путь д'Артаньяна также вел через мост, раз он собирался в Лувр. д'Артаньян последовал за ними.
   Он не прошел и десяти шагов, как уже был твердо уверен, что женщина г-жа Бонасье, а мужчина — Арамис.
   И сразу же все подозрения, порожденные ревностью, вновь проснулись в его душе.
   Он был обманут, обманут другом и обманут женщиной, которую любил уже как любовницу. Г-жа Бонасье клялась ему всеми богами, что не знает Арамиса, и менее четверти часа спустя он встречает ее под руку с Арамисом.
   Д'Артаньян даже не подумал о том, что с хорошенькой галантерейщицей он познакомился всего каких-нибудь три часа назад, что она ничем с ним не связана, разве только чувством благодарности за освобождение из рук сыщиков, собиравшихся ее похитить, и что она ему ничего не обещала. Он чувствовал себя любовником, оскорбленным, обманутым, осмеянным. Бешенство охватило его, и кровь волной залила его лицо. Он решил узнать правду.
   Молодая женщина и ее спутник заметили, что за ними следят, и ускорили шаг. д'Артаньян почти бегом обогнал их и затем, повернув обратно, столкнулся с ними в тот миг, когда они проходили мимо изваяния Самаритянки, освещенного фонарем, который отбрасывал свет на всю эту часть моста.
   Д'Артаньян остановился перед ними, и они также были вынуждены остановиться.