Дюма Александр. Три мушкетера

   — Дьявол! — проговорил Атос, когда маленький отряд, состоявший уже только из двух господ и двух слуг — Гримо и Планше, снова понесся по дороге. — Больше уж я не попадусь на их удочку! Могу поручиться, что отсюда и до самого Кале они не заставят меня и рта раскрыть. Клянусь…
   — Не клянитесь, — прервал его д'Артаньян. — Лучше прибавим ходу, если только выдержат лошади.
   И путешественники вонзили шпоры в бока своих лошадей, которым это словно придало новые силы и новую бодрость.
   Они добрались до Амьена и в полночь спешились у гостиницы «Золотая лилия».
   Трактирщик казался учтивейшим человеком на свете. Он встретил приезжих, держа в одной руке подсвечник, в другой — свой ночной колпак. Он высказал намерение отвести двум своим гостям, каждому в отдельности, по прекрасной комнате. К сожалению, комнаты эти находились в противоположных концах гостиницы. д'Артаньян и Атос отказались. Хозяин отвечал, что у него нет другого помещения, достойного их милости. Но путники ответили, что проведут ночь в общей комнате, на матрацах, которые можно будет постелить на полу. Хозяин пробовал настаивать — путники не сдавались.
   Пришлось подчиниться их желанию.
   Не успели они расстелить постели и запереть дверь, как раздался со двора стук в ставень. Они спросили, кто это, узнали голоса своих слуг и открыли окно.
   Это были действительно Планше и Гримо.
   — Для охраны лошадей будет достаточно одного Гримо, — сказал Планше.
   — Если господа разрешат, я лягу здесь поперек дверей. Таким образом, господа могут быть уверены, что до них не доберутся.
   — А на чем же ты ляжешь? — спросил д'Артаньян.
   — Вот моя постель, — ответил Планше, указывая на охапку соломы.
   — Ты прав. Иди сюда, — сказал д'Артаньян. — Физиономия хозяина и мне не по душе: уж очень она сладкая.
   — Мне он тоже не нравится, — добавил Атос.
   Планше забрался в окно и улегся поперек дверей, тогда как Гримо отправился спать в конюшню, обещая, что завтра к пяти часам утра все четыре лошади будут готовы.
   Ночь прошла довольно спокойно. Около двух часов, правда, кто-то попытался отворить дверь, по Планше, проснувшись, закричал: «Кто идет?» Ему ответили, что ошиблись дверью, и удалились.
   В четыре часа утра донесся отчаянный шум из конюшни. Гримо, как оказалось, попытался разбудить конюхов, и конюхи бросились его бить. Распахнув окно, друзья увидели, что несчастный Гримо лежит на дворе без сознания. Голова его была рассечена рукояткой от вил.
   Планше спустился во двор, чтобы оседлать лошадей. Но ноги лошадей были разбиты. Одна только лошадь Мушкетона, скакавшая накануне пять или шесть часов без седока, могла бы продолжать путь, но, по непонятному недоразумению, коновал, за которым якобы посылали, чтобы он пустил кровь одной из хозяйских лошадей, по ошибке пустил кровь лошади Мушкетона.
   Положение начинало вызывать беспокойство: все эти беды, следующие одна за другой, могли быть делом случая, но с такой же вероятностью могли быть и плодом заговора. Атос и д'Артаньян вышли на улицу, а Планше отправился узнать, нельзя ли где-нибудь в окрестностях купить трех лошадей.
   У входа в трактир стояли две оседланные и взнузданные лошади, свежие и сильные. Это было как раз то, что требовалось. Планше спросил, где хозяева лошадей. Ему ответили, что хозяева ночевали здесь в гостинице и сейчас расплачиваются с трактирщиком.
   Атос спустился, чтобы расплатиться за ночлег, а д'Артаньян и Планше остались стоять у входа.
   Трактирщик находился в комнате с низким потолком, расположенной в глубине дома. Атоса попросили пройти туда.
   Входя в комнату и ничего не подозревая, Атос вынул два пистоля и подал их хозяину. Трактирщик сидел за конторкой, один из ящиков которой был выдвинут. Он взял монеты и, повертев их в руках, вдруг закричал, что монеты фальшивые и что он немедленно велит арестовать Атоса и его товарищей как фальшивомонетчиков.
   — Мерзавец! — воскликнул Атос, наступая на него. — Я тебе уши отрежу!
   В ту же минуту четверо вооруженных до зубов мужчин сорвались через боковые двери и бросились на Атоса.
   — Я в ловушке! — закричал Атос во всю силу своих легких. — Скачи, д'Артаньян! Пришпоривай! — И он дважды выстрелил из пистолета.
   Д'Артаньян и Планше не заставили себя уговаривать. Отвязав коней, ожидавших у входа, они вскочили на них и, дав шпоры, карьером понеслись по дороге.
   — Не видел ли ты, что с Атосом? — спросил д'Артаньян у Планше, не замедляя хода.
   — Ах, сударь, — произнес Планше, — я видел, как он двумя выстрелами уложил двоих из нападавших, и сквозь стекла дверей мне показалось, будто он рубится с остальными.
   — Молодец Атос! — прошептал д'Артаньян. — И подумать только, что пришлось его покинуть! Впрочем, возможно, что и нас ожидает та же участь несколькими шагами дальше. Вперед, Планше, вперед! Ты славный малый!
   — Я ведь говорил вам, сударь, — ответил Планше, — пикардийца узнаешь только постепенно. К тому же я здесь в своих родных краях, и это придает мне духу.
   И оба, еще сильнее пришпорив коней, не останавливаясь, доскакали до Сент-Омера. В Сент-Омере они дали передохнуть лошадям, но, опасаясь новых неожиданностей, не выпускали из рук поводьев и, тут же на улице наскоро закусив, помчались дальше.
   За сто шагов до ворот Кале конь д'Артаньяна рухнул, и нельзя было заставить его подняться; кровь хлестала у него из ноздрей и глаз. Оставалась лошадь Планше, но она остановилась, и ее не удавалось сдвинуть с места.
   К счастью, как мы уже говорили, они находились в каких-нибудь ста шагах от города. Покинув лошадей на проезжей дороге, они бегом бросились к гавани. Планше обратил внимание д'Артаньяна на какого-то дворянина, который, видимо, только что прибыл со своим слугой и шел в ту же сторону, опередив их всего на каких-нибудь пятьдесят шагов.
   Они поспешили нагнать этого человека, который, видимо, куда-то торопился. Ботфорты его были покрыты слоем ныли, и он расспрашивал, нельзя ли ему немедленно переправиться в Англию.
   — Не было бы ничего проще, — отвечал хозяин одной из шхун, совершенно готовой к отплытию, — но сегодня утром пришел приказ не выпускать никого без особого разрешения кардинала.
   — У меня есть такое разрешение, — сказал дворянин, вынимая из кармана бумагу. — Вот оно.
   — Пусть его пометит начальник порта, — сказал хозяин. — И не ищите потом другой шхуны, кроме моей.
   — Где же мне найти начальника?
   — Он в своем загородном доме.
   — И этот дом расположен?..
   — В четверти мили от города. Вот он виден отсюда, у подножия того холма.
   — Хорошо, — сказал приезжий.
   И, сопровождаемый своим лакеем, он направился к дому начальника порта.
   Пропустив их на пятьсот шагов вперед, д'Артаньян и Планше последовали за ними.
   Выйдя за пределы города, д'Артаньян ускорил шаг и нагнал приезжего дворянина на опушке небольшой рощи.
   — Сударь, — начал д'Артаньян, — вы, по-видимому, очень спешите?
   — Очень спешу, сударь.
   — Мне чрезвычайно жаль, — продолжал д'Артаньян, — но, ввиду того что и я очень спешу, я хотел попросить вас об одной услуге.
   — О чем именно?
   — Я хотел просить вас пропустить меня вперед.
   — Невозможно, сударь, — ответил дворянин. — Я проехал шестьдесят миль за сорок четыре часа, и мне необходимо завтра в полдень быть в Лондоне.
   — Я проехал то же расстояние за сорок часов, и мне завтра в десять часов утра нужно быть в Лондоне.
   — Весьма сожалею, сударь, но я прибыл первым и не пройду вторым.
   — Весьма сожалею, сударь, но я прибыл вторым, а пройду первым.
   — По приказу короля! — крикнул дворянин.
   — По собственному желанию! — произнес д'Артаньян.
   — Да вы, никак, ищете ссоры?
   — А чего же другого?
   — Что вам угодно?
   — Вы хотите знать?
   — Разумеется.
   — Так вот: мне нужен приказ, который у вас есть и которого у меня нет, хотя он мне крайне необходим.
   — Вы шутите, надеюсь?
   — Я никогда не шучу.
   — Пропустите меня!
   — Вы не пройдете!
   — Мой храбрый юноша, я разобью вам голову… Любен, пистолеты!
   — Планше, — сказал д'Артаньян, — разделайся со слугой, а я справлюсь с господином.
   Планше, расхрабрившийся после первых своих подвигов, бросился на Любена, и, благодаря своей силе и ловкости опрокинув его на спину, поставил ему колено на грудь.
   — Делайте свое дело, сударь, — крикнул Планше, — я свое сделал!
   Видя все это, дворянин выхватил шпагу и ринулся на д'Артаньяна. Но он имел дело с сильным противником.
   За три секунды д'Артаньян трижды ранил его, при каждом ударе приговаривая:
   — Вот это за Атоса! Вот это за Портоса! Вот это за Арамиса!
   При третьем ударе приезжий рухнул как сноп.
   Предположив, что он мертв или, во всяком случае, без сознания, д'Артаньян приблизился к нему, чтобы забрать у него приказ. Но, когда он протянул руку, чтобы обыскать его, раненый, не выпустивший из рук шпаги, ударил его острием в грудь.
   — Вот это лично вам! — проговорил он.
   — А этот за меня! Последний, на закуску! — в бешенстве крикнул д'Артаньян, пригвоздив его к земле четвертым ударом в живот.
   На этот раз дворянин закрыл глаза и потерял сознание.
   Нащупав карман, в который приезжий спрятал разрешение на выезд, д'Артаньян взял его себе. Разрешение было выписано на имя графа де Варда.
   Бросив последний взгляд на красивого молодого человека, которому едва ли было больше двадцати пяти лет и которого он оставлял здесь без сознания, а может быть, и мертвым, д'Артаньян вздохнул при мысли о странностях судьбы, заставляющей людей уничтожать друг друга во имя интересов третьих лиц, им совершенно чужих и нередко даже не имеющих понятия об их существовании.
   Но вскоре его от этих размышлений отвлек Любен, вопивший что есть мочи и взывавший о помощи.
   Планше схватил его за горло и сжал изо всех сил.
   — Сударь, — сказал он, — пока я буду вот этак держать его, он будет молчать. Но стоит мне его отпустить, как он снова заорет. Я узнаю в нем нормандца, а нормандцы — народ упрямый.
   И в самом деле, как крепко ни сжимал Планше ему горло, Любен все еще пытался издавать какие-то звуки.
   — Погоди, — сказал д'Артаньян.
   И, вытащив платок, он заткнул упрямцу рот.
   — А теперь, — предложил Планше, — привяжем его к дереву.
   Они проделали это весьма тщательно. Затем подтащили графа де Варда поближе к его слуге.
   Наступала ночь. Раненый и его слуга, связанный по рукам и ногам, находились в кустах в стороне от дороги, и было очевидно, что они останутся там до утра.
   — А теперь, — сказал д'Артаньян, — к начальнику порта!
   — Но вы, кажется, ранены, — заметил Планше.
   — Пустяки! Займемся самым спешным, а после мы вернемся к моей ране: она, кстати, по-моему, неопасна.
   И оба они быстро зашагали к дому почтенного чиновника.
   Ему доложили о приходе графа де Варда.
   Д'Артаньяна ввели в кабинет.
   — У вас есть разрешение, подписанное кардиналом? — спросил начальник.
   — Да, сударь, — ответил д'Артаньян. — Вот оно.
   — Ну что ж, оно в полном порядке. Есть даже указание содействовать вам.
   — Вполне естественно, — сказал д'Артаньян. — Я из числа приближенных его преосвященства.
   — Его преосвященство, по-видимому, желает воспрепятствовать кому-то перебраться в Англию.
   — Да, некоему д'Артаньяну, беарнскому дворянину, который выехал из Парижа в сопровождении трех своих приятелей, намереваясь пробраться в Лондон.
   — Вы его знаете?
   — Кого?
   — Этого д'Артаньяна.
   — Великолепно знаю.
   — Тогда укажите мне все его приметы.
   — Нет ничего легче.
   И д'Артаньян набросал до мельчайшей черточки портрет графа де Варда.
   — Кто его сопровождает?
   — Лакей, по имени Любен.
   — Выследим их, и если только они попадутся нам в руки, его преосвященство может быть спокоен: мы препроводим их в Париж под должным конвоем.
   — И тем самым, — произнес д'Артаньян, — вы заслужите благоволение кардинала.
   — Вы увидите его по возвращении, граф?
   — Без всякого сомнения.
   — Передайте ему, пожалуйста, что я верный его слуга.
   — Непременно передам.
   Обрадованный этим обещанием, начальник порта сделал пометку и вернул д'Артаньяну разрешение на выезд.
   Д'Артаньян не стал тратить даром время на лишние любезности. Поклонившись начальнику порта и поблагодарив его, он удалился.
   Выйдя на дорогу, и он и Планше ускорили шаг и, обойдя лес кружным путем, вошли в город через другие ворота.
   Шхуна по-прежнему стояла, готовая к отплытию. Хозяин ждал на берегу.
   — Как дела? — спросил он, увидев д'Артаньяна.
   — Вой мой пропуск, подписанный начальником порта.
   — А другой господин?
   — Он сегодня не поедет, — заявил д'Артаньян. — Но не беспокойтесь, я оплачу проезд за нас обоих.
   — В таком случае — в путь! — сказал хозяин.
   — В путь! — повторил д'Артаньян.
   Он и Планше вскочили в шлюпку. Через пять минут они были на борту.
   Было самое время. Они находились в полумиле от земли, когда д'Артаньян заметил на берегу вспышку, а затем донесся и грохот выстрела.
   Это был пушечный выстрел, означавший закрытие порта.
   Пора было заняться своей раной. К счастью, как и предполагал д'Артаньян, она была не слишком опасна. Острие шпаги наткнулось на ребро и скользнуло вдоль кости. Сорочка сразу же прилипла к ране, и крови пролилось всего несколько капель.
   Д'Артаньян изнемогал от усталости. Ему расстелили на палубе тюфяк, он повалился на него и уснул.
   На следующий день, на рассвете, они оказались уже в трех или четырех милях от берегов Англии. Всю ночь дул слабый ветер, и судно двигалось довольно медленно.
   В десять часов судно бросило якорь в Дуврском порту.
   В половине одиннадцатого д'Артаньян ступил ногой па английскую землю и закричал:
   — Наконец у цели!
   Но это было еще не все: надо было добраться до Лондона.
   В Англии почта работала исправно. д'Артаньян и Планше взяли каждый по лошади. Почтальон скакал впереди. За четыре часа они достигли ворот столицы.
   Д'Артаньян не знал Лондона, не знал ни слова по-английски, но он написал имя герцога Бекингэма на клочке бумаги, и ему сразу же указали герцогский дворец.
   Герцог находился в Виндзоре, где охотился вместе с королем.
   Д'Артаньян вызвал доверенного камердинера герцога, который сопровождал своего господина во всех путешествиях и отлично говорил по-французски. Молодой гасконец объяснил ему, что только сейчас прибыл из Парижа по делу чрезвычайной важности и ему необходимо видеть герцога.
   Уверенность, с которой говорил д'Артаньян, убедила Патрика — так звали слугу министра. Он велел оседлать двух лошадей и взялся сам проводить молодого гвардейца. Что же касается Планше, то бедняга, когда его сняли с коня, уже просто одеревенел и был полумертв от усталости. д'Артаньян казался существом железным.
   По прибытии в Виндзорский замок они справились, где герцог. Король и герцог Бекингэм были заняты соколиной охотой где-то на болотах, в двух-трех милях отсюда.
   В двадцать минут д'Артаньян и его спутник доскакали до указанного места. Вскоре Патрик услышал голос герцога, звавшего своего сокола.
   — О ком прикажете доложить милорду герцогу? — спросил Патрик.
   — Скажите, молодой человек, затеявший с ним ссору на Новом мосту, против Самаритянки.
   — Странная рекомендация!
   — Вы увидите, что она стоит любой другой.
   Патрик пустил своего коня галопом. Нагнав герцога, он доложил ему в приведенных нами выражениях о том, что его ожидает гонец.
   Герцог сразу понял, что речь идет о д'Артаньяне, и, догадываясь, что во Франции, по-видимому, произошло нечто такое, о чем ему считают необходимым сообщить, он только спросил, где находится человек, который привез эти новости. Издали узнав гвардейскую форму, он пустил своего коня галопом и прямо поскакал к д'Артаньяну.
   — Не случилось ли несчастья с королевой? — воскликнул герцог, и в этом возгласе сказалась вся его забота и любовь.
   — Не думаю, но все же полагаю, что ей грозит большая опасность, от которой оградить ее может только ваша милость.
   — Я? — воскликнул герцог. — Неужели я буду иметь счастье быть ей хоть чем-нибудь полезным? Говорите! Скорее говорите!
   — Вот письмо, — сказал д'Артаньян.
   — Письмо? От кого?
   — От ее величества, полагаю.
   — От ее величества? — переспросил герцог, так сильно побледнев, что д'Артаньян подумал, уж не стало ли ему дурно.
   Герцог распечатал конверт.
   — Что это? — спросил он д'Артаньяна, указывая на одно место в письме, прорванное насквозь.
   — Ах, — сказал д'Артаньян, — я и не заметил! Верно, шпага графа де Варда проделала эту дыру, когда вонзилась мне в грудь.
   — Вы ранены? — спросил герцог, разворачивая письмо.
   — Пустяки, — сказал д'Артаньян, — царапина.
   — О, небо! Что я узнаю! — воскликнул герцог. — Патрик, оставайся здесь… или нет, лучше догони короля, где бы он ни был, и передай, что я почтительнейше прошу его величество меня извинить, но дело величайшей важности призывает меня в Лондон… Едем, сударь, едем!
   И оба во весь опор помчались в сторону столицы.

Глава 21. ГРАФИНЯ ВИНТЕР

   Дорогой герцог расспросил д'Артаньяна если не обо всем случившемся, то, во всяком случае, о том, что д'Артаньяну было известно. Сопоставляя то, что он слышал из уст молодого человека, со своими собственными воспоминаниями, герцог Бекингэм мог составить себе более или менее ясное понятие о положении, на серьезность которого, впрочем, при всей своей краткости и неясности, указывало и письмо королевы. Но особенно герцог был поражен тем, что кардиналу, которому так важно было, чтобы этот молодой человек не ступил на английский берег, все же не удалось задержать его в пути. В ответ на выраженное герцогом удивление д'Артаньян рассказал о принятых им предосторожностях и о том, как благодаря самоотверженности его трех друзей, которых он, раненных, окровавленных, вынужден был покинуть в пути, ему удалось самому отделаться ударом шпагой, порвавшим письмо королевы, ударом, за который он такой страшной монетой расплатился с графом де Вардом. Слушая д'Артаньяна, рассказавшего все это с величайшей простотой, герцог время от времени поглядывал на молодого человека, словно не веря, что такая предусмотрительность, такое мужество и преданность могут сочетаться с обликом юноши, которому едва ли исполнилось двадцать лет.
   Лошади неслись как вихрь, и через несколько минут они достигли ворот Лондона. д'Артаньян думал, что, въехав в город, герцог убавит ход, но он продолжал нестись тем же бешеным аллюром, мало беспокоясь о том, что сбивал с ног неосторожных пешеходов, попадавшихся ему на пути. При проезде через внутренний город произошло несколько подобных случаев, но Бекингэм даже не повернул головы — посмотреть, что сталось с теми, кого он опрокинул. д'Артаньян следовал за ним, хотя кругом раздавались крики, весьма похожие на проклятия.
   Въехав во двор своего дома, герцог соскочил с лошади и, не заботясь больше о ней, бросив поводья, быстро взбежал на крыльцо. д'Артаньян последовал за ним, все же несколько тревожась за благородных животных, достоинства которых он успел оценить. К его радости, он успел увидеть, как трое или четверо слуг выбежав из кухни и конюшни, бросились к лошадям и увели их.
   Герцог шел так быстро, что д'Артаньян еле поспевал за ним. Он прошел несколько гостиных, обставленных с такой роскошью, о которой и представления не имели знатнейшие вельможи Франции, и вошел наконец в спальню, являвшую собой чудо вкуса и богатства. В алькове виднелась дверь, полускрытая обивкой стены. Герцог отпер ее золотым ключиком, который он носил на шее на золотой цепочке.
   Д'Артаньян из скромности остановился поодаль, но герцог уже на пороге заветной комнаты обернулся к молодому гвардейцу и, заметив его нерешительность, сказал:
   — Идемте, и, если вы будете иметь счастье предстать перед ее величеством, вы расскажете ей обо всем, что видели.
   Ободренный этим приглашением, д'Артаньян последовал за герцогом, и дверь закрылась за ними.
   Они оказались в маленькой часовне, обитой персидским шелком с золотым шитьем, ярко освещенной множеством свечей.
   Над неким подобием алтаря, под балдахином из голубого бархата, увенчанным красными и белыми перьями, стоял портрет Анны Австрийской, во весь рост, настолько схожий с оригиналом, что д'Артаньян вскрикнул от неожиданности: казалось, королева готова заговорить.
   На алтаре под самым портретом стоял ларец, в котором хранились алмазные подвески.
   Герцог приблизился к алтарю и опустился на колени, словно священник перед распятием. Затем он раскрыл ларец.
   — Возьмите, — произнес он, вынимая из ларца большой голубой бант, сверкающий алмазами. — Вот они, эти бесценные подвески. Я поклялся, что меня похоронят с ними. Королева дала их мне — королева берет их обратно.
   Да будет воля ее, как воля господа бога, во всем и всегда!
   И он стал целовать один за другим эти подвески, с которыми приходилось расстаться.
   Неожиданно страшный крик вырвался из его груди.
   — Что случилось? — с беспокойством спросил д'Артаньян. — Что с вами, милорд?
   — Все погибло! — воскликнул герцог, побледнев как смерть. — Не хватает двух подвесков. Их осталось всего десять.
   — Милорд их потерял или предполагает, что они украдены?
   — Их украли у меня, и эта кража — проделка кардинала! Поглядите ленты, на которых они держались, обрезаны ножницами.
   — Если б милорд мог догадаться, кто произвел эту кражу… Быть может, подвески еще находятся в руках этого лица…
   — Подождите! Подождите! — воскликнул герцог. — Я надевал их всего один раз, это было неделю тому назад, на королевском балу в Виндзоре.
   Графиня Винтер, с которой я до этого был в ссоре, на том балу явно искала примирения. Это примирение было лишь местью ревнивой женщины. С этого самого дня она мне больше не попадалась на глаза. Эта женщина — шпион кардинала!
   — Неужели эти шпионы разбросаны по всему свету? — спросил д'Артаньян.
   — О да, да! — проговорил герцог, стиснув зубы от ярости. — Да, это страшный противник! Но на какой день назначен этот бал?
   — На будущий понедельник.
   — На будущий понедельник! Еще пять дней, временя более чем достаточно… Патрик! — крикнул герцог, приоткрыв дверь часовни.
   Камердинер герцога появился на пороге.
   — Моего ювелира и секретаря!
   Камердинер удалился молча и с такой быстротой, которая обличала привычку к слепому и беспрекословному повиновению.
   Однако, хотя первым вызвали ювелира, секретарь успел явиться раньше.
   Это было вполне естественно, так как он жил в самом доме. Он застал Бекингэма в спальне за столом: герцог собственноручно писал какие-то приказания.
   — Господин Джексон, — обратился герцог к вошедшему, — Вы сейчас же отправитесь к лорд-канцлеру и скажу ему, что выполнение этих приказов я возлагаю лично на него. Я желаю, чтобы они были опубликованы немедленно.
   — Но, ваша светлость, — ответил секретарь, быстро пробежав глазами написанное — что я отвечу, если лорд-канцлер спросит меня, чем вызваны такие чрезвычайные меры?
   — Ответите, что таково было мое желание и что я никому не обязан отчетом в моих действиях.
   — Должен ли лорд-канцлер такой ответ передать и его величеству, если бы его величество случайно пожелали узнать, почему ни один корабль не может отныне покинуть портов Великобритании? — с улыбкой спросил секретарь.
   — Вы правы, сударь, — ответил Бекингэм. — Пусть лорд-канцлер тогда скажет королю, что я решил объявить войну, и эта мера — мое первое враждебное действие против Франции.
   Секретарь поклонился и вышел.
   — С этой стороны мы можем быть спокойны, — произнес герцог, поворачиваясь к д'Артаньяну. — Если подвески еще не переправлены во Францию, они попадут туда только после вашего возвращения.
   — Как так?
   — Я только что наложил запрет на выход в море любого судна, находящегося сейчас в портах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не посмеет сняться с якоря.
   Д'Артаньян с изумлением поглядел на этого человека, который неограниченную власть, дарованную ему королевским доверием, заставлял служить своей любви. Герцог по выражению лица молодого гасконца понял, что происходит у него в душе, и улыбнулся.
   — Да, — сказал он, — правда! Анна Австрийская — моя настоящая королева! Одно ее слово — и я готов изменить моей стране, изменить моему королю, изменить богу! Она попросила меня не оказывать протестантам в Ла-Рошели поддержки, которую я обещал им, — я подчинился. Я не сдержал данного им слова, но не все ли равно — я исполнил ее желание. И вот посудите сами: разве я не был с лихвой вознагражден за мою покорность? Ведь за эту покорность я владею ее портретом!
   Д'Артаньян удивился: на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьбы народа и жизнь множества людей!
   Он весь еще был поглощен своими мыслями, когда появился ювелир. Это был ирландец, искуснейший мастер своего дела, который сам признавался, что зарабатывал по сто тысяч фунтов в год на заказах герцога Бекингэма.
   — Господин О'Рейли, — сказал герцог, вводя его в часовню, — взгляните на эти алмазные подвески и скажите мне, сколько стоит каждый из них.
   Ювелир одним взглядом оценил изящество оправы, рассчитал стоимость алмазов и, не колеблясь, ответил:
   — Полторы тысячи пистолей каждый, милорд.