Дюма Александр. Три мушкетера

   Королева в горячем порыве сжала обе руки молодой женщины, глядя на нее так, словно желала прочесть все таившееся в глубине ее сердца.
   Но, видя в ее прекрасных глазах только искренность, она нежно поцеловала ее.
   — Сделай это, — воскликнула она, — и ты спасешь мою жизнь, спасешь мою честь!
   — О, не преувеличивайте услуги, которую я имею счастье оказать вам!
   Мне нечего спасать: ведь ваше величество — просто жертва гнусных происков.
   — Это правда, дитя мое, — проговорила королева. — И ты не ошибаешься.
   — Так дайте мне письмо, ваше величество. Время не терпит.
   Королева подбежала к маленькому столику, на котором находились чернила, бумага и перья; она набросала две строчки, запечатала письмо своей печатью и протянула его г-же Бонасье.
   — Да, — сказала королева, — но мы забыли об одной очень важной вещи.
   — О какой?
   — О деньгах.
   Госпожа Бонасье покраснела.
   — Да, правда, — проговорила она. — И я должна признаться, что мой муж…
   — У твоего мужа денег нет? Ты это хотела сказать?
   — Нет, деньги у него есть. Он очень скуп — это его главный порок. Но пусть ваше величество не беспокоится, мы придумаем способ…
   — Дело в том, что и у меня нет денег, — промолвила королева. (Тех, кто прочтет мемуары г-жи де Моттвиль, не удивит этот ответ.) — Но погоди…
   Анна Австрийская подошла к своей шкатулке.
   — Возьми этот перстень, — сказала она. — Говорят, что он стоит очень дорого. Мне подарил его мой брат, испанский король. Он принадлежит лично мне, и я могу располагать им. Возьми это кольцо, обрати его в деньги и пусть твой муж едет.
   — Через час ваше желание будет исполнено.
   — Ты видишь адрес, — прошептала королева так тихо, что с трудом можно было разобрать слова:
   — «Милорду герцогу Бекингэму, Лондон».
   — Письмо будет передано ему в руки.
   — Великодушное дитя! — воскликнула королева.
   Госпожа Бонасье поцеловала королеве руку, спрятала письмо в корсаж и унеслась, легкая, как птица.
   Десять минут спустя она уже была дома. Она и в самом деле, как говорила королеве, не видела еще мужа после его освобождения. Не знала она и о перемене, происшедшей в его отношении к кардиналу, перемене, которой особенно способствовали два или три посещения графа Рошфора, ставшего ближайшим другом Бонасье.
   Граф без особого труда заставил его поверить, что похищение его жены было совершено без всякого дурного умысла и являлось исключительно мерой политической предосторожности.
   Она застала г-на Бонасье одного: бедняга с трудом наводил порядок в доме. Мебель оказалась почти вся поломанной, шкафы — почти пустыми: правосудие, по-видимому, не принадлежит к тем трем вещам, о которых царь Соломон говорит, что они не оставляют после себя следа. Что до служанки, то она сбежала тотчас же после ареста своего хозяина. Бедная девушка была так перепугана, что шла, не останавливаясь, от Парижа до самой своей родины — Бургундии.
   Почтенный галантерейщик сразу по прибытии домой уведомил жену о своем благополучном возвращении, и жена ответила поздравлением и сообщила, что воспользуется первой свободной минутой, которую ей удастся урвать от своих обязанностей, чтобы повидаться со своим супругом.
   Этой первой минуты пришлось дожидаться целых пять дней, что при других обстоятельствах показалось бы г-ну Бонасье слишком долгим сроком. Но разговор с кардиналом и посещения графа Рошфора доставляли ему богатую пищу для размышлений, а, как известно, ничто так не сокращает время, как размышления.
   К тому же размышления Бонасье были самого радужного свойства. Рошфор называл его своим другом, своим любезным Бонасье и не переставал уверять его, что кардинал самого лучшего мнения о нем. Галантерейщик уже видел себя на пути к богатству и почестям.
   Госпожа Бонасье тоже много размышляла за это время, но, нужно признаться, думы ее были чужды честолюбия. Помимо воли, мысли ее постоянно возвращались к красивому и смелому юноше, влюбленному, по-видимому, столь страстно. Выйдя в восемнадцать лет замуж за г-на Бонасье, живя постоянно среди приятелей своего мужа, неспособных внушить какое-либо чувство молодой женщине с душой более возвышенной, чем можно было ожидать у женщины в ее положении, г-жа Бонасье не поддавалась дешевым соблазнам. Но дворянское звание в те годы, больше чем когда-либо, производило сильное впечатление на обыкновенных горожан, а д'Артаньян был дворянин. Кроме того, он носил форму гвардейца, которая, после формы мушкетера, выше всего ценилась дамами. Он был, повторяем, красив, молод и предприимчив. Он говорил о любви как человек влюбленный и жаждущий завоевать любовь. Всего этого было достаточно, чтобы вскружить двадцатипятилетнюю головку, а г-жа Бонасье как раз достигла этой счастливой поры жизни.
   Оба супруга поэтому, хотя и не виделись целую неделю — а за эту неделю ими были пережиты значительные события, — встретились поглощенные каждый своими мыслями. Г-н Бонасье проявил все же искреннюю радость и с распростертыми объятиями пошел навстречу своей жене.
   Госпожа Бонасье подставила ему лоб для поцелуя.
   — Нам нужно поговорить, — сказала она.
   — О чем же? — с удивлением спросил Бонасье.
   — Мне нужно сказать вам нечто очень важное… — начала г-жа Бонасье.
   — Да, кстати, и я тоже должен задать вам несколько довольно серьезных вопросов, — прервал ее Бонасье. — Объясните мне, пожалуйста, почему вас похитили?
   — Сейчас речь не об этом, — ответила г-жа Бонасье.
   — А о чем же? О моем заточении?
   — Я узнала о нем в тот же день. Но за вами не было никакого преступления, вы не были замешаны ни в какой интриге, наконец, вы не знали ничего, что могло бы скомпрометировать вас или кого-либо другого, и я придала этому происшествию лишь то значение, которого оно заслуживало.
   — Вам легко говорить, сударыня! — сказал Бонасье, обиженный недостаточным вниманием, проявленным женой. — Но известно ли вам, что я провел целые сутки в Бастилии?
   — Сутки проходят быстро. Не будем же говорить о вашем заточении и вернемся к тому, что привело меня сюда.
   — Как это — что привело вас сюда? Разве вас привело сюда не желание увидеться с мужем, с которым вы были целую неделю разлучены? — спросил галантерейщик, задетый за живое.
   — Конечно, прежде всего это. Но, кроме того, и другое.
   — Говорите!
   — Это — дело чрезвычайной важности, от которого, быть может, зависит вся наша будущая судьба.
   — Наше положение сильно изменилось за то время, что я не видел вас, госпожа Бонасье, и я не удивлюсь, если через несколько месяцев оно будет внушать зависть очень многим.
   — Да, особенно если вы точно выполните то, что я вам укажу.
   — Мне?
   — Да, вам. Нужно совершить одно доброе, святое дело, и вместе с тем можно будет заработать много денег.
   Госпожа Бонасье знала, что упоминанием о деньгах она заденет слабую струнку своего мужа.
   Но любой человек, хотя бы и галантерейщик, поговорив десять минут с кардиналом Ришелье, уже делался совершенно иным.
   — Много денег? — переспросил Бонасье, выпятив нижнюю губу.
   — Да, много.
   — Сколько примерно?
   — Может быть, целую тысячу пистолей.
   — Значит, то, о чем вы собираетесь просить меня, очень важно?
   — Да.
   — Что же нужно будет сделать?
   — Вы немедленно отправитесь в путь. Я дам вам письмо, которое вы будете хранить как зеницу ока и вручите в собственные руки тому, кому оно предназначено.
   — И куда же я поеду?
   — В Лондон.
   — Я? В Лондон? Да вы шутите! У меня нет никаких дел в Лондоне.
   — Но другим нужно, чтобы вы поехали в Лондон.
   — Кто эти другие? Предупреждаю вас, что я ничего больше не стану делать вслепую и что я не только желаю знать, чем я рискую, но и ради кого я рискую.
   — Знатная особа посылает вас, и знатная особа вас ждет. Награда превзойдет ваши желания — вот все, что я могу вам обещать.
   — Снова интрига! Вечные интриги! Благодарю! Теперь меня не проведешь: господин кардинал мне кое-что разъяснил.
   — Кардинал! — вскричала г-жа Бонасье. — Вы виделись с кардиналом?
   — Да, он вызывал меня! — заявил галантерейщик.
   — И вы последовали этому приглашению, неосторожный вы человек?
   — Должен признаться, что у меня не было выбора — идти или не идти: меня вели двое конвойных. Должен также признаться, что так как я тогда еще не знал его преосвященства, то, если б я мог уклониться от этого посещения, я был бы очень рад.
   — Он грубо обошелся с вами, грозил вам?
   — Он подал мне руку и назвал своим другом, своим другом! Слышите, сударыня? Я друг великого кардинала!
   — Великого кардинала?
   — Уж не собираетесь ли вы оспаривать у него этот титул?
   — Я ничего не оспариваю, но я говорю вам, что милость министра — вещь непрочная и что только сумасшедший свяжет свою судьбу с министром. Есть власть, стоящая выше его силы, — власть, покоящаяся не на прихоти человека или на исходе каких-нибудь событий. Такой власти и надо служить.
   — Мне очень жаль, сударыня, но для меня нет другой власти, кроме власти великого человека, которому я имею честь служить.
   — Вы служите кардиналу?
   — Да, сударыня. И как его слуга я не допущу, чтобы вы впутывались в заговоры против безопасности государства и чтобы вы, вы помогали интригам женщины, которая, не будучи француженкой, сердцем принадлежит Испании. К счастью, у нас есть великий кардинал: его недремлющее око следит за всем и проникает до глубины сердец.
   Бонасье слово в слово повторил фразу, слышанную от графа Рошфора. Он запомнил ее и только ждал случая блеснуть ею. Но бедная молодая женщина, рассчитывавшая на своего мужа и в этой надежде поручившаяся за него королеве, задрожала и от ужаса перед опасностью, которую чуть не навлекла на себя, и от сознания своей беспомощности. Все же, зная слабости своего мужа, а особенно его алчность, она еще не теряла надежды заставить его исполнить ее волю.
   — Ах, так, значит, вы кардиналист, сударь! — воскликнула она. — Ах, так вы служите тем, кто истязает вашу жену, оскорбляет вашу королеву!
   — Интересы одного человека — ничто перед всеобщим благом. Я за тех, кто спасает государство! — напыщенно произнес Бонасье.
   Это снова была фраза графа Рошфора, которую Бонасье запомнил и нашел случай вставить.
   — Да имеете ли вы понятие, что такое государство, о котором вы говорите? — спросила, пожимая плечами, г-жа Бонасье. — Оставайтесь лучше простым мещанином, без всяких ухищрений, и станьте на сторону тех, кто предлагает вам наибольшие выгоды.
   — Как сказать… — протянул Бонасье, похлопывая по лежавшему подле него туго набитому мешку, который зазвенел серебряным звоном. — Что вы на это скажете, почтеннейшая проповедница?
   — Откуда эти деньги?
   — Вы не догадываетесь?
   — От кардинала?
   — От него и от моего друга, графа Рошфора.
   — От графа Рошфора? Но ведь он-то меня и похитил!
   — Вполне возможно.
   — И вы принимаете деньги от этого человека?
   — Не говорили ли вы, что это похищение имело причину чисто политическую?
   — Но целью этого похищения было заставить меня предать мою госпожу, вырвать у меня под пыткой признания, которые могли бы угрожать чести, а может быть, и жизни моей августейшей повелительницы!
   — Сударыня, — сказал Бонасье, — ваша августейшая повелительница — вероломная испанка, и все, что делает кардинал, делается по праву.
   — Сударь, — вскричала молодая женщина, — я знала, что вы трусливы, алчны и глупы, но я не знала, что вы подлец!
   — Сударыня… — проговорил Бонасье, впервые видевший свою жену в таком гневе и струсивший перед семейной бурей, — сударыня, что вы говорите?
   — Я говорю, что вы негодяй! — продолжала г-жа Бонасье, заметив, что она снова начинает приобретать влияние на своего мужа. — Так, значит, вы, вы стали заниматься политикой да сделались к тому же и сторонником кардинала? Так, значит, вы телом и душой продаетесь дьяволу, да еще за деньги?
   — Не дьяволу, а кардиналу.
   — Это одно и то же! — воскликнула молодая женщина. — Кто говорит «Ришелье» — говорит «сатана».
   — Замолчите, сударыня, замолчите! Вас могут услышать!
   — Да, вы правы, и мне будет стыдно за вашу трусость.
   — Но чего вы, собственно, требуете?
   — Я вам уже сказала: я требую, чтобы вы сию же минуту отправились в путь и чтобы вы честно выполнили поручение, которым я удостаиваю вас. На этих условиях я готова все забыть и простить вас. И более того, — она протянула ему руку, — я верну вам свою дружбу.
   Бонасье был труслив и жаден, но жену свою он любил: он растрогался.
   Пятидесятилетнему мужу трудно долго сердиться на двадцатипятилетнюю жену. Г-жа Бонасье увидела, что он колеблется.
   — Ну как же? Вы решились?
   — Но, дорогая моя, подумайте сами: чего вы требуете от меня? Лондон находится далеко, очень далеко от Парижа, к тому же возможно, что ваше поручение связано с опасностями.
   — Не все ли равно, раз вы избежите их!
   — Знаете что, госпожа Бонасье? — сказал галантерейщик. — Знаете что: я решительно отказываюсь. Интриги меня пугают. Я-то ведь видел Бастилию!
   Бр-р-р! Это ужас — Бастилия! Стоит мне вспомнить, так мороз по коже подирает. Мне грозили пытками! А знаете ли вы, что такое пытки? Деревянные клинья загоняют между пальцами ноги, пока не треснут кости… Нет, решительно нет! Я не поеду. А почему бы, черт возьми, вам не поехать самой?
   Мне начинает казаться, что я вообще был до сих пор в заблуждении на ваш счет: мне кажется, что вы мужчина, да еще из самых отчаянных.
   — А вы… вы — женщина, жалкая женщина, глупая и тупая! Ах! Вы трусите? Хорошо. В таком случае, я сию же минуту заставлю именем королевы арестовать вас, и вас засадят в ту самую Бастилию, которой вы так боитесь!
   Бонасье впал в глубокую задумчивость. Он обстоятельно взвесил в своем мозгу, с чьей стороны грозит большая опасность — со стороны ли кардинала или со стороны королевы. Гнев кардинала был куда опаснее.
   — Прикажете арестовать меня именем королевы? — сказал он наконец. — А я сошлюсь на его преосвященство.
   Тут только г-жа Бонасье поняла, что зашла чересчур далеко, и ужаснулась. Со страхом вглядывалась она в это тупое лицо, на котором выражалась непоколебимая решимость перетрусившего глупца.
   — Хорошо, — сказала она. — Возможно, что вы в конце концов правы.
   Мужчина лучше разбирается в политике, особенно вы, господин Бонасье, раз вам довелось беседовать с кардиналом. И все же мне очень обидно, — добавила она, — что мой муж, человек, на любовь которого я, казалось, могла положиться, не пожелал исполнить мою прихоть.
   — Ваши прихоти могут завести слишком далеко, — покровительственным тоном произнес Бонасье. — И я побаиваюсь их.
   — Придется отказаться от моей затеи, — со вздохом промолвила молодая женщина. — Пусть так. Не будем больше об этом говорить.
   — Если бы вы хоть толком сказали мне, что я должен был сделать в Лондоне, — помолчав немного, заговорил Бонасье, с некоторым опозданием вспомнивший, что Рошфор велел ему выведывать тайны жены.
   — Вам это ни к чему знать, — ответила молодая женщина, которую теперь удерживало недоверие. — Дело шло о пустяке, о безделушке, которую иногда так жаждет женщина, о покупке, на которой можно было хорошо заработать.
   Но чем упорнее молодая женщина старалась скрыть свои мысли, тем больше Бонасье убеждался, что тайна, которую она отказывалась доверить ему, имеет важное значение. Он поэтому решил немедленно бежать к графу Рошфору и дать ему знать, что королева ищет гонца, чтобы отправить его в Лондон.
   — Простите, дорогая, но я должен покинуть вас, — сказал он. — Не зная, что вы сегодня придете, я назначил свидание одному приятелю. Я задержусь недолго, и, если вы подождете меня минутку, я, кончив разговор, сразу же вернусь за вами и, так как уже темнеет, провожу вас в Лувр.
   — Благодарю вас, сударь, — ответила г-жа Бонасье. — Вы недостаточно храбры, чтобы оказать мне какую-либо помощь. Я могу вернуться в Лувр одна.
   — Как вам будет угодно, госпожа Бонасье, — сказал бивший галантерейщик. — Скоро ли я увижу вас снова?
   — Должно быть, на будущей неделе я получу возможность немного освободиться от службы и воспользуюсь этим, чтобы привести в порядок наши вещи, которые, надо думать, несколько пострадали.
   — Хорошо, буду ждать вас. Вы на меня не сердитесь?
   — Я? Нисколько.
   — Значит, до скорого свидания?
   — До скорого свидания.
   Бонасье поцеловал руку жены и поспешно удалился.
   — Да, — проговорила г-жа Бонасье, когда входная дверь захлопнулась за ее мужем и она оказалась одна, — этому дурню только не хватало стать кардиналистом. А я-то ручалась королеве, я-то обещала моей несчастной госпоже… О, боже, боже! Она сочтет меня одной из тех подлых тварей, которыми кишит дворец и которых поместили около нее, чтобы они шпионили за ней… Ах, господин Бонасье! Я никогда особенно не любила вас, а теперь дело хуже: я ненавижу вас и даю слово, что рассчитаюсь с вами!
   Не успела она произнести эти слова, как раздался стук в потолок, заставивший ее поднять голову.
   — Дорогая госпожа Бонасье, — донесся сквозь потолок чей-то голос, отворите маленькую дверь на лестницу, и я спущусь к вам!

Глава 18. ЛЮБОВНИК И МУЖ

   — Да, сударыня, — сказал д'Артаньян, входя в дверь, которую отворила ему молодая женщина, — разрешите мне сказать вам: жалкий у вас муж.
   — Значит, вы слышали наш разговор? — живо спросила г-жа Бонасье, с беспокойством глядя на д'Артаньяна.
   — От начала и до конца.
   — Но каким же образом, боже мой?
   — Таким же образом, каким мне удалось услышать и несколько более оживленный разговор между вами и сыщиками кардинала.
   — Что же вы поняли из нашего разговора?
   — Тысячу разных вещей. Во-первых, что ваш муж, к счастью, глупец и тупица; затем, что вы находитесь в затруднении, чему я несказанно рад, так как это даст мне возможность оказать вам услугу, — а видит бог, я готов броситься за вас в огонь; и наконец, что королеве нужен смелый, находчивый и преданный человек, готовый поехать по ее поручению в Лондон. Я обладаю, во всяком случае, некоторыми из требуемых качеств, и вот я жду ваших распоряжений.
   Госпожа Бонасье ответила не сразу, но сердце ее забилось от радости и глаза загорелись надеждой.
   — А что будет мне порукой, — спросила она, — если я решусь доверить вам эту задачу?
   — Порукой пусть служит моя любовь к вам. Ну говорите же, приказывайте! Что я должен сделать?
   — Боже мой, — прошептала молодая женщина, — могу ли я доверить вам такую тайну! Ведь вы еще почти дитя!
   — Вижу, вам нужно, чтобы кто-нибудь поручился за меня.
   — Признаюсь, меня бы это очень успокоило.
   — Знаете ли вы Атоса?
   — Нет.
   — Портоса?
   — Нет.
   — Арамиса?
   — Нет. Кто они, все эти господа?
   — Мушкетеры его величества. Знаете ли вы их капитана, господина де Тревиля?
   — О да! Его я знаю — не лично, но понаслышке: королева не раз говорила о нем как о благородном и честном дворянине.
   — Вы, надеюсь, не считаете возможным, чтобы он предал вас в угоду кардиналу?
   — Разумеется, нет.
   — В таком случае откройте ему вашу тайну и спросите, можете ли вы довериться мне, как бы важна, драгоценна и страшна ни была эта тайна.
   — Но ведь она принадлежит не мне, и я не имею права открыть ее!
   — Ведь собирались же вы доверить со господину Бонасье! — с обидой сказал д'Артаньян.
   — Как доверяют письмо дуплу дерева, крылу голубя, ошейнику собаки.
   — Но вы же видите, как я вас люблю!
   — Да, вы это говорите.
   — Я честный человек!
   — Думаю, что так.
   — Я храбр!
   — О, в этом я убеждена.
   — Тогда испытайте меня!
   Госпожа Бонасье, борясь с последними сомнениями, посмотрела на молодого человека. Но в глазах его был такой огонь, голос звучал так убедительно, что она чувствовала желание довериться ему. Да и, кроме того, другого выхода не было. Приходилось пойти на риск. Чрезмерная осторожность, как и чрезмерная доверчивость были одинаково опасны для королевы.
   Затем — мы вынуждены в том признаться — заставило ее заговорить и невольное чувство, испытываемое ею к этому юноше.
   — Послушайте, — сказала она, — я уступаю вашим настояниям и полагаюсь на вас. Но клянусь перед богом, который нас слышит, что, если вы предадите меня, хотя бы враги мои меня помиловали, я покончу с собой, обвиняя вас в моей гибели!
   — А я, — проговорил д'Артаньян, — клянусь перед богом, что, если буду схвачен, выполняя ваше поручение, я лучше умру, чем скажу или сделаю что-нибудь, могущее на кого-либо набросить тень!
   И тогда молодая женщина посвятила его в тайну, часть которой случай уже приоткрыл перед ним на мосту против Самаритянки.
   Это было их объяснением в любви.
   Д'Артаньян сиял от гордости и счастья. Эта тайна, которой он владел, эта женщина, которую он любил, придавали ему исполинские силы.
   — Я еду, — сказал он. — Еду сию же минуту!
   — Как это — вы едете? — воскликнула г-жа Бонасье. — А полк, а командир?
   — Клянусь своей душой, вы заставили меня забыть обо всем, дорогая Констанция! Вы правы, мне нужен отпуск.
   — Снова препятствие! — с болью прошептала г-жа Бонасье.
   — О, с этим препятствием, — промолвил после минутного размышления д'Артаньян, — я легко справлюсь, не беспокойтесь.
   — Как?
   — Я сегодня же вечером отправлюсь к господину де Тревилю и попрошу его добиться для меня этой милости у его зятя, господина Дезэссара.
   — Но это еще не все…
   — Что же вас смущает? — спросил д'Артаньян, видя, что г-жа Бонасье не решается продолжать.
   — У вас, может быть, нет денег?
   — «Может быть» тут излишне, — ответил, улыбаясь, д'Артаньян.
   — Если так, — сказала г-жа Бонасье, открывая шкаф и вынимая оттуда мешок, который полчаса назад так любовно поглаживал ее супруг, — возьмите этот мешок.
   — Мешок кардинала! — расхохотавшись, сказал д'Артаньян, а он, как мы помним, благодаря разобранным доскам пола слышал от слова до слова весь разговор между мужем и женой.
   — Да, мешок кардинала, — подтвердила г-жа Бонасье. — Как видите, внешность у него довольно внушительная.
   — Тысяча чертей! — воскликнул д'Артаньян. — Это будет вдвойне забавно: спасти королеву с помощью денег его преосвященства!
   — Вы милый и любезный юноша, — сказала г-жа Бонасье. — Поверьте, что ее величество не останется в долгу.
   — О, я уже полностью вознагражден! — воскликнул д'Артаньян. — Я люблю вас, вы разрешаете мне говорить вам это… Мог ли я надеяться на такое счастье!..
   — Тише! — вдруг прошептала, задрожав, г-жа Бонасье.
   — Что такое?
   — На улице разговаривают…
   — Голос?..
   — Моего мужа. Да, я узнаю его!
   Д'Артаньян подбежал к дверям и задвинул засов.
   — Он не войдет, пока я не уйду. А когда я уйду, вы ему отопрете.
   — Но ведь и я должна буду уйти. Да и как объяснить ему исчезновение денег, если я окажусь здесь?
   — Вы правы, нужно выбраться отсюда.
   — Выбраться? Но как же? Он увидит нас если мы выйдем.
   — Тогда нужно подняться ко мне.
   — Ах! — вскрикнула г-жа Бонасье. — Вы говорите это таким тоном, что мне страшно…
   Слеза блеснула во взоре г-жи Бонасье при этих словах. д'Артаньян заметил эту слезу и, растроганный, смущенный, упал к ее ногам.
   — У меня, — произнес он, — вы будете в безопасности, как в храме, даю вам слово дворянина?
   — Идем, — сказала она. — Вверяю вам себя, мой друг.
   Д'Артаньян осторожно отодвинул засов, и оба, легкие, как тени, через внутреннюю дверь проскользнули на площадку, бесшумно поднялись по лестнице и вошли в комнату д'Артаньяна.
   Оказавшись у себя, молодой человек для большей безопасности загородил дверь. Подойдя затем к окну, они увидели г-на Бонасье, который разговаривал с незнакомцем, закутанным в плащ.
   При виде человека в плаще д'Артаньян вздрогнул и, выхватив наполовину шпагу, бросился к дверям.
   Это был незнакомец из Менга.
   — Что вы собираетесь сделать? — вскричала г-жа Бонасье. — Вы погубите нас!
   — Но я поклялся убить этого человека! — воскликнул д'Артаньян.
   — Ваша жизнь сейчас посвящена вашей задаче и не принадлежит вам. Именем королевы запрещаю вам подвергать себя какой-либо опасности, кроме тех, которые ждут вас в путешествии!
   — А вашим именем вы мне ничего не приказываете?
   — Моим именем… — произнесла г-жа Бонасье с сильным волнением, — моим именем я умоляю вас о том же! Но послушаем — мне кажется, они говорят обо мне.
   Д'Артаньян вернулся к окну и прислушался.
   Господин Бонасье уже отпер дверь своего дома и, видя, что квартира пуста, вернулся к человеку в плаще, которого на минуту оставил одного.
   — Она ушла, — сказал Бонасье. — Должно быть, вернулась в Лувр.
   — Вы говорите, — спросил человек в плаще, — что она но догадалась, зачем вы ушли?
   — Нет, — самодовольно ответил Бонасье, — Она для этого слишком легкомысленная женщина.
   — А молодой кавалер дома?
   — Не думаю. Как видите, ставни у него закрыты, и сквозь щели не проникает ни один луч света.
   — Все равно не мешает удостовериться.
   — Каким образом?
   — Нужно постучать к нему в дверь.
   — Я справлюсь у его слуги.
   — Идите.
   Бонасье скрылся в подъезде, прошел через ту же дверь, через которую только что проскользнули беглецы, поднялся до площадки д'Артаньяна и постучал.