Дюрер Альбрехт. Дневники. Письма. Трактаты. Том 1

 

 
   Брат его Ганс^[578] был придворным живописцем польского короля и считался там хорошим живописцем и художником. Брат же его Эндрес^[579] унаследовал от него все дорогие краски, гравюры на меди и дереве и все, нарисованное от руки.

Якоб Вимпфелинг о Дюрере

   Из книги «Извлечения из немецкой истории» (1505)^[580]

   Его [Шонгауэра] ученик Альбрехт Дюрер^[581], тоже из верхней Германии, особенно выделяется в наше время и пишет в Нюрнберге совершеннейшие картины, которые, будучи переправлены купцами в Италию, ценятся там самыми признанными художниками столь же высоко, как картины Паррасия и Апеллеса.^[582]

Кристоф Шейрль о поездке Дюрера в Италию

   Из «Книжечки в похвалу Германии» (1508)^[583]

   Можно было бы упомянуть много превосходных нюрнбержцев, отличившихся в науках, красноречии, мудрости, изобретательности, искусствах, архитектуре, военном деле…
   Впрочем, что бы я мог сказать о нюрнбержце Альбрехте Дюрере? По общему мнению, ему в наше время принадлежит первое место как в живописи, так и в скульптуре. Когда недавно он вновь прибыл в Италию,^[584] художники Венеции и Болоньи приветствовали его, отчасти при моем посредстве в качестве переводчика, как второго Апеллеса.
   Подобно тому, как Зевксис, по свидетельству Плиния в 10-й главе 35-й книги, обманул птиц написанными им ягодами, Паррасий же, в свою очередь, обманул Зевксиса написанным им занавесом,^[585] так мой Дюрер обманул собаку. А именно, известно, что однажды, когда он написал при помощи зеркала свой собственный портрет и поставил еще свежую картину на солнце, его собачка, как раз бежавшая мимо, лизнула его, полагая, что она наскочила на своего господина (ибо только собаки, по свидетельству того же Плиния, знают свои имена и узнают своего господина, даже если он появляется совсем неожиданно). И я могу засвидетельствовать, что еще по сей день виднеется след от этого. Как часто, кроме того, пытались служанки стереть старательно написанную им паутину! И есть еще много других свидетельств его божественного гения. Живущие в Венеции немцы рассказывают, что им была создана совершеннейшая во всем городе картина, в которой он с таким сходством изобразил цезаря, что казалось, ему недостает только дыхания.^[586] Три его картины украшают также церковь всех святых в Виттенберге возле алтаря. ^[587] Этими тремя произведениями он мог бы соревноваться с Апеллесом.
   И подобно этому древнему художнику, которому, как и вообще всем образованным людям, был присущ веселый нрав, наш Альбрехт также весел, дружелюбен, услужлив и в высшей степени справедлив, за что его весьма ценят превосходнейшие мужи, и особенно любит его сверх всякой меры, как брата, Вилибальд Пиркгеймер, человек в высшей степени сведущий в греческом и латинском, выдающийся оратор, советник и полководец.

Кристоф Шейрль о годах учения и ранних путешествиях Дюрера

   Из книги «Заметки о жизни и кончине преподобного отца Антона Кресса» (1515)^[588]

   Также он [Антон Кресс] радовался всегда талантам нашего времени и весьма высоко ценил нюрнбержца Дюрера, которого имел обыкновение называть немецким Апеллесом. Умолчав о других, я могу привести в пример живописцев Болоньи, которые в его присутствии, – я сам это слышал, – открыто провозгласили его первым живописцем в мире и уверяли, что им легче будет умереть после того, как они увидали столь желанного им Альбрехта. Об этом [его величии] свидетельствует написанная им, единственным после Апеллеса, в нашем столетии, книга о теории живописи.^[589] О ней пусть судят живописцы и потомки; мне же не менее дороги в моем возлюбленном Дюрере его благородная честность, его ораторский талант, его любезность, обходительность и человечность. Одного только я не могу обойти: Якоб Вимпфелинг, которого я никогда не упоминаю, не воздав ему хвалы, сообщает в шестьдесят восьмой главе «Извлечений из немецкой истории», будто Альбрехт Дюрер был учеником Мартина Шона из Кольмара.^[590] Однако, когда я заводил об этом речь, Альбрехт уверял меня письменно, а часто и устно, что отец его Альбрехт, происходивший из деревни Юла близ венгерского города Ворадия, ^[591] действительно был намерен отдать его, когда ему было тринадцать лет, в ученики к Мартину Шону, ввиду выдающейся славы последнего, и дал ему для этой цели рекомендательное письмо. Однако тот тем временем умер, почему Дюрер и провел свой трехлетний срок обучения в мастерской нашего соседа и соотечественника Михаеля Вольгемута. В конце своего путешествия по Германии он прибыл в 1492 году в Кольмар и был любезно и дружески принят золотых дел мастерами Каспаром и Павлом и живописцем Людвигом, равно как и в Базеле золотых дел мастером Георгом – братьями Мартина; но учеником Мартина он ни в коем случае не был, и он даже никогда его не видел, хотя имел большое желание видеть его. Но об Альбрехте мы скажем в другом месте.

Ульрих фон Гуттен о Дюрере

   Из письма Вилибальду Пиркгеймеру от 25 декабря 1518 года^[592]

   Мне кажется, основанием для венецианской поговорки, что все города Германии слепы и только Нюрнберг видит одним глазом, послужило то, что люди ваши^[593] блистательно выделяются остротою ума и особенно деятельной натурой, что видно по сделанным их руками произведениям искусства. Ибо все давно убедились, что созданные у вас произведения великолепны и более других отвечают желаниям людей. Мнение же это более всего пробудил в Италии своими произведениями Апеллес наших дней Альбрехт Дюрер, так что итальянцы, – которые неохотно хвалят немца, то ли из зависти, очень свойственной этому народу, то ли потому, что, согласно давнишнему мнению, они считают нас тупыми и непригодными ко всему, что требует ума, – настолько восхищаются им, что не только добровольно ему уступают, но некоторые из них даже сбывают свои произведения под его именем, чтобы сделать их более ходкими.^[594]
 

Портрет Филиппа Меланхтона

Гравюра на меди. 1526 г.

Филипп Меланхтона. рассказ Дюрера о торжественном въезде в Антверпен императора Карла V 23 октября 1520 года

   Из книги «Собрание изречений, извлеченных за многие годы из речей и бесед Филиппа Меланхтона и других выдающихся мужей Иоганном Манлием»^[595]

   Высокодостойный император прибыл после избрания в Антверпен. Тогда советники города подготовили разные зрелища и игры на улицах, по которым должен был проехать император, чтобы показать таким образом, что они довольны прибытием его императорского величества и от всего сердца рады ему, а также желают ему счастья. Среди прочего стояли также в одном месте наикрасивейшие, прелестнейшие девицы, почти совсем нагие, закутанные в прозрачные светлые ткани. Когда император прибыл к тому месту города, где было устроено это зрелище и представление (туда сбежалось множество народу), его императорское величество даже не бросил взгляда на этих девиц. Эту историю рассказал мне благочестивый и достойный человек, Дюрер, живописец, нюрнбергский гражданин, присутствовавший при этом въезде императора среди прочего народа. К этому он добавил, что сам он с большой охотой прибыл туда не только ради того, чтобы увидеть все происходившее, но также чтобы для пользы своего искусства получить самое верное представление о совершеннейших пропорциях прекраснейших девиц. Ибо я, – сказал он, – рассматривал их внимательно, ведь я живописец.

Маттиас Квадт фон Кинкельбах о посещении Дюрером Кельна

   Из книги «Великолепие немецкой нации» (1609)^[596]

   Девятнадцать лет назад я работал у одного золотых дел мастера – старого, искусного и много путешествовавшего человека; однажды он рассказал мне, что, как он узнал от сведущих людей, Альбрехт Дюрер посетил проездом один могущественный и славный город, который не будет здесь упомянут.^[597] Там ему показали (быть может, скорее из вежливости по отношению к Максимилиану,^[598] чем из любви к искусству) одну великолепную и необыкновенно красивую картину и спросили, что он о ней думает. ^[599] Альбрехт Дюрер от великого изумления едва мог высказать свое мнение о ней. Тогда господа сказали ему: этот человек умер здесь в приюте (желая тайно уколоть Дюрера, как бы говоря: что бы вы, бедные мечтатели, ни воображали о своем искусстве, вам приходится вести такую жалкую жизнь). О, – отвечал Дюрер, – это прославит вас навеки; какая великая честь, если вечно будут рассказывать, как презрительно и недостойно отзываетесь вы о человеке, благодаря которому могли бы приобрести славное имя.
 

Портрет Эразма Роттердамского

Гравюра на меди. 1526 г.

Эразм Роттердамский. из переписки с Пиркгеймером по поводу заказанного им Дюреру гравированного портрета (1523—1526)^[600]

Из письма от 19 июля 1523 года

   Дюрера я приветствую от всей души. Это художник, достойный бессмертия. Он начал в Брюсселе мой портрет. Если бы только он закончил его!

Из письма от 8 января 1525 года

   Я желал бы, чтобы Дюрер сделал мой портрет. Кто не мечтает о портрете работы столь великого художника? Но как это осуществить? Он начал в Брюсселе рисовать меня углем, но, вероятно, я уже давно изгладился из его памяти. Если он может сделать что-нибудь по памяти и с помощью медали,^[601] тогда пусть он сделает для меня то же, что он сделал для тебя, которого он изобразил немного слишком толстым.^[602]

Из письма от 30 июля 7526 года

   Каким образом выразить мне мою признательность Дюреру, я еще не знаю. Он достоин вечной славы. Если его изображение не совсем точно, в этом нет ничего удивительного. Я уж больше не тот, каким был пять лет назад.
 

Портрет Иеронима Хольцшуэра

Масло. 1526 г.

Иоганн Черте^[603]. Письмо Дюреру. 1522 год

   Приглашаю Вас в гости к завтраку в следующую субботу. Мое искреннее желание и просьба к Вам – придите, не останьтесь дома. Не укажете ли Вы также моему слуге, где можно найти Варнбюлера? Посылаю Вам теорему о треугольнике с тремя неравными углами. Я нашел решение по дороге, возвращаясь вчера от Вас домой. Но сделать из квадрата треугольник такой же площади – это искусство. Я полагаю, Вам это хорошо известно. Сферой я также не премину заняться; как только я буду иметь немного досуга, я попробую, что я могу сделать; от Вас это не останется скрытым.
   И. Черте

Корнелиус Граффеус. Письмо Дюреру от 23 февраля 1524 года^[604]

   Господину Альбрехту Дюреру, князю живописи, моему другу и возлюбленному брату во Христе в Нюрнберге. В случае его отсутствия Вилибальду Пиркгеймеру.
   Еще раньше я написал тебе длинное письмо от имени Томмазо Бомбелли,нашего общего друга, но мы до сих пор не получили от тебя никакого ответа. Мы же настоятельно желаем, чтобы ты ответил нам хотя бы в трех словах, чтобы мы знали, как ты поживаешь и что у вас происходит, ибо нет никакого сомнения, что происходят очень важные вещи.^[605]Томмазо Бомбелли просит передать тебе множество приветов. Я также прошу тебя, как уже просил в моем последнем письме, чтобы ты передал от моего имени десятикратный привет Пиркгеймеру. О моем положении я ничего не пишу;^[606] об этом расскажут тебе податели этого письма, превосходные люди и истинные христиане. Я рекомендую их тебе и нашему Пиркгеймеру, как самого себя. Будучи сами превосходными людьми, они достойны быть настоятельно рекомендованными всем превосходным людям. Будь здоров, мой дорогой Альбрехт!
   У нас распространяется изо дня в день все более сильное новое преследование против евангелия, о чем вам подробнее расскажут эти братья.^[607] Еще раз будь здоров!
   Антверпен, в день после праздника престола св. Петра [23 февраля] 1524 года.
   Весь твой
   Корнелиус Граффеус
 

Портрет Ульриха Варнбюлера

Гравюра на дереве. 1522 г.

Никлас Кратцер. Письмо Дюреру от 24 октября 1524 года^[608]

   Высокочтимому и достойному Альбрехту Дюреру, гражданину Нюрнберга, моему любезному господину и другу.

   Высокочтимый и любезный господин. Я очень рад был узнать о добром здоровье Вашем и Вашей жены. Знайте же, что меня посетил в Англии Ганс Пёмер, я пригласил его. Теперь, когда вы все в Нюрнберге стали евангелическими,^[609] я должен Вам написать. Да будет бог милостив к Вам, чтобы Вы довели свое дело до конца. Ибо противники сильны, но бог еще сильнее, и он всегда помогает слабым, взывающим к нему и признающим его. Любезный господин Альбрехт, осмеливаюсь просить Вас, чтобы Вы сделали для меня рисунок инструмента для измерения расстояний в длину и в ширину, который Вы видели у господина Пиркгеймера, о чем Вы мне рассказывали в Антверпене, или, может быть, господин Пиркгеймер пришлет мне чертеж этого инструмента, этим он доставил бы мне большую радость. Я хотел бы также знать, сколько стоит комплект оттисков всех Ваших гравюр и не вышло ли в Нюрнберге чего-либо нового, касающегося моих наук. Я слышал, что наш друг Ганс, астроном, умер. Не будете ли Вы любезны написать мне, что осталось после него и нашего Стабия и куда могли попасть его гравюры и деревянные доски. Кланяйтесь от меня господину Пиркгеймеру. Я надеюсь сделать для него карту Англии; это большая страна, которая осталась не известной Птолемею.^[610] Ему доставит удовольствие видеть ее. Все писавшие об Англии видели только небольшую ее часть. Далее, дорогой господин, Вы не должны больше писать мне через Ганса Пёмера. Прошу Вас, пришлите мне гравюру на дереве, изображающую Стабия в виде св. Коломена. ^[611] Больше мне нечего сказать, что могло бы Вас интересовать. С этим вверяю Вас богу. Написано в Лондоне 24 октября.
   Ваш слуга
   Никлас Кратцер Особый привет от меня Вашей жене.

Филипп Меланхтон. Отзыв Дюрера о Лютере

   Из книги «Собрание изречений, извлеченных за многие годы из речей и бесед Филиппа Меланхтона и других выдающихся мужей Иоганном Манлием»^[612]

   Альбрехт Дюрер, живописец из Нюрнберга, проницательный человек, сказал однажды, что между писаниями Лютера и других теологов существует то различие, что, прочитав три или четыре параграфа первой страницы сочинения Лютера, мы сразу можем понять, что следует ожидать во всем сочинении. Эта ясность и стройность расположения, – заметил он, – составляют славу писаний Лютера. Напротив, о других писателях он имел обыкновение говорить, что, прочитав полностью все произведение, он должен был внимательно подумать, что хотел сказать автор и в чем он пытался его убедить.

Филипп Меланхтон. Дюрер о живописи