Дюрренматт Фридрих. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями

Аль-Хакима, чего бы это ни стоило, в пустыне, мнится ей, находится некая
реальность, с которой ей, как и Тине, придется столкнуться, для Тины эта
встреча обернулась гибелью, чем обернется для нее самой, пока, естественно,
неизвестно, и затем, допивая свой "кампари", спросила Д., не считает ли он,
что она просто сошла с ума, взявшись за это поручение, на что Д. ответил,
что в пустыню она, мол, собирается потому, что стремится к новой роли, ведь
ее прежняя заключалась в том, чтобы наблюдать, как играют свои роли другие,
теперь же она намерена испытать совсем противоположное - не создавать
портреты, что само по себе предполагает наличие некоего объекта, а
воссоздать, сотворить субстанцию своего портрета, чтобы из отдельных,
беспорядочно набросанных вокруг листьев нагрести кучу, причем она не может
знать, совместимы ли эти сгребаемые в одну кучу листья, более того, не
создаст ли она в конечном счете свой собственный портрет, да, предприятие
это, разумеется, в значительной мере сопряжено с риском, однако именно
исключительная значительность этой меры снимает всякий риск, так что он, Д.,
желает ей удачи.

7

Уже утром было по-летнему душно, когда же Ф. подходила к своему
кабриолету, раздались раскаты грома, и только-только она успела установить
верх, разразился настоящий ливень, сквозь который, минуя Старый город, она
спустилась к Старому рынку и, несмотря на запрещенный знак, припарковала
автомобиль у самого тротуара; ее догадка оказалась все-таки верной - адрес,
неразборчиво, вроде бы походя, нацарапанный на одной из страниц дневника,
означал реальный адрес мастерской несколько месяцев назад умершего
художника, последние несколько лет вообще не жившего в городе, так что
мастерской этой, наверно, давно уже пользовался кто-то другой, хотя вряд ли
мастерская вообще уцелела, ведь здание пришло в такое жалкое, прямо-таки
аварийное состояние, почему она и была теперь уверена, что никакой
мастерской здесь и в помине нет, но поскольку адрес, видимо, имел какое-то
касательство к Тине, иначе как бы оказался в дневнике, Ф., не обращая
внимания на обрушивающиеся сверху ливневые потоки, преодолела короткое
расстояние от кабриолета до входной двери; в коридор, хотя дверь поддалась
сразу, она вошла уже насквозь промокшей, - он не претерпел никаких
изменений, как, впрочем, и мощеный двор, - весь в пузырях от хлеставшего по
нему дождя, по-прежнему выглядела внешне и мансарда, где работал художник,
дверь наверх, к удивлению Ф., тоже оказалась незапертой, лестница круто
взбегала, теряясь в темноте; безуспешно попытавшись на ощупь отыскать
выключатель, Ф. стала подниматься по лестнице, выставив перед собой руки,
уперлась руками в дверь, толкнула ее и очутилась в мастерской, и там, к
величайшему ее изумлению, тоже совсем ничего не изменилось и тускло мерцало
в серебряном свете дождя, струйками стекавшего по стеклам окон по обе
стороны, узкое пространство комнаты все еще заполняли картины художника -
ведь прошло уже несколько лет, как он выехал из города, - там и сям стояли в
беспорядке холсты большого формата, на портретах были изображены одиознейшие
фигуры Старого города - дутые гении, пьяницы, бродяги, уличные проповедники,
сутенеры, профессиональные безработные, спекулянты и прочие художники жизни,
а большинстве своем, как и сам хозяин мастерской, давно уже пребывающие в
сырой земле, попавшие туда, правда, без такой помпы, как он, на чьих
похоронах ей довелось присутствовать, их же похороны, дай бог, если почтили
своим присутствием две-три не скупые на слезу проститутки, да сотоварищи,
окропившие могилу пивом, если, конечно, вообще дошло до похорон, а не
окончилось кремацией, да, все портреты, большинство из которых, как ей
раньше думалось, давно уже приобретены музеями, более того, - вроде бы
попадавшиеся ей там, другие же, меньших размеров, стопками лежали у ног тех,
кто существовал теперь лишь на холсте, притом казалось, нет такого предмета,
который не изобразил бы художник, - трамвай, уборные, сковородки,
велосипеды, зонтики, полицейские автодорожной службы, бутылки из-под
"Чинзано"; мастерская пребывала в ужаснейшем беспорядке, перед массивным,
обитым кожей и наполовину разодранным креслом стоял ящик, на нем поднос с
вяленым мясом, на полу валялись бутылки из-под "Кьянти", рядом стакан с
недопитым вином, тут же газеты, яичная скорлупа, повсюду тюбики из-под
красок - будто художник вообще-то здесь, просто на минуту-другую отлучился,
бутылки со скипидаром и керосином, кисти, палитры, не хватало только
мольберта; по окнам настойчиво стучал дождь; чтобы иметь лучший обзор, Ф.
отодвинула от окна фасадной стены портреты мэра города и директора банка,
второй год как севшего в тюрьму и потому живущего отчасти менее разгульной,
чем прежде, жизнью, и когда очутилась перед портретом женщины в красном
пальто, в первое мгновение ей подумалось, что изображена тут Тина фон
Ламберт, но потом Ф. сообразила, что ошиблась, - нет, это не Тина, вероятно,
это портрет женщины, очень на нее похожей; внезапно Ф. проняла дрожь - ей
почудилось, что эта женщина, горделиво стоящая перед ней с широко
распахнутыми глазами, не кто-нибудь, а она сама, и, шокированная этой
мыслью, Ф. услышала шаги у себя за спиной, обернулась, но запоздала, - уже
щелкнула дверная щеколда, когда же, ближе к вечеру, она возвратилась в
мастерскую в сопровождении своей киногруппы, портрет исчез, зато Ф. застала
там незнакомую ей киногруппу, снимавшую в том помещении: в преддверии
ретроспективной выставки, которая будет проведена в Художественной палате,
они - с необъяснимой агрессивностью заявил ей режиссер - восстановили
мастерскую в том виде, в каком она была при жизни художника, а так до сей
поры пустовала; вместе пролистали каталог, портрета в нем не значилось,
кроме того, было совершенно исключено, чтобы в течение всего этого времени
мастерская могла стоять незапертой.

8

Происшествие это, воспринятое ею как своего рода знак того, что поиск
ведется в ложном направлении, взволновало и озадачило Ф., и она чуть было не
решилась аннулировать заказ на рейс, но, поколебавшись, не дала ходу этому
порыву, сборы прошли своим чередом, и вот они уже летят над Испанией, внизу
- Гвадалквивир, потом воды Атлантики, когда же самолет приземлился в К., ею
уже владела радость, рожденная мыслью, что вот сейчас они отправятся в глубь
страны, где, наверно, еще по-летнему зелено; предстоящий маршрут был ей
известен, ведь несколько лет назад она уже побывала здесь, и теперь ей
вспомнилась обсаженная финиковыми пальмами дорога, по которой с заснеженных
Атласовых гор навстречу мчались тогда автомобили с лыжами на крышах; между
тем только они спустились по трапу, их пригласили в успевший подкатить
полицейский фургон и вместе со всей киноаппаратурой, не обременяя таможенным
досмотром, подвезли к военно-транспортному самолету, который доставил их в
аэропорт М., откуда, эскортируя четырьмя мотоциклистами-полицейскими,
сопровождая двумя - одной сзади, другой спереди, - машинами, одна из которых
была занята безостановочно снимавшими их телевизионщиками; на бешеной
скорости промчав мимо колонн туристов, проявивших ретивый интерес к
кавалькаде, их наконец при- т везли в самый центр М., телевизионщики вместе
с полицейскими, вслед за Ф. и ее киногруппой, прошли в здание министерства
внутренних дел и не прекратили съемку даже тогда, когда те уже сами начали
снимать начальника полиции, невероятной упитанности толстяка в белом кителе,
невольно вызывающего в памяти образ Геринга, - опершись рукой о письменный
стол, толстяк заявил, что несказанно рад позволить Ф. и ее киносъемочной
группе - несмотря на известные возражения своего правительства и,
разумеется, под личную его ответственность - осмотреть и заснять на пленку
места, имеющие касательство к варварскому преступлению, и уж воистину
безмерно счастлив оттого, что Ф., - как он надеется - в своей попытке
воссоздать картину злодеяния не преминет воспользоваться случаем отразить
достойнейшим образом и безупречную деятельность вверенной ему полиции,
которая, будучи оснащенной наисовременнейшими средствами, не только не
уступает самым высоким международным стандартам, а даже превосходит их;
столь наглое требование лишь обострило неприятное ощущение того, что она
идет ложным путем, ощущение, впервые пережитое Ф. при посещении мастерской
художника и до сих пор не покидавшее ее, - ведь все предприятие потеряло
смысл, едва начавшись, так как боров, то и дело вытиравший со лба пот
шелковым носовым платком, видел в ней просто-напросто подручное средство, с
помощью которого хотел в выгодном ему свете представить себя и возглавляемую
им полицию; понимая, что попала в ловушку, Ф., однако, не видела возможности
бежать, поскольку, как оказалось, и она и вся ее съемочная группа находилась
теперь под опекой не одной только полиции, что стало ясно, когда их подвели
к джипу, шофер которого, полицейский в тюрбане, в отличие от прочих, которые
были в белых шлемах, жестом велел Ф. занять место рядом с ним, тогда как
оператора и звуковика разместили у нее за спиной, ассистента же, тащившего
аппаратуру, и вовсе отправил во второй джип, за рулем которого сидел негр; а
когда на горизонте уже показалась пустыня, за ними снова увязались невесть
откуда объявившиеся телевизионщики, что вызвало ярость у Ф., которая
предпочла бы сначала навести кое-какие справки, но объясниться было не с
кем, так как переводчика то ли преднамеренно, то ли просто по недосмотру не
предоставили, полицейские же, не столько сопровождавшие, сколько охранявшие
ее, ни слова не понимали по-французски, что, собственно, не удивительно для
этой страны, но еще и потому, что телевизионщики рванули вдруг вперед, на
простор каменистой пустыни, оторвавшись настолько, что до них невозможно
было докричаться, да и автоколонна вдруг совершенно распалась, иные машины,
в том числе джип с ассистентом и аппаратурой, вовсе исчезли из поля зрения,
как бы растворились в песчаных далях, словно бы плавившихся на солнце,
казалось, только прихоть водителей определяла направления, по которым
удалились машины, даже эскортирующие их четыре мотоциклиста оторвались от
джипа, помчались прочь, обгоняя друг друга, словно соревновались в скорости,
вернулись, ревя моторами, стали описывать круги вокруг джипа, а машины с
телевизионщиками метнулись навстречу горизонту и вдруг совсем пропали из
виду; зато теперь водитель их джипа, исторгая непонятные звуки, начал
гоняться за шакалом, резко тормозя и круто разворачиваясь, шакал бежал во
всю прыть, на какую только был способен, делал петлю, потом бежал в новом
направлении, джип следом, несколько раз едва не перевернулся; потом опять с
ревом подкатили мотоциклисты, что-то кричали, подавали какие-то знаки,
значение которых они, изо всех сил старавшиеся не слететь со своих сидений,
не поняли, наконец вдруг очутились в пустыне, вероятно, одни, не видно было
ни одной машины, даже мотоциклисты пропали, так с ураганной скоростью
мчались на своем джипе по асфальтированной дороге, оставалось только
удивляться, как это их шоферу, так и не сумевшему догнать и сбить шакала,
удалось ее обнаружить, ведь местами она была занесена песком, а по обеим
сторонам возвышались песчаные дюны отчего Ф. казалось, будто они своим
джипом как бы вспахивают вскипающее песчаными волнами море на которое солнце
роняло тени, мало-помалу удлинявшиеся, но вот совершенно внезапно их
взглядам открылась древняя обитель Аль-Хакима - внизу, в котловине, куда они
стремительно и покатили навстречу монументу, который, заслоняя собой солнце,
черно вставал в окружении успевших собраться здесь тесной гурьбой
полицейских и телевизионщиков, - загадочный свидетель невообразимо древних
времен, обнаруженный на рубеже века, - громадный, зеркально отполированный
песком каменный квадрат, собственно даже не квадрат, а, как оказалось, одна
из сторон куба по ходу раскопок все более и более укрупнявшегося в своих
размерах, но вот когда было решено высвободить его из песчаного плена
полностью, явились святые некой шиитской секты, - иссохшие фигуры, укутанные
в ветхие черные рубища, лохмотья, - восседавшие теперь, поджав под себя
ноги, в ожидании неистового халифа Аль-Хакима, который, по их разумению,
пребывает в кубе и в любое мгновение, в любую минуту, в любой день, в любой
месяц может выйти наружу, чтобы стать властелином всего мира; гигантскими
черными птицами сидели они под стеной, никто не взял бы на себя смелость
прогнать их отсюда; археологи откапывали три других стороны куба, опускаясь
все ниже и ниже, а черные суфии, как называли этих святых, - высоко над
ними, совершенно неподвижные даже когда на них налетали, осыпая песком,
резкие порывы ветра; лишь раз в неделю их навещал богатырского сложения
негр, приезжавший на осле, негр этот, про которого говорили, будто бы он еще
раб, кормил их кашей, - каждому по ложке, и поливал водой головы; и вот
теперь, услышав от молоденького офицера полиции, вдруг выказавшего знание
французского, что труп Тины был обнаружен среди "святых", - так уважительно
назвал он стариков, что кто-то, дескать, подбросил к ним труп, расспрашивать
их, однако, бесполезно, так как они поклялись соблюдать обет молчания вплоть
до возвращения своего "магди"; Ф. приблизилась к суфиям, долго и пристально
всматривалась Р застывшие фигуры, длинными рядами сидевшие перед ней с
поджатыми под себя ногами, как бы слившиеся с черным квадратом куба, словно
наросты на одной из его плоскостей, словно мумии - длинные, белые, курчавые
бороды, запорошенные песком глаза, запавшие так глубоко, что их не было
видно, тела, сплошь усеянные мухами, лениво переползавшими с места на место,
руки с крепко-накрепко сплетенными на груди пальцами, длиннющие ногти,
вонзающиеся в кожу... наконец осторожно прикоснулась к одному из них в
надежде, что, может, все-таки хоть что-то узнает, тот повалился навзничь, он
был мертв, следующий тоже, за спиной у нее стрекотали кинокамеры, лишь после
третьей попытки ей показалось, что перед ней живой человек, но спрашивать
его она ни о чем не стала, пришлось ограничиться тем, что оператор прошелся
вдоль, с камерой на плече, когда же она сообщила о случившемся офицеру
полиции, все это время простоявшему у своей машины, тот заявил, что об
остальном позаботятся шакалы, труп Тины-де тоже был изглодан шакалами, - и в
это самое время пустыня погрузилась в сумерки, солнце, наверно, зашло в
котловину, и Ф. показалось, будто ночь сжимает ее в объятьях - как враг,
милосердно дарующий скорую смерть.

9

Не удалось улететь им и на следующий день - Ф. как раз собиралась
оформить на обратный рейс билеты, однако пришлось отказаться от своего
намерения, так как оператор сообщил ей: пропал отснятый материал,
телевизионщики-де подменили пленку; те клялись: вернули именно то, что он им
дал; оператор, свирепея, потребовал: коли так, пусть проявят пленки, тогда
будет видно, кто прав, - ему обещали, что к вечеру недоразумение будет
улажено, а это исключало отлет, поскольку рейсов вечером вообще не было, и
вот уж опять явились какие-то полицейские и увели с собой, причем всячески
намекали, будто тем самым оказывают добрую услугу, желают помочь в
расследовании, ведь в подвалах министерства им показывали кое-кого и даже
позволили расспрашивать и снимать; как только те переступали порог камеры их
освобождали от наручников, зато едва садились на табурет, полицейский
приставлял к спине дуло автомата; все они, кстати, были плохо выбриты, почти
беззубы; жадно хватали дрожащими пальцами сигареты, которыми угощала их Ф.,
и, не задерживая взгляда на фотографии Тины, которую она им показывала, на
вопрос, видели ли ее когда-нибудь, утвердительно кивали, а на вопрос, где,
едва слышно произносили одно и то же слово - в гетто; все они были в
грязно-белых полотняных штанах и робах, без рубашек, - так обмундировывают
заключенных, и все тупо и однообразно твердили - в гетто, в гетто, в гетто,
после чего каждый рассказывал одну и ту же, с малозначительными отклонениями
в деталях, казалось, заученную наизусть историю, отвлекаясь только на
очередную жадную затяжку, - мол, да, обращались, обещали деньги, чтобы убрал
эту женщину, вот эту, которая на фотографии, это жена одного человека,
который защищает арабское освободительное движение, он вроде бы противник
того, чтобы это движение считали террористической организацией, или что-то в
этом роде, вообще-то он, мол, так и не понял, почему, собственно, ее хотели
убить, ведь сам все равно отказался, предлагали-то гроши, а у них жесткая
тарифная сетка, такое неприбыльное соглашение задело бы его профессиональную
честь, заказчик, помнится, маленький такой, толстенький, скорей всего
американец, а там кто его... вот вроде бы и все, женщину видел только раз,
когда тот дядя ее показывал, в гетто, хотя это он уже говорил, но вот один
при виде показанной ему фотографии расплылся в ухмылке, пустил в лицо Ф.
облачко табачного дыма - это был почти карликового роста мужчина, с крупным,
изборожденным морщинами лицом, говоривший по-английски с характерным
скандинавским акцентом, он видит ее-де впервые, вообще никто ее не видел,
тут полицейский вдруг схватил его за шиворот, рванул вверх, ударил дулом в
спину, но к полицейскому успел подскочить офицер, рявкнул на него; внезапно
в камере объявились еще несколько полицейских, мужчину с крупным морщинистым
лицом увели, внутрь втолкнули следующего заключенного, усадили под свет
прожектора, - опять треп, стрекот камеры, сигарета, дрожащие руки, беглый
взгляд на фото, повторение все той же истории, порой малозначащие
отклонения, порой почти не воспринимаемая слухом речь, так как тоже почти
совсем лишен зубов; потом завели еще одного, наконец, последнего, после чего
из бетонной камеры с голыми стенами, где они расспрашивали мужчин и где вся
вещественная наличность состояла из расшатанного стола, прожектора и
нескольких стульев, мимо железных решеток, за которыми в камерах лежало, а
может, корчилось нечто беловатое, вывели к лифту, на котором и доставили в
современное, уютно обставленное бюро, к следователю, манерному красавцу в
очках без оправы, которые совсем ему не шли; едва устроились в мягких
креслах вокруг овального стола, хозяин кабинета принялся угощать их
разнообразнейшими, самыми диковинными деликатесами, даже водкой и икрой, а
потом, старательно прикладываясь к бокалу, наполненному белым эльзасским
вином, вроде бы присланным ему неким французским коллегой, предварительно
погрозив пальцем оператору, приготовившемуся было начать съемку, произнес
пространнейшую речь: он, дескать, верующий мусульманин, более того, во
многих отношениях прямо-таки фундаменталист, у Хомейни, мол, есть свои
положительные, даже величественные стороны, но процесса, который ведет, мол,
к синтезу правосознания, запечатленного в Коране, и европейского
правомышления, уже не сдержать, по своей значимости его можно сравнить разве
что с проникновением в мусульманскую теологию идей Аристотеля в период
средневековья, изгалялся он далее, но вот наконец, уже после завершения
своего утомительного экскурса в историю испанских Омейядов, будто невзначай
заговорил и об убийстве Тины фон Ламберт, поупражнялся в выражении сожаления
- он-де с исключительным пониманием относился к чувствам, вызванным этим
трагическим случаем в Европе, да, Европа питает страсть к трагическому
культура ислама - к фаталистическому, потом показал фотографии трупа,
горестно заметив - да-да, шакалы, после чего выразил убежденность, что,
поскольку убийство было совершено отнюдь не у стен Аль-Хакима, к черным
суфиям труп его спустя время просто подбросили, подозревать можно, тут он
извинился, только христианина, ведь ни один мусульманин не отважился бы
оставить труп среди святых, возмущение таким святотатством царит всеобщее,
тут же предъявил судебно-медицинскую экспертизу - изнасилование, смерть
через удушение, вероятно, борьбы не было никакой, - все показанные Ф.
мужчины - иностранные агенты, а какие силы были заинтересованы в убийстве,
нет нужды уточнять, на международном антитеррористическом конгрессе фон
Ламберт порицал тех, кто называет арабов из Организации освобождения
террористами, некая разведка просто преподала наглядный урок, преступление
совершил один из этих агентов, страна-де наводнена шпионами, разумеется, -
советскими, чешскими, восточногерманскими в том числе, ими прежде всего, но
особенно много американских, французских, английских, западногерманских,
итальянцев, всех-де и не перечислишь, короче говоря, авантюристами всех и
всяческих мастей и национальностей, особенно рьяно действует одна разведка,
- Ф. ведь понимает, какую именно он имеет в виду, - она подкупает других
агентов, да, такое вот коварство - подкупает; расправившись с Тиной фон
Ламберт, та разведка убила двух зайцев: отомстила за себя и попыталась
подорвать добрые коммерческие отношения его страны с ЕЭС, главным образом в
стремлении затруднить экспорт таких продуктов, вывоз которых в Европу
осуществлялся в основном из... и, как бы реагируя на внезапно раздавшийся
зов, с минуту молча смотрел на Ф. и членов ее съемочной группы, потом открыл
дверь, жестом пригласил следовать за ним, провел через несколько коридоров,
по лестнице вниз, снова коридоры, открыл ключом железную дверь, там опять
коридор, только - в отличие от прежних - совсем узкий, пройдя который, они
очутились у стены с рядом маленьких смотровых оконцев, через которые можно
смотреть вниз на пустой двор, образованный, вероятно, грузным зданием
министерства, но были видны лишь гладкие, без окон стены, отчего двор
казался громадной шахматной доской, на которую мимо строя полицейских - в
белых касках, в белых перчатках, с автоматами наперевес - как раз выводили
закованного в наручники малорослого скандинава, за ним - с саблей наголо -
следовал полицейский в чине капитана; скандинав встал к бетонной стене
напротив шеренги полицейских; офицер двинулся назад к шеренге, остановился
сбоку от нее, взмахнул саблей, как бы салютуя; казалось, разыгрывается сцена
из какой-то дешевой оперетки; теперь сквозь шеренгу протиснулся откуда-то
возникший толстенный шеф полиции, что только усилило эффект опереточности,
тяжело проковылял, обливаясь потом, к почти карликового роста мужчине, чье
лицо было искажено гримасой ухмылки, сунул ему в рот сигарету, щелкнул
зажигалкой, проковылял обратно, исчезнув из поля зрения тех, кто стоял
наверху за смотровыми оконцами; камера стрекотала; оператор как-то все же
ухитрялся снимать происходящее, внизу дымил сигаретой похожий почти на
карлика скандинав, полицейские, откинув автоматы, на стволах которых
виднелись какие-то наросты, вероятно глушители, ждали, ждали, ждали, офицер
опять опустил саблю, скандинав курил - казалось, курению его не будет конца,
полицейские стали проявлять признаки нетерпения, офицер опять рванул саблю
вверх, полицейские заново прицелились, глухой треск, скандинав схватился
скованными руками за сигарету, уронил ее, наступил на нее ногой, повалился
наземь, полицейские уже опустили автоматы, он же лежал недвижно на земле, и
из него лилась кровь, кровью словно исходило все тело, она стекала к
середине двора, где находилась отводная решетка, и следователь, отойдя от
своего оконца, заявил, что скандинав сознался, ен-де и есть убийца, к
сожалению, начальник полиции проявил чрезмерную торопливость, досадно и
жаль, конечно, но возмущение в стране - ну да, - и тем же путем обратно,
узеньким коридором, через железную дверь, вновь коридорами, но теперь
почему-то уже другими, по лестницам вверх и вниз, наконец в кинопроекционный
зал, где уже сидел, заполонив собою кресло, начальник полиции, -
барственный, с потеющим запрысканным одеколоном животом, возбужденный
казнью, покуривающий сигарету, вроде той, какой угостил карлика-скандинава,
в признание которого не верили ни Ф., ни кто-либо из группы, вероятно, и сам
следователь, тактично примолкнувший после очередного своего "ну да": на
экране общий вид Аль-Хакима, автомобили, телевизионщики, полицейские, четыре
мотоциклиста, прибытие Ф. с киногруппой, оператор, наставляющий глупо
улыбающегося ассистента, звукооператор, колдующий над своей аппаратурой,
проблесками - куски пустыни, полицейский верхом на верблюде, джип, за рулем
шофер в тюрбане, наконец Ф., пристально куда-то глядящая, только не туда,
куда она действительно тогда смотрела, - на подобные мумиям фигурки у
подножия Аль-Хакима, на те залепленные мухами человекоподобные существа,
наполовину засыпанные песком, их и в помине не было, только все те же
полицейские, потом занятие по военной подготовке, отдых в казарме,
спортивное мероприятие, спальня, группа солдат дружно чистят зубы, принимают
душ, всеобщее веселье, все это под неумолчные аплодисменты затянутого в
белый мундир Геринга, - фильм-де чудеснейший, он поздравляет с успехом,
когда же Ф. протестующе заявила, что этот материал не имеет ничего общего с
тем, который снимала она, - в деланном недоумении воскликнул - "неужто", и