Дюрренматт Фридрих. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями

комнаты, где провела эту ночь, но и несколькими часами раньше, собственно,
сразу, как только вышла из гостиницы, она чувствовала, да и раньше
догадывалась, что за ней кто-то наблюдает, хотя самого наблюдателя и не
видно, и когда солнечный диск опустился за крайнюю черту песчаной пустыни,
опустился с такой быстротой, точно рухнул небосвод, наступила темнота,
отчего мощная облачная стена в своих вершинных слоях казалась заполненной
горящим песком, и она вошла в гостиницу, в столовой под портретом маршала
уже стоял накрытый стол, а на нем расставлены блюда, в глубокой тарелке
баранина, приправленная красным соусом, и белый хлеб, еще красное вино,
старухи не видно; Ф. съела несколько маленьких кусочков баранины, выпила
чуточку вина, потом отправилась в номер, в котором некоторое время жила и
Тина фон Ламберт, вышла на балкон - ведь у нее было такое ощущение, будто в
течение всего обеда вроде бы слышался какой-то отдаленный грохот, облако
вроде бы опять отступило, вдали и над головой еще горели зимние звезды,
однако далеко на горизонте она увидела яркое сияние и какие-то всполохи,
похожие на молнию, но то была явно не молния, и все наполнил какой-то
грохот, источник которого находился где-то далеко-далеко, и вновь подступило
чувство, что из набегающей черноты кто-то наблюдает за ней, она вернулась в
комнату, уже в купальном халате, в котором обычно и засыпала, скованная
страхом, уставясь на ржавую ванну, она услышала гул подъезжающего
автомобиля, который, однако, не остановился, а проехал дальше, чуть погодя
подъехал еще один, остановился, потом раздался оклик, вероятно, некто вошел
в холл, прокричал, есть ли тут кто-нибудь, стал подниматься на второй этаж,
вновь прокричал "эй, люди", и когда Ф., набросив на плечи красное пальто
поверх халата, стала спускаться вниз, то внизу увидела молодого белокурого
мужчину, в голубых вельветовых брюках, в стеганой куртке и кроссовках; он
явно намеревался подняться ей навстречу, таращил на нее свои голубые глаза и
скороговоркой бормотал "слава богу, слава богу, слава богу", когда же она
спросила, за что, собственно, надо благодарить бога, он ринулся вверх по
лестнице, заключил ее в объятия, воскликнул, как-де за что, ведь она жива,
выпалив все это, он опять помчался, теперь уже вниз, преодолел одну
лестницу, потом другую, и когда Ф., следуя за ним, спустилась в холл, то
увидела, что блондин вносит туда чемоданы; это навело ее на мысль, что вот
он, наверно, и есть обещанный кинооператор, и она спросила, так ли это, на
что тот ответил - "он самый" и вытащил из салона "фольксвагена" в автобусном
варианте, как заметила она сквозь открытые парадные двери, кинокамеру,
потом, колдуя над ней, сказал, мол, можно использовать и ночью, снабжена
специальной оптикой, а ее репортажи, мол, приняты на "ура", это фантастика;
изумленная и настороженная его похвалой, она спросила, не пора ли ему
представиться, тот покраснел и пробормотал едва внятно: зовут Бьерн Ольсен,
и она спокойно может говорить с ним по-датски, что заставило Ф. невольно
вспомнить малорослого ухмыляющегося мужчину, вспомнить, как курил он
сигарету, стоя у стены, как наступил на окурок и рухнул подкошенный, и она
ответила, что не знает датского, и она не та, за кого он ее принимает,
блондин чуть было не уронил камеру и, топоча кроссовками об пол и крича -
нет, в это просто невозможно поверить, ведь на ней красное пальто на меху,
понес камеру и чемоданы назад в микроавтобус, уселся за руль и помчался
прочь, но не обратно, в М., а к горам, и когда она еще поднималась в свою
комнату, здание вдруг содрогнулось от взрыва, но, когда выбежала на балкон,
была уже полнейшая тишина, потухли и зарница, и яркий блистающий свет в
далекой песчаной пустыне, только звезды еще горели, да так грозно, что она
поспешила назад в комнату и задернула рваные бархатные шторы, при этом
взгляд ее упал на секретер, открытый и пустой, тогда только она заметила
плетеную корзину подле секретера, а в ней скомканный листок бумаги, который
она вынула, развернула и разгладила, на нем незнакомым ей почерком было
написано несколько строчек, вероятно, цитата, потому что в начале и конце
стояли кавычки, но, поскольку это был один из скандинавских языков, она ее
не поняла, с присущим ей от природы стремлением всякое начатое дело доводить
до конца, присела к секретеру и принялась с усердием переводить, при этом со
словами вроде "эдеркоп", "томт рум", "фодфесте", разумеется, пришлось
изрядно повозиться, часы пробили полночь, когда ей показалось, что ей-таки
удалось расшифровать цитату: "Что сулит мне будущее? Каким оно будет?
(фремтиген?) Я этого не знаю, не имею на этот счет никаких предчувствий.
Когда паук (эдеркоп) теряет точку опоры и падает вниз по собственной нити то
видит перед собой одну лишь пустоту (томт рум?) где, как ни силится, ни за
что не может зацепиться (фодфесте?). Нечто подобное происходит и со мной.
Когда-то выпустил нить, теперь, держась за нее, невольно бреду вперед, - в
нескончаемо пустое пространство (томт рум?). Эта жизнь абсурдна (багвенд) и
загадочна (редсмот?), она нестерпима".

14

В ранний час следующего утра она, кутаясь в красное пальто, спустилась
вниз, полная решимости отправиться сразу после завтрака к горам, ибо взрыв
после отъезда датчанина не давал покоя, цитата, представлявшая собой, быть
может, некое закодированное сообщение, усилила обеспокоенность, а на террасе
уже сидел, завтракая за столиком, весь в белом, хотя при черном галстуке, в
солнечных, тяжелой оправы очках, вместо привычных без оправы, шеф секретной
службы, который поднялся, пригласил Ф, садиться рядом, налил ей кофе,
предложил угоститься рогаликами, вроде бы специально для нее привезенными им
из европейской части М., выразил сочувствие по поводу убогости ее временного
крова и положил перед нею, когда она села, бульварную газету, на первой
странице которой в самом верху была помещена фотография Тины фон Ламберт,
сияющей, в объятиях своего сияющего же мужа, а ниже текст: сенсационное
возвращение сенсационно погребенной, супруга маститого психиатра, пребывая в
состоянии депрессии, укрывалась в мастерской умершего художника, паспорт и
красное пальто на меху у нее выкрали, что, вероятно, и привело к тому, что
за Тину фон Ламберт приняли ту женщину, что была убита неподалеку от
раскопок мавзолея Аль-Хакима, так что теперь неясно не только то, кто
совершил убийство, но и кем же на самом деле является сама убитая, - бледная
от негодования Ф. швырнула газету на стол, иго-то тут не сходится, шито
белыми нитками, уж больно банально все толкуется, в эту минуту она
чувствовала себя наивной девчонкой, завлеченной в безрассудную авантюру,
чувствовала себя такой опозоренной, что чуть было не разревелась, но
олимпийское спокойствие шефа секретной службы заставило взять себя в руки,
тем более что тот теперь пояснил, что именно хромает в этой версии - кража;
дело в том, что у Тины есть подруга, некая датская журналистка, Джитти
Серенсен, ей-то она и одолжила свой паспорт и красное пальто, только это и
помогло датчанке проникнуть в страну, информация эта заставила Ф.
призадуматься, покуда он наливал ей вторую чашку кофе, она спросила, откуда
это ему известно, и он объяснил, что лично допрашивал датскую журналистку,
она-де во всем призналась, а на вопрос, почему ее убили, ответил, дыша на
солнечные очки и затем протирая их, а вот этого-де он опять-таки не знает,
Джитти Серенсен была весьма энергичной дамой и многим напоминает ему саму
Ф., он не выяснил, какую цель преследовала та своим трюком с переодеванием,
но коль скоро начальник полиции позволил себя околпачивать, сам он решил,
что нет никакого резона вмешиваться, и отпустил ее вместе с позаимствованным
паспортом и красным пальто, теперь же, когда так трагически, так ужасно все
кончилось, весьма об этом сожалеет, откройся она ему тогда, этого не
случилось бы, скомканную записку в корзине для бумаг она, Ф., наверняка тоже
прочла, цитата взята из Кьеркегора, из "Или - Или", он привлекал
специалиста, тот сначала полагал, что это зашифрованное послание, теперь же
убежден, что это зов о помощи, он ведь опекал безудержно отчаянную датчанку
вплоть до этой гостиницы, потом потерял ее след, надеется, молодой человек с
обличьем германского витязя будет удачливей своей землячки, - если
позволительно употребить такое слово - вероятно, оба были посланы сюда одной
датской частной телекомпанией, известной своими сенсационными репортажами, и
если она Ф., отправится теперь в своем красном пальто на меху вроде бы под
чужой личиной, как первоначально намечала, в горы, а может, даже в пустыню,
он уже не сможет ей помочь, киногруппа, на которую он рассчитывал,
отказалась сотрудничать с ней, не может он теперь, к сожалению, выпустить из
страны и ее группу ведь Ф. вопреки его предупреждению, к несчастью,
наболтала много лишнего, эта ветхая гостиница - последнее место, которое еще
как-то можно контролировать, отсюда начинается ничейная территория пока что
разграниченная согласно международному праву, но как бы там ни было, готов
отвезти ее в город - в ответ Ф,, попросив сигарету и закурив от его
зажигалки, сказала, что она, несмотря ни на что, все-таки пойдет.

15

Покидая гостиницу, Ф. не обнаружила ничего такого, что
свидетельствовало бы о недавнем визите шефа секретной службы, как, впрочем,
и следов присутствия старухи, вообще создалось впечатление, что здание
абсолютно пусто, дверь под вывеской "гранд-отель "Маршал Лоти" беспрестанно
хлопала; с чемоданом в руке, с сумочкой через плечо, она двинулась по
бескрайней безлюдной равнине в ту сторону, куда скорей всего мог поехать
молодой датчанин, бессознательно, упорно, как бы по наитию, наперекор
всякому здравому смыслу, с таким ощущением, будто находится как бы в мире
старого бутафорского кино, продвигалась в направлении горного хребта, края
которого все еще были окутаны облачной ватой, и вспоминала свой разговор с
логиком Д., то, как, побуждает мая желанием хоть что-то предпринять, начать
действовать, лепила в своем воображении образ Тины фон Ламберт, теперь же,
когда выяснилось, что созданный ею образ просто-напросто химера, когда
обнаружилось, что бегство Тины объясняется банальным супружеским разладом,
когда стало очевидным, что трагедия постигла отнюдь не ее, а совсем другую
женщину, 0 существовании которой раньше даже не подозревала, но от которой
ей в наследство досталось пальто, то самое, что некогда носила Тина, Ф.,
казалось, что эта другая женщина, датская журналистка Джитти Сервисен, - это
она сама, наверно, в силу воздействия цитаты из Кьеркегора, более того - она
так же беспомощна, как тот падающий в пустоту паук, а дорога, которой она
теперь бредет, - пыльная, каменистая, нещадно палимая солнцем, чьи лучи
давно прорвали парящую под ним облачную преграду, повторяющая все
прихотливые изгибы склонов, стиснутая причудливой лепки скалами, - это
путеводная нить всей ее жизни; сколько себя помнила, она всегда действовала
вослед первому чувству, впервые за всю свою жизнь не смогла принять решение
мгновенно, когда Отто фон Ламберт пригласил ее вместе с группой к себе
домой, и все же она пошла тогда к нему и согласилась выполнить поручение, и
теперь вот вопреки собственной воле шагает этой дорогой и не может иначе - с
чемоданом в руке, как человек, пытающийся поймать попутку на дороге, по
которой не ездят машины, и вдруг... очутилась перед нагим телом Бьерна
Олсена, произошло это так внезапно, что она наступила на него ногой, он
лежал перед ней, все еще, казалось, смеющийся, как когда в первый и
последний раз видела она его в вестибюле у лестницы, запорошенный пылью, но
настолько сохранившийся, что похож скорей на статую, чем на труп,
вельветовые брюки, стеганка, кроссовки лежат вместе с фотоматериалами внутри
жестяных коробок, за малым исключением разбитых, искореженных, на них как
черные кишки свисают, извиваясь, кинопленки, а за этим хламом - микроавтобус
со вспученными, продранными боками, гротескная мешанина из стали, группа
искривленного, рваного металлолома - механические детали и узлы, колеса,
осколки битого стекла; зрелище привело Ф. в оцепенение, труп, кинопленки,
разметанные и разорванные чемоданы, предметы мужского туалета, кальсоны,
реявшие на надломленной антенне, словно знамя, - детали она стала различать
лишь после, чуть придя в себя, - изуродованный автобус, кусок руля, все еще
сжимаемый скрюченными пальцами кисти, оторванной от руки, все это она
видела, стоя перед трупом, и все же то, что она видела перед собой, казалось
нереальным, что-то мешало ей, заставляло воспринимать явь словно нечто
нереальное, - какой-то легкий шум, вдруг услышанный ею, но уже раздававшийся
и прежде, когда она наткнулась на труп, а когда она повернула голову в том
направлении, откуда исходил этот шум, этот тихий стрекот, то увидела
высокого, худого, расхристанной стати мужчину в белой, только очень
запачканной холщовой куртке, который снимал ее кинокамерой, кивнул ей,
продолжая снимать, потом, прихрамывая на одну ногу, медленно подошел, тяжело
переступил через труп, стал снимать его, стоя уже рядом с ней и так
расположив камеру, будто снимает она, Ф., не отрывая лица от камеры, сказал,
пусть наконец она поставит на землю свой дурацкий чемодан, отошел, хромая,
чуть в сторону, опять наставил на нее камеру, придвинулся чуть, когда она
отпрянула и срывающимся голосом крикнула, чтоб он шел прочь, так как ей
показалось, что мужчина пьян, - чего ему надо и кто он такой, тут он опустил
камеру, мол, зовут Полифем, а как на самом деле, давно забыл, да это и
неважно, равно как, впрочем, и то, что он не стал предлагать свои услуги,
когда секретная служба искала для нее операторскую группу, понятно почему,
если принять во внимание политическую ситуацию в стране, слишком велик риск,
что известно полиции, известно и секретной службе, а что известно секретной
службе, известно и армии, скрыть что-то от постороннего взгляда невозможно,
он предпочел следовать за ней тайно, ведь он знает, что именно она ищет, шеф
секретной службы рассказал об этом всем кинооператорам, их в стране хоть
пруд пруди, она поставила себе задачей разыскать убийцу датчанки и, если
удастся, изобличить, для чего и облачилась в красное пальто, прямо чудо
какое-то, позже он покажет ей пленки, на которых заснял ее, Ф., он-де снял
не только все, что связано с ее пребыванием в гранд-отеле "Маршал Лоти", как
именуется кирпичная развалюха, но еще и всю сцену обнаружения ею и покупки в
Старом городе пальто у слепого старика, кстати, наверняка снятую не им одним
- ведь ее расследованием интересуются многие, и теперь за ней наверняка
отовсюду наблюдают в телеобъективы, обеспечивающие видение даже в туман;
холодными струями водопада обрушивались на нее разъяснения из уст высокого,
расхристанного, вихлеватого мужчины, - из оправленного белой щетиной,
заставленного гнилыми зубами дупла на испитом, изборожденном морщинами лице
с мышиными колючими глазами, - из уст хромого мужчины в грязной,
промасленной холщовой куртке, который, широко расставив ноги над трупом, все
снимал и снимал Ф. теперь видеокамерой, когда же она спросила, чего ему, в
сущности, от нее нужно, ответил, обмена-де, а на вопрос, что ж имеет в виду,
уточнил: его всегда восхищали ее фильмы-портреты, ему очень, ну просто
очень-очень хочется создать ее собственный кинопортрет, датчанку, ну, эту
Сервисен, он уже снял, и поскольку судьба этой журналистки ее интересует,
предлагает в обмен на ее будущий кинопортрет, который он намерен создать,
уже заснятый им ролик о датчанке, ему, мол, не составит труда перевести с
видеокассеты на обычную пленку, Серенсен-де была близка к разгадке некой
тайны, ей, Ф., предоставляется счастливая возможность подхватить эстафету,
он готов вместе с ней прочесать пустыню, в которой была убита Серенсен,
никто из тех, кто за ней наблюдает, пока не отваживался выбраться туда, ему,
однако, она может довериться, в известных кругах он пользуется репутацией
самого, пожалуй, непугливого оператора, правда, он не считает возможным
уточнять, что это за круги, в коих он так известен, не считает нужным
показывать свои фильмы, в силу обстоятельств экономического и политического
характера, распространяться о которых в присутствии трупа молодого датчанина
он вовсе не намерен из морально-этических соображений, хотя, кстати,
датчанин пал жертвой именно этих обстоятельств

16

Не дожидаясь ответа, он, припадая на одну ногу, пошел назад к автобусу,
и если раньше она только заподозрила, что он пьян, то ныне была в том почти
уверена, когда же он зашел за автобус, поймала себя на мысли, что собирается
совершить еще одну ошибку, но ведь если выяснять, что произошло с датчанкой,
поневоле придется довериться мужчине, назвавшему себя Полифемом, даже если
ему, в общем-то, нельзя доверять, мужчине, за которым, вероятно, наблюдают
точно так ж:е, как наблюдают за ней, да и наблюдают-то за ней, может, потому
только, что наблюдают за ним; ей подумалось, что она вроде той пешки, чья
судьба всецело зависит от прихоти игрока, перешагнула, одолевая отвращение,
через труп и, обойдя разбитый микроавтобус, подошла к вездеходу, поставила
чемодан на платформу и села рядом с Полифемом, от которого - теперь это было
совершенно очевидно, сильно разило виски, тот велел пристегнуться, и не без
основания, ибо скорость, которую уже набрал вездеход, была поистине адской;
оставляя за собой огромный шлейф пыли, они неслись вдоль горного хребта, в
глубь парящей облачной стены, иногда так близко от края дороги, что
потревоженные колесами камни с грохотом летели в пропасть, потом дорога
запетляла невероятными изгибами и круто-круто пошла под откос, пьяный же
Полифем иные повороты вообще вроде как не замечал и гнал массивную машину по
прямой, и Ф., ногами упиравшаяся в передок днища, а спиной старавшаяся
прижиматься к спинке сиденья, чему помогал ременный пояс, по сути, почти не
разглядела хребта, мимо которого они неслись вниз, равно как и альпийского
луга, к которому вроде бы только что стремительно приблизились и по которому
затем мчались навстречу пустыне, вспугивая шакалов и кроликов, змей,
спасавшихся молниеносным бегством, и прочую живую тварь, ворвались в
каменистую пустыню, над которой нависали ухающие от птичьего гомона черные
облака, катили по ней, как ей показалось, не один час, позже птицы остались
позади, вездеход выскочил на солнечный простор, наконец, подняв тучу пыли,
резко остановился, едва не наскочив на как бы приглаженную груду щебня, -
вокруг, куда ни глянь, бескрайняя ровная гладь, ландшафт прямо марсианский в
своей фантастичности: такое впечатление создавалось, пожалуй, благодаря
свету, испускаемому этой ровной поверхностью, ведь все было покрыто какой-то
странной, где металлически ржавой, где скальной материей, а в нее словно
воткнуты, скорее забиты гигантские, искривленные металлические формы,
какие-то гнутые болванки и иглы, кои - поскольку поднятая пыль оседала
совсем уж медленно - Ф. как следует рассмотреть так и не удалось: вездеход
уже начал спуск; створы потолка соединились; очутились в подземном ангаре, и
на вопрос, где они, Полифем промычал нечто невразумительное; стальные двери
раздвинулись, и он, прихрамывая, провел ее длинной анфиладой чем-то
напоминающих подвалы, а чем-то мастерские художников помещений, двери
которых при его приближении автоматически раздвигались, а стены были сплошь
покрыты крохотными фотокадриками, - как это ни абсурдно прозвучит,
проявленные пленки будто специально разрезали на фрагменты; вперемежку со
стопками фотоальбомов, беспорядочно набросанными на стулья и столы, лежали
крупноформатные фотографии подбитых танков, а еще: кипы сплошь исписанных
листов бумаги, горы кинопленки, штативы с развешанными на них
фотопринадлежностями, а также корзинки, доверху наполненные пленочными
обрезками, далее, через фотолабораторию, мимо ящиков, забитых слайдами, в
вестибюль, в коридор, наконец, по-прежнему припадая на одну ногу и сильно
качаясь - так был пьян, - в комнату без окон, со стенами, завешанными сплошь
фотографиями, с кроватью стиля модерн и низеньким, того же стиля столиком:
гротескное помещение, к которому примыкали туалет и душевая, - "гостевой
апартамент", - едва ворочая языком, сообщил он, после чего, шатаясь,
двинулся в глубь коридора, и Ф., не без боязни шагнувшая внутрь комнаты,
заперла за собой дверь.

17

Прошло некоторое время, прежде чем она стала отдавать себе отчет, что с
той самой минуты, как очутилась в этом подземелье, ею владеет страх,
осознание чего избавило от искушения предпринять что-то сверхопрометчивое,
более того, подвигло совершить наиразумнейшее - отступить от двери, которая
никак не хотела открываться, и, превозмогая свой страх, лечь на кровать
стиля модерн и поразмышлять над тем, кто же этот Полифем, кинооператор с
такой кличкой, ведь раньше она о нем ничего не слышала, загадкой было и то,
каково первоначальное назначение этой станции - вероятно, на ее
строительство потрачены колоссальные средства, но кому это влетело в
копеечку и что означают гигантские руины вокруг станции, да и вообще что
здесь происходит и как истолковать странное предложение об обмене ее
кинопортрета на кинопортрет Джитти Серенсен, - мучимая этими вопросами, Ф.
наконец заснула, а когда вдруг очнулась, ей почудилось, будто стены только
что содрогались, а кровать словно бы пританцовывала, это пригрезилось во
сне, непроизвольно она принялась разглядывать фотографии, чем дольше
рассматривала, тем больший ужас охватывал, - ведь на них зафиксировано, как
взрывался Бьерн Ольсен, снято, вероятно, камерой, столь совершенной
технически, что просто трудно поверить, - если на первом кадре видны лишь
размытые контуры микроавтобуса, то на следующем появилось маленькое белое
пятнышко, от фото к фото все укрупнялось, автобус во всей серии снимков как
бы насквозь просматривался и вместе с тем постепенно, от кадра к кадру,
деформировался и разваливался, было также запечатлено, как Ольсена
подбрасывает вверх с сиденья, это, зафиксированное пофазно, воспринималось
тем более кошмарным, что подбрасываемый Ольсен словно бы насвистывает от
удовольствия, в то время как от его правой руки отделяется кисть, которую он
держит на руле; потрясенная этими жуткими сценами, она вскочила с постели и,
повинуясь инстинкту, подбежала к двери, та, к ее изумлению, открылась, Ф.,
радуясь, что выбралась из комнаты, все едино тюремной камеры, двинулась по
безлюдному коридору, тем не менее не могла отделаться от предчувствия, что
из станции не ускользнуть, остановилась, неясно, в какой части станции,
кто-то колотил по железной двери; двинулась на шум, двери раздвигались сами,
когда она вплотную подходила к ним, шла анфиладой уже знакомых помещений,
неторопливой походкой преодолевала коридор за коридором, минуя спальные
ниши, технические кабинеты, оснащенные приборами, назначение которых было ей
непонятно, станция, вероятно, строилась с расчетом на многочисленный
персонал, где-то они теперь, в Ф. с каждым новым шагом росло ощущение
опасности, одну ее, вероятно, оставили с умыслом, наверняка Полифем за ней
наблюдает, источник стука вроде бы приближался, даже показалось, что это
где-то рядом, но потом, пройдя некоторое расстояние, она поняла, что идет не
туда, вдруг в самом конце очередного коридора натолкнулась на железную дверь
с обыкновенным замком, в котором торчал ключ, но тут ее пронзила мысль, что
за дверью не кто иной, как Полифем, пьяный, ведь и исчез он как-то странно,
похоже, его обуяла какая-нибудь шальная идея, еще так пристально смотрел на
нее, а потом отвел глаза и долго игнорировал, похоже, ее присутствие, в
этаком состоянии вполне мог нечаянно запереть сам себя, если, скажем,
заартачился замок, потом запереть его мог и кто-нибудь третий, станция-то
огромная и, наверно, не так уж безлюдна, и почему это вдруг автоматически
открывались все двери, стук и толчки не прекращались, прокричала - "Полифем,
Полифем", в ответ лишь толчки и удары, но, может, тому, кто за дверью,
просто не слышно, что она кричит может, все-таки никакого умысла нету,
может, за ней никто не наблюдает, может, она свободна, и побежала в ту
сторону, где должна бы находиться ее комната, никак не могла отыскать,
вконец заплутав попала в какую-то комнату, вроде бы свою, но нет, только
показалось, в конце концов нашла-таки свою, перекинула через плечо сумочку,
чуть ли не бегом снова миновала длинную анфиладу, толчки и стук по-прежнему
слышны, наконец удалось найти двери ангара, Ф. юркнула внутрь, вездеход
стоял наготове, она уселась в водительское кресло, внимательно осмотрев
пульт управления, обнаружила рядом с обычными для всех машин приборами две
кнопки со стрелками: на одной - стрелка вверх, на другой - вниз, нажала на
кнопку со стрелкой вверх, потолок раздвинулся, вездеход вытолкнуло наверх,
она очутилась на воле, над головой небо, в небе руины, торчащие как
наконечники пик, длинные тени от них, появившиеся вследствие яркой вспышки,
через мгновение погасшей, резкий рывок, земля как бы опрокинулась, красная