Дюрренматт Фридрих. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями

сам сразу же развеял свое недоумение: неудивительно, мол, если учесть фактор
неимоверного зноя пустыни, но как бы там ни было, преступление, слава богу,
раскрыто, убийца казнен; сам он желает ей счастливого возвращения на родину;
после чего произнес благосклонное: "Всех благ тебе, дитя мое!" - и покинул
зал.

10

У выхода поджидал старый знакомец - полицейский в тюрбане, насмешливо
улыбавшийся им из своего джипа, а просторную площадь за его спиной, с их
стороны ограниченную фасадом здания министерства, с противоположной же -
большой мечетью, заполняли туристы, осаждаемые детишками в надежде
заполучить монету-другую, облаиваемые транслируемой через громкоговоритель
проповедью, которая произносилась внутри мечети, оглушаемые гудками такси и
туристских автобусов, которые с трудом пробивались сквозь многоязычные
людские дебри снимающих на кинопленку и просто фотографирующих друг друга
отпускников-путешественников, сквозь невообразимое столпотворение: все это
резко контрастировало с тем, что произошло во внутреннем дворике
белостенного архитектурного ансамбля министерства, одна действительность -
по-туристски банальная, как бы наложилась на другую - жуткую,
фантасмагорическую, когда же вдобавок ко всему Ф. вдруг услышала французскую
речь из уст полицейского в тюрбане, который накануне по-французски и слова
не мог вымолвить, нервы у нее не выдержали: она отделилась от своей группы -
хотелось побыть наедине, терзали угрызения совести, не удавалось отделаться
от навязчивого чувства, что и она виновна в смерти малорослого скандинава,
казнь была совершена единственно с целью не допустить дальнейшего
расследования, вновь и вновь перед ее глазами возникали одни и те же
видения: морщинистое лицо, сигарета, торчащая из крепко сжатого рта, сплошь
залепленные мухами черные фигуры у древних стен мавзолея Аль-Хакима, - такое
ощущение, будто она во власти некоего кошмарного сна, тот овладел ею, стоило
ступить на землю этой страны, и, вероятно, никогда теперь не кончится, а еще
терзала мысль о том, что первый раз за всю свою профессиональную карьеру она
терпит настоящее фиаско, ведь продолжение расследования, если бы на таковое
сейчас решиться, сопряжено со смертельным риском не только для нее самой, но
и для всех ее сотрудников, начальник полиции лютая бестия, от него жди любой
мерзости, смерть Тины фон Ламберт связана с какой-то тайной, явно лживое
словоблудие следователя - неуклюжая попытка что-то скрыть от общественности,
но что именно, не поймешь, и она опять стала укорять себя: ведь кто-то
наверняка все-таки вышел тогда из мастерской, пока она рассматривала портрет
женщины в красном пальто, при воспоминании о которой сейчас подумалось, что
сходство с нею больше, чем ей в тот, первый раз почудилось, и кто прятался
там, мужчина ли, женщина ли, может, темнил режиссер, для кого была
поставлена кровать, мельком замеченная ею, когда на мгновение приоткрылась
портьера, даже этого не удосужилась она выяснить, и вот, все еще охваченная
яростью на себя за такую безалаберность, влекомая волной разящих потом
туристов, она очутилась в Старом городе, о чем догадалась по тому, как тяжко
вдруг стало дышать, - из-за тяжелого неотступного запаха, которым, казалось,
пропитано все вокруг, причем не какого-то специфического, а как бы
суммарного, составленного из запахов всех пряностей вкупе, вобравшего в себя
также запах крови и вонь экскрементов, благоухание кофе, аромат меда и душок
пота, она петляла по темным кривым улочкам, беспрестанно освещаемая яркими
блицами, так как не было такой секунды, чтобы кто-то из толпы не
фотографировал ее, - мимо составленных горкой медных котлов и подносов, мимо
глиняных горшков, мимо ковров, мимо разложенных на обозрение украшений, мимо
радиоприемников, коробок с телевизорами, чемоданов, мимо лотков с рыбой,
мимо лотков с мясом, мимо лотков с зеленью, овощами, фруктами, -
продвигалась так сквозь въедливую атмосферу, пронизанную ароматами и вонями,
покуда вдруг не наткнулась на что-то очень мягкое, как мех, она
остановилась, людской поток продолжал пульсировать в обоих направлениях -
одни обгоняли ее, другие проталкивались навстречу, все. как она
обескураженно отметила про себя, местные жители, ни одного туриста, над
головой у нее на проволочных вешалках болтались ярчайших, режущих глаз
расцветок женские юбки, скроенные по давним модам и потому производившие
особенно гротескное впечатление, а то нечто мягкое, нечаянно задетое ею,
оказалось красным пальто на меху, и, едва осознав, что именно видит перед
собой, Ф. прониклась твердой уверенностью, что это пальто Тины фон Ламберт,
оно будто притягивает к себе, словно бы обладает неким магическим свойством,
отчего не сразу, а только после тягостного колебания Ф. вошла внутрь лавки,
перед которой были развешаны платья, собственно говоря, то, куда она попала,
больше походило на большую конуру; Ф. довольно долго привыкала к темноте, и
вот наконец увидела перед собой убеленного сединами старика, заговорила с
ним, тот никак не отреагировал, тогда она схватила его за руку и насильно
вывела наружу, под сень тех юбок, ничуть не обращая внимания на успевших
сбежаться сюда детей, которые, тараща глаза, разглядывали Ф., стащившую
красное пальто с вешалки в решительном порыве во что бы то ни стало
выторговать его и теперь только заметившую, что старик, чье тело было
прикрыто одной лишь - когда-то белой, а теперь черной от грязи - длиннополой
хламидой с пятном засохшей крови на груди, наполовину как бы зашторенной
жидкой бородой, а лицо с бело-желтыми глазами без зрачков похоже на
застывшую маску, - незряч, более того - вероятно, глух, она взяла его за
ладонь, провела ею по меху, он молчал, дети по-прежнему глазели, стали
останавливаться прохожие в желании узнать, что значит этот затор, старик все
еще безмолвствовал, Ф. опустила руку в свою сумочку, которую она всегда
носила с собой и в которой при всей ее беззаботности всегда лежали паспорт,
предметы дамского туалета, украшения и деньги, вложила в ладонь слепцу
банкноты, надела на себя пальто и двинулась прочь сквозь толпу,
сопровождаемая малочисленной стайкой ребятишек, что-то лопотавших, что-то
вроде бы объяснявших ей, через некоторое время выбралась из Старого города,
как это ей удалось, она не знала, как не знала и того, где теперь находится,
поймав такси доехала до своей гостиницы, в холле которой, скучая в креслах,
ее ждала группа, все в изумлении уставились на внезапно возникшую перед ними
Ф. в красном пальто на меху, которая перво-наперво попросила у
звукооператора сигарету, после чего заявила, что красное пальто,
обнаруженное ею в Старом городе, принадлежит Тине фон Ламберт, именно в нем
та отправилась в пустыню, и сколь, может, ни нелепо это прозвучит, она
теперь не улетит отсюда до тех пор, пока не вызнает всю правду о той смерти.

11

Разумно ли это, спросил звукооператор, ассистент смущенно улыбнулся, а
кинооператор поднялся и заявил, что больше не участвует в бессмысленной
затее, ведь только Ф. покинула их, нагрянула полиция и конфисковала отснятый
в министерстве материал, а к тому времени, когда пришли в гостиницу, портье
уже заказал места на обратный рейс и такси на завтрашнее утро, если
позволительно считать утром ночной еще час, и он рад возможности покинуть
эту проклятую страну, где мужчин, прежде чем привести на расспросы,
подвергали пыткам, оттого-то они и были такие беззубые, а уж этот расстрел
гнома, после у себя в номере он, оператор, блевал потом целый час, вообще
одни кретины могут вмешиваться в политику этой страны, его наихудшие
ожидания подтвердились, настоящее дознание здесь не только бессмысленно, но
и опасно для жизни, хотя это вовсе не остановило бы его, будь хоть малейший
шанс осуществить ее замысел, и, откинувшись в кресле, прибавил: откровенно
говоря, вся идея слишком уж невнятна, даже противоречива, мол, он советует
Ф. отказаться от замысла, ну, разыскала красное пальто, оно, конечно,
хорошо, но поди докажи его принадлежность именно фрау Ламберт, на что Ф. с
раздражением заявила, что не имеет привычки отказываться от единожды
принятого решения, когда же звукооператор, превыше всего на свете ценивший
покой, выразил сомнение в целесообразности такого упорствования и предложил
все же присоединиться к ним - ведь бывают факты, которые по своей природе не
поддаются раскрытию, то она встала и, ни с кем не прощаясь, направилась в
свой номер, открыла дверь, застыла на пороге: в кресле под настольной лампой
сидел ухоженный красавец следователь, молча рассматривал ее, тоже молчавшую
и, в свою очередь, не отводившую глаз, потом жестом указал на второе кресло,
куда Ф. беспрекословно опустилась, ибо мягкость и сентиментальность, ей
показалось, сменились в красавце жесткостью и решительностью, да и речь его,
прежде туманная и витиеватая, теперь, когда он прервал наконец молчание и
поздравил ее с находкой пальто Тины фон Ламберт, стала сухой, деловитой, а
местами даже насмешливой, как речь мужчины, хвастающего тем, что ему кого-то
там удалось облапошить, вот почему она лишь молча кивнула ему, когда он
сообщил, что пришел поблагодарить ее за созданный фильм, тот выше всяких
похвал, черные святые и казнь скандинава чудесным образом работают на его
цели, когда же она спросила, с чем он, собственно, действительно пришел, он
спокойно отвечал: позволил, мол, себе между прочим распорядиться, чтобы в
холодильнике вместе с обычными для здешних краев фруктовыми соками,
лимонадами и минеральной водой поставили бутылку "Шабли", а у холодильника
стоит бутылка виски, и когда она сказала, что предпочитает виски,
воскликнул, что так он и предполагал, есть и орехи, затем встал, повозился у
холодильника, вернулся с двумя рюмками виски, со льдом и орехами, сообщил,
что является главой секретной службы этой страны и потому в курсе всех ее
привычек, пусть уж она извинит его за болтовню в министерстве, ведь у
начальника полиции повсюду свои осведомители, сам он, впрочем, тоже в любой
момент может у себя слушать то, что прослушивается начальником полиции,
затем коротко проинформировал о намерении начальника полиции узурпировать
власть в стране, изменить внешнеполитический курс, списать убийство Тины фон
Ламберт на счет какой-нибудь иностранной разведки, чем и объясняется казнь
скандинава, но начальник полиции не знает, что сцена казни заснята на
пленку, как не знает и того, что за ним наблюдает глава секретной службы, в
сущности, кто именно возглавляет у них в стране секретную службу, начальнику
полиции даже неизвестно, ему важно прослыть сильной личностью, вроде бы
обладающей безраздельной властью над вверенной ему полицией, чтобы опереться
на нее при захвате власти, для него же, главы секретной службы, важно
разоблачить начальника полиции, показать, как коррумпировал тот всю полицию,
да и власть его непрочна, зыбка и вот-вот ускользнет из рук, в первую
голову, однако, важно с помощью расследования убийства Тины фон Ламберт
показать несостоятельность этого начальника документированно, для чего и
приняты им сейчас все возможные меры, чтобы ей удалось продвинуться в
расследовании, правда, с новой съемочной группой, которую он предоставит в
ее распоряжение, да-да, начальнику полиции не следует давать повод для
подозрений, поэтому прежняя ее группа улетает, он, глава секретной службы,
все проанализировал, все предусмотрел, кого нужно проинструктировал,
персонал гостиницы выполняет его поручение, одна его хорошая знакомая
любезно согласилась исполнить пока ее роль - прошу, и он открыл дверь, и в
комнату вошла молодая женщина в джинсовом костюме, в наброшенном на плечи
красном пальто на меху, точно такого же покроя, что и пальто Тины фон
Ламберт; обстоятельство это насторожило Ф., поэтому она спросила, не следует
ли просьбу о продолжении расследования обстоятельств, связанных с трагедией
несчастной Тины фон Ламберт, воспринимать практически как приказ, и он
ответил: за поручение фон Ламберта она ведь взялась по собственной воле, он
же, глава секретной службы, считает своим долгом помогать в этом деле, затем
прибавил, что распорядится переправить ее в надежное место, опасаться
нечего, с настоящей минуты она ведь находится под его защитой, тем не менее
будет полезно, если она возьмет на себя труд проинформировать свою группу,
причем лишь в необходимых пределах - это в ее же интересах, и на этом
распрощался, вышел из номера вместе с молодой женщиной; настолько похожей на
Ф., что издали их вполне примешь друг за друга.

12

Кинооператор улегся было спать, но тут позвонила Ф., и он, облачась в
ночной халат, явился к ней, уже упаковывавшей свой чемодан, и безмолвно
выслушал ее, причем она ничего не стала скрывать, даже настоятельный совет
шефа секретной службы сообщить группе только необходимый минимум сведений;
прежде чем она закончила, он налил себе виски, пить же почему-то не стал,
задумался, наконец сказал, что Ф. угодила в ловушку, красное пальто Тины фон
Ламберт, пожалуй, попало в Старый город к слепому торговцу отнюдь не
случайно, пальто - наживка, таких пальто единицы, а может, и вовсе одно, и
появление женщины в точно таком же указывает на то, что все заранее
спланировано, налицо тонкий расчет: Ф. пойдет в Старый город, красное
пальто, висящее рядом с дешевыми платьями, невольно привлечет ее внимание, и
притом, чтобы изготовить дубликат для женщины-двойника, требуется время,
совершенно очевидно - шеф секретной службы хочет обезвредить начальника
полиции, непонятно вот, какую роль он приготовил Ф., к чему столько
ухищрений, за этим кроется что-то еще, Тина фон Ламберт приезжала сюда не
просто из каприза, а с совершенно определенной целью, и та цель как-то
связана с ее гибелью, он хорошо помнит книгу фон Ламберта о терроризме,
арабским борцам сопротивления уделено там две страницы; Ламберт против того,
чтобы их называли террористами, утверждает, правда, тут же, что преступления
способны совершать не только террористы, Освенцим, например, порожден был не
террористами, а службистами, так что, пожалуй, книга не могла быть причиной
убийства Тины фон Ламберт, и еще: шеф разведки скрывает от нее какую-то
существенную информацию, она-де клюнула на его наживку, и покамест с крючка
ей не сорваться, и потом: напрасно она столь неосмотрительно посвятила его,
кинооператора, во все детали, вообще он будет очень удивлен, если шеф
секретной службы позволит улететь остальной группе, так что пусть она
пожелает им удачи, затем и он пожелал ей удачи, обнял ее и пошел к себе в
номер, так и не притронувшись к налитому виски, а это для него было внове, и
Ф. охватило вдруг предчувствие, что она его уже никогда не увидит; вновь
подумала она о мастерской художника, уверенная теперь, что те шаги за спиной
были шагами женщины, в приступе ярости опустошила рюмку виски и продолжила
укладываться, замкнула наконец чемодан, и явившийся посыльный, вид которого
никак не соответствовал его служебному рангу, подхватил чемодан и через
черный ход гостиницы вывел ее - в красном пальто, наброшенном на плечи
поверх джинсового костюма, - на улицу, где опеку над ней взяли на себя
поджидавшие двое мужчин в бурнусах, усадили ее в "лендровер" и, промчав по
городу, по автостраде, по пыльной дороге через фантастически жуткий,
насколько она могла разглядеть в безлунной ночи, перевал, мимо заснеженных
равнин и черных отвалов, вверх-вниз по ущельям, доставили к подножию гор, к
какой-то неопределенно блестящей в рассветных лучах каменной кладке,
собственно, как оказалось, когда они вышли из "лендровера", фасадной стене
ветхого двухэтажного строения, над беспрерывно хлопавшей на леденящем ветру
парадной дверью которого значилась надпись "гранд-отель "Маршал Лоти",
здесь-то, поднявшись вместе с ней на второй этаж, поскольку на первом,
скудно освещенном обыкновенной лампочкой, на оклики никто не объявился, один
из сопровождающих назначил ей комнату, резким тычком отворив дверь, втолкнув
Ф. внутрь и поставив чемодан на паркетный пол номера, после чего она,
ошеломленная грубым обращением, услышала, как он прогромыхал вниз по
лестнице, как спустя короткое время загудел отъезжающий - наверно, обратно в
М. - "лендровер", с опаской осмотрела номер: с потолка свисает
электролампочка, вроде той, что на первом этаже, в ванной есть душ, но не
действующий, обои изорваны, клочьями свисают со стен, шаткий стул и
раскладушка - застеленная, правда, свежим бельем, - вот вся мебель; внизу
беспрестанно, точно заводная, хлопает дверь, и стук ее Ф. слышала даже во
сне.

13

Был уже полдень, когда проснувшись - оттого, может, что перестала
хлопать дверь, - в окно, такое грязное, что дневной свет едва-едва
пробивался внутрь, она увидела покрытое густым мелким кустарником и
изрезанное ущельями каменистое плато, за ним круто возвышается обрывистый
горный хребет, в чьих трещинах плутает облако, обнимающее собой вершину и,
казалось, исходящее паром на солнечном свету; пейзаж нагонял такую жуть, что
она невольно спросила себя: кому и для чего понадобилось когда-то построить
тут "гранд-отель", куда ее привезли и где, вероятно, давно уже никто не
останавливается, и в каких целях используется гостиница теперь; спускаясь
вниз по лестнице, в красном пальто на меху - ведь было ужасно холодно, она
никого не встретила и громко спросила, есть ли тут кто живой, - в холле,
лучше сказать, убогой комнате, было пусто, на кухне тоже, но вот совершенно
внезапно из бокового проема вышмыгнула и, точно остолбенев, замерла в проеме
двери старуха, - с растерянным видом уставилась на Ф., наконец по-французски
выдавила из себя - "ваше пальто, ваше пальто", при этом вся дрожала и
показывала на красное пальто, снова и снова повторяла "ваше пальто, ваше
пальто", снова и снова, настолько, вероятно, обескураженная и ошеломленная,
что стоило Ф. сделать несколько шагов в ее направлении, как старуха
стремительно шмыгнула туда, откуда так внезапно вынырнула, - в соседнее
помещение, когда-то, похоже, служившее столовой, и, огражденная обеденным
столом и несколькими старенькими стульями, ждала, прижавшись спиной к стене,
приближения Ф., та же, чтобы успокоить старуху, теперь уже не пыталась
подойти к ней, а остановилась посреди этой унылой комнатки, единственным
украшением которой был большой, вставленный в раму, сильно пожухший портрет
какого-то французского генерала - наверно, маршала Лоти, и по-французски
спросила, можно ли здесь позавтракать, на что старуха часто-часто закивала
головой, двинулась к Ф., взяла ее за руку и вывела на террасу, где у боковой
стены под оранжевым рваным навесом стоял уже накрытый деревянный столик;
завтрак оказался приготовлен, старуха внесла его, едва Ф. успела сесть; если
из ее номера можно было наблюдать лишь беспорядочную чересполосицу ущелий,
кустарника и камней и горный хребет позади, то теперь Ф. видела перед собой
еще зеленый, полого сбегающий вниз холм, от которого начиналась целая череда
холмов, таких же пологих, но все убывающих высотою, что в целом напоминало
картину морского прибоя, наконец далеко-далеко внизу блестела
бело-желтоватым отсветом неохватная песчаная пустыня, у самой линии
горизонта Ф. вроде бы разглядела какое-то черное пятно, наверно, стены
мавзолея Аль-Хакима; дул прохладный ветер, и Ф. рада была прятаться в
пальто, на которое то и дело искоса посматривала старуха, даже провела по
нему ладонью - робко, чуть ли не ласково, - ни на секунду не отходила от
завтракающей, словно ей было велено охранять Ф., но вздрогнула, когда та
неожиданно спросила, знакома ли она с фрау фон Ламберт, вопрос, похоже,
привел старуху опять в смятение, так как она принялась раз за разом невнятно
повторять "Тина, Тина" и снова - "Тина, Тина", показывая при этом на пальто,
потом спросила, не подруга ли Ф. Тине, и когда та сказала да, то, путаясь от
волнения, сообщила - насколько ф. могла понять ее сбивчивую речь, - что Тина
приехала сюда одна, взятым напрокат автомобилем, причем слово "одна" старуха
повторила много раз, и еще что-то невнятное пробормотала про этот
автомобиль; Тина, мол, сняла комнату на три месяца и изъездила все плато,
добралась даже до песчаной пустыни, а потом и до черного камня, - наверно,
имелся в виду древний мавзолей, - но однажды почему-то не вернулась, правда,
она, старуха, знает, мол, но что именно старуха знает, было непонятно, и как
Ф. ни старалась вникнуть в смысл того, что пыталась объяснить старуха на
своем сбивчивом, неразборчивом, ломаном жаргоне, все попытки ни к чему не
привели, к тому же старуха вдруг умолкла, насупилась, словно что-то
заподозрив, опять уставилась на красное пальто, при этом Ф. почувствовала,
что старуху прямо-таки подмывает о чем-то спросить, но та никак не
осмелится, тогда Ф. решительно и не особенно щадя ее нервы заявила, что Тина
никогда не вернется, она погибла; сначала старуха восприняла сообщение как
бы с безразличием, будто не поняла, но вдруг стала кривить губы, скалиться и
как бы украдкой подхихикивать, от отчаяния, как наконец догадалась Ф., и,
ухватив старуху за плечи и тряся ее, она потребовала провести ее в комнату,
где жила Тина, в ответ старуха что-то пробормотала, не очень разборчивое,
так как опять подхихикнула, тем не менее прозвучавшее вроде бы как "на самом
верху", а потом, когда Ф. уже взбегала по лестнице, разрыдалась, что, по
правде говоря, уже не беспокоило Ф., ведь на втором этаже она отыскала
комнату, в которой, вероятно, жила Тина фон Ламберт, комната была лучше той,
в какой ночевала Ф., - с приметами некоторого комфорта, столь нехарактерного
для гостиницы и изумившего Ф., когда она ее внимательно осмотрела: широкая
кровать, застеленная старым тканым одеялом неопределенного цвета, камин,
похоже еще не знавший огня, на нем несколько томиков Жюля Верна, над ним -
очередной пожелтелый портрет маршала Лоти, старинный секретер, ванная
комнатка отделанная изразцами, но лишь кое-где целыми, ванна в пятнах
ржавчины, бархатные шторы, застиранные, балкон, откуда открывался вид на
песчаную пустыню вдали, едва ступив на него, она заметила, как что-то
юркнуло за низенькую каменную кладку, расположенную метрах в ста от
гостиницы, в направлении пустыни, она стала ждать, и тогда это что-то
обнаружило себя - голова мужчины, который разглядывал ее в бинокль, отчего
ей невольно вспомнилось дважды подчеркнутое Тиной предложение "я - объект
наблюдения", и когда она отступила в комнату, там уже объявилась старуха, с
чемоданом, купальным халатом и сумочкой Ф., как будто так было условлено,
принесла она и постельное белье, тогда Ф. раздраженно спросила, есть ли тут
где телефон, старуха махнула рукой вниз, и в темном коридоре первого этажа,
рядом с кухней, Ф. обнаружила телефон, решила позвонить логику Д., хотя и
уверенная, что связи не будет, но попытка не пытка, и, внутренне
настроившись на чудо, сняла с вилки старенького аппарата трубку, та
безмолвствовала; похоже, шеф секретной службу загодя позаботился об этой
мере предосторожности, как позаботился и о том, чтобы ее доставили сюда, где
в течение некоторого времени жила и Тина, но внезапно ей пришла в голову
мысль, что нельзя доверять его толкованию событий, прежде всего потому, что,
как ни напрягай воображение, не могла представить себе нечто, в поисках чего
Тина стала бы, как рассказала старуха, колесить по всей пустыне; сидя на
полу перед открытой балконной дверью и после, лежа в постели и вперив глаза
в потолок, она пыталась умозрительным путем воссоздать жизненный путь Тины
фон Ламберт, при этом вновь руководствовалась единственно надежным
источником - дневником Тины, и пробовала проиграть все вероятные повороты
событий, чтобы добраться до очевидного финала, - до растерзанного шакалами
трупа Тины у стен мавзолея Аль-Хакима, но всякий раз не находилось
логического обоснования версии фон Ламберта, по которой уход из дому был, по
его выражению, внезапнейшим бегством, ведь сюда она прибыла не как беглянка,
а как человек, преследующий некую совершенно определенную цель, в своем
поведении она походила на профессиональную журналистку, пытающуюся разгадать
какую-то тайну, Тина, однако, журналисткой не была, можно бы выдвинуть
любовную версию, но на вероятность какой-нибудь амурной истории ни намека;
гак и не найдя положительного решения, Ф. чуть погодя вышла из гостиницы;
облако на перевале увеличилось в объеме и вроде бы придвинулось; она шагала
по дороге, которой ее везли сюда, добралась до каменистой равнины, оказалась
на распутье, выбрала то направление, которое по прошествии получаса, в свою
очередь, кончилось распутьем, она повернула назад, долго стояла перед
одинокой, бессмысленной в своем существовании гостиницей - с ее парадной
дверью, которая опять неумолчно хлопала, табличкой сверху - "гранд-отель
"Маршал Лоти", - а еще выше - черным прямоугольником окна, единственного в
этой стене здания, когда-то, очевидно, белого, теперь же серого цвета во
всем его оттеночном многообразии, окна, которое играло всеми цветами
спектра, - словно в седую незапамятную старину его облевали исполины, - и не
только в те минуты, когда стояла там и смотрела на гостиницу и на окно