Дюрренматт Фридрих. Поручение, или О наблюдении за наблюдающим за наблюдателями

полоса света на горизонте начала утончаться, Ф. была в зеве исполинского
монстра, закрывшего свою пасть, и, наблюдая, как рождается ночь, как свет
превращается в тени, а тени во тьму, в которой вдруг загораются звезды, она
поняла, что воля и есть та самая, заранее уготованная ловушка, опустила
вездеход, потолок над ней сомкнулся, стука и ударов не слыхать, она
помчалась назад к себе в комнату и, бросившись ничком на кровать, услышала
вдруг: что-то взревело, мощнейший толчок, взрыв, и далеко и вместе с тем
совсем рядом, тряска, кровать и стол исполняли какой-то дикий танец, закрыла
глаза, как долго пролежала так, в обмороке или, может, в сознании, этого она
не знала, да и не хотела знать, когда ж открыла глаза, то увидела: перед нею
стоит Полифем.

18

Свой чемодан Полифем поставил возле ее кровати, был трезв и тщательно
выбрит, одет в чистый белый костюм и черную рубашку, половина, мол,
одиннадцатого, долго ее искал, ведь она не у себя в номере, наверно, ночью
ошиблась дверью, очевидно, натерпелась страху из-за землетрясения, ждет ее к
завтраку, и, припадая на одну ногу, он вышел, дверь за ним закрылась, она
встала с кушетки, служившей ей постелью, фотографии на стене показывали
разные стадии взрыва танка, зажатый в башне мужчина горел, превращался в
черную головешку, скрюченной свечкой тянулся к небу, она открыла чемодан,
разделась, приняла душ, надела свежее голубое джинсовое платье, открыла
дверь, опять стук и удары, потом тишина, она заблудилась, потом вышла на ряд
комнат, уже знакомых ей, в одной из них стол, не загруженный фотографиями и
бумагами, хлеб, на подносе ломтиками нарезанная консервированная солонина,
чай, кружка с водой, жестяная банка, стаканы, из коридора в комнату вошел
Полифем с пустой жестяной миской в руке, как будто ходил кормить какого-то
зверя, освободил один стул от фотоальбомов, потом второй, она села, он
перочинным ножом нарезал хлеб, пусть-де угощается, она налила себе чаю,
взяла ломоть хлеба, солонины, вдруг почувствовала, что проголодалась, он
насыпал в стакан белого порошка, залил водой, просит, мол, его извинить,
вчера-то был пьян, в последнее время увлекается, фу-ты, что за гадость это
молоко; никакое это было не землетрясение, сказала она, да, верно, не
землетрясение, согласился он, подлил в стакан воды, пора, пожалуй, объяснить
ей, в какую историю она, сама того не подозревая, впуталась, видимо, не
зная, что именно происходит в этой стране, продолжал он, и в нем проглянуло
что-то насмешливое, что-то суперменское, казалось, перед нею вовсе другой
человек, не тот, во всяком случае, с кем она впервые встретилась у
взорванного микроавтобуса, разумеется, о том, что между начальником полип и
шефом секретной службы идет ожесточенная борьба за власть, ей известно,
первый, само собой, готов на государственный переворот, второй пытается
помешать ему, однако тут замешаны еще и другие интересы - страна, куда она,
проявив, мягко выражаясь, легкомыслие, прилетела, живет не только за счет
притока туристов и вывоза сырья для текстильной промышленности - основную
прибыль обеспечивает казне война, которую страна ведет с соседним
государством за территории в необозримой песчаной пустыне, где встретишь
только москитов да нескольких завшивелых бедуинов, куда еще не дерзнул
проникнуть даже туризм, война эта не затухает уже лет десять, и назначение у
нее одно: возможность опробовать военную продукцию всех производящих оружие
стран; тут сражались не только французские, немецкие, английские,
итальянские, шведские израильские, швейцарские танки против русских и
чешских, но и русские против русских, американские против американских,
немецкие против немецких, швейцарские против швейцарских, в пустыне можно во
множестве обнаружить заброшенные поля танковых сражений, война подыскивает
для себя все новые и новые полигоны, закономерно, что из-за экспорта оружия,
за счет которого, разумеется, если оно конкурентоспособно, только и можно до
известной степени поддерживать стабильность рыночной конъюнктуры, то и дело
вспыхивают настоящие войны, вроде войны между Ираном и Ираком, к примеру,
нет нужды перечислять другие, там, конечно, тоже испытывается оружие в
боевой обстановке, но с изрядным запозданием, поэтому военная промышленность
тем активней заботится о ведении маленькой войны здесь, эта квазивойна давно
уже утратила свой политический смысл, инструкторы из индустриально развитых
стран обучают военному искусств преимущественно местных жителей, берберов,
мавров, арабов, иудеев, негров, - бедолаг, которые благо дар ей получают
определенные привилегии, в какой-то мере живут за счет ее, но теперь стало
неспокойно, фундаменталисты считают, эта война - воистину скотство Запада, с
чем нельзя не согласиться, а ведь есть еще и Варшавский пакт, шеф секретной
службы надеется добиться прекращения войны посредством международного
скандала, потому-то с такой радостью и ухватился за случай с Серенсен,
правительство тоже не прочь бы прекратить войну, да, не прочь бы, но
чувствует над собой занесенный дамоклов меч экономического разора, начальник
генерального штаба вооруженных сил как маятник, и Саудовская Аравия не
решила пока, на чьей она стороне, начальник полиции, подкупленный
производящими оружие странами, впрочем, поговаривают, обласканный и
израильтянами, да и иранцами тоже, намерен продолжать ее и стремится
свергнуть правительство, его поддерживают кинооператоры и фотографы, обычно
не имеющие работы, теперь же слетевшиеся сюда, точно мухи на мед, со всех
концов света, эта война воистину поит и кормит их, ведь смысл ее сводится к
тому, что за ней можно вести наблюдение, лишь так можно проверить оружие,
выявить слабости и недоработки в конструкции, совершенствовать, что же
касается его самого, - он рассмеялся, насыпал в стакан еще молочного
порошку, налил воды, тогда как она давно уже закончила свой завтрак, - что
ж, пожалуй, придется выложить ей еще кое-что, у каждого человека своя
история, у нее своя, у него своя, он не знает, с чего началась ее, да и не
интересуется, его же началась однажды в понедельник вечером в нью-йоркском
районе Бронкс, отец держал там небольшое фотоателье, снимал свадьбы я
всякого, кто желал запечатлеть себя на память, и вот как-то выставил в
витрине фото одного такого джентльмена, не подозревая, что делать этого ни в
коем случае не следует, на сей счет его потом, посредством автомата,
просветил некто из банды, так что отец, прошитый очередью, как сноп
повалился под прилавок прямо на него, готовившего, сидя на полу, свои
школьные задания, в тот понедельник вечером, ведь отец вбил себе в голову,
что обязан дать ему высшее образование, все отцы мечтают, чтобы их сыновья
поднялись повыше, он же, спустя несколько минут выкарабкавшись - поскольку
стрельба не возобновлялась - из-под отца, раз и навсегда решил, глядя на
порушенную стрельбой лавку что настоящее образование заключается в умении
завоевать себе место под солнцем, используя тех, кто под ним ходит, захватив
с собой лишь фотокамеру, целехонькую, в отличие от отца, опустился в
подпольный мир, карапузом, так сказать, на первых порах специализировался на
карманниках, полиция оплачивала его моментальные снимки весьма скудно и
редко кого из его клиентов арестовывала, поэтому никто его не беспокоил,
тогда он осмелел и переключился на взломщиков, фотооборудование отчасти
наворовал, отчасти смастерил сам, жил умом крысы, ведь чтоб фотографировать
взломщиков, нужно освоить мышление взломщика, они же ребята хитрющие и
обожают темноту, некоторые, будучи ослепленными его вспышкой, срывались с
фасада, ему и по сей час жаль их, полиция, однако, по-прежнему скаредничала,
а бегать по газетным редакциям было опасно, это взбудоражило бы преступный
мир, а так ему ничто не угрожало, никто не подозревал, что этот неказистый
уличный мальчонка занимается такого рода ремеслом, поэтому он впал в манию
величия и переключился на убийц, совершенно не подумав, на что, собственно,
идет; полиция, правда, стал проявлять щедрость, убийцы один за другим
отправлялись кто за решетку, кто на электрический стул; иных, из соображений
безопасности, убирали их же работодатели, но вот однажды нечаянно случился
"прокол" в Центральном парке, его снимок испортил карьеру одному сенатору и
вызвал лавину скандалов вследствие чего полиция была вынуждена
проинформировать о его существовании следственную комиссию сената, та же,
науськиваемая ФБР, засветила его, никому не ведомого прежде фотосыщика,
действовавшего на свой страх и риск, когда газеты опубликовали его
фотографию, он вернулся в свое ателье, обнаружив, что оно находится в таком
же состоянии, в какое было приведено в день гибели отца, какое-то время он
еще держался на плаву, снабжая полицию фотографиями убийц, а убийц -
фотографиями сыщиков, но скоро за ним стали охотиться и убийцы, и сыщики, не
оставалось ничего иного, как бежать под надежное крылышко армии, ведь и она
нуждалась в фотографах, как штатных, так и внештатных, скрытно действующих;
сказать, однако, что теперь он чувствовал себя в полной безопасности,
значило бы сильно погрешить против истины, откинувшись в кресле и положив
ноги на стол, продолжал он, войны не пользуются популярностью, даже если
скромно именуются административными мерами, - возникает потребность в
обработке депутатов и сенаторов, дипломатов и журналистов, их убеждают, что
война, та или иная, необходима, если убедить не удается, их подкупают, если
они неподкупны, их шантажируют, материал, необходимый для шантажа, он
добывал в первостатейных борделях, куда имел свободный доступ, полученные
таким путем фотографии представляли собой настоящий динамит, он был вынужден
заниматься этим, ведь из армии в любой момент могли выпроводить домой, и,
прикидывая перспективы того, что может его там ожидать, он не артачился,
исправно тянул лямку, что позволило ему, как только возникла реальная угроза
вновь попасть под прицел недреманного ока сенатской следственной комиссии,
из сухопутных войск перевестись в авиацию, а позже, ибо взалкавшие мести
политики отличаются беспримерной настойчивостью, из авиации в военную
индустрию, где в едином клубке сопряжены интересы всех сильных мира сего,
так что у него появились все основания надеяться, что уж тут-то его никто не
тронет, что уж здесь-то он как у Христа за пазухой, вот так-то и занесло его
сюда, капитально тут обосновался, вечно гонимый всеми охотник, легендарная
фигура для лидеров всего профессионального цеха, которые вроде бы выбрали
его своим боссом кстати, за свою жизнь он не совершил поступка более
сумасбродного, чем решение принять на себя бремя этой миссии, ведь он
возглавил нелегальную организацию, которая располагала исчерпывающей
информацией обо всех видах оружия, как тех, что когда-то использовались, так
и тех, что используются сейчас, назначение организации можно определить и
так: она делает излишним шпионаж - если кого-то заинтересовали
характеристики вражеского танка или качества какой-то противотанковой пушки,
достаточно обратиться к нему, именно благодаря ему война и продолжается,
однако ввиду того, что власть его стала так велика, он опять привлек к себе
внимание администрации, та задалась целью уничтожить эту организацию, с ним
вошли в контакт, он-де слывет авторитетнейшим экспертом в своей сфере,
принуждать его, конечно, никто не будет, но все же некоторые сенаторы... что
ж, он согласился выполнить их задание, начнет изнутри разрушать организацию,
вряд ли война сколько-нибудь долго продлится, и нет ничего более
естественного, как то, что коллеги следят теперь за каждым его шагом,
наблюдают постоянно, неотступно, особенно если учесть - самую щекотливую
информацию он от них утаил и держит под спудом.

19

Минуту назад говорил, говорил, говорил и вот: умолк, она чувствовала,
ему надо было выговориться, и рассказал он ей нечто такое, что никому прежде
не рассказывал, вместе с тем какую-то толику своей жизни все же от нее
утаил, и толика эта как-то связана с тем, почему вдруг решил исповедаться
перед ней; он сидел, откинувшись в кресле, положив ноги на стол, и
сосредоточенно смотрел перед собой, в одну точку, казалось, чего-то ждет, и
снова ухающий удар, снова разрыв, с потолка сыплются ошметки штукатурки,
потом тишина, Ф. поинтересовалась, что это такое было - то самое, мол, из-за
чего никто сюда не рвется; прошел в лабораторию; сверху опустилась лестница;
они поднялись наверх и очутились в крохотном помещении с куполообразным
потолком, опоясанным понизу сплошным обручем состыкованных оконцев; она села
рядом с Полифемом и тут сообразила, что это вовсе не окна, а мониторы, на
одном экране она увидела, как садится солнце, приоткрывается поверхность
пустыни, появляется вездеход и она сама в нем, как сужается, сходя на нет,
красно-желтая полоска, наступает ночь, опускается вездеход, зажигаются
звезды, увидела, как нечто стремительно движется к ним, ослепительный свет,
монитор померк, теперь ускоренная съемка, то же самое в повторе, сообщил он,
молниеносно набежала ночь, молниеносно опустился вездеход, молниеносно
вспыхнули звезды, одна из них молниеносно укрупнилась, выросла до размера
кометы, раскаленное добела тело вонзилось в песок пустыни, разорвалось,
взметнуло ввысь каменные глыбы, как при вулканическом выбросе, затем только
ослепляющий глаза свет, дальше темнота - это вторая, первая чуть раньше
взорвалась ближе к нам, заметил Полифем, точность возрастает, и на вопрос
Ф., что же такое это было, ответил - де, межконтинентальная ракета, на одном
из мониторов показалась панорама пустыни, горы, город, пустыня приблизилась,
на экран легла паутина сетки, а вот и станция, где они, Ф. и он, находятся,
снимок сделан с одного из спутников, период обращения у него практически
совпадает с периодом обращения Земли, поэтому он всегда висит над ними;
Полифем включил еще один монитор, бросил реплику - от и до на автоматике,
опять пустыня, с левого края экрана маленький черный прямоугольник, святая
обитель Аль-Хакима, в правом верхнем углу город, с правого края экрана горы,
все то же облако, ослепительно белый ватный тампон, в самом центре экрана -
маленькая сфера с антеннами, первый спутник под наблюдением второго, чтобы
следить за тем, что наблюдается первым, и Полифем выключил мониторы,
проковылял к лестнице, спустился вниз не смущаясь ее присутствием, взял
немытой рукой ломтик солонины, сел, откинулся в кресле, водрузил ноги на
стол, заявил, что скоро появится следующая, принялся жевать, одновременно
поясняя, что в отличие от малой войны в пустыне, где проверялись самые
современные виды обычного вооружения для стратегической концепции обеих
сторон важно определить точность прицеливания континентальных ракет и ракет
наземного базирования, а также функциональную действенность систем оружия,
используемых в качестве носителей атомных и водородных бомб, это-де, с одной
стороны, вроде бы позволяет поддерживать мир на планете, правда, с риском
завооружить планету до смерти, ведь при чрезмерном уповании на отрезвление
контрагента, на компьютер или идеологию, а то и вовсе на бога противная
сторона может утратить выдержку и начать действовать, компьютер - ошибиться,
идеология - оказаться ущербной, а бог - проявить незаинтересованность, с
другой же стороны, как бы искушает тех, кто обладает только обычным оружием
и, следовательно, вынужден проявлять покорность, развязывать под прикрытием
того, что глобальный мир на планете обеспечивается взаимоустрашением,
обычные войны, которые ввиду вероятности атомной войны стали, с политической
точки зрения, как бы пристойными, а это, в свою очередь, подстегивает
производство обычного вооружения и оправдывает войну в пустыне, - гениально
сконструированный замкнутый круг, обеспечивающий загруженность военной
промышленности, а значит, и всей мировой экономики, станция, где они
находятся, предназначена для того, чтобы способствовать ускорению этого
процесса, ее сооружение стало возможным вследствие тайного соглашения,
потрачена фантастическая сумма, специально для подземного подвода
электрокабеля в горах построили плотину и электростанцию, в качестве целевой
площадки выбрали эту часть пустыни отнюдь не случайно, знают, за что каждый
год отстегивают в казну полмиллиарда, станция расположена на достаточно
малом отдалении от границ со странами, которые благодаря своим нефтяным
запасам все более соблазняются возможностью оказывать давление на
промышленно развитые страны, штат станции насчитывал свыше пятидесяти
сотрудников, все техники, и только он один кинооператор, в общем-то, ничем,
кроме унаследованного от отца старенького "кодака", не располагающий,
видеокамерой вооружился совсем недавно, он никогда бы не вернулся на
станцию, не наткнись на эту идиотскую гранату; ему удалось сделать
сенсационные снимки, правда, осколок раздробил левую ногу, а когда он,
заштопанный, наконец-то вернулся, то, оказалось, станция наполовину
опустела, ее полностью автоматизировали, техники, кто еще оставался,
работали уже с компьютерами, в нем надобность совершенно отпала, его функции
выполняли теперь автоматические видеокамеры, к тому же над станцией
подвесили спутник, причем персонал даже не проинформировали, станция
спутникового наведения находится на Канарских островах, да и сам спутник,
зависший прямо над головами, был обнаружен совершенно случайно кем-то из
техников, потом и второй, уже кем-то другим, чуть позже поступил приказ
очистить станцию, отныне-де она способна функционировать в абсолютно
автоматизированном режиме, а это неправда, к чему тогда этот спутник,
остался он один, Полифем, хоть ничего не смыслит в этих приборах, только и
может, что проверить, действуют ли еще видеокамеры, да, еще действуют,
неясно лишь, как долго протянут, электричество для станции вырабатывают
автономные батареи, подача тока с электростанции с сегодняшнего утра
приостановлена, а когда батареи разрядятся, будет бесполезной и сама
станция, вдобавок стали пускать новые межконтинентальные ракеты, пусть и не
с ядерным зарядом, а с обычным, зато исключительной мощности, и хотя мысль о
том, что обе стороны держат на прицеле не столько станцию, сколько его
самого, поскольку он располагает ценнейшим архивом из пленок и фотонегативов
более чем щекотливого характера, что пренеприятнейшим образом может
отразиться на судьбе некоторых дипломатов, кажется ему слишком уж
невероятной, его все-таки круто тянет на спиртное, прежде за ним подобного
не водилось, тогда Ф. спросила не из-за этого ли самого архива он я убил
Бьерна Ольсена?

20

Убрал ноги с крышки стола, поднялся, выудил из кучи пленок бутылку
виски, налил себе в стакан, из которого недавно пил порошковое молоко,
поболтал стакан, залпом выпил, спросил, верит ли она в бога, вопрос чуть, не
вывел ее из себя, хотелось послать Полифема к черту, но потом, словно
предчувствуя, что узнает от него больше, если ответит с предельной
серьезностью, она сказала, что не может верить в бога, ибо, с одной стороны,
не знает, что именно должна представлять себе богом, следовательно, просто
не в состоянии верить в нечто, чего не способна хоть как-то себе
представить, с другой стороны, никак не сообразит, что сам он, спрашивая ее
о вере, подразумевает под богом, в которого ей надобно верить или не верить,
на что он возразил, если, мол, бог существует, это чистый бог чистого
наблюдения, лишенный возможности вмешиваться в эволюцию материи,
выливающуюся в чистое ничто, когда распадаются даже протоны и по ходу
распада зарождаются, а потом гибнут земля, растения, животные и люди, и
только в том случае, если бог есть чистое наблюдение, он остается незапятнан
своим творением, постулат применим и к нему, оператору, который тоже обязан
лишь наблюдать, будь иначе, давно бы вогнал себе пулю в лоб, любое чувство
вроде страха, любви, сострадания, гнева, отвращения, мести, вины не только
замутняет чистое наблюдение, но и, куда хуже, - делает его невозможным, коль
скоро оно окрашивается чувствами, в результате такого наблюдения по уши
погрязнешь в болоте этого презренного мира, вместо того чтобы, оторвавшись,
воспарить над ним, объективное постижение действительности возможно только
через съемочную камеру, асептически, лишь она одна способна остановить время
и пространство, в которых переживаются чувства, а без камеры переживание
улетучивается, ведь едва пережитое вмиг становится прошлым, а значит, не
более чем воспоминанием. а всякое воспоминание - эрзац, фикция, вот почему
ему кажется, он уже не человек больше: ведь бытие человека непредставимо без
иллюзий, в своей гордыне человек всуе мнит, будто способен переживать нечто,
какое оно есть в данный конкретный момент, он же скорей сродни циклопу
Полифему, который воспринимал мир как будто через камеру своим единственным
круглым глазом посередине лба, потому-то, мол, он и взорвал автобус, не
только с целью воспрепятствовать Ольсену продолжать поиск следов датской
журналистки и, следовательно, попасть в положение, в каком теперь находится
она, Ф., но и для того, главным образом, - выдержав паузу ввиду очередного
наплыва воя, очередного ухающего удара, разрыва, сотрясения, хотя на сей раз
чуть более отдаленного, чуть более слабого, и, бросив небрежное: "далеко в
стороне", - чтобы заснять сам взрыв: пусть не поймет его превратно,
разумеется, это несчастье, и даже ужасное, но благодаря камере событие уже
не рядовое, но равное какой-нибудь мировой катастрофе, ибо увековечено в
конце концов, камера для того и предназначена, чтобы задержать десятую,
сотую, даже тысячную долю секунды, остановить время посредством его
уничтожения, да и фильм, если его крутить, передает действительность лишь
мнимо, имитирует процесс, состоящий из отдельных, последовательно
расположенных снимков, фрагментов, так что, отсняв фильм, он потом
расчленяет его, ведь каждый отдельный снимок, фрагмент есть
откристаллизованная действительность, бесконечная драгоценность, но теперь
над ним висят два спутника, раньше он, как обладатель камеры, чувствовал
себя богом, но теперь-то следят они за тем, за чем следит он сам, и не
только за этим, как удалось заметить, и за ним самим, ему известна
разрешающая способность спутниковых камер, бог, подвергающийся наблюдению,
уже не бог, за богом не наблюдают, свобода бога выражается в его божьей
скрытости, потаенности, а несвобода человека - в том, что за ним ведется
наблюдение, куда ужасней, однако, иное: наблюдает за ним и делает его
смешным в собственных глазах всего-навсего компьютерная система, ибо
наблюдение осуществляют именно соединенные с двумя компьютерами камеры, в
свою очередь, наблюдаемые двумя другими компьютерами, и вот в эти-то
последние и поступает информация, там проверяется, преобразуется, опять
воссоединяется и затем, уже в лабораториях, вновь компьютерами,
перерабатывается, проявляется, укрупняется, просеивается и интерпретируется,
кем и где именно, этого он не знает, да и интерпретируется ли вообще, еще
вопрос, умеют ли компьютеры читать спутниковые снимки и подавать
соответствующие содержанию сигналы, если запрограммированы на частности и
отклонения, он, Полифем, низвергнутый бог, на его место заступил компьютер,
за которым наблюдает другой компьютер, один бог наблюдает за другим, мир
стремится к своему первоначалу.

21

Он пил виски стакан за стаканом, лишь изредка разбавляя водой; и вот
перед ней тот, кого она впервые встретила у обезображенного трупа датчанина,
- пьяница с изборожденным морщинами лицом, маленькими глазками, которые
отдавали блеском, но вместе с тем казались окаменевшими, словно бы от
какого-то леденящего душу ужаса, свидетелями которого были целую вечность, и
когда она наугад спросила, кому это пришло в голову окрестить его Полифемом,
прямо-таки оторопела: едва произнесла эти слова, как он, приложившись губами
к бутылке и еле ворочая языком, моментально отреагировал: она ж дважды
подвергла себя смертельной опасности - когда выходила наружу, испуганная
ракетами, и раньше, - когда стояла у железной двери, если бы открыла, уже не
была бы в живых, ведь свое прозвище - Полифем - он получил на авианосце
"Киттихоук", в ту пору вывод из Южного Вьетнама был уже предрешен, в каюте,
где жил на пару с неким рыжим богатырского сложения пилотом, пилотом,
кстати, первоклассным, а вообще великим чудаком, бывшим профессором, - до
войны преподавал греческий язык в каком-то "хиллбиллском" университете, в
свободное от службы время все читал Гомера, "Илиаду", громко декламировал
вслух, звали его Ахиллом, отчасти чтобы позлить нелюдима, отчасти из
языческого восхищения его безумной отвагой, - и вот эту "белую ворону" он-де
без устали фотографировал и снимал на кино, то были самые удачные за всю его
операторскую карьеру работы, потому что Ахилл всегда был поглощен собой,
разговаривал все больше ни о чем; но однажды, за несколько часов до ночного