Джеллис Роберта. Бык из моря

   В конце концов Ариадна решила не спрашивать. Что мог сделать Дионис? Наказать одного из своих приятелей-богов за смерть простого смертного? Чепуха. Это породит злобу и ненависть, быть может — неправедную месть, натравит богов друг на друга... или всех богов на Диониса. А Андрогей все равно останется мертв.
   Позже, когда Дионис пришел, подхватил ее на руки и, покружив, опустил на скамью, а сам сел рядом, Ариадна поняла, что ей и не хочется ничего знать. Если она, как того желает Дионис, придет жить на Олимп — последнее, что ей стоит знать, это что кто-то из олимпийцев обрек на смерть ее брата, обрек, не задумываясь, не зная, кто он, преследуя свои собственные цели, не имевшие к Андрогею никакого отношения.
   Это был вечер молчания. Только один раз Дионис спросил:
   — Все ли еще тебе нужен человек, чтобы отпирать и запирать лабиринт — ведь твоя сестра остается?
   Ариадна кивнула:
   — Думаю, теперь Федра откажется прислуживать Минотавру. Это было платой за скорое замужество. Она рассчитывала, что уедет из Кносса и покончит с постылой службой. Теперь она просто откажется, а Минос слишком занят войной, чтобы думать еще и об этом.
   — Женщина, вернее, девушка придет дней через десять. Она жрица из храма Бога-Быка, что в Закро. Мои тамошние жрицы говорят, у нее очень сильный Дар, это позволит передать ей заклятия, а еще, по их же словам, она истинно верует в Бога-Быка. Можешь сказать ей, что носить еду — или назови это приношениями — здесь принято потому, что в этом храме Бог-Бык является во плоти.
   Хотя она сделала кое-какие запасы и попросила Федру еще немного поухаживать за сводным братом — от чего Федра наотрез отказалась, — Ариадна думала в основном об обучении новой жрицы. Это отвлекло ее от необходимости ходить во дворец, где слишком ясно видны были приготовления к войне. А когда Геспер прибыла, Ариадну развеселил ее фанатизм. Геспер в самом деле верила, что Минотавр — бог, который стряхнул с себя бренную плоть, связавшую его при рождении, и стал чистым духом.
   Ариадне пришлось подавить усмешку. Видела бы эта девочка «чисто духовного» Диониса с его великолепным телом и не менее великолепным аппетитом!.. Потом улыбка ее приугасла. В его теле не было ничего бренного — . оно было даже слишком привлекательно. Но спорить с Геспер Ариадна не собиралась. Она просто воспользовалась истовой верой девушки и предупредила ее, что Бог-Бык, как и бог Ариадны, Дионис, время от времени навещает родной дом и появляется в храме.
   — Однако он не любит, когда за ним следят, — добавила она. — Если ты заметишь хотя бы его тень — немедленно зачаруй лабиринт и отступи в сторону. Так он узнает, что ты уважаешь его и его дом. Не говори ни с кем в покоях. Это осужденные на смерть преступники, избранные быть принесенными в жертву, если Бык-Бог будет чем-либо оскорблен. Отдавай им мясо, сразу после этого зачаровывай лабиринт и иди прочь, иначе кто-нибудь из них может попробовать пойти за тобой и бежать. Когда убедишься, что одна — но не оглядывайся, а просто прислушивайся к шагам за спиной, — на миг снимай чары и выходи, а потом снова замкни лабиринт.
   Все следующее десятидневье она ходила с Геспер — порой вместе с ней, порой — тихонько следуя позади, чтобы убедиться, что девушка может открывать и закрывать ворота, развеивать и наводить чары лабиринта — Геката дала Дионису нужное заклинание, а он передал его Ариадне — и что она делает все вовремя. К тому же это дало понять преступникам, которых осталось лишь трое, что Геспер охраняют. Теперь, подумала Ариадна, надо бы еще устроить явление Минотавра — тогда Геспер окончательно поверит, что он является сюда, и никогда не потеряет бдительности.
   В конце концов, сделать это достаточно просто. Ариадна не возражала, чтобы Геспер считала ее более могущественной, чем на самом деле, а потому сказала девушке, что ей пришло время увидеть своего бога и что она, Ариадна, сейчас призовет его. Потом Ариадна громко позвала Минотавра, развеяла иллюзии лабиринта и продолжала звать, пока он не вышел к ней.
   — Ридна! — ревел он.
   Геспер рухнула на пол в глубоком обмороке. Ариадна и сама чувствовала себя не очень уверенно. Минотавр еще больше вырос, а бычья голова выглядела теперь грубее и какой-то более звериной. И что еще хуже — он не был больше чистым, с блестящей расчесанной гривой и вызолоченными рогами, созданием, облаченным в расшитый золотом килт и изукрашенный камнями нагрудник. Нагрудник пропал, позолота с рогов большей частью облезла. Шерсть была спутана, килт изорван и замаран мочой и испражнениями. Ногти превратились в длинные кривые когти. И он вонял.
   — Ридну — помню, — выговорил он, протягивая руку, чтобы коснуться ее.
   Он смотрел вниз, на Ариадну, и взгляд его упал на собственную руку. Затем он перевел его на тусклую спутанную шерсть, а потом, словно очнувшись, медленно оглядел всего себя.
   — Минотавр, — выдохнула Ариадна.
   — Не бог! — прорычал он. — Сифа врет. Минотавр не бог. Зверь! Зверь! Ридна... Ридна! Помогай Минотавру!
   — Я помогу, милый, помогу, — всхлипнула она. — Пойдем в твои покои, и я расчешу и искупаю тебя.
   Она потянулась к его руке и шагнула к нему — как вдруг он взревел:
   — Мой! Л-рринт мой! — и кинулся на нее. Отшатнувшись, Ариадна споткнулась о простертое тело Геспер и упала, избежав удара, с криком:
   — Ридна! Я Ридна!..
   Минотавр сделал шаг назад, еще один...
   — Ридну не трогать. Люблю Ридну... — Он почти скулил. — Не пом... ню... Зверь — н-не пом... нит... — Он стоял, глядя на нее сверху вниз, глаза его мерцали, губы подергивались, то скрывая, то обнажая клыки, потом вдруг повернулся и побежал прочь, выкрикивая на бегу:
   — Ридну не ем! Люблю Ридну!..
   «Аноикодомо апатэ», — выдохнула между всхлипов Ариадна. Теперь она была уверена: Минотавр не отыщет их.
   Она опасалась, что Геспер, увидя зверя, разуверится в своем боге и не пожелает служить ему, так что сначала постаралась справиться с собственными отвращением и ужасом, а уж потом привела ее в чувство. Оказалось, однако, что девушка не разглядела ничего, кроме огромной темной фигуры. Страх и восторг подкосили ее прежде, чем настигло разочарование. Когда они были уже в безопасности во дворе храма, она сказала Ариадне, что вызывать Бога-Быка было ошибкой с ее стороны.
   — Смертные слабы. Они недостойны видеть бога. Ты слишком горда и дерзка. Я буду лучшей жрицей и никогда не оскорблю его.
   Ариадна не стала говорить, что никогда не была жрицей Бога-Быка, — как и того, что видит создание, куда более близкое к богу, чем Минотавр, каждый вечер, и настолько дерзка, что ужинает с ним, играет и отвечает насмешками на его поддразнивания. Она просто кивнула и согласилась. И, строго-настрого наказав жрецам и жрицам Бога-Быка немедля доложить ей, если Геспер вдруг не вернется в свои покои, постаралась больше не думать о Минотавре — кроме, разумеется, тех редких случаев, когда она общалась с Геспер.
   Но до конца забыть о нем ей все же не удалось. «Помоги Минотавру» — просил он. Слезы медленно текли по ее лицу. Ей было нечем помочь ему. Как всегда, Дионис Видел правду, когда говорил ей, что не только ради других, но ради себя же самого несчастное создание должно умереть. Ариадна отерла слезы. Оплакивать Минотавра поздно. Единственное, что она может сделать, — молиться, чтобы Геката оказалась права, заклинание со временем развеялось и ее несчастный сводный брат освободился от своих мук.
   Тем временем восторженный угар военных приготовлений достиг высшей точки — да там и остался. В последний день месяца вершины лета Минос вывел свой флот в море — по направлению к Афинам. Ариадна не запрещала никому покидать святилище, так что юные младшие жрецы, охваченные тем же патриотическим пылом, что и все остальные, побежали вниз, чтобы влиться в толпу жителей Кносса, заполонившую причалы и обращенные к гавани склоны гор. Народ выкрикивал здравицы; кое-кто из женщин молился, просил даровать уплывшим удачу.
   Ариадны среди них не было. Ее не терзали ни страхи, ни сомнения в победоносном возвращении Миноса. Дионис всегда Видел правду — если только мог понять, что Видит, и если не вмешивалась иная — высшая — сила. Пасифаи тоже не было ни среди провожающих, ни среди молельщиц. Она, как сообщила сестре Федра, по-прежнему оставалась в древнем святилище. Туда приносят еду, убирают объедки и нечистоты — но саму царицу, с тех пор как она, скуля «Потеряла...», сползла на пол, не видел никто.
   Летние заботы заполняли дни — рыхление, прополка, сбор ранних фруктов. Ариадна медленно исцелялась от скорби по Ан-дрогею и от кошмарного падения Минотавра. Когда Бог-Бык перестал появляться на троне, никакие ужимки его жриц и жрецов уже не могли собрать в храме те огромные толпы, что некогда являлись туда. И правители Кносса теперь не заставляли народ верить и приносить жертвы. Минос уплыл на войну. Пасифая, казалось, вообще отделила себя от жизни Кносса. Тем не менее кисти на лозах тяжелели, наливаясь соком, а кожица их, целуясь с солнечными лучами, темнела все больше и больше. Все ждали прекрасного урожая — и отличных вин.
   Всё больше и больше даров открыто приносилось в святилище Диониса. Ариадна была занята погружением в стазис портящихся продуктов, разборкой приношений — нужно было отложить то, что выбрал Дионис, и продать ненадобное. Поначалу она делала вид, что озадачена его выбором — большая часть отобранных одежд была более изящной, чем он когда-либо носил, и женственной, а предметы обстановки — мельче и тоньше в отделке, чем подошло бы ему.
   В конце концов, однако, Ариадне надоело изображать слепую, и пришлось признаться самой себе, что выбирает он вещи для женщины. Раздражение вырвалось на волю, и она принялась горько упрекать Диониса — но ровным счетом ничего не добилась, даже возражений или приказа придержать язык. Дионис хохотал, как безумный, но на упреки не отвечал и ничего не объяснил — только предложил Ариадне прийти на Олимп и посмотреть самой.
   — Кроме того, что ты увидишь, куда идут приношения, есть еще множество всего, что я хотел бы тебе показать, — сказал он, искоса поглядывая на нее. — Ты разве не хотела бы увидеть, как работает с металлом Гадес? Это поистине удивительно — он набирает полные пригоршни земли и камней и перетирает их до тех пор, пока меж пальцев его не начнут сыпаться золото и серебро.
   — Сыпаться меж пальцев?.. — повторила Ариадна. — Он воистину бог. И он не обжигает рук?
   — Нет, он не обжигается, когда камень раскаляется по его воле, но это не делает его богом. Я видел, как он обжигает язык о горячую еду или питье. С другой стороны — он не может разогреть еду или сжечь кого-нибудь, даже если пожелает того. Ему подвластны металл и камень — то, что имеет отношение к земле, ибо его Дар — повелевать землей.
   — Я знаю, он помогал тебе строить дом на Олимпе, и ты говорил, что ходишь с ним на охоту, но разве Нижний Мир не... чужд всему?
   — Чужд, да. — Дионис улыбнулся, увидев, как округлились ее глаза. — Но Гадес — друг. Он не станет запирать меня там. А так — это красивейшее место, порой прекрасное настолько, что дух захватывает.
   — Не могу представить, как может захватить дух у того, кто мертв, — колко заметила Ариадна.
   Дионис засмеялся.
   — Гадес не мертвый. И Персефона. Да и я тоже — хотя бывал там бессчетное число раз. Они не возражают, чтобы я привел туда тебя. И — прежде чем ты заплачешь и откажешься — я клянусь, что ты не умрешь ни до прихода туда, ни после возвращения. — Десять или двенадцать ударов сердца он молчал, потом медленно проговорил: — Думаю, ты полюбишь Персефону. Она истинная дочь Матери. Правда, Сила, которая дарована ей, иная, чем та, которая дается тебе во время танца.
   — Персефона, — снова повторила за Дионисом Ариадна. — Но ведь из всех воплощений Матери перед ней трепещут больше всего...
   — Вполне может быть. Признаюсь, я не хотел бы оказаться у нее на пути. Но по большей части она веселая, насмешливая и обожает Гадеса.
   — Но разве он не унес ее во тьму Нижнего Мира против ее воли, похитив из-под опеки матери?
   — Полагаю, именно так он и сделал. — Дионис усмехнулся. — Но она уже чуть-чуть переросла опеку матери, когда он украл ее — ей было, кажется, девятнадцать, — и она изо всех сил старалась вырваться из-под власти Деметры. Знаешь, та никогда не давала ей имени, а звала просто Корой, то есть девушкой, потому что хотела, чтобы Персефона заняла ее место и тем обеспечила ей бессмертие.
   — Но великие маги и так бессмертны!
   — Лишь отчасти. — Дионис пожал плечами и продолжал без колебаний: — А это значит, у Персефоны никогда не было бы ни своего имени, ни собственной жизни. Не думаю, что она сильно возражала, когда Гадес унес ее с Олимпа. Впрочем, она до сих пор поддразнивает его, когда что-нибудь идет не так, — говорит, этого не случилось бы, не укради он ее.
   Ариадна покачала головой.
   — И все-таки я еще не готова сойти в Нижний Мир.
   — Тогда, может, ты захочешь отправиться с Гермесом в Египет? Он любит спутников, и я хожу с ним всегда, когда могу. Он такой пройдоха, что порой я боюсь за него. Египтяне зовут его Анубисом и считают, что у него голова шакала. И не похоже, чтобы он возражал. Да, еще он, как сорока, любит красивые вещицы, а поскольку в Египет его чаще всего приглашают сопровождать мертвые души, тела которых египтяне убирают богаче некуда, он возвращается с неплохой поживой.
   — Бог Гермес — вор? Он крадет у мертвых? Дионис усмехнулся.
   — О да, он вор. И неплохой к тому же. А у мертвых красть безопаснее, чем у живых. Они не возражают. Кроме того, могилы там запечатывают после похорон, так что вероятность быть увиденным кем-то живым очень мала.
   Ариадна округлила глаза.
   — Гадес и Персефона окружены мертвыми; Афродита, Психея и Эрос — бесконечная постельная сцена; есть среди твоих друзей кто-нибудь более почтенный?
   Дионис минуту подумал.
   — Боюсь, нет, — сказал он наконец. — Всем серьезным мрачным богам слишком неуютно в моем присутствии, чтобы считать меня другом.
   В голосе Диониса послышалась боль, и Ариадна пожала плечами.
   — Ну и пусть их. Подумай лучше, какой был бы кошмар, если бы они вели себя дружелюбно, а ты бы с ними смертельно скучал. Так «повезло» моей сестре Прокрис: ей всегда очень хотелось попасть в общество пожилых придворных дам. Не успела она выйти замуж, как все замшелые матроны из благородных семейств, которых она не решалась оскорбить, принялись навязывать ей свое общество и изводить советами.
   — Ты что, сравниваешь Аполлона, Артемиду и Афину с замшелыми матронами?.. — Он расхохотался, и ладонь, которой Ариадна прикрыла рот, упала, открыв ответную улыбку. — Изводить советами!.. Может, и так. Но это значит — у меня очень мало друзей.
   — Ты скучаешь по родине? В ответ он нахмурился.
   — Не знаю, как и ответить. Во-первых, не очень. В Уре у меня было столько же друзей, сколько и на Олимпе, а Олимп гораздо красивее. Мой дом принадлежит мне, и моя жизнь — только моя, а в Уре было не так. Правда, в Уре я был намного моложе. Возможно, будь я взрослым... Но есть кое-что, о чем я скучаю: поля ржи и проса, отары овец и коз... Весной невозможно было удержаться от смеха, глядя на ягнят и козлят. На Олимпе подобные простые радости убирают подальше от города, поэтому я завел себе фавнов. С другой стороны, правители Ура держали народ в черном теле и были очень жестоки.
   — Иногда так бывает и здесь, — трезво заметила Ариадна. — Мой собственный дед сместил страшно жестокого тирана. А бабка — та, что стала твоей жрицей по смерти первой Ариадны — была дочерью этого самого тирана. Минос рассказывал — она была очень нелегким человеком.
   — Быть может, мне все-таки стоило убить ее, когда я обнаружил ее в покоях моей жрицы.
   Ариадна хихикнула.
   — Не стоило — сделай ты это, и наследование сана пошло бы по другой линии, а тогда я не стала бы твоей жрицей.
   Дионис тоже засмеялся.
   — Твоя правда. Это было бы просто ужасно. — И вдруг проговорил быстро, словно повинуясь внезапному порыву: — Пойдем на Олимп. Я тоже могу удивить тебя... кое-чем.
   Веселость Ариадны как рукой сняло. Не похоже, чтобы его и впрямь испугало, что она могла бы не стать его жрицей. И что он собирается показать ей? Женщину, для которой отбирал приношения? И тут новый страх затопил Ариадну. Что, если он собрался показать ей женщину, которую избрал в спутницы жизни?
   — Не сейчас, — выдавила она сквозь стиснутые зубы. К ее ужасу, Дионис вздохнул не столько разочарованно, сколько облегченно. И стал прощаться, пообещав завтра непременно прийти. Обычно такое обещание дарило Ариадне столь необходимый ей покой — теперь же она с упавшим сердцем смотрела на место, где он только что был. Без сомнения, он придет завтра — но долго ли еще будет он приходить, если нашел женщину, способную развеять его одиночество?
   Время шло — а страхи Ариадны так и оставались страхами. Десятидневье мирно следовало за десятидневьем, время роста и созревания медленно перетекало во время сбора урожая... На восьмой день после ид месяца созревания Минос и его флот вернулись домой. Не был потерян ни один корабль, пали лишь несколько воинов. Царя встречали большим празднеством, и было объявлено — и лично им, и через глашатаев, — что Крит покорил Афины, а афиняне целиком и полностью признали Бога-Быка. Афиняне обязуются платить дань Криту и поклоняться Минотавру как истинному богу. Каждый год семь юношей и семь девушек должны привозить дань и оставаться служить Богу-Быку. В первый год дань привезет сын царя Эгея Тезей — такова вира за смерть критского принца Андрогея.
   Едва услышав все это, Федра примчалась к Ариадне. Новости распирали ее, а поговорить ей было не с кем — никому больше не было дела до ее личных надежд и страхов. Другие думали о победе и дани; Федру же волновало только то, что договор, которого жаждал Минос, будет заключен, причем с добавлением еще нескольких статей об уступках Криту. Для Федры это означало, что ее свадьба с Тезеем по-прежнему возможна.
   — Они не могут не приплыть с данью, — убеждала она Ариадну, которая и не думала спорить. — Отец не дурак. Он не распустил ни флот, ни армию. Он милосердно дал Эгею и Тезею десятидневье, чтобы привести в порядок дела и царство. Однако если за следующее десятидневье дань — люди и золото — не прибудет, отец и его флот отплывут снова — и на сей раз перебьют всех мужчин, женщин и детей обратят в рабство, а Афины сровняют с землей.
   — Они придут, — согласилась Ариадна, но, прежде чем она успела добавить, что придут они платить долг чести, а не дань страху, Федра заговорила снова:
   — Вот и я думаю тоже, что придут. Они слишком боятся отца, чтобы ослушаться. Значит, договор будет подписан — а частью договора является то, что я должна выйти за Тезея и когда-нибудь стать царицей Афин. О Ариадна, это просто чудесно! — Она засмеялась. — Чужеродных цариц порой презирают, но если отец только что не правит Афинами — что мне их презрение!
   Ариадна закусила губу — было совершенно бесполезно объяснять Федре, что победил афинян не флот царя Миноса и не критское войско, а в первую очередь их собственный ужас перед содеянным: они платили так за сотворенное ими бесчестье, за неправедность убийства Андрогея. Удваивать это бесчестье отказом выполнить условия сдачи — что бы это ни означало для них — они не станут. Но сказать что-то Ариадне было нужно: она не могла позволить Федре женить на себе Тезея с тем, чтобы потом вести себя так, словно она повелевает побежденным врагом. Ей хотелось, чтобы Федра просто была счастлива.
   — У них есть и другие причины выполнить соглашение, — заметила она. — Но даже если Тезей придет из страха перед воздаянием, стоит помнить, что воздаяние не будет мгновенным. Попав в Афины, ты будешь окружена афинянами, а Минос и его войско будут в двух десятидневьях пути. Если с тобой станут плохо обращаться, тебе придется искать вестника, готового отправиться на Крит, а после ждать, пока послание доставят и Минос отплывет с Крита. Подумай, что может приключиться с тобой за это время.
   — Ты что, стараешься убедить меня отказаться от замужества? — Глаза Федры превратились в узкие щелки, она с подозрением смотрела на сестру. — Зачем? Я все равно не стану больше ухаживать за чудищем лабиринта! И ни за что не останусь гнить заживо в Кноссе.
   — Ну разумеется, нет. Я не убеждаю тебя разорвать соглашение о свадьбе. По тому, что я о нем слышала, Тезей — человек достойный. Я думаю, он будет тебе хорошим мужем — но только если ты будешь ему хорошей женой. Подумай, как горько мужу слышать, что он женился из трусости, да еще если его жена глядит на его друзей и семью свысока. Разве не лучше для тебя будет, чтобы он сам так заботился о тебе, что стал бы защищать от чьих угодно презрения и поношений?
   Федра поморгала.
   — Д-да... Да, конечно. Отец никогда не позволил бы никому ни оговорить маму, ни выказать ей презрение. Но что, если Тезей не станет так обо мне заботиться?
   — Еще как станет, глупышка! И почему нет? Ты красива. Умна. Ты можешь заставить мужчину желать тебя — и одарить его радостью. Ты сможешь с честью вести его дом. Ты жаждешь стать его женой. О чем же еще мечтать мужчине?
   Федра возвращалась во дворец, исполненная надежд — и надежды эти, как поняла Ариадна, воспарили до самых небес в день, когда афинский корабль с данью на борту отшвартовался в гавани и афиняне с эскортом крепких критских воинов были препровождены в Кносс. В благодарность за сочувствие и поддержку Ариадна получила новости из первых рук — как только ноги Федры донесли ее до святилища на Гипсовой Горе. Главная же новость заключалась в том, что Федра увидела Тезея в первый же день его прибытия, когда передавалась дань, и Минос представил ее принцу.
   И все мысли о том, что ей надо вести себя как дочери победителя, мигом вылетели у Федры из головы, поняла Ариадна. Она никогда не встречала никого, подобного Тезею, с сияющими глазами заявила Федра, он выше и сильнее любого критянина. А кроме того, он при всех сказал, что она прелестна, и он с радостью возьмет ее в жены. А для нее он — муж, о котором она мечтала всю жизнь. Будут и другие встречи, заверила она Ариадну, потому что царь Минос объявит, какого служения требует от афинян Бог-Бык, только через семь дней.
   Первые — пока еще слабые — сомнения появились у Федры на другой день, когда она узнала, что устроили афинян в бывших покоях Минотавра.
   — Зачем это? — спрашивала она Ариадну. — Ведь есть же отдельные помещения для посольств других стран. Зачем отец поселил афинян в этих покоях, запертых магией, словно хочет держать их в тюрьме?
   — Но ведь они не послы, — заметила сестре Ариадна. — Они — часть дани, полученной Миносом с Афин. Они виновны в смерти Андрогея.
   — Нет, не виновны! — закричала Федра. — Это не Тезей с отцом сговаривались убить Андрогея. Это все их враги, а дурацкого ложного бога они использовали как предлог. — Губы ее выпятились от отвращения. — Не то чтобы Минотавр не был ложным богом. Ничего более ложного и представить нельзя...
   — Ладно, значит, это часть искупления для всех афинян — не важно, кто из них виновен, а кто нет — отдавать юношей и девушек в услужение Богу-Быку.
   — Тогда почему бы не поселить их в храме, со жрецами и жрицами?
   Хотя Ариадна сказала то, что, как ей казалось, могло успокоить сестру, в глубине ее души разрастался ужас. После того как дань благополучно прибыла и царь вернулся к разрешению домашних проблем, Ариадна испросила у него встречу и в разговоре упомянула, что в лабиринте остался всего один слуга. Она хотела, чтобы он знал об этом, но просить о восполнении слуг не стала. Минос, однако, улыбнулся. Улыбнулся и сказал, что ей нет нужды беспокоиться: он уже обо всем позаботился.
   Теперь рассказ Федры о том, что афиняне заключены в старых покоях Минотавра, отдельно от жрецов и жриц Бога-Быка, обрел зловещую ауру. Связать эти покои с дворцовым входом в лабиринт можно очень легко. Неужто царь Минос хочет, чтобы, служа Богу-Быку, афиняне стали его кормом?
   Даже если они были виновны в смерти Андрогея, это казалось слишком страшной карой; афиняне уплатили и будут продолжать платить виру за кровь. А если они не виновны, как настаивала Федра — и как начинало уже казаться самой Ариадне, которая попросту не могла представить себе, зачем приглашать посольство, а потом убивать его главу, — они не должны быть умерщвлены столь страшно. Ариадна отправилась во дворец; запертая волшебством дверь открылась по ее приказу, и она поговорила с Тезеем.
   Вышла она, убежденная, что если афинян не начнут учить бычьим танцам или церемониальным обязанностям служителей храма Бога-Быка, ей придется что-то делать, чтобы срочно спасать их. Тезей раздражал ее. Ей не нравились ни его манеры, полные мужского превосходства, ни слишком откровенные взгляды, которые он на нее бросал, ни те приемы опытного сластолюбца, коими он пытался ее обольстить. Однако несмотря на раздражение, Ариадна ни на миг не усомнилась ни в истинности его горя, ни в искренности действий, предпринятых им, чтобы отомстить за Андрогея и очистить Афины от бесчестья. Было, однако, поздно. Минос налетел на них прежде, чем они успели выдать ему с головой тех заговорщиков, что остались в живых, или объяснить, что случилось. Сопротивляться значило умножать бесчестье. Они сдались.