Джеймс Роби. Сильнее только страсть

   Однако она не очень старается показывать свое отношение к мужчинам и тем более к королю. К нему она испытывает тайное презрение, не понимая, как может Изабелла вожделеть к такому ничтожеству. И если кое-что Джиллиана все же прощает ему, то только потому, что он родной брат Марии, а вовсе не потому, что коронован и восседает на том самом троне, на котором сидел еще Эдуард Исповедник и который, насколько ей известно, украл отец этого короля у законных наследников из Шотландии.
   Разумеется, Джиллиане не могло прийти в голову, что нынешний король является, в сущности, ее дядей. Да она и не захотела бы иметьблизким родственником человека, не проявляющего ни малейшей заботы о своем государстве и подданных, открыто отдающего все свои чувства наглым фаворитам; человека, которого в прошлом году его собственные лорды заставили подписать унизительное для него соглашение о том, что в большинстве случаев он не смеет действовать в одиночку и не должен решать государственные вопросы без их одобрения. А совсем недавно те же разъярившиеся лорды казнили самого любимого из его фаворитов, наглого гасконца по имени Пьер Гавестон.
   Король был в страшном гневе ив такой же печали, он проплакал несколько дней, но противостоять своим пэрам не посмел. Королева Изабелла рассказывала Джиллиане о переживаниях короля, а сама посмеивалась и прикрывала лицо красивой белой ручкой.
   – Уж теперь-то, надеюсь, он вернется ко мне в постель. Как только окончится его истерика...
   Джиллиана полагала, что король ни за что не изменит своих пристрастий, но она жалела бедняжку королеву и не стала ее разочаровывать.
   В яркий августовский день, когда Джиллиана находилась в покоях королевы, сестра Мария, покинув часовню, уселась возле окна в одном из широких коридоров замка. Рядом с ней находился брат Уолдеф, давно ставший ее хорошим другом, а также капелланом. Она уже почти забыла о своем удивлении, когда семь лёт назад, поздней осенью 1305 года он внезапно появился у нее в монастыре Эмсбери и заявил, что Господь посылает его к ней, дабы сопровождать ее в дальние и близкие путешествия. Сначала она отнеслась к нему без особого доверия, однако не отказала от дома, а вскоре приземистый полноватый цистерцианец полностью расположил ее к себе своим умом, дружелюбием и бескорыстием.
   – Я хотел бы поговорить с вами о Джиллиане, – сказал монах.
   Мария взглянула на него, оторвавшись от вышивания. Она не любила сидеть без дела и сейчас занималась вышивкой на алтарном покрывале, которое хотела взять с собой в Эмсбери, куда собиралась вернуться перед святками.
   – В последнее время, брат, вы только о ней и говорите, – заметила она с улыбкой.
   Уолдеф оставался серьезным.
   – Мне кажется странным, – продолжал он, – что до сих пор никто не сделал ей предложения. Ведь она привлекает взоры многих, я знаю, однако ни один мужчина не говорил с вами о ней, верно?
   – Возможно, потому, что у нее нет приданого, – предположила Мария, и опять на ее лице мелькнула улыбка.
   – Но разве вы не дадите его? – с подкупающей чистосердечностью воскликнул монах.
   – Уверена, она его не примет, – с чуть заметным вздохом сказала Мария.
   – Но почему же?
   – Это было одним из ее условий.
   – Условий чего? Расскажите, прошу вас.
   Мария внимательно посмотрела на него, и вот что он услышал.
   Джиллиана ни за что не хотела идти в услужение к королеве Изабелле, не хотела поступаться своей свободой, так она говорила сестре Марии. Мария начинала сердиться и наконец спросила, на каких условиях та согласилась бы стать придворной дамой. Она искренне считала, что для девушки нет ничего зазорного в том, чтобы прислуживать не слишком счастливой молодой женщине, оказавшейся на чужбине без родных и близких, собственно, как и сама Джиллиана. Кроме того, такая служба выведет ее из замкнутого круга в монастыре, даст возможность познакомиться со многими людьми, с иным образом жизни.
   – И, знаете, брат, что она мне ответила? – продолжала Мария. – Я запомнила ее слова. Обещайте, сказала она, что никогда не дадите мне никакого приданого. Потому что, если у меня появятся деньги или имущество, кто-нибудь наверняка сделает мне предложение стать его женой, и тогда я сама тоже стану имуществом. Если же у меня ничего не будет, закончила упрямая девчонка, я, пожалуй, смогу прожить жизнь спокойно и так, как хочу. Как мне нужно... Брат Уолдеф сокрушенно покачал головой.
   – Звучит несуразно, а она ведь неглупое дитя... Нет, какая чепуха! – взволнованно воскликнул он. – Совсем наоборот: с ее красотой она без всякого приданого легко может стать добычей какого-нибудь отъявленного негодяя, который обесчестит ее.
   Мария сухо сказала:
   – Я привела ей такой довод, но она спокойно возразила, что всегда сможет постоять за себя. – Мария искоса взглянула на капеллана и со вздохом договорила: – Она сказала чистую правду, вы знаете лучше меня.
   Уолдеф тоже вздохнул. Да, он знал и помнил ее еще ребенком, игравшим далеко не в детские игры. А в последние годы кое-что слышал о ней от стражников в Эмсбери, удивленных и восхищенных ее неженской силой и умением владеть оружием разного рода. Еще они рассказывали ему об одном настойчивом малом из селения рядом с Эмсбери, который вознамерился во что бы то ни стало поцеловать ее, а может, совершить нечто иное, и как она спокойно отделалась от него, а бедняге пришлось обращаться к монаху-лекарю, чтобы тот залечил ему кинжальную рану в заду.
   С той поры она стала еще немного выше ростом и значительно крепче. Переросла уже своих друзей-соперников, молодых воинов из охраны монастыря, Питера и Роберта, которые не переставали дивиться ее боевому искусству, умению скакать на коне и выполнять различные упражнения, необходимые для настоящего солдата.
   Среди дам в окружении королевы Изабеллы она слыла самой высокой, но никому в голову не приходило назвать ее журавлихой. Сама она держалась со всеми ровно, никого не задевала, но близко ни с кем не сходилась. Признавая ее несомненное превосходство во внешности, женщины были рады, что в отношениях с мужчинами она не представляла для них никакой угрозы...
   – Что с ней будет? – задумчиво проговорил брат Уолдеф, поднимаясь со стула.
   Мария ничего не ответила. Она уже не один месяц задавала себе тот же вопрос.
   Впервые он увидел ее в широченном коридоре возле пиршественного зала.
   Сам он находился в то время в одной из маленьких комнат, вход в которую был задрапирован гобеленом. Джон Карлейль одним из первых в группе шотландцев закончил переодеваться и теперь ожидал остальных, не желая входить в зал без них. Душа его до сих пор не могла успокоиться, хотя он очень старался отвлечься, глядя из-за гардины на снующих по коридору людей.
   Его внимание привлек низковатый женский голос, повторявший:
   – Ладно, ладно, Эдгар... Оставь меня, я должна сопровождать королеву.
   – Чего там! – отвечал мужчина. В его голосе слышались настойчивые интонации. – Сама знаешь, она всегда собирается очень долго.
   Говорившие приблизились и стали уже хорошо видны Карлейлю в теплом свете стенных факелов. Девушка, такого же роста, как и юноша, схвативший ее за руку, и можно было смело предположить, что ей малоприятны его прикосновения. Простой серебристого цвета чепец оттенял красивые черты ее лица, матовый цвет кожи, черные как смоль пряди волос, которые рассыпались по плечам и доставали почти до пояса. Розовое платье из венецианской парчи с серебристо-серой отделкой очень шло ей, хотя достаточно широкий покрой его скрывал формы ее тела. Карлейль не мог отвести глаз от ее лица.
   – Эдгар, – повторила девушка решительным тоном, – я уже раньше говорила тебе, чтобы ты обратил свое внимание на кого-нибудь другого. И сейчас повторяю то же самое.
   Карлейль разглядел привлекательное лицо юноши, с которого не сходило самоуверенное выражение опытного покорителя женских сердец. Судя по всему, он не принимал всерьез слова девушки.
   – Всего одно прикосновение, – бормотал он капризным голосом, крепче сжимая ей руку и не давая возможности уйти. – Ты же знаешь, как я...
   Она не дала ему договорить, попыталась вырваться, но вдруг замерла, почувствовав, что он схватил ее за левую грудь. Карлейль увидел, как, скрытая материей, она заполнила ладонь настойчивого кавалера.
   Не меняя выражения лица, не сделав ни одного лишнего жеста, девушка с легкостью сняла напористую руку со своей груди, словно руку ребенка, ухватившего стеклянный кувшин, и затем, опять без видимого усилия, поскольку молодой человек так и не оставлял попыток снова прикоснуться к ее телу, резко отогнула один из его пальцев. Непрошеный ухажер вскрикнул.
   Девушка отпустила его пальцы и ровным голосом сказала:
   – Больше не делай так, иначе я сломаю тебе руку.
   – Лия! – воскликнул неудачник, в большей степени расстроенный, нежели испуганный. – Ты правда чуть не сломала мне палец!
   – Ерунда, – возразила она. – И потом ведь он на левой руке. А меч ты должен держать в правой.
   Она отвернулась от него и быстро пошла по коридору. Оставшийся на месте Эдгар еще долго растирал палец, бормоча какие-то ругательства, а затем направился в другую сторону.
   В коридоре уже появился Брюс со своей семьей, и Карлейль вышел из-за дверного гобелена, чтобы приветствовать друга, его жену Элспет и их четырнадцатилетнюю дочь Марджори.
   Девочка была возбуждена, Роберт и его жена хранили внешнее спокойствие, даже улыбались, находясь одни, беззащитные, во вражеском лагере. Элспет знала, что ее супруг некоторое время назад заключил соглашение о перемирии, о возвращении пленных, и потому не слишком опасалась за свою судьбу. Подобные соглашения заключались и раньше, они вошли в обычай и, насколько ей было известно, честно выполнялись. А если случались нарушения, то виновные несли жестокое наказание.
   Джон Карлейль, заметив волнение Марджори, ласково сказал ей:
   – Ничего не бойся, красавица. У меня предчувствие, что все окончится благополучно.
   Брюс взглянул на него, как бы намереваясь что-то спросить, но промолчал, и все четверо направились дальше по коридору в направлении зала для приемов.
   Их подвели к столу для почетных гостей, что показалось Брюсу и забавным, и подозрительным, и он уже собрался поделиться своим мнением с Джоном, как вдруг заметил, что тот не сводит глаз с кого-то в другом конце зала. Проследив за направлением его взгляда, Брюс понял, что предметом интереса его друга стала одна из женщин в окружении королевы – темноволосая, в бледно – розовом платье.
   Удивленный Брюс, уже привыкший к тому, что в последние годы Джон не проявлял ни малейшего интереса к женщинам, мысленно возблагодарил Бога за возвращение к другу столь естественного мужского желания. Однако тут же его внимание переключилось на вошедшего короля Эдуарда.
   Шел уже третий месяц со дня – казни его любимца Гавестона, но лицо короля до сих пор выражало печаль, вокруг глаз обозначились темные круги. Ему недавно исполнилось двадцать восемь, однако выглядел он по крайней мере лет на десять старше. Миниатюрная светловолосая супруга цеплялась за его руку и что-то весело щебетала, не замечая или делая вид, что не замечает, его настроения. Они уселись за стоящий на возвышении стол, где уже сидели сестра короля Мария и два высокородных лорда – Уорик, тот, кто больше других ратовал за казнь Гавестона, и его ближайший соратник Ланкастер. Три придворные дамы королевы сели почти напротив шотландских гостей за огромный подковообразный стол.
   Джиллиана спокойно смотрела по сторонам, поймала обиженный, как у ребенка, взгляд Эдгара, не удержалась от улыбки и затем обратила свой взор на стол, уставленный яствами. Но вскоре почувствовала что-то тревожащее и, подняв голову, обнаружила, что с нее не сводит глаз какой-то сидящий неподалеку мужчина. Даже сидя он производил впечатление человека могучего роста и такого же телосложения. Его темно-каштановая борода и того же цвета густые волосы, ниспадавшие на плечи, привлекали внимание своей ухоженностью. Лицо его было изуродовано глубокими шрамами, свидетельствующими о воинском роде занятий. Упорный взгляд серых глаз вызвал у нее легкую дрожь, однако она не стала задумываться о причине ее появления.
   С некоторым усилием она оторвалась от его притягивающего взора и обратилась к сидящей справа от нее толстушке:
   – Эдит, не знаете, что за великан сидит вон там, напротив нас?
   Толстушка обычно знала все. И не обманула ожиданий Джиллианы.
   – О, – сказала она, – так это же Джон Карлейль. Он здесь с Робертом Брюсом, слева от него, видите? Приехали, чтобы произвести обмен заложниками. Слышали? Говорят...
   Но Джиллиана больше не слушала ее.
   Брюс... Карлейль... По ее спине пробежал холодок, в голове помутилось... Боже! Быть может, она сейчас сидит напротив тех самых высокородных шотландцев, кто предал отца. Ее рука потянулась к поясу, где обычно располагался кинжал, но его там не было, пальцы окунулись в пустоту, и она быстро пришла в себя.
   Эдит продолжала говорить:
   – ...и они должны вскоре вернуться к себе в Шотландию с теми, кого король Эдуард им отдаст в обмен на жену и дочь Брюса.
   – Отдаст? – как эхо, повторила Джиллиана.
   – Вы не слушаете? Брюс должен оставить в Англии жену, дочь и еще, кажется, трех человек в залог своего хорошего поведения. Но они тоже получат от нас пятерых и увезут в Шотландию.
   – В Шотландию?
   Джиллиана понимала, что ведет себя довольно странно, однако ничего не могла с собой поделать.
   – Конечно, в Шотландию, – с легким возмущением подтвердила Эдит. – А куда же еще?
   Джиллиана постаралась взять себя в руки, отпила из бокала бургундское, но мысли продолжали вихрем крутиться в голове – об отце, о предательстве, о его страшной смерти...
   «Если это они... если они... Конечно, они. Кто еще из шотландцев, кроме предателей, может стать гостем английского короля?.. Быть приглашенным к его столу?.. Через несколько дней они уедут, и отец останется неотмщенным... Значит, я должна убить их... Немедленно... Но что, если мои подозрения неверны?.. Нет, они не могут быть неверны...»
   Невольно она вновь посмотрела в их сторону, увидела, что Карлейль по-прежнему не сводит с нее пристального взгляда. «Словно ястреб, примеряющийся к добыче», – подумала она. Так же, возможно, он смотрел на ее отца, прежде чем предать его...
   Она склонилась над своей тарелкой. Ей казалось, что пир длится уже целую вечность и никогда не кончится.

Глава 2

   На рассвете следующего дня по росистой траве огромного Виндзорского парка ехали три всадника – молодой воин из охраны принцессы Марии Питер Энгер, толстенький брат Уолдеф и Джиллиана, одетая по-мужски, как Питер: грубые башмаки, штаны, куртка, под которой кольчуга; длинные волосы упрятаны под крестьянский головной убор. Такие поездки совершались два-три раза в неделю, и они уже вошли в привычку. Во время них Джиллиана могла вдали от посторонних глаз упражняться, совершенствуя свое и без того превосходное умение в обращении с оружием. Брат Уолдеф сопровождал их каждый раз на случай, если кому-то вдруг покажутся слишком подозрительными вид и одежда Джиллианы и потребуется удостоверить, кто она такая на самом деле и почему оказалась тут с простым воином.
   И сестра Мария, и монах давно уже отказались от безуспешных попыток отговорить Джиллиану от ее постоянных упражнений; за нее даже осмелились заступиться стражники, не перестававшие восхищаться всевозрастающим умением девушки владеть оружием и почитающие за честь время от времени вступать с ней в учебный бой. Мария уже свыклась с мыслью, что в лице воспитанницы получила у себя дома юную бунтарку, и отказалась от всяких поползновений покушаться на ее свободу. Однако не переставала надеяться, что с возрастом «заскоки» исчезнут и Джиллиана станет обыкновенной женщиной, мечтающей о замужестве, семье, детях. Но пока не видно было ни малейших признаков осуществления ее надежд.
   Сколько они ни выезжали в дальний конец парка в рассветные часы, им ни разу никто не встретился. Джиллиана полагала – так будет и сегодня. Обычно на своем пути они весело переговаривались с Питером, шутили, смеялись, но сегодня Джиллиана была слишком сосредоточенна и молчалива, и Питер не стал нарушать ее молчание. Он был, чего греха таить, влюблен в нее, оба знали о его чувстве к ней, но никогда не облекали свое знание в слова, тем более Джиллиана. Ей было приятно его общество, она ценила преданность, готовность Питера откликаться на ее просьбы, но никаких нежных – чувств он в ней, увы, не вызывал. Его приятель Роберт был женат, у него уже родился первенец, но Питер, похоже, не смотрел на других девушек, что вызывало некоторое беспокойство Джиллианы. Однако что могла она поделать?!
   Они выехали на небольшую поляну, хорошо знакомую по прежним приездам сюда, спешились и привязали лошадей к деревьям. Брат Уолдеф сразу же удобно устроился на поваленном стволе и раскрыл свой требник, чтобы погрузиться в чтение молитв, в то время как Джиллиана предавалась долгим занятиям военным искусством. Правда, теперь они стали все меньше походить на единоборство, а больше напоминали настоящие уроки: с повторением отдельных приемов, обсуждением тех или иных действий, взаимными советами, пока обе стороны не оказывались полностью удовлетворены.
   Прошел уже целый год с тех пор, как Джиллиана, достигшая роста почти в шесть футов, отложила в сторону все свои мечи и взяла в руки тяжелый отцовский меч «зуб змеи». Перемена оружия не сопровождалась какой-либо специальной молитвой или произнесением торжественной клятвы. Просто она сказала себе, что теперь ее оружием, ее драгоценной реликвией станет меч, носящий на себе отпечатки рук самого храброго человека и любимого отца, который навсегда останется в ее душе и сердце.
   Однако для того, чтобы не только держать меч отца, но и действовать им, как положено, ей не хватало сил, которые могли появиться только при еще большем развитии мышц рук. Не долго думая она стала браться за самую тяжелую работу. Упросив дворецкого принцессы Марии хранить молчание, она подрядилась принимать участие в заготовке топлива для всего монастыря и выезжала вместе с лесорубами в лес. Первая неделя показалась ей ужасной: от топора и пилы руки болели и тряслись так, что ночами она почти не спала, а поднести ко рту кружку было мукой. Но постепенно работа перестала отнимать столько сил, она уже не слишком отставала от других лесорубов, которым строго-настрого наказывала ни в коем случае не выдавать ее никому – сначала из окружения сестры Марии, а позднее – из окружения королевы...
   Сначала брат Уолдеф, как всегда, читал, но затем начал все чаще отвлекаться и смотреть на боевую игру Джиллианы и Питера. Не потому, что она его сегодня особенно заинтересовала, а потому, что Джиллиану трудно было узнать. Что с ней такое? Она задумчива, невнимательна и ведет себя так, как не должен, не имеет права вести себя настоящий боец. Может, заболела?
   Питер тоже, видимо, заметил перемену в ней, ослабил нападение и даже начал как будто ей поддаваться. Но тут Джиллиана взяла себя в руки, и Уолдеф узнал в ней прежние, хорошо известные ему черты: напористость, силу, соединенную с хитростью и ловкостью.
   Сражение продолжалось с переменным успехом, и, увлеченные боем, они не заметили, что за ними наблюдают два всадника – Роберт Брюс и Джон Карлейль.
   – Как тебе нравятся бойцы? – спросил Брюс. – Дерутся на славу, а?
   Карлейль вгляделся повнимательнее и лениво сказал:
   – У того, кто повыше, умения хоть Отбавляй. Только меч слишком длинный. С чего он выбрал себе такой, не знаешь?
   Роберт покачал головой.
   – Может, никто не надоумил его взять в руки другой. Но оружие великолепное, и что-то в нем видится мне знакомое, да не припомню что...
   Тут оба сразу умолкли, потому что соперники со смехом опустили острия мечей к земле, а парень, что повыше, сдернул с головы шапку, и темные косы рассыпались у него по плечам.
   – Прости, я сегодня какая-то рассеянная, Питер, – сказала Джиллиана. – Не думай только, что я нарочно поддавалась.
   – Я ничего такого не думаю, – отвечал тот. – Но ты и правда сегодня сама не своя, какая-то... замедленная.
   – Ладно, в следующий раз исправлюсь. – Она направилась к своей лошади. – А сейчас я займусь выездкой на Ласточке.
   – Зачем? Ты и так на ней все делаешь как надо. Она хоть и неплохая лошадка, но не годится для боевого коня.
   Джиллиана вложила меч в ножны, висевшие у седла, и вскочила на лошадь.
   – Я тренирую не Ласточку, а саму себя! – крикнула она, привязывая поводья к луке седла, и, уперев руки в бока, пустила лошадь вскачь, управляя ею только с помощью ног.
   Роберт Брюс как зачарованный смотрел на превращение юноши в девушку, великолепно владеющую оружием и лошадью, но когда повернулся к Джону, чтобы поделиться с ним своими ощущениями, то изумился едва ли не больше. Джон застыл, словно его поразила молния, и на его покрытом шрамами лице можно было прочесть море чувств – от восхищения до открытого вожделения.
   «Это она, – проносилось у него в голове, – та, за кем я невольно подглядывал из двери, от кого не мог отвести глаз за пиршественным столом». И сейчас, когда он смотрел на ее стройные ноги, обхватившие круп лошади и управляющие ею, у него в воображении рисовалась иная картина: как ее ноги обхватывают его собственное тело и... Жажда обладать ею, желание, которого он не испытывал с незапамятных времен, пронзило все его существо. Что же с ним такое? Ведь он думал... был уверен, что ему никогда уже не испытать такого чувства.
   Роберт снова посмотрел на девушку, он тоже узнал ее – та самая, из окружения королевы. Кто бы мог подумать, что в ней скрываются такие таланты?
   Джон повернулся к нему, ерзая в седле, чтобы ослабить напрягшиеся мышцы, и произнес внезапно охрипшим голосом:
   – Нужно получше узнать, кто она такая. Роберт согласно кивнул.
   – Что ж, давай узнаем, дружище. – Он ухмыльнулся. – Коли есть охота.
   Он дернул поводья и тронул коня вперед, сквозь кусты на поляну. Спутник нехотя последовал за ним – его конь был намного выше, чем у Брюса, и приходилось все время наклонять голову, чтобы не напороться на ветки.
   Монах был погружен в свой требник, когда услышал легкий шум за деревьями и треск сучьев.
   К ним направлялись два всадника, находившиеся уже ярдах в шести.
   Брат Уолдеф с опаской смотрел на них: он еще не узнал всадников с такого расстояния. Питер только сейчас заметил их и издал предупредительный свист, обращенный в сторону Джиллианы, которая поняла его и быстро натянула на голову мужскую шапку, упрятав под нее косы. В отличие от монаха она уже узнала, кто они такие, и сердце замерло от дурного предчувствия. Уолдеф тоже понял наконец, кто приближается к ним, и радушно их приветствовал.
   – Помнишь, тот самый монах, – сказал Брюс Карлейлю, – который сохранил тебе лицо в том бою?
   – Сохранил! – фыркнул Джон. – Ты называешь то, что видишь перед собой, лицом?
   Но во взгляде, каким он окинул монаха, не было ни злости, ни осуждения.
   Роберт пропустил мимо ушей слова друга, что обычно делал, когда тот заводил речь о своих шрамах.
   – Доброе утро, милорды. Приятно снова встретиться с вами в дни, когда нас осеняет мир, – обратился к ним Уолдеф.
   Всадники спешились и обменялись с ним рукопожатием.
   – Вон как! – заметил Брюс. – Никто и предположить не мог, что ты покинешь Шотландию ради Виндзора.
   Джиллиана почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она осуждала их, сдавшихся на милость английского короля и приехавших к нему в роли покорных вассалов, и не хотела говорить с ними сейчас, в таком состоянии. Когда поостынет – другое дело. Она приняла единственно правильное, как ей казалось, решение: сорвала с седельной луки поводья, пришпорила лошадь и помчалась к замку.
   Питер раскрыл рот от удивления. Брат Уолдеф тоже не мог понять причин столь непонятного поведения и решил вызнать о них позже. Роберту ее внезапное бегство, пожалуй, понравилось: он любил в женщинах страстность и безрассудство, хотя ему досталась совсем не такая женщина, Карлейль вначале немного испугался, подумав, что лошадь у странной девушки понесла, но быстро успокоился, вспомнив, как она только что управлялась с ней. «Скорее всего, играя роль мальчика, она не хотела, чтобы ее раньше времени разоблачили, и предпочла просто скрыться», – подумал он.
   Однако он все же спросил у монаха, кто она и зачем маскируется.
   Доскакав до конюшен Виндзора и поставив свою Ласточку в стойло, Джиллиана, не замеченная никем, приняла необычное и отчаянное решение, на выполнение которого она должна была бросить все силы.
   Вихрем промчалась она по коридорам, вбежала в покои Марии. В комнатах было пусто. Мария, по-видимому, еще не вернулась после мессы. Джиллиана сорвала с себя потную, пропыленную одежду, прошла в ванную, стала обливаться чуть теплой водой из кадки и тереть тело простым грубым мылом, которое предпочитала всякому другому, а сестра Мария употребляла лишь в качестве наказания за грехи. К тому времени, когда она уже насухо вытерлась жестким полотенцем и переоделась в женское платье, солнце поднялось высоко в небе, и, значит, Мария должна вот-вот вернуться из часовни.