Джеймс Роби. Сильнее только страсть

   После чего она заморгала, набрала воздуха и негромко, но совершенно отчетливо проговорила:
   – Вы заключили невыгодную сделку, милорд.
   – Я так не думаю, – парировал он.
   В зале приемов наступила мертвая тишина, словно исчезли все присутствующие, кроме них двоих, даже король онемел, с удивлением и интересом ожидая продолжения наметившегося поединка.
   Как ни странно, Карлейль почувствовал даже некоторое удовольствие оттого, что, пусть невольно, но сумел обратить на себя внимание, ведя поединок не на ратном поле, а на мраморных плитах дворца. Впрочем, если и бой, то исключительно словесный, ибо Джиллиана даже не пыталась высвободить лицо из его пальцев.
   – Уверена, вы скоро измените свое мнение, милорд, – сказала она. – И согласитесь со мной, что игра не стоила свеч.
   Ему хотелось как следует встряхнуть ее, вспороть, как дети поступают с игрушкой, и взглянуть, что там внутри.
   – Что ж, посмотрим, – процедил он и отпустил ее подбородок, внезапно ощутив, что молчание вокруг них делается все более напряженным и необходимо как-то разрядить обстановку.
   – Быть может, – сказал Уорик после того как прокашлялся, – нужно позволить помолвленным лучше познакомиться друг с другом... Разумеется, в присутствии подходящей компаньонки или дуэньи.
   Джиллиана резко вздернула голову, чего так тщетно добивался от нее Карлейль, и со спокойным достоинством возразила:
   – Благодарю вас, сэр, но в этом нет нужды, поскольку не имеет ровно никакого значения, познакомимся мы с графом Карлейлем до церковного благословения или после него. – Она присела в церемонном поклоне перед троном. – А теперь прошу позволения, ваше величество, удалиться, чтобы в одиночестве вознести молитвы по поводу столь неожиданного для меня события.
   Король кивнул с несколько растерянным видом, однако не мог же он отказать своей подданной в желании общаться с Господом. Не глядя ни на кого, в том числе и на своего жениха, Джиллиана отступила от трона, потом повернулась и выскочила из зала.
   Мария не могла не восхититься самообладанием и столь развитым чувством собственного достоинства воспитанницы, хотя, видит Бог, специально не учила ее.
   По правде говоря, задумывая замужество Джиллианы, Мария не могла и предположить, что будущая невеста так его воспримет. Ведь она действовала из самых добрых побуждений: хотела вернуть девушку по ее же горячей просьбе на любимую родину. А поскольку у нее никого там не осталось из родных и близких, решила заодно обеспечить ее будущее, честь, наконец, – но как можно их обеспечить одинокой девушке, если не выдать замуж за достойного любящего человека? В отношении второго качества Джона Карлейля у нее сомнений не было.
   Не ожидая, что кто-то последует за ней, Джиллиана направилась прямиком в часовню, где никто, даже королева, не потревожит ее. Опустившись на колени у алтаря, она долго не сводила глаз с ярко горящей свечи, но молиться не могла в противоположность сестре Марии, которая обладала способностью в любое время дня и ночи обращаться к своему небесному супругу и, наверное, получать от него ответ. Джиллиана так не могла, она не уверовала в чудесные свойства молитвы: мы просто произносим какие положено слова, а что должно произойти, происходит все равно – так она считала. Сейчас она могла сказать только одно: пожалуйста, Господи, помоги мне узнать, кто обрек моего отца на такую страшную смерть, и наказать их...
   Она осенила себя крестным знамением, поднялась и, петляя по многочисленным переходам замка, прошла в покои сестры Марии. В пустой комнате на столе лежал один из экземпляров брачного соглашения. Скользнув глазами по листу, она увидела подписи, в том числе и Карлейля. А, вот и подпись сестры Марии – какие крупные буквы... Но зачем ей на все это смотреть? Она оттолкнула пергаментный лист и подошла к окну, возле которого под стоявшими там скамейками находились корзины с ее вещами, привезенными из Эмсбери.
   Она продолжала укладывать туда вынутые ранее вещи – оружие, кольчугу, одежду, когда в комнату вошли сестра Мария и брат Уолдеф. Джиллиана слышала, как отворилась дверь; но не повернулась, продолжая упаковывать корзины.
   Мария молча переглянулась с монахом и прошла в примыкавшую к комнате спальню, оставив дверь открытой. Там она опустилась на обитую мягкими подушками скамью, под которой стояли корзины с ее собственными вещами.
   – Джиллиана, – позвала она. Та продолжала укладываться. Голос Марии стал резче.
   – Ты могла бы взглянуть на меня, когда я к тебе обращаюсь!
   Джиллиана моментально разогнулась и послушно взглянула на женщину, которая приходилась ей родной теткой и с кем ей теперь придется навсегда расстаться. Сейчас Джиллиану было трудно узнать, ее лицо было бледным, настороженным, незнакомым. Мария ощутила неловкость, глядя на нее. Неужели она поступила неправильно, жестоко, желая девушке только добра?
   – Скажи мне, что у тебя на душе, дитя мое, – попросила она.
   У Джиллианы дрогнули уголки рта, словно она собралась улыбнуться, но поняла, что улыбка не выйдет или будет похожа на гримасу ненависти.
   – Мне нечего сказать вам, сестра Мария, – произнесла она очень тихим голосом.
   Еле слышные спокойные слова показались Марии хуже, чем истошный крик. Они впились жалом в ее сердце.
   – Выходит, восемь лет, прожитые нами вместе, прошли зря? – спросила она печально.
   Джиллиана постаралась ответить со всей честностью и откровенностью, на которые способна.
   – Я всегда была и буду благодарна вам, сестра Мария, за все, что вы сделали для меня, – сказала она. – Мне кажется, я достаточно часто проявляла чувства признательности и почтения к вам. Молю, чтобы они не забылись вами.
   Марию рассердили ее холодные правильные слова.
   – Не в том дело! – прикрикнула она. – Я хочу, чтобы ты поняла: ты должна выйти замуж. Ты все-таки не солдат, а юная девушка. Религиозная стезя тоже не для тебя: Господь не благословил дочь принцессы Джоанны на путь девственницы, не предназначил для подобной миссии. Но в нашей жизни всякое может случиться, и я не могу допустить, чтобы ты оказалась обесчещенной. Ты сохранишь честь.
   – О, конечно, – вялым, безжизненным тоном произнесла Джиллиана. – Можно я теперь продолжу укладывать свои вещи?
   И тут в разговор позволил себе вмешаться брат Уолдеф.
   – Дитя, – сказал он, – я весьма обеспокоен твоим состоянием.
   – Поздно уже, брат, говорить об этом, – отвечала Джиллиана, – потому что...
   Но он с несвойственной ему живостью прервал ее:
   – Нет, дитя, у нас еще немало времени, и ты должна выслушать меня! Вот что я тебе скажу... Если бы твой отец – да благословит Господь его душу – не желал твоего счастья и благополучия, он не отправил бы тебя к сестре Марии, и если бы сестра Мария, в свою очередь, не желала бы тебе того же самого, мы не споспешествовали бы твоему браку. – Он поднял руку, не давая ей возразить. – Слушай меня и не прерывай. Джон Карлейль – суровый человек, но превосходный воин. Я знаю его с той поры, как он сражался вместе с твоим отцом при Стерлинге, где его тяжело ранили, и скажу одно: он достойный мужчина. И он откровенно и честно возжелал тебя и не скрывал своих чувств. Ты же сегодня нанесла оскорбление своему нареченному супругу в присутствии его сподвижников и самого короля Англии. Не веди себя подобно капризному ребенку и хорошенько подумай о том, что делаешь.
   По мере того как монах произносил свой длинный монолог, Джиллиана все выше вздергивала подбородок, и, когда уже дальше было некуда, когда поняла, что брат Уолдеф сказал все, что хотел, она задала только один вопрос:
   – Не думаете ли вы, что я должна умирать от счастья, находясь в одной постели с человеком, который, по всей вероятности, послал на смерть моего отца?
   Мария побледнела. Какая упрямая, неподатливая девчонка! Что она вбила себе в голову? Теперь станет подозревать и обвинять чуть ли не всех высокородных шотландцев в преступлении?
   – Нет! – воскликнула она. – Как ты можешь?
   У Джиллианы, которая размышляла о судьбе своего отца денно и нощно, был уже готов ответ:
   – А почему же его и Брюса, единственных из всех лордов, позвали в Англию, и сам король привечал их как своих друзей?
   – Что ты такое говоришь, девушка? – возопил брат Уолдеф, воздевая руки. Деловитым тоном он добавил: – Принеси мне твое Священное Писание! – Увидев, что она не торопится, брат Уолдеф прикрикнул: – Сейчас же!
   Джиллиане ничего не оставалось, как выполнить приказание, хотя она не понимала, какое имеет отношение Священное Писание к начатому разговору. Впрочем, она была рада переменить тему.
   Взяв из ее рук Библию, монах раскрыл тонкие страницы с начертанными на них заветными латинскими буквами, снял с пояса висевший на нем небольшой серебряный крест и возложил на книгу, присоединив к нему находившуюся у него на поясе крошечную золотую раку с обломком кости святого Уолдефа, в честь которого он и получил свое имя. Раку он носил с собой везде, черпая от нее душевные силы.
   – А теперь, Джиллиана, – велел он, – положи руку рядом с моей на находящиеся здесь предметы. – Когда ее сильная смуглая рука с длинными пальцами коснулась его пухлой длани, он добавил: – Смотри на меня и слушай!
   Удивительно синие чистые глаза послушно смотрели на него, и, возвысив голос, торжественным тоном он начал говорить:
   – Я клянусь перед этими священными словами, перед крестом Господним и перед памятью моего святого покровителя, что человек по имени Джон Карлейль ни сном, ни духом, ни деянием, ни помыслом не причастен к судьбе Уильяма Уоллеса, погибшего в результате предательства.
   Джиллиану охватила дрожь, она чувствовала, как у нее подгибаются колени.
   – Откуда вы знаете? – проговорила она слабым голосом.
   Брат Уолдеф убрал раку и крест, протянул Джиллиане Библию, после чего сказал:
   – Я знал Карлейля еще мальчиком. И я тот, кто раскаленным железом выжигал у него из раны застрявший там наконечник вражеской стрелы. Я видел его в бою и в обычной жизни, знаю его друзей и врагов, его родных и близких. И я только что поклялся на Библии, что он не из тех, кто может предать или напасть на безоружного человека. У него открытая душа и такое же сердце. – Уолдеф глубоко вздохнул и положил руку на плечо Джиллианы. – Он хороший человек, дитя мое. Ты неправильно повела себя с ним. Не продолжай поступать так. Сверни с неверного пути.
   В комнате повисло молчание, наконец раздался голос Джиллианы, такой тихий, что Мария и монах едва уловили его:
   – Я никогда не собиралась отдать себя во владение какому-либо мужчине, хорошему или плохому.
   Мария намеревалась что-то ответить ей, как вдруг дверь распахнулась и в комнату танцующей походкой влетела королева Изабелла со своими дамами и с целым выводком портних из ближайшего селения. Королеву привело сюда благое намерение помочь своей милой Лие как можно быстрее подготовить наряды для свадебной церемонии. И конечно, самой по мере сил принять участие в таком увлекательном занятии.
   Мария и брат Уолдеф, воспользовавшись суматохой, ушли в другую комнату, где, с тревогой глядя на своего капеллана, она мягко произнесла:
   – Я хочу повторить тот же самый вопрос, брат: как можете вы клясться, что Карлейль не причастен к тому, что произошло с Уоллесом?
   Монах робко улыбнулся.
   – Просто я верю в него, – ответил он. – Если я принес ложную клятву, то поплачусь за нее пребыванием в аду. – Увидев улыбку в глазах Марии, он добавил: – Однако в заповедях призывают нас не приносить ложные клятвы против наших ближних, а моя клятва если и ложна, то она за ближнего.
   Брови Марии взметнулись вверх.
   – Довольно растяжимое толкование Священного Писания.
   На что получила лаконичный ответ монаха:
   – Исполнение любых предписаний, сестра, зачастую основано на весьма растяжимых понятиях.
   Брюс налил полную чашу медового напитка, поставил перед Карлейлем, затем наполнил свой сосуд. Они сидели в комнате у Джона, чтобы не беспокоить жену и дочь Брюса, с которыми тот вскоре должен будет расстаться на неопределенное время, оставив их в заложницах у англичан. Они говорили о женитьбе Карлейля...
   – Не самое лучшее начало семейной жизни у тебя, мой друг, – сказал Брюс, изобразив своим тоном нечто среднее между сочувствием и насмешкой.
   – Могло быть значительно хуже, – ответил Джон с явным намерением превратить его слова в шутку. – Я заметил, у нее припасен кинжал, и каждую минуту ожидал удара.
   – Неужели правда? Ну и девушка!
   – Да, под платьем, у левой груди, – уточнил Джон и усмехнулся. – Если б она за него схватилась, я бы ее с огромным удовольствием обезоружил. – Он сделал глоток из чаши. – Что ж, я никогда не мечтал о кроткой жене.
   – Лучше уж кроткая, чем кровожадная.
   Оба рассмеялись. Карлейль поднялся и подошел к окну, в котором виднелась в наступающих сумерках центральная, хорошо укрепленная башня замка.
   – Такой могучий замок, – сказал он задумчиво, – и такой слабый король.
   – И мы должны его слабость как следует использовать, – заметил Брюе. – Обдумаем хорошенько, когда прибудем домой.
   – Домой, – повторил Карлейль.
   Он скучал по своему Гленкирку, даже если уезжал оттуда совсем ненадолго. Скучал по большому просторному дому, стоявшему на скале, нависающей над неширокой долиной. По другую сторону от скалы виднелись поросшие лесом горные склоны, сверкало серебром озеро Уич, на берегах которого росли дубы, березы, платаны, орех, рябина. К скале прилепилось селение, над ним, на круглой вершине холма, стояла старинная церковь, сооруженная, как говорят, лет двести назад. Каждый вечер звуки ее колоколов, зовущие к молитве Пресвятой Богородице, доносятся до его дома на скале. В селение часто съезжаются крестьяне со всей округи, все живущие там семьи считают себя принадлежащими к клану Карлейлей.
   Роберт понял по выражению лица Джона, о чем тот думает, и грустно улыбнулся. Он сам никогда не ощущал зова того единственного места, откуда его корни, где он вырос.
   – Твоя сестра держит дом в полном порядке, – сказал он со вздохом.
   Джон повернулся к нему от окна.
   – Агнес остолбенеет, когда я заявлюсь с женой. Но думаю, они найдут общий язык: Джиллиане нужна подруга. – Он снова взглянул в окно. – Не терпится уехать отсюда.
   – Потерпи еще два дня и две ночи, – сказал Брюс. – Одна из ночей будет свадебной, не забудь.
   – Не забуду, – многозначительно ответил Джон. – Завтра с утра отправлюсь за свадебным подарком.
   – Что-нибудь из золота и с драгоценными камешками?
   Джон покачал головой.
   – У меня на уме нечто другое.

Глава 4

   Приготовление к свадьбе шло полным ходом. Джиллиана не могла не восхищаться умением королевы Изабеллы управлять процессом подготовки свадебных торжеств. Маленькая королева без лишнего ажиотажа, спокойно и разумно распределяла обязанности целой армии портних и просто служанок, и к вечеру бесконечно тянувшегося дня, что предшествовал бракосочетанию, наряды невесты были готовы. Десять платьев – два шерстяных, три из льняного полотна, три из венецианской парчи и еще два бархатных, одно из которых даже оторочено мехом, заполнили огромный деревянный сундук, основательно посыпанный высушенными цветами и листьями лаванды. Кроме того, в сундуке находились три сорочки, восемь юбок, чулки, туфли, домашние и вечерние, два плаща с капюшонами и третий, стеганный мягким кроличьим мехом... Перечисление можно продолжить.
   Джиллиана наотрез отказалась от сооружения различных замысловатых головных уборов, и, поскольку времени оставалось очень мало, королева с ней согласилась. Отдельно от остальной одежды в спальне у Марии висело укутанное в холстину подвенечное платье.
   Для Джиллианы день показался куда более утомительным, чем когда она собирала хворост в лесу, и к вечеру хотелось одного: добраться до постели и уснуть. Однако королева задержала ее даже после того, как отпустила белошвеек и придворных дам.
   – Посиди со мной немного, Лия, – сказала она, протягивая ей кубок с вином и указывая на мягкую скамью в своей богато украшенной гобеленами гостиной, и сама села рядом с ней.
   Так они сидели, как две подружки, – золотоволосая, несчастная в личной жизни королева и темноволосая, чувствующая себя не менее несчастной придворная дама.
   – Я хочу... должна сказать то, – снова заговорила Изабелла, – чего тебе не может сказать Мария, потому что она монахиня и у нее никогда не было первой брачной ночи, которая ожидает тебя завтра.
   Джиллиана не знала, что ответить, и потому молчала. Королева начала говорить и следующие несколько минут посвятила довольно подробному рассказу о первом телесном акте любви, к каковому она относилась, насколько могла заключить Джиллиана, не только с большой серьезностью, но и с явной грустью, как к чему-то, ставшему далеким и призрачным.
   – Церковь учит нас, – сказала Изабелла, и голос ее звучал нервно, – что женщина может долго не забеременеть, если не находит удовольствия в соитии. Я не беременела шесть лет. Но некоторые мужчины не понимают... – Она помолчала. – Хочешь о чем-то спросить?
   – Я должна буду стоять совсем голой перед всеми гостями? – спросила Джиллиана.
   – Да, люди должны видеть, что у тебя нет явных изъянов, чтобы впоследствии супруг не мог отвергнуть свою жену на этих основаниях. Но смотреть на тебя будут не все, только некоторые. И совсем недолго, если, конечно, муж не станет возражать.
   Джиллиана растерянно выслушала королеву и торопливо отпила из кубка. По спине у нее пробежал холодок.
   – Не нужно волноваться, – постаралась утешить Изабелла, беря ее за руку. – Все быстро проходит, и первая боль тоже, если мужчина искусен.
   – Боли я не боюсь, – сказала Джиллиана.
   Ничего больше она говорить не стала, просто сидела, чувствуя глубокую усталость и легкое опьянение от выпитого вина, которое принесло ей некоторое облегчение.
   Потом, когда она шла по коридору к себе, путь казался непривычно длинным, и ее слегка покачивало. А уже совсем у дверей покоев Марии ей в голову пришла мысль, что ведь завтра, 22 августа, в день ее бракосочетания исполнится ровно семь лет со дня казни отца. Совпадение поразило ее настолько, что она вынуждена была остановиться и прислониться к стене.
   Слабый аромат роз, донесшийся до нее, заставил ее очнуться и понять, что она находится возле открытого окна в сад. Джиллиане претила мысль идти сейчас в комнаты, где сестра Мария занимается, как всегда, вышиванием, читает или составляет очередное снадобье от всех болезней. Ей, наверное, хорошо и спокойно: у нее жизнь течет раз навсегда заведенным порядком, а у Джиллианы с завтрашнего дня все, решительно все изменится, и неизвестно, в какую сторону. Уж во всяком случае, не в лучшую.
   Она вскочила на скамейку, стоявшую возле окна, оттуда на подоконник и спрыгнула в сад, где так пахло розами. Захотелось побродить среди цветов и кустов и, возможно, в последний раз вдохнуть воздух свободы. Собственной свободы.
   Подоткнув подол, чтобы удобнее было шагать, она около часа бесцельно металась по саду, заламывая в немом отчаянии руки, испытывая непреодолимое желание сбежать куда-нибудь, но понимая, что бежать некуда. Она так устала, что готова была лечь и уснуть под любым кустом, и пускай все увидят ее.
   Она вспомнила, как часто отец говорил ей, что чувство долга – главное достоинство воина. Что ж, хотя замужество ей не по душе, она тоже исполнит свой долг. Кажется, королева Изабелла рассказывала что-то о каких-то телесных радостях, но они ее нисколько не интересуют. Она неоднократно видела в Эмсбери, как спариваются животные – коровы и быки, собаки, – и ни за что не поверит, что подобное может доставить хоть какое-то удовольствие.
   Устав бродить по саду, она оправила юбки и. медленно пошла, чтобы вернуться в дом тем же путем – через окошко.
   Однако мысли о свадебной ночи все еще не давали покоя. Завтра она вынуждена будет без всякого на то желания и охоты отдать какому-то незнакомому человеку все, чем обладает. Почти все. И свою свободу в том числе. Ее снова бросило в жар, снова захотелось убежать куда глаза глядят! Но это невозможно! Тогда ей остается только биться, воевать за свою свободу от чужой воли! И символом ее свободы будет меч, отцовский меч «зуб змеи», принадлежащий теперь ей, только ей. Его она не отдаст никому!
   Она подошла к окну, которое отстояло от земли дальше, чем она предполагала: подоконник был на уровне шеи. Но такое препятствие не останавливало: разве напрасно она столько лет упражняла свое тело, напрасно рядилась, удивляя многих, в мужскую одежду и училась делать то, что казалось доступным только мужчинам?
   Она положила на подоконник ладони, подпрыгнула, подтянулась, занесла одну за другой ноги и оказалась на полу в коридоре. Снова одернула юбки чисто женским движением, словно никогда не совершала ничего противоречащего статусу женщины, и, обретя походку искушенной придворной дамы, отправилась в покои принцессы Марии.
   В голове неотвязно стучали мысли: «Сегодня моя последняя .свободная ночь... когда могу спать где хочу... как хочу... сколько хочу... Почему, о почему Господь определил для женщин такую судьбу? Такую зависимость... подчиненность...»
   Сестра Мария подняла голову от требника, когда Джиллиана вошла. Как она выглядит, бедная девушка! Совершенно измученный вид.
   – Ты здорова? – спросила Мария.
   – Вполне. Только устала. А еще вспомнила, какой завтра день.
   По ее тону Мария поняла, что речь идет не о свадьбе, и не сразу догадалась, что она имела в виду. Решив не заводить разговора о страшном для Джиллианы, хотя и довольно давнем событии, монахиня поинтересовалась, что собирается Джиллиана преподнести в дар своему супругу в качестве свадебного подарка.
   Та воззрилась на нее в удивлении.
   – Но у меня ничего нет, – сказала она. – Ни приданого, ни земель, ни денег. Он должен будет удовольствоваться моей девственностью. Разве не так?
   Ничего не ответив, Мария закрыла требник и подошла к сундуку, где хранила свое немногочисленное имущество. Вынув оттуда небольшой сверток, она протянула его Джиллиане со словами:
   – Быть может, подойдет кольцо?
   Не скрывая любопытства, девушка развернула сверток. Там находилось крупное золотое кольцо с печаткой и огромным рубином, помещенным в сделанное из золота изображение ветвей дрока, фамильного знака Анжуйской династии Плантагенетов. Пораженная бесценным подарком, она удивленно смотрела на Марию, явно ожидая объяснения.
   – Кольцо принадлежало моему отцу, – сказала Мария. – Твоему деду по матери. Королю. Он носил его до своих последних дней... И я не хочу, чтобы кольцо перешло к моему брату, – добавила она как бы в раздумье. – Тогда оно скорее всего достанется кому-нибудь из его фаворитов.
   Джиллиана поняла, что речь, по всей видимости, идет о недавно казненном любовнике короля, Гавестоне, и о тех, кто может его заменить, хотя не так уж много знала о внутрисемейных королевских делах и не интересовалась ими.
   – Разве может шотландский граф носить кольцо монарха, который был его врагом? – спросила не оправившаяся от удивления Джиллиана.
   – Да, – уверенно ответила Мария. – Джон Карлейль – человек куда более сильный и мужественный, чем мой брат Эдуард. Наш отец всегда восхищался подобными качествами и в друзьях, и в противниках. Он не пожалел бы такого подарка для Карлейля. Возьми его.
   Джиллиана приняла кольцо и смущенно поблагодарила Марию, которая не скрывала радости, что воспитанницу не пришлось долго уговаривать. Дай Бог, чтобы ее дар хоть немного облегчил тревоги завтрашнего дня...
   Джон наотрез отказался облачиться по случаю свадьбы в подобающие событию дорогие одежды, и Роберт Брюс вполне его понял и одобрил: помимо равнодушия к роскоши, он считал, что контраст между таким нарядом и покрытым шрамами лицом Джона может оказаться не в его пользу. Поэтому согласился с намерением друга надеть черного цвета камзол с серебряной отделкой и серые штаны в обтяжку, а через плечо, конечно, перекинуть ленту с цветами клана Карлейлей. Меча на поясе у него не было, ведь он все-таки находился в замке своего врага, и здесь ему не позволили бы иметь при себе боевое оружие, однако он прикрепил к поясу небольшой кинжал шотландского образца, что не слишком понравилось Брюсу, но он ничего не сказал, а заговорил о другом.
   – Я видел, ты разговаривал сегодня рано утром с братом Уолдефом. Мне тоже приятно было его повидать.
   – Знаешь, о чем мы говорили, Роберт? Он просит, чтобы мы взяли его с собой обратно в Шотландию... А, черт!
   Карлейль с раздражением уставился на свои прошитые по краям туфли для дворцовых приемов, которые терпеть не мог. Кроме прочего, они ему жали.
   – Старик не был в своем аббатстве в Мелроузе уже восемь лет. Они с принцессой Марией считают, что будет лучше для Джиллианы, если поблизости от нее будет священник, которого она давно знает.
   Роберт ухмыльнулся.
   – Возможно, они боятся, что она быстро доведет тебя до необходимости ежедневно колотить ее, а брат Уолдеф станет удерживать?
   Джон, как видно, довольно серьезно отнесся к такому предположению, потому что посчитал нужным ответить.
   – Думаю, они больше боятся, – сказал он, – как бы она не перерезала горло мне.
   Грудь Роберта всколыхнулась от смеха под лентой своего клана, накинутой на простой коричневого цвета камзол.
   – Во всяком случае, – произнес он, – они пытаются тебя спасти от подобных поползновений с ее стороны, что уже похвально. Мы же видели, как ловко умеет она орудовать мечом и кинжалом.