Страница:
– Там подале Годлин-холл, – сообщил Хеклинг, придержав лошадь и ткнув пальцем куда-то вдаль, хотя разглядеть что бы то ни было во тьме ночной не представлялось возможным. Я выпрямилась и разгладила юбку под пледом; во рту было сухо и затхло, веки отяжелели. Я несколько вымокла под дождем и сожалела, что впервые предстану перед неведомым своим нанимателям в столь неопрятном виде. Я никогда не отличалась миловидностью, но обыкновенно старалась извлечь из своей внешности все возможное; увы, тщание мое пошло прахом. Я понадеялась, что меня вскоре по прибытии отпустят и тогда я слегка подправлю нанесенный моему облику урон.
Я не зря воображала длинную подъездную дорожку, и дом открылся нашим взорам лишь спустя несколько минут. То был величественный загородный особняк, хотя до Пемберли ему оказалось далеко. Был он высок и основателен, не лишен барочных изысков, два крыла раскинулись по обе стороны внушительного портика; вероятно, догадалась я, выстроили его в семнадцатом столетии, после Реставрации, когда архитектура поддалась влиянию европейской моды. Я размышляла, сколько в этом доме спален – вероятно, по меньшей мере дюжина, и по сей ли день используется бальная зала, без которой ни один подобный особняк не обходится. Я отнюдь не была привычна к подобной обстановке и с немалым волнением предвкушала, как буду жить здесь. Но и нечто пугающее было в этом доме, некий мрак, – надо думать, его рассеет завтрашнее утро. И все же, пока я разглядывала свое новое обиталище, меня странным манером подмывало велеть Хеклингу развернуть коляску и отвезти меня обратно в Норвич; там я посижу на вокзале Торп до восхода солнца, а затем возвращусь в Лондон, блистательно оплошав.
– Тпру, Винни, – велел Хеклинг, когда мы подкатили к парадной двери, вышел, похрустел гравием под сапогами, обогнул коляску и выволок мой чемодан. Сообразив, что кучеру недостает манер открыть мне дверь, я взялась за ручку и попыталась ее повернуть. К моему удивлению, она не поддалась. Я нахмурилась, припомнив, как легко поворачивалась она на вокзале; теперь же ее словно воском залило. – Что, так и будете сидеть? – поинтересовался этот невежа, остановившись у другой двери и даже не пытаясь прийти мне на помощь.
– Я не могу выйти, мистер Хеклинг, – отвечала я. – Мне кажется, дверцу заклинило.
– Все с ней хорошо, с дверцей, – отвечал он, из недр горла отхаркнув нечто устрашающее и сплюнув на дорожку. – Вертайте и вылазьте.
Я вздохнула, снова взялась за ручку – да как же этого человека воспитывали? – надавила и внезапно вспомнила одну свою ученицу, маленькую Джейн Хебли, что в один прекрасный день по некоей неразумной причине ополчилась на школу и не пожелала выходить из уборной для девочек. Я пыталась открыть уборную снаружи, а Джейн что было мочи упиралась изнутри и стойко продержалась несколько минут, пока мне не удалось наконец распахнуть дверь. Такое же впечатление у меня сложилось и сейчас. Нелепица, разумеется, но чем сильнее я давила на ручку, тем, казалось, крепче некая незримая сила держала ее снаружи. Не происходи все это на открытом воздухе и не будь Хеклинг единственным моим спутником, я бы поклясться могла, что надо мною кто-то насмехается.
– Прошу вас, – сказала я, нелюбезно на него воззрившись. – Вы не могли бы мне помочь?
Он вполголоса выругался, бесцеремонно уронил мой чемодан на землю и обошел коляску, а я в раздражении наблюдала за ним, не понимая, отчего он так своенравничает. Я предвкушала, как сейчас он и сам убедится, что я не какая-нибудь бестолковая дамочка, не умеющая повернуть дверную ручку, но, к моему удивлению, едва он коснулся дверцы, та открылась с легкостью, как и часа два назад, когда я садилась в коляску.
– Ничего такого трудного, – проворчал он и отошел, даже не подав мне руки, а я лишь тряхнула головою; да что это со мной? Может, не туда поворачивала? Что за вздор, в самом деле. Дверца была наглухо заперта. Я ее открыть не могла. А он смог. – Годлин-холл, – промолвил он, когда мы приблизились к парадной двери. Хеклинг дернул за толстый шнур, и где-то в доме звякнул колокольчик; кучер между тем поставил чемодан на ступеньку и пальцем коснулся картуза: – Что ж, доброго вам вечерка, гувернана.
– Вы не зайдете? – удивленно спросила я; неужели он так и бросит меня на крыльце, словно я немногим важнее чемодана?
– Я туда не ходок, – отвечал он, удаляясь. – Я вон тама живу.
И, к изумлению моему, он попросту сел в коляску и покатил прочь; я стояла, раскрыв рот и спрашивая себя, со всеми ли новыми домочадцами здесь обращаются подобным образом.
Спустя мгновение дверь отворилась, и я обернулась, ожидая наконец узреть моих неведомых нанимателей.
Но за дверью не обнаружилось ни мужчины, ни женщины – открыла мне девочка. Лет двенадцати, решила я, старше моих маленьких школьниц, очень бледная и красивая. Волосы ее вились локонами до плеч или чуть ниже. Одета она была в белую ночную сорочку, с пуговицей под горлом и длиною по щиколотку; свечи в передней озаряли ее со спины, и она походила на призрака, что немало меня напугало.
– Здравствуйте, – негромко сказала она.
– Добрый вечер, – с улыбкою отвечала я, стараясь взять себя в руки, делая вид, будто все идет как полагается. – Я не ожидала, что дверь откроет хозяйская дочь.
– Правда? А кого вы ожидали? Премьер-министра?
– Скорее дворецкого, – отвечала я. – Или служанку.
Девочка улыбнулась.
– Обстоятельства наши нынче стеснены, – помолчав, объяснила она.
Я кивнула. С ответом я не нашлась.
– Итак, – сказала я. – Вероятно, мне следует представиться. Меня зовут Элайза Кейн. Я новая гувернантка.
Девочка еле приметно закатила глаза и открыла дверь шире, впуская меня.
– Всего несколько часов прошло, – сказала она.
– После чего?
– После отъезда предыдущей. Мисс Беннет. По крайней мере, она уехала. Очень хотела уехать, ужасно. Но не могла, конечно. Пока не нашла замену. Пожалуй, это было любезно с ее стороны. Делает ей честь. А теперь приехали вы.
Я ступила в дом, не зная, как понимать эту удивительную тираду. Вопреки словам Хеклинга ожидая, что вот-вот спустятся девочкины родители, я огляделась, и великолепие дома поразило меня. Был он весьма традиционен, и хозяева не пожалели средств на убранство. Однако мне почудилось, что подправляли этот дом, пожалуй, не один год назад, а в последнее время о состоянии обстановки почти не заботились. Впрочем, здесь было чисто и царил порядок. Тот, кто вел хозяйство, трудился на совесть. За моей спиною девочка закрыла дверь, и от тяжкого грохота я вздрогнула, в страхе обернулась, а затем испугалась вновь, ибо подле девочки стоял маленький мальчик годами четырьмя ее младше и в такой же накрахмаленной ночной сорочке. Я его не заметила сразу. Должно быть, он прятался за дверью.
– Элайза Кейн, – промолвила девочка, пальцем потеребив нижнюю губу. – Странное имя. Такое простецкое.
– По-моему, у рабочего класса всегда такие имена, – заметил мальчик, сморщившись, точно был довольно-таки, однако, не совершенно уверен в своей правоте. Я взглянула на него, не понимая, нарочно ли он нагрубил, но он дружелюбно улыбнулся, и я решила, что он просто констатировал очевидное. Если уж говорить о классовой принадлежности, вероятно, я и впрямь представляю рабочий класс. В конце концов, я прибыла сюда работать. – У вас в детстве была гувернантка? – спросил он. – Или вы ходили в школу?
– Я ходила в школу, – сказала я. – Святой Елизаветы, в Лондоне.
– Я нередко размышляю, каково это, – сказала девочка. – Мне представляется, Юстас в обыкновенной школе подвергся бы непереносимым страданиям, – прибавила она, кивнув на брата. – Он, как видите, весьма хрупкое дитя, а мальчики бывают очень грубы. Во всяком случае, так мне говорили. Сама я с мальчиками не знакома. Кроме, разумеется, Юстаса. У вас много знакомых мальчиков, мисс Кейн?
– Только братья маленьких девочек, которых я учу, – сказала я. – Говоря точнее, учила. Я, видишь ли, была учительницей.
– В той же школе, куда ходили в детстве?
– Да.
– Боже мой, – слегка усмехнулась она. – Можно подумать, вы так и не повзрослели. Или не захотели взрослеть. Но это правда? О мальчиках? Что они в высшей степени грубы?
– Бывает, – сказала я, озираясь. Мы что, так и будем всю ночь тут беседовать или меня все-таки проводят в мою комнату и представят взрослым? – Что ж, – улыбнулась я, напустив на себя авторитетность. – Как бы то ни было, я прибыла. Вы не могли бы сообщить обо мне вашей маме? Или папе? Может, они не слышали, как подъехала коляска.
Едва я помянула родителей, Юстас слегка напружинился, но ничего не сказал. У девочки отчасти поубавилось высокомерия – она прикусила губу и отвела взгляд; будь ее гримаса несколько отчетливее, в ней читалось бы смущение.
– Бедная Элайза Кейн, – сказала девочка. – Боюсь, вас завлекли сюда обманом. Ведь так говорят, да? – прибавила она. – Я недавно прочла это выражение в книге, и оно весьма мне понравилось.
– Говорят так, – согласилась я. – Но, мне кажется, ты неверно понимаешь, что это значит. Меня наняли к вам гувернанткой. Ваш отец поместил объявление в «Морнинг пост». – Что бы ни говорил Хеклинг, абсурдно предположить, будто предыдущая гувернантка поместила объявление сама.
– В сущности, ничего подобного он не делал, – беспечно отвечала девочка; Юстас прильнул к ней всем телом, и она его обняла. Он и вправду был хрупким ребенком. Казалось, в любую минуту грозит переломиться. – Вероятно, нам лучше присесть, мисс Кейн, – сказала девочка и первой направилась в гостиную. – Вы, надо полагать, устали с дороги.
Забавляясь и тревожась при виде столь взрослого поведения, я в ошеломлении последовала за ней. Она подождала, пока я сяду на длинный диван, затем устроилась в кресле напротив, точно хозяйка Годлин-холла, а не хозяйская дочь. Юстас поколебался между нами, в конце концов сел в дальний угол дивана и принялся разглядывать собственные ноги.
– Так ваши родители дома? – спросила я. Быть может, вся эта история – некий замысловатый розыгрыш, с неудобопонятной целью призванный одурачить осиротевшую молодую женщину. Быть может, в этом семействе все умалишенные.
– Боюсь, что нет, – отвечала она. – Только мы с Юстасом. Миссис Ливермор приходит каждый день и всевозможным манером хлопочет. Она немного стряпает и оставляет нам еду. Надеюсь, вы любите пережаренное мясо и недоваренные овощи. Но она живет в деревне. С Хеклингом вы, разумеется, уже знакомы. У него дом возле конюшен. Ужасный человек, не правда ли? Напоминает мне обезьяну. И пахнет очень странно.
– Он пахнет лошадью, – вставил Юстас, щербато мне улыбнувшись, и я, невзирая на смятение, невольно улыбнулась в ответ.
– Весьма явственно, – согласилась я, а затем в растерянности повернулась к его сестре: – Прости, ты не сказала, как тебя зовут.
– Правда?
– Да.
Она нахмурилась и кивнула.
– Как грубо с моей стороны, – сказала она после бесконечной паузы. – Меня зовут Изабелла Уэстерли. В честь одной из великих королев Испании.
– Изабеллы Кастильской[16], – сказала я, припомнив уроки истории.
– Именно так, – отвечала она, по видимости, довольная, что я знаю ее тезку. – Понимаете ли, моя мать – уроженка Кантабрии. Отец мой, напротив, родился здесь. В этих самых стенах.
– Значит, ты наполовину англичанка и наполовину испанка? – переспросила я.
– Да, если вам угодно постигать меня частями, – отвечала она.
Я посмотрела на нее, затем обвела взглядом гостиную. Там висели любопытные портреты – предков нынешних обитателей, надо полагать, – и красивый гобелен на стене, обращенной ко двору; хорошо бы, отметила я про себя, внимательно рассмотреть его утром при солнечном свете.
– Но ведь вы не… – начала я, размышляя тем временем, как лучше задать вопрос. – Вы ведь не живете здесь одни? Вдвоем?
– Разумеется, нет, – отвечала Изабелла. – Мы слишком юны, и нас не следует оставлять одних.
Я вздохнула с облегчением.
– Благодарение небесам, – сказала я. – С кем же вы живете, если не с родителями? Не могли бы вы позвать взрослых?
К моему потрясению, ни единым мускулом не шевельнув, Изабелла распахнула рот и оглушительно, душераздирающе завопила. Я не вдруг разобрала, что она лишь прокричала мое имя. Элайза Кейн.
– Что такое? – вопросила я, в страхе прижав ладонь к груди. Сердце отчаянно колотилось. Я покосилась на Юстаса, но тот взирал на меня невозмутимо, ярко блестя белками глаз при свечах.
– Прошу меня извинить, – молвила Изабелла, скупо улыбнувшись. – Однако вы просили позвать взрослых.
– И ты позвала меня. Весьма громогласно.
– Вы и есть взрослый, – пояснила она. – Поскольку мисс Беннет отбыла. Вы заняли ее место. Вы здесь единственный взрослый и ответственный человек.
– Ха! – слегка усмехнулся Юстас, встряхнув головою, будто заявление сестры не внушило ему особого доверия. Удивился не он один. Я совершенно растерялась.
– Однако объявление… – начала я, уже утомившись растолковывать вновь и вновь.
– Разместила мисс Беннет, – сказала Изабелла. – Я же вам объяснила. Вы заняли ее место.
– Но кто за все отвечает? Кто, скажем, платит мне жалованье?
– Мистер Рейзен.
Опять этот мистер Рейзен. Стряпчий. Значит, Хек-линг не вполне меня обманул.
– И где же, позволь спросить, сей мистер Рейзен?
– Живет в деревне. Утром я могу вас проводить, если желаете.
Я глянула на замечательно красивые напольные часы в углу. Уже миновало десять вечера.
– Мистер Рейзен обо всем печется, – продолжала Изабелла. – Он платит гувернантке, он платит миссис Ливермор и Хеклингу. Дает нам деньги на карманные расходы.
– И отчитывается перед вашими родителями?
На сей раз Изабелла пожала плечами и отвернулась.
– Вы, вероятно, устали, – сказала она.
– Весьма, – подтвердила я. – День выдался нелегкий.
– И голодны? В кухне наверняка найдется что-нибудь, если…
– Нет, – сказала я и вскочила. Довольно с меня на один вечер. – Нет, меня несколько укачало в коляске. Быть может, вам лучше проводить меня в спальню. Я высплюсь, и все наладится, а завтра я разыщу мистера Рейзена и во всем разберусь.
– Как вам угодно, – промолвила Изабелла и тоже поднялась. Юстас мигом вскочил и прижался к ней. Она улыбнулась мне, снова напустив на себя хозяйскую личину. – Будьте любезны, следуйте за мной.
Мы поднялись по лестнице. Была она величественна и изысканна; не удержавшись, я ладонью погладила мраморную балюстраду. Ковер под ногами также оказался весьма роскошен, хотя его, как и все прочее в доме, похоже, несколько лет не меняли.
– Мы с Юстасом спим на втором этаже, – сказала Изабелла, указав в конец коридора; дверей я почти не разглядела, ибо мрак освещала лишь одинокая девочкина свеча. – Вы этажом выше. Надеюсь, вам понравится. Я всей душою на это надеюсь.
Я вгляделась в нее, не понимая, имела ли она в виду пошутить, однако в лице ее читался скорее стоицизм. Мы поднимались дальше – Изабелла со свечой на три ступени опережала Юстаса, тот на три ступени опережал меня. Я посмотрела на его босые ноги. Были они очень маленькие, и на пятках различались рубцы, словно он носил обувь, из которой уже вырос. Кто приглядывает за этим мальчиком, если в доме нет взрослых?
– Сюда, Элайза Кейн, – позвала Изабелла, пробираясь по коридору, а затем распахнула тяжелую дубовую дверь и вошла в спальню.
Спустя несколько мгновений перешагнув порог, я мысленно поблагодарила Изабеллу за то, что своей свечою она зажгла в комнате три другие; обстановка теперь проступала отчетливее, и я осмотрелась. Комната оказалась весьма уютна, велика и просторна, было в ней не холодно и не жарко, постель виделась мне удобной. Беспокойство рассеялось, и я прониклась добрыми чувствами к этим детям и к этому дому. Утром, решила я, все будет хорошо. Все прояснится.
– Что ж, доброй ночи, – сказала Изабелла и направилась к двери. – Надеюсь, вы будете почивать спокойно.
– Доброй ночи, мисс Кейн, – сказал Юстас, устремившись за сестрой, и я улыбнулась, кивнула им обоим, пожелала доброй ночи и крепкого сна и прибавила, что с нетерпением жду завтрашнего более обстоятельного с ними знакомства.
Оставшись одна впервые с той минуты, когда поутру заперла за собою дверь дома, я присела на постель, вздохнула с облегчением и огляделась. Меня подмывало разрыдаться над несообразностью миновавшего дня и расхохотаться над его несуразностью. Я расстегнула чемодан, однако решила, что вынимать вещи и развешивать их в гардеробе и раскладывать на столе пока не стоит. Это подождет до утра. Я лишь извлекла ночную сорочку, с наслаждением стянула с себя промокшую одежду, облачилась ко сну и слегка умылась над тазиком, что стоял на тумбочке подле кувшина воды. Отдернув штору, я выглянула в окно и с удовлетворением обнаружила, что оно расположено на фасаде и смотрит на лужайку. Я попыталась открыть высокую раму, дабы вдохнуть ночного воздуха, однако рама оказалась запечатана и усилиям моим не поддалась. Вдалеке петляла дорожка, что привела к дому нас с Хеклингом; совершенно опустевшее поместье заливал свет месяца небесного. Успокоенная, я легла в постель – матрас надлежащим образом пружинил, подушки оказались мягки. Все будет хорошо, сказала я себе. Жизнь неизменно налаживается, едва как следует выспишься.
Я задула последнюю свечу на тумбочке, до плеч натянула одеяло, закрыла глаза и зевнула во весь рот. Издалека донесся весьма неприятный крик – я было решила, что это Винни отходит ко сну, но затем крик повторился, и то кричала не лошадь; нет, решила я, вероятнее всего, это ветер в ветвях, ибо он успел разбушеваться, а в окно застучал дождь. Ветер стонал ужасно, точно женщина, удушаемая до смерти, однако дневные странствия и непостижимая троица моих новых знакомых в Годлин-холле утомили меня сверх всякой меры, и никакой ветер, сказала я себе, не воспрепятствует моим ночным грезам.
Я закрыла глаза и вздохнула, зарываясь глубже под одеяло, в любую секунду ожидая ступнями коснуться деревянного изножья, но так до него и не достав; я улыбнулась, поняв, что кровать эта больше меня и можно разлечься во весь рост, а затем так и поступила, блаженно расслабляя усталые ноги, вытягивая их как можно дальше, шевеля пальцами под одеялом, и невероятное наслаждение владело мною, пока чьи-то руки не обхватили меня крепко за щиколотки, стиснув их до самых костей, и не потянули в недра постели; я вскрикнула и поспешно согнула коленки, недоумевая, что за ужасный кошмар привиделся мне. Соскочив на пол, я отдернула шторы и сорвала одеяло, но на постели ничего не было. Я взирала на нее, и сердце мое колотилось. Мне это не почудилось. Две руки схватили меня за щиколотки и потянули. Я еще чувствовала их прикосновение. Я стояла, застыв в потрясении, но не успела я собраться с мыслями, как дверь распахнулась, коридор ослепительно засиял, и в проеме возникла белая призрачная фигура.
Изабелла.
– Все благополучно, Элайза Кейн? – осведомилась она.
Я снова вскрикнула и ринулась к ней, к утешительному огоньку свечи.
– Там что-то… – начала я, не понимая, как объяснить. – В постели, там… я почувствовала…
Она приблизилась, свечою повела над кроватью, оглядела ее всю, от подушек до изножья.
– Здесь решительно ничего нет, – сообщила она. – Вам привиделся дурной сон?
Я задумалась. Иного резонного объяснения не было.
– По видимости, – сказала я. – Мне казалось, я еще бодрствую, но, наверное, задремала. Прости, что побеспокоила. Я не… я не знаю, что на меня нашло.
– Должна отметить, что вы разбудили Юстаса. Он чутко спит.
– Я прошу за это прощения.
Она воздела бровь, будто раздумывая, в силах ли меня простить, но в конце концов вежливо кивнула и вновь отбыла, прикрыв за собою дверь.
Долго-долго стояла я у кровати, внушая себе, что во всем повинно разыгравшееся воображение; наконец, не задернув штор, дабы в комнату проникал лунный свет, я опять забралась в постель, укрылась одеялом и медленно, очень медленно вытянула ноги, каковые не обнаружили ничего, кроме мягких простыней.
Я закрыла глаза, уверенная, что теперь и вовсе не усну, однако утомление, очевидно, взяло свое, ибо, когда я очнулась, в окна струился солнечный свет, дождь и ветер прекратились и настал новый день – мой первый день в Годлин-холле.
Глава седьмая
Я не зря воображала длинную подъездную дорожку, и дом открылся нашим взорам лишь спустя несколько минут. То был величественный загородный особняк, хотя до Пемберли ему оказалось далеко. Был он высок и основателен, не лишен барочных изысков, два крыла раскинулись по обе стороны внушительного портика; вероятно, догадалась я, выстроили его в семнадцатом столетии, после Реставрации, когда архитектура поддалась влиянию европейской моды. Я размышляла, сколько в этом доме спален – вероятно, по меньшей мере дюжина, и по сей ли день используется бальная зала, без которой ни один подобный особняк не обходится. Я отнюдь не была привычна к подобной обстановке и с немалым волнением предвкушала, как буду жить здесь. Но и нечто пугающее было в этом доме, некий мрак, – надо думать, его рассеет завтрашнее утро. И все же, пока я разглядывала свое новое обиталище, меня странным манером подмывало велеть Хеклингу развернуть коляску и отвезти меня обратно в Норвич; там я посижу на вокзале Торп до восхода солнца, а затем возвращусь в Лондон, блистательно оплошав.
– Тпру, Винни, – велел Хеклинг, когда мы подкатили к парадной двери, вышел, похрустел гравием под сапогами, обогнул коляску и выволок мой чемодан. Сообразив, что кучеру недостает манер открыть мне дверь, я взялась за ручку и попыталась ее повернуть. К моему удивлению, она не поддалась. Я нахмурилась, припомнив, как легко поворачивалась она на вокзале; теперь же ее словно воском залило. – Что, так и будете сидеть? – поинтересовался этот невежа, остановившись у другой двери и даже не пытаясь прийти мне на помощь.
– Я не могу выйти, мистер Хеклинг, – отвечала я. – Мне кажется, дверцу заклинило.
– Все с ней хорошо, с дверцей, – отвечал он, из недр горла отхаркнув нечто устрашающее и сплюнув на дорожку. – Вертайте и вылазьте.
Я вздохнула, снова взялась за ручку – да как же этого человека воспитывали? – надавила и внезапно вспомнила одну свою ученицу, маленькую Джейн Хебли, что в один прекрасный день по некоей неразумной причине ополчилась на школу и не пожелала выходить из уборной для девочек. Я пыталась открыть уборную снаружи, а Джейн что было мочи упиралась изнутри и стойко продержалась несколько минут, пока мне не удалось наконец распахнуть дверь. Такое же впечатление у меня сложилось и сейчас. Нелепица, разумеется, но чем сильнее я давила на ручку, тем, казалось, крепче некая незримая сила держала ее снаружи. Не происходи все это на открытом воздухе и не будь Хеклинг единственным моим спутником, я бы поклясться могла, что надо мною кто-то насмехается.
– Прошу вас, – сказала я, нелюбезно на него воззрившись. – Вы не могли бы мне помочь?
Он вполголоса выругался, бесцеремонно уронил мой чемодан на землю и обошел коляску, а я в раздражении наблюдала за ним, не понимая, отчего он так своенравничает. Я предвкушала, как сейчас он и сам убедится, что я не какая-нибудь бестолковая дамочка, не умеющая повернуть дверную ручку, но, к моему удивлению, едва он коснулся дверцы, та открылась с легкостью, как и часа два назад, когда я садилась в коляску.
– Ничего такого трудного, – проворчал он и отошел, даже не подав мне руки, а я лишь тряхнула головою; да что это со мной? Может, не туда поворачивала? Что за вздор, в самом деле. Дверца была наглухо заперта. Я ее открыть не могла. А он смог. – Годлин-холл, – промолвил он, когда мы приблизились к парадной двери. Хеклинг дернул за толстый шнур, и где-то в доме звякнул колокольчик; кучер между тем поставил чемодан на ступеньку и пальцем коснулся картуза: – Что ж, доброго вам вечерка, гувернана.
– Вы не зайдете? – удивленно спросила я; неужели он так и бросит меня на крыльце, словно я немногим важнее чемодана?
– Я туда не ходок, – отвечал он, удаляясь. – Я вон тама живу.
И, к изумлению моему, он попросту сел в коляску и покатил прочь; я стояла, раскрыв рот и спрашивая себя, со всеми ли новыми домочадцами здесь обращаются подобным образом.
Спустя мгновение дверь отворилась, и я обернулась, ожидая наконец узреть моих неведомых нанимателей.
Но за дверью не обнаружилось ни мужчины, ни женщины – открыла мне девочка. Лет двенадцати, решила я, старше моих маленьких школьниц, очень бледная и красивая. Волосы ее вились локонами до плеч или чуть ниже. Одета она была в белую ночную сорочку, с пуговицей под горлом и длиною по щиколотку; свечи в передней озаряли ее со спины, и она походила на призрака, что немало меня напугало.
– Здравствуйте, – негромко сказала она.
– Добрый вечер, – с улыбкою отвечала я, стараясь взять себя в руки, делая вид, будто все идет как полагается. – Я не ожидала, что дверь откроет хозяйская дочь.
– Правда? А кого вы ожидали? Премьер-министра?
– Скорее дворецкого, – отвечала я. – Или служанку.
Девочка улыбнулась.
– Обстоятельства наши нынче стеснены, – помолчав, объяснила она.
Я кивнула. С ответом я не нашлась.
– Итак, – сказала я. – Вероятно, мне следует представиться. Меня зовут Элайза Кейн. Я новая гувернантка.
Девочка еле приметно закатила глаза и открыла дверь шире, впуская меня.
– Всего несколько часов прошло, – сказала она.
– После чего?
– После отъезда предыдущей. Мисс Беннет. По крайней мере, она уехала. Очень хотела уехать, ужасно. Но не могла, конечно. Пока не нашла замену. Пожалуй, это было любезно с ее стороны. Делает ей честь. А теперь приехали вы.
Я ступила в дом, не зная, как понимать эту удивительную тираду. Вопреки словам Хеклинга ожидая, что вот-вот спустятся девочкины родители, я огляделась, и великолепие дома поразило меня. Был он весьма традиционен, и хозяева не пожалели средств на убранство. Однако мне почудилось, что подправляли этот дом, пожалуй, не один год назад, а в последнее время о состоянии обстановки почти не заботились. Впрочем, здесь было чисто и царил порядок. Тот, кто вел хозяйство, трудился на совесть. За моей спиною девочка закрыла дверь, и от тяжкого грохота я вздрогнула, в страхе обернулась, а затем испугалась вновь, ибо подле девочки стоял маленький мальчик годами четырьмя ее младше и в такой же накрахмаленной ночной сорочке. Я его не заметила сразу. Должно быть, он прятался за дверью.
– Элайза Кейн, – промолвила девочка, пальцем потеребив нижнюю губу. – Странное имя. Такое простецкое.
– По-моему, у рабочего класса всегда такие имена, – заметил мальчик, сморщившись, точно был довольно-таки, однако, не совершенно уверен в своей правоте. Я взглянула на него, не понимая, нарочно ли он нагрубил, но он дружелюбно улыбнулся, и я решила, что он просто констатировал очевидное. Если уж говорить о классовой принадлежности, вероятно, я и впрямь представляю рабочий класс. В конце концов, я прибыла сюда работать. – У вас в детстве была гувернантка? – спросил он. – Или вы ходили в школу?
– Я ходила в школу, – сказала я. – Святой Елизаветы, в Лондоне.
– Я нередко размышляю, каково это, – сказала девочка. – Мне представляется, Юстас в обыкновенной школе подвергся бы непереносимым страданиям, – прибавила она, кивнув на брата. – Он, как видите, весьма хрупкое дитя, а мальчики бывают очень грубы. Во всяком случае, так мне говорили. Сама я с мальчиками не знакома. Кроме, разумеется, Юстаса. У вас много знакомых мальчиков, мисс Кейн?
– Только братья маленьких девочек, которых я учу, – сказала я. – Говоря точнее, учила. Я, видишь ли, была учительницей.
– В той же школе, куда ходили в детстве?
– Да.
– Боже мой, – слегка усмехнулась она. – Можно подумать, вы так и не повзрослели. Или не захотели взрослеть. Но это правда? О мальчиках? Что они в высшей степени грубы?
– Бывает, – сказала я, озираясь. Мы что, так и будем всю ночь тут беседовать или меня все-таки проводят в мою комнату и представят взрослым? – Что ж, – улыбнулась я, напустив на себя авторитетность. – Как бы то ни было, я прибыла. Вы не могли бы сообщить обо мне вашей маме? Или папе? Может, они не слышали, как подъехала коляска.
Едва я помянула родителей, Юстас слегка напружинился, но ничего не сказал. У девочки отчасти поубавилось высокомерия – она прикусила губу и отвела взгляд; будь ее гримаса несколько отчетливее, в ней читалось бы смущение.
– Бедная Элайза Кейн, – сказала девочка. – Боюсь, вас завлекли сюда обманом. Ведь так говорят, да? – прибавила она. – Я недавно прочла это выражение в книге, и оно весьма мне понравилось.
– Говорят так, – согласилась я. – Но, мне кажется, ты неверно понимаешь, что это значит. Меня наняли к вам гувернанткой. Ваш отец поместил объявление в «Морнинг пост». – Что бы ни говорил Хеклинг, абсурдно предположить, будто предыдущая гувернантка поместила объявление сама.
– В сущности, ничего подобного он не делал, – беспечно отвечала девочка; Юстас прильнул к ней всем телом, и она его обняла. Он и вправду был хрупким ребенком. Казалось, в любую минуту грозит переломиться. – Вероятно, нам лучше присесть, мисс Кейн, – сказала девочка и первой направилась в гостиную. – Вы, надо полагать, устали с дороги.
Забавляясь и тревожась при виде столь взрослого поведения, я в ошеломлении последовала за ней. Она подождала, пока я сяду на длинный диван, затем устроилась в кресле напротив, точно хозяйка Годлин-холла, а не хозяйская дочь. Юстас поколебался между нами, в конце концов сел в дальний угол дивана и принялся разглядывать собственные ноги.
– Так ваши родители дома? – спросила я. Быть может, вся эта история – некий замысловатый розыгрыш, с неудобопонятной целью призванный одурачить осиротевшую молодую женщину. Быть может, в этом семействе все умалишенные.
– Боюсь, что нет, – отвечала она. – Только мы с Юстасом. Миссис Ливермор приходит каждый день и всевозможным манером хлопочет. Она немного стряпает и оставляет нам еду. Надеюсь, вы любите пережаренное мясо и недоваренные овощи. Но она живет в деревне. С Хеклингом вы, разумеется, уже знакомы. У него дом возле конюшен. Ужасный человек, не правда ли? Напоминает мне обезьяну. И пахнет очень странно.
– Он пахнет лошадью, – вставил Юстас, щербато мне улыбнувшись, и я, невзирая на смятение, невольно улыбнулась в ответ.
– Весьма явственно, – согласилась я, а затем в растерянности повернулась к его сестре: – Прости, ты не сказала, как тебя зовут.
– Правда?
– Да.
Она нахмурилась и кивнула.
– Как грубо с моей стороны, – сказала она после бесконечной паузы. – Меня зовут Изабелла Уэстерли. В честь одной из великих королев Испании.
– Изабеллы Кастильской[16], – сказала я, припомнив уроки истории.
– Именно так, – отвечала она, по видимости, довольная, что я знаю ее тезку. – Понимаете ли, моя мать – уроженка Кантабрии. Отец мой, напротив, родился здесь. В этих самых стенах.
– Значит, ты наполовину англичанка и наполовину испанка? – переспросила я.
– Да, если вам угодно постигать меня частями, – отвечала она.
Я посмотрела на нее, затем обвела взглядом гостиную. Там висели любопытные портреты – предков нынешних обитателей, надо полагать, – и красивый гобелен на стене, обращенной ко двору; хорошо бы, отметила я про себя, внимательно рассмотреть его утром при солнечном свете.
– Но ведь вы не… – начала я, размышляя тем временем, как лучше задать вопрос. – Вы ведь не живете здесь одни? Вдвоем?
– Разумеется, нет, – отвечала Изабелла. – Мы слишком юны, и нас не следует оставлять одних.
Я вздохнула с облегчением.
– Благодарение небесам, – сказала я. – С кем же вы живете, если не с родителями? Не могли бы вы позвать взрослых?
К моему потрясению, ни единым мускулом не шевельнув, Изабелла распахнула рот и оглушительно, душераздирающе завопила. Я не вдруг разобрала, что она лишь прокричала мое имя. Элайза Кейн.
– Что такое? – вопросила я, в страхе прижав ладонь к груди. Сердце отчаянно колотилось. Я покосилась на Юстаса, но тот взирал на меня невозмутимо, ярко блестя белками глаз при свечах.
– Прошу меня извинить, – молвила Изабелла, скупо улыбнувшись. – Однако вы просили позвать взрослых.
– И ты позвала меня. Весьма громогласно.
– Вы и есть взрослый, – пояснила она. – Поскольку мисс Беннет отбыла. Вы заняли ее место. Вы здесь единственный взрослый и ответственный человек.
– Ха! – слегка усмехнулся Юстас, встряхнув головою, будто заявление сестры не внушило ему особого доверия. Удивился не он один. Я совершенно растерялась.
– Однако объявление… – начала я, уже утомившись растолковывать вновь и вновь.
– Разместила мисс Беннет, – сказала Изабелла. – Я же вам объяснила. Вы заняли ее место.
– Но кто за все отвечает? Кто, скажем, платит мне жалованье?
– Мистер Рейзен.
Опять этот мистер Рейзен. Стряпчий. Значит, Хек-линг не вполне меня обманул.
– И где же, позволь спросить, сей мистер Рейзен?
– Живет в деревне. Утром я могу вас проводить, если желаете.
Я глянула на замечательно красивые напольные часы в углу. Уже миновало десять вечера.
– Мистер Рейзен обо всем печется, – продолжала Изабелла. – Он платит гувернантке, он платит миссис Ливермор и Хеклингу. Дает нам деньги на карманные расходы.
– И отчитывается перед вашими родителями?
На сей раз Изабелла пожала плечами и отвернулась.
– Вы, вероятно, устали, – сказала она.
– Весьма, – подтвердила я. – День выдался нелегкий.
– И голодны? В кухне наверняка найдется что-нибудь, если…
– Нет, – сказала я и вскочила. Довольно с меня на один вечер. – Нет, меня несколько укачало в коляске. Быть может, вам лучше проводить меня в спальню. Я высплюсь, и все наладится, а завтра я разыщу мистера Рейзена и во всем разберусь.
– Как вам угодно, – промолвила Изабелла и тоже поднялась. Юстас мигом вскочил и прижался к ней. Она улыбнулась мне, снова напустив на себя хозяйскую личину. – Будьте любезны, следуйте за мной.
Мы поднялись по лестнице. Была она величественна и изысканна; не удержавшись, я ладонью погладила мраморную балюстраду. Ковер под ногами также оказался весьма роскошен, хотя его, как и все прочее в доме, похоже, несколько лет не меняли.
– Мы с Юстасом спим на втором этаже, – сказала Изабелла, указав в конец коридора; дверей я почти не разглядела, ибо мрак освещала лишь одинокая девочкина свеча. – Вы этажом выше. Надеюсь, вам понравится. Я всей душою на это надеюсь.
Я вгляделась в нее, не понимая, имела ли она в виду пошутить, однако в лице ее читался скорее стоицизм. Мы поднимались дальше – Изабелла со свечой на три ступени опережала Юстаса, тот на три ступени опережал меня. Я посмотрела на его босые ноги. Были они очень маленькие, и на пятках различались рубцы, словно он носил обувь, из которой уже вырос. Кто приглядывает за этим мальчиком, если в доме нет взрослых?
– Сюда, Элайза Кейн, – позвала Изабелла, пробираясь по коридору, а затем распахнула тяжелую дубовую дверь и вошла в спальню.
Спустя несколько мгновений перешагнув порог, я мысленно поблагодарила Изабеллу за то, что своей свечою она зажгла в комнате три другие; обстановка теперь проступала отчетливее, и я осмотрелась. Комната оказалась весьма уютна, велика и просторна, было в ней не холодно и не жарко, постель виделась мне удобной. Беспокойство рассеялось, и я прониклась добрыми чувствами к этим детям и к этому дому. Утром, решила я, все будет хорошо. Все прояснится.
– Что ж, доброй ночи, – сказала Изабелла и направилась к двери. – Надеюсь, вы будете почивать спокойно.
– Доброй ночи, мисс Кейн, – сказал Юстас, устремившись за сестрой, и я улыбнулась, кивнула им обоим, пожелала доброй ночи и крепкого сна и прибавила, что с нетерпением жду завтрашнего более обстоятельного с ними знакомства.
Оставшись одна впервые с той минуты, когда поутру заперла за собою дверь дома, я присела на постель, вздохнула с облегчением и огляделась. Меня подмывало разрыдаться над несообразностью миновавшего дня и расхохотаться над его несуразностью. Я расстегнула чемодан, однако решила, что вынимать вещи и развешивать их в гардеробе и раскладывать на столе пока не стоит. Это подождет до утра. Я лишь извлекла ночную сорочку, с наслаждением стянула с себя промокшую одежду, облачилась ко сну и слегка умылась над тазиком, что стоял на тумбочке подле кувшина воды. Отдернув штору, я выглянула в окно и с удовлетворением обнаружила, что оно расположено на фасаде и смотрит на лужайку. Я попыталась открыть высокую раму, дабы вдохнуть ночного воздуха, однако рама оказалась запечатана и усилиям моим не поддалась. Вдалеке петляла дорожка, что привела к дому нас с Хеклингом; совершенно опустевшее поместье заливал свет месяца небесного. Успокоенная, я легла в постель – матрас надлежащим образом пружинил, подушки оказались мягки. Все будет хорошо, сказала я себе. Жизнь неизменно налаживается, едва как следует выспишься.
Я задула последнюю свечу на тумбочке, до плеч натянула одеяло, закрыла глаза и зевнула во весь рот. Издалека донесся весьма неприятный крик – я было решила, что это Винни отходит ко сну, но затем крик повторился, и то кричала не лошадь; нет, решила я, вероятнее всего, это ветер в ветвях, ибо он успел разбушеваться, а в окно застучал дождь. Ветер стонал ужасно, точно женщина, удушаемая до смерти, однако дневные странствия и непостижимая троица моих новых знакомых в Годлин-холле утомили меня сверх всякой меры, и никакой ветер, сказала я себе, не воспрепятствует моим ночным грезам.
Я закрыла глаза и вздохнула, зарываясь глубже под одеяло, в любую секунду ожидая ступнями коснуться деревянного изножья, но так до него и не достав; я улыбнулась, поняв, что кровать эта больше меня и можно разлечься во весь рост, а затем так и поступила, блаженно расслабляя усталые ноги, вытягивая их как можно дальше, шевеля пальцами под одеялом, и невероятное наслаждение владело мною, пока чьи-то руки не обхватили меня крепко за щиколотки, стиснув их до самых костей, и не потянули в недра постели; я вскрикнула и поспешно согнула коленки, недоумевая, что за ужасный кошмар привиделся мне. Соскочив на пол, я отдернула шторы и сорвала одеяло, но на постели ничего не было. Я взирала на нее, и сердце мое колотилось. Мне это не почудилось. Две руки схватили меня за щиколотки и потянули. Я еще чувствовала их прикосновение. Я стояла, застыв в потрясении, но не успела я собраться с мыслями, как дверь распахнулась, коридор ослепительно засиял, и в проеме возникла белая призрачная фигура.
Изабелла.
– Все благополучно, Элайза Кейн? – осведомилась она.
Я снова вскрикнула и ринулась к ней, к утешительному огоньку свечи.
– Там что-то… – начала я, не понимая, как объяснить. – В постели, там… я почувствовала…
Она приблизилась, свечою повела над кроватью, оглядела ее всю, от подушек до изножья.
– Здесь решительно ничего нет, – сообщила она. – Вам привиделся дурной сон?
Я задумалась. Иного резонного объяснения не было.
– По видимости, – сказала я. – Мне казалось, я еще бодрствую, но, наверное, задремала. Прости, что побеспокоила. Я не… я не знаю, что на меня нашло.
– Должна отметить, что вы разбудили Юстаса. Он чутко спит.
– Я прошу за это прощения.
Она воздела бровь, будто раздумывая, в силах ли меня простить, но в конце концов вежливо кивнула и вновь отбыла, прикрыв за собою дверь.
Долго-долго стояла я у кровати, внушая себе, что во всем повинно разыгравшееся воображение; наконец, не задернув штор, дабы в комнату проникал лунный свет, я опять забралась в постель, укрылась одеялом и медленно, очень медленно вытянула ноги, каковые не обнаружили ничего, кроме мягких простыней.
Я закрыла глаза, уверенная, что теперь и вовсе не усну, однако утомление, очевидно, взяло свое, ибо, когда я очнулась, в окна струился солнечный свет, дождь и ветер прекратились и настал новый день – мой первый день в Годлин-холле.
Глава седьмая
С немалым облегчением я узрела, сколь ясно и солнечно мое первое утро в Годлине; удивительно, впрочем, что ночной ливень сменился столь замечательной картиною. Разумеется, я не имела никакого представления о погодах в Норфолке – быть может, таковы типические последствия ночных гроз, – но не припоминаю, когда еще мне выпадало просыпаться под столь чистыми небесами и в столь живительном тепле. Лондонский воздух неизменно насыщали мгла густого тумана и запах горящего угля, и невозможно было стряхнуть ощущение, будто некий чужеродный пакостный налет украдкой обволакивает тебя, просачивается в поры и пропитывает все тело, незримо его убивая; здесь же я через огромные окна взирала на поместье, и мнилось мне, что стоит лишь выбежать наружу и наполнить легкие чистым и благодатным сельским воздухом, как все беды минувшей недели рассеются и лишатся власти над состоянием моей души.
Оптимизм придал бодрости духу, коему иначе угрожали бы смятение и одиночество. К удивлению своему, я замечательно выспалась, и всевозможные напасти вчерашнего дня – несостоявшееся свидание со смертью на вокзале, малоудачная беседа с Хеклингом, сомнения касательно моих нанимателей, этот нелепый кошмар, что привиделся мне в постели (ибо я совершенно уверилась, что это был кошмар и не более, фантазия, порожденная изнеможением и голодом), – все это отступило прочь. Настал первый день моей новой жизни вдали от Лондона, и я была полна решимости прожить его хорошо.
Почуяв аромат стряпни, я зашагала к его источнику анфиладою комнат первого этажа, и чем далее шла, тем сильнее становился запах. Я миновала гостиную, где накануне вечером сидела с детьми, весьма прихотливо убранную столовую, где за столом разместились бы двадцать персон, небольшую и чудесно освещенную читальню, коридор, где по стенам висели акварельные изображения бабочек, и, наконец, вошла в кухню. Я не знала, где трапезничают Уэстерли по утрам, поскольку дом мне еще толком не показали, но была уверена, что, пойдя на запах, обнаружу все семейство – они завтракают и ожидают меня. Весь этот вздор касательно родителей Изабеллы и Юстаса вот-вот разъяснится.
Но, как ни странно, кухня пустовала, хотя ароматы ясно говорили мне, что совсем недавно кто-то здесь стряпал.
– Доброе утро, – крикнула я и направилась к буфетной в поисках кухарки. – Есть тут кто-нибудь?
Однако нет, никого там не было. Я огляделась: полки ломились от провизии; в корзинах лежали свежие овощи и фрукты; в холодном шкафу обнаружились куски птицы и говядины в стеклянных лотках. На окне, подле каравая хлеба с орехами, уже укороченного на несколько ломтей, стояла плошка с коричневыми яйцами. Задумавшись, как поступить дальше, я обратила взгляд на красивое арочное окно в романском стиле, за каковым узрела дородную женщину средних лет в платье служанки, пальто и шляпе, с набитой сумкой в левой руке; грузная фигура направлялась по гравийной дорожке к конюшням Хеклинга, – должно быть, это помянутая накануне миссис Ливермор. Я не уточнила, кто она такая, предположив, что она служит экономкою, но наряд ее говорил о другом.
Ключ в двери буфетной не поддавался, и дверь поначалу не желала открываться, как и окна в моей спальне, – вновь попробовав с утра, я обнаружила, что они запечатаны наглухо. Эту дверь, впрочем, я одолела и вышла наружу, как раз когда женщина свернула за угол и пропала с глаз. Я окликнула ее, надеясь, что она услышит и вернется, однако ничего подобного не произошло, и я довольно резво устремилась следом, но за углом, куда я свернула спустя считанные секунды, женщины не оказалось. Я изумленно огляделась – ей некуда было спрятаться и никак невозможно так скоро пересечь двор, – но непреложный факт оставался непреложен: мгновение назад женщина была здесь, а теперь исчезла. По левую руку, за рощицей, у дверей конюшен смиренно стояла Винни, и от взгляда ее мне стало не по себе. Делать было нечего, и я в замешательстве возвратилась к буфетной.
К моему неудовольствию, дверь ее захлопнулась и заперлась изнутри – я не постигала, как это возможно, если я распахнула ее настежь, а в тот день не было ни ветерка; пришлось мне обогнуть дом, войти через парадную дверь – по счастью, открытую – и вновь проделать весь путь по первому этажу.
Нахмурившись, я села за кухонный стол, размышляя, как дальше поступить. Ожидается, что я сама сготовлю себе завтрак? А дети уже поели? Проснулись ли они или мне полагается их будить? Я уже решила было сходить наверх и постучаться к Изабелле, но тут, к ужасу моему, чьи-то руки схватили меня за щиколотки под столом, в точности как ужасное существо из моих ночных фантазий; однако не успела я закричать или вскочить, как из-под стола, озорно улыбаясь, торопливо выбрался маленький мальчик.
Оптимизм придал бодрости духу, коему иначе угрожали бы смятение и одиночество. К удивлению своему, я замечательно выспалась, и всевозможные напасти вчерашнего дня – несостоявшееся свидание со смертью на вокзале, малоудачная беседа с Хеклингом, сомнения касательно моих нанимателей, этот нелепый кошмар, что привиделся мне в постели (ибо я совершенно уверилась, что это был кошмар и не более, фантазия, порожденная изнеможением и голодом), – все это отступило прочь. Настал первый день моей новой жизни вдали от Лондона, и я была полна решимости прожить его хорошо.
Почуяв аромат стряпни, я зашагала к его источнику анфиладою комнат первого этажа, и чем далее шла, тем сильнее становился запах. Я миновала гостиную, где накануне вечером сидела с детьми, весьма прихотливо убранную столовую, где за столом разместились бы двадцать персон, небольшую и чудесно освещенную читальню, коридор, где по стенам висели акварельные изображения бабочек, и, наконец, вошла в кухню. Я не знала, где трапезничают Уэстерли по утрам, поскольку дом мне еще толком не показали, но была уверена, что, пойдя на запах, обнаружу все семейство – они завтракают и ожидают меня. Весь этот вздор касательно родителей Изабеллы и Юстаса вот-вот разъяснится.
Но, как ни странно, кухня пустовала, хотя ароматы ясно говорили мне, что совсем недавно кто-то здесь стряпал.
– Доброе утро, – крикнула я и направилась к буфетной в поисках кухарки. – Есть тут кто-нибудь?
Однако нет, никого там не было. Я огляделась: полки ломились от провизии; в корзинах лежали свежие овощи и фрукты; в холодном шкафу обнаружились куски птицы и говядины в стеклянных лотках. На окне, подле каравая хлеба с орехами, уже укороченного на несколько ломтей, стояла плошка с коричневыми яйцами. Задумавшись, как поступить дальше, я обратила взгляд на красивое арочное окно в романском стиле, за каковым узрела дородную женщину средних лет в платье служанки, пальто и шляпе, с набитой сумкой в левой руке; грузная фигура направлялась по гравийной дорожке к конюшням Хеклинга, – должно быть, это помянутая накануне миссис Ливермор. Я не уточнила, кто она такая, предположив, что она служит экономкою, но наряд ее говорил о другом.
Ключ в двери буфетной не поддавался, и дверь поначалу не желала открываться, как и окна в моей спальне, – вновь попробовав с утра, я обнаружила, что они запечатаны наглухо. Эту дверь, впрочем, я одолела и вышла наружу, как раз когда женщина свернула за угол и пропала с глаз. Я окликнула ее, надеясь, что она услышит и вернется, однако ничего подобного не произошло, и я довольно резво устремилась следом, но за углом, куда я свернула спустя считанные секунды, женщины не оказалось. Я изумленно огляделась – ей некуда было спрятаться и никак невозможно так скоро пересечь двор, – но непреложный факт оставался непреложен: мгновение назад женщина была здесь, а теперь исчезла. По левую руку, за рощицей, у дверей конюшен смиренно стояла Винни, и от взгляда ее мне стало не по себе. Делать было нечего, и я в замешательстве возвратилась к буфетной.
К моему неудовольствию, дверь ее захлопнулась и заперлась изнутри – я не постигала, как это возможно, если я распахнула ее настежь, а в тот день не было ни ветерка; пришлось мне обогнуть дом, войти через парадную дверь – по счастью, открытую – и вновь проделать весь путь по первому этажу.
Нахмурившись, я села за кухонный стол, размышляя, как дальше поступить. Ожидается, что я сама сготовлю себе завтрак? А дети уже поели? Проснулись ли они или мне полагается их будить? Я уже решила было сходить наверх и постучаться к Изабелле, но тут, к ужасу моему, чьи-то руки схватили меня за щиколотки под столом, в точности как ужасное существо из моих ночных фантазий; однако не успела я закричать или вскочить, как из-под стола, озорно улыбаясь, торопливо выбрался маленький мальчик.