Мы решили не обращать на нее внимания. Хэрн с Утенком забрались в лодку и подняли парус, а я залила кострище водой и забрала горшок с углями.
Робин вздохнула и покачала головой, и вид у нее сделался такой, будто ей лет восемьдесят.
— Ох, я уже просто не знаю, что же нам делать! — сказала она. — Пообещайте мне, что мы остановимся сразу же, как только увидим подходящее место.
Мы пообещали, охотно и легко — и, конечно, соврали. Я не намеревалась остановливаться, пока мы не найдем еще одну реку. Уж не знаю, что там себе думали Хэрн и Утенок, но точно могу сказать, что они тоже врали.
Когда мы тронулись в путь, справа от Реки над холмами встало солнце; холмы справа сделались темно-синими — от инея, а слева — окрасились золотом. По мере того, как мы плыли дальше, склоны — один синий, второй золотой — становились все выше и круче. В конце концов солнце растопило иней, и земля снова сделалась красной. Слева внезапно возникли невысокие красные утесы, напоминающие стену дома. А за ними Река разлилась вдвое шире, чем когда-либо до того. Мы видели вдоль обоих берегов деревья, торчащие из воды, и раскинувшиеся за ними плесы, поблескивающие на солнце. Наверное, эти деревья отмечали постоянные, невысокие берега Реки.
Когда мы миновали последний красный утес, я повернулась. И увидела еще воду: она, извиваясь, уходила вдаль с другой стороны утесов.
— Встреча вод! — воскликнула я. Я прыгнула на корму и вырвала руль из рук Хэрна. Утенок последовал за мной.
— Вы что, сдурели?! — закричал Хэрн.
Мы принялись вырывать руль друг у друга, и лодка пошла описывать круги.
— Да что вы творите?! — закричала Робин.
— Правим к берегу! Нам надо здесь пристать! — завопил Утенок.
Мы трое орали и дрались из-за руля, а лодка ходила кругами. Должно быть, мы представляли собою прекрасную мишень для любого лучника, хоть для варвара, хоть для кого иного. Но нам повезло. Хэрн в конце концов уступил, хотя и не умолк. Мы свернули в тростниковые заросли за первым красным утесом.
Я сроду не видала такого высокого тростника. Он наверняка уходил глубоко в воду — и при этом все равно был изрядно выше нас. Он расступался перед носом лодки и мгновенно смыкался у нас за спиной. И мы, все еще продолжая спорить, плыли через эту своеобразную рощу, и в конце концов уткнулись в берег, усыпанный галькой. Тростник скрыл нас от обоих рек.
— Ну, кажется, здесь достаточно безопасно, — сказала Робин. И в этот самый миг на красной тропинке появился какой-то варвар. И, заметив нас, остановился среди тростника.
— Кто кричал?
Он… Как бы это сказать? Казалось, будто он взмок, то ли от спешки, то ли от сырости. Кожа у него была красноватого оттенка. А во всем остальном он выглядел точно так же, как и мы. Ну, не считая того, что он был взрослым, а четверо из нас — нет. Волосы у него были длинные и золотистые, и вились даже сильнее, чем у Робин или Утенка. И мне, честно говоря, понравилось его лицо. Взгляд у него был мягкий, а в глазах плясали смешинки. А нос был немного свернут набок. Его красная накидка была старой и выцветшей — похожей на ту, в которой папа ушел на войну, — очень простой и мокрой от росы. Ноги у него были забрызганы красной грязью, а башмаки тоже походили на наши, и тоже промокли. К нашему облегчению, оружия при нем не было.
Я подумала: «Ну, если это и есть варвар, то они не могут быть такими уж плохими».
— Э-э… На самом деле, никто не кричал, — осторожно отозвался Хэрн. — Мы просто спорили, причаливать здесь, или нет.
— Это очень хорошо, что вы причалили, — сказал незнакомец. — По Красной реке плывет большой отряд варваров.
Поскольку те, кто плыл, были для него варварами, мы поняли, что он имеет в виду наших соотечественников. Правда, это ничего особо не меняло — опасность все равно сохранялась.
Мы переглянулись.
— Мы лучше подождем, пока они проплывут, — неуверненно произнесла Робин.
— Если хотите, вы можете подождать у меня в укрытии, — вежливо предложил этот варвар.
Нам эта идея не очень понравилась, но мы не хотели, чтобы он понял, что мы — его враги. Мы с Робин и Хэрном снова переглянулись. Утенок же посмотрел на варвара и улыбнулся.
— Спасибо большое, — сказал он.
Я пнула его в лодыжку, но он просто убрал ногу. И секунду спустя уже поднимался по тропинке. Робин тихонько запричитала, как истинная дама, и тоже выбралась из лодки.
Мы с Хэрном не знали, что же делать. Нам казалось, что лучше держаться вместе, — но тогда нам пришлось бы оставить Гулла. Мы попытались его поднять.
— Гулл, пойдем, — попросила я. — Мы идем в гости.
Хэрн тоже принялся подбадривать его, но Гулл не шевелился, а тащить его мы не могли.
Тут моего лица коснулись чьи-то влажные волосы, и от неожиданности я подскочила. Варвар опустился на колени рядом с лодкой, просунулся между нами и посмотрел на Гулла.
— Давно это с ним? — спросил он.
Хэрн посмотрел на меня.
— Пожалуй, с месяц.
Тут над нами нависла Робин.
— Сударь, вы знаете, что это с ним? — нетерпеливо спросила она. — Неужели вы можете нам помочь?
— Ну, кое-чем могу, — отозвался варвар. — Хотя, конечно, было бы лучше, если бы вы привезли его сюда пораньше.
Он встал, и лицо у него сделалось очень серьезное.
— Нам придется подождать, пока варвары не проплывут мимо, — сказал он.
Со склона ссыпался Утенок.
— Я видел вар!..
— Тихо! — прикрикнул на него незнакомец.
И мы услышали голоса и плеск множества весел. Я не видела этих людей, а они говорили все одновременно. Но я все-таки расслышала, как один из них сказал:
— Впереди все чисто. Этих дьяволов нету.
Судя по звукам, лодка была большая и тяжелая и двигалась быстро, благодаря течению и усилиям гребцов. Я подумала, что они, наверное, патрулируют — проверяют, не покажутся ли где варвары. Шум удалился в строну того места, где реки сливались, и стих вдали.
Когда они уплыли, наш варвар сказал.
— Меня зовут Танамил. Это означает «младший брат».
Я не было уверена, что нам стоит называть наши имена, — он ведь мог по ним догадаться, что мы не варвары. Но Робин, как истинная леди, вежливо представила нас всех.
— Это Хэрн, — сказала она, — и Танакви. Моего брата, который лежит в лодке, зовут Гулл. А это Утенок…
Танамил посмотрел на Утенка, который так и стоял на тропе.
— Утенок? — переспросил он. — Не Маллард?
Физиономия у Утенка сделалась почти того же оттенка, что и здешняя земля.
— Маллард, — сказал он. — Утенок — это домашнее прозвище.
Танамил кивнул и перевел взгляд на Робин.
— Я могу угадать ваше имя, — сказал он. — Вы — тоже птица. Яркая птица, птица знамения. Робин?
Робин тоже покраснела и кивнула. Она так смутилась, что совсем забыла, что ей полагается вести себя как настоящей леди.
— А откуда вы знаете?
Танамил рассмеялся. Смех у него был очень приятный — не могу не признать, — очень радостный и заразительный. Нам тоже захотелось смеяться.
— Я странствую в поисках знаний, — сказал он. Потом он взглянул на лежащего Гулла и посерьезнел. — И хорошо, что мы встретились. Он ушел очень далеко.
Мы тоже посмотрели на Гулла. Мы сперва подумали, что Танамил преувеличивает. А потом вдруг заметили, как сильно изменился Гулл за этот краткий промежуток времени. Он сделался еще более худым и бледным, чем всегда. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его сделалось таким слабым, что его было почти не видать. Скулы выпирали из-под кожи. И вообще кожа так натянулась, что голова походила на череп.
Робин схватилась за руку Танамила. В обычных обстоятельствах она ни за что этого не сделала бы.
— Что с ним? Вы знаете?
Танакви по-прежнему смотрел на Гулла.
— Да, — сказал он. — Знаю. Они пытаются забрать его душу. Он долго и упорно сопротивлялся, но они побеждают.
Хэрна передернуло. Он разозлился. Он всегда злится, когда слышит что-нибудь в этом роде, но таким злым я его еще никогда не видела.
— Да неужто? — сказал он. — И кто же эти «они»? И где, по-вашему, они находятся?
Он так разозлился, что ему трудно было говорить.
Танамил не обиделся. Кажется, он понимал Хэрна.
— Тот, кто тянет сейчас вашего брата к себе — могущественный человек, и я почти ничего о нем не знаю, — сказал он. — Думаю, сейчас он находится у моря.
Тут Хэрн уже не нашелся, что сказать. И как-то резко перестал злиться.
— Гулл постоянно твердит, что ему нужно к морю, — сказала я.
— Значит, человек, который хочет его заполучить, действительно там, — сказал Танамил. — А теперь мне нужно приниматься за работу. Нам нужно спасти вашего брата, но так, чтобы этот могущественный человек ничего не заподозрил. Понимаете? — Он обвел нас взглядом, серьезным и сосредоточенным. — Если что-нибудь в моих действиях покажется вам странным, знайте: я стараюсь сделать как лучше. Вы не забудете об этом?
— Нет, — дружно отозвались мы — даже Хэрн, хотя я была совершенно уверена, что уж он-то станет возражать. Хотя Танамил был варваром, мы почему-то доверяли ему. Он так много знал!
Танамил сказал, чтобы мы вылезали из лодки и постояли пока в тростниках. Мы охотно подчинились. Гулл остался лежать на дне лодки. Танами присел на корточки у самого края воды и принялся копаться в земле голыми руками, потом зачерпнул полные пригоршни влажной красной земли. Мы озадаченно смотрели, как он сгрузил эту землю на тропу — повыше, там, где уже было сухо, — и начал месить, лепить и приглаживать. Время от времени он поглядывал на Гулла, а потом снова принимался лепить. Через некоторое время Хэрн начал посмартивать на него саркастически. А комок земли приобрел вид фигурки молодого человека — очень знакомой фигурки.
— Это же Гулл! — прошептал Утенок. — Вы только гляньте, до чего похоже!
Фигурка и вправду была очень похожа на Гулла. И сейчас, когда я тку эту историю, она стоит у меня перед глазами. Это был Гулл, как живой — только не такой худой, как тот, который лежал сейчас в лодке. Просто поразительно, как Танамил сумел так точно изобразить того Гулла, которого он никогда не знал, — того Гулла, который когда-то смеялся и хвастался тем, что он идет на войну, который плавал по Реке и радостно насвистывал, потому что считал, что жизнь хороша. Я еще помнила этого Гулла — хотя мне приходилось здорово напрячься, чтобы воскресить его в памяти, — но откуда его знал Танамил?
Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее уселся среди тростника и сказал:
— Вы можете присесть, если хотите.
Сел один лишь Хэрн. Остальные остались стоять, обеспокоенно глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нескольких нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, переплетались и плыли дальше. Утенок сидел, разинув рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел, словно колокольчик, и струился, словно вода. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна, и деревья покрываются листвой — но в то же время это была грядущая весна, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Мне хотелось, чтобы эта музыка никогда не заканчивалась, чтобы она струилась вечно, как сама Река.
Я посмотрела на красную фигурку Гулла, стоящую на тропе. Она порозовела, слегка съежилась, немного зашелушилась — и с каждым мгновением она становилась все тверже. Я готова была поклясться, что песня свирели выжимает воду из фигурки, и она словно высыхает и затвердевает с каждой нотой. Она становилась все розовее, меньше и тверже, и так продолжалось до тех пор, пока в ней, по всей видимости, не осталось ни капли влаги. Танамил все продолжал играть, глядя на фигурку. Он играл до тех пор, пока та не начала белеть. Тогда он завершил мелодию, да так плавно, что я сперва даже не поняла, что он уже умолк. Когда он перестал играть, вокруг не воцарилась тишина. С обоих сторон от нас плескались реки, и ветер шуршал в тростниках, и пели птицы на скалах. И все эти звуки словно впитали в себя музыку Танамила и сохранили ее.
А потом Робин громко охнула и вскрикнула:
— Гулл!..
Я взглянула в сторону лодки и увидела, что Гулл сделался прозрачным. Через него можно было разглядеть борт лодки и край одеяла, на котором он лежал. Я видела волосы у него на затылке, примявшиеся под тяжестью головы. Гулл таял прямо у меня на глазах. Казалось, будто он — отражение в лужице, а лужица высыхает. Она уменьшалась, и Гулл уменьшался вместе с ней, пока не осталось лишь небольшое пространство рядом с рулем.
Хэрн вскочил и занес ногу, чтобы пнуть земляную фигурку.
— Не прикасайся к ней! — гаркнул Танамил.
Хэрн поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка была пуста.
Мы стояли, побледнев, и смотрели на нее. Мы были слишком потрясены, и не могли вымолвить ни единого слова. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.
— Вот, — сказал он, держа Гулла в руках. — Теперь он в безопасности.
— Каким образом? — спросила Робин.
— Где он? — спросил Утенок.
— Что вы сделали? — спросила я. И только Хэрн ничего не сказал.
Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку, хотя видно было, что она совершенно сбита с толку.
— А что… что мне с этим делать? — спросила она.
— Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки, — ответил Танамил.
— Но у нас нет дедушки! — сказал Утенок.
Танакви посмотрел на нас с таким видом, словно он не знал, что сказать.
— Я и не знал, до чего же мало вы понимаете, — сказал он в конце концов. Он задумался на мгновение, потом добавил: — У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, он сможет использовать ее в качестве трубы, через которую можно дотянуться до других душ, в том числе — до душ его предков. Я не знаю, было ли это известно человеку, который пытался завладеть душой Гулла, но я знаю, что ни в коем случае нельзя давать этому человеку возможность узнать об этом. То, что я сделал, защитит душу Гулла, а этот человек ничего не узнает. Если я поклянусь вашими Бессмертными, что теперь Гуллу ничего не угрожает, вы мне поверите?
— Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, — сказала Робин, и Танамил рассмеялся.
— Пойдем ко мне в укрытие и погреемся, — сказал он, — прежде чем вы отплывете.
Уж не знаю, как нас угораздило согласи на его предложение. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил — могущественный волшебник. И все же мы ни об чем этом не подумали. Мы пошли следом за Танамилом по красной тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.
Тропа выбралась на травянистый отрог за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша Река — мощная, быстрая, извилистая, желтая — уходила в высокую теснину. Вторая река — красная — уступала нашей в размерах, но была такой же быстрой. И в ней было какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах, и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг пели птицы.
Всякий раз, вспоминая укрытие Танамила, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через тростники, чтобы подобраться к нему. Но я готова поклясться, что мы вошли внутрь утеса. Нет, правда, — мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню второй выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. Солнечные лучи проходили через тростники и солнечное кружево трепетало на потолке.
Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. В очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к очагу маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало владевшее мною заклятие — я до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то заклятие. Я подскочила, воскликнув:
— Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!
Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой.
— Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.
Я уселась обратно, и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающую нас опасность, и даже про Гулла. Вместо этого я просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не очень нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить — хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.
— Что-то с тобой неладно, Танакви, — сказал мне Утенок. — Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.
Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, то меня это раздражает — в точности как и какая-нибудь неудачная вытканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин. Потому-то мы с Хэрном, пока сидели у Танамила, боялись куда больше, чем Утенок.
@GLAVA = 6
Робин вздохнула и покачала головой, и вид у нее сделался такой, будто ей лет восемьдесят.
— Ох, я уже просто не знаю, что же нам делать! — сказала она. — Пообещайте мне, что мы остановимся сразу же, как только увидим подходящее место.
Мы пообещали, охотно и легко — и, конечно, соврали. Я не намеревалась остановливаться, пока мы не найдем еще одну реку. Уж не знаю, что там себе думали Хэрн и Утенок, но точно могу сказать, что они тоже врали.
Когда мы тронулись в путь, справа от Реки над холмами встало солнце; холмы справа сделались темно-синими — от инея, а слева — окрасились золотом. По мере того, как мы плыли дальше, склоны — один синий, второй золотой — становились все выше и круче. В конце концов солнце растопило иней, и земля снова сделалась красной. Слева внезапно возникли невысокие красные утесы, напоминающие стену дома. А за ними Река разлилась вдвое шире, чем когда-либо до того. Мы видели вдоль обоих берегов деревья, торчащие из воды, и раскинувшиеся за ними плесы, поблескивающие на солнце. Наверное, эти деревья отмечали постоянные, невысокие берега Реки.
Когда мы миновали последний красный утес, я повернулась. И увидела еще воду: она, извиваясь, уходила вдаль с другой стороны утесов.
— Встреча вод! — воскликнула я. Я прыгнула на корму и вырвала руль из рук Хэрна. Утенок последовал за мной.
— Вы что, сдурели?! — закричал Хэрн.
Мы принялись вырывать руль друг у друга, и лодка пошла описывать круги.
— Да что вы творите?! — закричала Робин.
— Правим к берегу! Нам надо здесь пристать! — завопил Утенок.
Мы трое орали и дрались из-за руля, а лодка ходила кругами. Должно быть, мы представляли собою прекрасную мишень для любого лучника, хоть для варвара, хоть для кого иного. Но нам повезло. Хэрн в конце концов уступил, хотя и не умолк. Мы свернули в тростниковые заросли за первым красным утесом.
Я сроду не видала такого высокого тростника. Он наверняка уходил глубоко в воду — и при этом все равно был изрядно выше нас. Он расступался перед носом лодки и мгновенно смыкался у нас за спиной. И мы, все еще продолжая спорить, плыли через эту своеобразную рощу, и в конце концов уткнулись в берег, усыпанный галькой. Тростник скрыл нас от обоих рек.
— Ну, кажется, здесь достаточно безопасно, — сказала Робин. И в этот самый миг на красной тропинке появился какой-то варвар. И, заметив нас, остановился среди тростника.
— Кто кричал?
Он… Как бы это сказать? Казалось, будто он взмок, то ли от спешки, то ли от сырости. Кожа у него была красноватого оттенка. А во всем остальном он выглядел точно так же, как и мы. Ну, не считая того, что он был взрослым, а четверо из нас — нет. Волосы у него были длинные и золотистые, и вились даже сильнее, чем у Робин или Утенка. И мне, честно говоря, понравилось его лицо. Взгляд у него был мягкий, а в глазах плясали смешинки. А нос был немного свернут набок. Его красная накидка была старой и выцветшей — похожей на ту, в которой папа ушел на войну, — очень простой и мокрой от росы. Ноги у него были забрызганы красной грязью, а башмаки тоже походили на наши, и тоже промокли. К нашему облегчению, оружия при нем не было.
Я подумала: «Ну, если это и есть варвар, то они не могут быть такими уж плохими».
— Э-э… На самом деле, никто не кричал, — осторожно отозвался Хэрн. — Мы просто спорили, причаливать здесь, или нет.
— Это очень хорошо, что вы причалили, — сказал незнакомец. — По Красной реке плывет большой отряд варваров.
Поскольку те, кто плыл, были для него варварами, мы поняли, что он имеет в виду наших соотечественников. Правда, это ничего особо не меняло — опасность все равно сохранялась.
Мы переглянулись.
— Мы лучше подождем, пока они проплывут, — неуверненно произнесла Робин.
— Если хотите, вы можете подождать у меня в укрытии, — вежливо предложил этот варвар.
Нам эта идея не очень понравилась, но мы не хотели, чтобы он понял, что мы — его враги. Мы с Робин и Хэрном снова переглянулись. Утенок же посмотрел на варвара и улыбнулся.
— Спасибо большое, — сказал он.
Я пнула его в лодыжку, но он просто убрал ногу. И секунду спустя уже поднимался по тропинке. Робин тихонько запричитала, как истинная дама, и тоже выбралась из лодки.
Мы с Хэрном не знали, что же делать. Нам казалось, что лучше держаться вместе, — но тогда нам пришлось бы оставить Гулла. Мы попытались его поднять.
— Гулл, пойдем, — попросила я. — Мы идем в гости.
Хэрн тоже принялся подбадривать его, но Гулл не шевелился, а тащить его мы не могли.
Тут моего лица коснулись чьи-то влажные волосы, и от неожиданности я подскочила. Варвар опустился на колени рядом с лодкой, просунулся между нами и посмотрел на Гулла.
— Давно это с ним? — спросил он.
Хэрн посмотрел на меня.
— Пожалуй, с месяц.
Тут над нами нависла Робин.
— Сударь, вы знаете, что это с ним? — нетерпеливо спросила она. — Неужели вы можете нам помочь?
— Ну, кое-чем могу, — отозвался варвар. — Хотя, конечно, было бы лучше, если бы вы привезли его сюда пораньше.
Он встал, и лицо у него сделалось очень серьезное.
— Нам придется подождать, пока варвары не проплывут мимо, — сказал он.
Со склона ссыпался Утенок.
— Я видел вар!..
— Тихо! — прикрикнул на него незнакомец.
И мы услышали голоса и плеск множества весел. Я не видела этих людей, а они говорили все одновременно. Но я все-таки расслышала, как один из них сказал:
— Впереди все чисто. Этих дьяволов нету.
Судя по звукам, лодка была большая и тяжелая и двигалась быстро, благодаря течению и усилиям гребцов. Я подумала, что они, наверное, патрулируют — проверяют, не покажутся ли где варвары. Шум удалился в строну того места, где реки сливались, и стих вдали.
Когда они уплыли, наш варвар сказал.
— Меня зовут Танамил. Это означает «младший брат».
Я не было уверена, что нам стоит называть наши имена, — он ведь мог по ним догадаться, что мы не варвары. Но Робин, как истинная леди, вежливо представила нас всех.
— Это Хэрн, — сказала она, — и Танакви. Моего брата, который лежит в лодке, зовут Гулл. А это Утенок…
Танамил посмотрел на Утенка, который так и стоял на тропе.
— Утенок? — переспросил он. — Не Маллард?
Физиономия у Утенка сделалась почти того же оттенка, что и здешняя земля.
— Маллард, — сказал он. — Утенок — это домашнее прозвище.
Танамил кивнул и перевел взгляд на Робин.
— Я могу угадать ваше имя, — сказал он. — Вы — тоже птица. Яркая птица, птица знамения. Робин?
Робин тоже покраснела и кивнула. Она так смутилась, что совсем забыла, что ей полагается вести себя как настоящей леди.
— А откуда вы знаете?
Танамил рассмеялся. Смех у него был очень приятный — не могу не признать, — очень радостный и заразительный. Нам тоже захотелось смеяться.
— Я странствую в поисках знаний, — сказал он. Потом он взглянул на лежащего Гулла и посерьезнел. — И хорошо, что мы встретились. Он ушел очень далеко.
Мы тоже посмотрели на Гулла. Мы сперва подумали, что Танамил преувеличивает. А потом вдруг заметили, как сильно изменился Гулл за этот краткий промежуток времени. Он сделался еще более худым и бледным, чем всегда. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его сделалось таким слабым, что его было почти не видать. Скулы выпирали из-под кожи. И вообще кожа так натянулась, что голова походила на череп.
Робин схватилась за руку Танамила. В обычных обстоятельствах она ни за что этого не сделала бы.
— Что с ним? Вы знаете?
Танакви по-прежнему смотрел на Гулла.
— Да, — сказал он. — Знаю. Они пытаются забрать его душу. Он долго и упорно сопротивлялся, но они побеждают.
Хэрна передернуло. Он разозлился. Он всегда злится, когда слышит что-нибудь в этом роде, но таким злым я его еще никогда не видела.
— Да неужто? — сказал он. — И кто же эти «они»? И где, по-вашему, они находятся?
Он так разозлился, что ему трудно было говорить.
Танамил не обиделся. Кажется, он понимал Хэрна.
— Тот, кто тянет сейчас вашего брата к себе — могущественный человек, и я почти ничего о нем не знаю, — сказал он. — Думаю, сейчас он находится у моря.
Тут Хэрн уже не нашелся, что сказать. И как-то резко перестал злиться.
— Гулл постоянно твердит, что ему нужно к морю, — сказала я.
— Значит, человек, который хочет его заполучить, действительно там, — сказал Танамил. — А теперь мне нужно приниматься за работу. Нам нужно спасти вашего брата, но так, чтобы этот могущественный человек ничего не заподозрил. Понимаете? — Он обвел нас взглядом, серьезным и сосредоточенным. — Если что-нибудь в моих действиях покажется вам странным, знайте: я стараюсь сделать как лучше. Вы не забудете об этом?
— Нет, — дружно отозвались мы — даже Хэрн, хотя я была совершенно уверена, что уж он-то станет возражать. Хотя Танамил был варваром, мы почему-то доверяли ему. Он так много знал!
Танамил сказал, чтобы мы вылезали из лодки и постояли пока в тростниках. Мы охотно подчинились. Гулл остался лежать на дне лодки. Танами присел на корточки у самого края воды и принялся копаться в земле голыми руками, потом зачерпнул полные пригоршни влажной красной земли. Мы озадаченно смотрели, как он сгрузил эту землю на тропу — повыше, там, где уже было сухо, — и начал месить, лепить и приглаживать. Время от времени он поглядывал на Гулла, а потом снова принимался лепить. Через некоторое время Хэрн начал посмартивать на него саркастически. А комок земли приобрел вид фигурки молодого человека — очень знакомой фигурки.
— Это же Гулл! — прошептал Утенок. — Вы только гляньте, до чего похоже!
Фигурка и вправду была очень похожа на Гулла. И сейчас, когда я тку эту историю, она стоит у меня перед глазами. Это был Гулл, как живой — только не такой худой, как тот, который лежал сейчас в лодке. Просто поразительно, как Танамил сумел так точно изобразить того Гулла, которого он никогда не знал, — того Гулла, который когда-то смеялся и хвастался тем, что он идет на войну, который плавал по Реке и радостно насвистывал, потому что считал, что жизнь хороша. Я еще помнила этого Гулла — хотя мне приходилось здорово напрячься, чтобы воскресить его в памяти, — но откуда его знал Танамил?
Когда фигурка была закончена, Танамил поудобнее уселся среди тростника и сказал:
— Вы можете присесть, если хотите.
Сел один лишь Хэрн. Остальные остались стоять, обеспокоенно глядя на происходящее. Танамил достал из-под накидки изящную красноватую свирель, сделанную из нескольких связанных вместе тростинок, и заиграл. После первых же нескольких нот Хэрн, который до этого с презрительным видом плел косички из тростника, зачарованно поднял голову. Это была печальная, плачущая мелодия, в которую каким-то образом вплетался отголосок смеха. Ноты скользили одна за другой, переплетались и плыли дальше. Утенок сидел, разинув рот. Робин словно впала в транс. Голос свирели звенел, словно колокольчик, и струился, словно вода. Мне чудилось, будто вдоль всей Реки просыпается весна, и деревья покрываются листвой — но в то же время это была грядущая весна, которой еще только предстояло одолеть печальную зиму. Мне хотелось, чтобы эта музыка никогда не заканчивалась, чтобы она струилась вечно, как сама Река.
Я посмотрела на красную фигурку Гулла, стоящую на тропе. Она порозовела, слегка съежилась, немного зашелушилась — и с каждым мгновением она становилась все тверже. Я готова была поклясться, что песня свирели выжимает воду из фигурки, и она словно высыхает и затвердевает с каждой нотой. Она становилась все розовее, меньше и тверже, и так продолжалось до тех пор, пока в ней, по всей видимости, не осталось ни капли влаги. Танамил все продолжал играть, глядя на фигурку. Он играл до тех пор, пока та не начала белеть. Тогда он завершил мелодию, да так плавно, что я сперва даже не поняла, что он уже умолк. Когда он перестал играть, вокруг не воцарилась тишина. С обоих сторон от нас плескались реки, и ветер шуршал в тростниках, и пели птицы на скалах. И все эти звуки словно впитали в себя музыку Танамила и сохранили ее.
А потом Робин громко охнула и вскрикнула:
— Гулл!..
Я взглянула в сторону лодки и увидела, что Гулл сделался прозрачным. Через него можно было разглядеть борт лодки и край одеяла, на котором он лежал. Я видела волосы у него на затылке, примявшиеся под тяжестью головы. Гулл таял прямо у меня на глазах. Казалось, будто он — отражение в лужице, а лужица высыхает. Она уменьшалась, и Гулл уменьшался вместе с ней, пока не осталось лишь небольшое пространство рядом с рулем.
Хэрн вскочил и занес ногу, чтобы пнуть земляную фигурку.
— Не прикасайся к ней! — гаркнул Танамил.
Хэрн поставил ногу обратно. И в этот самый миг Гулл-лужица окончательно высох. Лодка была пуста.
Мы стояли, побледнев, и смотрели на нее. Мы были слишком потрясены, и не могли вымолвить ни единого слова. Танамил отложил свирель, встал и осторожно поднял фигурку Гулла.
— Вот, — сказал он, держа Гулла в руках. — Теперь он в безопасности.
— Каким образом? — спросила Робин.
— Где он? — спросил Утенок.
— Что вы сделали? — спросила я. И только Хэрн ничего не сказал.
Танамил передал высохшего розового Гулла Робин, и она взяла фигурку, хотя видно было, что она совершенно сбита с толку.
— А что… что мне с этим делать? — спросила она.
— Хранить до тех пор, пока вы не доберетесь до вашего дедушки, — ответил Танамил.
— Но у нас нет дедушки! — сказал Утенок.
Танакви посмотрел на нас с таким видом, словно он не знал, что сказать.
— Я и не знал, до чего же мало вы понимаете, — сказал он в конце концов. Он задумался на мгновение, потом добавил: — У Гулла необычная душа. Если какой-нибудь враг сумеет заполучить ее, он сможет использовать ее в качестве трубы, через которую можно дотянуться до других душ, в том числе — до душ его предков. Я не знаю, было ли это известно человеку, который пытался завладеть душой Гулла, но я знаю, что ни в коем случае нельзя давать этому человеку возможность узнать об этом. То, что я сделал, защитит душу Гулла, а этот человек ничего не узнает. Если я поклянусь вашими Бессмертными, что теперь Гуллу ничего не угрожает, вы мне поверите?
— Такое впечатление, что теперь ему и с нашей стороны ничего не угрожает, — сказала Робин, и Танамил рассмеялся.
— Пойдем ко мне в укрытие и погреемся, — сказал он, — прежде чем вы отплывете.
Уж не знаю, как нас угораздило согласи на его предложение. Ведь Танамил был варваром. Он только что забрал от нас Гулла, а способ, которым он это проделал, свидетельствовал, что Танамил — могущественный волшебник. И все же мы ни об чем этом не подумали. Мы пошли следом за Танамилом по красной тропинке, вьющейся среди камышей. Робин несла Гулла.
Тропа выбралась на травянистый отрог за красным утесом. Отсюда видны были обе реки. Наша Река — мощная, быстрая, извилистая, желтая — уходила в высокую теснину. Вторая река — красная — уступала нашей в размерах, но была такой же быстрой. И в ней было какое-то веселье, которого я никогда не чувствовала в нашей Реке. Она текла меж красных скал и пела. Даже деревья, папоротники и тростники на ее берегах, и те казались зеленее. И все то время, что мы сидели у Танамила, вокруг пели птицы.
Всякий раз, вспоминая укрытие Танамила, я прихожу в замешательство. Я думала, что оно построено где-нибудь у подножия красного утеса, из красной земли и бревен, принесенных Рекой, и что нам придется пробираться через тростники, чтобы подобраться к нему. Но я готова поклясться, что мы вошли внутрь утеса. Нет, правда, — мы должны были находиться где-то внутри утеса, потому что я помню второй выход, ведущий к самому берегу второй реки; красная вода плескалась среди бахромчатых верхушек танакви. Солнечные лучи проходили через тростники и солнечное кружево трепетало на потолке.
Внутри обнаружилась довольно удобная комната, со столом, стульями и грудой покрывал, меховых и тканых. В очаге горел огонь. Ни одного Бессмертного у очага не стояло. Танамил и вправду был варваром. Робин осторожно поставила к очагу маленькую фигурку Гулла. Когда я увидела это, с меня словно спало владевшее мною заклятие — я до сих пор уверена, что это и вправду было какое-то заклятие. Я подскочила, воскликнув:
— Ох! Мы оставили наших Бессмертных в лодке!
Танамил улыбнулся мне своей располагающей улыбкой.
— Не волнуйся. Они берегут лодку для вас.
Я уселась обратно, и надолго забыла и про наше путешествие, и про подстерегающую нас опасность, и даже про Гулла. Вместо этого я просто жила. И все остальные тоже. Хотя Робин под конец это, кажется, не очень нравилось. Но я плохо помню, что там, собственно, происходило. Очень уж все смешалось у меня в голове. Но я долго думала и обсуждала это с Утенком, и понемногу смогла кое-что вспомнить — хотя я не уверена, что мы правильно восстановили последовательность событий.
— Что-то с тобой неладно, Танакви, — сказал мне Утенок. — Ты же всегда все раскладываешь по полочкам, по порядку. Ты еще хуже Хэрна.
Я решила, что Утенок прав, хотя раньше этого не понимала. Если у меня что-то не укладывается в голове на нужное место, то меня это раздражает — в точности как и какая-нибудь неудачная вытканная вещь, вроде той кошмарной синей юбки Робин. Потому-то мы с Хэрном, пока сидели у Танамила, боялись куда больше, чем Утенок.
@GLAVA = 6
Я помню, что мы ели, сидя у очага, и что еда была замечательной. О такой я прежде только слыхала. Тут были лобстеры, и чудесные белые лепешки, и оленина, и еще сушеный виноград. Дядя Кестрел рассказывал нам про виноград. Он растет в Черных горах, на вьющихся растениях, которые свисают с деревьев. Когда я впервые услышала о короле, папа сказал, что тот каждый день ест лобстеров и оленину. Я и не думала, что когда-нибудь попробую их сама. И еще мы пили вино, тоже в точности как король. Вино — это такая красивая розовая жидкость, а в ней пляшут искорки. Танамил сказал, что это вино с Черных гор. Робин плеснула немного вина из своей чашки к ногам фигурки Гулла. Танамил засмеялся, а Робин покраснела. Но Утенок говорит, что за ужином она сделала то же самое.
Странно — я помню только одну трапезу. Но мы должны были поесть и во второй раз, потому что там и заночевали. На самом деле, я помню, как сидела у подножия утеса, грелась на солнышке, глядела на две реки и ела — и все это происходило несколько раз, а не один. Однако же, как я ни стараюсь, я помню только одну трапезу у очага.
Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге Робин часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Я помню, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Зато я точно помню, что она несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы он играл еще. Это совершенно не похоже на Робин. Она очень робкая, и держится всегда очень чопорно. Но я точно помню, что она брала его за руку. А Танамил улыбался и играл еще, и музыка была чистая и прекрасная — сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.
Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Я помню, как летали его пальцы, когда он прорезал дырочки в стеблях тростника и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединятся коленца — там сердцевина твердая. Потом он поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.
— Тишина! Слава богам! — воскликнул Хэрн.
— Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, — предложил Танамил.
— Птехвх! — сказал Утенок. Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие, неуверенные мелодии.
Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня.
— Вот это да! Я и не думал, что он знает хоть один мотив.
Танамил и Хэрна чему-то учил. Я помню, как они сидели на корточках, и Танамил что-то рисовал палочкой в пыли, а Хэрн кивал. А то они еще напрыгивали друг на друга и принимались бороться. Мне нравилось на это смотреть. Я дернула Танамила за руку, прямо как Робин, и сказала:
— Покажи и мне!
И он показал. Кое-что я просто не могла сделать, потому что я не такая сильная, как Хэрн, но зато Танамил показал мне, как использовать силу другого человека против него же. Наверное, если бы в тот момент туда вошел какой-нибудь взрослый враг — например, Звитт, — я могла бы швырнуть его на землю, а может, даже и и убить. Но я не уверена, что мне следует пользоваться этими знаниями. Я думаю о том, кто учил меня.
Зато Танамил научил меня двум вещам, которыми я пользуюсь. Я не помню, с чего вдруг речь зашла об этом, но я ему пожаловалась, что про многие слова не знаю, как их ткать. А Танамил сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы составлять собственные узоры — только тогда обязательно надо объяснить другим, что они значат. Но еще он сказал:
— Ты всегда должна использовать правильный узор для обозначения Реки. Это важно.
И он показал мне этот узор, переплетя стебли тростника. Еще он показал мне более выразительный способ сучить пряжу. Он заставлял меня упражняться на тростинках, пока у меня не получилось, как надо. Танамил сказал:
— Используй такую пряжу для самых важных мест твоей истории. Тогда эти фразы станут более выпуклыми и будут выделяться на ткани.
Я так и сделала в нескольких местах этой накидки. И меня вовсе не смущает, что этому меня научил Танамил. Главное, что оно работает.
Я спрашивала у Хэрна, что там такое Танамил ему объяснял, когда писал палочкой в пыли, но Хэрн мне не ответил.
Еще я помню, как Танамил пришел к нам, когда огонь плясал в очаге и его отсветы смешивались на потолке с пятнами солнечного света.
— У каждого из вас должен быть ко мне вопрос, — сказал Танамил. — Спрашивайте.
Сперва мы никак не могли придумать, что же такое спросить. Мне вспомнилось, как тетя Зара любила говорить: «Танакви, тебе следовало бы сказать мне одно словечко. Какое?» Я, конечно же, никогда не могла понять, что она имеет в виду, потому ничего и не говорила, и тетя Зара называла меня грубиянкой. Если бы она хоть раз сказала по-человечески: «Танакви, ты забыла сказать „пожалуйста“», — я бы сразу все поняла и сказала. Вот и с Танамилом получилось что-то в этом роде. Он хотел, чтобы мы сказали что-то определенное, и ему было совершенно ясно, что именно надо сказать. А вот нам не было ясно.
Первым заговорил Хэрн.
— Вы называете себя волшебником?
— В некотором смысле я действительно волшебник, — сказал Танамил, — но я себя так не именую.
И он повернулся к Утенку.
— Вы верите в Бессмертных? — спросил Утенок. Он очень старался, и видно было, что Утенок считает, будто он задал очень умный вопрос.
Танамила его вопрос позабавил. Он запрокинул голову и расхохотался.
— Не так, как вы, — ответил он. — Но они существуют.
Потом он, все еще посмеиваясь, повернулся ко мне.
На мгновение мне показалось, будто я знаю, какой вопрос он хочет услышать от меня, но потом это ощущение ушло.
— Нет-нет! — произнес Танамил. — Ты должна спросить о том, о чем тебе хочется спросить.
Это было ужасно похоже на слова тети Зары о том, что я должна говорить «пожалуйста» потому, что мне этого хочется. А кому этого хочется?
— Пожалуйста, — сказала я на всякий случай, но это было, конечно же, не то. И тогда я спросила: — Откуда вы?
Это был неправильный вопрос. Танамил снова рассмеялся.
— Полагаю, вы бы сказали, что я пришел с Черных гор.
Я окончательно перестала соображать, что к чему. Я же знала, что варвары пришли с моря. Пока я пыталсь хоть что-то сообразить, Танамил повернулся к Робин. И я не знаю, о чем его спросила Робин. Я знаю, что какой-то вопрос она задала, и я думаю, что это был правильный вопрос, и Танамил на него ответил, но я совершенно не помню, о чем у них шла речь. Утенок говорит, что я этого не помню потому, что Робин в этот момент там не было. Он говорит, что Танамил ходил и спрашивал каждого отдельно, и еще говорит, что я все перепутала, потому что это произошло в самом начале, как только мы туда пришли. Но я точно помню, что это было почти в самом конце, и так я и тку эту историю.
То, что случилось еще, случилось уже ночью, и я знаю, что это на самом деле было в конце. Мы все спали на груде одеял, у очага. Нам еще ни разу с тех пор, как мы уплыли из дома, не было так тепло и удобно, так что я не знаю, отчего я вдруг проснулась. Ну, если только Робин и Танамил забылись и повысили голоса во время спора. Я услышала лишь отдельные отрывки из него. Я то засыпала, то просыпалась снова, а они все спорили. Я запишу здесь то, что расслышала.
— Но они должны идти, — говорил Танамил. — Они все связаны друг с другом, и я не могу оставить их здесь навсегда.
Странно — я помню только одну трапезу. Но мы должны были поесть и во второй раз, потому что там и заночевали. На самом деле, я помню, как сидела у подножия утеса, грелась на солнышке, глядела на две реки и ела — и все это происходило несколько раз, а не один. Однако же, как я ни стараюсь, я помню только одну трапезу у очага.
Хэрн с Утенком веселились вовсю. Они кувыркались, возились и боролись на груде покрывал. Наверное, я тоже возилась вместе с ними, но не все время. Я смотрела, как Робин танцует. В Шеллинге Робин часто танцевала, если у нее выдавалась свободная минутка, но она никогда не танцевала так, как в тот раз, когда Танамил играл для нее на свирели. Я помню, как она танцевала в комнате, а по потолку над ней скользили солнечные пятна, и как она плясала на траве. Кажется, я даже помню ее на утесе на другой стороне реки, но это уже наверняка полная чушь. Зато я точно помню, что она несколько раз брала Танамила за руку и требовала, чтобы он играл еще. Это совершенно не похоже на Робин. Она очень робкая, и держится всегда очень чопорно. Но я точно помню, что она брала его за руку. А Танамил улыбался и играл еще, и музыка была чистая и прекрасная — сон о музыке. А Робин все танцевала и танцевала.
Утенок тоже захотел научиться играть на свирели. Мы с Хэрном взвыли. Если бы вы слышали, как Утенок поет, вы бы нас поняли! Но Танамил послушно пошел и нарезал для Утенка тростника. Я помню, как летали его пальцы, когда он прорезал дырочки в стеблях тростника и связывал тростинки вместе. Он сделал мундштуки из тех кусочков стебля, где соединятся коленца — там сердцевина твердая. Потом он поставил пальцы Утенка на дырочки и велел тому дуть. Утенок подул. Ничего не произошло.
— Тишина! Слава богам! — воскликнул Хэрн.
— Попробуй сказать в свирель вот так вот: птехвх, — предложил Танамил.
— Птехвх! — сказал Утенок. Физиономия у него сделалась вся красная. А свирель издала всеми дудками одновременно помесь визга с лаем, как будто стадо свиней столкнулось со стаей собак. Мы просто попадали от смеха. Утенок сердито сверкнул на нас глазами и вышел через вторую дверь, ту, которая вела к красной реке. И вскоре мы услышали доносящиеся из тростников коротенькие, неуверенные мелодии.
Хэрн приподнял бровь и взглянул на меня.
— Вот это да! Я и не думал, что он знает хоть один мотив.
Танамил и Хэрна чему-то учил. Я помню, как они сидели на корточках, и Танамил что-то рисовал палочкой в пыли, а Хэрн кивал. А то они еще напрыгивали друг на друга и принимались бороться. Мне нравилось на это смотреть. Я дернула Танамила за руку, прямо как Робин, и сказала:
— Покажи и мне!
И он показал. Кое-что я просто не могла сделать, потому что я не такая сильная, как Хэрн, но зато Танамил показал мне, как использовать силу другого человека против него же. Наверное, если бы в тот момент туда вошел какой-нибудь взрослый враг — например, Звитт, — я могла бы швырнуть его на землю, а может, даже и и убить. Но я не уверена, что мне следует пользоваться этими знаниями. Я думаю о том, кто учил меня.
Зато Танамил научил меня двум вещам, которыми я пользуюсь. Я не помню, с чего вдруг речь зашла об этом, но я ему пожаловалась, что про многие слова не знаю, как их ткать. А Танамил сказал, что нет ничего дурного в том, чтобы составлять собственные узоры — только тогда обязательно надо объяснить другим, что они значат. Но еще он сказал:
— Ты всегда должна использовать правильный узор для обозначения Реки. Это важно.
И он показал мне этот узор, переплетя стебли тростника. Еще он показал мне более выразительный способ сучить пряжу. Он заставлял меня упражняться на тростинках, пока у меня не получилось, как надо. Танамил сказал:
— Используй такую пряжу для самых важных мест твоей истории. Тогда эти фразы станут более выпуклыми и будут выделяться на ткани.
Я так и сделала в нескольких местах этой накидки. И меня вовсе не смущает, что этому меня научил Танамил. Главное, что оно работает.
Я спрашивала у Хэрна, что там такое Танамил ему объяснял, когда писал палочкой в пыли, но Хэрн мне не ответил.
Еще я помню, как Танамил пришел к нам, когда огонь плясал в очаге и его отсветы смешивались на потолке с пятнами солнечного света.
— У каждого из вас должен быть ко мне вопрос, — сказал Танамил. — Спрашивайте.
Сперва мы никак не могли придумать, что же такое спросить. Мне вспомнилось, как тетя Зара любила говорить: «Танакви, тебе следовало бы сказать мне одно словечко. Какое?» Я, конечно же, никогда не могла понять, что она имеет в виду, потому ничего и не говорила, и тетя Зара называла меня грубиянкой. Если бы она хоть раз сказала по-человечески: «Танакви, ты забыла сказать „пожалуйста“», — я бы сразу все поняла и сказала. Вот и с Танамилом получилось что-то в этом роде. Он хотел, чтобы мы сказали что-то определенное, и ему было совершенно ясно, что именно надо сказать. А вот нам не было ясно.
Первым заговорил Хэрн.
— Вы называете себя волшебником?
— В некотором смысле я действительно волшебник, — сказал Танамил, — но я себя так не именую.
И он повернулся к Утенку.
— Вы верите в Бессмертных? — спросил Утенок. Он очень старался, и видно было, что Утенок считает, будто он задал очень умный вопрос.
Танамила его вопрос позабавил. Он запрокинул голову и расхохотался.
— Не так, как вы, — ответил он. — Но они существуют.
Потом он, все еще посмеиваясь, повернулся ко мне.
На мгновение мне показалось, будто я знаю, какой вопрос он хочет услышать от меня, но потом это ощущение ушло.
— Нет-нет! — произнес Танамил. — Ты должна спросить о том, о чем тебе хочется спросить.
Это было ужасно похоже на слова тети Зары о том, что я должна говорить «пожалуйста» потому, что мне этого хочется. А кому этого хочется?
— Пожалуйста, — сказала я на всякий случай, но это было, конечно же, не то. И тогда я спросила: — Откуда вы?
Это был неправильный вопрос. Танамил снова рассмеялся.
— Полагаю, вы бы сказали, что я пришел с Черных гор.
Я окончательно перестала соображать, что к чему. Я же знала, что варвары пришли с моря. Пока я пыталсь хоть что-то сообразить, Танамил повернулся к Робин. И я не знаю, о чем его спросила Робин. Я знаю, что какой-то вопрос она задала, и я думаю, что это был правильный вопрос, и Танамил на него ответил, но я совершенно не помню, о чем у них шла речь. Утенок говорит, что я этого не помню потому, что Робин в этот момент там не было. Он говорит, что Танамил ходил и спрашивал каждого отдельно, и еще говорит, что я все перепутала, потому что это произошло в самом начале, как только мы туда пришли. Но я точно помню, что это было почти в самом конце, и так я и тку эту историю.
То, что случилось еще, случилось уже ночью, и я знаю, что это на самом деле было в конце. Мы все спали на груде одеял, у очага. Нам еще ни разу с тех пор, как мы уплыли из дома, не было так тепло и удобно, так что я не знаю, отчего я вдруг проснулась. Ну, если только Робин и Танамил забылись и повысили голоса во время спора. Я услышала лишь отдельные отрывки из него. Я то засыпала, то просыпалась снова, а они все спорили. Я запишу здесь то, что расслышала.
— Но они должны идти, — говорил Танамил. — Они все связаны друг с другом, и я не могу оставить их здесь навсегда.