— Хорошо, пусть будет десять дней. — Кайлок не казался рассерженным — скорее возбужденным. Мелли это покоробило.
   — А теперь, пожалуйста, уйдите. Мне нужно отдохнуть.
   Кайлок постоял над ней, глядя своими обведенными черным ободом глазами, с тенью улыбки на губах, повернулся и вышел.
   Как только дверь закрылась, Мелли снова зарылась в одеяла, изнуренная телом и духом. Дрожа с головы до ног, терзаемая болью в руке, она укрылась до подбородка и тут же заснула. На краю блаженного забытья она вспомнила, что так и не спросила Кайлока о судьбе своего ребенка. Ей это даже в голову не пришло.
* * *
   Грифт ввел их в маленькую, жарко натопленную комнату. В очаге пылал огонь, а окна были завешены шерстяными одеялами. В углу стояла низкая койка, а на ней лежал человек. Дыхание его было хриплым, а грудь быстро-быстро поднималась и опадала.
   — Джек, Таул, — тихо произнес он. — Подойдите поближе, чтобы я мог вас видеть.
   Джек подошел и стал на колени рядом с койкой. Синие глаза, такие же, как у Мелли, смотрели на него с залитого потом лица.
   — Да, это вы, — сказал Джек, на миг прикрыв глаза. — Все верно.
   Он тщетно искал в этом лице приметы былого Мейбора. Полные некогда губы высохли, румяные щеки побледнели. От Мейбора осталось так мало, что на него больно было смотреть. Грифт вытер Мейбору лоб и поправил волосы. Это заставило Джека взглянуть на лорда снова.
   Тщательно причесанные волосы больного блестели, лицо было гладко выбрито, плечи окутывал тонкий красный шелк, а простыни пахли духами. Джек чуть заметно улыбнулся. Нет, от Мейбора осталось не так уж и мало.
   — Вам удалось уйти от солдат Кайлока под Бреном? — спросил Таул, опускаясь на колени рядом с Джеком.
   Мейбор кивнул.
   — Несколько недель мы провели в горах, потом спустились вниз. — Он говорил так тихо, что Джеку с Таулом пришлось склониться к нему, чтобы слышать.
   — Сколько человек тут при вас?
   — Восемьдесят. В горах я потерял больше. — Мейбор хрипло закашлялся, сотрясаясь всем телом. Из-под одеял показалась рука, черная и блестящая, со скрюченными пальцами.
   Джек отвернулся и встретился взглядом с Таулом. Оба они понимали, что Мейбор умирает.
   Подошел Грифт с тряпицей. Мейбор сплюнул в нее, и Грифт тщательно свернул лоскут, прежде чем унести.
   Кашель утих, и Мейбор заговорил, задыхаясь после каждого слова:
   — И еще десять лошадей. В деревне тоже есть лошади, и жители согласны их продать. Я послал одного парня сосчитать их — восемнадцать голов, а пони вдвое больше.
   Джек начал понимать, что у Мейбора на уме.
   — В каком состоянии ваши люди? — спросил он. Мейбор слабо махнул изувеченной рукой и прочистил горло.
   — Молодежь, что им сделается. Кое у кого отморожены пальцы на руках и ногах, а остальное все в порядке. — Он чуть-чуть приподнялся. — Возьми их с собой, Джек. Они хорошие ребята, и надо дать им случай подраться. Я думал, что поступаю правильно, когда увел их с поля, но теперь понял, что был не прав. Я превратил их из солдат в обыкновенных людей.
   Джек не колебался ни минуты.
   — Если они в силах и хотят этого, пусть идут с нами. Нам всякая помощь сгодится.
   — Они очень красиво поют, Джек, — тяжело сглотнув, сказал Мейбор. — И долгими переходами их не испугаешь.
   Мейбор умолк, лицо его обмякло, и глаза стали закрываться. Таул коснулся его груди:
   — Какие новости о Мелли?
   — Она жива, могу поклясться. — Мейбор широко раскрыл глаза, и голос его окреп. Он посмотрел на Таула, потом на Джека. — Вы должны ее спасти. Обещайте, что спасете ее.
   Таул взял Мейбора за руку, провел пальцами по умершей заживо плоти.
   — Обещаю вам, что сделаю все возможное, — нежно и бережно промолвил он.
   Джек положил свою руку поверх руки Таула и взглянул прямо в блестящие глаза Мейбора.
   — И я обещаю, что не успокоюсь, пока не спасу ее.
   Мейбор медленно кивнул. Его тело как будто уменьшилось и стало почти бесплотным. Он откинулся на подушки и сказал замирающим голосом:
   — Видел бы ты ее, Джек, когда стража явилась в погреб. Как она была прекрасна, как брыкалась, сокровище мое! Ради меня. Ради моего спасения.
   Грифт дрожащей рукой снова поправил его блестящие седые локоны. Джек уложил поудобнее руку Мейбора.
   — Мелли очень любит вас.
   — Правда? — жадно, с возродившейся надеждой спросил Мейбор. — Скажи ей, что я тоже любил ее — сильнее, чем она думает. И я сожалею, что был плохим отцом.
   У Джека в горле рос тяжелый ком.
   — Вы не были плохим отцом.
   — Был — и это касается всех моих детей. — Голос Мейбора таял, словно уходя вдаль. — Я был слишком самовлюблен, слишком честолюбив, чтобы видеть в них... — Кашель снова одолел его.
   Грифт взял Джека за руку.
   — Идите. Я выйду к вам позже.
   Джек и Таул пошли к двери, сопровождаемые терзающим уши кашлем. В молчании они стали ждать снаружи. Кашель утих, и вскоре вышел Грифт, бледный и утомленный.
   — Лорд Мейбор уснул. Пошли-ка выпьем.
   В таверне при виде них все снова умолкли, но теперь взоры были прикованы к Грифту.
   — Он спит, — сказал тот, сделав успокаивающий жест обеими руками.
   Люди, пошептавшись, вернулись к своим занятиям, и многие спросили еще эля. Грифт усадил Джека и Таула за стол у Двери. Крейн и прочие рыцари расположились поблизости — перед ними уже стояли миски с горячим и кружки с пивом.
   Хват подошел и сел рядом с Таулом. Грифт удивился, увидев юного карманника, и нежно потрепал его по голове.
   — Вот уж не думал встретить тебя в горах, Хват.
   — И я не думал найти тебя тут, Грифт. Ты ж сам говорил, что у горских девушек скверный характер и все они хворают дурной болезнью.
   Джек не думал, что Грифт еще способен смеяться, но он засмеялся. Раскатисто и от всего сердца. Этот смех так оживил дорогие воспоминания, что Джеку захотелось плакать. Зимними ночами в людской он, бывало, часами слушал Грифта, поражаясь тому, сколько эля в него помещается. Как же все изменилось с той беззаботной поры: Грифт уже не тот, Джек тоже, Мейбор умирает, а Мелли заточена в Брене. Гнев загонял память Джека все дальше в прошлое. Баралису за многое придется ответить.
   — Лорд Мейбор спас мне жизнь, — сказал Грифт. Он положил руки на стол и уперся в них подбородком. — Вытащил меня из Брена, когда я был так плох, что едва мог ходить. Он мог бы бросить меня там, в погребе, и пролезть под стеной один, но не сделал этого.
   Джек обнял его за плечи. Ну почему все, прежде такие крепкие на вид, так истаяли?
   — А что сталось с Боджером?
   — Не знаю. Его забрали вместе с госпожой Меллиандрой. — Грифт покачал головой. — Он ведь совсем еще зеленый — как он там без меня?
   — Люди находят в себе силу, когда нужда заставляет.
   — Да, парень, тут ты прав. Возьми хоть лорда Мейбора. Последние два дня он весь горел в жару, однако свел нас с этой горы. Решимость — вот что удерживало его в седле. Солдаты поначалу возмущались, но, когда увидели, из чего он сделан, все изменилось. Теперь они на все готовы ради него.
   — Мейбор хочет, чтобы мы взяли их с собой в Брен, — сказал Таул.
   — Он чувствует, что поступил неправильно, уведя их в горы. Хочет дать им случай сразиться.
   — Что было в том бою? — спросил Джек.
   Кто-то принес им штоф с элем, и Джек разлил его по четырем кружкам.
   — Высокоградцев окружили, а затем перебили. Безик с двумя третями войска отступал на восток, а Мейбор с одной третью — на юг. Там царил ад кромешный. Падали люди, свистели стрелы, лилась кровь — в жизни этого не забуду. — Грифт осушил свою кружку до дна. — Но кровопролитие — еще не самое худшее.
   — Вот как? Что же еще случилось?
   — Кедрак послал своих людей убить родного отца. Он командовал королевским войском и, как только заметил Мейбора на поле, направил к нему гвардейцев.
   Снова Баралис. Это он посеял вражду между отцом и сыном. Сколько несчастий, охвативших не только города и армии, но и отдельных людей: рухнувшие идеалы, разбитая любовь, разлученные семьи. Джек не мог даже представить себе, что почувствовал Мейбор, когда понял, что сын хочет его смерти. Как он только жил все это время после боя с такой тяжестью на сердце? В памяти Джека Мейбор остался напористым, полным жизни человеком, желавшим своим детям только добра — даже если они с ним не соглашались. Гордость служила выражением его отцовской любви. Каково было такому человеку снести предательство своего первенца?
   Таул, Грифт, Хват и Джек допивали свой эль в молчании. Слова казались слишком легковесными, чтобы выразить всю жестокость жизни.
* * *
   Мейбор согрелся, и боль в костях почти унялась. Как ни странно, он все еще чувствовал свои отмороженные пальцы — даже больше, чем все остальные.
   Сильнее всего чувствуешь то, что потерял.
   Мелли, Кедрак, двое младших сыновей — сделав усилие, он мог представить себе их всех. Ценой еще большего усилия он мог представить себе, что они его простили.
   Но сон одолевал его, и он знал, что настала пора уходить. Последним огромным усилием он уложил голову прямо — не станет он пускать слюни, словно ветхий старец, — и вытянул руки вдоль тела. Достойно, сказал он себе. Как король.
   Глаза его закрылись, и он совсем обессилел — теперь можно соскользнуть вниз по темному склону. Испытывая легкий страх и великую усталость, Мейбор дал сну унести себя.
* * *
   Позже, много позже, когда Джек уже спал на кухне, прижавшись к печке, его разбудил странный шум. Сперва он подумал, что это волки воют, потом — что ветер. Лишь проснувшись окончательно, он понял, что это поют мужские голоса. Низкие гортанные ноты чередовались с долгими паузами и резкими выкриками. Кто-то отбивал грубый ритм, и один голос, высокий и чистый, вел мелодию.
   Джека окатило холодом. Это была смертная песнь. Высокоградцы пели ее в честь Мейбора.
   Он открыл глаза и в тусклом свете гаснущего огня встретился взглядом с Таулом. Лицо рыцаря было печальным, глаза — темны как ночь.
   — Джек, — произнес он, — нам с тобой предстоит сразиться не на жизнь, а на смерть.
   Джек кивнул. Он знал, что чувствует Таул, и сам чувствовал то же самое. На этот раз Баралис отнял жизнь у близкого им человека.

XXX

   Джек проснулся с сосущей пустотой в животе. События прошедшей ночи живо припомнились ему. Он вспомнил, как уснул под пение высокоградцев, молящихся о душе Мейбора. Они пели до рассвета — Джек слышал их даже во сне.
   Теперь он проснулся от иных звуков, столь памятных ему по прошлой жизни, — звуков кухонной возни. Рядом стучали, скребли, гремели кастрюлями, шуршала метла, шипел жир и кудахтали куры. Он как будто снова оказался в замке Харвелл. Джек открыл глаза. Над ним высилась большая, одетая в белое женщина.
   — Давно пора, — сказала она. — Буди-ка своих друзей и выметайтесь все отсюда. Ишь чего выдумали — спать у моей печки! О чем только думает мастер Таллирод? Точно у меня и без того мало дел! В зале ночует столько народу, что половиц под ними не видно. Гинти их точно давненько не видала. Парни в багровых камзолах так вскружили этой девчонке голову, что она и думать забыла про полы.
   Джек улыбнулся женщине:
   — Виноват. Может, вам чем помочь?
   — Убери своих людей отсюда — и я твой друг на всю жизнь. Может, даже налью тебе моего особого пивка.
   — Идет. — Джек встал и принялся расталкивать Таула, Хвата и Андриса. Остальные рыцари спали на конюшне.
   Женщина в белом выполнила свое обещание, и даже с лихвой. Когда все продрали глаза, застегнули пояса и свернули одеяла, владычица кухни поставила перед ними роскошный завтрак: теплый хлеб, холодных цыплят, сыр со слезой и эль особой марки. Единственным ее требованием было, чтобы они съели все это в зале. Джек взял свой поднос и собрался последовать за остальными, но она удержала его.
   — Вот кабы ты и тех красногрудых убрал отсюда.
   Джек засмеялся. Доброта стряпухи порадовала его. В мире столько хороших людей — сражаться стоит не только ради мщения. Женщина крепко поцеловала его в щеку.
   — Постой-ка — я положу тебе еще цыпленка. — Она порылась в кладовой и вернулась с двумя куриными ножками. — Ну вот — авось до вечера продержишься.
   Джек поставил поднос и обнял ее.
   — Солдат я тоже скоро уведу.
   — Ладно, парень. Но пару-другую можешь оставить. Надо же мне на кого-то стряпать.
   В зале было холодно. Высокоградцы в своей скорби позволили углям угаснуть, и никто не хотел разводить огонь заново.
   Джек и Таул ели в молчании. В комнате веяло печалью, и вокруг виднелись бледные изнуренные лица. Рыцари пришли с конюшни, и Крейн сел рядом с Джеком.
   — Что стряслось? — шепнул он.
   — Мейбор умер. Он просил нас взять его людей под свое начало.
   Крейн оглядел комнату.
   — Этим людям еще рано в дорогу. Они нуждаются в отдыхе.
   — Выступим завтра, — кивнул Джек. — Им все равно понадобится еще день, чтобы собрать лошадей. Столько-то мы можем подождать.
   Таул поднял голову от тарелки:
   — Они могут выехать в Брен следом за нами и затаиться на восточной равнине, пока мы их не позовем.
   — Там расположился лагерем Тирен, — сказал Крейн.
   — На востоке или на юге?
   — На юге, в лиге от ворот. — Крейн, не мигая, смотрел в глаза Таулу.
   Это продолжалось долго, потом Таул опустил руку ему на плечо. В голосе Таула звучало странное напряжение.
   — Сколько с ним людей?
   — Не знаю точно. Сотни три, а может, и больше.
   И Джек вдруг понял, что происходит: Крейн, сказав Таулу о местонахождении лагеря, отрекся от Тирена как от своего главы и безоговорочно признал Таула.
   Оба продолжали разговор как ни в чем не бывало. Таул стал посматривать на высокоградцев с возросшим интересом, и Джек мог бы поклясться, что рыцарь считает их по головам.
   Крейн и Таул как заправские вояки обсуждали стратегию, виды вооружения и численность, прикидывая, как бы лучше взять лагерь Тирена.
   — Наша первая задача — проникнуть во дворец, — напомнил Джек.
   Таул давно уже лелеял собственные замыслы относительно ордена, а после его прыжка в водопад эти замыслы не давали ему покоя. Джек, однако, не мог допустить, чтобы они помешали спасти Мелли и уничтожить Кайлока.
   Таул пристально посмотрел на Джека.
   — Не беспокойся. Я знаю, в чем мой первый долг.
   Крейн переглянулся с Андрисом.
   Хват, незаметно покинувший их, вернулся бегом.
   — Грифт хочет поговорить с тобой, Таул, и с Джеком. Он там, наверху.
   Джек встал, и Таул последовал за ним. На верхней ступеньке Таул придержал Джека.
   — Слушай, я знаю, что мы должны делать. Знаю, что должен делать ты. Знаю, что сам должен делать. Пророчество Марода и моя клятва герцогу прежде всего, не сомневайся в этом, но знай также, что я непременно попытаюсь избавить орден от Тирена. У меня просто нет выбора, и я сделаю это, если буду жив.
   — Что случилось с тобой на озере Ормон, Таул? — тихо спросил Джек.
   Он уважал решимость Таула, но должен был знать, на чем она зиждется.
   Таул потупился, глубоко дыша, и наконец сказал:
   — Я понял, что искал последние шесть лет: я искал случая исправить прошлое. Из-за меня погибла моя семья, Джек. Две сестры, две чудесные златокудрые девчушки, и пухленький малыш, который всякий раз вскидывал глазки, слыша мое имя. — Его голос сорвался. — Я бросил их на произвол судьбы — просто взял и ушел. — Таул провел рукой по лицу и попытался совладать с собой. Когда он заговорил снова, голос у него стал звучать совсем по-другому. — Без меня они не могли прожить, Джек. Не могли. Мне следовало бы знать это. Я был достаточно взрослым, чтобы знать. Я понимал, что оставляю их на ненадежного человека.
   Джек слушал, как его друг бичует себя, и знал, что бессилен ему помочь. Он не мог ни понять, ни измерить ту боль, с которой жил Таул. Тронув рыцаря за плечо, он сказал:
   — Я не стану удерживать тебя. Делай что считаешь нужным.
   Глаза Таула горели, и на щеке дергалась мышца.
   — Большего я и не прошу, Джек.
   Джек улыбнулся — хотел бы он предложить другу нечто большее.
   — Пошли, Таул, — сказал он, положив ладонь ему на спину. — Повидаемся с Мейбором напоследок.
   Грифт ждал их за дверью. Увидев его в резком лунном свете, Джек заново поразился произошедшей в нем перемене. Дородный некогда стражник стал тощ как щепка. Нынче был день объятий — Джек подошел и обхватил Грифта за плечи.
   — Он ушел без страданий. Во сне. — Огромная слеза скатилась по щеке Грифта. — Он был храбрый человек. Кто-то, может быть, скажет вам, что он был тщеславен, другие назовут его сущим дьяволом, но вы не слушайте. Ступайте к госпоже Меллиандре и скажите ей, что отец ее был героем. Это правда, и каждый человек под этой крышей скажет вам то же самое.
   — Я знаю, Грифт. Я знаю.
   Грифт открыл дверь и впустил их в комнату. Мейбор покоился на свежих простынях, со сложенными на груди руками, завернутый в красный шелк. Лицо его утратило все краски, но волосы по-прежнему блестели, и щеки казались свежевыбритыми.
   — Вот. — Грифт подал Джеку тряпичный мешочек. — Здесь кольца и нашейный обруч, которые он надел, идя в бой. Он распорядился, чтобы вы использовали это для уплаты за лошадей и постой. Еще он оставил расписку, где обещает, что недостачу покроет его сын.
   Джек положил мешочек за пазуху.
   — И ты думаешь, Кедрак заплатит?
   — Сомневаюсь. Но это не важно. Мейбор умер, веря, что сын заплатит, и это главное.
   — Но после того боя...
   — Нет. Мейбор крепко верил в то, что сын не предаст его памяти, — оставив эту расписку, он дал Кедраку случай получить прощение. Он не хотел, чтобы сын до конца своих дней думал, будто отец сошел в могилу, проклиная его. — В голосе Грифта звучала немалая гордость — видно было, как сильно бывший стражник привязан к Мейбору. — Я знаю Кедрака — он упрямец и порядком очерствел душой, но когда-нибудь он пожалеет о содеянном. И Мейбор, дав ему случай расплатиться с крестьянами и с трактирщиком, дает ему также возможность примириться со своей совестью, когда этот день придет.
   Джек так и не сумел придумать достойного ответа. Отношения между отцом и сыном были для него закрытой книгой.
   Ответил, как ни странно, Таул. Он еще не оправился после своей исповеди на лестнице и говорил тихо и хрипло.
   — Мейбор хорошо сделал, позаботившись о своем сыне. Не все отцы думают о том, чтобы избавить своих сыновей от чувства вины.
   Таул был мрачен. Что-то еще гнетет его, кроме смерти сестер, подумал Джек. Почему о сестрах не позаботились родители? Почему в каждой семье таится столько боли и горя?
   Грифт открыл перед ними дверь.
   — Вы уезжаете прямо сегодня?
   — Да, — сказал Джек. — Встретимся в Брене.
   Грифт кивнул. Он вдруг показался Джеку совсем старым — старым и маленьким.
   — Благослови вас Борк в пути.
   — И тебя, Грифт.
   Таул обернулся с порога:
   — Я хотел бы передать Мелли что-нибудь от ее отца.
   Грифт молча отрезал у Мейбора прядь волос, перевязал шелковым лоскутком от камзола и подал Таулу. Серебро волос и красный шелк — родовые цвета Мейбора.
* * *
   Баралиса беспокоило то, что Скейс не ответил на его послание. Прошла уже неделя с тех пор, как они общались в последний раз, и Баралис стал подозревать, что со Скейсом что-то случилось.
   Никто бы не осмелился тянуть с ответом Баралису так долго — и, уж конечно, не Скейс.
   Баралис взял на ноготь щепотку снадобья, освобождающего дух, и проглотил всухую. Он позволил себе сделать глоток вина, лишь когда горький вкус исчез уже с языка. Такие мелкие упражнения воли полезны — они помогли ему стать таким, какой он есть.
   Он поднял руку, и Кроп, затыкавший щели в ставнях чесаной шерстью, разворошил огонь. Баралис тем временем составил в медном сосуде смесь из крови, лиственного сока и снадобья и сделал подобающие пассы. Сидя на мягком стуле, он вдохнул колдовские пары. Тело, как всегда, оказало отчаянное сопротивление, отказываясь уступить тьме.
   Но вот сознание сместилось и взмыло над телом, столь же бесплотное и невесомое, как пыльца на ветру. Оно возносилось все выше, проходя сквозь камень как сквозь воду и сквозь воду как сквозь воздух. Баралис сделал круг над озером для разбега и над городом, чтобы напасть на след. Ответы Скейса на его послания оставили колдовской запах, могущий послужить нитью в лабиринте. Баралис принюхался и полетел по следу. Теперь Скейсу уже не скрыться.
   Он летел на юг высоко над горами, выше облаков. Луна ярко светила, но не грела, и звезды мерцали, как маяки. Они взяли бы его душу себе, если бы могли. Но сегодня это им не удастся. Да и никогда не удастся, если будет на то его воля.
   След, слабый с самого начала, по прошествии десяти дней превратился в прерывистую линию. В последний раз Скейс связался с ним после того, как рыцари захватили в плен ученика пекаря и ренегата Таула. Скейс намеревался следовать за ними на север и при первом удобном случае убить обоих. Так он по крайней мере сказал. Баралис подозревал, что Скейс ведет свою игру.
   Впрочем, что бы ни случилось со Скейсом, на рыцарей можно положиться: они доставят беглецов в Брен. Уж Тирен-то Баралиса не подведет.
   Баралис по-прежнему летел на юг вдоль Хребта, постепенно снижаясь. Горы вздымались навстречу как копья, звезды кололи как булавки. След стал четче, и Баралис следовал ему, окунаясь в холодный горный туман. Вскоре он достиг места, откуда Скейс связывался с ним в последний раз, — голого склона у подножия Хребта. Дальше след обрывался.
   Собрав в пучок все свое чутье, Баралис обратился на север и «втянул в себя» воздух. Он искал каких-то материальных следов — на отзвуки колдовства полагаться больше не приходилось. Очень медленно он двинулся обратно на север. Теперь он пользовался только своими органами чувств, примечая пятна от залитых костров и трупы, по которым мог следовать Скейс, вынюхивая запах лошадиного навоза.
   У холодного озера Ормон Баралис вновь уловил запах Скейса — легкий, давно простывший. Баралис снизился над зеленой, насыщенной минералами водой. Дело выглядело так, будто Скейс растворился в озере. Озадаченный Баралис полетел вдоль кромки берега.
   Он чувствовал, что слабеет. Он слишком долго отсутствовал, и тело призывало его обратно. Баралис, не внимая призыву, летел дальше, то погружаясь в воду, то выныривая, продираясь сквозь сухой камыш и голый кустарник, обшаривая берега. За пределами озера следов не было — искать следовало только здесь.
   Наконец у зеленого отлогого берега запах стал чуть крепче. У кромки воды, под сенью старого горного ясеня, лежало, наполовину погруженное в озеро, полузамерзшее тело Скейса с торчащей из груди стрелой.
   Скейс, видимо, выплеснул свои чары в самый миг смерти не успев послать их в цель, и ледяное озеро Ормон поглотило их. Предсмертная ворожба имеет свойство держаться еще долго после того, как остынет труп, потихоньку делая свое дело. Ворожба Скейса, хоть и слабая, подчинялась тому же закону.
   Острая судорога прошла по всему существу Баралиса. У него осталось совсем мало времени. Его холодное, опустевшее тело не протянет долго, если не вернуть в него животворный разум.
   Перед тем как сняться, Баралис быстро осмотрел стрелу в груди Скейса, и увиденное заставило его содрогнуться. Черное с желтым оперение — эмблема Вальдиса. Скейса застрелили рыцари, пленившие Джека и Таула.
   Быть может, это просто случайный выстрел в непрошеного гостя, но почему тогда тело лежит в озере, а не на холме близ лагеря? Баралис поддался притяжению своей крови и полетел обратно в Брен. Он не видел больше ни луны, ни звезд, ни облаков и не думал о них. Перед ним стояло черно-желтое оперение той роковой стрелы. С чего это рыцарям вздумалось защищать Джека и Таула?
* * *
   Тавалиск корпел над книгами, претерпевая голод, раздражение и телесную немочь. Он так натрудил себе шею, что она скрипела при каждом движении, — словно проклятый сверчок завелся за воротом.
   Захлопнув очередной фолиант, Тавалиск дернул колокольчик. Пора выпить чего-нибудь прохладительного, пообедать как следует и подвергнуться неизбежному разговору с Гамилом. Не подобает архиепископу рыться в книгах — ему следует освободить свой ум для более возвышенных целей. Значит, за книги надо засадить Гамила.
   Секретарь явился на зов с похвальной быстротой, да не с пустыми руками, а неся полный поднос горячей пищи.
   — Входи, Гамил, входи. Ты очень кстати. Ставь поднос вот сюда, на стол. А вина ты, часом, не принес?
   — Увы, ваше преосвященство, у меня только одна пара рук.
   — Действительно, жаль. — Тавалиск взял с блюда утиное яйцо. — Что там слышно об армии Кайлока?
   — Они прибыли в Камле четыре дня назад, ваше преосвященство. И сразу обложили город, как сообщается в письме, доставленном птицей.
   — Камле не продержится долго против столь многочисленного войска. Больше шести недель я бы им не дал.
   — А то и меньше, если Вальдис пришлет подкрепление с юга.
   Яйцо во рту у Тавалиска приобрело вкус опилок. Конечно же, Тирен пошлет своих рыцарей из Вальдиса. И как он, Тавалиск, раньше об этом не подумал? Он выплюнул яйцо в салфетку.
   — Дурные новости ты мне приносишь.
   — Это еще не все, ваше преосвященство, — не без удовольствия сообщил Гамил. — Все города и села между Бреном и Камле разорены. Армия Кайлока забрала себе весь скот и все зерно. Меня извещают о тысячах убитых, о селах, сожженных дотла, о зверских насилиях над женщинами. Кайлок, как видно, дал Кедраку полную волю.
   — Не просто полную волю, Гамил. Он дал понять, что будет доволен, если Кедрак разорит северо-восток. Молодой король знает цену страха. — Тавалиск поискал какого-нибудь напитка и нашел только кувшин с водой. Что ж, придется довольствоваться этим.