Страница:
— Лучники, приступайте к пробным выстрелам.
Райф давно уже приготовился и не стал смотреть, будет Танджо устраивать новое представление с десятью стрелами или нет. Он послал пробную стрелу высоко в воздух. Ветер снес ее на юг, и она попала в улей на добрые две ладони от яблочка. Хорошо хоть не мимо, вздохнул с облегчением Райф.
Танджо на сей раз тоже ограничился одной стрелой, постаравшись как можно лучше примениться к ветру. Райф даже с двухсот шагов расслышал смачное «цванг» стрелы, попавшей точно в середину яблочка.
— Похоже, твой плащ достанется мне, кланник, — заметил Танджо, опустив лук. — Он сделает мою охоту удачной.
Райф промолчал. Его время истекало. Он хороший стрелок, но с этим Увечным мог бы потягаться только мастер наподобие Баллика Красного. Райф думал, что лишние сто шагов как-то уравняют их, но пробный выстрел Танджо доказал ему, что он ошибался. Теперь его могла спасти только удача.
Следующую стрелу Танджо всадил чуть выше середины. Райф добился почти того же, и ястребиные перья пересеклись с гусиными. Юстафа, пока мальчик вынимал стрелы, проплясал веселый танец. Любопытно было бы знать, сколько поставил толстяк на Танджо.
Две другие стрелы Райфа тоже легли хорошо — одна в яблочко, другая на самый его ободок, но Танджо все-таки превзошел его.
— Тан-джо! Тан-джо! — вопила толпа. Еще больше пива было выпито, и Увечные напирали со всех сторон. Райф чуял их запах, видел оружие у них в руках. Беременная с привязанным к животу камнем проговорила, скаля зубы:
— Ночь во Рву долгая и холодная.
Врата ада. Райф вздрогнул, вспомнив слова Юстафы. В двадцати шагах от него зияла бездна. Чистое небо голубело над ней, и о том, что мир здесь утрачивает свою целостность, говорило только солнце, слишком маленькое и бледное. Все его тепло и половину света поглощал Ров. Кому и зачем нужно отправлять туда людей, все равно, живых или мертвых?
Райф едва заметил, как откатили прочь второй улей.
Третий и последний был самым большим из трех. С коня вышиной, он имел форму барабана. Оно и понятно: с трехсот шагов лучники обычно бьют не во всадника, а в его лошадь. Яблочко, однако, присутствовало и здесь — красный кружок на высоте конского сердца.
Костер за ульем ревел от капающего в пламя свиного жира. Последняя стадия во всех стрелковых состязаниях самая важная. Если Райф одержит в ней победу, они с Танджо окажутся на равных. Но дело это нелегкое. Ветер теперь дул порывами, и приноровиться к нему стало еще труднее, а яблочко на таком расстоянии казалось едва заметной красной точкой. Райф взглянул на Танджо — тот целился, сильно прищурившись, сморщив свое обожженное лицо.
Они сделали пробные выстрелы, и Райфу впервые показалось, что стрела Танджо нащупывает цель, а не летит прямо к ней. Увечный направил ее чуть ли не под прямым углом вверх. Ветер отнял у нее силу, и она попала в мишень на целых три фута ниже яблочка. Толпа удивленно загудела. Райф учел его ошибку, наставив лук пониже и натянув тетиву до отказа. Его стрела вошла высоко, с сочным звуком, дав понять, что сила в ней еще сохранилась. Кто-то в толпе, вероятно Мертворожденный, крикнул «ура».
Райф с трудом сдержал усмешку. Нужна немалая храбрость, чтобы поддерживать ненавидимого всеми стрелка.
Следующий выстрел у Танджо вышел удачнее, но он, стремясь превзойти противника, придал стреле слишком большую скорость. Она, как и у Райфа, вошла высоко, на ладонь выше яблочка. Для трехсот шагов это было прекрасное достижение, но Танджо оно не обрадовало. Он сжал кулак и взглянул на Райфа с холодной ненавистью.
Райф, должно быть, к тому времени слегка тронулся умом, потому что этот взгляд вселил в него надежду. Легкой рукой он натянул тетиву и прищурился. Стрелу он послал с той же легкостью, и она, обманув ветер и восходящие потоки, вонзилась в обод красного кружка.
По толпе прошла волна злобного оживления. Враждебные взгляды и шепоты впивались в Райфа, как комары-кровососы. Увечные накинулись бы на него прямо сейчас, если б не безмолвное присутствие Траггиса Крота. Казалось, что он сдерживает толпу самой своей неподвижностью — никому здесь не хотелось сделать то, что заставило бы его пошевелиться.
— Первый выстрел за Райфом Дюжина Зверей! — Юстафа, разряжая напряжение, помахал на себя рукой так, словно ему стало жарко. — Осталось еще два выстрела — да помогут мне боги пережить их.
Танджо, не обращая внимания на шутовство толстяка, медленно оттянул тетиву. Первые две стадии выиграл он, но третья значила больше. Если ее выиграет Райф, будет ничья, и придется ставить четвертую мишень. Танджо дождался, когда утихнет ветер, и согнул сулльский лук до отказа легко, словно детский. Яшмовое кольцо, которым он пользовался при натяжении тетивы, сверкнуло на солнце. На карнизе стало так тихо, что слышно было, как с лука слетела стрела. Райф сразу понял, что выстрел хорош, но не знал, насколько он хорош, пока стрела не вошла в красный кружок. Не в самую его середину, но достаточно близко, чтобы толпа изумленно ахнула.
Райф заставил свое лицо выразить спокойствие, которого он не чувствовал. Человек, способный на такой выстрел, достоин уважения, но Райф не мог позволить себе восхищаться Танджо. К тому, кто имеет власть лишить тебя жизни, нельзя испытывать ничего, кроме ненависти. Райф взял стрелу из колчана. На шее у него пульсировала жилка, и мысли блуждали. Прицелившись, он постарался успокоиться. Все ветры и воздушные потоки улеглись, как ни странно, и Райф впервые после своего пробуждения услышал шум самого города. Город стонал. Скальные пласты в вырубленных человеком пещерах перемещались, и казалось, будто в глубине утеса что-то рвется на части.
Райфа посетило непрошеное воспоминание о газовых гейзерах, которые они с Аш видели у границ племени Ледовых Ловцов. Земля, на которой он стоял, перестала быть твердой.
Он прикоснулся к тетиве губами и отпустил ее. Ожидая отдачи, он понял, что держал лук натянутым слишком долго, отпустил необдуманно и потому не придал стреле должной силы. Злясь на себя самого, он следил за стрелой. Она летела слишком низко и слишком скоро достигла зенита. Ее едва хватило на то, чтобы воткнуться в самый низ мишени.
— Второй выстрел за Танджо Десять Стрел!
Пегое лицо Танджо тронула чуть заметная удовлетворенная улыбка. На Юстафу и ликующих зрителей он не смотрел — его взгляд был устремлен только на Райфа.
— Думал, я так тебе его и отдам, кланник? — Он поднял сулльский лук вверх, и окрашенный в синее рог заиграл на солнце, как жидкое стекло. Серебряные узоры на нем вдруг ожили во всей своей ясности: луна, звезда — и ворон, кричащий в ночи. — Я умру раньше, чем ты его получишь.
Сказав это, Танджо сделал свой последний выстрел. Стрела шла точно по той же дуге, что и вторая, словно по оставленному ей следу. Единственной разницей был небольшой уклон вправо, еще больше приблизивший стрелу к середине яблочка.
Райф вздрогнул, когда она попала в цель. Увечные стучали по камню ногами и древками копий, поэтому он не сразу разобрал, что они кричат. Ему даже померещилось, что они выкрикивают его имя, и он подивился такой перемене симпатий, но тут же понял, что слышит свой смертный приговор.
— Ров! Ров! Ров!
Райф наложил на лук третью стрелу. На него снизошло какое-то мрачное спокойствие, и пульс на шее бился с ровной силой второго сердца. Смерть ему знакома. Он уже встречался с ней. Уж не думают ли они напугать его, угрожая ему новой встречей?
Стрела слетела с тетивы. Райф вложил в лук всю свою силу, и тот резко отдал назад. Боли Райф почти не заметил. Он послал стрелу слишком высоко, и она теряла силу, круто поднимаясь в небо. Райф проклял себя. Все кончено. Такие стрелы, достигнув своего пика, падают наземь. Они хороши, когда хочешь выбить глаз врагу на поле боя, а не для стрельбы в цель. Увечные наступали на него, и их припев становился все громче по мере снижения стрелы:
— Ров! Ров! Ров!
Но снизу ударили теплые струи. Они шевелили полы плащей, путали волосы, раздували женские юбки. Они осушили глазные яблоки Райфа и подняли с плеч его косу.
Невидимые столбы, вставшие из Рва, заколебали воздух и подхватили Райфову стрелу. Все это произошло в мгновение ока, но Райфу казалось, что следит за полетом своей стрелы уже несколько минут. Теперь она уже не падала, а снижалась по плавной дуге. Все затихли, глядя на несомую воздухом стрелу, и восемьсот пар глаз обратились ввысь. Воздушные столбы продержались еще мгновение и улеглись.
Стрела, увлекаемая ими, пошла вниз и вонзилась прямо в середину яблочка.
Увечные застыли в глубоком молчании, точно никто не хотел первым шевельнуться или подать голос в пустоте, оставленной утихшим ветром.
Райф с вызовом опустил лук, стукнув им о камень. Он не понимал, чего ему ждать теперь, но чуял опасность, и глупо было бы показывать этим людям свой страх.
— Объяви победителя, — бросил он Юстафе.
Тот потерял всю свою живость, сделавшись грузным и неуклюжим. Стали заметны потертые швы на его камзоле и стерженьки от стреловых перьев, прилипшие к его насаленным волосам. Юстафа прочистил горло, и Райф заметил взгляд, который тот бросил на Траггиса, прежде чем объявить:
— В третьей и последней стадии победил Райф Дюжина Зверей.
Толпа хлынула вперед, сжимая рты, загребая пальцами воздух. Кто-то швырнул камень.
— Не будем спешить, братья, — заверещал Юстафа, воздев руки к небу. — Состязание еще не окончено. В случае ничьей наша древняя и грозная традиция обязывает нас перейти к завершающей стадии — смертельной. Да, братья мои, смертельной. Лучники сделают еще по одному выстрелу, и победит тот, чей выстрел будет лучшим. — Юстафа завертел головой, ища подходящую мишень, но ее не приготовили. Никто и помыслить не мог, что чужак победит.
Райф, отвернувшись, почему-то вспомнил об Аш. Где она теперь? Не думает ли она, что сделала ошибку, бросив его?
— Пусть стреляют в свинью, — проронил Траггис Крот, и Райф, обернувшись, поймал на себе черный взгляд атамана. Это почти порадовало его, потому что отвлекло от мыслей об Аш.
Напряженная тишина последовала за этими словами. Увечные подались назад, но не утихомирились. Голос вожака всколыхнул их, и Райф видел в их глазах жажду крови. Увечные — это не клан. Райфу говорили об этом Тем, Ангус и еще с десяток человек, да и Мертворожденный три дня назад сказал ему то же самое. Райф слушал их, но не слышал и только теперь понял, как они были правы. Многие из Увечных походят на кланников и говорят, как они, но боги не живут в их каменном городе, и ничто, кроме общего отчаяния, не связывает их.
— Первый выстрел я уступаю кланнику, — с поклоном и учтивой маской на лице произнес Танджо.
Райф не ответил любезностью на любезность, понимая, что все это одно притворство. Свинья находилась примерно в трехстах пятидесяти шагах от них, далеко в стороне от стрельбища, и при этом висела над огнем. Ее заволакивал дым и трепещущий от жара воздух. Танджо уступил ему выстрел не по доброте душевной. В смертельной стадии пробные выстрелы не допускаются. Тот, кто стреляет первым, будет стрелять вслепую. Насколько сильно надо натянуть тетиву, насколько высоко пустить стрелу? Способен ли жар от костра повлиять на ее полет? Любой опытный лучник может все это вычислить, но гораздо проще делать такие вычисления, исходя из ошибок другого. Поэтому Танджо великодушно предоставил Райфу возможность наделать этих ошибок.
Делать нечего — придется стрелять. Райф согнул лук и подождал, пока стряпухи не отошли от костра. Свинью повернули боком к лучникам. Животное, хотя и крупное, за зиму сильно отощало. Любопытно знать, откуда оно взялось — Мертворожденный говорил, что Увечные испытывают недостаток в мясе. Может быть, они делают набеги на юг и угоняют скот у клановых издольщиков? Но как же они перебираются через Ров?
Туша висела, задрав кверху все четыре ноги, потому что сухожилия от огня сократились. Хвост так отвердел, что ребенок мог бы покачаться на нем. Рыло потрескалось, и под черной коркой проглядывало розовое мясо. Райф, перебарывая отвращение, сосредоточился на обращенном к нему свином боку.
Смерть. Глубоко внутри Райфа, там, где головной мозг соединяется со спинным, загорелся слабый свет, напоминающий одинокий лунный луч на черной воде, и слюна увлажнила рот. Спекшиеся серые каморки свиного сердца тянули его к себе. Он потерял способность дышать, окруженный смердящей плотью. Здесь не осталось никакой жизни, только губчатая толща лопнувших мышц и артерии, забитые сгустками крови. Смерть. За всем этим, несмотря на жару, таилось что-то холодное, не знающее пощады. Таилось и выжидало.
Райфу сводило нутро от страха. Надо выбираться отсюда, и поскорее. Смерть придвинулась совсем близко, шевеля своими щупальцами, похожими на струйки дыма, протягивая их к его разуму. Врата ада разверзлись, втягивая его в черную, пахнущую смертью болотную воду. У этой трясины не было дна, только безжизненная, бездонная пустота. Стоит ему погрузиться туда, и возврата уже не будет.
Спасения нет. Свиное сердце поймало его, как пружинный капкан. Не надо было ему соваться сюда. Бьющееся сердце олицетворяет собой силу жизни, остановившееся ведет прямиком в смерть. И оно втягивало его в себя, засасывало. В ушах у Райфа стоял рев, мысли начинали путаться, а тяга все усиливалась. Запах жареного мяса уступал место голубому, искрящему запаху льда. Какие-то тени двигались на краю его зрения, слышались чьи-то вздохи, и мягкая разлагающаяся плоть затягивала его все глубже.
Но слюна продолжала увлажнять его рот. В мозгу сработало что-то, и Райф почувствовал, как расширились его зрачки. Эти места знакомы ему, здесь он все равно что дома.
Он не помнил, как отпустил тетиву, — лишь испытал потрясение, внезапно вынырнув из тьмы на солнечный свет. Он дышал тяжело и часто, а ветер леденил его, словно он был наг. Райф поморгал, точно его насильно пробудили от сна, и увидел то, что смог осмыслить лишь несколько мгновений спустя.
Увечные, застыв как статуи, смотрели на свиную тушу. Стрела — его стрела — вонзилась глубоко в сердце свиньи. От удара поджаренная кожица лопнула и мясо разлезлось, обнажив обросшие жиром ребра. В месте попадания их разнесло вдребезги, будто фарфор, и сквозь них проглядывал серый комок сердца, пронзенный точно посередине.
Райф сглотнул, чувствуя во рту скверный вкус. Лук стоял рядом, как посох, но Райф не помнил, как опустил его. Надо что-то делать, сознавал он. Надо сказать Юстафе — пусть признает выстрел удачным, пусть разрядит какой-нибудь шуточкой устрашающую скованность толпы, пусть скажет Танджо, что теперь его черед. Райф сознавал это, но не мог пошевелиться.
Ему почему-то вспомнилась история, рассказанная Ангусом, — о том, как кочевники, живущие в красной пустыне Дальнего Юга, дают имена своим сыновьям. Отец выбирает имя, но не открывает его никому, даже своей жене, и ребенок растет, не зная, как назвал его отец. Мать и другие зовут его разными ласкательными именами, но вот он вырастает, становится взрослым мужчиной, сильным и храбрым, и вызывает на бой своего отца. Бои эти, как правило, жестоки, говорил Ангус. Гордость для жителя пустыни превыше всего, и ни один отец не хочет проиграть своему сыну. Сын, чтобы победить, должен без всякой жалости повалить отца наземь и, стоя над ним, сказать: «Я требую свое имя. Отдай то, что принадлежит мне». Отец называет имя, и сын, оставив его на попечение женщин, уходит в пустыню охотиться. Эта первая ночь, говорил Ангус, обладает волшебной силой: звери сами выходят на его копье, и боги посылают ему вещие видения.
Райф не ждал ни видений, ни дичи, которая волшебным образом явилась бы перед ним, и все же...
Я требую свое имя.
Глядя на торчащую из сердца стрелу, он знал, что оправдал свое имя — Мор Дракка, Свидетель Смерти. Он потерял счет стрелам, которые послал в живые сердца, но сегодня он впервые поразил мертвое.
Он опустил глаза на камень у себя под ногами, не видя его. Откуда-то издалека до него донесся голос Юстафы:
— Ну что ж, выстрел будь здоров, сказать нечего. Меньше работы для старой Бесси, когда она начнет резать мясо. — Толстяк издал странный звук, будто икнул. — Пора заканчивать, пожалуй. Стреляй, Танджо, когда будешь готов.
Толпа ожила, пока Танджо готовился сделать свой выстрел. Увечные перешептывались, разминали затекшие члены, скрипели и бряцали своими латами. Райф услышал, как стрела легла на тетиву, и посмотрел, как Танджо натягивает лук. Утренний свет позолотил обожженное лицо Танджо, и сулльский лук светился, согнутый сильной рукой. Танджо дохнул на тетиву, и рука с яшмовым стрелковым кольцом совершила плавное движение.
Выстрел был хорош. Райф навсегда запомнил стойку Танджо, и то, как он отпустил тетиву, и шорох спорхнувшей с лука стрелы — все это говорило о безупречности выстрела. Стрела взвилась высоко и упала на тушу, как ястреб — совсем близко от стрелы Райфа. С трехсот пятидесяти шагов, сквозь дым и трепещущий воздух, Танджо сумел попасть в луковичную сердечную аорту.
Прежде чем Увечные успели выразить свое отношение к этому, он повернулся к Райфу и поклонился. Выпрямившись, он с непроницаемо гордым лицом протянул Райфу свой лук. Краем глаза Райф видел, как из толпы проталкивается вперед маленький сын Танджо. Какой-то горбун схватил мальчика и удержал, хотя тот брыкался и вырывался. Старуха рядом с ним подала горбуну свою шаль, чтобы он закрыл лицо мальчику.
Танджо, который тоже должен был видеть, что происходит с его сыном, никак не отозвался на это. Глядя только на Райфа, он сказал:
— Возьми. Он хорошо мне послужил в свое время.
Юстафа говорил что-то с драматическими нотами в голосе, но Райф не разбирал слов. Сулльский лук перестал быть для него желанным, однако он протянул руку. Я требую свое имя. Теперь он, кажется, понял, почему сыны пустыни уходят прочь, оставив своих поверженных отцов на земле. Их обоих жжет стыд, и отца и сына, но ни один из них не показывает этого другим. На гордость Танджо Райф ответил такой же гордостью, и руки их соприкоснулись на изгибе лука.
Ты великий стрелок, и я уважаю тебя, хотелось сказать, Райфу. Но он ни за что не произнес бы этого вслух. Он только низко поклонился, держа лук обеими руками, и сделал вид, что не заметил скользнувшей к ним тени Траггиса Крота и страха, мелькнувшего в глазах Танджо.
— Ров! Ров! Ров! — снова завели Увечные, а Траггис достал нож из ножен окаменелого дерева. Танджо, высоко держа голову, повернулся лицом к атаману. Его страх прошел, и женщины в толпе плакали, видя его гордую осанку.
— Откройте лицо моему сыну, — сказал он, и чья-то рука легла на плечо Райфа.
— Пойдем-ка, парень. Пусть они забудут о тебе на время. — Мертворожденный тянул его прочь. Райф воспротивился было, но тут его взгляд упал на сына Танджо. Мальчика отпустили и сняли шаль с его головы. Он дрожал с ног до головы, но старался держаться не менее гордо, чем его отец. Он был младше Эффи, этот мальчик, и Райф позволил Мертворожденному увести себя назад.
— Ров! Ров! Ров! — бушевала толпа. Траггис, действуя с невероятной быстротой, рванул Танджо к себе, сломал ему шею и срезал веки с его глаз. Обмякшее тело лучника дернулось в руках атамана, выкатившиеся наружу белки оросились кровью. Райф шарил у пояса, ища порошок священного камня, которого больше не было там. «Молю вас, боги, возьмите его к себе». Но перелом позвонков только парализовал Танджо, а не убил, и когда вокруг лучника сомкнулась толпа, Райф разглядел его взгляд, устремленный на сына.
Райф видел однажды в Гнаше, как человека разорвали двумя лошадьми — то же самое происходило теперь и с Танджо. Его, разрывая на части, подтащили к обрыву, подняли на плечи и швырнули в бездну.
Танджо Десять Стрел с широко открытыми глазами беззвучно полетел вниз, а Райф, содрогаясь, пошел прочь.
21
Райф давно уже приготовился и не стал смотреть, будет Танджо устраивать новое представление с десятью стрелами или нет. Он послал пробную стрелу высоко в воздух. Ветер снес ее на юг, и она попала в улей на добрые две ладони от яблочка. Хорошо хоть не мимо, вздохнул с облегчением Райф.
Танджо на сей раз тоже ограничился одной стрелой, постаравшись как можно лучше примениться к ветру. Райф даже с двухсот шагов расслышал смачное «цванг» стрелы, попавшей точно в середину яблочка.
— Похоже, твой плащ достанется мне, кланник, — заметил Танджо, опустив лук. — Он сделает мою охоту удачной.
Райф промолчал. Его время истекало. Он хороший стрелок, но с этим Увечным мог бы потягаться только мастер наподобие Баллика Красного. Райф думал, что лишние сто шагов как-то уравняют их, но пробный выстрел Танджо доказал ему, что он ошибался. Теперь его могла спасти только удача.
Следующую стрелу Танджо всадил чуть выше середины. Райф добился почти того же, и ястребиные перья пересеклись с гусиными. Юстафа, пока мальчик вынимал стрелы, проплясал веселый танец. Любопытно было бы знать, сколько поставил толстяк на Танджо.
Две другие стрелы Райфа тоже легли хорошо — одна в яблочко, другая на самый его ободок, но Танджо все-таки превзошел его.
— Тан-джо! Тан-джо! — вопила толпа. Еще больше пива было выпито, и Увечные напирали со всех сторон. Райф чуял их запах, видел оружие у них в руках. Беременная с привязанным к животу камнем проговорила, скаля зубы:
— Ночь во Рву долгая и холодная.
Врата ада. Райф вздрогнул, вспомнив слова Юстафы. В двадцати шагах от него зияла бездна. Чистое небо голубело над ней, и о том, что мир здесь утрачивает свою целостность, говорило только солнце, слишком маленькое и бледное. Все его тепло и половину света поглощал Ров. Кому и зачем нужно отправлять туда людей, все равно, живых или мертвых?
Райф едва заметил, как откатили прочь второй улей.
Третий и последний был самым большим из трех. С коня вышиной, он имел форму барабана. Оно и понятно: с трехсот шагов лучники обычно бьют не во всадника, а в его лошадь. Яблочко, однако, присутствовало и здесь — красный кружок на высоте конского сердца.
Костер за ульем ревел от капающего в пламя свиного жира. Последняя стадия во всех стрелковых состязаниях самая важная. Если Райф одержит в ней победу, они с Танджо окажутся на равных. Но дело это нелегкое. Ветер теперь дул порывами, и приноровиться к нему стало еще труднее, а яблочко на таком расстоянии казалось едва заметной красной точкой. Райф взглянул на Танджо — тот целился, сильно прищурившись, сморщив свое обожженное лицо.
Они сделали пробные выстрелы, и Райфу впервые показалось, что стрела Танджо нащупывает цель, а не летит прямо к ней. Увечный направил ее чуть ли не под прямым углом вверх. Ветер отнял у нее силу, и она попала в мишень на целых три фута ниже яблочка. Толпа удивленно загудела. Райф учел его ошибку, наставив лук пониже и натянув тетиву до отказа. Его стрела вошла высоко, с сочным звуком, дав понять, что сила в ней еще сохранилась. Кто-то в толпе, вероятно Мертворожденный, крикнул «ура».
Райф с трудом сдержал усмешку. Нужна немалая храбрость, чтобы поддерживать ненавидимого всеми стрелка.
Следующий выстрел у Танджо вышел удачнее, но он, стремясь превзойти противника, придал стреле слишком большую скорость. Она, как и у Райфа, вошла высоко, на ладонь выше яблочка. Для трехсот шагов это было прекрасное достижение, но Танджо оно не обрадовало. Он сжал кулак и взглянул на Райфа с холодной ненавистью.
Райф, должно быть, к тому времени слегка тронулся умом, потому что этот взгляд вселил в него надежду. Легкой рукой он натянул тетиву и прищурился. Стрелу он послал с той же легкостью, и она, обманув ветер и восходящие потоки, вонзилась в обод красного кружка.
По толпе прошла волна злобного оживления. Враждебные взгляды и шепоты впивались в Райфа, как комары-кровососы. Увечные накинулись бы на него прямо сейчас, если б не безмолвное присутствие Траггиса Крота. Казалось, что он сдерживает толпу самой своей неподвижностью — никому здесь не хотелось сделать то, что заставило бы его пошевелиться.
— Первый выстрел за Райфом Дюжина Зверей! — Юстафа, разряжая напряжение, помахал на себя рукой так, словно ему стало жарко. — Осталось еще два выстрела — да помогут мне боги пережить их.
Танджо, не обращая внимания на шутовство толстяка, медленно оттянул тетиву. Первые две стадии выиграл он, но третья значила больше. Если ее выиграет Райф, будет ничья, и придется ставить четвертую мишень. Танджо дождался, когда утихнет ветер, и согнул сулльский лук до отказа легко, словно детский. Яшмовое кольцо, которым он пользовался при натяжении тетивы, сверкнуло на солнце. На карнизе стало так тихо, что слышно было, как с лука слетела стрела. Райф сразу понял, что выстрел хорош, но не знал, насколько он хорош, пока стрела не вошла в красный кружок. Не в самую его середину, но достаточно близко, чтобы толпа изумленно ахнула.
Райф заставил свое лицо выразить спокойствие, которого он не чувствовал. Человек, способный на такой выстрел, достоин уважения, но Райф не мог позволить себе восхищаться Танджо. К тому, кто имеет власть лишить тебя жизни, нельзя испытывать ничего, кроме ненависти. Райф взял стрелу из колчана. На шее у него пульсировала жилка, и мысли блуждали. Прицелившись, он постарался успокоиться. Все ветры и воздушные потоки улеглись, как ни странно, и Райф впервые после своего пробуждения услышал шум самого города. Город стонал. Скальные пласты в вырубленных человеком пещерах перемещались, и казалось, будто в глубине утеса что-то рвется на части.
Райфа посетило непрошеное воспоминание о газовых гейзерах, которые они с Аш видели у границ племени Ледовых Ловцов. Земля, на которой он стоял, перестала быть твердой.
Он прикоснулся к тетиве губами и отпустил ее. Ожидая отдачи, он понял, что держал лук натянутым слишком долго, отпустил необдуманно и потому не придал стреле должной силы. Злясь на себя самого, он следил за стрелой. Она летела слишком низко и слишком скоро достигла зенита. Ее едва хватило на то, чтобы воткнуться в самый низ мишени.
— Второй выстрел за Танджо Десять Стрел!
Пегое лицо Танджо тронула чуть заметная удовлетворенная улыбка. На Юстафу и ликующих зрителей он не смотрел — его взгляд был устремлен только на Райфа.
— Думал, я так тебе его и отдам, кланник? — Он поднял сулльский лук вверх, и окрашенный в синее рог заиграл на солнце, как жидкое стекло. Серебряные узоры на нем вдруг ожили во всей своей ясности: луна, звезда — и ворон, кричащий в ночи. — Я умру раньше, чем ты его получишь.
Сказав это, Танджо сделал свой последний выстрел. Стрела шла точно по той же дуге, что и вторая, словно по оставленному ей следу. Единственной разницей был небольшой уклон вправо, еще больше приблизивший стрелу к середине яблочка.
Райф вздрогнул, когда она попала в цель. Увечные стучали по камню ногами и древками копий, поэтому он не сразу разобрал, что они кричат. Ему даже померещилось, что они выкрикивают его имя, и он подивился такой перемене симпатий, но тут же понял, что слышит свой смертный приговор.
— Ров! Ров! Ров!
Райф наложил на лук третью стрелу. На него снизошло какое-то мрачное спокойствие, и пульс на шее бился с ровной силой второго сердца. Смерть ему знакома. Он уже встречался с ней. Уж не думают ли они напугать его, угрожая ему новой встречей?
Стрела слетела с тетивы. Райф вложил в лук всю свою силу, и тот резко отдал назад. Боли Райф почти не заметил. Он послал стрелу слишком высоко, и она теряла силу, круто поднимаясь в небо. Райф проклял себя. Все кончено. Такие стрелы, достигнув своего пика, падают наземь. Они хороши, когда хочешь выбить глаз врагу на поле боя, а не для стрельбы в цель. Увечные наступали на него, и их припев становился все громче по мере снижения стрелы:
— Ров! Ров! Ров!
Но снизу ударили теплые струи. Они шевелили полы плащей, путали волосы, раздували женские юбки. Они осушили глазные яблоки Райфа и подняли с плеч его косу.
Невидимые столбы, вставшие из Рва, заколебали воздух и подхватили Райфову стрелу. Все это произошло в мгновение ока, но Райфу казалось, что следит за полетом своей стрелы уже несколько минут. Теперь она уже не падала, а снижалась по плавной дуге. Все затихли, глядя на несомую воздухом стрелу, и восемьсот пар глаз обратились ввысь. Воздушные столбы продержались еще мгновение и улеглись.
Стрела, увлекаемая ими, пошла вниз и вонзилась прямо в середину яблочка.
Увечные застыли в глубоком молчании, точно никто не хотел первым шевельнуться или подать голос в пустоте, оставленной утихшим ветром.
Райф с вызовом опустил лук, стукнув им о камень. Он не понимал, чего ему ждать теперь, но чуял опасность, и глупо было бы показывать этим людям свой страх.
— Объяви победителя, — бросил он Юстафе.
Тот потерял всю свою живость, сделавшись грузным и неуклюжим. Стали заметны потертые швы на его камзоле и стерженьки от стреловых перьев, прилипшие к его насаленным волосам. Юстафа прочистил горло, и Райф заметил взгляд, который тот бросил на Траггиса, прежде чем объявить:
— В третьей и последней стадии победил Райф Дюжина Зверей.
Толпа хлынула вперед, сжимая рты, загребая пальцами воздух. Кто-то швырнул камень.
— Не будем спешить, братья, — заверещал Юстафа, воздев руки к небу. — Состязание еще не окончено. В случае ничьей наша древняя и грозная традиция обязывает нас перейти к завершающей стадии — смертельной. Да, братья мои, смертельной. Лучники сделают еще по одному выстрелу, и победит тот, чей выстрел будет лучшим. — Юстафа завертел головой, ища подходящую мишень, но ее не приготовили. Никто и помыслить не мог, что чужак победит.
Райф, отвернувшись, почему-то вспомнил об Аш. Где она теперь? Не думает ли она, что сделала ошибку, бросив его?
— Пусть стреляют в свинью, — проронил Траггис Крот, и Райф, обернувшись, поймал на себе черный взгляд атамана. Это почти порадовало его, потому что отвлекло от мыслей об Аш.
Напряженная тишина последовала за этими словами. Увечные подались назад, но не утихомирились. Голос вожака всколыхнул их, и Райф видел в их глазах жажду крови. Увечные — это не клан. Райфу говорили об этом Тем, Ангус и еще с десяток человек, да и Мертворожденный три дня назад сказал ему то же самое. Райф слушал их, но не слышал и только теперь понял, как они были правы. Многие из Увечных походят на кланников и говорят, как они, но боги не живут в их каменном городе, и ничто, кроме общего отчаяния, не связывает их.
— Первый выстрел я уступаю кланнику, — с поклоном и учтивой маской на лице произнес Танджо.
Райф не ответил любезностью на любезность, понимая, что все это одно притворство. Свинья находилась примерно в трехстах пятидесяти шагах от них, далеко в стороне от стрельбища, и при этом висела над огнем. Ее заволакивал дым и трепещущий от жара воздух. Танджо уступил ему выстрел не по доброте душевной. В смертельной стадии пробные выстрелы не допускаются. Тот, кто стреляет первым, будет стрелять вслепую. Насколько сильно надо натянуть тетиву, насколько высоко пустить стрелу? Способен ли жар от костра повлиять на ее полет? Любой опытный лучник может все это вычислить, но гораздо проще делать такие вычисления, исходя из ошибок другого. Поэтому Танджо великодушно предоставил Райфу возможность наделать этих ошибок.
Делать нечего — придется стрелять. Райф согнул лук и подождал, пока стряпухи не отошли от костра. Свинью повернули боком к лучникам. Животное, хотя и крупное, за зиму сильно отощало. Любопытно знать, откуда оно взялось — Мертворожденный говорил, что Увечные испытывают недостаток в мясе. Может быть, они делают набеги на юг и угоняют скот у клановых издольщиков? Но как же они перебираются через Ров?
Туша висела, задрав кверху все четыре ноги, потому что сухожилия от огня сократились. Хвост так отвердел, что ребенок мог бы покачаться на нем. Рыло потрескалось, и под черной коркой проглядывало розовое мясо. Райф, перебарывая отвращение, сосредоточился на обращенном к нему свином боку.
Смерть. Глубоко внутри Райфа, там, где головной мозг соединяется со спинным, загорелся слабый свет, напоминающий одинокий лунный луч на черной воде, и слюна увлажнила рот. Спекшиеся серые каморки свиного сердца тянули его к себе. Он потерял способность дышать, окруженный смердящей плотью. Здесь не осталось никакой жизни, только губчатая толща лопнувших мышц и артерии, забитые сгустками крови. Смерть. За всем этим, несмотря на жару, таилось что-то холодное, не знающее пощады. Таилось и выжидало.
Райфу сводило нутро от страха. Надо выбираться отсюда, и поскорее. Смерть придвинулась совсем близко, шевеля своими щупальцами, похожими на струйки дыма, протягивая их к его разуму. Врата ада разверзлись, втягивая его в черную, пахнущую смертью болотную воду. У этой трясины не было дна, только безжизненная, бездонная пустота. Стоит ему погрузиться туда, и возврата уже не будет.
Спасения нет. Свиное сердце поймало его, как пружинный капкан. Не надо было ему соваться сюда. Бьющееся сердце олицетворяет собой силу жизни, остановившееся ведет прямиком в смерть. И оно втягивало его в себя, засасывало. В ушах у Райфа стоял рев, мысли начинали путаться, а тяга все усиливалась. Запах жареного мяса уступал место голубому, искрящему запаху льда. Какие-то тени двигались на краю его зрения, слышались чьи-то вздохи, и мягкая разлагающаяся плоть затягивала его все глубже.
Но слюна продолжала увлажнять его рот. В мозгу сработало что-то, и Райф почувствовал, как расширились его зрачки. Эти места знакомы ему, здесь он все равно что дома.
Он не помнил, как отпустил тетиву, — лишь испытал потрясение, внезапно вынырнув из тьмы на солнечный свет. Он дышал тяжело и часто, а ветер леденил его, словно он был наг. Райф поморгал, точно его насильно пробудили от сна, и увидел то, что смог осмыслить лишь несколько мгновений спустя.
Увечные, застыв как статуи, смотрели на свиную тушу. Стрела — его стрела — вонзилась глубоко в сердце свиньи. От удара поджаренная кожица лопнула и мясо разлезлось, обнажив обросшие жиром ребра. В месте попадания их разнесло вдребезги, будто фарфор, и сквозь них проглядывал серый комок сердца, пронзенный точно посередине.
Райф сглотнул, чувствуя во рту скверный вкус. Лук стоял рядом, как посох, но Райф не помнил, как опустил его. Надо что-то делать, сознавал он. Надо сказать Юстафе — пусть признает выстрел удачным, пусть разрядит какой-нибудь шуточкой устрашающую скованность толпы, пусть скажет Танджо, что теперь его черед. Райф сознавал это, но не мог пошевелиться.
Ему почему-то вспомнилась история, рассказанная Ангусом, — о том, как кочевники, живущие в красной пустыне Дальнего Юга, дают имена своим сыновьям. Отец выбирает имя, но не открывает его никому, даже своей жене, и ребенок растет, не зная, как назвал его отец. Мать и другие зовут его разными ласкательными именами, но вот он вырастает, становится взрослым мужчиной, сильным и храбрым, и вызывает на бой своего отца. Бои эти, как правило, жестоки, говорил Ангус. Гордость для жителя пустыни превыше всего, и ни один отец не хочет проиграть своему сыну. Сын, чтобы победить, должен без всякой жалости повалить отца наземь и, стоя над ним, сказать: «Я требую свое имя. Отдай то, что принадлежит мне». Отец называет имя, и сын, оставив его на попечение женщин, уходит в пустыню охотиться. Эта первая ночь, говорил Ангус, обладает волшебной силой: звери сами выходят на его копье, и боги посылают ему вещие видения.
Райф не ждал ни видений, ни дичи, которая волшебным образом явилась бы перед ним, и все же...
Я требую свое имя.
Глядя на торчащую из сердца стрелу, он знал, что оправдал свое имя — Мор Дракка, Свидетель Смерти. Он потерял счет стрелам, которые послал в живые сердца, но сегодня он впервые поразил мертвое.
Он опустил глаза на камень у себя под ногами, не видя его. Откуда-то издалека до него донесся голос Юстафы:
— Ну что ж, выстрел будь здоров, сказать нечего. Меньше работы для старой Бесси, когда она начнет резать мясо. — Толстяк издал странный звук, будто икнул. — Пора заканчивать, пожалуй. Стреляй, Танджо, когда будешь готов.
Толпа ожила, пока Танджо готовился сделать свой выстрел. Увечные перешептывались, разминали затекшие члены, скрипели и бряцали своими латами. Райф услышал, как стрела легла на тетиву, и посмотрел, как Танджо натягивает лук. Утренний свет позолотил обожженное лицо Танджо, и сулльский лук светился, согнутый сильной рукой. Танджо дохнул на тетиву, и рука с яшмовым стрелковым кольцом совершила плавное движение.
Выстрел был хорош. Райф навсегда запомнил стойку Танджо, и то, как он отпустил тетиву, и шорох спорхнувшей с лука стрелы — все это говорило о безупречности выстрела. Стрела взвилась высоко и упала на тушу, как ястреб — совсем близко от стрелы Райфа. С трехсот пятидесяти шагов, сквозь дым и трепещущий воздух, Танджо сумел попасть в луковичную сердечную аорту.
Прежде чем Увечные успели выразить свое отношение к этому, он повернулся к Райфу и поклонился. Выпрямившись, он с непроницаемо гордым лицом протянул Райфу свой лук. Краем глаза Райф видел, как из толпы проталкивается вперед маленький сын Танджо. Какой-то горбун схватил мальчика и удержал, хотя тот брыкался и вырывался. Старуха рядом с ним подала горбуну свою шаль, чтобы он закрыл лицо мальчику.
Танджо, который тоже должен был видеть, что происходит с его сыном, никак не отозвался на это. Глядя только на Райфа, он сказал:
— Возьми. Он хорошо мне послужил в свое время.
Юстафа говорил что-то с драматическими нотами в голосе, но Райф не разбирал слов. Сулльский лук перестал быть для него желанным, однако он протянул руку. Я требую свое имя. Теперь он, кажется, понял, почему сыны пустыни уходят прочь, оставив своих поверженных отцов на земле. Их обоих жжет стыд, и отца и сына, но ни один из них не показывает этого другим. На гордость Танджо Райф ответил такой же гордостью, и руки их соприкоснулись на изгибе лука.
Ты великий стрелок, и я уважаю тебя, хотелось сказать, Райфу. Но он ни за что не произнес бы этого вслух. Он только низко поклонился, держа лук обеими руками, и сделал вид, что не заметил скользнувшей к ним тени Траггиса Крота и страха, мелькнувшего в глазах Танджо.
— Ров! Ров! Ров! — снова завели Увечные, а Траггис достал нож из ножен окаменелого дерева. Танджо, высоко держа голову, повернулся лицом к атаману. Его страх прошел, и женщины в толпе плакали, видя его гордую осанку.
— Откройте лицо моему сыну, — сказал он, и чья-то рука легла на плечо Райфа.
— Пойдем-ка, парень. Пусть они забудут о тебе на время. — Мертворожденный тянул его прочь. Райф воспротивился было, но тут его взгляд упал на сына Танджо. Мальчика отпустили и сняли шаль с его головы. Он дрожал с ног до головы, но старался держаться не менее гордо, чем его отец. Он был младше Эффи, этот мальчик, и Райф позволил Мертворожденному увести себя назад.
— Ров! Ров! Ров! — бушевала толпа. Траггис, действуя с невероятной быстротой, рванул Танджо к себе, сломал ему шею и срезал веки с его глаз. Обмякшее тело лучника дернулось в руках атамана, выкатившиеся наружу белки оросились кровью. Райф шарил у пояса, ища порошок священного камня, которого больше не было там. «Молю вас, боги, возьмите его к себе». Но перелом позвонков только парализовал Танджо, а не убил, и когда вокруг лучника сомкнулась толпа, Райф разглядел его взгляд, устремленный на сына.
Райф видел однажды в Гнаше, как человека разорвали двумя лошадьми — то же самое происходило теперь и с Танджо. Его, разрывая на части, подтащили к обрыву, подняли на плечи и швырнули в бездну.
Танджо Десять Стрел с широко открытыми глазами беззвучно полетел вниз, а Райф, содрогаясь, пошел прочь.
21
ДЕВЯТЬ ШАГОВ БЕЗОПАСНОСТИ
— Длинный меч — неподходящее оружие для девушки. Ты можешь учиться целый год и все-таки не нарастишь мускулов, чтобы владеть им как следует. — Арк протянул руку за мечом, который Аш взяла, пока он гасил костер. Ночью огонь, как все разводимые суллами костры, горел почти бездымно и оставил на снегу совсем небольшое пятно. Теперь, после проделанной Арком работы, Аш даже места от него не нашла бы. Это почему-то раздражало ее, и она не желала отдавать меч.
Арк верно сказал: меч слишком тяжел для нее и длинен. На пару футов длиннее, чем надо. И вес его перемещается от острия к рукояти, когда она пытается взмахнуть им — можно подумать, что внутри у него налито что-то жидкое. Но до чего же красив! Блестит, как зеркало — порой его даже не видно, а видны только небо и горы, отраженные в нем. Аш было трудно держать его на весу, и она уперла острие в снег.
— Маль сказал, что сегодня начнет учить меня приемам защиты.
Она думала, что ее отказ отдать меч рассердит Арка, но воин только кивнул в ответ.
— Несогласный прав. Я порой забываю, что ты не родилась суллийкой.
Аш, в свою очередь, быстро кивнула, не желая показывать, какую ценность имеют для нее его слова. «Скажи, что любишь меня, Асария», — произнес у нее в голове непрошеный голос приемного отца, и это послужило ей предостережением. Когда люди знают, как ты любишь их и как хочешь быть для них родной, они сразу норовят обидеть тебя и прогнать прочь. С напускной беззаботностью Аш извлекла сулльский меч из снега и рукоятью вперед подала Арку. Он помедлил немного, глядя на нее, и убрал клинок в ножны. Рассвет занимался над ледяными полями, освещая проталины и груды мерзлого щебня. Небо синело, и на нем виднелись легкие облака. Аш поежилась, когда низовой ветер всколыхнул ее рысью шубку. Она не знала, где они находятся теперь. На западе светились невесомые белые пики Прибрежного Кряжа, единственная знакомая ей примета. На все три другие стороны расстилалась плоская, безликая, дышащая морозным паром земля. Иногда Аш казалось, что она видит на горизонте какие-то другие горные цепи, но они, если и существовали, лежали где-то очень далеко, и она не доверяла собственным глазам.
Маль уехал из лагеря еще затемно — он часто так поступал. Сейчас он, вероятно, стоит где-нибудь на пригорке и вглядывается вдаль, отыскивая приметные знаки и питьевую воду. Аш не хотелось вспоминать о черной жидкости, которая тогда, в горах, капала с его меча и прожигала снег. Гораздо легче представлять себе, как Маль ищет дорогу. Думать, что ему ничего не грозит.
— Я готов исполнить обещание, которое дал тебе мой хасс, Аш Марка.
Арк оставил поклажу у лошадей и скинул свою тяжелую шубу. В руках он держал небольшой ларец, обтянутый синим шелком. Арк положил его к ногам Аш вместо того, чтобы отдать ей в руки, и она поняла, что он делает ей подарок. Она уже заметила, что суллы относятся к этому весьма щепетильно, придерживаясь не совсем понятных ей правил.
— Достань то, что внутри, и посмотри, как это придется тебе по руке, — сказал Арк.
Аш опустилась на колени. Ларец из жесткой кожи окружала мягкая оболочка стеганого шелка, застежку оплетали серебряные нити. Внутри на пуховой подушке покоился тонкий кинжал длиной в локоть, а рядом — маленький серп с приделанной к нему девятифутовой цепочкой. Цепочка толщиной со средний палец Аш была выкована из дымчато-серой стали столь искусно, что Аш не могла понять, как соединяются между собой ее звенья. На вид она казалась тяжелой, но, взяв ее в руку, Аш изумилась ее, текучей легкости. Только гирька на конце, имеющая форму слезы, утяжеляла ее. Гирька, как полагала Аш, была отлита из смеси разных металлов. Местами гладкая, местами шероховатая, она вся переливалась радужными тонами. Вставленные в нее камни-перидоты странной огранки сверкали, как кошачьи глаза. На ощупь они показались Аш не менее твердыми и острыми, чем алмазы, и она невольно представила себе, что способны они сотворить с человеческим лицом.
— Возьми серп в левую руку, а правой вращай цепь.
Серп оказался ей как раз по руке, и Аш сообразила, что это оружие создано не для мужчин. Отпустив цепь на три фута, она стала крутить ее над головой. Металл, со свистом набирая скорость, превратился в размытый блик, а перидоты на гирьке чертили в воздухе зеленое кольцо.
— Хорошо. Теперь попробуй помедленнее. Выпрями руку и работай только запястьем.
Аш попробовала. Гирька тут же упала и пребольно стукнула ее по внутренней стороне руки, а цепь обвилась, как змея, вокруг предплечья. Аш вскрикнула от неожиданности, и на глазах у нее выступили слезы. Когда Арк метнулся к ней, она испуганно отпрянула, но он уже обезоружил ее, отняв у нее серп, а потом, дернув за цепочку, повалил Аш наземь. Она и ахнуть не успела, как он навалился сверху, приставив серп к ее подбородку. Проступившая из пореза кровь обожгла ее кожу.
Сулл, отпустив ее, бросил серп на лед и приказал:
— Встань.
Аш села, но на ноги не поднялась. Ее трясло, и она чувствовала себя так, будто ее предали. Зажав порез рукой, она попыталась остановить кровь.
— Нет, — остановил ее Арк, — пусть течет. Это Драс Ксаксу, Первый Надрез.
Аш подняла к свету окровавленные пальцы.
— У меня и раньше шла кровь.
— Но не сулльская.
Он протянул ей руку, и Аш, помедлив немного, взялась за нее и встала. Иней, осыпавшийся с ее шубы, висел между ними, как пыль.
— Зачем ты так? — спросила она.
— Мы, суллы, всегда готовы к бою. Кровь мальчика или девочки, пока они растут, должна проливать дружеская рука. Мы наносим раны друг другу, чтобы лишить врага удовольствия сделать Первый Надрез.
Арк верно сказал: меч слишком тяжел для нее и длинен. На пару футов длиннее, чем надо. И вес его перемещается от острия к рукояти, когда она пытается взмахнуть им — можно подумать, что внутри у него налито что-то жидкое. Но до чего же красив! Блестит, как зеркало — порой его даже не видно, а видны только небо и горы, отраженные в нем. Аш было трудно держать его на весу, и она уперла острие в снег.
— Маль сказал, что сегодня начнет учить меня приемам защиты.
Она думала, что ее отказ отдать меч рассердит Арка, но воин только кивнул в ответ.
— Несогласный прав. Я порой забываю, что ты не родилась суллийкой.
Аш, в свою очередь, быстро кивнула, не желая показывать, какую ценность имеют для нее его слова. «Скажи, что любишь меня, Асария», — произнес у нее в голове непрошеный голос приемного отца, и это послужило ей предостережением. Когда люди знают, как ты любишь их и как хочешь быть для них родной, они сразу норовят обидеть тебя и прогнать прочь. С напускной беззаботностью Аш извлекла сулльский меч из снега и рукоятью вперед подала Арку. Он помедлил немного, глядя на нее, и убрал клинок в ножны. Рассвет занимался над ледяными полями, освещая проталины и груды мерзлого щебня. Небо синело, и на нем виднелись легкие облака. Аш поежилась, когда низовой ветер всколыхнул ее рысью шубку. Она не знала, где они находятся теперь. На западе светились невесомые белые пики Прибрежного Кряжа, единственная знакомая ей примета. На все три другие стороны расстилалась плоская, безликая, дышащая морозным паром земля. Иногда Аш казалось, что она видит на горизонте какие-то другие горные цепи, но они, если и существовали, лежали где-то очень далеко, и она не доверяла собственным глазам.
Маль уехал из лагеря еще затемно — он часто так поступал. Сейчас он, вероятно, стоит где-нибудь на пригорке и вглядывается вдаль, отыскивая приметные знаки и питьевую воду. Аш не хотелось вспоминать о черной жидкости, которая тогда, в горах, капала с его меча и прожигала снег. Гораздо легче представлять себе, как Маль ищет дорогу. Думать, что ему ничего не грозит.
— Я готов исполнить обещание, которое дал тебе мой хасс, Аш Марка.
Арк оставил поклажу у лошадей и скинул свою тяжелую шубу. В руках он держал небольшой ларец, обтянутый синим шелком. Арк положил его к ногам Аш вместо того, чтобы отдать ей в руки, и она поняла, что он делает ей подарок. Она уже заметила, что суллы относятся к этому весьма щепетильно, придерживаясь не совсем понятных ей правил.
— Достань то, что внутри, и посмотри, как это придется тебе по руке, — сказал Арк.
Аш опустилась на колени. Ларец из жесткой кожи окружала мягкая оболочка стеганого шелка, застежку оплетали серебряные нити. Внутри на пуховой подушке покоился тонкий кинжал длиной в локоть, а рядом — маленький серп с приделанной к нему девятифутовой цепочкой. Цепочка толщиной со средний палец Аш была выкована из дымчато-серой стали столь искусно, что Аш не могла понять, как соединяются между собой ее звенья. На вид она казалась тяжелой, но, взяв ее в руку, Аш изумилась ее, текучей легкости. Только гирька на конце, имеющая форму слезы, утяжеляла ее. Гирька, как полагала Аш, была отлита из смеси разных металлов. Местами гладкая, местами шероховатая, она вся переливалась радужными тонами. Вставленные в нее камни-перидоты странной огранки сверкали, как кошачьи глаза. На ощупь они показались Аш не менее твердыми и острыми, чем алмазы, и она невольно представила себе, что способны они сотворить с человеческим лицом.
— Возьми серп в левую руку, а правой вращай цепь.
Серп оказался ей как раз по руке, и Аш сообразила, что это оружие создано не для мужчин. Отпустив цепь на три фута, она стала крутить ее над головой. Металл, со свистом набирая скорость, превратился в размытый блик, а перидоты на гирьке чертили в воздухе зеленое кольцо.
— Хорошо. Теперь попробуй помедленнее. Выпрями руку и работай только запястьем.
Аш попробовала. Гирька тут же упала и пребольно стукнула ее по внутренней стороне руки, а цепь обвилась, как змея, вокруг предплечья. Аш вскрикнула от неожиданности, и на глазах у нее выступили слезы. Когда Арк метнулся к ней, она испуганно отпрянула, но он уже обезоружил ее, отняв у нее серп, а потом, дернув за цепочку, повалил Аш наземь. Она и ахнуть не успела, как он навалился сверху, приставив серп к ее подбородку. Проступившая из пореза кровь обожгла ее кожу.
Сулл, отпустив ее, бросил серп на лед и приказал:
— Встань.
Аш села, но на ноги не поднялась. Ее трясло, и она чувствовала себя так, будто ее предали. Зажав порез рукой, она попыталась остановить кровь.
— Нет, — остановил ее Арк, — пусть течет. Это Драс Ксаксу, Первый Надрез.
Аш подняла к свету окровавленные пальцы.
— У меня и раньше шла кровь.
— Но не сулльская.
Он протянул ей руку, и Аш, помедлив немного, взялась за нее и встала. Иней, осыпавшийся с ее шубы, висел между ними, как пыль.
— Зачем ты так? — спросила она.
— Мы, суллы, всегда готовы к бою. Кровь мальчика или девочки, пока они растут, должна проливать дружеская рука. Мы наносим раны друг другу, чтобы лишить врага удовольствия сделать Первый Надрез.