Страница:
Квил прищурил свои глазенки. От него пахло погребом, воском и собакой. Волосы сальные, одет, можно сказать, в лохмотья, но в ухе золотая серьга, а на пальцах дорогие перстни.
— Покажи ему кольцо, — сказал борец Кропу.
Кроп подтолкнул кольцо к Квилу, а борец рассказал, откуда оно взялось. Осмотрев кольцо с тщательностью и приемами ювелира, Квил спросил:
— Стало быть, слухи верны? Скорбут бежал?
Кроп кивнул.
— Когда?
Это было уже потруднее. Кроп напрягся, вспоминая, какая была погода, когда они вышли из рудника наверх.
— Зимой.
— И ты пошел прямо сюда? — Кроп кивнул. — Скорбут был с тобой? — Кроп покачал головой.
Квил пораздумал и спросил, глядя на кольцо:
— Знаешь, что это? Скорбут снял его с пальца своего мертвого ребенка, Катерины. Он ее Кати звал. Мужик, который изнасиловал ее и убил, не знал, что подписывает смертный приговор всей своей семье и всем друзьям-приятелям. Такой кровавой бани в Транс-Воре еще не видывали — за это Скорбут и угодил в рудники. — Квил снова взял колечко и облокотился на стойку. — Теперь скажи вот что: зачем он тебе его дал?
Кроп, глядя себе под ноги и вертя в руках посох, проговорил:
— Я разбил цепь.
— Цепь Скорбута?
— Нашу. У нас с ним одна была. Десять лет.
Квил с борцом переглянулись.
— Ты хочешь сказать, что пробыл со Скорбутом в рудниках десять лет и что ты устроил ему побег?
— Я помогал. — Кроп не забыл про Хадду. Это она своей песней привела в рудник тьму.
— Подай-ка ему еды и эля, Крепыш, — сказал Квил. — За мой стол.
— Сделаем. — И Крепыш отправился выполнять заказ, явно довольный тем, что дело уладилось.
Квил протянул Кропу руку.
— Я Квилиан Моксли, а собаку звать Большой Мокс. Друзья Скорбута — мои друзья.
Кроп пожал ему руку осторожно, стараясь не слишком давить. Квил не улыбнулся, и вид у него остался все такой же зловещий, но это ничего — главное, чтобы он не хотел зла ему, Кропу.
Они сели за стол Квила и молча стали ждать, когда Крепыш принесет еду. Горожанка и Большой Мокс, обнюхав друг дружку сзади, совершали обход таверны. Крепыш вскоре притащил хлеб, сыр, копченую колбасу и эль. Кроп старался не пялить глаза на еду, но, наверно, все-таки выдал себя, потому что Квил сказал:
— Давай налегай. У нас в «Слепой сороке» без церемоний.
И Кроп налег. Он уже и забыл, что на свете бывает такая замечательная еда. Забыл, как липнет к зубам сыр и как хрустит свежая хлебная корочка. Квил сидел, откинувшись на спинку жесткого стула, и ждал, пока Кроп не закончил. Когда дверь в таверну отворялась, Квил слегка поворачивал голову и смотрел на входящих.
Когда Кроп разделался с последним куском колбасы, он спросил:
— Так чем же я могу тебе помочь?
Кроп надеялся именно на это, как только вспомнил о кольце Скорбута, но теперь, когда дошло до дела, он не находил слов. Не знал, как сказать этому человеку о своем хозяине.
Квил задумчиво потер подбородок, сверкнув золотыми перстнями.
— Можно пристроить тебя вышибалой в таверну или в веселый дом. Ты драчунов разом уймешь, это точно. Но мне сдается, ты хочешь чего-то еще. Я прав?
Кроп с несчастным видом кивнул. Ему начинало казаться, что он собирается просить о чем-то невозможном наподобие летающей свиньи.
— Говори, не стесняйся, — подбодрил его Квил. — Я много чего могу.
Кроп набрал воздуха. Приди ко мне... За все годы своего знакомства с хозяином Кроп не слышал, чтобы тот кого-то о чем-то просил.
— Мне надо в крепость. Надо спасти моего хозяина.
Квил поднял брови, и в его холодных серых глазах зажглось любопытство.
— Это что-то новенькое. Ты говоришь, что тебе надо войти в крепость и освободить твоего хозяина, которого там держат?
Кроп кивнул, радуясь, что Квил так быстро понял его.
— Не знаешь ли, где он сидит, твой хозяин — под Бочонком или под двором?
— Под острой башней, белой такой, — растерянно ответил Кроп.
— Под Костью, значит... Мне говорили, что там есть глубоченное подземелье, а в нем железная камера. Я тому, кто это говорил, ухо оттяпал за вранье — выходит, поторопился.
Кроп кивнул — он понимал, что торопиться не всегда полезно.
— Насчет Кости ничего сделать не смогу — она уж много лет стоит запертая. Но я помогу тебе попасть в крепость.
— А как? — От предвкушения у Кропа гулко заколотилось сердце. Своим умом и широкими возможностями Квил напоминал ему хозяина.
Но Квил ответил так просто, что Кроп даже разочаровался немного.
— Ты просто войдешь туда, вот и все.
35
36
— Покажи ему кольцо, — сказал борец Кропу.
Кроп подтолкнул кольцо к Квилу, а борец рассказал, откуда оно взялось. Осмотрев кольцо с тщательностью и приемами ювелира, Квил спросил:
— Стало быть, слухи верны? Скорбут бежал?
Кроп кивнул.
— Когда?
Это было уже потруднее. Кроп напрягся, вспоминая, какая была погода, когда они вышли из рудника наверх.
— Зимой.
— И ты пошел прямо сюда? — Кроп кивнул. — Скорбут был с тобой? — Кроп покачал головой.
Квил пораздумал и спросил, глядя на кольцо:
— Знаешь, что это? Скорбут снял его с пальца своего мертвого ребенка, Катерины. Он ее Кати звал. Мужик, который изнасиловал ее и убил, не знал, что подписывает смертный приговор всей своей семье и всем друзьям-приятелям. Такой кровавой бани в Транс-Воре еще не видывали — за это Скорбут и угодил в рудники. — Квил снова взял колечко и облокотился на стойку. — Теперь скажи вот что: зачем он тебе его дал?
Кроп, глядя себе под ноги и вертя в руках посох, проговорил:
— Я разбил цепь.
— Цепь Скорбута?
— Нашу. У нас с ним одна была. Десять лет.
Квил с борцом переглянулись.
— Ты хочешь сказать, что пробыл со Скорбутом в рудниках десять лет и что ты устроил ему побег?
— Я помогал. — Кроп не забыл про Хадду. Это она своей песней привела в рудник тьму.
— Подай-ка ему еды и эля, Крепыш, — сказал Квил. — За мой стол.
— Сделаем. — И Крепыш отправился выполнять заказ, явно довольный тем, что дело уладилось.
Квил протянул Кропу руку.
— Я Квилиан Моксли, а собаку звать Большой Мокс. Друзья Скорбута — мои друзья.
Кроп пожал ему руку осторожно, стараясь не слишком давить. Квил не улыбнулся, и вид у него остался все такой же зловещий, но это ничего — главное, чтобы он не хотел зла ему, Кропу.
Они сели за стол Квила и молча стали ждать, когда Крепыш принесет еду. Горожанка и Большой Мокс, обнюхав друг дружку сзади, совершали обход таверны. Крепыш вскоре притащил хлеб, сыр, копченую колбасу и эль. Кроп старался не пялить глаза на еду, но, наверно, все-таки выдал себя, потому что Квил сказал:
— Давай налегай. У нас в «Слепой сороке» без церемоний.
И Кроп налег. Он уже и забыл, что на свете бывает такая замечательная еда. Забыл, как липнет к зубам сыр и как хрустит свежая хлебная корочка. Квил сидел, откинувшись на спинку жесткого стула, и ждал, пока Кроп не закончил. Когда дверь в таверну отворялась, Квил слегка поворачивал голову и смотрел на входящих.
Когда Кроп разделался с последним куском колбасы, он спросил:
— Так чем же я могу тебе помочь?
Кроп надеялся именно на это, как только вспомнил о кольце Скорбута, но теперь, когда дошло до дела, он не находил слов. Не знал, как сказать этому человеку о своем хозяине.
Квил задумчиво потер подбородок, сверкнув золотыми перстнями.
— Можно пристроить тебя вышибалой в таверну или в веселый дом. Ты драчунов разом уймешь, это точно. Но мне сдается, ты хочешь чего-то еще. Я прав?
Кроп с несчастным видом кивнул. Ему начинало казаться, что он собирается просить о чем-то невозможном наподобие летающей свиньи.
— Говори, не стесняйся, — подбодрил его Квил. — Я много чего могу.
Кроп набрал воздуха. Приди ко мне... За все годы своего знакомства с хозяином Кроп не слышал, чтобы тот кого-то о чем-то просил.
— Мне надо в крепость. Надо спасти моего хозяина.
Квил поднял брови, и в его холодных серых глазах зажглось любопытство.
— Это что-то новенькое. Ты говоришь, что тебе надо войти в крепость и освободить твоего хозяина, которого там держат?
Кроп кивнул, радуясь, что Квил так быстро понял его.
— Не знаешь ли, где он сидит, твой хозяин — под Бочонком или под двором?
— Под острой башней, белой такой, — растерянно ответил Кроп.
— Под Костью, значит... Мне говорили, что там есть глубоченное подземелье, а в нем железная камера. Я тому, кто это говорил, ухо оттяпал за вранье — выходит, поторопился.
Кроп кивнул — он понимал, что торопиться не всегда полезно.
— Насчет Кости ничего сделать не смогу — она уж много лет стоит запертая. Но я помогу тебе попасть в крепость.
— А как? — От предвкушения у Кропа гулко заколотилось сердце. Своим умом и широкими возможностями Квил напоминал ему хозяина.
Но Квил ответил так просто, что Кроп даже разочаровался немного.
— Ты просто войдешь туда, вот и все.
35
СКОМОРОХИ
Эффи так привыкла к своей повозке, что ей казалось, будто она всю жизнь провела в ней. Дрегг теперь представлялся ей каким-то сказочным местом — о нем можно мечтать, но доступ туда заказан. Да она и не жалела о нем. Странствия в ожидании людей, которые еще полмесяца назад должны были забрать у них золото, стали и ее, Эффи, жизнью. У нее имелись свои обязанности: чистить и кормить лошадей, подогревать эль, стряпать всю еду, кроме мяса (дичь у них жарил Клевис Рид), убираться в фургоне, лечить разные порезы и болячки, а иногда и золотишников высматривать.
Она догадывалась, что Клевис и Драсс не слишком привыкли иметь дело с детьми: они обращались с ней не так, как взрослые с ребенком. Никто с Эффи не нянчился, не кудахтал над ней, и это ее устраивало во всех отношениях. Теперь она стала для них своей, и они рявкали на нее точно так же, как друг на друга.
Отскребая котелок от нагара, она нашла глазами их обоих. Драсс по нужному делу присел за кустом у самого крутого берега, и она видела только его макушку. Клевис, на четверть лиги к северу, прохаживался дозором вдоль лесной опушки.
Здесь, среди грифельных утесов и огненных сосен западного Ганмиддиша, они провели уже несколько дней, укрываясь от бури. Эта буря доставила Эффи большое удовольствие. Гораздо лучше находиться в самой ее середине, когда у тебя над головой только древесные кроны до тонкий холст, чем в круглом доме, под защитой каменных сводов. Сначала она боялась, но в фургоне, который уже стал для нее домом, было уютно, как в пещере, и страх прошел как-то сам по себе. Там, внутри, с ней ничего случиться не может.
Одна из молний попала в дерево — оно и теперь еще дымилось. Гроза уже два дня как прошла, но земля сильно размокла, и Драсс с Клевисом не спешили отправляться в дорогу. Река после дождя бежала бурным, мутным потоком. Где-то выше по течению подмыло берег: мимо то и дело проплывали глыбы земли и вывороченные с корнем деревья. Драсс и Клевис хмурились, глядя на реку. Она, только она задерживала их в пограничных землях и не давала вернуться домой.
Обо всем этом Эффи узнала вскоре после того, как обнаружила золото. Драсс ничего не хотел ей рассказывать, но Клевис на свой медленный, рассудительный лад заметил, что раз уж она видела золото собственными глазами, то им остается либо убить ее, либо открыть ей правду. Убить ребенка он, Клевис Рид, не позволит — значит, придется ей кое-что рассказать.
Драссу этого совсем не хотелось. Некоторое время он ругался, затейливо и по-новому, а потом взял с Эффи страшную клятву: «Никогда не расскажу про золото никому, ни живому, ни мертвому, даже если меня будут пытать каленым железом, и унесу то, что знаю, с собой в могилу. Клянусь в этом жизнью Дрея и Рейны и душами своих родителей». Он даже руку ей разрезал, чтобы скрепить клятву.
Золото, как оказалось, происходило из черноградской Черной Ямы. Два года назад там начали разрабатывать заново одну из старых жил — на целую лигу под землей, в начале коридора под названием Темная Дева. Взломав кварцевую стену, рабочие стали находить вместе с серебром крупицы желтого металла. Сперва это были только чешуйки, но потом рудничный мастер приказал подорвать стену с помощью воды, и рабочие, придя туда после обвала, подумали, что попали в другой мир. Перед ними открылся целый пласт золота трехфутовой ширины.
Рудничный мастер созвал всех на совет. На руднике без ведома клана завели уже и дробилку, и печь, так что выплавлять золото не представляло труда. Все решили, что клан и об этом знать не должен. С Драссом Ганло рудничные уже имели дело: он тайно возил их серебро на юг, в городские владения. К нему и обратились с тем, чтобы он менял добытое ими золото на товары.
Два года прошло с тех пор, а пласт все еще не истощился. Все клановые рудокопы прикопили себе золотишка. Некоторые тратили его на Юге, но большинство просто держало в тайниках. Они там люди осторожные, сказал Клевис, и на душе у них явно полегчало, когда он и Драсс согласились взять у них с рук лишние слитки.
Драсс и Клевис должны вернуться туда через двенадцать дней, но не похоже, что им это удастся. Городские торговцы, бравшие у них золото в обмен на деньги и разные товары, на условленную встречу не явились. Теперь остается только ждать.
Вода в Волчьей не спадала две недели, а когда она уже собралась было войти в берега, разразилась буря. Ни одна переправа не работает, паромы вытянуты на берег. Банненский Лодочный мост (Эффи с разочарованием узнала, что это всего лишь плоты, связанные вместе и покрытые досками) уже месяц как не спускали на воду. Золотишники при всем желании не могли переправиться в клановые земли.
Все это очень беспокоило мужчин. Клевис настаивал на том, чтобы каждые несколько дней переезжать с места на место: фургон с девятью стоунами золота — лакомый кусочек для всякого злоумышленника.
Вес, названный им, произвел на Эффи сильное впечатление. В прошлом году Анвин Птаха посадила ее на свои мясные весы и объявила, что Эффи весит чуть больше четырех стоунов. Значит, золота в фургоне хватило бы на двух таких, как она. Поэтому, увидев груз целиком, она снова испытала разочарование. Всего-то навсего двадцать четыре слитка толщиной со свечку и наполовину короче. Разве из этого можно сделать двух Эффи Севранс?
В остальных корзинах была серебряная руда, скрытая в больших кусках кварца, сурьма, используемая при плавке, и свинцовые бруски. Это все больше для отвода глаз, сказал Клевис — надо же чем-то прикрыть золото.
Эффи закончила отскребать оставшийся от завтрака котелок и встала. Коленки у нее застыли от стояния на сырой земле и хрустели, как сухие ветки. Драсс, тоже покончивший со своим делом, тыкал в землю палкой и смотрел, прищурившись, то на реку, то на небо. День, по мнению Эффи, выдался хорош: дождь отмыл траву и папоротники, по небу плыли высокие, не сулящие дождя облака. Утки шумно возились в кустах, но только скоморохи отважились войти в воду.
Драсс как будто принял какое-то решение и зашагал к фургону. На ходу он по-особому свистнул, подзывая к себе Клевиса.
Быстро собрав посуду и подстилку, Эффи потащила все к повозке. Гасить ей костер или нет? Едут они или остаются?
Драсс ничего ей не сказал — поди разбери, что он там надумал.
— Лошадей покормила? — только и осведомился он. Она кивнула. Никто не сможет сказать, что Эффи Севранс пренебрегает своими обязанностями.
— А царапина у Дударя на копыте?
— Я ее промыла. — Еще одно разочарование: их парных лошадок, как оказалось, звали не Вор и Разбойник, а просто Плясун и Дударь.
Драсс, так и не сумев уличить Эффи в лентяйстве, надулся. Со своими редкими, прилипшими к голове волосенками он напоминал Эффи толстого капризного младенца. Кожа у него гладкая, щеки румяные — если б не остро глядящие зеленые глаза, он мог бы показаться весельчаком.
— Ничего не видать? — спросил он идущего к ним Клевиса. Тот покачал головой. Его длинный, узкий орлийский плащ каким-то неведомым образом перенимал цвет неба и окружающей местности. Сегодня он сделался сизым, как голубиные перышки. А там, в Черном Граде, увидев его впервые, Эффи могла бы поклясться, что плащ белый.
— Едем, что ли? — сказал Клевис.
— Так ведь грязища. Дождь смыл весь снег без остатка.
— Мы пробыли тут четыре дня. Чересчур долго, к тому же у нас костер горел.
Драсс неохотно кивнул — в вопросах безопасности он всегда полагался на орлийца.
— Ладно, попробуем. Поглядим, какая дорога.
Эффи, слушая разговор мужчин, зачем-то взялась за амулет. Кусочек гранита у нее на груди шевельнулся. Он не то чтобы предостерегал — скорее соглашался с Клевисом. Надо отправляться в дорогу, да поживей. Эффи быстро взглянула на огненные сосны вдоль опушки леса и напомнила себе, что человек намного опытнее ее уже побывал там и не нашел ничего подозрительного. Она тоже ничего такого не заметила и стала думать о другом. Раз они едут, костер надо гасить.
Все трое работали дружно, готовя повозку и запрягая лошадей. Эффи покончила со своими делами, и у нее выдалось несколько свободных минут, пока Драсс закреплял груз, а Клевис раскладывал отсыревшие стрелы для просушки в фургоне. Не отходя далеко, она закидала грязью горячую золу и лошадиные яблоки — просто так, на всякий случай.
Когда повозка наконец тронулась, все утки всполошились и поднялись в воздух. Вот верный знак того, что они пробыли здесь слишком долго: утки привыкли, что повозка стоит на месте, как камень или дерево, и перепугались, когда она вдруг зашевелилась.
По грязной дороге ехалось трудно. Фургон дергался вперед, оседал и снова трогался, когда Драсс щелкал кнутом.
Клевис сел к Драссу на козлы, положив свой лук на колени им обоим. Эффи видела, что его беспокоят стрелы. В дождливую погоду они отсыревают, как их ни укрывай, и просушивать их надо осторожно. Клевис говорил, что даже сырая стрела лучше той, которая покоробилась от сильного жара. Сырая стрела теряет силу, а покривившаяся — меткость, вот и выбирай тут. Лук — иное дело, объяснил Клевис, поскольку хорошо навощен и отлакирован.
Эффи подумала и спросила: «Почему бы тебе тогда и стрелы не навощить?» Клевис смотрел на нее долго, с глубокой думой на длинном лице, а потом сказал: «Знаешь, до этого, кажется, никто еще не додумался».
Эффи, как это ни глупо, стало приятно. Теперь она, вспомнив об этом, тоже расплылась в улыбке и стала мечтать, как она становится то мечником, то молотобойцем, то дровосеком, то каменщиком, то свинаркой, то главной стряпухой — и всюду вносит свой вклад. Эффи Мудрая, Эффи Зоркая, Эффи Лошадница. Она фыркнула вслух, представив, как во всеоружии своей мудрости ходит из одного клана в другой. Может быть, Анвин возьмет ее к себе в помощницы, когда Эффи научит ее, как лучше всего печь лепешки и варить бобы.
Начав хихикать, Эффи уже не могла остановиться. Да Анвин убьет ее, не говоря уж о воине-молотобойце. Придется ей для начала стать Эффи Быстроногой, иначе мудрости ей не нажить.
Пока она держалась за живот, умирая со смеху, амулет у нее на груди подскочил — да так сильно, что она услышала, как он стукнулся о кость.
Она вскочила, но ее опять швырнуло на сиденье от внезапной остановки фургона. Встав снова, она почувствовала, как накренилась повозка: передние колеса ушли глубоко в грязь.
— Клевис! — позвала она. — Клевис!
Он обернулся и посмотрел на нее в щелку.
— Все в порядке, Эффи, мы просто застряли.
— Нет, — сказала она. — Нет.
— Да замолчи ты, — прикрикнул на нее Драсс. — Тут поработать придется. — Он соскочил с козел, а Клевис, пристально посмотрев на Эффи, глубокомысленно кивнул и тоже слез, чтобы помочь Драссу.
Эффи перебралась назад и стала всматриваться в лес. Они отъехали от лагеря всего на несколько лиг. Лес здесь подступал ближе к берегу, а утесы стали ниже и перемежались осыпями. Эффи, как ни старалась, не замечала в лесу никакого движения.
Не в силах больше терпеть, она откинула занавеску и вышла.
Драсс, подбоченясь и качая головой, смотрел на правое переднее колесо, увязшее на добрых полтора фута, но Клевис, как и Эффи, глядел не туда, а на лес. Лук он держал в левой руке, настороженно стиснув его мозолистыми пальцами. В правой руке была стрела, а колчан висел за левым плечом, и хвостовые перья соприкасались с его серебристыми волосами. Тетива не натянута, сообразила выросшая среди лучников Эффи.
— Эффи, — сказал он, не глядя на нее, — под колесо надо накидать побольше камешков. Спустись-ка с утеса вниз да набери их. Там, внизу, самый лучший грифель.
— Камней и наверху хватает, — заметил Драсс.
— Вот и займись ими, — спокойно ответил Клевис. — У Эффи свое дело, у тебя свое.
Драсс перевел свои зеленые глаза с Клевиса на Эффи и обратно, приметив то же, что и Эффи: напряженные пальцы Клевиса, его стрелу, его лук.
— Через четверть часа двинемся дальше, — сказал он. — Не отходи далеко, Эффи. Как позовем, сразу беги назад.
Эффи, глядя ему в глаза, кивнула, и он отошел, доставая на ходу свой длинный нож.
— Ступай, Эффи, — сказал Клевис, когда Драсс уже не мог их слышать. — Собирай камешки и следи за скоморохами. Если будешь держать голову низко и сидеть тихо, они приплывут к тебе. Помни же, не высовывайся.
В горле у Эффи стало тесно. Оба они — тот, кого она недолюбливала, и тот, кого она, как сейчас поняла, успела полюбить, хотели ее уберечь. Она молчала, не смея вымолвить ни слова. Клевис Рид — человек другого времени. Его борода, его волосы, его плащ — все это относится к временам Речных Войн.
И Эффи поклонилась ему головой и шеей, как делают орлийские девушки.
Клевис с выражением тихой грусти на лице ответил ей тем же — только он поклонился глубоко, в пояс.
Эффи повернулась к нему спиной. Она подвела бы его, если б не сделала этого, а ей не хотелось его подводить. Она хотела быть достойной Клевиса Рида.
С утеса она спустилась в мгновение ока. Ее ноги и руки работали независимо от нее, нащупывая впадины на откосе. Уже у самой воды, когда пенная волна лизнула ее башмак, Эффи услышала звук, который ни с чем нельзя спутать: топот копыт.
Драсс что-то крикнул, и заржала одна из парных лошадок. Эффи вся обратилась в слух, кляня назойливый шум реки. Глупое тело тряслось, не спрашивая ее позволения, брызги мигом промочили плащ и платье. Слитный гром копыт рассыпался на множество отдельных переступов. Эффи видела мысленным взором то, что происходило наверху: всадники выехали из леса и теперь окружают фургон. Клевис стоит рядом с увязшим колесом, натянув лук, и выбирает цель.
Он спокоен, ведь лучник всегда должен сохранять спокойствие. Стрелы у него отсырели, и ему нельзя спешить с отпуском тетивы. Он выжидает подходящего мгновения. Цвак — и один из всадников падает, а другие придерживают своих коней. Они не ожидали встретить здесь мастера-лучника. Пока до них доходит, что этот старик опасен, Клевис снимает еще одного. Это вызывает гнев главного конника, бледного человека с топором-полумесяцем.
Его холодные глаза следят, как Клевис берет на прицел следующего — и, видя, что внимание старого лучника полностью поглощено, он галопом скачет к нему и срубает ему голову.
Сколько крови, и как она хлещет — сильнее, чем река. Бледный человек с топором усмехается. И он, и его конь обрызганы красным. Но напрасно он опустил свой топор — там, за фургоном, притаился Драсс Ганло с ножом. Бледный топорщик улучил свое мгновение, а Драсс — свое. Бледный поворачивает коня, принимая похвалы своих всадников, и тогда Драсс наносит удар.
Даже отсюда Эффи слышит его клич:
— ЧЕРНЫЙ ГРАД!
Бледный видит опасность в глазах своих людей, но поздно. Нож сквозь ребра и левое легкое вонзается в селезенку. Бледный в изумлении поворачивается назад. Эффи видит теперь, что это дхунит. Драсс смотрит на него и улыбается.
— Мы Черный Град, первый среди кланов. Мы не прячемся, и наше возмездие настигнет вас.
Таковы последние слова Драсса Ганло. И пока дхуниты, накинувшись на него, рубят его на куски, Эффи думает: «Я должна жить, чтобы рассказать о нем моему клану».
И она сидит тихо, притаившись за камнями. Река холодна, но по ней проносятся скоморохи, и Эффи становится тепло.
Она догадывалась, что Клевис и Драсс не слишком привыкли иметь дело с детьми: они обращались с ней не так, как взрослые с ребенком. Никто с Эффи не нянчился, не кудахтал над ней, и это ее устраивало во всех отношениях. Теперь она стала для них своей, и они рявкали на нее точно так же, как друг на друга.
Отскребая котелок от нагара, она нашла глазами их обоих. Драсс по нужному делу присел за кустом у самого крутого берега, и она видела только его макушку. Клевис, на четверть лиги к северу, прохаживался дозором вдоль лесной опушки.
Здесь, среди грифельных утесов и огненных сосен западного Ганмиддиша, они провели уже несколько дней, укрываясь от бури. Эта буря доставила Эффи большое удовольствие. Гораздо лучше находиться в самой ее середине, когда у тебя над головой только древесные кроны до тонкий холст, чем в круглом доме, под защитой каменных сводов. Сначала она боялась, но в фургоне, который уже стал для нее домом, было уютно, как в пещере, и страх прошел как-то сам по себе. Там, внутри, с ней ничего случиться не может.
Одна из молний попала в дерево — оно и теперь еще дымилось. Гроза уже два дня как прошла, но земля сильно размокла, и Драсс с Клевисом не спешили отправляться в дорогу. Река после дождя бежала бурным, мутным потоком. Где-то выше по течению подмыло берег: мимо то и дело проплывали глыбы земли и вывороченные с корнем деревья. Драсс и Клевис хмурились, глядя на реку. Она, только она задерживала их в пограничных землях и не давала вернуться домой.
Обо всем этом Эффи узнала вскоре после того, как обнаружила золото. Драсс ничего не хотел ей рассказывать, но Клевис на свой медленный, рассудительный лад заметил, что раз уж она видела золото собственными глазами, то им остается либо убить ее, либо открыть ей правду. Убить ребенка он, Клевис Рид, не позволит — значит, придется ей кое-что рассказать.
Драссу этого совсем не хотелось. Некоторое время он ругался, затейливо и по-новому, а потом взял с Эффи страшную клятву: «Никогда не расскажу про золото никому, ни живому, ни мертвому, даже если меня будут пытать каленым железом, и унесу то, что знаю, с собой в могилу. Клянусь в этом жизнью Дрея и Рейны и душами своих родителей». Он даже руку ей разрезал, чтобы скрепить клятву.
Золото, как оказалось, происходило из черноградской Черной Ямы. Два года назад там начали разрабатывать заново одну из старых жил — на целую лигу под землей, в начале коридора под названием Темная Дева. Взломав кварцевую стену, рабочие стали находить вместе с серебром крупицы желтого металла. Сперва это были только чешуйки, но потом рудничный мастер приказал подорвать стену с помощью воды, и рабочие, придя туда после обвала, подумали, что попали в другой мир. Перед ними открылся целый пласт золота трехфутовой ширины.
Рудничный мастер созвал всех на совет. На руднике без ведома клана завели уже и дробилку, и печь, так что выплавлять золото не представляло труда. Все решили, что клан и об этом знать не должен. С Драссом Ганло рудничные уже имели дело: он тайно возил их серебро на юг, в городские владения. К нему и обратились с тем, чтобы он менял добытое ими золото на товары.
Два года прошло с тех пор, а пласт все еще не истощился. Все клановые рудокопы прикопили себе золотишка. Некоторые тратили его на Юге, но большинство просто держало в тайниках. Они там люди осторожные, сказал Клевис, и на душе у них явно полегчало, когда он и Драсс согласились взять у них с рук лишние слитки.
Драсс и Клевис должны вернуться туда через двенадцать дней, но не похоже, что им это удастся. Городские торговцы, бравшие у них золото в обмен на деньги и разные товары, на условленную встречу не явились. Теперь остается только ждать.
Вода в Волчьей не спадала две недели, а когда она уже собралась было войти в берега, разразилась буря. Ни одна переправа не работает, паромы вытянуты на берег. Банненский Лодочный мост (Эффи с разочарованием узнала, что это всего лишь плоты, связанные вместе и покрытые досками) уже месяц как не спускали на воду. Золотишники при всем желании не могли переправиться в клановые земли.
Все это очень беспокоило мужчин. Клевис настаивал на том, чтобы каждые несколько дней переезжать с места на место: фургон с девятью стоунами золота — лакомый кусочек для всякого злоумышленника.
Вес, названный им, произвел на Эффи сильное впечатление. В прошлом году Анвин Птаха посадила ее на свои мясные весы и объявила, что Эффи весит чуть больше четырех стоунов. Значит, золота в фургоне хватило бы на двух таких, как она. Поэтому, увидев груз целиком, она снова испытала разочарование. Всего-то навсего двадцать четыре слитка толщиной со свечку и наполовину короче. Разве из этого можно сделать двух Эффи Севранс?
В остальных корзинах была серебряная руда, скрытая в больших кусках кварца, сурьма, используемая при плавке, и свинцовые бруски. Это все больше для отвода глаз, сказал Клевис — надо же чем-то прикрыть золото.
Эффи закончила отскребать оставшийся от завтрака котелок и встала. Коленки у нее застыли от стояния на сырой земле и хрустели, как сухие ветки. Драсс, тоже покончивший со своим делом, тыкал в землю палкой и смотрел, прищурившись, то на реку, то на небо. День, по мнению Эффи, выдался хорош: дождь отмыл траву и папоротники, по небу плыли высокие, не сулящие дождя облака. Утки шумно возились в кустах, но только скоморохи отважились войти в воду.
Драсс как будто принял какое-то решение и зашагал к фургону. На ходу он по-особому свистнул, подзывая к себе Клевиса.
Быстро собрав посуду и подстилку, Эффи потащила все к повозке. Гасить ей костер или нет? Едут они или остаются?
Драсс ничего ей не сказал — поди разбери, что он там надумал.
— Лошадей покормила? — только и осведомился он. Она кивнула. Никто не сможет сказать, что Эффи Севранс пренебрегает своими обязанностями.
— А царапина у Дударя на копыте?
— Я ее промыла. — Еще одно разочарование: их парных лошадок, как оказалось, звали не Вор и Разбойник, а просто Плясун и Дударь.
Драсс, так и не сумев уличить Эффи в лентяйстве, надулся. Со своими редкими, прилипшими к голове волосенками он напоминал Эффи толстого капризного младенца. Кожа у него гладкая, щеки румяные — если б не остро глядящие зеленые глаза, он мог бы показаться весельчаком.
— Ничего не видать? — спросил он идущего к ним Клевиса. Тот покачал головой. Его длинный, узкий орлийский плащ каким-то неведомым образом перенимал цвет неба и окружающей местности. Сегодня он сделался сизым, как голубиные перышки. А там, в Черном Граде, увидев его впервые, Эффи могла бы поклясться, что плащ белый.
— Едем, что ли? — сказал Клевис.
— Так ведь грязища. Дождь смыл весь снег без остатка.
— Мы пробыли тут четыре дня. Чересчур долго, к тому же у нас костер горел.
Драсс неохотно кивнул — в вопросах безопасности он всегда полагался на орлийца.
— Ладно, попробуем. Поглядим, какая дорога.
Эффи, слушая разговор мужчин, зачем-то взялась за амулет. Кусочек гранита у нее на груди шевельнулся. Он не то чтобы предостерегал — скорее соглашался с Клевисом. Надо отправляться в дорогу, да поживей. Эффи быстро взглянула на огненные сосны вдоль опушки леса и напомнила себе, что человек намного опытнее ее уже побывал там и не нашел ничего подозрительного. Она тоже ничего такого не заметила и стала думать о другом. Раз они едут, костер надо гасить.
Все трое работали дружно, готовя повозку и запрягая лошадей. Эффи покончила со своими делами, и у нее выдалось несколько свободных минут, пока Драсс закреплял груз, а Клевис раскладывал отсыревшие стрелы для просушки в фургоне. Не отходя далеко, она закидала грязью горячую золу и лошадиные яблоки — просто так, на всякий случай.
Когда повозка наконец тронулась, все утки всполошились и поднялись в воздух. Вот верный знак того, что они пробыли здесь слишком долго: утки привыкли, что повозка стоит на месте, как камень или дерево, и перепугались, когда она вдруг зашевелилась.
По грязной дороге ехалось трудно. Фургон дергался вперед, оседал и снова трогался, когда Драсс щелкал кнутом.
Клевис сел к Драссу на козлы, положив свой лук на колени им обоим. Эффи видела, что его беспокоят стрелы. В дождливую погоду они отсыревают, как их ни укрывай, и просушивать их надо осторожно. Клевис говорил, что даже сырая стрела лучше той, которая покоробилась от сильного жара. Сырая стрела теряет силу, а покривившаяся — меткость, вот и выбирай тут. Лук — иное дело, объяснил Клевис, поскольку хорошо навощен и отлакирован.
Эффи подумала и спросила: «Почему бы тебе тогда и стрелы не навощить?» Клевис смотрел на нее долго, с глубокой думой на длинном лице, а потом сказал: «Знаешь, до этого, кажется, никто еще не додумался».
Эффи, как это ни глупо, стало приятно. Теперь она, вспомнив об этом, тоже расплылась в улыбке и стала мечтать, как она становится то мечником, то молотобойцем, то дровосеком, то каменщиком, то свинаркой, то главной стряпухой — и всюду вносит свой вклад. Эффи Мудрая, Эффи Зоркая, Эффи Лошадница. Она фыркнула вслух, представив, как во всеоружии своей мудрости ходит из одного клана в другой. Может быть, Анвин возьмет ее к себе в помощницы, когда Эффи научит ее, как лучше всего печь лепешки и варить бобы.
Начав хихикать, Эффи уже не могла остановиться. Да Анвин убьет ее, не говоря уж о воине-молотобойце. Придется ей для начала стать Эффи Быстроногой, иначе мудрости ей не нажить.
Пока она держалась за живот, умирая со смеху, амулет у нее на груди подскочил — да так сильно, что она услышала, как он стукнулся о кость.
Она вскочила, но ее опять швырнуло на сиденье от внезапной остановки фургона. Встав снова, она почувствовала, как накренилась повозка: передние колеса ушли глубоко в грязь.
— Клевис! — позвала она. — Клевис!
Он обернулся и посмотрел на нее в щелку.
— Все в порядке, Эффи, мы просто застряли.
— Нет, — сказала она. — Нет.
— Да замолчи ты, — прикрикнул на нее Драсс. — Тут поработать придется. — Он соскочил с козел, а Клевис, пристально посмотрев на Эффи, глубокомысленно кивнул и тоже слез, чтобы помочь Драссу.
Эффи перебралась назад и стала всматриваться в лес. Они отъехали от лагеря всего на несколько лиг. Лес здесь подступал ближе к берегу, а утесы стали ниже и перемежались осыпями. Эффи, как ни старалась, не замечала в лесу никакого движения.
Не в силах больше терпеть, она откинула занавеску и вышла.
Драсс, подбоченясь и качая головой, смотрел на правое переднее колесо, увязшее на добрых полтора фута, но Клевис, как и Эффи, глядел не туда, а на лес. Лук он держал в левой руке, настороженно стиснув его мозолистыми пальцами. В правой руке была стрела, а колчан висел за левым плечом, и хвостовые перья соприкасались с его серебристыми волосами. Тетива не натянута, сообразила выросшая среди лучников Эффи.
— Эффи, — сказал он, не глядя на нее, — под колесо надо накидать побольше камешков. Спустись-ка с утеса вниз да набери их. Там, внизу, самый лучший грифель.
— Камней и наверху хватает, — заметил Драсс.
— Вот и займись ими, — спокойно ответил Клевис. — У Эффи свое дело, у тебя свое.
Драсс перевел свои зеленые глаза с Клевиса на Эффи и обратно, приметив то же, что и Эффи: напряженные пальцы Клевиса, его стрелу, его лук.
— Через четверть часа двинемся дальше, — сказал он. — Не отходи далеко, Эффи. Как позовем, сразу беги назад.
Эффи, глядя ему в глаза, кивнула, и он отошел, доставая на ходу свой длинный нож.
— Ступай, Эффи, — сказал Клевис, когда Драсс уже не мог их слышать. — Собирай камешки и следи за скоморохами. Если будешь держать голову низко и сидеть тихо, они приплывут к тебе. Помни же, не высовывайся.
В горле у Эффи стало тесно. Оба они — тот, кого она недолюбливала, и тот, кого она, как сейчас поняла, успела полюбить, хотели ее уберечь. Она молчала, не смея вымолвить ни слова. Клевис Рид — человек другого времени. Его борода, его волосы, его плащ — все это относится к временам Речных Войн.
И Эффи поклонилась ему головой и шеей, как делают орлийские девушки.
Клевис с выражением тихой грусти на лице ответил ей тем же — только он поклонился глубоко, в пояс.
Эффи повернулась к нему спиной. Она подвела бы его, если б не сделала этого, а ей не хотелось его подводить. Она хотела быть достойной Клевиса Рида.
С утеса она спустилась в мгновение ока. Ее ноги и руки работали независимо от нее, нащупывая впадины на откосе. Уже у самой воды, когда пенная волна лизнула ее башмак, Эффи услышала звук, который ни с чем нельзя спутать: топот копыт.
Драсс что-то крикнул, и заржала одна из парных лошадок. Эффи вся обратилась в слух, кляня назойливый шум реки. Глупое тело тряслось, не спрашивая ее позволения, брызги мигом промочили плащ и платье. Слитный гром копыт рассыпался на множество отдельных переступов. Эффи видела мысленным взором то, что происходило наверху: всадники выехали из леса и теперь окружают фургон. Клевис стоит рядом с увязшим колесом, натянув лук, и выбирает цель.
Он спокоен, ведь лучник всегда должен сохранять спокойствие. Стрелы у него отсырели, и ему нельзя спешить с отпуском тетивы. Он выжидает подходящего мгновения. Цвак — и один из всадников падает, а другие придерживают своих коней. Они не ожидали встретить здесь мастера-лучника. Пока до них доходит, что этот старик опасен, Клевис снимает еще одного. Это вызывает гнев главного конника, бледного человека с топором-полумесяцем.
Его холодные глаза следят, как Клевис берет на прицел следующего — и, видя, что внимание старого лучника полностью поглощено, он галопом скачет к нему и срубает ему голову.
Сколько крови, и как она хлещет — сильнее, чем река. Бледный человек с топором усмехается. И он, и его конь обрызганы красным. Но напрасно он опустил свой топор — там, за фургоном, притаился Драсс Ганло с ножом. Бледный топорщик улучил свое мгновение, а Драсс — свое. Бледный поворачивает коня, принимая похвалы своих всадников, и тогда Драсс наносит удар.
Даже отсюда Эффи слышит его клич:
— ЧЕРНЫЙ ГРАД!
Бледный видит опасность в глазах своих людей, но поздно. Нож сквозь ребра и левое легкое вонзается в селезенку. Бледный в изумлении поворачивается назад. Эффи видит теперь, что это дхунит. Драсс смотрит на него и улыбается.
— Мы Черный Град, первый среди кланов. Мы не прячемся, и наше возмездие настигнет вас.
Таковы последние слова Драсса Ганло. И пока дхуниты, накинувшись на него, рубят его на куски, Эффи думает: «Я должна жить, чтобы рассказать о нем моему клану».
И она сидит тихо, притаившись за камнями. Река холодна, но по ней проносятся скоморохи, и Эффи становится тепло.
36
ОБЛАЧНЫЕ ЗЕМЛИ
— Сегодня мы вступаем на Облачные Земли, — сказал Арк, когда они утром снимались с лагеря, но днем Аш не заметила в лесу особых перемен. Она знала только, что лес этот живой, а не мертвый, потому что слышала журчание ручьев, крики гагар и густой медвежий рык. Мертвый лес, по которому они ехали, за последние семь дней начал оживать, и Аш полагала, что это объясняется его удаленностью от Глуши.
Здесь на земле еще лежал хрупкий снег, усеянный хвоей и шишками. Лошади оставляли на нем идеально ровные, устойчивые следы. Небо густо синело. На юге висел бледный, едва заметный серпик луны. Восходящее солнце еще не грело, но исторгало из сосен сильный запах смолы.
Аш не помнила такого прекрасного дня с тех пор, как проезжала по клановым землям вместе с Райфом.
Райф. Она вдруг поразилась тому, что больше не чувствует его — не чувствует, что он живет где-то там, далеко от нее.
Она наполнила легкие холодным чистым воздухом и выдохнула его из себя вместе с Райфом. Она теперь суллийка.
Когда утренний туман стал рассеиваться, Аш увидела на взгорье величественные серебряные ели вышиной в тридцать человеческих ростов, с развесистыми ветвями. Стали появляться черные ели, кружевные сосны, белые лиственницы, и лес из буро-зеленого стал серебристо-голубым. Когда тропу пересекла мелкая речка, Арк и Маль сошли с коней, сняли тяжелые перчатки и умылись ее водой. «Вот мы и здесь», — подумала Аш, чувствуя в них обоих что-то новое, не имеющее имени. Эта земля принадлежит суллам.
Она тоже спрыгнула с коня и пошла напоить его. Речка несла с собой легкий ветерок, шевеливший Аш волосы и холодивший волдыри, натертые поводьями на ладонях. Вода была такая чистая, что Аш могла бы пересчитать все камешки на дне.
Речушка насчитывала в ширину всего несколько футов, и Аш вдруг вздумалось перепрыгнуть через нее. Сказано — сделано. Она разбежалась и провалилась в снег на том берегу. Лошади смотрели на нее, как на сумасшедшую, Арк нахмурился, сохраняя достоинство, а Маль сел на сивого, разогнал его и перескочил речку на нем. Он не улыбался, но от его льдисто-голубых глаз побежали веселые лучики.
— Если боишься, можешь и вброд перейти, — поддел он своего хасса.
Аш сжала губы, чтобы не хихикнуть случайно. Арк, хмуро поглядев на них с той стороны, неторопливо подошел к белому мерину Аш, хлопнул его по крупу и послал через речку. То же самое он проделал с серым, а затем, подняв свой росомаший плащ выше сапог, перешел и сам.
— Славно прохладил ноги, — молвил он, садясь на коня. Аш и Малю пришлось скакать во всю прыть, чтобы догнать его.
У Аш челюсти сводило от смеха, когда они замедлили ход. Она запыхалась, а о стертых ляжках ей и думать не хотелось, но это не портило ей настроения. Какие они славные оба. Она могла бы путешествовать с ними всю жизнь, если б они позволили.
Между тем она ничем не помогла Арку, когда маэрат повалил его на колени. Аш взглянула на его левое запястье, и вся ее радость улетучилась. Он еще не надел перчатки, и она видела повязку — Аш сама перевязала его в это утро, изорвав свою сорочку на полосы и прокипятив их. Пять часов назад повязка была чистой, но теперь на ней проступило темное пятно. Маль тоже получил порезы, но мелкие, и они уже заживали. Удар, полученный Арком, пришелся по головке локтевой кости — там, где она соединяется с запястьем. Арк вправил выпиравшую из раны кость, и рука, хоть и плохо, слушалась его. Он скрывал свое недомогание, но темной жидкости, вытекающей наружу, скрыть не мог — и Маль не стал зашивать ему рану. Аш знала только две причины, по которым лекарь оставляет рану открытой: заражение или застрявшие внутри осколки кости — и ни то, ни другое не могло служить ей утешением.
Впрочем, Арк не падал духом, а когда они пересекли границу Облачных Земель, совсем приободрился. Аш решила не спрашивать его о ране, отложив это на потом — ей не хотелось нарушать общее радостное настроение.
Вместо этого она, поравнявшись с ним, спросила:
— Скоро ли мы увидим сулльские селения?
Он покачал головой.
— Мы сейчас едем по северным лесам. Некоторые из наших живут вдоль Зеленой, вдоль Срединной и в других местах, которые мы проезжать не будем, но в этих местах суллов нет. Мы признаем эту землю своей и защищаем ее, но селятся здесь другие люди, у которых кровь не чисто сулльская, а смешанная.
— Порубежники? — чувствуя его сдержанность, спросила Аш.
— Да, они. — Арк смотрел прямо вперед, и Аш думала, что больше он ничего не скажет, но он немного погодя добавил: — Через несколько дней мы доберемся до их поселений. Земля там мягкая, и река, которую в кланах зовут Быстрой, то и дело меняет свое направление. Ее старые русла до сих пор хорошо видны, особенно в окрестностях Адова Города. Многие находят, что они похожи на порубежные окопы.
Аш чувствовала, что это задевает гордость Арка, но не понимала почему. Направив белого в обход торчащего из-под снега корня, она спросила:
— А как находишь ты?
— У суллов эта низменность зовется Глор Аракии, Страна Изменчивых Рек.
Вот, значит, что его задевает: порубежники переименовали эту сулльскую землю по-своему.
— А Быстрая? Как зовется она?
— Кис Масаэри, Река Многих Путей.
У суллов есть свои имена для всего, что находится между этими краями и Буревым рубежом, смекнула Аш. Все Северные Территории когда-то принадлежали им, а теперь у них остались только Облачные Земли. Как могли суллы отдать все это? Ведь их все боятся — и в городах, и в кланах. Она своими глазами видела их в бою: мастерством и оружием они намного опережают все другие народы Севера. Их кони, их мечи, их сила и выносливость не имеют себе равных. И тем не менее они веками — нет, скорее тысячелетиями — уступали свою землю чужим.
Здесь на земле еще лежал хрупкий снег, усеянный хвоей и шишками. Лошади оставляли на нем идеально ровные, устойчивые следы. Небо густо синело. На юге висел бледный, едва заметный серпик луны. Восходящее солнце еще не грело, но исторгало из сосен сильный запах смолы.
Аш не помнила такого прекрасного дня с тех пор, как проезжала по клановым землям вместе с Райфом.
Райф. Она вдруг поразилась тому, что больше не чувствует его — не чувствует, что он живет где-то там, далеко от нее.
Она наполнила легкие холодным чистым воздухом и выдохнула его из себя вместе с Райфом. Она теперь суллийка.
Когда утренний туман стал рассеиваться, Аш увидела на взгорье величественные серебряные ели вышиной в тридцать человеческих ростов, с развесистыми ветвями. Стали появляться черные ели, кружевные сосны, белые лиственницы, и лес из буро-зеленого стал серебристо-голубым. Когда тропу пересекла мелкая речка, Арк и Маль сошли с коней, сняли тяжелые перчатки и умылись ее водой. «Вот мы и здесь», — подумала Аш, чувствуя в них обоих что-то новое, не имеющее имени. Эта земля принадлежит суллам.
Она тоже спрыгнула с коня и пошла напоить его. Речка несла с собой легкий ветерок, шевеливший Аш волосы и холодивший волдыри, натертые поводьями на ладонях. Вода была такая чистая, что Аш могла бы пересчитать все камешки на дне.
Речушка насчитывала в ширину всего несколько футов, и Аш вдруг вздумалось перепрыгнуть через нее. Сказано — сделано. Она разбежалась и провалилась в снег на том берегу. Лошади смотрели на нее, как на сумасшедшую, Арк нахмурился, сохраняя достоинство, а Маль сел на сивого, разогнал его и перескочил речку на нем. Он не улыбался, но от его льдисто-голубых глаз побежали веселые лучики.
— Если боишься, можешь и вброд перейти, — поддел он своего хасса.
Аш сжала губы, чтобы не хихикнуть случайно. Арк, хмуро поглядев на них с той стороны, неторопливо подошел к белому мерину Аш, хлопнул его по крупу и послал через речку. То же самое он проделал с серым, а затем, подняв свой росомаший плащ выше сапог, перешел и сам.
— Славно прохладил ноги, — молвил он, садясь на коня. Аш и Малю пришлось скакать во всю прыть, чтобы догнать его.
У Аш челюсти сводило от смеха, когда они замедлили ход. Она запыхалась, а о стертых ляжках ей и думать не хотелось, но это не портило ей настроения. Какие они славные оба. Она могла бы путешествовать с ними всю жизнь, если б они позволили.
Между тем она ничем не помогла Арку, когда маэрат повалил его на колени. Аш взглянула на его левое запястье, и вся ее радость улетучилась. Он еще не надел перчатки, и она видела повязку — Аш сама перевязала его в это утро, изорвав свою сорочку на полосы и прокипятив их. Пять часов назад повязка была чистой, но теперь на ней проступило темное пятно. Маль тоже получил порезы, но мелкие, и они уже заживали. Удар, полученный Арком, пришелся по головке локтевой кости — там, где она соединяется с запястьем. Арк вправил выпиравшую из раны кость, и рука, хоть и плохо, слушалась его. Он скрывал свое недомогание, но темной жидкости, вытекающей наружу, скрыть не мог — и Маль не стал зашивать ему рану. Аш знала только две причины, по которым лекарь оставляет рану открытой: заражение или застрявшие внутри осколки кости — и ни то, ни другое не могло служить ей утешением.
Впрочем, Арк не падал духом, а когда они пересекли границу Облачных Земель, совсем приободрился. Аш решила не спрашивать его о ране, отложив это на потом — ей не хотелось нарушать общее радостное настроение.
Вместо этого она, поравнявшись с ним, спросила:
— Скоро ли мы увидим сулльские селения?
Он покачал головой.
— Мы сейчас едем по северным лесам. Некоторые из наших живут вдоль Зеленой, вдоль Срединной и в других местах, которые мы проезжать не будем, но в этих местах суллов нет. Мы признаем эту землю своей и защищаем ее, но селятся здесь другие люди, у которых кровь не чисто сулльская, а смешанная.
— Порубежники? — чувствуя его сдержанность, спросила Аш.
— Да, они. — Арк смотрел прямо вперед, и Аш думала, что больше он ничего не скажет, но он немного погодя добавил: — Через несколько дней мы доберемся до их поселений. Земля там мягкая, и река, которую в кланах зовут Быстрой, то и дело меняет свое направление. Ее старые русла до сих пор хорошо видны, особенно в окрестностях Адова Города. Многие находят, что они похожи на порубежные окопы.
Аш чувствовала, что это задевает гордость Арка, но не понимала почему. Направив белого в обход торчащего из-под снега корня, она спросила:
— А как находишь ты?
— У суллов эта низменность зовется Глор Аракии, Страна Изменчивых Рек.
Вот, значит, что его задевает: порубежники переименовали эту сулльскую землю по-своему.
— А Быстрая? Как зовется она?
— Кис Масаэри, Река Многих Путей.
У суллов есть свои имена для всего, что находится между этими краями и Буревым рубежом, смекнула Аш. Все Северные Территории когда-то принадлежали им, а теперь у них остались только Облачные Земли. Как могли суллы отдать все это? Ведь их все боятся — и в городах, и в кланах. Она своими глазами видела их в бою: мастерством и оружием они намного опережают все другие народы Севера. Их кони, их мечи, их сила и выносливость не имеют себе равных. И тем не менее они веками — нет, скорее тысячелетиями — уступали свою землю чужим.