Страница:
Чародейство всегда служило Иссу леворучным клинком, но теперь он уже несколько месяцев был вынужден обходиться без него. У него оставались еще темные плащи, его тайная гвардия, но они уже много веков не пользовались магией сознательно — они лишь пускали в ход свои врожденные способности, не зная, откуда те взялись. Они посылали птиц с письмами, караулили в переулках, слушали под дверями, отравляли, подкупали, сражались с оружием в руках, если нужда заставляла, и убивали втихомолку, пресекая болтовню длинных языков. Свои дела они окутывали не то чтобы тьмой, но тенью, в которую мог бы проникнуть по-настоящему острый взгляд. Отсюда и название «темные плащи». И магия, на которую они были способны, своей эфемерностью напоминала окружающую их тень — ряд ловких трюков, не более.
То, чем владели Сарга Вейс и Скованный, — нечто совершенно иное. Им подвластны силы природы. С одним туманом они способны сотворить дюжину разных вещей. Диких зверей они превращают в своих соглядатаев, глядя на мир невинными глазами кролика или лисы. Они способны проникнуть в тело человека, порвать его мочеточник и отравить мочой его ткани. Могут раскинуть на холмах и равнинах ложный пейзаж, сбив с толку путника. Могут помочь лечению и воспрепятствовать ему. Они повелевают тенями, защищаются силой своей мысли и выслеживают, как ищейки, других чародеев. Некроманты могут удерживать душу человека в мертвом теле, пока оно не сгниет. Заклинатели накладывают чары, которые держатся тысячи лет. Архимаги делают невидимыми крепости, людей и целые армии, а сулльские майджи способны управлять временем.
Вот что желал иметь Исс. Но увы. Многие несут в себе врожденные зачатки Старой Науки — Исс знал в крепости не меньше десяти человек, в той или иной мере наделенных магическим даром, Корвика Молса и Кайдиса Зербину в том числе, — но очень немногие обладают даром, способным сделать их истинными чародеями.
Исс знал, что сам к таким людям не принадлежит. Потому он и пленил чародея, заставив его работать на себя.
Почти двадцать лет наслаждался он преимуществами, которые давала ему магическая сила. Около четырнадцати лет назад, когда приспело время взять крепость штурмом и свергнуть стареющего, немощного Боргиса Хорго, Скованный навел тень на весь город. Позднее, в течение десяти кровавых дней Изгнания, именно Скованный отыскивал рыцарей-Клятвопреступников в их убежищах, а Исс посылал красных плащей убивать их. Так оно и продолжалось многие годы — чары, принуждение и разговоры на расстоянии. Исс почти не сомневался в том, что стал бы правителем и без помощи Скованного, но тот ускорил его подъем, а затем укрепил его положение сотней различных способов.
Скованный был леворучным серповидным ножом Пентеро Исса, но теперь этот клинок затупился.
Исс вздохнул, глядя, как идет к нему Кайдис Зербина с узелком, оловянной фляжкой и маленькой закрытой лампой.
— Заверни все это, — приказал он, и слуга, оторвав полу своей полотняной хламиды, смастерил хозяину нечто вроде мешка.
Когда его красивые длинные пальцы с разительно белыми ногтями управились с работой, Исс сказал:
— Я хотел бы пореже видеть мои Глаза — те, что следят за мной днем и ночью.
— Да, хозяин. — Кайдис склонил свою газелью шею.
— Достаточно будет легкого недомогания — скажем, поноса.
Еще один наклон длинной шеи дал Иссу понять, что это будет исполнено.
Исс взял мешок и лампу, открыл железную дверь и вошел в восточную галерею. Здесь царил мрак — окна были заколочены, а факелы уже десять лет не зажигались. Высоко на стропилах ворковали голуби. Их сухой помет и каменная пыль хрустели у Исса под ногами. Когда-то в здешнем воздухе чувствовался заряд, который усиливался по мере приближения к двери, ведущей в Кость, но за последние шесть месяцев он ослабел и стал почти неощутим. Теперь Иссом владело только чувство завершения, ощущение близкого конца.
Пронзенные Чудища, выбитые в камне у двери в башню, смотрели на него со странно торжествующим видом, и он, как всегда, порадовался, оставив их позади. Войдя в Кость, он поправил огонек лампы. Он уже и забыл, какой холод и мрак встречают тебя в старейшей из четырех крепостных башен. В городе уже оттаивали пруды и набухали почки, но здесь по-прежнему стояла зима. Иней оковывал стены, как сталь. Отсюда до снегов Смертельной горы семь тысяч футов, но погода здесь точно такая же. Кость притягивает лед, как громоотводы — молнию.
Исс, поеживаясь, прошел под лестницу, к входу в Перевернутый Шпиль.
Он произнес тайное слово, и перед ним возникла дверь, а за ней — уходящие вниз ступени. Он стал поспешно спускаться, не желая задумываться о слабости, которую вызвал в нем этот ничтожный магический акт.
Ветра Перевернутого Шпиля сегодня почти не давали о себе знать. Маленькая лампа Исса освещала только ступени, не затрагивая темной пропасти. Лестница вилась вниз вдоль покрытых трещинами, обросших льдом стен. Исс не помнил, видел ли раньше эти тонкие, с волосок, трещины.
Дойдя до первой из круглых камер, он стал ощущать усталость. Мысль о предстоящем обратном подъеме обескураживала его, и он пожалел, что пришел сюда. Но он преодолел себя и спустился через две верхние камеры в темный колодец.
Здесь разило не только нечистотами, но и кислым запахом близкого к смерти старика. Скованный лежал в своей железной люльке, подтянув локти и колени к животу, обмотавшись цепями, как зародыш пуповиной. Иссу показалось, что он шевельнулся, но это следовало приписать только мухам, ползавшим по его телу, — они взлетели, вспугнутые светом лампы.
Исс подошел поближе. Кожа Скованного стала серовато-желтой, как бывает при плохом кровообращении. Следы от кандалов на запястьях были уже не красными, а черными, и вокруг них распространялась та же чернота. Исс опустился на колени, чувствуя щемящую боль в сердце. Их всегда связывала любовь — глубокая, порожденная зависимостью, оторванностью от мира и страшным актом Порабощения. Восемнадцать лет Скованный тянулся навстречу руке своего хозяина, жаждал его ласки, как собака. А Исс всегда чувствовал обратное притяжение — почувствовал и теперь, легонько коснувшись щеки Скованного.
Ничего в ответ — ни малейшего признака узнавания. Исс уронил мешочек с водой и медом куда-то далеко вниз. Великая печаль овладела им. Конец приближается, и это хорошо, что Скованный угасает медленно, день за днем. Это уменьшает опасность. Только круглый дурак мог бы забыть, кто лежит здесь, и лишь еще более безнадежный глупец попытался бы прекратить эту жизнь иными средствами.
Исс, склонившись, поцеловал Скованного в голову. Восемнадцать лет — а теперь между ними все кончено.
С тяжелым сердцем покинул он железную келью, закрыл дверь и задвинул засов.
Он ждет, ждет. Какая это обыденная и страшная вещь — ждать, как это опустошает душу. Но ждать он должен — и он потихоньку, маленькими порциями, впускает воздух в легкие и выпускает обратно, слушая, как удаляются шаги Приносящего Свет.
Он знает, что слабеет, и порой это наполняет его таким отчаянием, что он молит тьму взять его к себе. Разве мало он настрадался? Разве не пора сдаться и сказать: «Жить слишком больно, позволь мне покончить с этим»?
«Нет, не пора, — отвечает голос изнутри, удивляя его своим пылом. — Не пора, Приносящий Свет». И он ждет, накапливая силу. Иногда сырость в камере так сгущается, что на него проливается дождь. Тогда он раскрывает губы и ловит влагу распухшим языком.
Еще не пора.
41
42
То, чем владели Сарга Вейс и Скованный, — нечто совершенно иное. Им подвластны силы природы. С одним туманом они способны сотворить дюжину разных вещей. Диких зверей они превращают в своих соглядатаев, глядя на мир невинными глазами кролика или лисы. Они способны проникнуть в тело человека, порвать его мочеточник и отравить мочой его ткани. Могут раскинуть на холмах и равнинах ложный пейзаж, сбив с толку путника. Могут помочь лечению и воспрепятствовать ему. Они повелевают тенями, защищаются силой своей мысли и выслеживают, как ищейки, других чародеев. Некроманты могут удерживать душу человека в мертвом теле, пока оно не сгниет. Заклинатели накладывают чары, которые держатся тысячи лет. Архимаги делают невидимыми крепости, людей и целые армии, а сулльские майджи способны управлять временем.
Вот что желал иметь Исс. Но увы. Многие несут в себе врожденные зачатки Старой Науки — Исс знал в крепости не меньше десяти человек, в той или иной мере наделенных магическим даром, Корвика Молса и Кайдиса Зербину в том числе, — но очень немногие обладают даром, способным сделать их истинными чародеями.
Исс знал, что сам к таким людям не принадлежит. Потому он и пленил чародея, заставив его работать на себя.
Почти двадцать лет наслаждался он преимуществами, которые давала ему магическая сила. Около четырнадцати лет назад, когда приспело время взять крепость штурмом и свергнуть стареющего, немощного Боргиса Хорго, Скованный навел тень на весь город. Позднее, в течение десяти кровавых дней Изгнания, именно Скованный отыскивал рыцарей-Клятвопреступников в их убежищах, а Исс посылал красных плащей убивать их. Так оно и продолжалось многие годы — чары, принуждение и разговоры на расстоянии. Исс почти не сомневался в том, что стал бы правителем и без помощи Скованного, но тот ускорил его подъем, а затем укрепил его положение сотней различных способов.
Скованный был леворучным серповидным ножом Пентеро Исса, но теперь этот клинок затупился.
Исс вздохнул, глядя, как идет к нему Кайдис Зербина с узелком, оловянной фляжкой и маленькой закрытой лампой.
— Заверни все это, — приказал он, и слуга, оторвав полу своей полотняной хламиды, смастерил хозяину нечто вроде мешка.
Когда его красивые длинные пальцы с разительно белыми ногтями управились с работой, Исс сказал:
— Я хотел бы пореже видеть мои Глаза — те, что следят за мной днем и ночью.
— Да, хозяин. — Кайдис склонил свою газелью шею.
— Достаточно будет легкого недомогания — скажем, поноса.
Еще один наклон длинной шеи дал Иссу понять, что это будет исполнено.
Исс взял мешок и лампу, открыл железную дверь и вошел в восточную галерею. Здесь царил мрак — окна были заколочены, а факелы уже десять лет не зажигались. Высоко на стропилах ворковали голуби. Их сухой помет и каменная пыль хрустели у Исса под ногами. Когда-то в здешнем воздухе чувствовался заряд, который усиливался по мере приближения к двери, ведущей в Кость, но за последние шесть месяцев он ослабел и стал почти неощутим. Теперь Иссом владело только чувство завершения, ощущение близкого конца.
Пронзенные Чудища, выбитые в камне у двери в башню, смотрели на него со странно торжествующим видом, и он, как всегда, порадовался, оставив их позади. Войдя в Кость, он поправил огонек лампы. Он уже и забыл, какой холод и мрак встречают тебя в старейшей из четырех крепостных башен. В городе уже оттаивали пруды и набухали почки, но здесь по-прежнему стояла зима. Иней оковывал стены, как сталь. Отсюда до снегов Смертельной горы семь тысяч футов, но погода здесь точно такая же. Кость притягивает лед, как громоотводы — молнию.
Исс, поеживаясь, прошел под лестницу, к входу в Перевернутый Шпиль.
Он произнес тайное слово, и перед ним возникла дверь, а за ней — уходящие вниз ступени. Он стал поспешно спускаться, не желая задумываться о слабости, которую вызвал в нем этот ничтожный магический акт.
Ветра Перевернутого Шпиля сегодня почти не давали о себе знать. Маленькая лампа Исса освещала только ступени, не затрагивая темной пропасти. Лестница вилась вниз вдоль покрытых трещинами, обросших льдом стен. Исс не помнил, видел ли раньше эти тонкие, с волосок, трещины.
Дойдя до первой из круглых камер, он стал ощущать усталость. Мысль о предстоящем обратном подъеме обескураживала его, и он пожалел, что пришел сюда. Но он преодолел себя и спустился через две верхние камеры в темный колодец.
Здесь разило не только нечистотами, но и кислым запахом близкого к смерти старика. Скованный лежал в своей железной люльке, подтянув локти и колени к животу, обмотавшись цепями, как зародыш пуповиной. Иссу показалось, что он шевельнулся, но это следовало приписать только мухам, ползавшим по его телу, — они взлетели, вспугнутые светом лампы.
Исс подошел поближе. Кожа Скованного стала серовато-желтой, как бывает при плохом кровообращении. Следы от кандалов на запястьях были уже не красными, а черными, и вокруг них распространялась та же чернота. Исс опустился на колени, чувствуя щемящую боль в сердце. Их всегда связывала любовь — глубокая, порожденная зависимостью, оторванностью от мира и страшным актом Порабощения. Восемнадцать лет Скованный тянулся навстречу руке своего хозяина, жаждал его ласки, как собака. А Исс всегда чувствовал обратное притяжение — почувствовал и теперь, легонько коснувшись щеки Скованного.
Ничего в ответ — ни малейшего признака узнавания. Исс уронил мешочек с водой и медом куда-то далеко вниз. Великая печаль овладела им. Конец приближается, и это хорошо, что Скованный угасает медленно, день за днем. Это уменьшает опасность. Только круглый дурак мог бы забыть, кто лежит здесь, и лишь еще более безнадежный глупец попытался бы прекратить эту жизнь иными средствами.
Исс, склонившись, поцеловал Скованного в голову. Восемнадцать лет — а теперь между ними все кончено.
С тяжелым сердцем покинул он железную келью, закрыл дверь и задвинул засов.
Он ждет, ждет. Какая это обыденная и страшная вещь — ждать, как это опустошает душу. Но ждать он должен — и он потихоньку, маленькими порциями, впускает воздух в легкие и выпускает обратно, слушая, как удаляются шаги Приносящего Свет.
Он знает, что слабеет, и порой это наполняет его таким отчаянием, что он молит тьму взять его к себе. Разве мало он настрадался? Разве не пора сдаться и сказать: «Жить слишком больно, позволь мне покончить с этим»?
«Нет, не пора, — отвечает голос изнутри, удивляя его своим пылом. — Не пора, Приносящий Свет». И он ждет, накапливая силу. Иногда сырость в камере так сгущается, что на него проливается дождь. Тогда он раскрывает губы и ловит влагу распухшим языком.
Еще не пора.
41
УХОД
После ночных подземных толчков собаки никак не могли успокоиться и выводили Собачьего Вождя из терпения. Они не стали есть конскую печенку, которую он утром нарезал для них, и рвались со сворок, когда он вывел их погулять.
Глупые твари. Подумаешь, важность — земля дрожит! Уж не думают ли они, что в круглом доме на привязи безопаснее, чем здесь, под открытым небом? И почему до сих пор не придумано кнута для собак — он бы им показал, видят боги!
— Это там, за липовой рощей, — сказал Хэмми Фаа, показывавший дорогу. — Скоро увидишь.
Он потолстел, Хэмми. Вайло заметил, что некоторые люди с годами оправдывают свои имена. С Моло Бином происходило то же самое. Сначала голова у него была как голова, потом лоб стал выпячиваться, подбородок тоже, а между ними образовалась вогнутость. Ни дать ни взять боб, то есть Бин. А «Хэмми» значит «окорочок». Что же ждет его самого? Решив, что беспокоиться об этом не стоит, Вайло дал собакам пинка.
День был хорош, несмотря на ночное землетрясение. Пушистые облака не сулили непогоды. Бледное солнце поднималось над горизонтом, дул легкий ветерок. Голые ветки лип щелкали, раскачиваясь. Деревья насадили слишком тесно, и они отвоевывали друг у друга пространство. Срубить бы их все, да и делу конец. Липа — черноградское дерево. Покойников там укладывают в долбленые липовые колоды. Может, вырубить рощу и послать им в подарок? От мыслей о Черном Граде голову, как всегда, сдавило. Семнадцать его внуков убиты, а Черный Град до сих пор не расплатился за это. Вайло каждое утро открывал глаза в мире, где Черный Град еще не уплатил свой долг.
Тяжело дыша, он рванул собачьи поводки. Есть вещи, о которых нельзя думать, сохраняя при этом здравый смысл.
Хэмми Фаа тем временем остановился у той диковины, которую хотел показать вождю. В середине рощи помещался колодец, обратившийся теперь в нечто невиданное. Его кирпичная шахта вылезла из земли, как пробка из бутылки.
Собачьего Вождя прохватило холодом. «Мы клан Бладд, избранный Каменными Богами для защиты их рубежей».
— Это случилось ночью, — сказал Хэмми, глядя на каменный цилиндр. — Из-за тряски.
Собаки, и без того напуганные, не хотели подходить близко. Вайло под вопросительным взглядом Хэмми молодецки крякнул.
— Да, воды отсюда уже не наберешь. Может, пустить кирпичи на новый нужник? Лишним он точно не будет.
Он видел, что Хэмми разочарован — его надежда поразить вождя не оправдалась. Никто из Фаа не умеет владеть своим лицом — за это Вайло, помимо всего прочего, и доверял им. Масгро, отец Хэмми, отъявленный игрок и бабник, был при всем при том прям, как клинок.
— Зрелище, конечно, из ряда вон, Хэмми, отрицать не могу, — сделав над собой усилие, сказал Вайло. — Кто-нибудь еще это видел?
— Я сказал Пенго, и он велел первым делом показать это тебе.
Странно, подумал Вайло, и чувство, непонятное ему самому, побудило его глянуть в сторону Дхунского дома. Они с Хэмми прошли около лиги на восток, и самого круглого дома не стало видно из-за деревьев и небольшого пригорка.
— Пойдем-ка назад, Хэмми. — Вайло спустил собак и скомандовал им: — Домой!
Они понеслись что есть духу, а Хэмми с вождем быстрым шагом пошли за ними. Вайло заметил на поясе Хэмми меч и кинжал. Это хорошо, но жаль, что они не догадались взять лошадей.
Туда они шли под горку, но обратно пришлось подниматься, и Вайло ругался про себя. Его старое сердце билось сильнее, чем следовало, а усталость нельзя было объяснить одним недосыпанием. Он проснулся в полночь вместе со всеми, кто был в доме, а может, и со всем Севером, когда земля заколебалась и круглый дом заходил ходуном. Но он и без землетрясения плохо спал по ночам и успел к этому привыкнуть. Тут дело в другом — в нарастающей день ото дня тревоге. Приезд Ангуса Лока послужил последней каплей, и теперь вождь ни о чем уже не мог думать без волнения.
Поднявшись с Хэмми на пригорок, он увидел, что одно из его опасений сбылось. Рога и высокие конюшенные ворота стояли распахнутые, и за ними собиралось бладдийское войско. Конюхи и мальчишки выводили коней, копья вставлялись в стремена, молоты пристегивались, подводы грузились, панцири защелкивались. Через двор катили бочки, ловили кур, смазывали мечи, прикрепляли тетивы к лукам, накидывали собольи плащи и опускали забрала шлемов. Это зрелище веселило бладдийское сердце, и Вайло знал, что ничему помешать уже не сможет.
Призыв к оружию бладдиец впитывает с молоком матери.
Хэмми выругался, опередив своего вождя.
Пенго Бладд сидел в середине поля на своем сером боевом скакуне, а мальчик, стоя на табурете, застегивал цепи его молота, словно вождю. Завидев отца, Пенго с торжествующим видом приветственно поднял руку.
Он хорошо все обдумал, в этом ему не откажешь. Собачий Вождь, нахмурившись, подошел к Рогам.
Пенго имел наглость не обратить на него внимания, делая вид, будто занят подвеской своего шипастого молота. Воины вокруг, не в пример своему предводителю, держались пристыженно и с готовностью отворачивали коней в сторону, давая дорогу вождю.
— Я вижу, хребет у тебя до сих пор гнется в обе стороны, сын, — тихо сказал Вайло.
Кровь бросилась Пенго в лицо, и он поднял коня на дыбы, чтобы скрыть это.
— Я созвал войско, Собачий Вождь. Ты в свое время сделал бы то же самое.
Тишина распространялась от них, как рябь по пруду. В этот миг Вайло душу мог бы отдать за коня. Обводя взглядом лица, он вел счет и вспоминал имена. Помимо людей Пенго, здесь было много других. Касс Маддан, Ранальд Вейр, трое молодых Граберов, Каудо Соленый, Тру Дангро и так далее, и так далее. Даже кузнец Тини Крода вооружился и сел на коня.
Бессмысленно было спрашивать, как они успели собраться так быстро. Бладдийцы гордятся своим умением выезжать на войну без долгих сборов. Крепость зубов клана выражается в решительных действиях, а не в скрупулезных планах. Пенго, пожалуй, прав: Вайло тридцать лет назад сделал бы то же самое. Время тогда, правда, было другое и терять ему было намного меньше — но Вайло, говоря себе это, был не слишком уверен в собственной правоте. Человеку всегда есть что терять, просто молодые об этом не знают.
— Далеко ли вы собрались? — спросил он.
Пенго, явно сомневаясь в том, что отец отпустит его без борьбы, ответил набычившись:
— На юг, в Визи.
Неплохой выбор, согласился Вайло. От Визи можно наблюдать за войсками Вениса, можно быстро переместиться на восток, к Хаддо и Полу-Бладду, можно ударить по черноградскому гарнизону в Ганмиддише. Пенго скорее всего еще не решил, как именно поступит.
— Я вижу, ты забираешь с собой порядочную долю моих запасов? — сказал Вайло.
— А ты чего хотел бы, чтоб мы с голоду умерли?
«Что до тебя, сынок, я не возражал бы».
— Ты и женщин берешь?
Пенго, набравшись уверенности, пожал плечами.
— У воинов должны быть и другие утехи, помимо еды.
Вайло ухватил сына за сапог и вывернул ему ногу. Пенго привстал в седле, вытаращив глаза от боли и негодования. Вайло нажал снизу вверх, и в колене Пенго что-то хрустнуло.
— Вот что, парень. Бери что хочешь: мужчин, женщин, провизию, но если вздумаешь увезти моих внуков, ты умрешь. — Вайло нажал еще раз. — Понял?
Пенго, сморщившись, ухватился одной рукой за шею коня, другая тянулась к колену. Он стрельнул глазами по сторонам. Люди смотрели под ноги, на луки седел — куда угодно, только не на Пенго Бладда.
— Ты понял, я спрашиваю?
Пенго кивнул.
— Хорошо. — Вайло не отпускал его ногу, но перестал ее выкручивать. — Сейчас Хэмми подойдет вон к той повозке и уведет ребятишек обратно в дом. Так ведь, Хэмми?
— Так, вождь.
— А мы с тобой постоим тут, пока он этого не сделает.
Хэмми управился мигом, но Вайло успел вдоволь насмотреться на своего второго сына, и его нелюбовь к Пенго от этого только возросла. Ну что ж, он добился своего, выставил Пенго в смешном виде — теперь можно и отпустить.
Пенго трясся от ярости. Он двинул бы на Вайло коня, если бы не пятеро собак, кольцом обступивших вождя. Он ограничился тем, что кивнул на круглый дом и сказал:
— Надеюсь, здесь ты и умрешь.
Вайло вдруг очень захотелось уйти, и он крикнул, обращаясь к своему клану:
— Бладд! Да будет долгая и тяжкая жизнь нашей наградой!
Громкое «ура» ответило ему, и войско двинулось. Пенго, пронзив отца взглядом, поспешно поскакал вперед, пока воины не забыли, кто ведет их.
Вайло смотрел, как его кланники едут вдоль Дхунского озера на юг. Повозки перемалывали прибрежную полосу в грязь, давя желтые весенние цветы, которыми он любовался ранним утром. Прошло больше получаса, прежде чем войско Пенго полностью выехало со двора. Всех кур так и не переловили, и они, глупые, квохтали и хлопали крыльями — нет бы воспользоваться случаем и убежать. Собаки с жадностью глядели на них, но Вайло еще не знал, насколько сильно пострадали съестные припасы Дхуна, и думал, что эти куры, пожалуй, понадобятся ему самому.
Убытки и без того велики. Из разбитых бочек вытекает пиво — то-то улитки ночью попируют. Из мешков сыплется зерно, треснувший горшок с маслом валяется на земле. Женщины уже наводили порядок, стараясь не подходить к нему близко и не смотреть на него. Это Нан, должно быть, послала их. Вайло, тяжело вздохнув, оставил собак слизывать масло и пошел в дом.
В просторных голубых сенях его ждали те, кто остался верен ему. Хэмми и Самло Фаа, Одда Бык, Глен Карво и другие. Выстроившись полукругом, они встретили своего вождя безмолвными, выразительными кивками. Почти все они уже пережили расцвет своей воинской славы. «Как и я, — с невеселым юмором подумал Вайло. — Меня оставили командовать армией стариков».
Стало быть, тем, кто помоложе, придется побегать.
— Хэмми, пересчитай по головам всех, кто остался, даже зеленых юнцов и девчонок, и каждому подбери оружие. Тебя, Самло, я прошу объехать пограничные дозоры. Между домом и Быстрой должно быть не меньше двадцати воинов — приведи их всех сюда.
Хэмми и его младший, но более крупный брат кивнули. На душе у обоих явно полегчало: они верили, что с Собачьим Вождем не пропадут.
Когда они отправились выполнять его поручения, Вайло послал Одду Быка посмотреть, как укреплен круглый дом, и доложить ему ночью о результатах осмотра. Одда седеет, но еще крепок. Он доводится двоюродным братом Окишу и умеет играть на волынке. Хорошо, что он здесь, под рукой.
— Ты, Глен, пойдешь со мной, — сказал Вайло под конец брату Строма Карво.
Первым делом они отправились к Нан. В притихшем круглом доме звучало гулкое эхо. Факелы догорели, и никто не позаботился заменить их. В коридоре, ведущем на кухню, следы от сапог отпечатались в чём-то липком наподобие меда. Туда понемногу слетались мухи.
Кухни Дхуна, ряд высоких сводчатых комнат, тянулись вдоль западной стены. Эти помещения служили не только для стряпни — там помещались и житницы, и маслобойни, погреба для мяса и пивоварни, загоны для птицы и рыбные садки. Здешние кухни были намного грандиознее, чем в Бладде, и Вайло не знал, где бы здесь попросить чего-нибудь вкусного. Но долго теряться в догадках ему не пришлось: Нан вышла к ним с Гленом и проводила их куда следовало.
Она держалась совершенно спокойно и красиво уложила свою седую, как море, косу.
— Они дождались, когда я ушла ягнят принимать, — почти не теряя спокойствия, сказала она.
Вайло кивнул, хотя она могла бы ничего и не объяснять. В преданности Нан Калдайис он никогда не сомневался. Любопытнее всего то, что она любила их обоих — сначала его жену, потом его. Нан была при Ангарад в день ее смерти, ходила за ней как сестра и вспоминала о старых временах, когда обе они были девушками. В юности Нан была красавица с длинными каштановыми волосами и глазами им под цвет, но Вайло о ней никогда не думал. Только Ангарад заставляла его сердце биться сильнее. Теперь, почти сорок лет спустя, между ними все изменилось. Муж Нан погиб в набеге на Крозер через год после смерти Ангарад, и общее горе помогло им обрести утешение.
В комнате, служившей собственно кухней, кипела уборка. Женщин в распоряжении Нан уже не осталось, и она приспособила для этой работы конюшонка и внуков вождя. Пыль выметалась усердно, но Вайло сомневался, что после этого здесь станет чище, поскольку конюшонок мел в одну сторону, а Кача и Эван — в другую. Вайло захотелось даже взять метлу и показать им, как это делается — ведь в юные годы он вычистил немало дворов и конюшен, — но он подозревал, что чистота здесь не главное. Нан поступала с его внуками точно так же, как он с мужчинами: занимала их делом.
— Ну, Нан, много ли они нам оставили?
— Кое-какую скотину, немного зерна — и угрей, всех до единого, — усмехнулась она.
Вайло хохотнул, и ему впервые за весь день стало немного легче. Внуки с ним, Нан тоже, собаки обжираются во дворе. И рядом Глен Карво с лицом, будто высеченным из камня. Глен похож на своего покойного брата: такой же сильный воин, преданный и серьезный. Вайло каждый день не хватало Строма. Не хватало каждого бладдийца, умершего с тех пор, как он стал вождем.
— Ты думаешь, мы протянем? — спросил Вайло у Нан.
— Протянем. Я позабочусь об этом.
Вайло понял то, о чем она умолчала. Хозяйство Нан брала на себя, не желая, чтобы он забивал себе голову еще и этим.
— Я буду на конюшне, если понадоблюсь, — сказал он, а конюшонку добавил: — Поторопись-ка, парень, если хочешь пойти с нами.
Тот, не веря своему счастью, робко взглянул на Нан. Она кивнула, отпуская его, и велела оставить метлу у стены.
Втроем они зашагали по темнеющим коридорам Дхуна. Хэмми еще не закончил свой подсчет, но Вайло знал, что итог будет неутешительным. Его не оставляло чувство, что он, Глен и конюшонок пробираются по опустевшему кораблю. Но он не мог упрекать кланников, ушедших на юг, — ведь они подчинились не столько Пенго Бладду, сколько зову своих сердец. Они ушли, чтобы сражаться. Все очень просто.
Он промедлил со своей местью. Он держался за Дхун вместо того, чтобы обрушить гнев богов на головы черноградцев, всех до последнего. Шумно выдохнув, Вайло заметил, что они идут через королевское крыло. Он не любил этих гулких чертогов, давно лишенных мебели и других украшений. Лишь какие-то древние занавеси из синего бархата еще висели на стене, где не было ни окон, ни дверей. Вот главная черта этого места: поблекшая, бесцельная роскошь.
Тем не менее все здесь принадлежит ему, и он должен удержать это, если не хочет сделать посмешищем всю свою жизнь. Он отдал половину своей души за этот дом, и если он его потеряет, утраченная половина уже не вернется к нему.
После ночного землетрясения со стен и потолков осыпалось много пыли. Она тучами вздымалась в воздух, потревоженная их шагами. Вайло тяготила еще одна дума: отчего заколебалась земля? Ему вспомнилось одно лето из его прошлой жизни, когда они с Окишем Быком строили стену. Гуллит за какую-то провинность отправил их обоих к Гамберу Хенчу, чтобы тот на месяц загрузил их работой. Гамбер, хоть и старый уже, оставался лучшим в клане каменщиком и научил их многим полезным вещам. От него Вайло узнал, что стену без раствора нельзя класть быстро: камни должны осесть. И с землей, по которой они ходят, дело обстоит точно так же, говорил Гамбер: она еще не устоялась. С тех пор Вайло при самых легких подземных толчках вспоминал Гамбера Хенча и говорил себе, что бояться нечего. Но то, что произошло прошлой ночью, напоминало не оседание, а нечто обратное ему — и Вайло был неспокоен.
Но что же он мог с этим поделать? Он не Каменный Бог, а всего лишь вождь.
До конюшни он дошел в омраченном настроении, и ему стоило труда скрыть это от своих людей. Впрочем, все по порядку.
— Сколько лошадей осталось в стойлах?
Конюшенный мастер отправился на юг, но один из конюхов, молодой парень, уже переводил оставшихся лошадей поближе к входу.
— Пенго велел вывести всех, — торопливо пояснил он, — да мастер не позволил.
Вайло оценил эту своего рода преданность, хотя мастер и бросил его.
— И сколько же он нам оставил?
— Три дюжины, не считая пони.
О боги.
— Собачий Конь тоже остался, — добавил конюх, увидев лицо вождя.
Еще бы — кому же охота получить копытом промеж ног? Перехватив взгляд конюха, где беспокойство смешивалось с надеждой, Вайло сделал над собой усилие.
— Ты молодчина. Смотри же, ухаживай за ними как следует. И оседлай для Глена его коня.
Парень пошел за конем, а Вайло сказал Глену Карво:
— Поскачешь к Дхунской Стене, где стоит Клафф Сухая Корка со ста восьмьюдесятью людьми. И скажешь, что они нужны нам здесь.
Через четверть часа Глен уехал — единственный человек, кто в тот день отправился из Дхуна на север. Вайло знал, что до его возвращения придется ждать долгих восемь дней.
Глупые твари. Подумаешь, важность — земля дрожит! Уж не думают ли они, что в круглом доме на привязи безопаснее, чем здесь, под открытым небом? И почему до сих пор не придумано кнута для собак — он бы им показал, видят боги!
— Это там, за липовой рощей, — сказал Хэмми Фаа, показывавший дорогу. — Скоро увидишь.
Он потолстел, Хэмми. Вайло заметил, что некоторые люди с годами оправдывают свои имена. С Моло Бином происходило то же самое. Сначала голова у него была как голова, потом лоб стал выпячиваться, подбородок тоже, а между ними образовалась вогнутость. Ни дать ни взять боб, то есть Бин. А «Хэмми» значит «окорочок». Что же ждет его самого? Решив, что беспокоиться об этом не стоит, Вайло дал собакам пинка.
День был хорош, несмотря на ночное землетрясение. Пушистые облака не сулили непогоды. Бледное солнце поднималось над горизонтом, дул легкий ветерок. Голые ветки лип щелкали, раскачиваясь. Деревья насадили слишком тесно, и они отвоевывали друг у друга пространство. Срубить бы их все, да и делу конец. Липа — черноградское дерево. Покойников там укладывают в долбленые липовые колоды. Может, вырубить рощу и послать им в подарок? От мыслей о Черном Граде голову, как всегда, сдавило. Семнадцать его внуков убиты, а Черный Град до сих пор не расплатился за это. Вайло каждое утро открывал глаза в мире, где Черный Град еще не уплатил свой долг.
Тяжело дыша, он рванул собачьи поводки. Есть вещи, о которых нельзя думать, сохраняя при этом здравый смысл.
Хэмми Фаа тем временем остановился у той диковины, которую хотел показать вождю. В середине рощи помещался колодец, обратившийся теперь в нечто невиданное. Его кирпичная шахта вылезла из земли, как пробка из бутылки.
Собачьего Вождя прохватило холодом. «Мы клан Бладд, избранный Каменными Богами для защиты их рубежей».
— Это случилось ночью, — сказал Хэмми, глядя на каменный цилиндр. — Из-за тряски.
Собаки, и без того напуганные, не хотели подходить близко. Вайло под вопросительным взглядом Хэмми молодецки крякнул.
— Да, воды отсюда уже не наберешь. Может, пустить кирпичи на новый нужник? Лишним он точно не будет.
Он видел, что Хэмми разочарован — его надежда поразить вождя не оправдалась. Никто из Фаа не умеет владеть своим лицом — за это Вайло, помимо всего прочего, и доверял им. Масгро, отец Хэмми, отъявленный игрок и бабник, был при всем при том прям, как клинок.
— Зрелище, конечно, из ряда вон, Хэмми, отрицать не могу, — сделав над собой усилие, сказал Вайло. — Кто-нибудь еще это видел?
— Я сказал Пенго, и он велел первым делом показать это тебе.
Странно, подумал Вайло, и чувство, непонятное ему самому, побудило его глянуть в сторону Дхунского дома. Они с Хэмми прошли около лиги на восток, и самого круглого дома не стало видно из-за деревьев и небольшого пригорка.
— Пойдем-ка назад, Хэмми. — Вайло спустил собак и скомандовал им: — Домой!
Они понеслись что есть духу, а Хэмми с вождем быстрым шагом пошли за ними. Вайло заметил на поясе Хэмми меч и кинжал. Это хорошо, но жаль, что они не догадались взять лошадей.
Туда они шли под горку, но обратно пришлось подниматься, и Вайло ругался про себя. Его старое сердце билось сильнее, чем следовало, а усталость нельзя было объяснить одним недосыпанием. Он проснулся в полночь вместе со всеми, кто был в доме, а может, и со всем Севером, когда земля заколебалась и круглый дом заходил ходуном. Но он и без землетрясения плохо спал по ночам и успел к этому привыкнуть. Тут дело в другом — в нарастающей день ото дня тревоге. Приезд Ангуса Лока послужил последней каплей, и теперь вождь ни о чем уже не мог думать без волнения.
Поднявшись с Хэмми на пригорок, он увидел, что одно из его опасений сбылось. Рога и высокие конюшенные ворота стояли распахнутые, и за ними собиралось бладдийское войско. Конюхи и мальчишки выводили коней, копья вставлялись в стремена, молоты пристегивались, подводы грузились, панцири защелкивались. Через двор катили бочки, ловили кур, смазывали мечи, прикрепляли тетивы к лукам, накидывали собольи плащи и опускали забрала шлемов. Это зрелище веселило бладдийское сердце, и Вайло знал, что ничему помешать уже не сможет.
Призыв к оружию бладдиец впитывает с молоком матери.
Хэмми выругался, опередив своего вождя.
Пенго Бладд сидел в середине поля на своем сером боевом скакуне, а мальчик, стоя на табурете, застегивал цепи его молота, словно вождю. Завидев отца, Пенго с торжествующим видом приветственно поднял руку.
Он хорошо все обдумал, в этом ему не откажешь. Собачий Вождь, нахмурившись, подошел к Рогам.
Пенго имел наглость не обратить на него внимания, делая вид, будто занят подвеской своего шипастого молота. Воины вокруг, не в пример своему предводителю, держались пристыженно и с готовностью отворачивали коней в сторону, давая дорогу вождю.
— Я вижу, хребет у тебя до сих пор гнется в обе стороны, сын, — тихо сказал Вайло.
Кровь бросилась Пенго в лицо, и он поднял коня на дыбы, чтобы скрыть это.
— Я созвал войско, Собачий Вождь. Ты в свое время сделал бы то же самое.
Тишина распространялась от них, как рябь по пруду. В этот миг Вайло душу мог бы отдать за коня. Обводя взглядом лица, он вел счет и вспоминал имена. Помимо людей Пенго, здесь было много других. Касс Маддан, Ранальд Вейр, трое молодых Граберов, Каудо Соленый, Тру Дангро и так далее, и так далее. Даже кузнец Тини Крода вооружился и сел на коня.
Бессмысленно было спрашивать, как они успели собраться так быстро. Бладдийцы гордятся своим умением выезжать на войну без долгих сборов. Крепость зубов клана выражается в решительных действиях, а не в скрупулезных планах. Пенго, пожалуй, прав: Вайло тридцать лет назад сделал бы то же самое. Время тогда, правда, было другое и терять ему было намного меньше — но Вайло, говоря себе это, был не слишком уверен в собственной правоте. Человеку всегда есть что терять, просто молодые об этом не знают.
— Далеко ли вы собрались? — спросил он.
Пенго, явно сомневаясь в том, что отец отпустит его без борьбы, ответил набычившись:
— На юг, в Визи.
Неплохой выбор, согласился Вайло. От Визи можно наблюдать за войсками Вениса, можно быстро переместиться на восток, к Хаддо и Полу-Бладду, можно ударить по черноградскому гарнизону в Ганмиддише. Пенго скорее всего еще не решил, как именно поступит.
— Я вижу, ты забираешь с собой порядочную долю моих запасов? — сказал Вайло.
— А ты чего хотел бы, чтоб мы с голоду умерли?
«Что до тебя, сынок, я не возражал бы».
— Ты и женщин берешь?
Пенго, набравшись уверенности, пожал плечами.
— У воинов должны быть и другие утехи, помимо еды.
Вайло ухватил сына за сапог и вывернул ему ногу. Пенго привстал в седле, вытаращив глаза от боли и негодования. Вайло нажал снизу вверх, и в колене Пенго что-то хрустнуло.
— Вот что, парень. Бери что хочешь: мужчин, женщин, провизию, но если вздумаешь увезти моих внуков, ты умрешь. — Вайло нажал еще раз. — Понял?
Пенго, сморщившись, ухватился одной рукой за шею коня, другая тянулась к колену. Он стрельнул глазами по сторонам. Люди смотрели под ноги, на луки седел — куда угодно, только не на Пенго Бладда.
— Ты понял, я спрашиваю?
Пенго кивнул.
— Хорошо. — Вайло не отпускал его ногу, но перестал ее выкручивать. — Сейчас Хэмми подойдет вон к той повозке и уведет ребятишек обратно в дом. Так ведь, Хэмми?
— Так, вождь.
— А мы с тобой постоим тут, пока он этого не сделает.
Хэмми управился мигом, но Вайло успел вдоволь насмотреться на своего второго сына, и его нелюбовь к Пенго от этого только возросла. Ну что ж, он добился своего, выставил Пенго в смешном виде — теперь можно и отпустить.
Пенго трясся от ярости. Он двинул бы на Вайло коня, если бы не пятеро собак, кольцом обступивших вождя. Он ограничился тем, что кивнул на круглый дом и сказал:
— Надеюсь, здесь ты и умрешь.
Вайло вдруг очень захотелось уйти, и он крикнул, обращаясь к своему клану:
— Бладд! Да будет долгая и тяжкая жизнь нашей наградой!
Громкое «ура» ответило ему, и войско двинулось. Пенго, пронзив отца взглядом, поспешно поскакал вперед, пока воины не забыли, кто ведет их.
Вайло смотрел, как его кланники едут вдоль Дхунского озера на юг. Повозки перемалывали прибрежную полосу в грязь, давя желтые весенние цветы, которыми он любовался ранним утром. Прошло больше получаса, прежде чем войско Пенго полностью выехало со двора. Всех кур так и не переловили, и они, глупые, квохтали и хлопали крыльями — нет бы воспользоваться случаем и убежать. Собаки с жадностью глядели на них, но Вайло еще не знал, насколько сильно пострадали съестные припасы Дхуна, и думал, что эти куры, пожалуй, понадобятся ему самому.
Убытки и без того велики. Из разбитых бочек вытекает пиво — то-то улитки ночью попируют. Из мешков сыплется зерно, треснувший горшок с маслом валяется на земле. Женщины уже наводили порядок, стараясь не подходить к нему близко и не смотреть на него. Это Нан, должно быть, послала их. Вайло, тяжело вздохнув, оставил собак слизывать масло и пошел в дом.
В просторных голубых сенях его ждали те, кто остался верен ему. Хэмми и Самло Фаа, Одда Бык, Глен Карво и другие. Выстроившись полукругом, они встретили своего вождя безмолвными, выразительными кивками. Почти все они уже пережили расцвет своей воинской славы. «Как и я, — с невеселым юмором подумал Вайло. — Меня оставили командовать армией стариков».
Стало быть, тем, кто помоложе, придется побегать.
— Хэмми, пересчитай по головам всех, кто остался, даже зеленых юнцов и девчонок, и каждому подбери оружие. Тебя, Самло, я прошу объехать пограничные дозоры. Между домом и Быстрой должно быть не меньше двадцати воинов — приведи их всех сюда.
Хэмми и его младший, но более крупный брат кивнули. На душе у обоих явно полегчало: они верили, что с Собачьим Вождем не пропадут.
Когда они отправились выполнять его поручения, Вайло послал Одду Быка посмотреть, как укреплен круглый дом, и доложить ему ночью о результатах осмотра. Одда седеет, но еще крепок. Он доводится двоюродным братом Окишу и умеет играть на волынке. Хорошо, что он здесь, под рукой.
— Ты, Глен, пойдешь со мной, — сказал Вайло под конец брату Строма Карво.
Первым делом они отправились к Нан. В притихшем круглом доме звучало гулкое эхо. Факелы догорели, и никто не позаботился заменить их. В коридоре, ведущем на кухню, следы от сапог отпечатались в чём-то липком наподобие меда. Туда понемногу слетались мухи.
Кухни Дхуна, ряд высоких сводчатых комнат, тянулись вдоль западной стены. Эти помещения служили не только для стряпни — там помещались и житницы, и маслобойни, погреба для мяса и пивоварни, загоны для птицы и рыбные садки. Здешние кухни были намного грандиознее, чем в Бладде, и Вайло не знал, где бы здесь попросить чего-нибудь вкусного. Но долго теряться в догадках ему не пришлось: Нан вышла к ним с Гленом и проводила их куда следовало.
Она держалась совершенно спокойно и красиво уложила свою седую, как море, косу.
— Они дождались, когда я ушла ягнят принимать, — почти не теряя спокойствия, сказала она.
Вайло кивнул, хотя она могла бы ничего и не объяснять. В преданности Нан Калдайис он никогда не сомневался. Любопытнее всего то, что она любила их обоих — сначала его жену, потом его. Нан была при Ангарад в день ее смерти, ходила за ней как сестра и вспоминала о старых временах, когда обе они были девушками. В юности Нан была красавица с длинными каштановыми волосами и глазами им под цвет, но Вайло о ней никогда не думал. Только Ангарад заставляла его сердце биться сильнее. Теперь, почти сорок лет спустя, между ними все изменилось. Муж Нан погиб в набеге на Крозер через год после смерти Ангарад, и общее горе помогло им обрести утешение.
В комнате, служившей собственно кухней, кипела уборка. Женщин в распоряжении Нан уже не осталось, и она приспособила для этой работы конюшонка и внуков вождя. Пыль выметалась усердно, но Вайло сомневался, что после этого здесь станет чище, поскольку конюшонок мел в одну сторону, а Кача и Эван — в другую. Вайло захотелось даже взять метлу и показать им, как это делается — ведь в юные годы он вычистил немало дворов и конюшен, — но он подозревал, что чистота здесь не главное. Нан поступала с его внуками точно так же, как он с мужчинами: занимала их делом.
— Ну, Нан, много ли они нам оставили?
— Кое-какую скотину, немного зерна — и угрей, всех до единого, — усмехнулась она.
Вайло хохотнул, и ему впервые за весь день стало немного легче. Внуки с ним, Нан тоже, собаки обжираются во дворе. И рядом Глен Карво с лицом, будто высеченным из камня. Глен похож на своего покойного брата: такой же сильный воин, преданный и серьезный. Вайло каждый день не хватало Строма. Не хватало каждого бладдийца, умершего с тех пор, как он стал вождем.
— Ты думаешь, мы протянем? — спросил Вайло у Нан.
— Протянем. Я позабочусь об этом.
Вайло понял то, о чем она умолчала. Хозяйство Нан брала на себя, не желая, чтобы он забивал себе голову еще и этим.
— Я буду на конюшне, если понадоблюсь, — сказал он, а конюшонку добавил: — Поторопись-ка, парень, если хочешь пойти с нами.
Тот, не веря своему счастью, робко взглянул на Нан. Она кивнула, отпуская его, и велела оставить метлу у стены.
Втроем они зашагали по темнеющим коридорам Дхуна. Хэмми еще не закончил свой подсчет, но Вайло знал, что итог будет неутешительным. Его не оставляло чувство, что он, Глен и конюшонок пробираются по опустевшему кораблю. Но он не мог упрекать кланников, ушедших на юг, — ведь они подчинились не столько Пенго Бладду, сколько зову своих сердец. Они ушли, чтобы сражаться. Все очень просто.
Он промедлил со своей местью. Он держался за Дхун вместо того, чтобы обрушить гнев богов на головы черноградцев, всех до последнего. Шумно выдохнув, Вайло заметил, что они идут через королевское крыло. Он не любил этих гулких чертогов, давно лишенных мебели и других украшений. Лишь какие-то древние занавеси из синего бархата еще висели на стене, где не было ни окон, ни дверей. Вот главная черта этого места: поблекшая, бесцельная роскошь.
Тем не менее все здесь принадлежит ему, и он должен удержать это, если не хочет сделать посмешищем всю свою жизнь. Он отдал половину своей души за этот дом, и если он его потеряет, утраченная половина уже не вернется к нему.
После ночного землетрясения со стен и потолков осыпалось много пыли. Она тучами вздымалась в воздух, потревоженная их шагами. Вайло тяготила еще одна дума: отчего заколебалась земля? Ему вспомнилось одно лето из его прошлой жизни, когда они с Окишем Быком строили стену. Гуллит за какую-то провинность отправил их обоих к Гамберу Хенчу, чтобы тот на месяц загрузил их работой. Гамбер, хоть и старый уже, оставался лучшим в клане каменщиком и научил их многим полезным вещам. От него Вайло узнал, что стену без раствора нельзя класть быстро: камни должны осесть. И с землей, по которой они ходят, дело обстоит точно так же, говорил Гамбер: она еще не устоялась. С тех пор Вайло при самых легких подземных толчках вспоминал Гамбера Хенча и говорил себе, что бояться нечего. Но то, что произошло прошлой ночью, напоминало не оседание, а нечто обратное ему — и Вайло был неспокоен.
Но что же он мог с этим поделать? Он не Каменный Бог, а всего лишь вождь.
До конюшни он дошел в омраченном настроении, и ему стоило труда скрыть это от своих людей. Впрочем, все по порядку.
— Сколько лошадей осталось в стойлах?
Конюшенный мастер отправился на юг, но один из конюхов, молодой парень, уже переводил оставшихся лошадей поближе к входу.
— Пенго велел вывести всех, — торопливо пояснил он, — да мастер не позволил.
Вайло оценил эту своего рода преданность, хотя мастер и бросил его.
— И сколько же он нам оставил?
— Три дюжины, не считая пони.
О боги.
— Собачий Конь тоже остался, — добавил конюх, увидев лицо вождя.
Еще бы — кому же охота получить копытом промеж ног? Перехватив взгляд конюха, где беспокойство смешивалось с надеждой, Вайло сделал над собой усилие.
— Ты молодчина. Смотри же, ухаживай за ними как следует. И оседлай для Глена его коня.
Парень пошел за конем, а Вайло сказал Глену Карво:
— Поскачешь к Дхунской Стене, где стоит Клафф Сухая Корка со ста восьмьюдесятью людьми. И скажешь, что они нужны нам здесь.
Через четверть часа Глен уехал — единственный человек, кто в тот день отправился из Дхуна на север. Вайло знал, что до его возвращения придется ждать долгих восемь дней.
42
ВЕЛИКАЯ ГЛУШЬ
Промерзшая земля оттаяла на полфута под лучами маленького белого солнца. Оттиски копыт пони тут же наполнялись водой. Черные мухи тучами кружили над тундрой, и есть им, насколько видел Райф, было нечего, кроме него и его лошади.
По его прикидке, он находился сейчас на пустошах к северо-востоку от Черного Града. Унылое место, все в холмах и рытвинах, с растительностью не более живой, чем высохшие кости. Вдоль лосиной тропы — пучки ползучей ивы, колючей травы и горячкина корня. Каждый камень на пути оброс лишайником или солью, а некоторые хрустят под копытами, словно мел.
Ноги у лошади так и не зажили после оползня. Лошадка держалась стойко, но Райф видел, что ступает она не совсем уверенно, и догадывался, что ей больно. Ела она, что попадалось — колючки, траву, иногда щавель и полынь, за ночь прораставшие по краям проталин — и с водой тоже не привередничала. Райф понимал теперь, за что Увечные так ценят своих пони. Клановый конь к этому времени уже показал бы весь свой норов.
По его прикидке, он находился сейчас на пустошах к северо-востоку от Черного Града. Унылое место, все в холмах и рытвинах, с растительностью не более живой, чем высохшие кости. Вдоль лосиной тропы — пучки ползучей ивы, колючей травы и горячкина корня. Каждый камень на пути оброс лишайником или солью, а некоторые хрустят под копытами, словно мел.
Ноги у лошади так и не зажили после оползня. Лошадка держалась стойко, но Райф видел, что ступает она не совсем уверенно, и догадывался, что ей больно. Ела она, что попадалось — колючки, траву, иногда щавель и полынь, за ночь прораставшие по краям проталин — и с водой тоже не привередничала. Райф понимал теперь, за что Увечные так ценят своих пони. Клановый конь к этому времени уже показал бы весь свой норов.