Джонс Джулия. Крепость Серого Льда (Меч Теней - 2)

   Райф, чуть дыша, прошел через дверь с Оком. Если молельня была сердцем клана, то эта комната - сердцем форта. Райф чувствовал ее силу. Стены были выбелены, и посередине, в гранитной чаше, имеющей форму глаза, бил родник. Райф отвел взгляд от бассейна - ему почему-то не хотелось видеть свое отражение в воде.
   Позади послышался тихий звук, и Райф обернулся, подняв меч.
   - Морго? - произнес слабый голос. - Это ты?
   Райф вгляделся в темный угол за дверью. Там в луже крови лежал еще один рыцарь - но не в доспехах и пурпуре, как все остальные, а в простом кожаном плаще. Райфу смутно вспомнилось, что чем выше ранг Клятвопреступника, тем меньше земных благ ему положено иметь; самые главные оставляют себе только меч и одежду, которую шьют собственными руками. Лежащий здесь человек имел высокое звание - возможно, даже командовал фортом.
   Райф опустился около него на колени. Раненому отсекли кисть левой руки, и левое бедро было изрублено. Скользящий удар пришелся по голове; половина уха болталась на лоскутке кожи. Из ран, смешиваясь с кровью, вытекала все та же черная жидкость. Справа лежал меч, почти такой же, как у Райфа, но еще красивее и с голубым кристаллом в эфесе. Клинок погнулся и почернел, словно побывал в огне.
   Рыцарь шевельнул пересохшими губами на сером лице.
   - Морго?
   - Ш-ш. - Райф скинул свою верхнюю тюленью парку, свернул и положил раненому под голову. - Сейчас принесу воды.
   - Нет, - заволновался вдруг рыцарь. - Не оставляй меня.
   Когда-то он был могуч - такие мускулы наращивают в настоящих боях, а не в учебных. Его молодые годы, судя по проседи в коротко остриженных волосах, миновали, но воля не ослабла до сих пор. Одни боги знают, как это он еще жив. Райф оторвал клочок от мягкой кроличьей шкурки, которую носил вокруг шеи. Он не знал, с чего и начать, но не мог же он бросить раненого без помощи.
   Рыцарь, поняв его намерение, махнул рукой.
   - Не надо. Так ты меня не спасешь.
   Помутневшие от боли серые глаза встретились с глазами Райфа, и он, поняв, что лгать бесполезно, бросил кроличий мех на пол.
   - Что здесь произошло?
   - Зло выломало нашу дверь... и вошло сюда.
   - Сколько их было?
   Глаза рыцаря затуманились, и он, сжимая и разжимая кулак, повторил:
   - Морго?
   Райф зажал его руку в своей, страдая от собственного бессилия. Каждый кланник знает, как следует поступать с тем, кто ранен смертельно.
   - Я не Морго. Просто друг.
   - Отчего же тогда ты носишь меч Морго?
   Райфу показалось, что мир под ним пошатнулся. Меч, подаренный ему Садалаком, лежал на полу, подальше от крови рыцаря.
   Взгляд Клятвопреступника прояснился.
   - Скажи, что не убивал его.
   - Я его не убивал. Морго умер, заблудившись на пути к Озеру Пропавших. Ледовые Ловцы нашли его тело и отдали мне его меч. - Райф не знал, долго ли Садалак хранил меч у себя, но полагая, что клинок пролежал в сундуке у Слышащего несколько десятилетий. - А кто он был, Морго? - не удержавшись, спросил Райф.
   Рыцарь заработал горлом, но слова пришли не сразу.
   - ...Пошел Путем Пропавших... Совсем мальчик... всего пятнадцати лет. Я говорил ему... подожди.
   Что-то в его голосе побудило Райфа сказать:
   - Он был твоим братом.
   - Теперь он мертв. Давно мертв.
   Уже сорок лет, догадался Райф, почувствовав себя вдруг уставшим и старым.
   - Отдохни, - проговорил он. - Я посижу подле тебя.
   Время шло, а Райф все сидел около спящего рыцаря. Его донимали голод и жажда, но он не решался отойти. Тень от фонтана передвигалась вокруг комнаты, и по воде порой пробегала рябь, хотя Райф не улавливал никакого дуновения. Рыцарь дергался, вздрагивал, и дыхание булькало у него в горле. К рассвету он очнулся, и Райф увидел багровые пятна, ползущие вверх по его шее.
   - Только один, - прохрипел рыцарь. - Похожий на тень, но не тень, с черным как ночь мечом.
   Райф покрылся мурашками, услышав ответ рыцаря на свой давешний вопрос, и в памяти зазвучали слова Геритаса Канта: "Каждую тысячу лет они являются на землю, чтобы набрать еще больше народу в свои войска. Мужчины и женщины, взятые ими, становятся Нелюдями - не мертвыми, но и не живыми, холодными и жаждущими. Тень входит в них, гася свет в их глазах и тепло в их сердцах... Их живые тела превращаются в то, что суллы зовут маэр дан - теневой плотью".
   Райф медленно поднял руку к своему амулету, и рыцарь, наблюдая за ним, сказал:
   - Покончи со мной, пока тени меня не взяли.
   Райф молчал. Он не хотел видеть и все-таки знал, что черная субстанция уже наполнила раны рыцаря, охватив дымными щупальцами все его тело. О боги. Других погибших уже не спасти.
   Но для этого спасение еще возможно. Райф собрался с силами и обрел голос.
   - Скажи мне только одно: для чего вы построили этот форт?
   Рыцарь поднял вверх стиснутый кулак.
   - Мы ищем.
   - Что ищете?
   - Город Древних. Крепость Серого Льда.
   Райфа проняла дрожь - не сильная, но ощутимая, идущая откуда-то изнутри. Он смотрел на черный дым, клубящийся из глаз рыцаря, и понимал, что пора взяться за меч.
   Рыцарь, тоже понимая это, чуть-чуть приподнялся. Райф взял меч, взвесил его в руке и встал над умирающим. Испачканные кровью подошвы сапог приклеивались к полу. Его все еще трясло, но Райф не думал, что эта дрожь происходит от слабости или от страха. Он направил острие меча в грудь рыцаря. Широко раскрытые, блестящие глаза смотрели на Райфа ясно и осмысленно.
   Убей для меня целое войско, Райф Севранс.
   Вложив в удар всю тяжесть своего тела, Райф пронзил мечом сердце рыцаря.
   Последующий кусок времени выпал у него из памяти. Он не помнил, как вытащил меч, и как закрыл глаза мертвому, и как снял с алтаря в главном чертоге пурпурный покров, набросив его на тело рыцаря. Райфа охватила неодолимая слабость. Он с трудом добрел до одной из кроватей, с наслаждением забрался под одеяло и рухнул в глубокий, похожий на смерть сон.
   Когда он проснулся много часов спустя, на лицо ему падало солнце. Райф не спешил открывать глаза и долго лежал так, радуясь ласкающему веки теплу. Почему он никогда не замечал раньше, как это хорошо? Голод и необходимость справить нужду в конце концов заставили его встать. Спустив ноги на пол, он обвел взглядом чертог.
   От трупов остались только остовы и хрящи. Берцовые и лучевые кости потемнели, сухожилия скрючились на холоде. Из грудных клеток поднимались струйки дыма. Глядя на это, Райф обозвал себя самым большим дураком на всем Севере. Как его угораздило завалиться здесь спать? Свихнулся он, что ли? Райф, сам не зная почему, вспомнил Ангуса. Дядя как-то говорил ему, что наилучший способ остаться живым во вражеском городе - это пройтись по главной улице, приплясывая, гримасничая и громко бормоча что-нибудь. С сумасшедшим связываться никто не станет - даже судьба, возможно.
   Со странной легкостью в голове Райф, не приближаясь к останкам рыцарей, вышел из форта.
   У ворот он подобрал свою котомку и решил дойти до леса. Солнце стояло низко, но все-таки немного пригревало спину. Райф с удовольствием напился воды из тюленьего пузыря и принялся за то, что у Ледовых Ловцов называлось дорожными припасами: лепешки из костного мозга карибу с вкраплениями красных ягод, свернутые трубочкой полоски тюленьего языка и остатки вареной гагарки. Сидя на бледно-серой хвое драконьих сосен, он жевал и ни о чем не думал. Небо уже наливалось густой вечерней синевой, хотя день едва добрался до середины. В теплых потоках, идущих от озера, парил ястреб, и мелкие птицы тревожно вскрикивали.
   Райф убрал в мешок недоеденную провизию. Отсутствие верхней парки сказывалось: холод пробирал его до костей. Райфу очень не хотелось возвращаться в форт и забирать парку из-под головы мертвого рыцаря, но надо же было узнать, разделил тот судьбу своих товарищей или нет. Его, Райфа, долг - засвидетельствовать смерть их всех.
   При дневном, хотя и слабом, свете форт скорее напоминал укрепленную хижину. Восемь человек прошли сотни лиг, чтобы построить его, а теперь они все мертвы. "Мы ищем", - сказал рыцарь минувшей ночью. В этих словах Райфу слышались грусть и надежда. Преодолев сени, он снова вошел в главный чертог.
   Чуждый запах, к которому он уже начинал привыкать, охватил его с новой силой. Теперь он сделался застойным и не таким крепким, как дым, висящий в воздухе после пожара. Под мертвыми рыцарями на полу чернели пятна, повторяющие их очертания. Поджечь бы это место - но ведь рыцари не кланники, и неизвестно, годится для них такой способ погребения или нет. В их черепах и костях совсем не осталось мозга, но черная жидкость еще проступала из глазниц и оскаленных челюстей. Трудно поверить, что они умерли всего лишь сутки назад. Райф вспомнил молитвы, которые прочел над ними, и отвернулся. Он пришел слишком поздно. Тень забрала души рыцарей себе.
   Подойдя к алтарю, Райф коснулся Божьего Ока. Тяжелой золотой оправе, должно быть, не было цены, но Райфу подумалось, что здесь с ней ничего не случится. Вряд ли у кого-то достанет духу пройти через этот чертог и похитить ее под пустыми взорами мертвых. Как ярко сверкает кристалл в своей золотой глазнице - уж не алмаз ли это? Райф плохо разбирался в камнях, но этот был очень уж крупен, с воробьиное яйцо. Скорее всего это просто горный хрусталь. Райф потрогал и его, но тут же убрал руку. Он так и думал, что кристалл окажется холодным, как лед.
   Его взгляд упал на резной пюпитр из драконьей сосны и лежащую на нем книгу. Книга была очень старая, в переплете из кожи, выдубленной столь искусно, что на ней сохранилась шерсть. Листы пожелтели, покоробились, края у них потемнели от бесчисленных пальцев. На раскрытых страницах была нарисована углем покрытая льдом гора, а ниже шли затейливо написанные строки. Мег Севранс научила своих сыновей читать, но этот текст, составленный в древних выражениях, ничем не напоминал те слова, которые Райф разбирал, сидя на коленях у матери. Там, кажется, упоминалась "гора" и нечто, расположенное "к северу от Рва", но больше он из этих загогулин ничего не вычитал. Нахмурившись, Райф стал разглядывать рисунок. Ну и гора сплошной лед и скалы. Ни зелени, ни других признаков жизни.
   Он собрался было полистать книгу и посмотреть, что в ней еще есть, но решил не делать этого. Ему стало казаться, что, пока он стоит здесь, чертог вокруг него меняется, приобретая мертвую стылостъ гробницы. Пора уйти и запереть его за собой.
   Осознав это, Райф поспешил исполнить свой последний долг.
   В комнате, где пал глава рыцарей, было так холодно, что пар шел изо рта, но вода в бассейне почему-то не замерзла. Райф, как и раньше, отвел глаза от тихо колышущегося водоема, опасаясь увидеть свое отражение.
   Рыцарь лежал там, где оставил его Райф, покрытый взятой с алтаря тканью. Зажав край покрова в кулаке, Райф стал называть имена Каменных Богов.
   - Ганнолис, Хаммада, Ион, Лосе, Утред, Обан, Ларранид, Мальвег, Бегатмус. Сделайте так, чтобы этот человек остался цел.
   Райф сдернул ткань и увидел бледный застывший труп, совершенно целый.
   Зажмурившись, не находя в себе слов благодарности, Райф позволил ткани соскользнуть на пол, и что-то, сжимавшее его грудь тисками, разжалось.
   Здесь он ничего дурного не совершил.
   Утешаясь этим, Райф вышел из форта и продолжил свой путь на восток.
   12
   ЧЕСТНАЯ МЕНА
   - В другой раз шевелись живее, дубина, не то я ноги тебе оторву.
   Кроп съежился у обочины, ожидая, когда проедет обоз. Он смотрел на шестифутовый кнут головного возницы, пока тот не скрылся вдали и грязь не перестала лететь из-под колес. Кроп не любил кнутов и людей с кнутами, и в груди у него сильно стучало.
   Утро было студеное. Зайти бы в ближний городок и поменять свой товар на хлеб и горячую похлебку, но обоз ехал в ту же сторону, и Кроп боялся, как бы ему не досталось кнутом. Дурак, тупица. Я всегда говорил, что кишка у тебя тонка. Злобный голос заставил Кропа выбраться из канавы и счистить с себя грязь. Впереди на перекрестке виднелся дорожный камень, и Кроп, поскольку делать все равно было нечего, двинулся к нему.
   Ноги у него болели. Рудничные сапоги крепкие, и носы у них окованы бронзой, чтобы кирка не прошибала, но для ходьбы они не приспособлены. Кроп прошагал в своих много дней - он не знал, сколько именно, потому что числа в голове у него никогда не держались. Но много. Он шел мимо замерзших, укрытых туманом озер и деревушек, где мужчины с вилами и дубинками выстраивались вдоль дороги и стояли, пока он не проходил. В пути его все время сопровождали торчащие на юге горы. В тени их заснеженных склонов было холодно, и дующий с них ветер завывал по ночам, как стая волков. Раньше Кроп любил спать, а теперь разлюбил. Он ночевал в канавах, заброшенных хижинах и пересохших колодцах, но нигде не мог согреться и не чувствовал себя защищенным. Злобный голос всегда твердил ему, что он выбрал плохое место и что, как только он закроет глаза, придут работорговцы и закуют его в цепи.
   Кроп поежился. Он скучал по руднику. Там его знали, и никто не смотрел на него со злобой и не обзывал нехорошими словами. Когда надо было пробить особенно неподатливую стену, всегда звали Кропа, потому что он большой. Здесь ломать было нечего, и Кроп, отмахав киркой семнадцать лет, сперва в оловянных копях, потом в алмазных, не знал больше, на что он нужен.
   Он счистил снег с выветренного, похожего на палец дорожного камня. Слова на нем он прочесть не мог, но стрелки и другие знаки разбирал. Одна стрелка указывала прямо на север, и длинная цифра под ней обозначала много-много лиг, а рядом стояла семиконечная звезда. Утренняя Звезда, сообразил Кроп и остался очень доволен. Горький Боб говорил, что до Утренней Звезды две недели, если идти на запад от рудника. Теперь она оказалась на севере - значит, он, Кроп, порядочно прошел. Другая стрелка показывала на юго-запад, и цифра под ней была еще длиннее. Увидев у нее на конце собачью голову, Кроп стал вспоминать. Собака... Собачий Вождь... клан Бладд. Нет, не то. Клановые земли на севере, это всякий знает. Может, не собака, а волк? Волчья река? Нет, она тоже течет на севере, Горький Боб говорил.
   У тебя вместо мозгов сало. Ты бы собственное имя не вспомнил, кабы не рифма подходящая: остолоп. Кроп сгорбил плечи. Злобный голос всегда знает, о чем он думает. Кроп от этого чувствовал себя маленьким, но начинал очень стараться. Теперь он тоже нахмурился и стал думать изо всех сил. Собачья Трясина! Вот это что!
   Кроп хлопнул по камню рукой и распрямился. Спина болела в тех местах, где ребра с хребтом сходятся. Алмазная спина. У того, кто добывал белые камешки, говорил Горький Боб, кости об этом всю жизнь будут помнить.
   Кроп медленно обвел взглядом окрестности. На севере лежали вспаханные поля - скоро, как потеплеет, их засадят луком и репой. Ближе к дороге разгребали мордами снег несколько черных овец. На западе виднелся городок с домами из дерева и нетесаного камня. Крыши большей частью были соломенные, но попадались и грифельные, и дорогие свинцовые. Кроп в свое время много путешествовал вместе с хозяином и знал, что именно под такими крышами можно найти деньги, уют и горячую еду. В животе у него урчало. Последней его пищей были шесть яиц, которые он украл. Кроп раскаивался в своем поступке, хотя владельцу курятника следовало бы обрезать курам сережки и гребешки при такой холодной погоде. Некоторые из них обморозили себе эти мясистые, не защищенные перьями части, и Кроп боялся, как бы они не захворали черной гнилью. Он бы остался и полечил их, да нельзя: хозяин зовет его.
   "Приди ко мне", - приказал он - не своим прежним красивым голосом, а хрипло и еле слышно. Хозяин заперт в темном месте, он страдает и ждет, чтобы верный слуга пришел и спас его. Кроп не мог сказать, откуда он это знает. В ту ночь, когда он спал в сухом колодце, ему приснился сон, яркий и страшный, где мухи вылезали наружу из его тела и кандалы натирали запястья. Вместо каменных стенок колодца его окружало железо, а темнота стала такой непроглядной, что холодила его, как вода. Кроп проснулся, весь дрожа, и его бешено бьющееся сердце не успело еще успокоиться, как голос хозяина пропел от его ушей к горлу. "Приди ко мне", - сказал он, и Кроп понял, что это его долг.
   Восемнадцать лет прошло с того дня в горах, когда люди с красными клинками отняли у Кропа обожженного, чуть живого хозяина. "Отдай его нам, приказал холодный голос. - Если будешь сопротивляться, тебе конец". Кропу запомнились бледные глаза и безволосое лицо того человека. Баралис, которого Кроп вез привязанным к мулу, был весь в мокрых, зловонных бинтах. Горячка сжигала его, и за три дня он не сказал ни слова. Левую сторону его лица покрывал ожог, брови и волосы сгорели. Кроп боялся за жизнь хозяина и не надеялся, что сумеет спасти его. Животных лечить - одно дело, а человека совсем другое. Красные клинки окружили мула, а бледноглазый всадник сказал Кропу: "От твоего хозяина уже пахнет смертью. Малейшее сотрясение убьет его. Подумай, стоит ли тебе драться и жертвовать своей жизнью ради мертвеца".
   Кроп все равно стал драться - не мог же он отдать хозяина просто так. Он помнил боль от мечей, смех красных клинков и вкус крови во рту. Но он дрался долго и ранил многих - он бил их о скалы и выворачивал им руки из плеч. Они начинали бояться его, он это видел. Они думали, что он простофиля, но не знали, что простой человек с одной мыслью в голове и одной любовью в сердце может обернуться чем-то вроде стихийного бедствия. Сила полыхала в Кропе, как белый огонь, и когда конный красный клинок наскочил на него, он остался на месте, пока дыхание коня не ударило ему в лицо, ухватил жеребца за шею и повалил наземь.
   Красные клинки после этого притихли и отошли назад. Бледноглазый, сидя в седле, задумчиво взялся рукой в перчатке за подбородок.
   Кроп упал на колени рядом с поваленным конем. У зажатого внизу всадника лопнула кожа на черепе и виднелась кость. Он задыхался, и изо рта у него шла пена, смешанная с желчью и кровью, но Кроп смотрел только на коня. Тот ужасно дергался, бил копытами, и глаза у него закатывались. Кропу стало стыдно, очень стыдно. Дурак! Посмотри-ка, что ты наделал! Тебе смотреть было велено, а не трогать! Ярость покинула Кропа, и он, опустив плечи, потянулся к красному мечу, выпавшему из руки всадника. Он не любил мечей и никогда ими не пользовался, но знал, что лошадь без оружия не убьешь. Он успокоил коня тихими словами, которые только животные понимают, а потом перерезал ему горло, шепча: "Прости, прости".
   Первая стрела попала ему в руку у плеча, и он, одурев от боли и неожиданности, рухнул прямо в лошадиную кровь. Вторая стрела вонзилась рядом с первой, третья оцарапала шею, еще одна вошла под ребра и задела почку. В Кропа стреляли сзади по приказу бледноглазого.
   Сутки спустя Кроп очнулся в выемке на середине горного склона. Красные клинки давно уехали и увезли с собой хозяина. Кроп догадался, что спасла его кровь жеребца. Он вымазался в ней с головы до ног, и красные клинки, конечно, подумали, что это его кровь, - чтобы сообразить это, особого ума не требовалось. Они решили, что он ранен смертельно, и попросту спихнули его тело с горы. Они не знали, что в Кропе течет древняя кровь великанов и какими-то четырьмя стрелами его убить нельзя.
   ...Кроп, решившись, зашагал по дороге к городу. Он не хотел думать о том, что случилось после, - только не здесь, не так близко от тех самых гор. Теперь главное - идти вдоль них на запад, до того места, где забрали хозяина и где живут эти красные клинки.
   Плотно утоптанный снег на дороге был обильно унавожен и полит дегтем. Пасущиеся поблизости овцы разбегались, завидев Кропа, и он заметил, что многие из них суягные. От этой приметы скорой весны ему стало теплее, и он, прибавив шагу, запел старую рудничную песню:
   Джон-рудокоп был рожден во грехе
   И таскался по свету с киркой,
   Джон-рудокоп был рожден во грехе
   И таскал все добро с собой.
   Однажды он на жилу набрел
   И враз рубанул по ней...
   И враз рубанул по ней.
   К третьему куплету, из которого Кроп помнил только, что Джон отрубил себе палец на ноге, он дошел до городской стены. Многие городки и села, мимо которых он проходил, имели такие же ограждения. Эта стена была, собственно, земляным валом, и ее опоясывал ров, затянутый бурым льдом. Кроп с облегчением отметил, что ворот в ней нет - он боялся подозрительных стражников и непонятных слов, которые они говорили. Пока он стоял, разглядывая стену, мимо прошел старик с тачкой. Кроп сразу отвернулся: он знал, что одинокие прохожие боятся его, и не хотел, чтобы поднялся шум. Старик был одет пестро, как все коробейники: шерстяной камзол красный и весь в шнурках, одна штанина желтая, другая зеленая. Кроп удивился, что он не свернул в сторону, и еще больше удивился, когда старик заговорил с ним.
   - Эй ты. Да-да, ты - не притворяйся, будто не видишь меня! - Коробейник показал на город рукой, в перчатке, сшитой из воробьиной кожи прямо с перьями. - Я бы на твоем месте туда не совался, клянусь Пречистой Матерью! Эти козопасы все злющие и чужих не любят. А ведь казалось бы, они должны интересоваться привозным товаром, сидя в своей дыре с одними козами да курами! Женщины у них до сих пор ходят в жестких корсетах, ей-богу! А на мои кружевные воротнички, по которым весь Транс-Вор с ума сходит, даже и глядеть не хотят. Боятся, что их за шлюх примут, вот оно как. За шлюх, с таким-то узором! - Вытащив из-под холстины на тачке что-то белое и воздушное, он сунул это Кропу под самый нос. - Ты погляди, какая работа - на всем Севере лучше не найти.
   Кроп вежливо обозрел кружевную вещицу. Она показалась ему легкомысленной, но он промолчал, потому что не совсем понимал, для чего она нужна.
   Старик расценил его молчание как одобрение.
   - Ты, я вижу, человек со вкусом. Не хочешь ли взять парочку? Матушке подаришь... или зазнобе своей.
   Кроп потряс головой.
   - Свой брат торгаш, не иначе. А пару по цене одного возьмешь?
   Кроп, немного замороченный, опять потряс головой.
   - Отродясь не встречал такого несговорчивого. Ладно, раз уж ты такой знаток, даю тебе три - всего-то за пять сребреников. - И старичок протянул Кропу раскрытую ладонь.
   Кроп запаниковал. Похоже, он умудрился заключить сделку, не сказав ни единого слова. Кропа бросило в жар, и он завертел головой, ища путь к отступлению.
   - Даже и не думай, - прищурился старик. - Ты мне должен пять монет плати сейчас, не то к магистрату тебя сведу.
   Слово "магистрат" напугало Кропа сильнее, чем десяток обнаженных клинков. Магистрат - это цепи, тюрьма и железные двери. Запрут тебя там и больше уж не выпустят. В полной панике Кроп схватился за тачку коробейника и перевернул ее. Ленты, кружева и прочие товары посыпались на снег, колесо соскочило и покатилось в ров, а душа Кропа ушла в пятки. Погляди, что ты натворил! Говорили тебе, не трогай. Старик вопил и прыгал вокруг своей тачки. Кроп дико озирался, не зная, что страшнее: дорога, где его быстро догонят и побьют, или город, где его, чего доброго, посадят в тюрьму.
   Все решилось, когда на дороге показался крестьянин со своим сынишкой, гнавший перед собой шесть по-зимнему тощих свиней. Путь назад был отрезан. Сейчас коробейник кликнет свинаря на помощь, поднимется крик, прибегут еще люди и начнут бить Кропа палками. Кроп хорошо знал, как это бывает. Такое даже за семнадцать лет в рудниках не очень-то забудешь.
   Кроп, давя ногами стеклянные бусы, припустил к городу.
   - Стой, вернись! - орал ему вслед коробейник, но Кроп мчался, сгорбив плечи и нагнув голову, точно дверь собирался вышибить.
   Люди на улицах глядели на него во все глаза. Женщина с двумя детьми шарахнулась в сторону, красивый парень в остроконечной шапке крикнул: "Да чтоб меня! Это человек или медведь? Может, помесь?" Белая собачонка с черным пятном на глазу спрыгнула с мусорной кучи и понеслась за Кропом, тявкая как угорелая. Кроп покраснел, как свекла, от стыда и от бега. Выставил-таки себя на посмешище! Надо скорее свернуть с улицы в какой-нибудь укромный закуток, чтобы отдышаться и подумать.
   Сворачивая наугад, за углы, раскидывая грязный снег и скользя по льду, Кроп добрался до самой старой части города. Здесь домишки стояли ветхие, со сгнившими балками и потеками ржавчины на стенах. Старуха на углу варила в котле лошадиные копыта. Кроп так проголодался, что от их клейкого запаха его замутило.
   Отдуваясь, он замедлил шаг и сплюнул на мостовую черный сгусток. Горький Боб говорил, что так рудник мстит человеку: ты проникаешь в него, а он проникает в тебя. Собачонка так и не отвязалась. Кроп шуганул ее, но она взяла и уселась, стуча хвостом по булыжнику и поставив торчком острые уши.
   - Пошла вон, говорю! - Кроп замахал на нее руками и затопал ногами. Она отскочила, тявкнула и тут же атаковала его рудничные сапоги. Он отпихнул ее ногой, но она мигом вернулась обратно, в восторге от этой новой игры. У Кропа вся спина стала липкой от пота. Хорошо бы сейчас помыться горячей водой. На нижнем ярусе оловянного рудника, который рудокопы прозвали Чертовой Глоткой, были пещеры с горячими источниками. Когда привыкнешь к запаху тухлых яиц, можно сидеть в таком пруду, пока пальцы у тебя не сморщатся и спина не размягчится, как студень. Кроп, конечно, не хотел бы снова там оказаться - олово добывать очень тяжело, а жизнь рудокопа стоит дешевле кирки, - но кроме плохого там было и хорошее.. Еда, песни и дружба. Теперь ничего этого нет, и ему снова приходится бегать и прятаться.
   Увидев просмоленную дверь с вывеской в виде петуха, Кроп повернулся к собаке спиной и перешел через улицу. Видно было, что дом с петушиной вывеской недавно горел. Кладка почернела от сажи и сильно потрескалась на стыках, дверной косяк покоробился, и его подперли свежесрубленным колом. В Кропе зашевелились старые опасения. Петух - это пивная, где занимаются также куплей-продажей. Кропу настоятельно требовалось кое-что обменять. Ни еды, ни денег у него не было, а вместо плаща он приспособил холстину, взятую из курятника. Но при обмене приходится иметь дело с людьми, а Кроп не помнил, чтобы люди когда-нибудь относились к нему по-хорошему. Его либо боялись, либо глумились над ним, и часто одно не мешало другому.