Джонс Джулия. Крепость Серого Льда (Меч Теней - 2)

   Днем она прошла немного вверх по реке. Камни были скользкие, и никакой тропы на них не замечалось, но если подождать, то есть поучиться немного, всегда было видно, куда ступать. Вскоре ей стали встречаться деревья, старые, сухие водяные дубы, растущие прямо из скал. Их корни дробили камень, и на серой осыпи, образованной ими, пробивались другие растения, в основном кусты и разные колючки. Это затрудняло дорогу, но все-таки здесь было лучше, чем наверху, где негде спрятаться.
   Прошел день, другой, но Эффи так и не ушла далеко. Ячменя осталось мало, и она не думала, что сможет прожить на одних приправах. Деревья стали гуще, и она видела впереди только их и бурлящую реку. Волчья расширилась и перестала быть чем-то целым. Скалистый берег, загибаясь внутрь, уходил в густые заросли кустарника. В полдень Эффи сделала привал, чтобы доесть остатки ячменя. Он пророс - не надо было, пожалуй, замачивать его так усердно.
   Эффи ела и смотрела на реку. За эти последние дни она вошла в берега, стала чище и спокойнее, но все равно бежала быстро, а на середине закручивалась воронкой. Решив подождать и поучиться, Эффи стала смотреть, как зимородки ныряют под воду и выскакивают оттуда с рыбой. По реке бегали мухи-водомерки, пара бобров с толстыми хвостами строила плотину на протоке, отделенной каменной стенкой от главного русла.
   Потом она увидела скоморохов. Селезень и уточка выплыли откуда-то из-под кустов - а Эффи и не знала, что там есть канавка.
   Они поплавали немного по большой воде, и селезень выкидывал разные штуки, чтобы похвастаться перед уточкой. Серая самочка следовала за ним без усилий, правя хвостом, как рулем. Но ей это быстро надоело, и она поплыла обратно за кусты. Эффи ждала, но утки больше не показывались. Судя по солнцу, она сидела тут больше часа и решила пойти дорогой скоморохов.
   Дорога оказалась трудной, и колючки изодрали ей всю юбку. Хуже всего было протискиваться под кустами. Она вся промокла - да не так, как под дождем, а будто в реку упала. Громко стуча зубами, она наконец-то выбралась на ту сторону.
   Первым делом она услышала, как тревожно трубит селезень, а потом уже шум воды. Позже она сообразила, что слышала этот шум уже давно, наряду с гулом реки. Маленькую заводь отгораживали от главного русла кусты и скалы. Здесь, у образованного водопадом бассейна, скоморохи устроили свое гнездо.
   Лучшего убежища Эффи и придумать не могла. Она разделась до белья и разложила одежду на камнях сушиться. Утки пристально наблюдали за ней, и селезень кинулся на нее, когда она сунулась слишком близко к гнезду. Уточка, наверно, уже отложила яйца.
   При мысли о яйцах у Эффи потекли слюнки. Сырые, они должны быть очень вкусны с красным перцем. Впрочем, она уже видела перед собой другой, хотя и не столь соблазнительный, источник пищи.
   Рыба. Она падала в пруд сверху, вместе с водой, и сила падения глушила ее на время. Это зрелище приковывало к себе Эффи, как кукольное представление на Дхунской ярмарке. Рыбы плюхались в воду громко, как... как мокрая рыба. Эффи не знала, как они называются, и про себя звала их просто блестючками. Их розовая чешуя отливала серебром. Выловив одну рыбешку и расплющив ее камнем, Эффи увидела внутри множество костей. Она попробовала сперва один кусочек, потом другой, который обильно посыпала красным перцем. У нее потекли слезы, и она решила, что пора развести костер.
   Прутьев она могла наломать сколько угодно, но все они были сыроваты. Помогая себе ногой, она набрала охапку наиболее подходящих и снесла их на самое сухое место, какое ей удалось найти. Пыль от водопада долетала даже и до этого плоского камня. Эффи хмурилась, когда капли шлепались на ее дрова, но делать было нечего.
   Обшаривая бухту глазами, она искала что-нибудь сухое и трескучее. Райф, как говорил батюшка, мог соорудить костер из чего угодно. Жаль, что его нет здесь сейчас. Его и Дрея.
   Ну уж нет. Нет. Жалеть себя она не станет. Трусов и нытиков среди Севрансов никогда не водилось.
   Эффи так рассердилась, что даже согрелась немного, и начала зачем-то бегать вокруг пруда. Вот бы Летти Шенк и Флорри Хорн на нее посмотрели. Бегает в одних штанишках, точно она дитя малое, а не девица, которой скоро уж девять исполнится!
   Ее беготня вспугнула уток, и они бросились от гнезда в воду. Эффи остановилась. Теперь самое время утащить яйца, сказал тихий голосок у нее внутри. Но нет. Они храбрые воины, и нехорошо было бы так поступить с ними. Разве что когда рыба ей совсем уж опостылеет...
   Однако кое-что под тем кустом все-таки привлекло ее внимание. Утки построили гнездо на высокой и сухой галечной насыпи, а от водопада его прикрывал пышный куст. Семь бледно-зеленых яиц лежали на плотной подстилке из прутьев, мха и пуха. Эффи, осторожно сдвинув их все на одну сторону, оторвала солидный кусок гнезда.
   Должно быть, это первый случай в истории разорения гнезд, когда похититель взял само гнездо, а не яйца, хихикнув, решила она. Пока она раскладывала сухую растопку в куче топлива, селезень вернулся к гнезду проверить.
   Он беспокойно копошился там, а Эффи старалась вести себя как можно тише. Сегодня она и так заставила уток порядком поволноваться.
   Огонь оказалось разжечь не так легко, как она полагала. Огниво Клевиса высекало из кремня яркие искры, но растопка никак не желала заниматься от них. Искры загорались и тут же гасли, а ветер когда помогал, а когда и нет. Лишь с трехсотого, наверно, удара растопка затлела наконец. К этому времени стало темно, и Эффи ободрала себе костяшки на правой руке, в которой держала огниво.
   Когда огонь охватил прутья, она пошла за своей одеждой и корзиной. Юбка и плащ так и не высохли толком. После возни с костром Эффи очень устала и не придумала ничего лучшего, чем надеть их на себя и так сушить. Натягивать на себя мокрое было ужасно неприятно, и зубы у нее опять застучали. Но Эффи заставила их перестать и принялась готовить рыбу.
   С тех пор прошло десять дней. Каждое утро Эффи, просыпаясь, думала: пожалуй, сегодня я пойду дальше, но потом не трогалась с места. Здесь она чувствовала себя защищенной. Бухта была величиной с молельню, только гораздо мокрее. Здесь была рыба, была вода, а костер не каждый день приходилось разжигать. Одежда на Эффи, правда, никогда не просыхала полностью, и по ночам ей бывало одиноко, но все-таки это было лучше, чем выходить на простор. От одной мысли об этом Эффи бросало в дрожь.
   Каждый день она решала, что побудет здесь еще немного. Амулет все это время не подавал признаков жизни, но она знала, что в случае чего он предупредит ее об опасности.
   Да и утята должны были вот-вот вылупиться. Утки отъелись, и перья на них лоснились - не одна Эффи кормилась оглушенной рыбой, - и кто-нибудь из них все время сидел на гнезде. Они привыкли к Эффи и поднимали крик, только если она подходила очень уж близко. Она даже разговаривала с ними иногда, но они, конечно, не слушали. Все-таки как-то легче, когда слышишь человеческий голос, хотя бы и свой собственный.
   ...К пальцам вернулась чувствительность. Эффи вынула руки из-под мышек, думая, что же ей делать дальше. Прутьев, наверно, наломать. Хоть не услада, а сделать надо, как говорил Джеб Оннакр, выгребая навоз из конюшни. А прутья ломать все-таки приятнее, с усмешкой подумала Эффи.
   Из-за водопада ей казалось, что дождь идет каждый день. Он красивый, этого у него не отнимешь, но слишком уж много от него шума и сырости. Без него бухта была бы намного лучше. Капли стучали Эффи по спине, пока она ломала ивняк.
   Руки Эффи за работой стали приобретать свой обычный цвет. Любопытно знать, на что похоже то, чего ей не видно. Эффи провела пальцами по волосам. Нехорошо быть тщеславной, но все - Райф, Дрей, батюшка и Рейна - говорили, что волосы у нее красивые. Даже Летти Шенк как-то признала, что они ничего, если кому нравятся рыжие, как древесная кора. Глупость, конечно. Кора на деревьях бывает разная, смотря по тому, какое дерево. Летти Шенк в этом ничего не понимает, она и репу-то от сосновой шишки не отличит.
   Сейчас Эффи с гримасой ощутила, что волосы у нее как солома и в них набилось много посторонних вещей. Бросив прутья, она пошла к костру и села на подстилку из веток и фургонного холста, которую сделала, чтобы не сидеть на холодном камне. Расчесывая волосы пальцами, как гребнем, она стала выбирать оттуда перья, репьи и засохшую грязь. На это ушло много времени, поскольку волос у Эффи Севранс тоже было много.
   Заметив, что костер вот-вот угаснет, Эффи отправилась за топливом. Уже темнело, а она так и не поджарила трех своих рыб. Нагнувшись за тяжелой березовой веткой, она услышала с востока крик. Эффи замерла и прислушалась. Вскоре крик повторился, но теперь как будто с юга. Эффи положила ветку и потрогала амулет. Камень подрагивал, но не сильно.
   Эффи держалась за него и думала. Раз люди кричат на востоке и на юге, значит, они перекликаются через реку. Может, это городские купцы, которые должны были забрать золото у Драсса и Клевиса, наконец переправились через Волчью? Или нашли на этой стороне лодочника, который согласился их перевезти?
   Эффи заволновалась, не зная, как ей быть. Она этим золотишникам ничего не должна. Все, что она может для них сделать, - это рассказать о смерти Драсса и Клевиса. Их гибель стоит того, чтобы рассказать о ней, но разве горожане оценят их подвиг, как оценили бы кланники? И как ей все-таки надлежит поступить? Горожанам она ничего не должна, но она в долгу перед Драссом Ганло и Клевисом Ридом.
   Эффи приняла решение. Драссу и Клевису она обязана жизнью. Самое меньшее, что она может сделать в уплату этого долга, это пойти и посмотреть, что там творится на реке. Посмотреть, что это за люди, а там уж решать, что делать дальше.
   Эффи схватила корзину и плащ, заранее покрывшись гусиной кожей от предчувствия того, как будет ползти под кустами. Дядя Ангус как-то рассказывал, что народ, живущий за Топазовым морем, использует воду для пытки. Кипящую? - спросила Эффи, а он ответил: нет, холодную, капля за каплей.
   Ну и неженки же они там, за Топазовым морем. Эффи сейчас окатит холодными каплями с головы до ног, а она даже звука не издаст.
   Хоть не услада, а сделать надо. Эффи стиснула зубы, пригнулась пониже и поползла. Снизу она сразу промокла, но мысли о жителях Топазового моря подкрепляли ее. Ободрав коленки о камни на дне протоки, она выбралась из-под кустов.
   Сначала она ничего не увидела. Ночь была темная, небо застилали облака. Потом Эффи стала различать слабый блеск реки, и далеко на востоке, дальше, чем она полагала, показался тускло-красный свет привернутого фонаря. От страха у нее поднялись дыбом все волоски на затылке, даже самые мокрые. Она не ошиблась: кто-то переправляется через реку. Вон два паромщика тянут большую плоскодонку - на таких перевозят скот и лошадей. Над рекой протянут толстый канат, и паромщики крутят вороты по обоим бортам. Слышно даже, как работают хорошо смазанные колесики.
   Переправа в ночное время? Чутье подсказывало Эффи сидеть тихо. Золотишники, конечно, могут переправляться и ночью, но зачем купцам нужна такая большая барка?
   Паром приближался к южному берегу, и Эффи стала замечать на нем какое-то движение. Ничего не понять: то ли пшеница колышется под ветром, то ли копошатся тысячи муравьев.
   Потом Эффи сообразила наконец, что она видит, и страх холодным лезвием вошел в ее сердце. Это не золотишники, нет. Целая армия ждет на том берегу, чтобы переправиться в клановые земли.
   У них на это уйдет вся ночь - хорошо, если до рассвета управятся.
   Паром с размаху врезался в берег. Один лодочник бросил конец, другой снял фонарь с шеста. Его лицо осветилось, и мир пошатнулся.
   Эффи знала этого человека.
   Один из скарпийцев, бывший в кузнице в ту ночь, когда старого Царапа отправили в огонь. Как же его зовут? Да, Урия Скарп. Сын скарпийского вождя.
   Не успела Эффи обдумать это как следует, чья-то холодная рука зажала ей нос и рот. Запахло лошадьми и еще чем-то, зеленым и резким. Эффи отчаянно замахала руками, и неизвестный тряхнул ее.
   - Тихо, девочка. У тебя другое будущее. Это не твоя война.
   Он тащил Эффи прочь, и она не могла понять, почему амулет ее подвел.
   45
   УСТРАНЕНИЕ НЕПОЛАДОК
   Горожанка недовольно ерзала в своем тесном мешке под новым шерстяным плащом Кропа. Кроп надел мешок через грудь, и Горожанка помещалась ниже его левой подмышки. Он осторожно прижимал ее рукой, чтобы успокоить ее и при этом не раздавить.
   Он и сам-то был не очень спокоен. Слова Квила кружили у него в голове, как черные вороны. "Беспокойство губит вора". Значит, надо притворяться спокойным, как лицедеи притворяются девушками.
   Новая одежда помогала ему. Ткань и покрой Квил выбирал сам. Кроп всегда любил оранжевый цвет, но Квил сказал - не годится. "Тебя надо сделать неприметным и безобидным, а это не так-то просто".
   Квил привел портного, маленького и злющего. Стоило только посмотреть на него, пока он тебя обмерял, и он сразу втыкал в тебя булавку. Они с Квилом долго совещались, поднося к свету разные материи тусклой расцветки. Портной, получив сколько-то монет, извлек еще одну ткань, получил прибавку и ушел, довольный. Пять дней спустя он принес в "Слепую сороку" плащ, штаны, камзол и рубашку. Сапоги шить времени не было: портной заявил, что ни у одного сапожника в городе не найдется заготовок Кропова размера, а раскрой по особому заказу потребует много времени и денег.
   Перед тем как переодеться в новое, Кроп помылся - уже второй раз за неделю. Мыться ему нравилось, и он сидел в чане, пока вода не остывала и мыло не прилипало к ободу. Увидев, как Кроп отмывает за собой ванну, Квил засмеялся и сказал, что на это есть слуги, но Кроп все-таки отмыл до конца.
   Новая одежда пришлась ему в самую пору, только шею немного кусало. Квил принес зеркало, но Кроп не стал глядеться в него. Он не любил видеть себя в зеркале. Квил сказал ему, что вид у него приличный, вот и ладно.
   С тех пор Квил каждый день заставлял его надевать новое платье, "чтобы оно малость помялось и замаралось". Кропу совсем не хотелось пачкать такую красоту, но Квил ему объяснил: "Все слишком старое или слишком новое притягивает глаз. Если не хочешь, чтобы тебя замечали, надо быть где-нибудь посередке".
   Тут было над чем подумать - и что запомнить. Плащ, сшитый по-особому, можно было выворачивать наизнанку. "Днем серый, - все время втолковывал Кропу Квил, - на закате бурый".
   Сейчас, стоя в очереди к воротам крепости, Кроп повторял это про себя. Очередь состояла человек из двухсот, и он помещался примерно посередине. Было раннее утро, яркое и холодное, и ветер колыхал красные с серебром знамена на крепостной стене.
   Квил хотел, чтобы Кроп спрятал нож в сапоге, однако Кроп ответил на это спокойным, но твердым отказом. Никаких клинков - ему и посоха хватит. Квил, как ни странно, спорить не стал. "Выбор оружия - дело не простое. Когда человек подбирает себе подходящее, меняться ему, как правило, уже поздно". Сам Квил предпочитал надеваемую на пальцы железку с длинным шипом между средним и безымянным пальцами. Кроп видел, как он пользовался этой штукой на задах "Слепой сороки". Кровь проливать не понадобилось - деньги сами перешли из рук в руки. У Горького Боба в руднике тоже была такая, и он с ее помощью отнимал у других еду.
   Вспомнив о руднике, Кроп запечалился. Он скучал по Мэнни Дуну. Будь Мэнни здесь, он вздремнул бы - он единственный из знакомых Кропу людей умел спать стоя.
   Потом Кроп стал вспоминать песни, которые Мэнни пел, и успокоился. Даже Горожанка немного утихомирилась, и когда решетка ворот наконец-то со скрежетом поползла вверх, оба даже вздрогнули.
   - Все пришедшие с просьбами к правителю скажите "я"! - крикнул здоровенный стражник, загораживая ворота собой.
   - Я! - дружно ответили все собравшиеся. Кроп, как велел ему Квил, только кивнул.
   Красный плащ окинул очередь безразличным взглядом. К нему подошел другой человек, в длинной, обшитой блестящими кольцами мантии. Они поговорили, и блестящий ушел, а красный плащ объявил:
   - Правитель примет сегодня сто человек.
   В очереди недовольно заворчали, и стоящий за Кропом мужчина высказал стражнику все, что он думал о правителе. После этого двое красных плащей увели его куда-то, и остальные сразу умолкли. Главный красный плащ между тем двинулся вдоль очереди, чтобы отобрать нужную сотню.
   "Это называется справедливым судом, - объяснял Кропу Квил. - Каждые десять дней ворота крепости открываются для всех, кто хочет подать жалобу. Это ведется издавна, когда весь Венис был маленькой крепостью и людей в нем по пальцам можно было пересчитать. И правители тогда были попроще. Они сами принимали законы и сами проводили их в жизнь. Они жаловали и землей, и деньгами, и титулами. Теперь они слушают, как рыбные торговки жалуются на своих товарок, а пекари - на мельников за помол мякины. Но обычай есть обычай, и они обязаны его выполнять. После приема они целый час отмываются, но к народу все-таки выходят. Венис злой город, и ни один правитель не хочет для себя злой смерти".
   Кроп не то чтобы не поверил - Квилу он верил во всем, - но подивился, как это правитель не боится пускать в крепость столько чужих.
   "Красные плащи всех обыскивают на входе, - ответил ему на это Квил. - А за теми, кто прошел, следят, будто коршуны".
   - Проходи, - сказал тем временем красный плащ старухе, стоявшей шагах в десяти перед Кропом. - Доложись брату у караульной и делай все, как он скажет.
   Женщина кивнула и тут же шмыгнула в ворота, пока стражник не успел передумать.
   Кроп извлек из-за пояса монету. "Дашь серебряную, - решил Квил. Золото слишком приметно". Кроп очень надеялся, что красный плащ его не запомнит. Ему хотелось съежиться, и он боролся с желанием согнуть колени и сгорбить спину. "Беспокойство губит вора, - твердил он про себя. Беспокойство губит вора".
   Когда красный плащ поравнялся с ним, Кроп растопырил пальцы, как Квил велел, и показал монету. Красный плащ ее как будто не заметил, и Кроп ощутил первые признаки паники. Квил сказал, что стражник монету непременно возьмет. Кроп уже хотел выставить ладонь подальше, но тут стражник, проходя, коснулся ее своими жесткими пальцами, и монета перешла к нему.
   - Проходи давай, - сказал красный плащ.
   Кроп так обрадовался, что забыл о наставлениях Квила, учившего его сохранять спокойствие, и ринулся в ворота, как та старушка до него. С сердцем, бьющим как молот в голову Горожанки, он вошел в Крепость Масок.
   Хозяин был здесь, он чувствовал это. Каменные плиты под ногами звенели, указывая на пустоту внизу. Просители ждали, сгрудившись у караульной, где помещался механизм для подъема и опускания решетки. Их стерегли четверо красных плащей.
   - Ох и здоров же, ублюдок, - сказал один из них, прищурившись на Кропа, и стал водить острием копья ему по ребрам, ища оружие. Он ткнул в Горожанку, но собачонка стойко промолчала. Стражник, не нащупав ничего твердого, опустил копье и посмотрел на посох. - Это я заберу.
   - Я без него ходить не смогу.
   Стражник взглянул на выпирающую из-под плаща Горожанку.
   - Калека, что ли?
   Кроп кивнул. Этого они с Квилом не предусмотрели, но он полагал, что это подпадает под общее правило: "Не зли красных плащей".
   Стражник, удовлетворившись этим, перешел к следующему, а Кроп постарался запомнить, что он калека.
   Решетку в воротах снова опустили, и красные плащи вывели просителей на открытое место, широкое, как турнирное поле.
   - Станьте в ряд у Смерти Изменникам, - приказал один из стражников, - и соблюдайте порядок.
   Кроп шел со всеми, стараясь не отставать. Здесь было холоднее, чем за стеной, хотя ветра почти не чувствовалось. Квил рассказывал, что Смерть Изменникам - это каменная глыба, на которой людям рубят головы. Кропа это тревожило. Люди, не успев еще построиться, начали ворчать.
   - Теперь нам тут несколько часов торчать придется, - сказала Кропу старушка, которую впустили перед ним. - Его милость не скоро выйдет.
   Кроп кивнул важно, как наказывал Квил.
   Солнце поднялось, скрылось за горой и снова вышло, а они все ждали. У Кропа разболелись ноги, и он пожалел, что для него не нашлось заготовок. Он не совсем понимал, что это такое, но знал, что они нужны для новых сапог. Иногда по двору проходили знатные господа или дамы, и просители пялили на них глаза. В дальнем конце, ближе к острой башне, конные красные плащи играли в военные игры. Большая каменная конюшня занимала почти всю сторону двора. Конюхи, раскрыв ее большие двойные двери, выводили лошадей на прогулку. После проминки лошадей расчесывали, а затем поили из свинцового желоба, куда накачивали воду насосом.
   Часа через три, по прикидке Кропа, во двор вышли ливрейные слуги со скатанными коврами и большим креслом. Еще четверо несли красный шелковый балдахин на золоченых шестах. Кресло поставили на разостланные ковры и водрузили над ним балдахин.
   Просители, воспряв духом, подались вперед, но прошел еще час, и ничего не случилось. Кроп снова заволновался и поднял капюшон своего плаща. Разве то, что предусмотрено планом Квила, не должно уже начаться? Он смотрел на конюшню, но и там ничего не происходило.
   Внезапно в толстой башне, похожей на пивную бочку, затрубили рога. Красные плащи стали навытяжку. Просители снова колыхнулись вперед, а Кроп потихоньку попятился. Ему нельзя подходить близко к креслу, нельзя бросаться в глаза.
   Из толстой башни вышел бледноглазый, забравший у Кропа хозяина, в сопровождении двоих рослых мужчин, темного и светлого. Одет он был проще других знатных господ, но на груди у него лежала тяжелая цепь, и шагал он мерно, не торопясь, как человек, уверенный в своей власти. Кроп опустил глаза. Беспокойство губит вора.
   Правитель уже приблизился к своему креслу, когда все началось. Конюшенный насос заскрипел, рукоять его дернулась вверх, и из затвора хлынула вода. Желоб тут же переполнился, и двор стало заливать. Все, и правитель в том числе, повернулись в ту сторону. Конюх, бывший ближе всех к насосу, попытался силой опустить рукоять, но от его усилий вода забила еще выше. Испуганные лошади брыкались. На шум выбежал конюшенный мастер в кожаном переднике. Вода подступала к Смерти Изменникам и разостланным близ нее коврам.
   Мастер растерянно поглядел на правителя и крикнул, обращаясь к народу:
   - Кто-нибудь здесь понимает в насосах?
   Кроп понял, что его час настал. Выйдя из строя, он тихо откликнулся:
   - Я понимаю, мастер.
   Тот смерил его взглядом. Кроп знал, что мастеру не нравится то, что он видит, но насос сломался на глазах у правителя, и выбирать мастеру было не из чего.
   - Тогда иди и займись им, - рявкнул он.
   Кроп так и сделал - и в этот миг, отделившись от других просителей, ощутил спиной взгляд правителя. Взгляд проникал сквозь новую одежду и жег ему кожу.
   Около насоса Кропу стало лучше. В насосах он и правда знал толк. Он ухватился за ствол и дернул, вытащив весь механизм из земли. Напор сразу ослаб, и когда Кроп извлек из скважины весь семифутовый ствол, бурный поток превратился в тихо струящийся ручеек.
   Мастер вздохнул с облегчением, лошади успокоились, один из конюхов (человек Квила) подмигнул Кропу и ушел.
   Кроп весь промок, но не замечал этого, повторяя в уме свои следующие слова:
   - Нужна пакля и глина, чинить затвор.
   - Ступайте и принесите то, что он говорит, - велел мастер конюхам. - Да захватите для него полотенце.
   Те, кого это распоряжение не касалось, заводили лошадей в стойла и выходили обратно с метлами, чтобы согнать воду. Суд правителя начался, и первый жалобщик уже преклонил колени на слегка подмокшем ковре.
   Кроп, просунув руку за пазуху, почесал Горожанку. Конюх принес ему паклю и завернутый в мокрую тряпку кусок глины. Правитель к этому времени успел разобрать две дюжины жалоб. Бледноглазый скор на решения, этого у него не отнимешь.
   Кроп придирчиво, как советовал ему Квил, осмотрел глину. "Если принесут красную глину, проси серую, - внушал ему Квил. - Если принесут серую, проси красную. Это займет их на время".
   - Красную надо, - сказал Кроп.
   - Какая разница-то? - хмыкнул конюх, совсем мальчишка, толстогубый и толстоносый.
   - Красную надо, - повторил Кроп. Конюх закатил глаза.
   - Раз надо красную, принеси красную, - распорядился мастер.
   Конюх вздохнул и пошел за красной глиной. Мастер постоял немного, глядя на Кропа, с чувством покачал головой и тоже ушел.
   Кроп снова стал ждать. Очередь просителей таяла: красные плащи следили за тем, чтобы те высказывали свои жалобы покороче. Правитель то и дело обращался к казначею, приказывая выдать просителю определенную сумму. Во дворе между тем стало темнеть. У Смерти Изменникам расставили жаровни с углями, в конюшне зажигались фонари.
   Конюх все не возвращался. В животе у Крона урчало. Правитель выслушивал последнего из жалобщиков. Видя, что ни на него, ни на насос никто больше не смотрит, Кроп быстро вывернул плащ наизнанку, нахлобучил капюшон и отошел в полумрак за желобом. Днем серый, на закате бурый. Эта сторона плаща была какая-то странная, мерцающая, как вода - другая нравилась Кропу куда больше.
   Правитель, завершив свой суд, встал и пошел обратно в толстую башню. Пока слуги разбирали балдахин и скатывали ковры, конюх наконец принес требуемую красную глину. Он не сразу разглядел Кропа, а разглядев, сказал недовольно:
   - Мне аж в самый гончарный ряд пришлось за ней бегать. - Он кинул свою ношу под ноги Кропу. - Давай пошевеливайся, не то тебя на ночь здесь запрут.