Ажар вместе со стулом придвинулся ближе к столу и, когда он протянул руку к пепельнице, чтобы положить сигарету, Барбара почувствовала, как на нее пахнуло приятным свежим запахом чистого, хорошо выстиранного белья. На нем была рубашка из хлопка с короткими рукавами, и она заметила, что кожа на его руке покрыта тонкими темными волосками. Таймулла, как и его дочь, был сухощав и хорошо сложен, но выглядел более смуглым.
– К несчастью, не в нашей власти решать, в каком возрасте мы согласны начинать понимать то, что жизнь намеревается отшвырнуть нас на обочину.
– И что, вы уже испытали это на себе?
– Спасибо за сигарету. – Он словно пропустил мимо ушей то, о чем она его спросила, и ушел, не дожидаясь, когда она задаст ему очередной вопрос со скрытым подколом.
Когда дверь за ним закрылась, Барбара, чувствуя ожесточение, спросила себя, а за каким чертом ей вообще понадобилось подкалывать его, но, подумав, убедила себя в том, что делает это ради Хадии: долг каждого человека делать все возможное в интересах ребенка. Хотя, честно говоря, непроницаемая замкнутость Ажара действовала на нее, словно гвоздь в сапоге, подстрекая докопаться до всего. Что, черт возьми, он за человек? В чем причина его постоянной церемониальной серьезности? И как ему удается держаться особняком, напрочь отгородившись от всего мира?
Она вздохнула. Наивно было бы думать, что ответы на все эти вопросы можно найти в вялотекущей беседе за обеденным столом, затягиваясь прилипшей к губе сигаретой. Забудь об этом, мысленно приказала она себе. Как вообще можно думать о чем-либо в этой чертовой жаре, тем более подыскивать правдоподобные объяснения поведения окружающих. Плевать на окружающих, решила она. Да и вообще, при такой жаре, плевать на весь мир. Она потянулась к лежащей на столе кучке конвертов.
В поисках любви? – сразу бросился ей в глаза вопрос, напечатанный на фоне сердца. Барбара, вскрыв конверт, вынула из него тонкий листок с вопросником. Вам надоели бесперспективные свидания? – таким был первый вопрос. Желаете ли вы, чтобы компьютер подобрал именно того, кто вам нужен, или предпочитаете надеяться на счастливый случай? Затем шли вопросы о возрасте, интересах, роде занятий, зарплате, уровне образования. Барбара, ради того, чтобы развлечь себя, решила ответить на них, но, размышляя над тем, как описать свои собственные интересы, поняла, что ее персона решительно ни для кого не представляет интереса – ну кто обрадуется тому, что компьютер подобрал ему в подруги жизни женщину, которая вместо снотворного читает перед сном «Похотливого дикаря»? Скомкав вопросник, она сунула его в мешок для мусора, лежащий в углу ее крошечной кухни, и принялась за остальную почту. Напоминание об оплате телефона, реклама частной страховой компании, предложение провести вдвоем со своим спутником незабываемую неделю на круизном лайнере, являющемся, как утверждала реклама на обложке буклета, плавучим раем, где созданы все условия для проявления нежности и пылких чувств…
Круизный лайнер подходит, решила она. Ее вполне устроит неделя нежности с проявлением или без проявления пылких чувств. Страницы буклета пестрели фотографиями восседающих на барных табуретах или развалившихся в шезлонгах на краю бассейна юных красавиц, загорелых и стройных, с ярким маникюром и пухлыми густо напомаженными губками. Рядом с ними стояли молодые люди в плавках и с грудными клетками, густо заросшими волосами. Барбара, представив себя кокетливо фланирующей мимо них, рассмеялась. Уже довольно много лет она не надевала купального костюма, решив, что некоторые части тела лучше оставить плотно закрытыми или задрапированными, дабы дать работу воображению.
Буклет проследовал туда же, куда до него отправился вопросник. Барбара вдавила окурок сигареты в пепельницу и, вздохнув, обвела глазами комнату, ища, чем бы еще развлечься, но развлечься было нечем. Она подошла к дивану, взяла телевизионный пульт, решив посвятить вечер просмотру того, что показывают каналы.
Нажала первую кнопку – и на экране появилась старшая из дочерей королевы, инспектирующая Карибскую больницу для обездоленных детей; на этот раз ее лошадиное лицо выглядело чуть более привлекательным, чем обычно. Скучно. На другом канале показывали документальный фильм о Нельсоне Манделе. Снотворное. Подобным образом она пробежалась еще по нескольким каналам. На одном шел фильм Орсона Уэллса[17], на другом показывали «Принца Вэлианта»[18]; затем промелькнули два ток-шоу и гольф-турнир.
На очередном канале Барбара задержалась при виде сомкнутого строя полицейских, преградивших путь толпе темнокожих манифестантов. Она уже подумала о том, чтобы устроиться поудобней на диване и послушать Теннисона или Морса[19], как вдруг снизу экрана побежала красная полоса со словами ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ. Сообщение, прерывающее выпуск новостей, дошло до нее, и она с любопытством стала ждать, что будет дальше.
Наверное, с таким же вниманием какой-нибудь архиепископ следит за событиями, происходящими в Кентерберийском соборе, убеждала себя Барбара. А ведь сама она была полицейским, и сейчас чувствовала что-то вроде угрызений совести. Ведь ей было предписано находиться в отпуске, а там что-то происходит, думала она, напряженно ожидая, что покажут дальше.
Возникшее чувство не покинуло ее, когда на экране появилась заставка Эссекс. С тем же чувством она смотрела на толпу людей с азиатскими темнокожими лицами, поднимавших над собой лозунги протеста. С тем же чувством она усилила звук телевизора.
– …тело было найдено вчера утром, как сообщают, в доте на отмели, – объявила молодая девушка-репортер. Было заметно, как сильно она волнуется, потому что, говоря в камеру, то и дело поправляла свои аккуратно уложенные белые волосы и бросала настороженные взгляды на волнующуюся позади толпу, словно боясь, что эти люди только и ждут момента, чтобы наброситься на нее. Ладонью репортер прикрыла ухо, чтобы не слышать гула толпы.
– Немедленно! Немедленно! – раздавались громкие крики митингующих. Их написанные кривыми буквами лозунги требовали «Немедленной справедливости!», «Только правды!» и призывали «Действовать!».
– Началом этого послужило чрезвычайное заседание городского муниципального совета, на котором должны были обсуждаться планы реконструкции города, – говорила в микрофон блондинка, – а сейчас происходит то, что вы видите за моей спиной. Мне удалось пообщаться с одним из лидеров протестующих и…
В этот момент дородный полицейский резким толчком оттеснил блондинку в сторону. Изображение на экране завертелось – было ясно, что оператора тоже толкнули.
Слышались яростные крики. Полетела брошенная кем-то бутылка и с лязгом разбилась о бетон. Строй полицейских прикрылся прозрачными плексигласовыми щитами.
– Черт возьми, – в сердцах произнесла Барбара, не понимая, что происходит.
Белокурая девушка-репортер и оператор обосновались на новом месте. Блондинка подвела какого-то человека к объективу камеры. Это был крепко сложенный азиат двадцати с небольшим лет; длинные волосы его были собраны в свисающий с затылка хвост; один рукав рубашки был оторван.
– Оставьте его, проклятые! Прочь от него! – повернув голову назад, закричал он, а затем повернулся к блондинке.
– Рядом со мной стоит Муханнад Малик, – начала она, – который…
– У нас нет ни малейшего желания терпеть эти чертовы отговорки, извращение фактов и непрекрытую ложь, – неожиданно прервав ее, закричал мужчина прямо в микрофон. – Настал момент, когда наш народ требует равенства перед законом. Если полиция будет игнорировать истинную причину смерти этого человека – а это явное и неприкрытое убийство на почве расовой ненависти, – тогда мы намерены добиваться справедливости собственными методами. У нас есть силы, и у нас есть средства. – Он быстро отошел от микрофона и, поднеся к губам рупор, закричал, обращаясь к толпе: – У нас есть силы! У нас есть средства!
Толпа взревела. Все ринулись вперед. Изображение на экране перекосилось, замелькало.
– Питер, давай перебираться в более безопасное место, – раздался голос девушки-репортера, и на экране появилась студия новостей телеканала.
Постное лицо диктора новостей, сидевшего за светлым столиком из сосны, было знакомо Барбаре. Некий Питер. Он всегда вызывал у нее неприязнь. Все мужчины с рельефными прическами были ей неприятны.
– Вернемся к ситуации в Эссексе, – объявил он.
Слушая его, Барбара зажгла новую сигарету.
Тело человека, сообщил Питер, было обнаружено ранним утром в субботу в доте на отмели одним из местных жителей, отправившимся на прогулку по Балфорду-ле-Нец. Как выяснилось, убитым оказался некий Хайтам Кураши, недавно прибывший из Пакистана, точнее, из Карачи, для того чтобы сочетаться браком с дочерью состоятельного местного бизнесмена. Небольшая, но быстро растущая пакистанская община города считает, что причиной смерти стало убийство на расовой почве – хотя сам факт убийства не установлен, – однако полиция до сих пор не сообщила о том, какие меры предпринимаются ими для расследования этого дела.
Пакистанец, подумала Барбара. Пакистанец. Вновь вспомнилось, как Ажар говорил: «У моих родственников возникли проблемы, но не очень серьезные». Так. Все правильно. Проблемы у его пакистанских родственников. Ну и ну.
Она вновь посмотрела на телевизор, из динамиков которого доносился монотонный бубнеж Питера, но Барбара не слышала, что он говорит. Она пыталась сосредоточиться, но не могла, потому что перескакивала с одной мысли на другую.
Исходя из того, что крупные пакистанские общины, существующие вне городской агломерации, встречаются в Англии крайне редко, наличие двух таких общин на побережье в Эссексе вряд ли можно было бы считать совпадением. Особенно если принять во внимание слова самого Ажара о том, что он едет в Эссекс; если учесть, что вскоре после его отъезда последовало сообщение о волнениях, грозящих перейти в мятеж; если вспомнить, что он уехал для того, чтобы уладить проблемы, возникшие в его семье… Барбара решила, что совпадений чересчур много. Таймулла Ажар явно ехал в Балфорд-ле-Нец.
Он, по его словам, собирался предложить «свой опыт в разрешении проблемы, с которой они столкнулись». Но что это за опыт? Метание камней? Подстрекательство к мятежу? А может, он рассчитывает принять участие в расследовании, проводимом местной полицией? Может, он надеется, что его пустят в криминалистическую лабораторию? А может – и это было бы ужасно, – он намеревается принять участие в тех протестных выступлениях общины, которые она только что видела по телевидению; в выступлениях, неминуемо ведущих к более жестокому насилию, арестам, тюремному заключению?
Черт возьми, мысленно выругалась Барбара. Господи, ну о чем вообще думал этот человек? И какой дьявол подбил его взять с собой в эту поездку свою восьмилетнюю дочь, такого удивительного и прелестного ребенка?
Через все еще раскрытую дверь, она смотрела в ту сторону, куда ушли Хадия и ее отец. Ей вспомнилась милая лучезарная улыбка девочки и ее косички, словно живые змейки извивающиеся у нее на голове в такт приплясывающей походке.
Постояв, Барбара вдавила горящую сигарету в почти полную пепельницу, а затем подошла к платяному шкафу и, раскрыв его, достала с полки ранец-рюкзак.
Глава 2
– К несчастью, не в нашей власти решать, в каком возрасте мы согласны начинать понимать то, что жизнь намеревается отшвырнуть нас на обочину.
– И что, вы уже испытали это на себе?
– Спасибо за сигарету. – Он словно пропустил мимо ушей то, о чем она его спросила, и ушел, не дожидаясь, когда она задаст ему очередной вопрос со скрытым подколом.
Когда дверь за ним закрылась, Барбара, чувствуя ожесточение, спросила себя, а за каким чертом ей вообще понадобилось подкалывать его, но, подумав, убедила себя в том, что делает это ради Хадии: долг каждого человека делать все возможное в интересах ребенка. Хотя, честно говоря, непроницаемая замкнутость Ажара действовала на нее, словно гвоздь в сапоге, подстрекая докопаться до всего. Что, черт возьми, он за человек? В чем причина его постоянной церемониальной серьезности? И как ему удается держаться особняком, напрочь отгородившись от всего мира?
Она вздохнула. Наивно было бы думать, что ответы на все эти вопросы можно найти в вялотекущей беседе за обеденным столом, затягиваясь прилипшей к губе сигаретой. Забудь об этом, мысленно приказала она себе. Как вообще можно думать о чем-либо в этой чертовой жаре, тем более подыскивать правдоподобные объяснения поведения окружающих. Плевать на окружающих, решила она. Да и вообще, при такой жаре, плевать на весь мир. Она потянулась к лежащей на столе кучке конвертов.
В поисках любви? – сразу бросился ей в глаза вопрос, напечатанный на фоне сердца. Барбара, вскрыв конверт, вынула из него тонкий листок с вопросником. Вам надоели бесперспективные свидания? – таким был первый вопрос. Желаете ли вы, чтобы компьютер подобрал именно того, кто вам нужен, или предпочитаете надеяться на счастливый случай? Затем шли вопросы о возрасте, интересах, роде занятий, зарплате, уровне образования. Барбара, ради того, чтобы развлечь себя, решила ответить на них, но, размышляя над тем, как описать свои собственные интересы, поняла, что ее персона решительно ни для кого не представляет интереса – ну кто обрадуется тому, что компьютер подобрал ему в подруги жизни женщину, которая вместо снотворного читает перед сном «Похотливого дикаря»? Скомкав вопросник, она сунула его в мешок для мусора, лежащий в углу ее крошечной кухни, и принялась за остальную почту. Напоминание об оплате телефона, реклама частной страховой компании, предложение провести вдвоем со своим спутником незабываемую неделю на круизном лайнере, являющемся, как утверждала реклама на обложке буклета, плавучим раем, где созданы все условия для проявления нежности и пылких чувств…
Круизный лайнер подходит, решила она. Ее вполне устроит неделя нежности с проявлением или без проявления пылких чувств. Страницы буклета пестрели фотографиями восседающих на барных табуретах или развалившихся в шезлонгах на краю бассейна юных красавиц, загорелых и стройных, с ярким маникюром и пухлыми густо напомаженными губками. Рядом с ними стояли молодые люди в плавках и с грудными клетками, густо заросшими волосами. Барбара, представив себя кокетливо фланирующей мимо них, рассмеялась. Уже довольно много лет она не надевала купального костюма, решив, что некоторые части тела лучше оставить плотно закрытыми или задрапированными, дабы дать работу воображению.
Буклет проследовал туда же, куда до него отправился вопросник. Барбара вдавила окурок сигареты в пепельницу и, вздохнув, обвела глазами комнату, ища, чем бы еще развлечься, но развлечься было нечем. Она подошла к дивану, взяла телевизионный пульт, решив посвятить вечер просмотру того, что показывают каналы.
Нажала первую кнопку – и на экране появилась старшая из дочерей королевы, инспектирующая Карибскую больницу для обездоленных детей; на этот раз ее лошадиное лицо выглядело чуть более привлекательным, чем обычно. Скучно. На другом канале показывали документальный фильм о Нельсоне Манделе. Снотворное. Подобным образом она пробежалась еще по нескольким каналам. На одном шел фильм Орсона Уэллса[17], на другом показывали «Принца Вэлианта»[18]; затем промелькнули два ток-шоу и гольф-турнир.
На очередном канале Барбара задержалась при виде сомкнутого строя полицейских, преградивших путь толпе темнокожих манифестантов. Она уже подумала о том, чтобы устроиться поудобней на диване и послушать Теннисона или Морса[19], как вдруг снизу экрана побежала красная полоса со словами ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ. Сообщение, прерывающее выпуск новостей, дошло до нее, и она с любопытством стала ждать, что будет дальше.
Наверное, с таким же вниманием какой-нибудь архиепископ следит за событиями, происходящими в Кентерберийском соборе, убеждала себя Барбара. А ведь сама она была полицейским, и сейчас чувствовала что-то вроде угрызений совести. Ведь ей было предписано находиться в отпуске, а там что-то происходит, думала она, напряженно ожидая, что покажут дальше.
Возникшее чувство не покинуло ее, когда на экране появилась заставка Эссекс. С тем же чувством она смотрела на толпу людей с азиатскими темнокожими лицами, поднимавших над собой лозунги протеста. С тем же чувством она усилила звук телевизора.
– …тело было найдено вчера утром, как сообщают, в доте на отмели, – объявила молодая девушка-репортер. Было заметно, как сильно она волнуется, потому что, говоря в камеру, то и дело поправляла свои аккуратно уложенные белые волосы и бросала настороженные взгляды на волнующуюся позади толпу, словно боясь, что эти люди только и ждут момента, чтобы наброситься на нее. Ладонью репортер прикрыла ухо, чтобы не слышать гула толпы.
– Немедленно! Немедленно! – раздавались громкие крики митингующих. Их написанные кривыми буквами лозунги требовали «Немедленной справедливости!», «Только правды!» и призывали «Действовать!».
– Началом этого послужило чрезвычайное заседание городского муниципального совета, на котором должны были обсуждаться планы реконструкции города, – говорила в микрофон блондинка, – а сейчас происходит то, что вы видите за моей спиной. Мне удалось пообщаться с одним из лидеров протестующих и…
В этот момент дородный полицейский резким толчком оттеснил блондинку в сторону. Изображение на экране завертелось – было ясно, что оператора тоже толкнули.
Слышались яростные крики. Полетела брошенная кем-то бутылка и с лязгом разбилась о бетон. Строй полицейских прикрылся прозрачными плексигласовыми щитами.
– Черт возьми, – в сердцах произнесла Барбара, не понимая, что происходит.
Белокурая девушка-репортер и оператор обосновались на новом месте. Блондинка подвела какого-то человека к объективу камеры. Это был крепко сложенный азиат двадцати с небольшим лет; длинные волосы его были собраны в свисающий с затылка хвост; один рукав рубашки был оторван.
– Оставьте его, проклятые! Прочь от него! – повернув голову назад, закричал он, а затем повернулся к блондинке.
– Рядом со мной стоит Муханнад Малик, – начала она, – который…
– У нас нет ни малейшего желания терпеть эти чертовы отговорки, извращение фактов и непрекрытую ложь, – неожиданно прервав ее, закричал мужчина прямо в микрофон. – Настал момент, когда наш народ требует равенства перед законом. Если полиция будет игнорировать истинную причину смерти этого человека – а это явное и неприкрытое убийство на почве расовой ненависти, – тогда мы намерены добиваться справедливости собственными методами. У нас есть силы, и у нас есть средства. – Он быстро отошел от микрофона и, поднеся к губам рупор, закричал, обращаясь к толпе: – У нас есть силы! У нас есть средства!
Толпа взревела. Все ринулись вперед. Изображение на экране перекосилось, замелькало.
– Питер, давай перебираться в более безопасное место, – раздался голос девушки-репортера, и на экране появилась студия новостей телеканала.
Постное лицо диктора новостей, сидевшего за светлым столиком из сосны, было знакомо Барбаре. Некий Питер. Он всегда вызывал у нее неприязнь. Все мужчины с рельефными прическами были ей неприятны.
– Вернемся к ситуации в Эссексе, – объявил он.
Слушая его, Барбара зажгла новую сигарету.
Тело человека, сообщил Питер, было обнаружено ранним утром в субботу в доте на отмели одним из местных жителей, отправившимся на прогулку по Балфорду-ле-Нец. Как выяснилось, убитым оказался некий Хайтам Кураши, недавно прибывший из Пакистана, точнее, из Карачи, для того чтобы сочетаться браком с дочерью состоятельного местного бизнесмена. Небольшая, но быстро растущая пакистанская община города считает, что причиной смерти стало убийство на расовой почве – хотя сам факт убийства не установлен, – однако полиция до сих пор не сообщила о том, какие меры предпринимаются ими для расследования этого дела.
Пакистанец, подумала Барбара. Пакистанец. Вновь вспомнилось, как Ажар говорил: «У моих родственников возникли проблемы, но не очень серьезные». Так. Все правильно. Проблемы у его пакистанских родственников. Ну и ну.
Она вновь посмотрела на телевизор, из динамиков которого доносился монотонный бубнеж Питера, но Барбара не слышала, что он говорит. Она пыталась сосредоточиться, но не могла, потому что перескакивала с одной мысли на другую.
Исходя из того, что крупные пакистанские общины, существующие вне городской агломерации, встречаются в Англии крайне редко, наличие двух таких общин на побережье в Эссексе вряд ли можно было бы считать совпадением. Особенно если принять во внимание слова самого Ажара о том, что он едет в Эссекс; если учесть, что вскоре после его отъезда последовало сообщение о волнениях, грозящих перейти в мятеж; если вспомнить, что он уехал для того, чтобы уладить проблемы, возникшие в его семье… Барбара решила, что совпадений чересчур много. Таймулла Ажар явно ехал в Балфорд-ле-Нец.
Он, по его словам, собирался предложить «свой опыт в разрешении проблемы, с которой они столкнулись». Но что это за опыт? Метание камней? Подстрекательство к мятежу? А может, он рассчитывает принять участие в расследовании, проводимом местной полицией? Может, он надеется, что его пустят в криминалистическую лабораторию? А может – и это было бы ужасно, – он намеревается принять участие в тех протестных выступлениях общины, которые она только что видела по телевидению; в выступлениях, неминуемо ведущих к более жестокому насилию, арестам, тюремному заключению?
Черт возьми, мысленно выругалась Барбара. Господи, ну о чем вообще думал этот человек? И какой дьявол подбил его взять с собой в эту поездку свою восьмилетнюю дочь, такого удивительного и прелестного ребенка?
Через все еще раскрытую дверь, она смотрела в ту сторону, куда ушли Хадия и ее отец. Ей вспомнилась милая лучезарная улыбка девочки и ее косички, словно живые змейки извивающиеся у нее на голове в такт приплясывающей походке.
Постояв, Барбара вдавила горящую сигарету в почти полную пепельницу, а затем подошла к платяному шкафу и, раскрыв его, достала с полки ранец-рюкзак.
Глава 2
Рейчел Уинфилд решила закрыть магазин на десять минут раньше, и это решение не вызвало у нее ни малейших угрызений совести. Ее мать ушла из магазина еще в половине четвертого – это был тот день недели, когда она регулярно «приводила в порядок голову» в парикмахерской косметического салона «Море и солнце» – и, хотя она оставила четкие инструкции о том, что следует делать для пополнения кассы, за последние полчаса ни один покупатель и ни один праздно шатающийся не переступили порога магазина.
У Рейчел были дела поважнее, чем наблюдать за тем, как большая стрелка настенных часов медленно тащится по циферблату, поэтому она, проверив замки витрин и убедившись, что они хорошо закрыты, заперла на засов входную дверь. Повернув висящую на двери дощечку с надписью «Открыто» на другую сторону, где была надпись «Закрыто», она прошла в подсобку и там из тайника, устроенного за ящиками с мусором, извлекла коробку в подарочной упаковке, которую все это время тщательно прятала от матери. С коробкой под мышкой быстрым шагом двинулась в аллею, где обычно стоял ее велосипед, и аккуратно положила коробку в багажную корзину. Потом, ведя велосипед за руль и повернув за угол, подошла к входу в магазин, чтобы проверить, хорошо ли заперта дверь.
Ей здорово достанется, если выяснится, что она закрылась раньше времени. Но страшно даже подумать о том, что будет, если она к тому же еще и магазин не закроет, как положено. Дверной засов был старым, и случалось, что его заедало. Правильней, а главное, быстрее всего было подергать входную дверь и убедиться в том, что та надежно заперта. Отлично, сказала про себя Рейчел, почувствовав, что дверь не поддается. Итак, она свободна.
Хотя приближался вечер, но жара все не ослабевала. Обычный для этих мест ветер с Северного моря, отравляющий в зимнее время жизнь обитателей города Балфорд-ле-Нец, сейчас практически не ощущался. В последние две недели он вообще не давал о себе знать. Его редкие дуновения были настолько слабыми, что от них не колыхались даже флажки, уныло висевшие над Хай-стрит.
Рейчел решительно нажимала на педали, и велосипед быстро катился по улице, украшенной красно-синими флажками, еще не снятыми после недавнего торжества. Она ехала в южном направлении, в сторону от торгово-деловой части города, но ехала не домой. Если бы она двигалась к дому, то велосипед катил бы в противоположную сторону, по набережной, к расположенным за промышленной зоной трем улицам, застроенным домами с террасами; в одном из таких домов они с матерью и жили в добром, но часто нарушаемом согласии. Сейчас она направлялась к дому своей давней, лучшей и поистине самой верной подруги, жизнь которой была омрачена недавно случившейся трагедией.
Следует проявлять сочувствие, настоятельно твердила себе Рейчел, давя на педали. Не следует даже упоминать о «Приюте на утесе», прежде чем я расскажу ей, как мне плохо. Хотя, честно сказать, мне не так уж и плохо. У меня такое чувство, словно дверь передо мной широко раскрылась, и я хочу проскользнуть в нее, раз уж выпала такая возможность.
Рейчел приподняла юбку над коленями, чтобы было легче крутить педали и чтобы легкая прозрачная материя не попала в промасленную цепь. Одеваясь сегодня утром, она уже знала, что поедет к Сале Малик, и поэтому постаралась подобрать одежду для дальней вечерней поездки на велосипеде. Но юбку она выбрала такой длины, которая выставляла напоказ то, чем она гордилась и могла продемонстрировать, – свои лодыжки; ведь Рейчел была молодой женщиной и уже осознала тот факт, что в мастерской Творца ее внешности было уделено слишком мало внимания, а поэтому ей необходимо подчеркивать то привлекательное, что у нее есть. Поэтому она обычно носила такие юбки и такую обувь, которые подчеркивали красоту ее лодыжек, надеясь, что беглые взгляды, бросаемые на нее, не задержатся на неправильных чертах некрасивого лица.
В свои двадцать лет Рейчел вдоволь наслушалась оскорбительных слов, произнесенных в ее адрес: кувалда, квашня, задница – и, как правило, эти обидные словеса сочетались с определением гнусная. Ее могли обозвать коровой, кобылой и свиноматкой – тут все зависело от склонностей и вкусов обзывающих. Еще в школьные годы, будучи постоянной мишенью бесконечных насмешек и издевательств, Рейчел поняла, что людям, подобным ей, жизнь предоставляет три четких способа реагирования: плакать, спасаться бегством или научиться давать отпор. Она выбрала последнее, и то, что она никому не спускала обид, и расположило к ней Сале Малик, которая стала ее подругой.
Лучшей подругой, думала Рейчел. И в радости и в горе. Ничто не омрачало их радости с той поры, когда им было по девять лет. А вот в последние два месяца им пришлось столкнуться с горем. Но все должно скоро измениться, и в этом Рейчел была более чем уверена.
Вихляя из стороны в сторону, она преодолела крутой подъем на Черч-роуд, миновала погост перед церковью Святого Иоанна; поникшие от жары головки растущих на могилах цветов смотрели вниз, в землю. Дорога, обогнув по дуге железнодорожный вокзал, стены которого покрывала глубоко въевшаяся грязь, круто шла на подъем; поднявшись на него, Рейчел увидела перед собой более обустроенный район с холмистыми газонами и улицами, окаймленными кустами. Эта часть города называлась районом Авеню. Семья Сале Малик жила в доме на Второй авеню в пяти минутах ходьбы от Гринсворда, большого, поросшего густой травой газона, по обеим сторонам которого стояли, возвышаясь над морем, два ряда небольших прибрежных домиков.
Семейство Малик обитало в одном из наиболее респектабельных домов, окруженном широкими газонами, на которых росли деревья, в том числе и несколько раскидистых груш, под которыми Рейчел и Сале поверяли друг другу свои детские тайны. Дом выглядел типично английским: деревянно-кирпичный, крытый черепицей, с ромбовидными стеклами в рамах в стиле позапрошлого века. На сделанной под старину входной двери красовались поперечные железные стяжки; многочисленные каминные трубы были точь-в-точь как на Хэмптон-Корте[20]; гараж, приткнувшийся к заднему фасаду дома, походил на средневековую крепость. При взгляде на дом никто не мог поверить, что его возраст не более десяти лет. И хотя каждый мог согласиться с тем, что в доме живет одна из самых состоятельных семей Балфорда, никому и в голову не пришло, что многие ее члены происходят из Азии, из страны моджахеддинов, мечетей и фая.
Когда Рейчел, преодолев поребрик, въехала на тротуар, а затем толчком переднего колеса открыла калитку, лицо ее было покрыто бисеринками пота. Войдя в тень раскидистой ивы, она с удовольствием набрала полные легкие прохладного благоуханного воздуха и на мгновение остановилась под деревом, говоря себе, что надо перевести дух, и осознавая при этом, что эта пауза необходима ей для обдумывания плана своего визита. За свои двадцать лет ей ни разу не доводилось бывать в семье, переживающей недавнюю утрату, – тем более в семье, где эту утрату воспринимали с такой горечью, какую она видела в глазах своей подруги. Сейчас ей необходимо сосредоточиться на том, как сказать об этом, что делать и как себя вести. Сейчас любая оплошность по отношению к Сале была бы непростительной.
Прислонив велосипед к вазону с цветущей геранью и вынув из багажной корзины сверток, Рейчел направилась к парадному входу, тщательно обдумывая первые слова, которые необходимо будет сейчас произнести. Какой ужас… Я пришла сразу же, как смогла… Я не хотела звонить, ведь по телефону всего не выразить… Все сразу так ужасно изменилось… Я знаю, как сильно ты любила его…
Она понимала, что все фразы, кроме последней, были правдивыми. Но вот своего будущего мужа Сале Малик не любила.
Впрочем, сейчас это не имело значения. Мертвые не могут вернуться и попросить живых объясниться, а поэтому какой смысл копаться сейчас в том, что ее подруга не испытывала сильных чувств к человеку, внезапно превратившемуся из незнакомца в ее будущего супруга. Сейчас, конечно же, он уже таковым не станет. А это наводит на мысль… Ну, нет. Рейчел тряхнула головой, стараясь выбросить из головы эти вздорные подозрения. Зажав сверток под мышкой, она постучала в дверь.
Дверь открылась от прикосновения костяшек ее пальцев. И сразу же до ее слуха донеслись отчетливые звуки фоновой музыки, сопровождающей события, происходящие на экране, и голоса на непонятном языке. Говорили, как предположила Рейчел, на урду. А фильм, по всей вероятности, был очередной покупкой по каталогу, сделанной золовкой Сале, наверняка сидящей сейчас перед телеэкраном на подушке в своей обычной позе: с чашей мыльной воды на коленях и опущенной в нее кучей золотых браслетов, которые она тщательно перемывала.
Все было именно так, как предположила Рейчел. Произнеся: «Есть кто-нибудь? Где ты, Сале?», она открыла дверь в гостиную и сразу увидела Юмн, молодую жену брата Сале, но та была занята не мытьем драгоценностей, а починкой одной из своих многочисленных дупатт. Юмн сосредоточенно тыкала иголкой в подогнутую кайму шарфа, однако прилагаемые усилия явно не приносили ожидаемого результата.
Она негромко вскрикнула, услышав, как Рейчел кашлянула, давая знать о своем присутствии, а затем всплеснула руками, отчего иголка, нитки и шарф разлетелись в разные стороны. Непонятно почему, но на всех пальцах ее левой руки были надеты наперстки. Они тоже разлетелись по сторонам.
– Как ты меня напугала! – громким голосом произнесла она. – Боже мой, Рейчел Уинфилд. И все это именно сейчас, сейчас, когда ничто на всем свете не должно меня тревожить. Женский цикл – это ведь очень тонкое дело. Или тебе об этом не известно?
Сале всегда говорила, что ее золовка рождена для театра, но воспитание и образование прошли мимо нее. Первое утверждение, по всей вероятности, было истинным. Приход Рейчел вряд ли мог быть незамеченным. Но Юмн, казалось, хотела воспользоваться даже и этим малозначащим событием, чтобы оказаться в центре внимания. Конечно, все было сделано для того, чтобы подчеркнуть и выпятить ее «женский цикл», как она называла это, и сейчас она обеими руками обхватила свой живот на тот случай, если Рейчел не поймет суть только что сказанного. Но это было излишним. Рейчел не верила, что Юмн может думать или говорить о чем-либо другом, кроме как о желании снова стать матерью и о протекании ее беременности – третьей беременности за тридцать семь месяцев жизни в замужестве, когда ее второму сыну не исполнилось еще и полутора лет.
– Прости, – сказала Рейчел. – Я не хотела тебя пугать.
– Надеюсь, что не хотела.
Юмн повела глазами, ища разлетевшиеся по комнате вещи. Широко раскрытым правым глазом она заметила шарф, прищурив при этом свой, смотрящий в другую сторону, левый глаз, который она обычно держала в тени, отбрасываемой дупаттом. Когда Рейчел показалось, что Юмн намеревается снова приступить к работе, не обращая внимания на ее присутствие, она решила продолжить разговор.
– Юмн, я пришла повидать Сале. Что с ней?
– С этой девушкой всегда что-то происходит, – пожала плечами Юмн. – Стоит мне обратиться к ней, как она сразу делается глухой, как камень. Что ей нужно, так это хорошая трепка; только жаль, здесь никто не хочет этим заняться.
– А где она сейчас? – спросила Рейчел.
– Бедняжка, думают они, – продолжала Юмн. – Не трогайте ее. Она так переживает. Она переживает, ты можешь это представить? Да это просто смешно.
Услышав это, Рейчел встревожилась, но, будучи верной подругой Сале, приложила максимум усилий, чтобы скрыть тревогу.
– Она дома? – спросила Рейчел, стараясь говорить спокойно. – Так где она, Юмн?
– Только что поднялась наверх.
Когда Рейчел была уже в дверях гостиной, Юмн со злобным хихиканьем добавила:
– Там она, вне всякого сомнения, страдает от горя.
Рейчел нашла Сале в спальне, окна которой выходили в сад; сейчас эта комната была переоборудована в детскую для двух маленьких сыновей Юмн. Сале стояла у гладильной доски и складывала аккуратными квадратами только что высушенные пеленки. Ее племянники – старший, которому было два года и три месяца, и его младший брат – лежали в одной стоявшей у окна коляске. Мальчики крепко спали.
Рейчел не видела подругу уже две недели. Слова, сказанные девушками друг другу при последней встрече, были не из приятных, и сейчас, несмотря на заранее подготовленные и отрепетированные фразы, Рейчел чувствовала неловкость и старалась не выглядеть растерянной. Однако причиной этого было не только нарастающее взаимное непонимание, и даже не то, что, входя в дом Маликов, Рейчел сразу же осознавала, что попадает в другую культурную среду. Чувство, охватившее ее сейчас – и оно усиливалось с каждой новой встречей с подругой, – проистекало из жгучего осознания того, насколько сильно физически она отличается от Сале.
Сале была прелестной. Согласно религиозным предписаниям и желанию родителей, она носила скромные шальвар-квами. Сале притягивала к себе взгляды, несмотря на мешковатые брюки и куцый жакет, полы которого спускались до колен. Ее кожа была цвета мускатного ореха, а глаза цвета какао прикрывали густые и длинные ресницы. Свои черные волосы она заплетала в одну тугую косу, спускавшуюся до самой талии, а сейчас, когда Сале подняла голову, услышав свое имя, произнесенное голосом Рейчел, тонкие, словно паутинки завитки волос опустились на ее лицо. Единственным дефектом было родимое пятно. И цветом, и формой оно походило на ягоду клубники и выглядело, словно детская татуировка, прилепленная к скуле около виска. Когда глаза Сале встретились с глазами подруги, родимое пятно стало заметно темнее.
У Рейчел были дела поважнее, чем наблюдать за тем, как большая стрелка настенных часов медленно тащится по циферблату, поэтому она, проверив замки витрин и убедившись, что они хорошо закрыты, заперла на засов входную дверь. Повернув висящую на двери дощечку с надписью «Открыто» на другую сторону, где была надпись «Закрыто», она прошла в подсобку и там из тайника, устроенного за ящиками с мусором, извлекла коробку в подарочной упаковке, которую все это время тщательно прятала от матери. С коробкой под мышкой быстрым шагом двинулась в аллею, где обычно стоял ее велосипед, и аккуратно положила коробку в багажную корзину. Потом, ведя велосипед за руль и повернув за угол, подошла к входу в магазин, чтобы проверить, хорошо ли заперта дверь.
Ей здорово достанется, если выяснится, что она закрылась раньше времени. Но страшно даже подумать о том, что будет, если она к тому же еще и магазин не закроет, как положено. Дверной засов был старым, и случалось, что его заедало. Правильней, а главное, быстрее всего было подергать входную дверь и убедиться в том, что та надежно заперта. Отлично, сказала про себя Рейчел, почувствовав, что дверь не поддается. Итак, она свободна.
Хотя приближался вечер, но жара все не ослабевала. Обычный для этих мест ветер с Северного моря, отравляющий в зимнее время жизнь обитателей города Балфорд-ле-Нец, сейчас практически не ощущался. В последние две недели он вообще не давал о себе знать. Его редкие дуновения были настолько слабыми, что от них не колыхались даже флажки, уныло висевшие над Хай-стрит.
Рейчел решительно нажимала на педали, и велосипед быстро катился по улице, украшенной красно-синими флажками, еще не снятыми после недавнего торжества. Она ехала в южном направлении, в сторону от торгово-деловой части города, но ехала не домой. Если бы она двигалась к дому, то велосипед катил бы в противоположную сторону, по набережной, к расположенным за промышленной зоной трем улицам, застроенным домами с террасами; в одном из таких домов они с матерью и жили в добром, но часто нарушаемом согласии. Сейчас она направлялась к дому своей давней, лучшей и поистине самой верной подруги, жизнь которой была омрачена недавно случившейся трагедией.
Следует проявлять сочувствие, настоятельно твердила себе Рейчел, давя на педали. Не следует даже упоминать о «Приюте на утесе», прежде чем я расскажу ей, как мне плохо. Хотя, честно сказать, мне не так уж и плохо. У меня такое чувство, словно дверь передо мной широко раскрылась, и я хочу проскользнуть в нее, раз уж выпала такая возможность.
Рейчел приподняла юбку над коленями, чтобы было легче крутить педали и чтобы легкая прозрачная материя не попала в промасленную цепь. Одеваясь сегодня утром, она уже знала, что поедет к Сале Малик, и поэтому постаралась подобрать одежду для дальней вечерней поездки на велосипеде. Но юбку она выбрала такой длины, которая выставляла напоказ то, чем она гордилась и могла продемонстрировать, – свои лодыжки; ведь Рейчел была молодой женщиной и уже осознала тот факт, что в мастерской Творца ее внешности было уделено слишком мало внимания, а поэтому ей необходимо подчеркивать то привлекательное, что у нее есть. Поэтому она обычно носила такие юбки и такую обувь, которые подчеркивали красоту ее лодыжек, надеясь, что беглые взгляды, бросаемые на нее, не задержатся на неправильных чертах некрасивого лица.
В свои двадцать лет Рейчел вдоволь наслушалась оскорбительных слов, произнесенных в ее адрес: кувалда, квашня, задница – и, как правило, эти обидные словеса сочетались с определением гнусная. Ее могли обозвать коровой, кобылой и свиноматкой – тут все зависело от склонностей и вкусов обзывающих. Еще в школьные годы, будучи постоянной мишенью бесконечных насмешек и издевательств, Рейчел поняла, что людям, подобным ей, жизнь предоставляет три четких способа реагирования: плакать, спасаться бегством или научиться давать отпор. Она выбрала последнее, и то, что она никому не спускала обид, и расположило к ней Сале Малик, которая стала ее подругой.
Лучшей подругой, думала Рейчел. И в радости и в горе. Ничто не омрачало их радости с той поры, когда им было по девять лет. А вот в последние два месяца им пришлось столкнуться с горем. Но все должно скоро измениться, и в этом Рейчел была более чем уверена.
Вихляя из стороны в сторону, она преодолела крутой подъем на Черч-роуд, миновала погост перед церковью Святого Иоанна; поникшие от жары головки растущих на могилах цветов смотрели вниз, в землю. Дорога, обогнув по дуге железнодорожный вокзал, стены которого покрывала глубоко въевшаяся грязь, круто шла на подъем; поднявшись на него, Рейчел увидела перед собой более обустроенный район с холмистыми газонами и улицами, окаймленными кустами. Эта часть города называлась районом Авеню. Семья Сале Малик жила в доме на Второй авеню в пяти минутах ходьбы от Гринсворда, большого, поросшего густой травой газона, по обеим сторонам которого стояли, возвышаясь над морем, два ряда небольших прибрежных домиков.
Семейство Малик обитало в одном из наиболее респектабельных домов, окруженном широкими газонами, на которых росли деревья, в том числе и несколько раскидистых груш, под которыми Рейчел и Сале поверяли друг другу свои детские тайны. Дом выглядел типично английским: деревянно-кирпичный, крытый черепицей, с ромбовидными стеклами в рамах в стиле позапрошлого века. На сделанной под старину входной двери красовались поперечные железные стяжки; многочисленные каминные трубы были точь-в-точь как на Хэмптон-Корте[20]; гараж, приткнувшийся к заднему фасаду дома, походил на средневековую крепость. При взгляде на дом никто не мог поверить, что его возраст не более десяти лет. И хотя каждый мог согласиться с тем, что в доме живет одна из самых состоятельных семей Балфорда, никому и в голову не пришло, что многие ее члены происходят из Азии, из страны моджахеддинов, мечетей и фая.
Когда Рейчел, преодолев поребрик, въехала на тротуар, а затем толчком переднего колеса открыла калитку, лицо ее было покрыто бисеринками пота. Войдя в тень раскидистой ивы, она с удовольствием набрала полные легкие прохладного благоуханного воздуха и на мгновение остановилась под деревом, говоря себе, что надо перевести дух, и осознавая при этом, что эта пауза необходима ей для обдумывания плана своего визита. За свои двадцать лет ей ни разу не доводилось бывать в семье, переживающей недавнюю утрату, – тем более в семье, где эту утрату воспринимали с такой горечью, какую она видела в глазах своей подруги. Сейчас ей необходимо сосредоточиться на том, как сказать об этом, что делать и как себя вести. Сейчас любая оплошность по отношению к Сале была бы непростительной.
Прислонив велосипед к вазону с цветущей геранью и вынув из багажной корзины сверток, Рейчел направилась к парадному входу, тщательно обдумывая первые слова, которые необходимо будет сейчас произнести. Какой ужас… Я пришла сразу же, как смогла… Я не хотела звонить, ведь по телефону всего не выразить… Все сразу так ужасно изменилось… Я знаю, как сильно ты любила его…
Она понимала, что все фразы, кроме последней, были правдивыми. Но вот своего будущего мужа Сале Малик не любила.
Впрочем, сейчас это не имело значения. Мертвые не могут вернуться и попросить живых объясниться, а поэтому какой смысл копаться сейчас в том, что ее подруга не испытывала сильных чувств к человеку, внезапно превратившемуся из незнакомца в ее будущего супруга. Сейчас, конечно же, он уже таковым не станет. А это наводит на мысль… Ну, нет. Рейчел тряхнула головой, стараясь выбросить из головы эти вздорные подозрения. Зажав сверток под мышкой, она постучала в дверь.
Дверь открылась от прикосновения костяшек ее пальцев. И сразу же до ее слуха донеслись отчетливые звуки фоновой музыки, сопровождающей события, происходящие на экране, и голоса на непонятном языке. Говорили, как предположила Рейчел, на урду. А фильм, по всей вероятности, был очередной покупкой по каталогу, сделанной золовкой Сале, наверняка сидящей сейчас перед телеэкраном на подушке в своей обычной позе: с чашей мыльной воды на коленях и опущенной в нее кучей золотых браслетов, которые она тщательно перемывала.
Все было именно так, как предположила Рейчел. Произнеся: «Есть кто-нибудь? Где ты, Сале?», она открыла дверь в гостиную и сразу увидела Юмн, молодую жену брата Сале, но та была занята не мытьем драгоценностей, а починкой одной из своих многочисленных дупатт. Юмн сосредоточенно тыкала иголкой в подогнутую кайму шарфа, однако прилагаемые усилия явно не приносили ожидаемого результата.
Она негромко вскрикнула, услышав, как Рейчел кашлянула, давая знать о своем присутствии, а затем всплеснула руками, отчего иголка, нитки и шарф разлетелись в разные стороны. Непонятно почему, но на всех пальцах ее левой руки были надеты наперстки. Они тоже разлетелись по сторонам.
– Как ты меня напугала! – громким голосом произнесла она. – Боже мой, Рейчел Уинфилд. И все это именно сейчас, сейчас, когда ничто на всем свете не должно меня тревожить. Женский цикл – это ведь очень тонкое дело. Или тебе об этом не известно?
Сале всегда говорила, что ее золовка рождена для театра, но воспитание и образование прошли мимо нее. Первое утверждение, по всей вероятности, было истинным. Приход Рейчел вряд ли мог быть незамеченным. Но Юмн, казалось, хотела воспользоваться даже и этим малозначащим событием, чтобы оказаться в центре внимания. Конечно, все было сделано для того, чтобы подчеркнуть и выпятить ее «женский цикл», как она называла это, и сейчас она обеими руками обхватила свой живот на тот случай, если Рейчел не поймет суть только что сказанного. Но это было излишним. Рейчел не верила, что Юмн может думать или говорить о чем-либо другом, кроме как о желании снова стать матерью и о протекании ее беременности – третьей беременности за тридцать семь месяцев жизни в замужестве, когда ее второму сыну не исполнилось еще и полутора лет.
– Прости, – сказала Рейчел. – Я не хотела тебя пугать.
– Надеюсь, что не хотела.
Юмн повела глазами, ища разлетевшиеся по комнате вещи. Широко раскрытым правым глазом она заметила шарф, прищурив при этом свой, смотрящий в другую сторону, левый глаз, который она обычно держала в тени, отбрасываемой дупаттом. Когда Рейчел показалось, что Юмн намеревается снова приступить к работе, не обращая внимания на ее присутствие, она решила продолжить разговор.
– Юмн, я пришла повидать Сале. Что с ней?
– С этой девушкой всегда что-то происходит, – пожала плечами Юмн. – Стоит мне обратиться к ней, как она сразу делается глухой, как камень. Что ей нужно, так это хорошая трепка; только жаль, здесь никто не хочет этим заняться.
– А где она сейчас? – спросила Рейчел.
– Бедняжка, думают они, – продолжала Юмн. – Не трогайте ее. Она так переживает. Она переживает, ты можешь это представить? Да это просто смешно.
Услышав это, Рейчел встревожилась, но, будучи верной подругой Сале, приложила максимум усилий, чтобы скрыть тревогу.
– Она дома? – спросила Рейчел, стараясь говорить спокойно. – Так где она, Юмн?
– Только что поднялась наверх.
Когда Рейчел была уже в дверях гостиной, Юмн со злобным хихиканьем добавила:
– Там она, вне всякого сомнения, страдает от горя.
Рейчел нашла Сале в спальне, окна которой выходили в сад; сейчас эта комната была переоборудована в детскую для двух маленьких сыновей Юмн. Сале стояла у гладильной доски и складывала аккуратными квадратами только что высушенные пеленки. Ее племянники – старший, которому было два года и три месяца, и его младший брат – лежали в одной стоявшей у окна коляске. Мальчики крепко спали.
Рейчел не видела подругу уже две недели. Слова, сказанные девушками друг другу при последней встрече, были не из приятных, и сейчас, несмотря на заранее подготовленные и отрепетированные фразы, Рейчел чувствовала неловкость и старалась не выглядеть растерянной. Однако причиной этого было не только нарастающее взаимное непонимание, и даже не то, что, входя в дом Маликов, Рейчел сразу же осознавала, что попадает в другую культурную среду. Чувство, охватившее ее сейчас – и оно усиливалось с каждой новой встречей с подругой, – проистекало из жгучего осознания того, насколько сильно физически она отличается от Сале.
Сале была прелестной. Согласно религиозным предписаниям и желанию родителей, она носила скромные шальвар-квами. Сале притягивала к себе взгляды, несмотря на мешковатые брюки и куцый жакет, полы которого спускались до колен. Ее кожа была цвета мускатного ореха, а глаза цвета какао прикрывали густые и длинные ресницы. Свои черные волосы она заплетала в одну тугую косу, спускавшуюся до самой талии, а сейчас, когда Сале подняла голову, услышав свое имя, произнесенное голосом Рейчел, тонкие, словно паутинки завитки волос опустились на ее лицо. Единственным дефектом было родимое пятно. И цветом, и формой оно походило на ягоду клубники и выглядело, словно детская татуировка, прилепленная к скуле около виска. Когда глаза Сале встретились с глазами подруги, родимое пятно стало заметно темнее.