Джордж Элизабет. Школа ужасов

   – Странно, что в них могло так заинтересовать тринадцатилетнего мальчика? – удивилась сержант Хейверс
   – Для этого мальчика не странно, – возразил полковник. – Чувство чести у них в крови. В этом суть их культуры.
   Линли предпочел бы сменить тему разговора.
   – Когда у вас был этот разговор? С чего он начался?
   Полковник беспомощно глянул на дочь:
   – Когда это было, Джинни?
   – С месяц назад, кажется. Вроде бы в школе на уроке истории им рассказывали о леди Джейн Грей. Она умерла за веру, умерла, не отрекшись от своих убеждений. Должно быть, именно тогда Мэтт спросил тебя, требует ли честь, чтобы человек всегда поступал как должно, а ты хотел знать, почему он вообще задумался над этим, и тогда он рассказал про леди Джейн Грей и ее решимость умереть, но не принять бесчестие и не посрамить свою веру.
   Отец кивнул:
   – Да, он спрашивал, что, по нашему мнению, важнее: кодекс чести или справедливость.
   – И вы сказали ему, что это одно и то же, верно?
   – Вот именно. Но Мэттью не согласился. – Полковник повернулся лицом к фотографии, которую Линли успел вернуть его дочери. – Это в нем Запад говорил, но восточная кровь твердила, что это одно и то же.
   Линли уже начало раздражать, что полковник все время ссылается на происхождение Мэттью, на фантазию, порожденную старческим маразмом.
   – Но вы не обсуждали с ним его китайское наследие, хотя вы так любите эту культуру.
   – Не стану же я говорить с вами о ваших скандинавских предках, наградивших вас прекрасными русыми волосами. Каждый из нас – наследник многих культур, инспектор. Некоторые находятся ближе к этому источнику, другие, как вы и я, дальше, но все мы – результат смешения разных национальностей. Отрицать этот факт значит отрицать сам ход жизни. Люди, не способные смириться с этим, губят все вокруг. Больше мне вам сказать нечего.
   Было ясно, что этими словами полковник Бон-нэми завершил разговор. Линли видел, что беседа сильно утомила старика. Здоровая рука и нога полковника тряслись, на глаза опускались тяжелые от усталости веки. Больше информации от него все равно не получишь. Линли поднялся на ноги, поблагодарил хозяина, и они с сержантом Хейверс вслед за Джин Боннэми двинулись к выходу из дома. Только оказавшись на подъездной дорожке, Линли заговорил вновь.
   – Позвольте мне кое-что уточнить, мисс Боннэми, – сказал он. – Я не хотел бы задеть ваши чувства, но мне надо знать, почему ваш отец вообразил, будто в жилах Мэттью Уотли текла китайекая кровь. Ваш отец перенес четыре инсульта: Это не могло остаться без последствий.
   Женщина смотрела мимо следователя в сторону изгороди. Возле нестриженого кустарника три пташки весело купались в неглубокой луже.
   – Вы думаете, это его фантазии? – Она выдавила из себя улыбку. – Я бы рада облегчить вам жизнь, инспектор. Все стало бы намного проще, если б я согласилась с вами, да? Не могу, к сожалению. Видите ли, я и сама все детство и юность провела в Гонконге. Едва Мэттью тогда, в сентябре, переступил порог нашего дома, как я тотчас разглядела в нем признаки восточной расы. Так что вопрос не в том, в здравом ли уме мой отец и отличает ли он свои фантазии от действительности. Даже если б он и тронулся умом, я-то еще вполне здорова. – Она рассеянно потерла грязь, глубоко проникшую в пересекавшиеся на ладони линии.
   – Если б только в моей власти было кое-что изменить…
   – Что именно?
   Джин пожала плечами. Губы ее дрожали, но она овладела собой и заговорила почти спокойно:
   – Вечером во вторник мы слишком поздно вернулись в школу. Проехали мимо домика привратника, и я хотела подвезти его к самому зданию общежития, но Мэттью попросил меня остановиться на дорожке у гаража, потому что там мне было проще развернуть машину. Сказал, отсюда он пойдет пешком. Он был очень внимательными заботливым мальчиком.
   – Тогда вы видели его в последний раз.
   Она кивнула и продолжала, ища в словах утешения:
   – Он вышел из машины и пошел к дому, и тут по дорожке проехал микроавтобус, его фары осветили Мэттью. Я хорошо это помню: он обернулся, услышав, как подъезжает автобус. Помахал мне рукой и улыбнулся. – Джин яростно утерла слезы. – У Мэттью была такая чудесная улыбка, инспектор. В тот вторник, когда я увидела, как он улыбается, как светится от улыбки его лицо, я осознала, как он мне дорог. Если б я успела сказать ему об этом!
   – Среди бумаг Мэттью мы нашли черновик его письма к вам. Он писал вам на прошлой неделе? – Достав из кармана страничку, исписанную почерком Мэттью, Линли протянул ее Джин.
   Она быстро прочла, кивнула и возвратила листок:
   – Да. Я получила от него примерно такую записку в пятницу. Он всегда писал нам письмо, благодарил за проведенный у нас вечер. Всегда.
   – Он упоминает, что какой-то мальчик видел его, когда он возвращался. Насколько я понял, вы приехали в школу уже после отбоя.
   – Они с папой с головой ушли в игру, и мы все позабыли о времени. В среду я позвонила Мэттью, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь неприятных последствий. Он сказал, что попался на глаза одному из старшеклассников.
   – И тот доложил директору?
   – Видимо, нет. Во всяком случае, тогда еще нет. Я так поняла, Мэттью собирался поговорить с ним, объяснить, где он задержался.
   – Мэттью наказали бы за опоздание, несмотря на то, что он был у вас?
   – Наверное, да. Ученики обязаны вернуться в школу вовремя, невзирая ни на какие обстоятельства. Это вроде бы воспитывает в них ответственность и самостоятельность.
   – Какое наказание его постигло бы?
   – Возможно, на следующей неделе запретили бы отлучаться из школы. Или ограничились бы выговором. Не так уж это серьезно.
   – Для него. А для другого?
   – Для другого? – Джин Боннэми в недоумении свела брови.
   – Для того, кто видел Мэттью.
   – Я вас не вполне понимаю.
   Линли и сам только сейчас осознал суть полученной от Джин Боннэми информации. До сих пор он учел лишь одну сторону: префект пансиона Брайан Бирн почему-то не доложил, что ко времени отхода ко сну один из его подопечных отсутствовал. Однако в этом деле есть и другая сторона: не только Мэттью Уотли опоздал во вторник вечером к отбою, но и кто-то другой из воспитанников Бредгар Чэмберс.

14

   – Словно песок жуешь! Отвратительная еда, инспектор! Почему это называется «свежие сэндвичи»? Да этого парня надо судить за мошенничество! – Крошки сыра сыпались на бордовый пуловер сержанта. Хейверс сердито смахнула их на пол любимого автомобиля инспектора. Линли попытался с должной строгостью произнести ее имя, но безрезультатно. Барбара продолжала свое: – Мы могли зайти в паб. Пятнадцать минут на перекус – тоже мне, преступление!
   Линли печально осматривал выбранный им бутерброд. И мясо, и помидор приобрели нежно-зеленый оттенок. Да, этим питаться не стоит.
   – Мне показалось, так будет лучше.
   – К тому же, – продолжала Барбара, ободренная его капитуляцией, – с какой стати мы мчимся сломя голову в школу? Это проклятое расследование – точно зыбучий песок. Мы уже провалились по самую шею, а если нам еще подкинут подробностей, мы попадем в очередной тупик и уйдем в этот самый песок с головой, задохнемся.
   – Что-то вы путаетесь в метафорах, Хейверс. Она только фыркнула.
   – Смотрите сами: сначала все говорили, что Мэттью сбежал из школы, не стерпев классовых различий, дескать, довели его эти снобы. Потом выясняется, что все дело в издевательствах, он-де боялся какого-то садюги. Далее мы кинулись разыскивать извращенца-гомосексуалиста, а теперь возникла новая идея: наш убийца – расист. Ах да, еще Мэтт видел кого-то после отбоя. Тоже неплохой мотив для убийства. – Барбара вытащила пачку сигарет и закурила. Линли поспешно опустил стекло со своей стороны. – Этот завал нам не разгрести. Я уже перестала понимать, о чем вообще идет речь.
   – Боннэми сбили нас с толку, да? Хейверс выдохнула густую струю дыма.
   – Китаец? Китаец?! Это чушь, инспектор. Мы же оба это знаем. Старик просто свихнулся, это все ностальгия по Гонконгу, а старая дева, его дочь, да у нее тоже глюки. Приветили темноволосого мальчика, стали вспоминать с ним прошлое – и готово: он наполовину китаец.
   Линли не спорил.
   – Да, может быть. Но кое о чем надо все-таки поразмыслить, сержант.
   – О чем?
   – Боннэми не знакомы с Джилсом Бирном. Они понятия не имеют, что он когда-то покровительствовал мальчику-китайцу. Эдварду Хсу. Неужели это просто совпадение и они ни с того ни с сего приняли Мэттью Уотли за китайца?
   – Значит, вы думаете, что Джиле Бирн заинтересовался Мэттью именно из-за его происхождения, в которое я ни на минуту не верю?
   – И все же какая-то связь существует. Они оба мертвы – и Эдвард Хсу, и Мэттью Уотли. Два школьника, пользовавшиеся особым вниманием Бирна. Два мальчика с китайской кровью.
   – Итак, вы готовы признать в Мэттью Уотли китайца. Но откуда в нем китайская кровь? Пэтси Уотли родила его от другого мужчины и ухитрилась скрыть свой роман от мужа? Или Кевин Уотли принес домой свое незаконное дитя, а добрейшая Пэтси вырастила его и полюбила, как родная мать? Кто же он такой?
   – Вот это мы и должны выяснить. Ответить на этот вопрос могут только супруги Уотли.
   Он развернулся на дорожке у школы. Элейн Роли стояла у двери, пытаясь втиснуть младшего внука Фрэнка в старую коляску, в то время как другой ребенок, оставшись на миг без присмотра, довольно метко обстреливал камушками окно эркера. Элейн Роли даже не обернулась посмотреть на проезжавший за ее спиной автомобиль.
   – Вот повозится с милыми крошками и забудет даже думать о Фрэнке Ортене, – прокомментировала Хейверс, втыкая окурок в пепельницу. – Похоже, она положила на него глаз, а, инспектор?
   – Возможно. Только он-то не слишком поощряет ее, судя по тому, что мы видели нынче утром.
   – Да, – вздохнула Хейверс (Линли чертыхнулся про себя: какую возможность для душеспасительной беседы он ей предоставил!), – некоторые люди удивительно упрямо цепляются за свои чувства, поощряй не поощряй.
   Линли сделал вид, будто пропустил эту сентенцию мимо ушей. Он прибавил скорости, быстро проскочил подъездную дорожку и остановился перед школой. Пройдя в главный холл, полицейские обратили внимание, что дверь в часовню распахнута и там уже собирается хор. Певчие оставались в школьной форме, на этот раз они не надели стихари, придававшие им столь набожный вид на вчерашней службе. По-видимому, шла репетиция: посреди песнопения, в котором Линли узнал хор из «Мессии», регент нетерпеливо оборвал пение, трижды дунул в свою флейту и заставил начать все сначала.
   – К Пасхе готовятся? – поинтересовалась Хейверс. – На мой взгляд, это уж чересчур. Распевают себе осанны и аллилуйи, будто малыша не прикончили у них под самым носом,
   – Не регент же его убил, – возразил Линли. Он всматривался в ряды певчих, отыскивая старшего префекта.
   Чаз Квилтер стоял в последнем ряду. Глядя на него, Линли попытался разобраться в своих чувствах. Что в этом юноше внушает ему смутную тревогу с первой же встречи? Регент вновь прервал спевку и распорядился:
   – А теперь мистер Квилтер, соло. Вы готовы, Квилтер?
   – Займемся пока мистером Локвудом, – предложил Линли.
   Они прошли через фойе, миновали еще две двери и попали в административное крыло Бредгар Чэмберс. Одна дверь вела в комнату привратника, вторая – в коридор, на стенах которого в витринах стояли кубки, завоеванные спортсменами школы. Вдоль ряда этих почетных трофеев Линли и Хейверс прошли к кабинету директора. В приемной за компьютером сидела секретарша Алана Локвуда. При виде полицейских она с излишней поспешностью поднялась на ноги: это было больше похоже на попытку к бегству, нежели на радушный прием. Из-за закрытой двери по другую сторону приемной доносились приглушенные голоса.
   – Вы к директору? – спросила секретарша. – Он сейчас на совещании. Подождите в его кабинете. – с этими словами она проскочила мимо них, распахнула дверь в кабинет Локвуда и жестом пригласила их войти. – Не знаю, как долго директор задержится, – безмятежно произнесла она, покидая посетителей.
   – Симпатичная девочка, – проворчала ей вслед Хейверс. – Действует строго по инструкции. Принять со всей любезностью, но в разговоры не вступать.
   Линли решил воспользоваться представившейся возможностью рассмотреть висевшие на стене фотографии, отражавшие историю школы. Хейверс присоединилась к нему.
   Фотографии охватывали период в сто пятьдесят лет, наиболее ранний иллюстративный материал был представлен поблекшими дагерротипами. Десятилетие за десятилетием воспитанники Позировали у подножия памятника Генриху VII, маршировали стройными колоннами по спортплощадке, подъезжали к школе в конных повозках, а затем в микроавтобусах. Чистенькие, улыбающиеся, в одинаковых формах.
   – Обнаружили что-нибудь интересное, сержант?
   – Девочки появились совсем недавно, – откликнулась Хейверс. – У них наконец-то наступил двадцатый век.
   – Да. И еще кое-что.
   Она продолжала переходить от фотографии к фотографии, задумчиво пощипывая нижнюю губу.
   – Представители других рас, – сообразила она. – Их тоже нет.
   – Одно-два неевропейских лица– и все. Два столетия назад это было в порядке вещей. Но в последние десять-пятнадцать лет выглядит по меньшей мере странно.
   – Значит, мы возвращаемся к версии с расизмом?
   – В любом случае мы не можем просто отбросить ее, Хейверс.
   Дверь в кабинет распахнулась. Следователь дружно обернулись, но то был не Алан Локвуд, а его супруга с огромной охапкой цветов, втиснутых в простую глиняную вазу.
   Женщина и не подумала остановиться при виде Линли и Хейверс; мимолетно улыбнулась им, приветливо кивнула и понесла цветы на стол, стоявший в алькове у просторного окна.
   – Я принесла цветы для конференц-зала, – охотно пояснила она. – С цветами в комнате гораздо уютнее. Алан встречается там с родителями, вот и подумала… – Она легонько поправила туберозы чей сладкий аромат успел уже пропитать душноватое закрытое помещение. – Боюсь, я опоздала. Собрание давно уже началось. Поэтому я принесла цветы сюда. – Кэтлин передвинула серебряный подсвечник, высвобождая место на столе. – Чересчур громоздко, да? И подсвечник, и цветы. – Нахмурившись, она оглядела комнату и, приняв решение, перенесла подсвечник на каминную доску. Там он отчасти загораживал портрет кисти Гольбейна. По-видимому, эта перестановка вполне устраивала супругу директора. Удовлетворенно кивнув, она поправила свисавшую на лоб седую прядь. – Я составляю все букеты для украшения школы. У нас хорошая оранжерея. Впрочем, я ведь вам уже говорила об этом? Я иногда забываю, что я кому сказала, а что нет. Алан говорит, это первый признак склероза.
   – Вряд ли, – ответно улыбнулся Линли. – Просто вам слишком много приходится держать в голове. Каждый день вы общаетесь с десятками людей. Как тут не перепутать?
   – Да, верно. – Вернувшись к столу мужа, Кэтлин без особой надобности подровняла лежавшую на нем стопку бумаг. Они и так были сложены чересчур даже аккуратно. Этот жест показал Линли, что женщину привело в кабинет не только желание украсить его цветами.
   – Алан много работает и очень устает, поэтому не всегда успевает подумать, прежде чем начнет говорить, и в запальчивости порой сказанет лишнего. Вот как насчет моего склероза. На самом деле мой Алан очень хороший человек. Очень хороший. Порядочный. Всеми уважаемый. – Кейт нащупала притаившийся между папками карандаш, вытащила его и аккуратно положила рядом с ручкой. – Его не ценят. Люди понятия не имеют, как много он трудится, чего добивается, он же не станет этим похваляться. Вот сейчас он сидит в конференц-зале и разговаривает с четырьмя супружескими ларами, которые раздумывают, куда им отправить детей. Они могут выбрать Итон или Харроу, Рэгби, Вестминстер. Но вот увидите: Алан уговорит их привезти детей в Бредгар. Ему всегда это удается.
   – Наверное, это самое сложное в работе директора, – посочувствовал ей Линли. – Постоянно привлекать в школу новых учеников.
   – Для Алана это цель всей жизни, – ответила Кэтлин. – Он твердо решил вернуть школе ту репутацию, какой она пользовалась в послевоенные времена. Такова его миссия. Перед тем как Алан занял здесь должность директора, набор резко сократился. Плохие результаты, низкие оценки на выпускных экзаменах. Алан все исправит. Уже многое изменилось. И театр – это Алан придумал. Театр тоже привлекает новых учеников, я имею в виду подходящих учеников.
   – Мэттью Уотли принадлежал к числу «подходящих»?
   – Я учила его играть на скрипке. Пока мы не переехали в Бредгар, я работала в Лондонской филармонии. Вы ведь этого не знали, инспектор? Никто здесь не знает. Не стоит упоминать о моей профессии в разговоре с женами других учителей. Я оставила сцену, чтобы быть подходящей женой для директора закрытой школы. Ведь я нужна Алану. И нашим детям я тоже нужна. У нас два мальчика, учатся в начальной школе. Алан упоминал о них? Теперь я играю в оркестре Бредгара и иногда даю уроки. Это, конечно, не совсем то, – с печальной улыбкой прибавила она, – но все же… Обидно было бы окончательно утратить навык.
   Линли отметил, что женщина так и не ответила на его вопрос.
   – Вы часто общались с Мэттью?
   – Раз в неделю. Он мало занимался, меньше, чем надо бы. Мальчики, они все такие, хотя, по правде говоря, я ожидала от него большего, раз уж он получил стипендию.
   – Но ведь стипендия назначается не за успехи в музыке?
   – Конечно нет, но предполагается, что стипендиат должен быть всесторонне развитым. Мэттью оказался отнюдь не самым многообещающим из кандидатов этого года.
   – Вы что-то знаете о других кандидатах?
   – Ничего конкретного, просто как-то раз за обедом Алан заговорил об этом. Он считал, что Мэттью– не совсем то, что требуется Бредгар Чэмберс. Разумеется, Алан тут ни при чем. Не его вина, что стипендию дали Мэттью, так что он не южет нести ответственность за его смерть, правда же? Но он думает, что должен был…
   – Кэтлин!
   Обернувшись, Линли и Хейверс увидели директора, стоявшего в дверях с белым как мел лицом.
   Кэтлин Локвуд послушно замолчала, даже зубы стиснула. Сглотнула, помедлила, не зная, как себя дальше вести. Дрожащей рукой указала на стол:
   – Я принесла тебе цветы. Хотела поставить их в конференц-зале перед твоей встречей с родителями – и опоздала. Принесла сюда.
   – Спасибо. – Локвуд отступил от двери, пропуская жену. Она поняла намек и, не оглядываясь на Линли и Хейверс, поспешно вышла из комнаты. Захлопнув за ней дверь, Локвуд повернулся к детективам. Он смерил их обоих холодным оценивающим взглядом и, промаршировав к своему столу, остался стоять возле него. Он знал, что в этой позе его фигура излучает больше властности и уверенности в себе.
   – Инспектор, мне сообщили, что почти все утро сержант провела, обследуя территорию школы, – произнес Локвуд, отчетливо выделяя каждый слог. – Я хотел бы знать, с какой целью это делалось.
   Линли не спешил с ответом. Он тоже подошел к столу, неторопливо отодвинул стул, жестом подозвал к себе Хейверс. Садиться они пока не стали. Директор наблюдал за ними, на виске у него отчетливо пульсировала жилка. Локвуд подошел к окну и широко распахнул его.
   – Я жду ответа, – настойчиво повторил он.
   – По-моему, все и так ясно, – с предельной вежливостью возразил ему Линли и, указав рукой на стул, пригласил: – Присядьте, пожалуйста, мистер Локвуд.
   В первое мгновение ему показалось, что Локвуд отвергнет это предложение, однако, поколебавшись, директор сел за свой стол напротив гостей. Окна кабинета выходили на восток. Сейчас, во яторой половине дня, его лицо не расплывалось перед глазами следователей, как при первой встрече в лучах утреннего солнца.
   – Привратник нашел школьную форму Мэттью в куче мусора, – заговорил Линли. – Теперь мы знаем, что вся одежда Мэттью оставалась здесь. Это значит, что мальчика вывезли отсюда обнаженным.
   У Локвуда потемнели глаза.
   – Я не верю в это! Это какой-то абсурд!
   – Что именно? Что нашлась одежда Мэттью или что его увезли с территории школы голым?
   – И то, и другое. Почему мне не сообщили, что найдена одежда? Когда Ортен…
   – Полагаю, Ортен счел своим долгом немедленно известить полицию, – прервал его Линли. – Мы имеем дело с убийцей. Им может оказаться кто угодно.
   – Что вы хотите этим сказать, инспектор? – ледяным голосом уточнил Локвуд.
   – Сегодня утром сержант Хейверс пыталась установить, где Мэттью могли прятать начиная со второй половины дня пятницы, когда он исчез, и до того момента, как его перевезли в Стоук-Поджес.
   – Это немыслимо! Здесь негде спрятать ребенка.
   Локвуд готов был упорно отрицать даже очевидное. Линли напомнил ему, что ключи лежат у всех на виду и школа почти не охраняется.
   – В школе шестьсот учеников, – возразил ему Локвуд. – Не говоря уж о персонале. Неужели вы станете утверждать, что здесь можно было незаметно похитить мальчика, держать его в плену, убить, а потом еще и вывезти в обнаженном виде с территории школы? В жизни не слыхал ничего нелепее!
   – Вдумайтесь в обстоятельства, при которых произошло похищение, – предложил ему Линли. – Транспортировка тела, несомненно, осуществлялась глубокой ночью, когда все спали. Все это убийца проделал в выходные, когда большинство учеников разъехалось – кто в гости, кто в хоккейное турне. Сколько человек оставалось здесь? Мы с вами прекрасно знаем, что в выходные школа превращается в пустыню. Теперь, когда установлено, что Мэттью не покидал школу, мы должны допросить персонал. Для этого нам потребуется сотрудничество местной полиции.
   – Не вижу никакой необходимости, инспектор. Если нужно получить какую-то информацию от моих подчиненных, я могу сделать это сам.
   Линли ответил вопросом, разом сбившим спесь с Локвуда и показавшим ему, какая роль отводится столь важной персоне, как директор Бредгар Чэмберс, в расследовании убийства.
   – Где вы сами были в ночь на субботу, директор?
   – Вы подозреваете меня? – гневно раздул ноздри Локвуд. – Полагаю, вы уже установили мотив и готовы предъявить ордер на арест?
   – Когда расследуется убийство, под подозрением находятся все. Итак, где вы были в ночь на субботу?
   – Здесь. В моем кабинете. Готовил отчет для совета попечителей.
   – До которого часа?
   – Не знаю. Я не смотрел на часы.
   – А потом, когда вы закончили работу?
   – Я пошел домой.
   – Вы заглядывали в какие-нибудь пансионы по дороге?
   – С какой стати?
   – Чтобы попасть домой, вы должны пройти мимо обоих общежитий для девочек, «Галатеи» и «Эйрены», потому я и спрашиваю, не заходили ли вы в них. Это вполне логичный вопрос.
   – С вашей точки зрения, но отнюдь не с моей. В этих домах живут девочки. Я не имею обыкновения подглядывать за ними по ночам.
   – Вы вполне могли бы войти, если б сочли это нужным. Никто не счел бы это неуместным.
   – У меня есть дела поважнее, чем перепроверять заведующих пансионами. У них своя работа, у меня своя.
   – А «Ион-хаус», где находится клуб шестого класса? Туда вы не заходили? Там собираются по пятницам ученики выпускного класса. Вы никогда не навещаете их?
   – Ученики сами следят за порядком, им не требуется мой присмотр. Вы сами прекрасно это знаете. К тому же у нас есть префекты.
   – Значит, вы вполне доверяете своим префектам?
   – Безусловно. Полностью. У меня ни разу не к ним ни малейших претензий.
   – Даже к Брайану Бирну? Локвуд нетерпеливо пожал плечами:
   – Мы уже обсуждали этот вопрос, инспектор У меня нет причин сожалеть о том, что Брайан был назначен префектом.
   – Элейн Роли полагает, что этот мальчик слишком эмоционально зависим, а потому не совсем подходит на эту должность.
   – Зависим? Что за чушь?
   – Он нуждается в дружбе и похвале, а потому не справляется с другими ребятами.
   Локвуд усмехнулся:
   – Кто б говорил. Если у нас в школе есть человек, отчаянно нуждающийся в дружбе и сочувствии, так это сама экономка Роли. Она тратит все свое свободное время, пытаясь завоевать внимание Фрэнка Ортена, а старый женоненавистник и не глядит на баб с тех пор, как его бросила жена. Что касается Брайана Бирна, его выбрали префектом по всем правилам. Его кандидатуру выдвинул один из учителей.
   – Кто именно?
   – Боюсь, я уже не припомню. – Локвуд рассеянно поправил лилию, выглядывавшую из принесенного женой букета, провел пальцами по ее длинному стеблю. Линли в который раз за свою профессиональную жизнь подивился, как предает человека его тело, как жест раскрывает то, что пытался скрыть язык.
   – Ваша жена тоже входит в школьный совет? – поинтересовался он. – Она ведь играет в оркестре, преподает музыку, пусть и на общестрнных началах, но она, разумеется, числится в штате школы, может влиять на некоторые решения, например, когда речь идет о…
   Одно резкое движение– и бедный цветок обезглавлен.
   Будь по-вашему. Кандидатуру Брайана выдвинула Кэтлин. По моей просьбе. Джилс Бирн хотел, чтобы его сына выбрали префектом. Что вы зациклились на этом? Какое отношение это имеет к смерти Мэттью Уотли?
   – Джилс Бирн хотел, чтобы его сын был префектом какого-то конкретного пансиона?
   – Да, «Эреба». Что здесь такого? Бирн сам когда-то жил в «Эребе», естественно, он хотел, чтобы там же жил его сын.