Страница:
– Надеюсь, я больше никогда не увижу капитана Гарольда, теперь, когда я узнала, что он женат, мне будет легче. Вы хорошо сказали: причесались перед зеркалом, не сказали даже ни прощай, ни до свидания. Теперь мне легче стало, когда я узнала, что он женат.
– Боже, фройляйн Мария, как вы банально смотрите на человеческие отношения! Говорите, изучали художественную литературу? Наверное, стоит вам напомнить, чему вы учились. Неужели вы теперь стыдитесь того, что переспали ночью в отеле «Гранд» без благословения священника? Пардон, я шучу, но меня преследуют некие слова из Библии, а также стихи Бодлера, Рембо, да и Гете тоже. Я призываю их свидетельствовать против ваших мещанских взглядов!
Меня удивила серьезность фраз, произносимых майором Шустером, он говорил таким тоном, будто вот-вот обвенчает меня с только ему одному известной истиной. Майор Шустер продолжал нюхать домашнюю ракию-гру-шовку, как будто из нее извлекал мысли.
– Говорите – брак, он женат. Ну и что? И я женат. Вступая в брак, мы перед Богом и законом приняли на себя обязательство хранить верность в счастье и в горести. О\'кей, несколько лет спустя я сказал жене: какой смысл в верности, если она мешает повседневной жизни, – так сказал я жене, и в это мгновение мы хором сказали друг другу: я уже не тот, я уже не та. Мы не развелись, разве что я стал еще более верен немецкой армии.
– Не надо меня утешать, – замечаю ему с улыбкой, поскольку вижу, что майор Шустер желает легализовать мою связь с Гарольдом.
– Умоляю вас, фройляйн Мария, когда я влюбился в другую женщину, то счел полным идиотизмом с тоской вспоминать «да», сказанное в момент, когда нам на пальцы надевали тесноватые кольца!
– Вы полагаете, лучше следовать своим влечениям, чем блюсти сказанное однажды «да»?
– Нет, лучше задаться вопросом: что важнее – счастье или истина?
– Майор, – говорю, – этим вопросом вы отвлекаете меня от мысли о браке. Впрочем, мы в Сербии говорим: брак есть мрак, так что я сама бегу от вопроса о браке и стремлюсь к счастью и истине – к двум вещам, которых не сыскать в Косове.
– Вы настоящая сербка, все сводите к политике!
– Может быть, от несчастья и отсутствия истины я и была с капитаном Гарольдом, и по той же причине терпеливо сношу вас.
– Это мне и нравится, потому что я уверен, что вы никогда не измените своему брачному союзу с Сербией.
– Надеюсь, – говорю.
– Если только…
– Что «если только»?
– Если только ваша любовь не приобретет болезненную форму страсти.
– А разве любовь – не страсть?
– Конечно, но только строго дозированная. Возлюбленное нами существо не освящено божественным чином, и потому нет смысла преувеличивать, как Иисус Христос, который, кажется, сказал так: «О тебе я думал на смертном одре, за тебя я пролил кровь свою».
– Вы веруете в Бога?
– Как в брак, – отвечает с улыбочкой Шустер.
Мне очень понравилась эта фраза, и я, дурочка, говорю, глотая виски:
– Теперь я жалею, что после Opening Nights не ушла с вами в отель «Гранд».
Майор Шустер, совсем как Кёрк Дуглас, в поклоне сверкнул белоснежными зубами – золотых у него не было. И говорит:
– Прошлой ночью у меня не было апартамента в отеле «Гранд».
– Да, – говорю я как Мэй Брит, – тогда бы у нас не случилось такой прекрасной беседы. Кажется, скоро я смогу защитить диссертацию – все благодаря вашим объяснениям о том, что есть любовь, а что есть страсть. Забудем про Косово!
– Всему, что я вам сказал, меня научила жена. Она преподает в Гейдельберге классическую философию.
– Вы еще не расстались с женой?
– У нас четверо детей.
– Хорошо вам!
– Из-за них я сбежал в Косово, а до этого был в Кении.
– Для того, чтобы принести свободу народу Кении?
– Я ухаживал за животными, боролся с браконьерами, которые убивали их ради шкур.
– И это была любовь? Или страсть?
– Страсть, – признался майор Шустер.
– Значит, так вот! – замечаю вслух.
– Именно там, любя животных и одну черную даму – вечно в наших разговорах возникают женщины! – я пришел к некоторым выводам. Один из них, самый важный, состоял в том, что я стал приписывать любимому существу – будь то животное или женщина – приписывать свойства, которыми не обладает сам Господь Бог. Или еще страшнее: я прибегал к Библии, чтобы оправдать свою страсть. Как там? «Будьте как боги, и вам с вашей страстью все будет дозволено!»
Я не могла смолчать и говорю:
– Эта ваша страсть прекрасно выглядит здесь, в Косове!
– Фройляйн Мария! – одернул меня майор Шустер.
– Простите…
– Страсть не давала мне почувствовать себя виноватым, что бы я ни творил с любимым существом. Все жизненные проявления подчинились моей страсти, охваченный страстью, я чувствовал себя невинным.
– И какая же страсть обуревает вас теперь?
– Никакая, все минуло… Нет, вот рассказ о том, как я понял, что в один прекрасный день страсть погубит меня! В один прекрасный день, в Кении, блуждая по саванне, я увидел зебру, а рядом с ней – мертвого жеребенка. Ее стадо уже углубилось в ближайший лес, но зебра-мать стояла рядом со своей мертвой кобылкой или жеребчиком совсем как священник… Зебра-мать охраняла жеребенка от гиен, которые неспешно окружали ее. Зебра-мать охраняла зебру-жеребенка, гиены и ночь были все ближе… Любовная страсть зебры многому научила меня, и я бежал, чтобы ночь и гиены не поглотили меня!
– Красивый рассказ, – говорю.
– Зебра подсказала, что однажды страсть сожрет меня, но и без этого я уже был не тот, не прежний. Я стал бесстрастным человеком, настоящим солдатом, что требует холодного разума и покорности обстоятельствам.
– Но вы признаете, что другие способны на страсть?
– Признаюсь только вам, потому что именно вам она придаст силы для преодоления всех препятствий!
– Вы готовы помочь мне, лишь покоряясь обстоятельствам?
– Я не хочу, чтобы меня, как капитана Гарольда, изгнали из армии. Я все-таки покорюсь обстоятельствам, несмотря на то что в армии, рядом с тысячами солдат, буду чувствовать себя одиноким.
– Непросто, майор, жить в одиночестве!
– Конечно, нас, одиноких, могут счесть сумасшедшими, когда увидят, как мы разговариваем сами с собой. Кто-то сказал: если человек разговаривает сам с собой, значит, он разговаривает с врагом. Но, к счастью, человек, где бы он ни оказался, никогда не остается в одиночестве, мы всегда окружены спутниками, составляющими нам общество, фотографирующими нас живыми и прослушивающими наши разговоры.
– Герр майор, благодарю вас за беседу. Когда мы с вами опять увидимся? Пардон, когда мы будем опять фотографироваться, живыми?
– Думаю, в кровати.
– Что?! – меня эта фраза поразила.
– Зингер, – сказал он. – Исаак Башевис Зингер.
– «Думаю, в кровати» – это мне уже кто-то цитировал!
– Я услышал ее от американского сержанта Джона, из Militer Police.
– Ну да, нет писателя, который бы не занимался плагиатом!
– Я не в счет, потому что не смог бы украсть у еврея.
– Почему?
– О, фройляйн Мария, ведь я же немец.
– Кстати, вы мне напомнили, произнеся эту еврейскую фамилию, что у вас есть прекрасная возможность показать себя во всей красе!
– Надеюсь, не в кровати? – надулся майор Шустер, как будто он только что очистился от грехов отцов и дедов, а может, даже и бабок.
– Ну, все мы когда-нибудь окажемся в одной кровати, из которой нет возврата.
– Скажите, что я могу для вас сделать?
– Я отыщу господина Ашкенази, вы по фамилии понимаете, о ком речь. Как только найду, попрошу вас прийти и обеспечить ему защиту от албанцев.
– Ладно, позвоните на мобильный… Впрочем, нет. Вот вам моя визитка. Тут номер мобильника для Приштины.
– Жили мы хорошо, до самого прихода оккупационных сил, тогда стало хуже, чем при бомбардировках. Давить нас начали сильно. Албанцы наши дома обходили и угрожали – придет и ваш черед… До появления этого КФОРа здесь семьдесят восемь семей жило, одиннадцать из них албанских. Мы решили защищать здание и квартиры. Но сначала должны были уйти мужчины, которые во время войны военную форму носили. Мы, женщины, организовали охрану, заколотили двери досками. Но нас каждый день все меньше становилось, а бандиты захватывали квартиру за квартирой. Нам, женщинам, эти из КФОРа раздали свистки, чтобы знак подать, когда на нас эти бандиты нападут. За те три дня, что после КФОРа прошли, на меня три раза нападали: два раза на улице. А вчера по дверям стреляли, а новая соседка, что поселилась в квартире господина Ашкенази, орала: «Дрянь косоглазая, мать твою сербскую, убирайся в Сербию!» Если уж еврей отсюда сбежал, то и мне пора. Поцеловала мебель и стены, двери поцеловала и КФОР, который сейчас меня до Сербии проводит… Нет, плакать не стану! Да, зовут меня Злата Живулов, вот уношу с собой горстку косовской земли и стебелек базилика.
Canada Press не выпускала камеру, следя за тем, как старая женщина влезает в бронетранспортер КФОРа, потом влезла туда же, не прекращая снимать бегство Златы Живулов.
Зашагала и я, и остановилась, когда кто-то окликнул:
– Хелло!
И я сразу поняла: из многоэтажки номер четыре по улице Хайдар Души спокойно вышел Гарольд.
– Что ты тут делаешь, беги, тебя разыскивают!
– Здесь не найдут, я залез в сербскую квартиру. Никому в голову не придет меня там искать.
Я побежала, и Гарольд бросился за мной, угрожая на ходу:
– Опять ты меня с немцем обманула!
– Идиот! – орала я на бегу. – Я думала, ты давно в Лондоне.
– Я без тебя никуда!
– Входи! – крикнула я, когда мы оказались перед маленьким домиком с большим палисадником. Я остановилась перед входом.
– Вольно! – приказала Гарольду. – Звоню!
За дверью послышалось звяканье цепочки.
– Слободан! – кричала я. – Открой, это Мария!
Двери чуть приотворились, выглянул Слободан.
– Мария, – говорит, – входи. Это что за господин?
– Мой любовник, – говорю, – не бойся.
– Что случилось? За тобой гонятся?
– Нет, гонятся за господином Ашкенази, его выставили на улицу со старухой матерью. Он не у тебя?
– Нет, – говорит Слободан, – мне тоже нынешней ночью угрожали.
– Ладно, – говорю, – дай воды попить.
– Садитесь, – говорит нам Слободан.
– Гарольд Кин, – представился мой парашютист.
– Вы тоже бежите? – спросил его Слободан.
– Нет, – говорю, – он нам поможет пробраться в Сербию.
Сказала, а как именно это сделать – не знаю. Башка у меня работала как компьютер. Да, идея у меня появилась, но сначала я выпила два стакана воды.
– Напои англичанина чаем, если у тебя есть, я уже пришла в себя. Гарольд, сиди! Слободан, где нам найти господина Ашкенази?
– На улице или на кладбище, это и меня ждет.
– Тебе албанцы угрожали?
– А у них право есть меня из дома выгнать, потому как командование КФОРа отказалось выдать мне визу в Америку. А у меня в Сан-Диего брат живет…
– Не переживай, у меня для тебя немец припасен, обещал помочь.
Гарольд расхохотался.
– Не смешно, – говорю. – Немец может сделать то, чего ты теперь не можешь!
– Не думаю, что у немца получится, если командование КФОРа уже отказало господину Слободану.
– Ладно, – говорю. – Если немец не сумеет, я сама все устрою.
– Как? – спрашивает Слободан.
– Дай мне еще попить.
– Уссышься, – предупредил Слободан.
– Точно, но только от идеи. Ты-то от нее усрешься, зато она нас выведет – тебя в Америку, к брату и демократии, а меня и Гарольда – в Сербию.
– Отличный чай, – говорит Гарольд. – А в Сербии есть такой?
Мы рассмеялись, как ежели бы это была монтажная склейка, возвращающая нас в прекрасное расположение духа.
– Ну и? – спрашивает Слободан.
– Скендер! – говорю.
– Что – Скендер? – опять Слободан.
– Отдашь ему жилье, а он выпишет тебе и господину Ашкенази с мамашей визу.
– Если ты всерьез, то я отдам.
– Будет всерьез, если у Гарольда еще остался револьвер.
– Остался! – рапортует Гарольд.
– Отдашь ключи Скендеру, он передаст тебя своим людям, они найдут Ашкенази, а далее по расписанию самолетом в Тирану, оттуда в Италию, и дальше – в Нью-Йорк.
– Вздор мелешь, – говорит мне Слободан.
– Только начала, – говорю. – Смотри, сейчас мы с тобой идем к Скендеру, знаю, где его отыскать, он мне сказал, когда я ему дом подарила, у него теперь кафана.
– И в той кафане?.. – спрашивает Слободан.
– И в той кафане отдашь ключи от жилья Скендеру. Когда Скендер закончит с тобой, господином Ашкенази и его старухой матерью, я отведу его сюда и объясню, как пользоваться твоим барахлом и когда поливать цветы, скажу, что нужно закрывать окна, потому что в любой момент может разразиться гроза.
– А что с господином Гарольдом?
– Я с вами, – говорит Гарольд.
– Знаешь, почему мы вас в футбол обыгрываем? – спрашиваю Гарольда.
– Грубо играете! – рассмеялся он.
– Нет, у нас всегда на идею больше, чем у вас. Вот и сейчас я использую лишнюю идею сербской живучести.
– Давай говори, хватит трепаться, – одернул меня Слободан.
– Так вот, – говорю, – мы уходим, капитан Гарольд остается, ждет нашего возвращения. Я вхожу со Скендером, капитан показывает ему револьвер и просит перебросить нас к границе с Сербией. Мы с капитаном Гарольдом уходим. Там его, скорее всего, арестуют, допросят, увидят, что речь идет о любви, а меня, прежде чем мы с Гарольдом обвенчаемся, остригут наголо за сотрудничество с оккупантами.
Гарольд наслаждался моим монологом. Подошел и поцеловал руку.
– Совсем как немец, – говорю.
– Нет, – говорит он, – это означает, что я готов подчиняться всем твоим решениям.
– Но только бесстрастно, – отвечаю.
Я вывела Слободана как на веревочке, он дергался как собака, не привыкшая к новому хозяину. Скендер, кафана, какая кафана в Приштине, где царят хаос и случай, танки и «апачи» в небе. А день прекрасный, июньский день, Приштина тысяча девятьсот девяносто девятого… Солдаты в униформах, похожие на марсиан, и на каждом шагу выложенный прямо на тротуаре товар – барахло из Парижа, Рима, киоск с воскресным выпуском «Нью-Йорк Таймс», но я его покупать не стану.
– Говори по-английски, – шепчет мне Слободан.
Покупаю «Гардиан», хочу сделать вид, что читаю на ходу, но Слободан шипит прямо в ухо:
– Брось ты эту газету…
– Бросаю, – говорю.
– Оставили англичанина одного… Ты ему доверяешь?
– Больше, чем его генерал Джексон.
– Чего вдруг?
– Гарольд дезертировал, потому что при всех заявил, что командир английского парашютно-десантного полка не подчинится приказам немецкого генерала Райнхардта, которому Джексон передал командование КФОРом.
– Какое его дело, он ведь солдат!
– Он так и скал: я солдат английской королевской армии, и впервые в истории моей страны немец собирается командовать англичанами! Вот что он сказал, но это – не главная причина моего доверия.
– Говори по-английски! – взмолился Слободан.
– Хорошо. Главная причина моей веры в него – трава и одуванчик. Нет, нет, на траве мы встретились, и он не растоптал одуванчик. Ладно, и не в этом даже дело. Мы расстались на траве, то есть я осталась с овцами, а его унес вертолет… Он махнул мне беретом, и я была уверена на все сто, что еще встречусь с ним. Скендер у меня дом стибрил, и я отправилась в Приштину, чтобы поймать кого-нибудь из КФОРа для перевода. А меня Militer Police поймала вместе с каким-то сумасшедшим доктором. И вот тебе главная причина, почему я верю Гарольду: сержант из Militer Police спросил, кто я такая, ну и сказала, что я переводчик капитана Гарольда Кина, командира парашютно-десантного полка английской королевской армии. Сержант сделал запрос. Я думала, он не отыщет Гарольда, но сержант Militer Police подтвердил, что капитан Кин разыскивает свою переводчицу, то есть меня, с тем, чтобы я срочно явилась в его канцелярию. Почему он соврал, зачем он так сказал – ведь он меня совсем не знал, никогда меня не видел, только несколько слов на лугу среди овец. Но соврал, что я его официальная переводчица. Я понятия не имела, где эта его канцелярия, а в Приштине знала только кафану Йо-вана «Весна», тогда все и началось… Теперь «Весна» – «Бар Кукри».
– А что с Йованом?
– Убежал с женой и детьми, это меня и спасло.
– Как это?
– Оставил ключи КФОРу, двум солдатам из непальско-индийского отряда, гуркам.
– А что такое кукри?
– Не знаю, – говорю. Не захотелось мне объяснять ему, что такое кукри.
– И куда теперь? – спрашивает Слободан.
– В «Бар Кукри».
– Зачем?
– Может, немец нам все-таки поможет, а не Скендер.
– Меняешь планы?
– Война, Слободан…
– Я ее проиграл! – пропел Слободан.
– Нет, ты ее выиграешь, а вот я – сомневаюсь.
– Я боюсь! – выдавил Слободан.
– А я проголодалась.
Мы вошли в «Бар Кукри», будто последнее наше пристанище, в котором сгорим заживо или выживем. За стойкой сидел сержант Militer Police. Он махнул мне рукой, и я на ходу стала придумывать, что бы предпринять.
– Виски! – крикнула я. – И… Ты что будешь, Слободан?
– Сэндвич, – говорит Слободан.
– Два сэндвича!
– Три! – с улыбкой продолжил сержант Militer Police и протянул руку Слободану: – Джон.
Сержант Джон, на этот раз в гражданском, выглядел совсем как баскетболист. Футболка огромного размера и еще больше номер на груди – номер 11. «Какая я дура, – думаю, – лучше бы я встретила на лугу сержанта Джона». Мне даже захотелось ему прямо сейчас сказать: «Смотри, одуванчик!» – но вместо этого я бросила на стойку перед ним «Гарди-ан», а сержант Джон, приняв игру, нежно подтолкнул ко мне воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс».
За стойкой Раймонда крикнула Мики:
– Принеси три сэндвича, кстати, и мне один захвати!
Мики поплелся за сэндвичами, подмигивая мне на ходу: смотри, мол, какой Джон клевый парень. Джон подтвердил его мысль, чокнувшись стаканом молока с моим виски:
– Вы всегда так хорошо выглядите по воскресеньям?
– Ах, – говорю, – проклятое воскресенье, но зато какая чудная погода для молодого горошка!
– И еще у нас толстые газеты…
– Сложилось начало романа? – спрашиваю.
– Я все еще в поиске.
– Я подскажу вам. Господин Пилишер – еврей, которому нужна американская виза, у него брат в Сан-Диего. Командование КФОРа отказало ему, а он не смог отказать албанцам, которые отняли у него дом.
– Воскресенье! – говорит Джон. – Не думаю, что сегодня смогу помочь вам, да и завтра… Я всего лишь сержант. Поищите кого-нибудь в офицерском звании.
– Отлично! – говорю. – Я вам подарила начало романа, вы этого даже не заметили. У вас есть мобильник?
– Кому собираетесь звонить?
– А вам обязательно знать?
– Не хочется, чтобы номер моего мобильника узнали где-нибудь в Сербии.
– Да нет, я майору Шустеру позвоню.
– Тому немцу?
– Да.
– Думаете, он вам поможет?
– Получше вас, американцев!
– Почему это?
– Потому что я попрошу немца вступиться за еврея.
– О\'кей!
Я, как это принято у владельцев мобильников, расхаживала с трубкой в руке по бару, набирая номер майора Шустера.
– Да… – отозвался знакомый голос.
– Это Мария. Вы меня еще помните?
– Да, я все утро думаю о вас.
– Мило с вашей стороны.
– А вот с вашей стороны некрасиво лгать мне.
– Интересно, в чем это я вас обманула?
– Я попытался навести справки о ваших родителях, про которых вы мне сказали, что их похитили албанцы. Так вот, никто их не похищал, фройляйн Мария! По нашим данным, ваши родители находятся в Белграде, живы и здоровы, проживают у родственников на бульваре Революции, переименованном в улицу короля Александра, номер 453, это где-то в районе Цветочного рынка.
– Еб твою мать! – говорю.
– Ради бога, – откликнулся майор Шустер.
– Прекрасная новость!
– Только не для меня.
– Ладно, сейчас у меня есть одно действительно серьезное предложение. Тут рядом со мной сидит Слободан Пилишер, еврей. Албанцы выкинули его из дома. Ему нужна виза – в любую страну.
Майор Шустер вежливо отвечает:
– Хорошо, высылаю машину с лейтенантом Ритингом. Он привезет его ко мне в штаб.
– Мне хочется, чтобы и вы приехали, я должна лично перед вами извиниться за свое вранье. Понимаете, мне пришлось…
– Понимаю вас, но мы должны соблюдать некие нормы, которые в обществе называют моралью. К сожалению, я не приеду, потому что побаиваюсь вас.
– Вы – меня?!
– Ну, не совсем вас, но…
– Продолжайте!
– Если я скажу это, то, боюсь, придется вновь произнести эту глупую фразу Зингера. Давайте вместо этого я сделаю для господина Слободана все, что смогу. Кстати, мы сейчас занимаемся делом господина Ашкенази и его матери.
– О, майор, огромное вам спасибо от всех евреев и сербов!
– Будьте осторожны, ведь вы сербка, и я не хотел бы, чтобы вас начали искать из-за… Ведь вы для нас – единственная зацепка, по крайней мере, так мне сказал…
– Кто? – спрашиваю. – Какая зацепка?
– Давайте бесстрастно, помните, как мы говорили? Не искушайте вашу любовь следами, за которые легко зацепиться…
– Не понимаю, – говорю.
– Спасибо за звонок!
Майор Шустер прервал разговор. Чтоб его мать, я прекрасно поняла последние слова майора Шустера! Конечно, он знает, что я бегаю за Гарольдом. Но известно ли ему, что мы только что расстались? Слободан ел сэндвич, и я крикнула ему по-сербски:
– За тобой едет немец, все будет о\'кей! Раймонда встрепенулась:
– Умоляю тебя, здесь говорят по-албански или по-английски!
Она произнесла эти слова, подмигивая Мики. Тот в ответ шлепнул ее по заднице, она изогнулась, ухватила его за запястье и подняла руку вверх, совсем как на ринге.
– Теперь мы чемпионы! – пропел Мики.
– Ага, – говорю, – далековато зашло ваше межнациональное сотрудничество!
Пока мы втроем смеялись и болтали по-сербски, сержант Джон читал «Гардиан». Раймонда шепнула мне по-албански:
– Слушай, ты сможешь подтвердить, что Мики никого не убивал?
– Тебя же свои убьют, если про него узнают.
– Меня? Я – полковник УЧК, я ведь не сама явилась сюда наниматься в официантки. Это Мики на меня навалился. Говорит, давай поженимся и сбежим в Канаду.
– Ой, только не в Канаду! – говорю я Мики.
– Все мы в одном дерьме! – отвечает он. – Твой англичанин сбежал от тебя?
– Точно.
– Бери Джона. Знаешь, он отличный парень, каждый день сюда приходит, книжки читает, что-то записывает.
– Он писателем хочет заделаться.
– Он Мики одну книжку подарил. Мики говорит: хороший роман, со счастливым концом.
– Дай Бог, чтобы у тебя с Мики тоже все хорошо сложилось.
– И тебе того же! А чего бы тебе в Сербию не уехать?
– Пока еще не могу. У меня мать с отцом похитили.
– Расскажи мне – у меня связи, я смогу помочь.
– Так вроде майор Шустер этим занимается, – говорю.
– Это дело!
«Кобель с яйцами», – подумала я. В «Бар Кукри» вошел военный и с порога крикнул:
– Лейтенант Вилли Ритинг, мне нужна фройляйн Мария!
Я подвела к Вилли Слободана:
– Прошу вас, господин Слободан Пили-шер, он поедет с вами.
– Битте шён, – говорит лейтенант Вилли. – Прошу вас, герр Пилишер.
Щелкнули каблуки. Прощай, Слободан! Он только глянул на меня, все еще держа в руке недоеденный сэндвич. Я подошла к нему, отобрала сэндвич и поцеловала в лоб.
И они ушли – немец и еврей.
– Читайте, прошу вас.
И я прочитала:
«Албанский Гитлер в Приштине.
…Эмин Джиновици (40) – владелец при-штинского кафе под названием „Пицериа Хитлери“. Эмин Джиновици даже внешне сильно напоминает Гитлера и выглядит фактически как его двойник. Представитель французской армии сообщил, что его солдатам запрещено посещать „Пиццерию Гитлера“. Хозяин Эмин Джиновици с воодушевлением рассказывает о том, как во время Второй мировой войны они помогали немецким солдатам, об участии местных албанцев в уничтожении мятежных сербов. Джиновици провел несколько лет в Германии, откуда вернулся в Косово уже как член УЧК. Джиновици – символ розни и ненависти в Косово и Метохии. Апофеозом ненависти стало убийство в Приштине сотрудника Объединенных Наций, который по-сербски попросил у продавца сигареты.
Сторонников германского нацизма в Косово хватает и без Джиновици. Члены УЧК ведут себя как гитлеровские коричневорубашеч-ники в тридцатые годы…»
– Еще одно начало романа? – торжествующе говорю Джону.
– Боже, фройляйн Мария, как вы банально смотрите на человеческие отношения! Говорите, изучали художественную литературу? Наверное, стоит вам напомнить, чему вы учились. Неужели вы теперь стыдитесь того, что переспали ночью в отеле «Гранд» без благословения священника? Пардон, я шучу, но меня преследуют некие слова из Библии, а также стихи Бодлера, Рембо, да и Гете тоже. Я призываю их свидетельствовать против ваших мещанских взглядов!
Меня удивила серьезность фраз, произносимых майором Шустером, он говорил таким тоном, будто вот-вот обвенчает меня с только ему одному известной истиной. Майор Шустер продолжал нюхать домашнюю ракию-гру-шовку, как будто из нее извлекал мысли.
– Говорите – брак, он женат. Ну и что? И я женат. Вступая в брак, мы перед Богом и законом приняли на себя обязательство хранить верность в счастье и в горести. О\'кей, несколько лет спустя я сказал жене: какой смысл в верности, если она мешает повседневной жизни, – так сказал я жене, и в это мгновение мы хором сказали друг другу: я уже не тот, я уже не та. Мы не развелись, разве что я стал еще более верен немецкой армии.
– Не надо меня утешать, – замечаю ему с улыбкой, поскольку вижу, что майор Шустер желает легализовать мою связь с Гарольдом.
– Умоляю вас, фройляйн Мария, когда я влюбился в другую женщину, то счел полным идиотизмом с тоской вспоминать «да», сказанное в момент, когда нам на пальцы надевали тесноватые кольца!
– Вы полагаете, лучше следовать своим влечениям, чем блюсти сказанное однажды «да»?
– Нет, лучше задаться вопросом: что важнее – счастье или истина?
– Майор, – говорю, – этим вопросом вы отвлекаете меня от мысли о браке. Впрочем, мы в Сербии говорим: брак есть мрак, так что я сама бегу от вопроса о браке и стремлюсь к счастью и истине – к двум вещам, которых не сыскать в Косове.
– Вы настоящая сербка, все сводите к политике!
– Может быть, от несчастья и отсутствия истины я и была с капитаном Гарольдом, и по той же причине терпеливо сношу вас.
– Это мне и нравится, потому что я уверен, что вы никогда не измените своему брачному союзу с Сербией.
– Надеюсь, – говорю.
– Если только…
– Что «если только»?
– Если только ваша любовь не приобретет болезненную форму страсти.
– А разве любовь – не страсть?
– Конечно, но только строго дозированная. Возлюбленное нами существо не освящено божественным чином, и потому нет смысла преувеличивать, как Иисус Христос, который, кажется, сказал так: «О тебе я думал на смертном одре, за тебя я пролил кровь свою».
– Вы веруете в Бога?
– Как в брак, – отвечает с улыбочкой Шустер.
Мне очень понравилась эта фраза, и я, дурочка, говорю, глотая виски:
– Теперь я жалею, что после Opening Nights не ушла с вами в отель «Гранд».
Майор Шустер, совсем как Кёрк Дуглас, в поклоне сверкнул белоснежными зубами – золотых у него не было. И говорит:
– Прошлой ночью у меня не было апартамента в отеле «Гранд».
– Да, – говорю я как Мэй Брит, – тогда бы у нас не случилось такой прекрасной беседы. Кажется, скоро я смогу защитить диссертацию – все благодаря вашим объяснениям о том, что есть любовь, а что есть страсть. Забудем про Косово!
– Всему, что я вам сказал, меня научила жена. Она преподает в Гейдельберге классическую философию.
– Вы еще не расстались с женой?
– У нас четверо детей.
– Хорошо вам!
– Из-за них я сбежал в Косово, а до этого был в Кении.
– Для того, чтобы принести свободу народу Кении?
– Я ухаживал за животными, боролся с браконьерами, которые убивали их ради шкур.
– И это была любовь? Или страсть?
– Страсть, – признался майор Шустер.
– Значит, так вот! – замечаю вслух.
– Именно там, любя животных и одну черную даму – вечно в наших разговорах возникают женщины! – я пришел к некоторым выводам. Один из них, самый важный, состоял в том, что я стал приписывать любимому существу – будь то животное или женщина – приписывать свойства, которыми не обладает сам Господь Бог. Или еще страшнее: я прибегал к Библии, чтобы оправдать свою страсть. Как там? «Будьте как боги, и вам с вашей страстью все будет дозволено!»
Я не могла смолчать и говорю:
– Эта ваша страсть прекрасно выглядит здесь, в Косове!
– Фройляйн Мария! – одернул меня майор Шустер.
– Простите…
– Страсть не давала мне почувствовать себя виноватым, что бы я ни творил с любимым существом. Все жизненные проявления подчинились моей страсти, охваченный страстью, я чувствовал себя невинным.
– И какая же страсть обуревает вас теперь?
– Никакая, все минуло… Нет, вот рассказ о том, как я понял, что в один прекрасный день страсть погубит меня! В один прекрасный день, в Кении, блуждая по саванне, я увидел зебру, а рядом с ней – мертвого жеребенка. Ее стадо уже углубилось в ближайший лес, но зебра-мать стояла рядом со своей мертвой кобылкой или жеребчиком совсем как священник… Зебра-мать охраняла жеребенка от гиен, которые неспешно окружали ее. Зебра-мать охраняла зебру-жеребенка, гиены и ночь были все ближе… Любовная страсть зебры многому научила меня, и я бежал, чтобы ночь и гиены не поглотили меня!
– Красивый рассказ, – говорю.
– Зебра подсказала, что однажды страсть сожрет меня, но и без этого я уже был не тот, не прежний. Я стал бесстрастным человеком, настоящим солдатом, что требует холодного разума и покорности обстоятельствам.
– Но вы признаете, что другие способны на страсть?
– Признаюсь только вам, потому что именно вам она придаст силы для преодоления всех препятствий!
– Вы готовы помочь мне, лишь покоряясь обстоятельствам?
– Я не хочу, чтобы меня, как капитана Гарольда, изгнали из армии. Я все-таки покорюсь обстоятельствам, несмотря на то что в армии, рядом с тысячами солдат, буду чувствовать себя одиноким.
– Непросто, майор, жить в одиночестве!
– Конечно, нас, одиноких, могут счесть сумасшедшими, когда увидят, как мы разговариваем сами с собой. Кто-то сказал: если человек разговаривает сам с собой, значит, он разговаривает с врагом. Но, к счастью, человек, где бы он ни оказался, никогда не остается в одиночестве, мы всегда окружены спутниками, составляющими нам общество, фотографирующими нас живыми и прослушивающими наши разговоры.
– Герр майор, благодарю вас за беседу. Когда мы с вами опять увидимся? Пардон, когда мы будем опять фотографироваться, живыми?
– Думаю, в кровати.
– Что?! – меня эта фраза поразила.
– Зингер, – сказал он. – Исаак Башевис Зингер.
– «Думаю, в кровати» – это мне уже кто-то цитировал!
– Я услышал ее от американского сержанта Джона, из Militer Police.
– Ну да, нет писателя, который бы не занимался плагиатом!
– Я не в счет, потому что не смог бы украсть у еврея.
– Почему?
– О, фройляйн Мария, ведь я же немец.
– Кстати, вы мне напомнили, произнеся эту еврейскую фамилию, что у вас есть прекрасная возможность показать себя во всей красе!
– Надеюсь, не в кровати? – надулся майор Шустер, как будто он только что очистился от грехов отцов и дедов, а может, даже и бабок.
– Ну, все мы когда-нибудь окажемся в одной кровати, из которой нет возврата.
– Скажите, что я могу для вас сделать?
– Я отыщу господина Ашкенази, вы по фамилии понимаете, о ком речь. Как только найду, попрошу вас прийти и обеспечить ему защиту от албанцев.
– Ладно, позвоните на мобильный… Впрочем, нет. Вот вам моя визитка. Тут номер мобильника для Приштины.
* * *
Я СТАРТОВАЛА из «Бара Кукри» как на стометровке, к тому же финиш мне был хорошо известен, а вот результат угадать было трудно. Приштина под солнцем июня 1999 года смердела, как хорек, по крайней мере, мне так казалось от страха, что меня кто-нибудь узнает. Финишем была улица Хайдар Души, номер четыре, многоэтажка. Слободан жил сразу за ней, в небольшом домике с палисадником. Перед многоэтажкой я увидела Canada Press, снимающей женщину, и зашла ей за спину. Canada Press, вросшая ногами в землю, крепко держала камеру. Женщина говорила в камеру:– Жили мы хорошо, до самого прихода оккупационных сил, тогда стало хуже, чем при бомбардировках. Давить нас начали сильно. Албанцы наши дома обходили и угрожали – придет и ваш черед… До появления этого КФОРа здесь семьдесят восемь семей жило, одиннадцать из них албанских. Мы решили защищать здание и квартиры. Но сначала должны были уйти мужчины, которые во время войны военную форму носили. Мы, женщины, организовали охрану, заколотили двери досками. Но нас каждый день все меньше становилось, а бандиты захватывали квартиру за квартирой. Нам, женщинам, эти из КФОРа раздали свистки, чтобы знак подать, когда на нас эти бандиты нападут. За те три дня, что после КФОРа прошли, на меня три раза нападали: два раза на улице. А вчера по дверям стреляли, а новая соседка, что поселилась в квартире господина Ашкенази, орала: «Дрянь косоглазая, мать твою сербскую, убирайся в Сербию!» Если уж еврей отсюда сбежал, то и мне пора. Поцеловала мебель и стены, двери поцеловала и КФОР, который сейчас меня до Сербии проводит… Нет, плакать не стану! Да, зовут меня Злата Живулов, вот уношу с собой горстку косовской земли и стебелек базилика.
Canada Press не выпускала камеру, следя за тем, как старая женщина влезает в бронетранспортер КФОРа, потом влезла туда же, не прекращая снимать бегство Златы Живулов.
Зашагала и я, и остановилась, когда кто-то окликнул:
– Хелло!
И я сразу поняла: из многоэтажки номер четыре по улице Хайдар Души спокойно вышел Гарольд.
– Что ты тут делаешь, беги, тебя разыскивают!
– Здесь не найдут, я залез в сербскую квартиру. Никому в голову не придет меня там искать.
Я побежала, и Гарольд бросился за мной, угрожая на ходу:
– Опять ты меня с немцем обманула!
– Идиот! – орала я на бегу. – Я думала, ты давно в Лондоне.
– Я без тебя никуда!
– Входи! – крикнула я, когда мы оказались перед маленьким домиком с большим палисадником. Я остановилась перед входом.
– Вольно! – приказала Гарольду. – Звоню!
За дверью послышалось звяканье цепочки.
– Слободан! – кричала я. – Открой, это Мария!
Двери чуть приотворились, выглянул Слободан.
– Мария, – говорит, – входи. Это что за господин?
– Мой любовник, – говорю, – не бойся.
– Что случилось? За тобой гонятся?
– Нет, гонятся за господином Ашкенази, его выставили на улицу со старухой матерью. Он не у тебя?
– Нет, – говорит Слободан, – мне тоже нынешней ночью угрожали.
– Ладно, – говорю, – дай воды попить.
– Садитесь, – говорит нам Слободан.
– Гарольд Кин, – представился мой парашютист.
– Вы тоже бежите? – спросил его Слободан.
– Нет, – говорю, – он нам поможет пробраться в Сербию.
Сказала, а как именно это сделать – не знаю. Башка у меня работала как компьютер. Да, идея у меня появилась, но сначала я выпила два стакана воды.
– Напои англичанина чаем, если у тебя есть, я уже пришла в себя. Гарольд, сиди! Слободан, где нам найти господина Ашкенази?
– На улице или на кладбище, это и меня ждет.
– Тебе албанцы угрожали?
– А у них право есть меня из дома выгнать, потому как командование КФОРа отказалось выдать мне визу в Америку. А у меня в Сан-Диего брат живет…
– Не переживай, у меня для тебя немец припасен, обещал помочь.
Гарольд расхохотался.
– Не смешно, – говорю. – Немец может сделать то, чего ты теперь не можешь!
– Не думаю, что у немца получится, если командование КФОРа уже отказало господину Слободану.
– Ладно, – говорю. – Если немец не сумеет, я сама все устрою.
– Как? – спрашивает Слободан.
– Дай мне еще попить.
– Уссышься, – предупредил Слободан.
– Точно, но только от идеи. Ты-то от нее усрешься, зато она нас выведет – тебя в Америку, к брату и демократии, а меня и Гарольда – в Сербию.
– Отличный чай, – говорит Гарольд. – А в Сербии есть такой?
Мы рассмеялись, как ежели бы это была монтажная склейка, возвращающая нас в прекрасное расположение духа.
– Ну и? – спрашивает Слободан.
– Скендер! – говорю.
– Что – Скендер? – опять Слободан.
– Отдашь ему жилье, а он выпишет тебе и господину Ашкенази с мамашей визу.
– Если ты всерьез, то я отдам.
– Будет всерьез, если у Гарольда еще остался револьвер.
– Остался! – рапортует Гарольд.
– Отдашь ключи Скендеру, он передаст тебя своим людям, они найдут Ашкенази, а далее по расписанию самолетом в Тирану, оттуда в Италию, и дальше – в Нью-Йорк.
– Вздор мелешь, – говорит мне Слободан.
– Только начала, – говорю. – Смотри, сейчас мы с тобой идем к Скендеру, знаю, где его отыскать, он мне сказал, когда я ему дом подарила, у него теперь кафана.
– И в той кафане?.. – спрашивает Слободан.
– И в той кафане отдашь ключи от жилья Скендеру. Когда Скендер закончит с тобой, господином Ашкенази и его старухой матерью, я отведу его сюда и объясню, как пользоваться твоим барахлом и когда поливать цветы, скажу, что нужно закрывать окна, потому что в любой момент может разразиться гроза.
– А что с господином Гарольдом?
– Я с вами, – говорит Гарольд.
– Знаешь, почему мы вас в футбол обыгрываем? – спрашиваю Гарольда.
– Грубо играете! – рассмеялся он.
– Нет, у нас всегда на идею больше, чем у вас. Вот и сейчас я использую лишнюю идею сербской живучести.
– Давай говори, хватит трепаться, – одернул меня Слободан.
– Так вот, – говорю, – мы уходим, капитан Гарольд остается, ждет нашего возвращения. Я вхожу со Скендером, капитан показывает ему револьвер и просит перебросить нас к границе с Сербией. Мы с капитаном Гарольдом уходим. Там его, скорее всего, арестуют, допросят, увидят, что речь идет о любви, а меня, прежде чем мы с Гарольдом обвенчаемся, остригут наголо за сотрудничество с оккупантами.
Гарольд наслаждался моим монологом. Подошел и поцеловал руку.
– Совсем как немец, – говорю.
– Нет, – говорит он, – это означает, что я готов подчиняться всем твоим решениям.
– Но только бесстрастно, – отвечаю.
Я вывела Слободана как на веревочке, он дергался как собака, не привыкшая к новому хозяину. Скендер, кафана, какая кафана в Приштине, где царят хаос и случай, танки и «апачи» в небе. А день прекрасный, июньский день, Приштина тысяча девятьсот девяносто девятого… Солдаты в униформах, похожие на марсиан, и на каждом шагу выложенный прямо на тротуаре товар – барахло из Парижа, Рима, киоск с воскресным выпуском «Нью-Йорк Таймс», но я его покупать не стану.
– Говори по-английски, – шепчет мне Слободан.
Покупаю «Гардиан», хочу сделать вид, что читаю на ходу, но Слободан шипит прямо в ухо:
– Брось ты эту газету…
– Бросаю, – говорю.
– Оставили англичанина одного… Ты ему доверяешь?
– Больше, чем его генерал Джексон.
– Чего вдруг?
– Гарольд дезертировал, потому что при всех заявил, что командир английского парашютно-десантного полка не подчинится приказам немецкого генерала Райнхардта, которому Джексон передал командование КФОРом.
– Какое его дело, он ведь солдат!
– Он так и скал: я солдат английской королевской армии, и впервые в истории моей страны немец собирается командовать англичанами! Вот что он сказал, но это – не главная причина моего доверия.
– Говори по-английски! – взмолился Слободан.
– Хорошо. Главная причина моей веры в него – трава и одуванчик. Нет, нет, на траве мы встретились, и он не растоптал одуванчик. Ладно, и не в этом даже дело. Мы расстались на траве, то есть я осталась с овцами, а его унес вертолет… Он махнул мне беретом, и я была уверена на все сто, что еще встречусь с ним. Скендер у меня дом стибрил, и я отправилась в Приштину, чтобы поймать кого-нибудь из КФОРа для перевода. А меня Militer Police поймала вместе с каким-то сумасшедшим доктором. И вот тебе главная причина, почему я верю Гарольду: сержант из Militer Police спросил, кто я такая, ну и сказала, что я переводчик капитана Гарольда Кина, командира парашютно-десантного полка английской королевской армии. Сержант сделал запрос. Я думала, он не отыщет Гарольда, но сержант Militer Police подтвердил, что капитан Кин разыскивает свою переводчицу, то есть меня, с тем, чтобы я срочно явилась в его канцелярию. Почему он соврал, зачем он так сказал – ведь он меня совсем не знал, никогда меня не видел, только несколько слов на лугу среди овец. Но соврал, что я его официальная переводчица. Я понятия не имела, где эта его канцелярия, а в Приштине знала только кафану Йо-вана «Весна», тогда все и началось… Теперь «Весна» – «Бар Кукри».
– А что с Йованом?
– Убежал с женой и детьми, это меня и спасло.
– Как это?
– Оставил ключи КФОРу, двум солдатам из непальско-индийского отряда, гуркам.
– А что такое кукри?
– Не знаю, – говорю. Не захотелось мне объяснять ему, что такое кукри.
– И куда теперь? – спрашивает Слободан.
– В «Бар Кукри».
– Зачем?
– Может, немец нам все-таки поможет, а не Скендер.
– Меняешь планы?
– Война, Слободан…
– Я ее проиграл! – пропел Слободан.
– Нет, ты ее выиграешь, а вот я – сомневаюсь.
– Я боюсь! – выдавил Слободан.
– А я проголодалась.
Мы вошли в «Бар Кукри», будто последнее наше пристанище, в котором сгорим заживо или выживем. За стойкой сидел сержант Militer Police. Он махнул мне рукой, и я на ходу стала придумывать, что бы предпринять.
– Виски! – крикнула я. – И… Ты что будешь, Слободан?
– Сэндвич, – говорит Слободан.
– Два сэндвича!
– Три! – с улыбкой продолжил сержант Militer Police и протянул руку Слободану: – Джон.
Сержант Джон, на этот раз в гражданском, выглядел совсем как баскетболист. Футболка огромного размера и еще больше номер на груди – номер 11. «Какая я дура, – думаю, – лучше бы я встретила на лугу сержанта Джона». Мне даже захотелось ему прямо сейчас сказать: «Смотри, одуванчик!» – но вместо этого я бросила на стойку перед ним «Гарди-ан», а сержант Джон, приняв игру, нежно подтолкнул ко мне воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс».
За стойкой Раймонда крикнула Мики:
– Принеси три сэндвича, кстати, и мне один захвати!
Мики поплелся за сэндвичами, подмигивая мне на ходу: смотри, мол, какой Джон клевый парень. Джон подтвердил его мысль, чокнувшись стаканом молока с моим виски:
– Вы всегда так хорошо выглядите по воскресеньям?
– Ах, – говорю, – проклятое воскресенье, но зато какая чудная погода для молодого горошка!
– И еще у нас толстые газеты…
– Сложилось начало романа? – спрашиваю.
– Я все еще в поиске.
– Я подскажу вам. Господин Пилишер – еврей, которому нужна американская виза, у него брат в Сан-Диего. Командование КФОРа отказало ему, а он не смог отказать албанцам, которые отняли у него дом.
– Воскресенье! – говорит Джон. – Не думаю, что сегодня смогу помочь вам, да и завтра… Я всего лишь сержант. Поищите кого-нибудь в офицерском звании.
– Отлично! – говорю. – Я вам подарила начало романа, вы этого даже не заметили. У вас есть мобильник?
– Кому собираетесь звонить?
– А вам обязательно знать?
– Не хочется, чтобы номер моего мобильника узнали где-нибудь в Сербии.
– Да нет, я майору Шустеру позвоню.
– Тому немцу?
– Да.
– Думаете, он вам поможет?
– Получше вас, американцев!
– Почему это?
– Потому что я попрошу немца вступиться за еврея.
– О\'кей!
Я, как это принято у владельцев мобильников, расхаживала с трубкой в руке по бару, набирая номер майора Шустера.
– Да… – отозвался знакомый голос.
– Это Мария. Вы меня еще помните?
– Да, я все утро думаю о вас.
– Мило с вашей стороны.
– А вот с вашей стороны некрасиво лгать мне.
– Интересно, в чем это я вас обманула?
– Я попытался навести справки о ваших родителях, про которых вы мне сказали, что их похитили албанцы. Так вот, никто их не похищал, фройляйн Мария! По нашим данным, ваши родители находятся в Белграде, живы и здоровы, проживают у родственников на бульваре Революции, переименованном в улицу короля Александра, номер 453, это где-то в районе Цветочного рынка.
– Еб твою мать! – говорю.
– Ради бога, – откликнулся майор Шустер.
– Прекрасная новость!
– Только не для меня.
– Ладно, сейчас у меня есть одно действительно серьезное предложение. Тут рядом со мной сидит Слободан Пилишер, еврей. Албанцы выкинули его из дома. Ему нужна виза – в любую страну.
Майор Шустер вежливо отвечает:
– Хорошо, высылаю машину с лейтенантом Ритингом. Он привезет его ко мне в штаб.
– Мне хочется, чтобы и вы приехали, я должна лично перед вами извиниться за свое вранье. Понимаете, мне пришлось…
– Понимаю вас, но мы должны соблюдать некие нормы, которые в обществе называют моралью. К сожалению, я не приеду, потому что побаиваюсь вас.
– Вы – меня?!
– Ну, не совсем вас, но…
– Продолжайте!
– Если я скажу это, то, боюсь, придется вновь произнести эту глупую фразу Зингера. Давайте вместо этого я сделаю для господина Слободана все, что смогу. Кстати, мы сейчас занимаемся делом господина Ашкенази и его матери.
– О, майор, огромное вам спасибо от всех евреев и сербов!
– Будьте осторожны, ведь вы сербка, и я не хотел бы, чтобы вас начали искать из-за… Ведь вы для нас – единственная зацепка, по крайней мере, так мне сказал…
– Кто? – спрашиваю. – Какая зацепка?
– Давайте бесстрастно, помните, как мы говорили? Не искушайте вашу любовь следами, за которые легко зацепиться…
– Не понимаю, – говорю.
– Спасибо за звонок!
Майор Шустер прервал разговор. Чтоб его мать, я прекрасно поняла последние слова майора Шустера! Конечно, он знает, что я бегаю за Гарольдом. Но известно ли ему, что мы только что расстались? Слободан ел сэндвич, и я крикнула ему по-сербски:
– За тобой едет немец, все будет о\'кей! Раймонда встрепенулась:
– Умоляю тебя, здесь говорят по-албански или по-английски!
Она произнесла эти слова, подмигивая Мики. Тот в ответ шлепнул ее по заднице, она изогнулась, ухватила его за запястье и подняла руку вверх, совсем как на ринге.
– Теперь мы чемпионы! – пропел Мики.
– Ага, – говорю, – далековато зашло ваше межнациональное сотрудничество!
Пока мы втроем смеялись и болтали по-сербски, сержант Джон читал «Гардиан». Раймонда шепнула мне по-албански:
– Слушай, ты сможешь подтвердить, что Мики никого не убивал?
– Тебя же свои убьют, если про него узнают.
– Меня? Я – полковник УЧК, я ведь не сама явилась сюда наниматься в официантки. Это Мики на меня навалился. Говорит, давай поженимся и сбежим в Канаду.
– Ой, только не в Канаду! – говорю я Мики.
– Все мы в одном дерьме! – отвечает он. – Твой англичанин сбежал от тебя?
– Точно.
– Бери Джона. Знаешь, он отличный парень, каждый день сюда приходит, книжки читает, что-то записывает.
– Он писателем хочет заделаться.
– Он Мики одну книжку подарил. Мики говорит: хороший роман, со счастливым концом.
– Дай Бог, чтобы у тебя с Мики тоже все хорошо сложилось.
– И тебе того же! А чего бы тебе в Сербию не уехать?
– Пока еще не могу. У меня мать с отцом похитили.
– Расскажи мне – у меня связи, я смогу помочь.
– Так вроде майор Шустер этим занимается, – говорю.
– Это дело!
«Кобель с яйцами», – подумала я. В «Бар Кукри» вошел военный и с порога крикнул:
– Лейтенант Вилли Ритинг, мне нужна фройляйн Мария!
Я подвела к Вилли Слободана:
– Прошу вас, господин Слободан Пили-шер, он поедет с вами.
– Битте шён, – говорит лейтенант Вилли. – Прошу вас, герр Пилишер.
Щелкнули каблуки. Прощай, Слободан! Он только глянул на меня, все еще держа в руке недоеденный сэндвич. Я подошла к нему, отобрала сэндвич и поцеловала в лоб.
И они ушли – немец и еврей.
* * *
ДЖОН опустил газету, и я подумала, что сейчас начнет меня допрашивать. Но он бросил страницу «Гардиан», как карту на сукно:– Читайте, прошу вас.
И я прочитала:
«Албанский Гитлер в Приштине.
…Эмин Джиновици (40) – владелец при-штинского кафе под названием „Пицериа Хитлери“. Эмин Джиновици даже внешне сильно напоминает Гитлера и выглядит фактически как его двойник. Представитель французской армии сообщил, что его солдатам запрещено посещать „Пиццерию Гитлера“. Хозяин Эмин Джиновици с воодушевлением рассказывает о том, как во время Второй мировой войны они помогали немецким солдатам, об участии местных албанцев в уничтожении мятежных сербов. Джиновици провел несколько лет в Германии, откуда вернулся в Косово уже как член УЧК. Джиновици – символ розни и ненависти в Косово и Метохии. Апофеозом ненависти стало убийство в Приштине сотрудника Объединенных Наций, который по-сербски попросил у продавца сигареты.
Сторонников германского нацизма в Косово хватает и без Джиновици. Члены УЧК ведут себя как гитлеровские коричневорубашеч-ники в тридцатые годы…»
– Еще одно начало романа? – торжествующе говорю Джону.