– Но я на этом останавливаться не буду. Через месяц-другой КФОР в Белград войдет, меня Сербия ждет, с табаком, шелком, виноградниками, там и жито из Воеводины, сливы, персики, яблоки вокруг Чачака и По-жеги, Трепча – медь, золото… Дешевая рабочая сила…
   Подошел Скендер, пожаловался:
   – Нет и нет Кларка!
   – Да и ты пропал! – говорю с укоризной.
   – Не могу ведь я бросить клиентов, пока никто еще не расплатился…
   – Я больше ждать не могу.
   – Говоришь, маленький дом, большой палисадник… Джиновици, становись в дверях, чтобы итальянцы не сбежали!
   Эмин Джиновици со злобой глянул на Скен-дера и отошел. Я повторила:
   – Еще чуть-чуть подожду, и все, Скендер.
   – Боюсь, ночью трудно будет выбраться из Приштины. Генерал Кларк весь КФОР поднял по тревоге. Не думаю, что нам позволят уехать из Приштины.
   – Мой сержант Джон проводит нас, – соврала я.
   – Уже твой?
   – Наполовину, – отвечаю с улыбкой.
   – Он что, тоже с тобой в Сербию? – Нет.
   – Так чего же спешить, если все мы скоро будем в Белграде? Я хочу открыть там сеть кондитерских. Сербы всегда с удовольствием покупали нашу пахлаву.
   – А что бы тебе сейчас не открыть в маленьком доме с большим палисадником что-нибудь вроде кондитерской?
   – Хорошо, и сколько это будет стоить?
   – Нисколько, – говорю.
   – Что?
   – За это ты меня перебросишь в Сербию.
   – Не в Сербию, а только до границы. Очень уж подозрительно, как ты на все соглашаешься!
   – Увидишь маленький домик с большим палисадником, а также возможность наебать меня – сразу согласишься: возьмешь дом, а мне – гуд бай!
   – Я как раз об этом и думал, – говорит Скендер.
   – Я рискую.
   – Где этот дом?
   – Не скажу, пока не придем.
   – А ты тоже не из простеньких!
   – Причины на то есть…
   – Что за причины?
   – Сержант Джон.
   – Думаешь, он с нами до границы поедет?
   – Сейчас из-за генерала Кларка в Пришти-не толкучка, попрошу Джона довести меня до дома. Но не из-за охранников Кларка, а из-за тебя.
   – Хорошо, Мария, давай подождем немного, пока хоть кто-нибудь расплатится, на заре не замерзнешь, как вы, сербы, говорите.
   И в этот момент в кафану ворвалась Canada Press, а вместе с ней, как вороны, которым тесно на одной ветке, явилось с десяток телекамер. Итальянцы немедленно принялись позировать. В дверях Джиновици заорал:
   – Да здравствует генерал Кларк!
   Я подскочила к дверям: по улице, прямо на камеры, перла толпа албанцев, скандируя: «НАТО! НА-ТО!» Перед ними неспешно вышагивал генерал Кларк, вокруг него роились албанцы, целуя его пилотку, нос, уши. Генерал Кларк ладонью защищал свой американский головной убор, а за его спиной американские солдаты руками и ногами отбивались от возбудившихся албанцев. За спиной Кларка я приметила Джона и, улучив момент, оттолкнула Canada Press и прорвалась сквозь албанские поцелуи. По пути успела обнять генерала Кларка и шепнуть ему «сенк ю», и тут же солдаты отбросили меня от него прямо к Джону. Он принял меня в объятия, и пока вокруг нас в воздухе висели крики «НАТО фор эвер», я шепнула ему на ухо:
   – Умоляю, помоги…
   Толпа унесла генерала Кларка, я только и успела заметить, как лучи сияющего слова «Хилари» обрызгали его униформу.
   Джон остановился, подивившись новому названию пиццерии, и я воспользовалась моментом, чтобы прижаться к нему телом и словами:
   – Джон, у тебя уже готово описание любви албанцев к генералу Кларку, а на расстоянии пишется лучше…
   – И что ты предлагаешь? – примиряющим тоном спросил Джон.
   – Зайди со мной в «Пицериа Хилари». Одного твоего присутствия хватит, чтобы Скендер пошел со мной к маленькому домику с большим палисадником, мы заберем оттуда капитана Гарольда, и Скендер отвезет нас на машине к границе…
   – Мне идти с тобой?
   – Нет, я не хочу втравливать тебя в это. Может, нам придется убить Скендера, если он задумает обмануть нас.
   – Кто будет убивать? – пошутил Джон.
   – Парашютист, он с генералом Джексоном научился убивать в Ирландии.
   – Тебя не смущает, что капитан – убийца? – Нет.
   – Почему?
   – Потому что я познакомилась с тобой. Мне кажется, поменять убийцу на писателя – совсем неплохо.
   – Теперь ты мне еще больше нравишься как действующее лицо романа, а не как девушка по имени Мария.
   – А у Скендера и шампанское есть…
   Скендер в пиццерии гасил свет, Джинови-ци на бегу брал деньги с итальянцев, которые спешно удалялись, уводя с собой девять русских девок, горланя: «Аванти, че посто!»
   На стойке сияли два бокала с шампанским: Джон обнюхал пенящееся вино, потом обратился к Скендеру. Я переводила:
   – Никогда не подавайте игристое вино в этих мелких бокалах, так называемых «шампан-ках». Легенда утверждает, что их форма повторяет форму грудей Марии Антуанетты, но французы отказались от них, и вам следует поступить так же. Эти бокалы позволяют сбежать пузырькам и аромату, вино выдыхается, и вы не успеваете насладиться им. Лучше уж пивная кружка! Для шампанского идеально подходит высокий бокал в форме тюльпана, наливать его нужно только до половины, вину остается где пениться, а вашему носу – где нюхать. Налитое шампанское не следует портить перемешиванием, самое малое колебание может погубить создававшиеся годами пузырьки. И уж ни в коем случае нельзя добавлять лед, он уничтожает аромат и пену. Кроме того, бокалы следует заранее вымыть и высушить, потому что даже капля воды в состоянии убить пузырьки.
   – Дайте попробовать, – отозвался Скендер.
   – Нет, – отрезал Джон. – Пробовать будете то, что вам предложит Мария.
   – Маленький домик с большим палисадником! – воскликнул Скендер.
   – Да, по сегодняшней рыночной цене.
   – Добро, – говорит Скендер. – Если вы пойдете с нами… Я согласен на любую цену!
   – Цену назовет Мария, – повторил Джон.
   – Пошли, Джиновици, – велел Скен-дер. – Заводи машину.
   – Нет, – говорит Джон. – Джиновици останется со мной. Он залог того, что все будет о\'кей.
   Я посмотрела на Джона, и в эту минуту мне показалось, что было бы лучше, если бы в маленький домик с большим палисадником Скен-дер отправился сам, и чтобы капитан Гарольд убил его или сдался бы Скендеру, увидев, что меня нет рядом с ним.
   Как только Скендер исчез со словами: «Я буду в машине перед пиццерией», я сказала Джону:
   – Я не забыла, Джон – ведь воскресенье еще не закончилось – про этот напиток для поднятия воскресного духа…
   Джон переспросил:
   – Падший ангел? Да, вот рецепт: в стакан для виски влей чашечку лимонного сока и джина, полчашечки мятного ликера, добавь охлажденное шампанское, кубик льда и ягодку черешни.
   Я повторила про себя: лед, ликер и ягодка черешни. Звучит совсем как хокку. Джон добавил:
   – Найдется в Белграде лед, ликер и ягодка черешни?
   Он произнес это с легким оттенком печали, и я, дурочка, поднялась на цыпочки и поцеловала его меж глаз. Скендер кричал с улицы:
   – Поехали, Мария!
   – Я песню сочинил, – бормотал Джино-вици. – Красная черешня, зелененький ликер, и кубик льда звенит, как сопровождающий ритм.
   – Чао, Мария, – сказал Джон, приобняв меня. – Не печалься, я не прощаюсь с тобой, я тебе говорю – до свидания.
   Я выбежала, чтобы не остаться. Скендер открыл мне дверцу, я бросила ему:
   – Езжай к многоэтажке!
   – Я ее покупать не собираюсь! – пошутил он, нажимая на педаль газа.
   – Когда доберемся до нее, я скажу тебе, где этот маленький домик с большим палисадником.
   – Ты еще цену не назвала…
   – Рыночная – ты слышал, что Джон сказал?
   – Ебать тебе эту Сербию, зачем тебе эта Сербия, когда здесь у тебя Джон есть?
   – Оставляю его тебе.
   – Мы с ним тебя и в Белграде отыщем.
   – Там тебя встретит падший ангел, с экскаваторным ковшом вместо стакана.
   – Все угрожаешь, угрожаешь…
   – Угрожаю, потому что Джон будет оберегать нас до самой границы. Сейчас давай за многоэтажку. Стой! Пошли…
   – Большой палисадник, маленький домик во тьме.
   Скендер развернулся, спросил:
   – А где тут джип с сержантом Джоном?
   – Он видит нас, – отвечаю. – Пошли.
   – Мария, давай договоримся: мы сначала как условились – ты отдаешь маленький домик и большой палисадник с условием, что я переброшу тебя к границе…
   – Так оно и будет.
   – Джон говорил про рыночную цену…
   – Я тебе сказала: отвезешь меня к границе – дом и палисадник твои, и ни динара.
   – Ну, я тебе пару марок все же дам.
   – У меня твоих десять тысяч есть за мой дом.
   – Так этого ж мало.
   – Мне хватит, чтобы начать новую жизнь в Сербии. Давай поспеши. Посмотрим дом – и вперед, скоро рассвет.
   Я зашагала, Скендер за мной, двери отворились. Капитан Гарольд держал в руке дамский револьвер.
   – Не надо, – сказал Скендер, – вперед, капитан.
   Гарольд обнял Скендера, ощупывая его на наличие оружия, и вытащил из внутреннего кармана пиджака нож.
   – Перочинный, – сказал Скендер. – Это не кукри.
   – Пошли, капитан, – говорю я.
   – Спокойно, – отозвался Скендер, – теперь моя очередь дом ощупать.
   Скендер профессионально осмотрел окна, заглянул под кровать. Включил телевизор, поднял трубку телефона.
   – Неплохо, неплохо, – бормотал он. – А что, вас разве двое? – спросил Скендер, глянув на нас.
   – Пошли, пошли, Скендер, вот-вот рассветет.
   – Ключ! – потребовал Скендер.
   – В дверях, – отвечаю.
   – Запасной?
   – Нет, не переживай.
   – Дом отличный, – говорит Скендер.
   – Летс гоу, – откликнулся Гарольд.
   – Выключи телевизор, – бросила я Скендеру.
   На экране в это мгновение появился генерал Кларк, за его спиной – немецкий командующий КФОРа генерал Клаус Райнхардт. Я приметила, с каким отвращением Гарольд посмотрел на угасающие лики двух генералов.
* * *
   НОЧЬ. На пятой скорости мы вылетели из Приштины. Мы с капитаном расположились на заднем сиденье. Скендер несся мимо танков, телег, крестьян, погоняющих усталых волов.
   – Что ты молчишь, Мария? – спросил Гарольд, нежно касаясь меня рукой.
   – Боюсь, – говорю.
   – Ты не доверяешь этому шоферу? Капитан не хотел называть Скендера по имени.
   – Говори спокойно, он не знает английского.
   – Как ты со мной разговариваешь? – спрашивает Гарольд.
   – Что значит – как? – обозлилась я.
   – Что-то случилось? – испуганно спрашивает Гарольд.
   – Случиться все что угодно может. Боюсь, как бы нас не выследили.
   – Кто еще знает о нашем побеге?
   – НАТО и еще девятнадцать стран, – отвечаю и впервые улыбаюсь.
   Гарольд взял меня за руку, теперь на ней было три отпечатка – майора Шустера, сержанта Джона и капитана Гарольда.
   Скендер резко свернул с дороги.
   – Что случилось? – спрашиваю.
   – Меняем план, так мы скорее доберемся до реки.
   – Где мы? – спрашивает Гарольд.
   – Нигде, – отвечаю, – не волнуйся, куда-нибудь да приедем.
   Гарольд продемонстрировал Скендеру дамский револьвер. Я отвела его руку:
   – Гарольд, успеется с револьвером, я скажу тебе когда.
   Скендер добродушно отозвался:
   – Мария, пожалуйста, переведи мои слова капитану.
   – Хорошо, – говорю, – запевай…
   – Это ты хорошо сказала – запевай! Потому что это будет наша старинная албанская песня.
   – Ладно, – говорю, – можешь не петь, перескажи, мне легче будет Гарольду переводить.
   Машина прыгала по колеям, накатанным танками и джипами. Скендер медленно говорил, я переводила:
 
Если вдруг мужик захочет
Защитить себя с любимой,
Это как стоять в засаде
Посредь горного ущелья,
Что не шире, чем кишочки
Нарожденного ягненка.
Но не уже, чем ворота
Самой маленькой кошары.
Пусть тогда их будут сотни,
Тех врагов любви безбрежной —
Всех любовь их одолеет.
 
   Красивая баллада Скендера, и ночь лунная. Гарольд взял меня за руку, и слова песни уничтожили последние сомнения в честности Скен-дера, который не успел снять смокинга и выглядел как учитель танцев. А мы с Гарольдом опять были той самой парой на лугу, под блеянием мягкого лунного света, победившего небольшое облачко и пролившего его на землю в виде легкого тумана. И в этом тумане больше не было ни майора Шустера, ни сержанта Джона, я опять была в кошаре с капитаном Гарольдом. Любовь, подумала я, неужели вернулась моя любовь к Гарольду, или это только моя сербская улыбка, которая раньше означала: да заебись ты! А теперь – пусть будет, чего быть не может, потому что мы воплотились, похоже, в новую народную песню, рожденную в Косове. С обязательной, поскольку это песня, гибелью героев в конце. Пусть это будет Скендер, подумала я, да даже и капитан Гарольд, только не я, не я, Мария Лепич, прекрасная, как моя фамилия, – при условии, если хорошо высплюсь. Скендер продолжал:
   – Не надо бояться любви, потому что она нас омолаживает на некоторое время. Прежде эта молодость любви длилась порядочно, но теперь темп Нового мирового порядка сокращает дни любви. Нет больше у людей души, которая украшала любовь! Много я видел душ, сбежавших от нищих и крестьян и переселившихся в мафиози, потому что душа тоже любит хорошие машины, пятизвездочные отели, четырехзвездных генералов. Так что я не знаю, что с вашими душами творится, твоей и капи-тановой. Боюсь, как бы их не убили там, куда вы стремитесь. Извини, но разве стоит Косово гибели ста тысяч душ и изгнания трехсот тысяч сербов?
   – Это переселение душ обеспечили вы, албанцы.
   – Нет, Мария. Кто знает, увидимся ли мы еще? Я тебе все это специально рассказываю, чтобы ты знала: не все албанцы Эмины Джи-новици. Все, что сейчас в Косове творится, – результат того, что нам объяснили, какой хороший этот Новый мировой порядок. Требуйте демократии – объясняют по телевизору, – и вы станете богами, забудете о страданиях. И чем выше мы с вами поднимались к этой демократии, тем чаще с неба демократии сыпались бомбы. Теперь случилось то, во что верил Эмин Джиновици, и не только он. То, что нам предлагает КФОР и политики – то же самое, что Гитлер предлагал немецкому народу, и наша любовь к нашим вождям освобождает нас от чувства вины, даже когда мы убиваем.
   Я слово в слово переводила все это Гарольду, и слова Скендера взволновали его. Капитан в знак благодарности положил ему руку на плечо. Скендер прибавил газу, словно стараясь убежать от тумана.
   – За нами едут, – сказал он. – Оглянись, Мария, видишь их?
   Я увидела в тумане с десяток огней, которые, скрещиваясь, удалялись от нас. Вдалеке оставались только два горящих глаза маленькой машины.
   – «Фиат уно», – сказал Скендер, – это не страшно. Кто-то своровал машину, вот и утекает.
   «Фиат уно», подумала я. Неужели это Джон провожает нас? Неужели он решил подстраховать наш побег? Или захватить… Я уставилась в туман. Два маленьких горящих глаза исчезли в тумане, потому что Скендер знал все тропки в этой части Косова. Эта дорожка должна была привести нас к лугу, и еще чуть дальше, к мосту или просто к реке.
   – К реке? – спросила я Скендера.
   – Я готов и на луг, и на речку, и на мост – выбирайте, где вам легче будет перебраться в твою Сербию.
   – За рекой еще не моя Сербия.
   – Точно. Но за рекой ты уже в северной части Косовской Митровицы, там твоя родня и Милошевы корни.
   – Мы с Гарольдом сразу двинемся дальше.
   – Чем дальше, тем ближе, – профилософ-ствовал Скендер. – Мельче или глубже, мост всегда выглядит солиднее, но я рекомендую луг. Там отдохнете, и с первыми пташками перейдете через реку, она там куда мельче, чем у моста. На юге Косовской Митровицы мост наполовину наш, а та половина, что к северу – ваша.
   Скендер выключил движок и погасил фары. Мы катились вниз, в долину, я рассмотрела только ветви большого дерева, которые словно подавали нам знак.
   – Приехали, – сказал Скендер. – Прекрасная ночь, правда, без звезд. Прошу вас!
   – Тебе знакомо это место? – спросил Гарольд, вылезая из машины.
   – Дерево знакомо.
   Мы стояли, тоже как два случайных дерева, объявившиеся в ночи, в которой должны народиться вновь, или…
   Скендер отошел к машине, потом подозвал меня.
   – Верни ему нож, – сказал Гарольд, все еще пораженный речью Скендера. Похоже, теперь он верил ему больше, чем мне.
   Скендер, газуя, чтобы Гарольд не расслышал его слова, сказал мне:
   – Спасибо тебе за все, куколка. Жалко, что ты уезжаешь. Желаю тебе попасть в Сербию живой и здоровой. Будь повнимательней, Мария!
   – Да мы запросто, с рассветом, через луг. Здесь ведь никого нет, я столько раз здесь бывала.
   – Хорошо, – сказал Скендер, – только осторожнее по лугу, тут мин полно. Прощай, Мария!
   И Скендер отступил в туман. Фары он так и не включил.
   – Мины? На лугу? – переспросила я, словно проверяя, правильно ли я поняла Скендера. – Я каждый лужок вдоль границы знаю, а речка здесь мелкая.
   – Смотри, Мария, я обязан предупредить тебя. Луг и река напичканы минами. Прощай, Мария!
   Скендер сел в машину и резко рванул с места, не зажигая фар.
   – Ети его мать, и что теперь? – вздохнула я. – Мины на лугу и в речке. Что я теперь скажу Гарольду? Подумает еще, что я увела его, чтобы прикончить…
   – Мария! – крикнул Гарольд. – Куда ты подевалась?
   Ночь, туман… «Где ты, Мария?» – спросила я себя.
   Направилась к Гарольду и дереву, неспешно, и тут подумала, что скорее сама взорвусь после слов Скендера, чем мины на лугу перед нами. «Может, соврал? – подумала, продолжая борьбу с собственными мыслями. – Что теперь, что теперь, Мария? Сказать ли Гарольду? Может, вернуться? Это было бы лучше всего. Так, значит, надо сказать ему. Джон, – подумала я, – где же ты? Здесь роман сочиняется почище, чем у Мейлера». В темноте я налетела на Гарольда, который принял меня в нежные объятия и пошутил в моем стиле:
   – Наша первая брачная ночь!
   И тут, в той стороне, куда уехал Скендер, вспыхнули в небе два прожектора, словно автомобиль сел на задницу и его фары уставились в небо. И в свете этих лучей раздался ужасающий взрыв, который, как дирижер, дал знак оркестру пулеметов разразиться очередями. В разных направлениях полетели яркие и веселые птицы трассирующих снарядов, и по этому сигналу стороны стали соревноваться в интенсивности огня.
   Гарольд обнял меня, прикрыл своим телом, а дерево за нами трещало так, словно в его ветвях и стволе после сражений в Косове застряли патроны и гранаты, которые ждали своего часа, чтобы вновь взорваться. Я лежала под Гарольдом, и ничего лучше не могла придумать, как сказать с улыбкой:
   – Первая брачная ночь…
   И ничего лучше придумать не могла.
   – Ты крепко спала, – сказал Гарольд, сползая с меня, и мы вместе стали выползать из могилы. Гарольд старательно отряхивал с себя и с меня иссеченные ветки дерева и тяжелую илистую землю. Не поднимаясь на ноги, мы стряхивали с себя землю, я вытаскивала из волос сломанные веточки… И мы все продолжали лежать, глядя на старую липу, которую будто только что изуродовал топор дровосека. Сразу за ее стволом зияла воронка от разорвавшегося снаряда.
   – Бог есть, – прошептала я.
   – Есть ты, значит, есть и Бог, – нежно прошептал Гарольд.
   – Неужели мы живы? – говорю. – Бог впервые меня спас!
   – Светает, – напомнил Гарольд. – Пора идти.
   – Мне страшно, – говорю.
   – Чего вдруг?
   – Да нет, прошло…
   Я приподнялась из могилы и опять увидела старую полуразрушенную липу, груды ила, выброшенного взрывами из земной утробы. Гарольд смотрел на меня, не понимая, что я там увидела и почему перестала бояться.
   Перед моими глазами в этом хаосе новой агрикультуры… Словно говорит мне: «Доброе утро!» Или: «Не бойся, я здесь! Это я, одуванчик!» На тонкой ножке светился белый мячик созревшего одуванчика. Мины, гранаты рвут вокруг него воздух, надломленное дерево над его головой… И ничего! Одуванчик стоит, как победитель, и будто протягивает мне руку.
   Гарольд ничего не понял из моего диалога с одуванчиком.
   – Посмотри на него, – говорю я ему. – Остался в живых! Только травы не страдают от хаоса войны. Смотри – похоже, эти создания хранят в себе высший порядок и высший закон. Как сказала бы госпожа Анна Ахматова: гармония, без которой наш мир невозможен. Да, да, высший закон существует, Бог, или природа, сохранили одуванчик! Может, и нас?
   – Нам пора, – говорит Гарольд.
   Я не смотрела на Гарольда. Я оценивала не слова, а луг, реку, журчание которой доносилось до нас, справа должен быть мост, он был не виден в ночи… От луга до реки было метров двадцать. Я прощупала первый метр луга.
   – Ты куда, Мария? – схватил меня за руку Гарольд.
   – Простите, капитан, перед вторым шагом я должна вам кое-что сказать.
   – Может, потом, когда мы переберемся в Сербию?
   – Да, конечно, но я хочу, чтобы мы пришли туда без лжи.
   – Мне не о чем врать в твоей Сербии. Я туда иду не только из-за тебя, но из-за всего того, что случилось в Косове. Я объявил об этом вслух, заплатив не только любовью к тебе.
   – Да, себе ты не соврал, только мне…
   – Кто тебе это сказал?
   – Майор Шустер.
   – Почему именно он?
   – Я переспала с ним, когда узнала правду о тебе.
   – Почему именно с немцем?
   – Потому что и с американцем: я шла до конца.
   – Что за американец?
   – Сержант Джон.
   – Ты и с ним спала?
   – Храпела… – отвечаю в своем стиле.
   – Не понял?
   – Когда я проснулась в его палатке, он сказал, что я храпела.
   – Оставь ты эти сербские шуточки!
   – Я не успела научить тебя смеяться в самые трудные минуты, а это – наша национальная особенность. Но при этом мы не лжем…
   – О\'кей, – говорит Гарольд. – Ты права. Забуду про немца и американца.
   – И про жену Дженет, и про сына Оливера восьми лет.
   – Я их бросил ради тебя, просто не было случая рассказать тебе о них. Попросту говоря, я любил тебя так сильно, что мог и соврать.
   – Это была страсть, не любовь.
   – Бога ради, Мария, разве ты не видишь, на что я способен ради тебя. Я бросил все для того, чтобы жить с тобой в твоей стране!
   – Не знаю, будешь ли ты любить меня после всего, что с нами случилось. Любовь – еще не доказательство, что ты именно из-за меня бросил родину, жену, сына…
   – Что за доказательство? Я от тебя доказательств не требую!
   – Ты доказать не только мне должен, но и моей стране, если после всего захочешь навсегда остаться в Сербии.
   – Мы будем жить вместе…
   – Будем, если останемся в живых.
   – Нас от этого отделяет только луг. Разве за ним не твоя страна?
   – Я должна кое-что сделать для своей страны, чтобы она тебе поверила, что ты не шпион, а человек, который хотел помочь ей.
   Передо мной был человек, которого я больше не любила. Передо мной была Сербия. Я не хотела вести капитана Гарольда через луг, чтобы его убила мина, как новый взрыв ненависти к моей стране. Моя же смерть для Сербии не значит ничего. Скажут: так тебе и надо, блядь оккупантская!
   Ой, Сербия, да пошла бы ты на хуй, первая рвану через лужок! Если останусь в живых – подарю вам Гарольда, и вы покажете его по телевизору как коронного свидетеля против НАТО.
   Я осторожно шагала по лугу. Не знаю зачем, но туфли сбросила, как будто босой легче пройти минное поле. Босая, на лугу, вспомнила рассказ матери. Отправляясь с отцом на работу, она шла по лугу впереди него, сбивая росу, чтобы отцовские ботинки не отсырели. Это была любовь…
   Оглянулась; улыбкой дала Гарольду знак – пока не следовать за мной. Потом зашагала быстрей. Надеясь, что еще не утратила навыки игры в классики и не наступлю на черту, и не вылечу из игры.
   После каждого шага оборачивалась, опасаясь, что Гарольд пойдет за мной. Посылала ему воздушные поцелуи, но не была уверена, что он видит их в тумане. Да я и сама в этом тумане ощущала себя смертью, только косы в руках не хватало. «Не болтай ерунды», – говорила сама себе, пугалась и едва не кричала.
   – Где же вы, ети вашу мать? – спрашивала я зеленую траву про мины. – Где вы прячетесь, вы, маленькие черные твари ростом с медведку или крота?
   Остановилась, трава колыхнулась… Это был первый ночной ветерок, от которого рождается рассвет.
   Туман разбежался, будто кто-то порвал его в клочья.
   Я повернулась и увидела в тридцати метрах от себя Гарольда, встревожено указывающего на небо.
   Увидела – справа, от моста.
   Вдоль реки летит вертолет…
   Еб твою мать, что это еще такое?
   Вертолет замер в воздухе, немного левее меня.
   В дверях черной птицы висел Джон. За его спиной я увидела Скендера… Скендер, что ли, рассказал Джону про мины на лугу?
   – Мария! – кричал Джон. – Берегись! Луг и река заминированы!
   Я махнула Джону рукой – не волнуйся, знаю!
   Но испугалась: а вдруг капитан Гарольд сейчас бросится ко мне?
   Вертолет, словно опасаясь взрыва, взвился в небо. Я увидела Гарольда, который мог слышать или догадаться о цели их прилета.
   Гарольд бежал ко мне. Крикнул со смехом:
   – Смотри, не растопчи одуванчик!
   И поскольку я сербка и не могу быть трусливее его, я рванулась к капитану английского королевского парашютно-десантного полка.
   Стремясь друг к другу, мы перепрыгнули ОДУВАНЧИК, обнялись в воздухе, и больше на землю не возвращались. Мины, взрываясь одна за другой, унесли нас в небо.
   Мы летели обнявшись.
   Капитан Гарольд,
   чтобы объясниться мне в любви.
   Я, Мария Лепич,
   чтобы стать Сербией.
   Сербия, мать твою, разве мне это надо было?
   После всего этого,
   я прекратила понимать…
   Примечания
   1
   В сербском языке «угоjен» означает «откормленный, сытый»; в русском (по В. И. Далю) угоенный – обихоженный, чистый, сытый.
   2
   Имеется в виду Вук Караджич (1787–1864), сербский ученый, филолог, создатель современного сербского литературного языка.