Страница:
– Что это с тобой?
– Замри, пожалуйста! Я должен это запомнить. Ты будто с облака спускаешься…
– Ну, в такую красоту никто из читателей твоего романа не поверит!
– А мне и не надо этого.
– Это ты должен произнести по-сербски, со смехом.
Я окутала Джона как туман, ухватила за плечи, не давая ему подняться:
– И мне не надо.
– Мы об одном думаем? – стыдливо спросил Джон.
– Нет, я должна спасти остатки своей души. Если бы ты знал, что со мной случилось за эти несколько дней…
– И со мной, пока ты спала.
– Тебе мой храп мешал?
– Нет, я даже позвонить смог. Уверен, ты даже не слышала.
– Жене звонил? – чисто по-бабьи спросила я.
– Нет, только маме и издателю.
– Ты соврал им, что первая фраза у тебя готова.
– Нет, я соврал им, что у меня есть сербская девушка, которая пишет для меня первые фразы. По правде говоря, сюжет банальный – как у Шекспира: две враждующие семьи.
– Хорошие и плохие ребята, Джон? Ты, надеюсь, не так думаешь?
– Я не Ромео с Джульеттой имел в виду, а «Сон в летнюю ночь».
– Там нет двух враждующих семей.
– Зато много любви и веселья.
– И что тебе сказал издатель?
– Пришлет мне книгу Хомски, да еще кассеты с новыми фильмами, и просил привезти тебя в Нью-Йорк. Говорит, с сербкой в романе мы наверняка можем пробиться к Лари Кингу.
– Ты знаком с этим подтяжкиным?
– Ну, если бы я побывал на его передаче, то не сидел бы теперь здесь!
– Тем более я не могу тебе ничего гарантировать.
– А если бы, кроме тебя, у меня оказался Уэсли Кларк?
– Ты и его хочешь вставить в роман?
– Ну, я здесь благодаря генералу Кларку.
– Ты ведь не профессиональный военный?
– Нет, я просто разыгрывал такого, чтобы оказаться поближе к истине.
– И про Косово напишешь, что Мейлер и тот, другой, не правы… Я имею в виду тех, что у тебя на кассете.
– Труднее всего победить Маркеса, который очень плохо написал о генерале Уэсли Кларке.
– Здоровенный кусок, Джон. Не думаю, что ты его осилишь.
– Ты мне поможешь.
– Познакомь генерала Кларка со мной. Впрочем, мы с ним и так знакомы. Он сидел как раз напротив меня. Счел, что я слишком красива для переводчицы, это было в первый день прихода КФОРа, когда полковник Уэллс из гуманитарной организации «Кер» докладывал ему о своей работе, а я была при нем. Я во время бомбардировок была переводчицей у полковника Уэллса.
– Он вправду так сказал?
– Да, и на следующий день я оказалась без работы, на лугу, с овцами.
– Не могу поверить, что генерал Кларк так поступил. Знаю, что он любит все красивое, он и сам занимается литературой, ты могла только вдохновить его.
– Ну, теперь ты тоже вдохновился, так что можешь меня по боку.
– Мария, генерал Кларк, правда, так сказал?
– Джон, – говорю, – я вру, потому что это стоящий материал для твоей работы. Не бывает романа без помощи демона, так Жид говорил.
«Ети твою мать американскую, думаю, сейчас ты увидишь, как мы развлекаться умеем». Но Джона мое заявление не смутило. Он смотрел на меня по-сербски – с улыбкой на устах и в глазах, и кудри его, падая на чело, тоже улыбались.
Чтобы успокоиться, быстро говорю:
– Джон, я есть хочу.
Джон показал на стол: семейство харчей ожидало меня. Все было расставлено как когда-то в моем доме: дымился суп, краснели помидоры, белел творог, черный хлеб, зеленый салат, пестрое жаркое. Это меня растрогало, и я вздрогнула, когда Джон опустил мне руку на плечо.
– Мария, тебе что-то не нравится?
– Джон, у нас не принято врать во время обеда. Когда-то точно так мы обедали в моей семье: суп, сыр, жаркое.
– О\'кей, – говорит Джон, – побеседуем после обеда.
– Нет, – говорю, – сначала я сожру ложь, из-за которой я здесь оказалась, и если тебя не стошнит, продолжим обед и беседу.
– Все, что скажешь, останется между нами.
– Сержант Джон, я здесь для того, чтобы уговорить тебя помочь мне. В одном доме ждет меня капитан Гарольд, он прячется от полиции, мы договорились перебросить его в Сербию.
– Ты пойдешь с ним?
– Я обещала.
– Любишь его?
– Не знаю… Мы подходим друг другу. Я узнала: капитан Гарольд женат, жена, сын Оливер восьми лет.
– И это не мешает тебе помогать ему бежать в Сербию?
– Да, но он хочет, чтобы я бежала с ним… До конца жизни.
И тут Джон рассмеялся, как будто попал в ногу с нашим сербским смехом, и говорит:
– Я вам помогу сделать первые шаги!
– Сама не знаю, хочу ли я теперь этого.
– Почему?
– Ну, отчасти из-за твоей внешности, в большей степени из-за твоей кассеты с Мей-лером и тем, другим, к тому же и Джон Рид, а теперь ты еще обещаешь помочь мне перебросить капитана в Сербию…
– Я готов сделать это ради тебя, но в большей степени ради романа, который сейчас пишется куда как лучше, чем сразу после высадки в Косове.
– Ладно, не надо провожать меня до самой границы, ты мне нужен только для того, чтобы заставить Скендера. Я буду тобой козырять, а он и без того позарился на маленький домик с палисадником. Там его ждет капитан Гарольд с дамским револьвером, который заставит Скендера отвезти нас к границе.
– Ой как страшно! – рассмеялся Джон.
– Нечего бояться, мы со Скендером договоримся в его кафане, и ты после этого – гуд бай!
– Да нет, я другого боюсь.
– Говори.
– Я должен увидеть тебя в Сербии.
– И как ты это себе представляешь?
– Если ты не обвенчаешься с капитаном…
– Я обвенчаю его с Сербией, потому что он, как и Мейлер, считает, что это грязная война.
– Я еще одну штуку сделаю. Попрошу генерала Кларка съездить в Сербию.
– Не смешно, – говорю, – все ждут, когда НАТО вступит в Сербию. Впрочем, это и было условием НАТО: войска входят в Сербию, и бомбардировки прекращаются.
– А теперь всерьез, – говорит Джон. – Я уверен, что мы увидимся в Сербии.
– Я буду ждать тебя, только не с войсками НАТО.
– Может, Сербия сама позовет меня, если прочитает то, что я напишу о твоей стране здесь, в Косове!
– Не думаю, что ты напишешь лучше Рида.
– Хорошо. Вот тебе моя правда, на столе. Ешь.
– Расхотелось.
– Шампанского? – спросил Джон.
– До или после кровати? – схохмила я.
– Мария, кровати не будет, пока ты не разберешься в своих отношениях с капитаном.
– Он узнает всю правду, когда мы перейдем границу.
– Сейчас наша граница – «может, увидимся в кровати»!
– Я люблю тебя, – озорно сказала я.
– Я не люблю тебя, – говорит Джон, – я тебя только обожаю.
– Ты прав, и, как сказал один крестьянин по фамилии Пруст, – «всякий выбор в любви ошибочен».
– Если эта любовь не начинается в Белграде.
– Если в Белград не входит генерал Кларк.
– Тогда я приеду сам. С новой книгой про тебя и про Косово.
Я ела и, рассматривая красную морковку, раздумывала: как ее лучше съесть – сырую или вареную? Я сама была как морковка. Как бы выскочить из этой кастрюльки с жизнью? Единственное, что я еще могла чувствовать – голод. Говорят, после чувства голода второе место среди человеческих потребностей занимает секс, но я не чувствовала ни малейшего желания броситься в объятия Джона.
– Шампанское? – спросил Джон.
– Да, спасибо.
Джон аккуратно, глядя на меня, взял бутылку, и я подумала: сейчас он начнет рассказывать, как мне поступить, если он после обеда и шампанского предложит мне остаться в палатке, а он будет изображать Милоша Обилича. Я же – разрубленного турецкого султана.
– Я с трудом научился открывать шампанское, – начал Джон. – Знаешь этот обычай – резко вынимать пробку, чтобы шампанское струей хлынуло из горлышка? Нет, моя дорогая Мария, нельзя стрелять пробкой, как бы это ни было приятно. Вино выливается, пузырьки пропадают. Потому, чтобы правильно открыть шампанское, следует аккуратно удалить с пробки проволоку…
Джон объяснял серьезно, по-профессорски. Я отщипывала кусочки от тостов и, как бы восхищаясь его знаниями, смотрела, как открывается бутылка шампанского. Как открывают человека, чтобы он не выплеснулся…
Джон продолжал свою игру:
– Держим бутылку одной рукой, а пробку – другой, потихоньку вращаем бутылку и не спеша вынимаем пробку, ласково ее уговариваем. Если мы все делаем правильно, шампанское производит звук, напоминающий вздох. Вот он, послушай. Кто-то написал, что этот вздох шампанского напоминает вздох женщины, достигшей оргазма. Попробуй!
Я пригубила шампанское и улыбнулась со вздохом, сделав второй глоток. Потом спросила:
– Что это за шампанское?
– «Дон Периньон». Надеюсь, ты ощущаешь аромат, напоминающий запах подгоревшего хлеба и мокрой земли?
– С такими познаниями тебе лучше бы работать в «Баре Кукри».
– Пока ты спала, мне уже сделали это предложение. Сегодня вечером в «Баре Кук-ри» будет вечеринка, посвященная агонии романтизма.
– Чего?
– Агонии романтизма.
– На кой агония? Я имею в виду… Я не могу. Ты и сам знаешь. Мне надо Скендера отыскать и решить наконец… Я не могу оставить почти арестованного капитана Гарольда в маленьком доме с большим палисадником!
– Теперь я – капитан Гарольд, если не арестованный, то уж точно не свободный, потому что я с тобой… Давай потанцуем! Сначала в бар, а потом, напившись, отыщем Скендера.
– Ты пойдешь со мной…
– Маленький домик, большой палисадник, роман сам собой сочиняется. Ты решай – или едешь в Сербию с капитаном, или остаешься в Приштине?
– Работать на кухне?
– Нет, я отвезу тебя в Париж, я там должен усовершенствовать свои знания о шампанском: какое пьется за поздним завтраком, какое – в полдень, какое в обед. Про ужин я знаю, но меня интересует иной напиток – тот, который употребляется для поднятия духа в воскресенье.
– И это?
– Это… Не помню точно, как его готовят. Знаю только, что он называется…
– Как?
– Падший ангел, – говорит Джон. – Извини, это не к тебе относится.
– Агония романтизма! Чокнутые французы…
Раймонда, принеся мне виски безо льда, велела нам умолкнуть. В глубине бара виднелась небольшая сцена, а светящиеся буквы летели в вышине, разъясняя непонятливым: «АГОНИЯ РОМАНТИЗМА». Сцену оформляли КФОР и капитан Жан-Мишель Мартин, за роялем – Роз-Мари.
Рояль дзынькнул, как разбитый стакан, и тут на сцене, сопровождаемая лишь одним лучом рефлектора, появилась почти голая девушка, демонстрируя солдатам в баре под звуки рояля свою жопу. Она декламировала по-французски – светящиеся титры, совсем как в кино, переводили ее слова на сербский:
Свет софитов со всех сторон расстреливал «Бар Кукри», между двумя выстрелами я заметила Джона, стоящего в дверях бара. Я подумала, что это хороший знак. Потому что боялась я только одного – что меня найдет майор Шустер. Раймонда принесла мне выпивку.
– У меня еще есть.
– У тебя и майор Шустер есть там, у стойки.
– Да в рот его ебать!
– Не ругайся по-сербски! – предупредила Раймонда.
– А что, Мики по-албански матерится? – продолжила я.
– Нет, Мики так мило ко мне относится, что в конце концов заебет насмерть! – ответила Раймонда по-сербски и добавила: – У вас в сербском такие выражения есть, что по-албански и не скажешь. Заебать, например, – это на сербском что угодно означает!
– Заебешься, – продолжила я, – но только в том случае, если влюбишься!
– В Мики? – спросила Раймонда.
– В кого угодно, – говорю.
– Сейчас я свободна, – говорит мне Раймонда, – и влюбиться могу в кого угодно. Посмотри, какой выбор – от Техаса до Непала. Следую твоему примеру: скольких ты водишь на поводке?
– Троих, – отвечаю.
– Как тебе это удается? – спрашивает Раймонда.
– Не отдаю им ни пизды, ни Сербии, этим и держу.
Раймонда поцеловала меня.
– Ты прелесть, Мария, не вздумай из При-штины сбежать, я тебя под свою защиту возьму.
– Как ты избавилась от Canada Press? Она что, опровергла свой материал, ну, про то убийство, что ты выдумала?
– Да, она собиралась дать опровержение, но – мертвые молчат…
– Вы что, убили ее?! – спрашиваю.
– Нет, Мики только пригрозил, и мы ее больше не видели.
– Теперь ты еще больше обязана Мики, – напомнила я.
– Я ему дала, но не Албанию, – с улыбкой ответила мне Раймонда.
– Вы тут полегче, – предупредил нас Мики. На маленькой сцене появился солдат, переодетый бедуином. Он продекламировал:
– Это были стихи французского поэта Бодлера, который, будучи предвестником агонии романтизма, написал дивные стихи о чернокожей девушке. Прошу вас, мисс Дорз!
На сцену вышла мисс Дорз, легко одетая, но с большим револьвером на ремешке через плечо. Одной рукой она поигрывала его рукояткой, и на ее черном лице грубо выделялись толстые губы, намалеванные белой помадой. Негритянка читала, прохаживаясь по сцене, будто подстерегая кого-то:
– Это надолго, – бросил мне Рекс. – Надо приготовить им на закуску какие-нибудь прелестные стишки. С кем это генерал разговаривает, игнорируя всех прочих?
– Сержант Джон, – говорю.
– Это для тебя и для меня сержант, – говорит повар Рекс, – а генералы так с сержантами не разговаривают!
Я хотела было сказать, что Джон – писатель, но тут сама начала описывать расставание с Джоном: меня ждал Скендер. А в маленьком доме с большим палисадником – капитан Гарольд. Ну что же, знать, – судьба! Взяла ломоть хлеба и, нервно жуя его, ощутила боль в сердце, но и решительность тоже. Чао, генерал! Чао, повар Рекс! Прощай, Джон! Я уже бегу к бывшей «Пицериа Хит-лери», сверкающей в ночи новым именем: «Пицериа Хилари».
Однако припомнила я не Клинтона, а Джона, и тут же его дружескую встречу с генералом Кларком. Сержант и генерал. Повар Рекс был прав – что-то объединяет Кларка и Джона. Может, Кларк послал его сюда как писателя, присвоив ему звание сержанта, чтобы он на собственной форме и шкуре почувствовал, что происходит в Косове через несколько недель после высадки КФОРа? Нет, Мария, погоди! Чего это ради Джон продемонстрировал тебе кассету с Норманом Мейлером и тем, другим, с их словами о безумии Клинтона и о том, что есть война, если это не противостояние двух армий? И разве Джон должен служить НАТО и генералу Кларку образцом поведения молодого писателя, размышляющего в романе о военной и гуманитарной миссии в Косове? А не для того ли Джон оказал мне невероятную любезность, решив показать в романе мое сербское лицо, чтобы с его помощью ненавязчиво рассказать о злодействах сербов в Косове? Наш еще ненаписанный маленький роман начинался совсем как в голливудских фильмах. Два героя, Джон и я, оба красивые и, как полагается в каждом добротном романе, сначала обманывают друг друга, после чего следует коронная сцена «может быть, в кровати». И в этой американо-сербской кровати рождается истина о том, что на самом деле происходит в Косово. Нет, Мария, погоди! Джон, по крайней мере, на первый взгляд, хорошо воспитан, умеет открывать бутылки с шампанским… И ни намека на желание споить меня, чтобы потом «попользоваться», как говорят сербы… Нет, ничего подобного Джон не продемонстрировал, он просто хотел помочь мне, и теперь я уверена, что я, заколебавшись после разговора с ним, все равно помогу капитану Гарольду, если не из любви, то из обязанности вернуть капитану подарок, сделанный его филиппикой в адрес немецкого генерала и бегств от полиции, а также лично подтвержденным решением бежать в Сербию, а не в Лондон… В Лондон, где у него жена и сын Оливер восьми лет… Не того ради он солгал мне, но если бы даже и сказал правду, когда мы спали в отеле «Гранд», я все равно была бы уже не та Мария, что на лугу, с овцами.
Теперь передо мной была не только «Пице-риа Хилари», теперь передо мной встала беззвездная ночь. Встал вопрос – чего я хочу от жизни? И не только от собственной жизни, потому что в нее вмешалась моя страна, чего я хочу от Сербии, чего, чего? В чем, в конце концов, мой интерес? Меня испугало то, что я ставлю себя на первый план, я осталась в Косове, чтобы стать свидетелем, свидетелем преступных бомбардировок, а теперь и натовской оккупации, которая на тарелочке преподнесла миллиону албанцев свою помощь в изгнании из Косова трехсот тысяч сербов. Но эта моя маска борьбы за правду и Сербию после встреч с капитаном Гарольдом, майором Шустером и сержантом Джоном все больше стала подчиняться телу, которое доставляло мне удовольствие, забавляясь любовью, которую я, как баскетбольный мяч, бросала то капитану Гарольду, то мимо майора Шустера сержанту Джону. Не решила ли я покончить с высокими идеалами? Я голову себе сломала в поисках ответа – быть ли мне такой, какая есть? Но за эти несколько дней я была и женщиной, и мужчиной, и испуганной, и почти влюбленной, вся в разобранном состоянии, и напрасно теперь пытаюсь отыскать хоть какой-нибудь пример из того, чему нас учили в универе, и прихожу к тому, как сказал бы не знаю какой философ, что следует «быть таким, какой ты есть». И сейчас все это так глупо выглядит в Косове, где нет ничего, кроме НАТО и девятнадцати стран, где нет никого, кроме трех миллионов людей и шестисот тысяч краденых автомобилей, кроме «апачей» в небе… Да зае-бись вся эта философия с ее словами «быть таким, какой ты есть»! Да, я уверена в том, что после Косова ни одна война не будет походить на это нападение НАТО и девятнадцати стран на нашу Сербию. Но я уверена, что генералы и политики из НАТО, которые выиграли это сражение, проиграют в истории со счетом сто – ноль. Потому что их предупреждали: Норман Мейлер, Дарио Фо, Хосе Са-рамаго, Ноам Хомски, Гор Видал, Тео Анге-лопулос, Петер Хандтке, Матия Бечкович, Милорад Павич, Маркес… Маркес? Маркес? Вспомнив Маркеса, я опять увидела генерала Кларка и Джона. Да, да, был очерк Маркеса про генерала Кларка! Где это было? В «Литературной газете»? Нет… Да, о генерале Кларке он написал в… Не знаю, но одну цитату из Маркеса о генерале Кларке я запомнила. Маркес был проездом в городе, в котором тот жил тогда. «Настолько великодушный человек, что в состоянии обнять и телеграфный столб; солдат, мечтающий заняться литературой; готовый ужасно рисковать, чтобы стать предтечей Третьей мировой войны».
Ну а чтобы меня не убили или не взяли в плен, я прислушалась к голосу тела: «Выпей виски у Скендера, уведи его, а потом отправь капитана Гарольда в Сербию, а сама, Мария, вернись в Косово, чтобы закончить роман с Джоном, а может, и майор Шустер простит тебя за ложь о похищенных родителях!»
«Пицериа Хилари» сверкала небольшими лампочками: буква А была немного больше прочих. Я снова в форме – ебать я хотела этот психоанализ, разве годится для нормальной психики эта улица, начинающаяся от «Пицериа Хилари», на домах которой вместо номеров светятся имена: «Дом Клинтона», «Киоск Блэр», «Кафе Вацлав Гавел», «Ресторан Кук», «Чайная Тачи», «Кинотеатр Мадлен Олбрайт», «Авеню Уокера» – того самого, который сочинил резню в деревне Рачак, после чего Клинтон и велел начать бомбардировки. Да, тут где-то Солана должен быть… А, вот он, «Тупик Солана», он со своей напудренной бо-роденкой мог бы стать прекрасным типажом для Кустурицы.
Итак, Гитлера заменила Хилари, имя без всякой негативной коннотации. Но всякая замена похожа на розу, которая – как бы ее ни называли – зовется розой. Замены имени на вывеске было достаточно для того, чтобы Скендер пару часов спустя уже прохаживался по кафане как метродотель – он был в смокинге, угадывал пожелания клиентов, а девять блондинок разносили напитки, улыбки и оставляли на жопах и сиськах свободные места для поцелуев нажравшихся солдат. Естественно, лучшими клиентами были итальянцы. Вокруг них с гитарой в руках кружил Эмин Джи-новици, а они в четыре голоса распевали: «Poj improviso venivo dal cello infinito…» Девять блондинок откликались: «Volare oho cantare oho ho ho nel blu di hinto di blu» …
Я продралась сквозь солдат и песню к прилавку. Скендер встретил меня радостно:
– Иди к русским девкам!
– Что, сразу? – спрашиваю.
– Помогло мне имя «Хилари». Спасибо тебе, Мария.
– Спасибо скажешь, когда дом увидишь, – принялась я его обрабатывать.
– Полегче, пиано ма лонтано, – откликнулся Скендер.
– Пошли, – повторяю.
– Нет, Мария, прибыл генерал Кларк со свитой офицеров, телекамерами и репортерами. Надеюсь, он сюда заглянет, если не ради меня, то ради Хилари.
– Ладно, – говорю, – у меня другой покупатель есть.
– Кто? – встрепенулся Скендер.
– Раймонда! – нагло вру я.
– Она! – возопил Скендер. – Та, что связалась с тем сербом из «Бара Кукри»! Не позволим! Вставай за стойку, помоги, мы что-нибудь придумаем.
Девять русских девок повизгивали, выпрашивая заказы, я со Скендером подавала бутылки вина, коньяка, водки, текилы. Я и сама была как пустая бутылка, которую вот-вот выкинут на помойку или разобьют о стену. Ко мне за стойку подошел Эмин Джиновици, повесил гитару на стену, взял бутылку виски и сказал со злостью:
– Никогда мне эти итальянские канцоне не нравились. Поют о любви, как будто ничего другого в мире нет. Разве наша борьба за свободу Албании не заслуживает песен? Павшие герои требуют этого от нас!
Эмин Джиновици пристально, будто что-то вспоминая, смотрел на меня.
– Ты ведь не русская? Что ты здесь делаешь?
– У меня дела со Скендером.
– Больше не переводишь тому американцу?
– Почему? Просто взяла свободный вечер.
– А не боишься, что мы тебя, сербку, укокошим?
– Сегодня вечером – нет.
– Почему? Скендер тебя прикрывает?
– Нет, в Приштине генерал Кларк, он сейчас в «Баре Кукри», было бы глупо продолжать убивать, пока он здесь.
– А когда он уезжает? – лукаво спрашивает Джиновици.
– Через два дня опять сможешь гоняться за сербами, если получится.
– Я за ними гоняться не буду, я их куплю. Моя идея – не эта кафана и не песни под гитару. Я новую песню сочиняю – вслед за всем этим придет иностранный капитал.
– Откуда? Из Европы?
– Да нет, из Америки! Я создам албано-американский банк с американским капиталом и буду давать деньги в долг. Попутно стану покупать землю у сербов делить ее на маленькие участки по четыре сотки. Сербы – банкроты. Их дома и имения можно за копейки скупить. А в Приштине – не кафану, а универсам с американскими продуктами! И не для албанцев, а для этих, из КФОРа, они здесь не меньше, чем на десять лет. И не станут шоколадки из Призрена покупать, потому что уже завтра им подавай «Милку» из Швейцарии и Давидова с сигаретами из Женевы. А я американцам и кубинские сигары продавать стану!
– Отличная идея, – говорю.
– Замри, пожалуйста! Я должен это запомнить. Ты будто с облака спускаешься…
– Ну, в такую красоту никто из читателей твоего романа не поверит!
– А мне и не надо этого.
– Это ты должен произнести по-сербски, со смехом.
Я окутала Джона как туман, ухватила за плечи, не давая ему подняться:
– И мне не надо.
– Мы об одном думаем? – стыдливо спросил Джон.
– Нет, я должна спасти остатки своей души. Если бы ты знал, что со мной случилось за эти несколько дней…
– И со мной, пока ты спала.
– Тебе мой храп мешал?
– Нет, я даже позвонить смог. Уверен, ты даже не слышала.
– Жене звонил? – чисто по-бабьи спросила я.
– Нет, только маме и издателю.
– Ты соврал им, что первая фраза у тебя готова.
– Нет, я соврал им, что у меня есть сербская девушка, которая пишет для меня первые фразы. По правде говоря, сюжет банальный – как у Шекспира: две враждующие семьи.
– Хорошие и плохие ребята, Джон? Ты, надеюсь, не так думаешь?
– Я не Ромео с Джульеттой имел в виду, а «Сон в летнюю ночь».
– Там нет двух враждующих семей.
– Зато много любви и веселья.
– И что тебе сказал издатель?
– Пришлет мне книгу Хомски, да еще кассеты с новыми фильмами, и просил привезти тебя в Нью-Йорк. Говорит, с сербкой в романе мы наверняка можем пробиться к Лари Кингу.
– Ты знаком с этим подтяжкиным?
– Ну, если бы я побывал на его передаче, то не сидел бы теперь здесь!
– Тем более я не могу тебе ничего гарантировать.
– А если бы, кроме тебя, у меня оказался Уэсли Кларк?
– Ты и его хочешь вставить в роман?
– Ну, я здесь благодаря генералу Кларку.
– Ты ведь не профессиональный военный?
– Нет, я просто разыгрывал такого, чтобы оказаться поближе к истине.
– И про Косово напишешь, что Мейлер и тот, другой, не правы… Я имею в виду тех, что у тебя на кассете.
– Труднее всего победить Маркеса, который очень плохо написал о генерале Уэсли Кларке.
– Здоровенный кусок, Джон. Не думаю, что ты его осилишь.
– Ты мне поможешь.
– Познакомь генерала Кларка со мной. Впрочем, мы с ним и так знакомы. Он сидел как раз напротив меня. Счел, что я слишком красива для переводчицы, это было в первый день прихода КФОРа, когда полковник Уэллс из гуманитарной организации «Кер» докладывал ему о своей работе, а я была при нем. Я во время бомбардировок была переводчицей у полковника Уэллса.
– Он вправду так сказал?
– Да, и на следующий день я оказалась без работы, на лугу, с овцами.
– Не могу поверить, что генерал Кларк так поступил. Знаю, что он любит все красивое, он и сам занимается литературой, ты могла только вдохновить его.
– Ну, теперь ты тоже вдохновился, так что можешь меня по боку.
– Мария, генерал Кларк, правда, так сказал?
– Джон, – говорю, – я вру, потому что это стоящий материал для твоей работы. Не бывает романа без помощи демона, так Жид говорил.
«Ети твою мать американскую, думаю, сейчас ты увидишь, как мы развлекаться умеем». Но Джона мое заявление не смутило. Он смотрел на меня по-сербски – с улыбкой на устах и в глазах, и кудри его, падая на чело, тоже улыбались.
Чтобы успокоиться, быстро говорю:
– Джон, я есть хочу.
Джон показал на стол: семейство харчей ожидало меня. Все было расставлено как когда-то в моем доме: дымился суп, краснели помидоры, белел творог, черный хлеб, зеленый салат, пестрое жаркое. Это меня растрогало, и я вздрогнула, когда Джон опустил мне руку на плечо.
– Мария, тебе что-то не нравится?
– Джон, у нас не принято врать во время обеда. Когда-то точно так мы обедали в моей семье: суп, сыр, жаркое.
– О\'кей, – говорит Джон, – побеседуем после обеда.
– Нет, – говорю, – сначала я сожру ложь, из-за которой я здесь оказалась, и если тебя не стошнит, продолжим обед и беседу.
– Все, что скажешь, останется между нами.
– Сержант Джон, я здесь для того, чтобы уговорить тебя помочь мне. В одном доме ждет меня капитан Гарольд, он прячется от полиции, мы договорились перебросить его в Сербию.
– Ты пойдешь с ним?
– Я обещала.
– Любишь его?
– Не знаю… Мы подходим друг другу. Я узнала: капитан Гарольд женат, жена, сын Оливер восьми лет.
– И это не мешает тебе помогать ему бежать в Сербию?
– Да, но он хочет, чтобы я бежала с ним… До конца жизни.
И тут Джон рассмеялся, как будто попал в ногу с нашим сербским смехом, и говорит:
– Я вам помогу сделать первые шаги!
– Сама не знаю, хочу ли я теперь этого.
– Почему?
– Ну, отчасти из-за твоей внешности, в большей степени из-за твоей кассеты с Мей-лером и тем, другим, к тому же и Джон Рид, а теперь ты еще обещаешь помочь мне перебросить капитана в Сербию…
– Я готов сделать это ради тебя, но в большей степени ради романа, который сейчас пишется куда как лучше, чем сразу после высадки в Косове.
– Ладно, не надо провожать меня до самой границы, ты мне нужен только для того, чтобы заставить Скендера. Я буду тобой козырять, а он и без того позарился на маленький домик с палисадником. Там его ждет капитан Гарольд с дамским револьвером, который заставит Скендера отвезти нас к границе.
– Ой как страшно! – рассмеялся Джон.
– Нечего бояться, мы со Скендером договоримся в его кафане, и ты после этого – гуд бай!
– Да нет, я другого боюсь.
– Говори.
– Я должен увидеть тебя в Сербии.
– И как ты это себе представляешь?
– Если ты не обвенчаешься с капитаном…
– Я обвенчаю его с Сербией, потому что он, как и Мейлер, считает, что это грязная война.
– Я еще одну штуку сделаю. Попрошу генерала Кларка съездить в Сербию.
– Не смешно, – говорю, – все ждут, когда НАТО вступит в Сербию. Впрочем, это и было условием НАТО: войска входят в Сербию, и бомбардировки прекращаются.
– А теперь всерьез, – говорит Джон. – Я уверен, что мы увидимся в Сербии.
– Я буду ждать тебя, только не с войсками НАТО.
– Может, Сербия сама позовет меня, если прочитает то, что я напишу о твоей стране здесь, в Косове!
– Не думаю, что ты напишешь лучше Рида.
– Хорошо. Вот тебе моя правда, на столе. Ешь.
– Расхотелось.
– Шампанского? – спросил Джон.
– До или после кровати? – схохмила я.
– Мария, кровати не будет, пока ты не разберешься в своих отношениях с капитаном.
– Он узнает всю правду, когда мы перейдем границу.
– Сейчас наша граница – «может, увидимся в кровати»!
– Я люблю тебя, – озорно сказала я.
– Я не люблю тебя, – говорит Джон, – я тебя только обожаю.
– Ты прав, и, как сказал один крестьянин по фамилии Пруст, – «всякий выбор в любви ошибочен».
– Если эта любовь не начинается в Белграде.
– Если в Белград не входит генерал Кларк.
– Тогда я приеду сам. С новой книгой про тебя и про Косово.
Я ела и, рассматривая красную морковку, раздумывала: как ее лучше съесть – сырую или вареную? Я сама была как морковка. Как бы выскочить из этой кастрюльки с жизнью? Единственное, что я еще могла чувствовать – голод. Говорят, после чувства голода второе место среди человеческих потребностей занимает секс, но я не чувствовала ни малейшего желания броситься в объятия Джона.
– Шампанское? – спросил Джон.
– Да, спасибо.
Джон аккуратно, глядя на меня, взял бутылку, и я подумала: сейчас он начнет рассказывать, как мне поступить, если он после обеда и шампанского предложит мне остаться в палатке, а он будет изображать Милоша Обилича. Я же – разрубленного турецкого султана.
– Я с трудом научился открывать шампанское, – начал Джон. – Знаешь этот обычай – резко вынимать пробку, чтобы шампанское струей хлынуло из горлышка? Нет, моя дорогая Мария, нельзя стрелять пробкой, как бы это ни было приятно. Вино выливается, пузырьки пропадают. Потому, чтобы правильно открыть шампанское, следует аккуратно удалить с пробки проволоку…
Джон объяснял серьезно, по-профессорски. Я отщипывала кусочки от тостов и, как бы восхищаясь его знаниями, смотрела, как открывается бутылка шампанского. Как открывают человека, чтобы он не выплеснулся…
Джон продолжал свою игру:
– Держим бутылку одной рукой, а пробку – другой, потихоньку вращаем бутылку и не спеша вынимаем пробку, ласково ее уговариваем. Если мы все делаем правильно, шампанское производит звук, напоминающий вздох. Вот он, послушай. Кто-то написал, что этот вздох шампанского напоминает вздох женщины, достигшей оргазма. Попробуй!
Я пригубила шампанское и улыбнулась со вздохом, сделав второй глоток. Потом спросила:
– Что это за шампанское?
– «Дон Периньон». Надеюсь, ты ощущаешь аромат, напоминающий запах подгоревшего хлеба и мокрой земли?
– С такими познаниями тебе лучше бы работать в «Баре Кукри».
– Пока ты спала, мне уже сделали это предложение. Сегодня вечером в «Баре Кук-ри» будет вечеринка, посвященная агонии романтизма.
– Чего?
– Агонии романтизма.
– На кой агония? Я имею в виду… Я не могу. Ты и сам знаешь. Мне надо Скендера отыскать и решить наконец… Я не могу оставить почти арестованного капитана Гарольда в маленьком доме с большим палисадником!
– Теперь я – капитан Гарольд, если не арестованный, то уж точно не свободный, потому что я с тобой… Давай потанцуем! Сначала в бар, а потом, напившись, отыщем Скендера.
– Ты пойдешь со мной…
– Маленький домик, большой палисадник, роман сам собой сочиняется. Ты решай – или едешь в Сербию с капитаном, или остаешься в Приштине?
– Работать на кухне?
– Нет, я отвезу тебя в Париж, я там должен усовершенствовать свои знания о шампанском: какое пьется за поздним завтраком, какое – в полдень, какое в обед. Про ужин я знаю, но меня интересует иной напиток – тот, который употребляется для поднятия духа в воскресенье.
– И это?
– Это… Не помню точно, как его готовят. Знаю только, что он называется…
– Как?
– Падший ангел, – говорит Джон. – Извини, это не к тебе относится.
* * *
ДЖОН выгнал маленькую машинку марки «фиат уно», а я, чтобы нас не видели вместе – мы так договорились, – вошла в «Бар Кук-ри» со двора, на кухню. Рекса я обнаружила в дверях, ведущих в зал. Он знаком приказал мне молчать. Я подошла. В «Баре Кукри» царила торжественная тишина. Я не видела, но только слышала чтеца-декламатора:Я глянула на повара Рекса: он кивнул. Я пробралась за стойку. Мики удивленно объяснил мне:
Ты с неба слетаешь, бездонная прелесть?
Свой адски божественный взор устремляешь,
Неся и добро, и убийство с собою.
По трупам шагаешь, красотка, ругаясь.
Твои украшения в ужас ввергают.
Тобою любимо убийство – забава,
Под стоны которой ты лихо танцуешь…
– Агония романтизма! Чокнутые французы…
Раймонда, принеся мне виски безо льда, велела нам умолкнуть. В глубине бара виднелась небольшая сцена, а светящиеся буквы летели в вышине, разъясняя непонятливым: «АГОНИЯ РОМАНТИЗМА». Сцену оформляли КФОР и капитан Жан-Мишель Мартин, за роялем – Роз-Мари.
Рояль дзынькнул, как разбитый стакан, и тут на сцене, сопровождаемая лишь одним лучом рефлектора, появилась почти голая девушка, демонстрируя солдатам в баре под звуки рояля свою жопу. Она декламировала по-французски – светящиеся титры, совсем как в кино, переводили ее слова на сербский:
Бросая в зал стихи, прекрасная француженка сбрасывала одежду предмет за предметом и в конце концов, к полному восторгу солдатской публики, оказалось, что у красивой телки наличествует здоровенный хуй…
Лижу в тишине
С большей страстью
Чем Магдалина
Ноги Христовы…
Свет софитов со всех сторон расстреливал «Бар Кукри», между двумя выстрелами я заметила Джона, стоящего в дверях бара. Я подумала, что это хороший знак. Потому что боялась я только одного – что меня найдет майор Шустер. Раймонда принесла мне выпивку.
– У меня еще есть.
– У тебя и майор Шустер есть там, у стойки.
– Да в рот его ебать!
– Не ругайся по-сербски! – предупредила Раймонда.
– А что, Мики по-албански матерится? – продолжила я.
– Нет, Мики так мило ко мне относится, что в конце концов заебет насмерть! – ответила Раймонда по-сербски и добавила: – У вас в сербском такие выражения есть, что по-албански и не скажешь. Заебать, например, – это на сербском что угодно означает!
– Заебешься, – продолжила я, – но только в том случае, если влюбишься!
– В Мики? – спросила Раймонда.
– В кого угодно, – говорю.
– Сейчас я свободна, – говорит мне Раймонда, – и влюбиться могу в кого угодно. Посмотри, какой выбор – от Техаса до Непала. Следую твоему примеру: скольких ты водишь на поводке?
– Троих, – отвечаю.
– Как тебе это удается? – спрашивает Раймонда.
– Не отдаю им ни пизды, ни Сербии, этим и держу.
Раймонда поцеловала меня.
– Ты прелесть, Мария, не вздумай из При-штины сбежать, я тебя под свою защиту возьму.
– Как ты избавилась от Canada Press? Она что, опровергла свой материал, ну, про то убийство, что ты выдумала?
– Да, она собиралась дать опровержение, но – мертвые молчат…
– Вы что, убили ее?! – спрашиваю.
– Нет, Мики только пригрозил, и мы ее больше не видели.
– Теперь ты еще больше обязана Мики, – напомнила я.
– Я ему дала, но не Албанию, – с улыбкой ответила мне Раймонда.
– Вы тут полегче, – предупредил нас Мики. На маленькой сцене появился солдат, переодетый бедуином. Он продекламировал:
«Бар Кукри» сотрясался от аплодисментов и требований выпивки. На сцене опять появился французский капитан Жан-Мишель Мартин:
Господа генералы, офицеры, солдаты,
Не корите вы бабу: ее голод заставил
Этим вечером в Приштине юбку задрать
За горсточку баксов…
– Это были стихи французского поэта Бодлера, который, будучи предвестником агонии романтизма, написал дивные стихи о чернокожей девушке. Прошу вас, мисс Дорз!
На сцену вышла мисс Дорз, легко одетая, но с большим револьвером на ремешке через плечо. Одной рукой она поигрывала его рукояткой, и на ее черном лице грубо выделялись толстые губы, намалеванные белой помадой. Негритянка читала, прохаживаясь по сцене, будто подстерегая кого-то:
Мисс Дорз неожиданно прервала декламацию, замерев по команде смирно, и отдала честь. В дверях «Бара Кукри» появился генерал Уэсли Кларк. Публика замерла, приветствуя появление генерала, и я увидела, как Уэсли Кларк о чем-то беседует с Джоном. Потом генерал взял его под руку, и они, я сама видела, словно старые приятели, направились прямо к стойке – генерал и Джон. Я спряталась за кухонной дверью, успев переглянуться с Джоном, который только пожал плечами, не имея возможности, как мне показалось, оставить генерала Кларка. К ним помчался французский капитан Жан-Мишель Мартин. Отступив в кухню, я могла из ее глубин наблюдать, как генерал Кларк ласково разговаривает с Джоном, а затем передает ему какое-то письмо. Больше я Джона не видела, поскольку перед кухонной дверью, обеспечивая безопасность генерала, устроились трое громадных солдат, все черные, с надписью Militer Police на касках.
Я – негритянка. Но зато красива,
Прекраснее небес, закрытых мглой ночною.
Ну а в любви?
В любви я – черный зверь,
Прекрасная и мрачная заря меня встречает.
И рассветет тогда, когда я прикажу.
Пусть день придет,
И счастлив будешь ты,
Не потому, что ты со мною рядом,
А потому, что жив еще, оставшийся со мной…
Закуришь? Он хочет табаку!
Нет, говорю я, черный зверь любви
Сейчас ребенка будет тебе делать!
– Это надолго, – бросил мне Рекс. – Надо приготовить им на закуску какие-нибудь прелестные стишки. С кем это генерал разговаривает, игнорируя всех прочих?
– Сержант Джон, – говорю.
– Это для тебя и для меня сержант, – говорит повар Рекс, – а генералы так с сержантами не разговаривают!
Я хотела было сказать, что Джон – писатель, но тут сама начала описывать расставание с Джоном: меня ждал Скендер. А в маленьком доме с большим палисадником – капитан Гарольд. Ну что же, знать, – судьба! Взяла ломоть хлеба и, нервно жуя его, ощутила боль в сердце, но и решительность тоже. Чао, генерал! Чао, повар Рекс! Прощай, Джон! Я уже бегу к бывшей «Пицериа Хит-лери», сверкающей в ночи новым именем: «Пицериа Хилари».
Однако припомнила я не Клинтона, а Джона, и тут же его дружескую встречу с генералом Кларком. Сержант и генерал. Повар Рекс был прав – что-то объединяет Кларка и Джона. Может, Кларк послал его сюда как писателя, присвоив ему звание сержанта, чтобы он на собственной форме и шкуре почувствовал, что происходит в Косове через несколько недель после высадки КФОРа? Нет, Мария, погоди! Чего это ради Джон продемонстрировал тебе кассету с Норманом Мейлером и тем, другим, с их словами о безумии Клинтона и о том, что есть война, если это не противостояние двух армий? И разве Джон должен служить НАТО и генералу Кларку образцом поведения молодого писателя, размышляющего в романе о военной и гуманитарной миссии в Косове? А не для того ли Джон оказал мне невероятную любезность, решив показать в романе мое сербское лицо, чтобы с его помощью ненавязчиво рассказать о злодействах сербов в Косове? Наш еще ненаписанный маленький роман начинался совсем как в голливудских фильмах. Два героя, Джон и я, оба красивые и, как полагается в каждом добротном романе, сначала обманывают друг друга, после чего следует коронная сцена «может быть, в кровати». И в этой американо-сербской кровати рождается истина о том, что на самом деле происходит в Косово. Нет, Мария, погоди! Джон, по крайней мере, на первый взгляд, хорошо воспитан, умеет открывать бутылки с шампанским… И ни намека на желание споить меня, чтобы потом «попользоваться», как говорят сербы… Нет, ничего подобного Джон не продемонстрировал, он просто хотел помочь мне, и теперь я уверена, что я, заколебавшись после разговора с ним, все равно помогу капитану Гарольду, если не из любви, то из обязанности вернуть капитану подарок, сделанный его филиппикой в адрес немецкого генерала и бегств от полиции, а также лично подтвержденным решением бежать в Сербию, а не в Лондон… В Лондон, где у него жена и сын Оливер восьми лет… Не того ради он солгал мне, но если бы даже и сказал правду, когда мы спали в отеле «Гранд», я все равно была бы уже не та Мария, что на лугу, с овцами.
Теперь передо мной была не только «Пице-риа Хилари», теперь передо мной встала беззвездная ночь. Встал вопрос – чего я хочу от жизни? И не только от собственной жизни, потому что в нее вмешалась моя страна, чего я хочу от Сербии, чего, чего? В чем, в конце концов, мой интерес? Меня испугало то, что я ставлю себя на первый план, я осталась в Косове, чтобы стать свидетелем, свидетелем преступных бомбардировок, а теперь и натовской оккупации, которая на тарелочке преподнесла миллиону албанцев свою помощь в изгнании из Косова трехсот тысяч сербов. Но эта моя маска борьбы за правду и Сербию после встреч с капитаном Гарольдом, майором Шустером и сержантом Джоном все больше стала подчиняться телу, которое доставляло мне удовольствие, забавляясь любовью, которую я, как баскетбольный мяч, бросала то капитану Гарольду, то мимо майора Шустера сержанту Джону. Не решила ли я покончить с высокими идеалами? Я голову себе сломала в поисках ответа – быть ли мне такой, какая есть? Но за эти несколько дней я была и женщиной, и мужчиной, и испуганной, и почти влюбленной, вся в разобранном состоянии, и напрасно теперь пытаюсь отыскать хоть какой-нибудь пример из того, чему нас учили в универе, и прихожу к тому, как сказал бы не знаю какой философ, что следует «быть таким, какой ты есть». И сейчас все это так глупо выглядит в Косове, где нет ничего, кроме НАТО и девятнадцати стран, где нет никого, кроме трех миллионов людей и шестисот тысяч краденых автомобилей, кроме «апачей» в небе… Да зае-бись вся эта философия с ее словами «быть таким, какой ты есть»! Да, я уверена в том, что после Косова ни одна война не будет походить на это нападение НАТО и девятнадцати стран на нашу Сербию. Но я уверена, что генералы и политики из НАТО, которые выиграли это сражение, проиграют в истории со счетом сто – ноль. Потому что их предупреждали: Норман Мейлер, Дарио Фо, Хосе Са-рамаго, Ноам Хомски, Гор Видал, Тео Анге-лопулос, Петер Хандтке, Матия Бечкович, Милорад Павич, Маркес… Маркес? Маркес? Вспомнив Маркеса, я опять увидела генерала Кларка и Джона. Да, да, был очерк Маркеса про генерала Кларка! Где это было? В «Литературной газете»? Нет… Да, о генерале Кларке он написал в… Не знаю, но одну цитату из Маркеса о генерале Кларке я запомнила. Маркес был проездом в городе, в котором тот жил тогда. «Настолько великодушный человек, что в состоянии обнять и телеграфный столб; солдат, мечтающий заняться литературой; готовый ужасно рисковать, чтобы стать предтечей Третьей мировой войны».
* * *
«ИТАК, – сказала я себе перед „Пицериа Хилари“ и под небом без звезд, – итак, Мария – сказала я себе, – если генерал выпивает за стойкой с сержантом, тогда этот сержант… Тогда Джон его личный писарь или писатель нового романа, который сначала воспроизведет слова вроде Маркесовых, а потом убьет их или возьмет в плен».Ну а чтобы меня не убили или не взяли в плен, я прислушалась к голосу тела: «Выпей виски у Скендера, уведи его, а потом отправь капитана Гарольда в Сербию, а сама, Мария, вернись в Косово, чтобы закончить роман с Джоном, а может, и майор Шустер простит тебя за ложь о похищенных родителях!»
«Пицериа Хилари» сверкала небольшими лампочками: буква А была немного больше прочих. Я снова в форме – ебать я хотела этот психоанализ, разве годится для нормальной психики эта улица, начинающаяся от «Пицериа Хилари», на домах которой вместо номеров светятся имена: «Дом Клинтона», «Киоск Блэр», «Кафе Вацлав Гавел», «Ресторан Кук», «Чайная Тачи», «Кинотеатр Мадлен Олбрайт», «Авеню Уокера» – того самого, который сочинил резню в деревне Рачак, после чего Клинтон и велел начать бомбардировки. Да, тут где-то Солана должен быть… А, вот он, «Тупик Солана», он со своей напудренной бо-роденкой мог бы стать прекрасным типажом для Кустурицы.
Итак, Гитлера заменила Хилари, имя без всякой негативной коннотации. Но всякая замена похожа на розу, которая – как бы ее ни называли – зовется розой. Замены имени на вывеске было достаточно для того, чтобы Скендер пару часов спустя уже прохаживался по кафане как метродотель – он был в смокинге, угадывал пожелания клиентов, а девять блондинок разносили напитки, улыбки и оставляли на жопах и сиськах свободные места для поцелуев нажравшихся солдат. Естественно, лучшими клиентами были итальянцы. Вокруг них с гитарой в руках кружил Эмин Джи-новици, а они в четыре голоса распевали: «Poj improviso venivo dal cello infinito…» Девять блондинок откликались: «Volare oho cantare oho ho ho nel blu di hinto di blu» …
Я продралась сквозь солдат и песню к прилавку. Скендер встретил меня радостно:
– Иди к русским девкам!
– Что, сразу? – спрашиваю.
– Помогло мне имя «Хилари». Спасибо тебе, Мария.
– Спасибо скажешь, когда дом увидишь, – принялась я его обрабатывать.
– Полегче, пиано ма лонтано, – откликнулся Скендер.
– Пошли, – повторяю.
– Нет, Мария, прибыл генерал Кларк со свитой офицеров, телекамерами и репортерами. Надеюсь, он сюда заглянет, если не ради меня, то ради Хилари.
– Ладно, – говорю, – у меня другой покупатель есть.
– Кто? – встрепенулся Скендер.
– Раймонда! – нагло вру я.
– Она! – возопил Скендер. – Та, что связалась с тем сербом из «Бара Кукри»! Не позволим! Вставай за стойку, помоги, мы что-нибудь придумаем.
Девять русских девок повизгивали, выпрашивая заказы, я со Скендером подавала бутылки вина, коньяка, водки, текилы. Я и сама была как пустая бутылка, которую вот-вот выкинут на помойку или разобьют о стену. Ко мне за стойку подошел Эмин Джиновици, повесил гитару на стену, взял бутылку виски и сказал со злостью:
– Никогда мне эти итальянские канцоне не нравились. Поют о любви, как будто ничего другого в мире нет. Разве наша борьба за свободу Албании не заслуживает песен? Павшие герои требуют этого от нас!
Эмин Джиновици пристально, будто что-то вспоминая, смотрел на меня.
– Ты ведь не русская? Что ты здесь делаешь?
– У меня дела со Скендером.
– Больше не переводишь тому американцу?
– Почему? Просто взяла свободный вечер.
– А не боишься, что мы тебя, сербку, укокошим?
– Сегодня вечером – нет.
– Почему? Скендер тебя прикрывает?
– Нет, в Приштине генерал Кларк, он сейчас в «Баре Кукри», было бы глупо продолжать убивать, пока он здесь.
– А когда он уезжает? – лукаво спрашивает Джиновици.
– Через два дня опять сможешь гоняться за сербами, если получится.
– Я за ними гоняться не буду, я их куплю. Моя идея – не эта кафана и не песни под гитару. Я новую песню сочиняю – вслед за всем этим придет иностранный капитал.
– Откуда? Из Европы?
– Да нет, из Америки! Я создам албано-американский банк с американским капиталом и буду давать деньги в долг. Попутно стану покупать землю у сербов делить ее на маленькие участки по четыре сотки. Сербы – банкроты. Их дома и имения можно за копейки скупить. А в Приштине – не кафану, а универсам с американскими продуктами! И не для албанцев, а для этих, из КФОРа, они здесь не меньше, чем на десять лет. И не станут шоколадки из Призрена покупать, потому что уже завтра им подавай «Милку» из Швейцарии и Давидова с сигаретами из Женевы. А я американцам и кубинские сигары продавать стану!
– Отличная идея, – говорю.