Джойс Бренда. Пламенный вихрь

   — Не понимаю. — Она бросила на Сторм злобный взгляд, не оставшийся незамеченным. София даже не поздоровалась.
   — Ведь Бретт вырос здесь, — многозначительно произнесла Елена.
   София усмехнулась.
   — Насколько хорошо вы знаете своего мужа? — явно намекая на что-то, спросила она. Сторм вся ощетинилась.
   — В некотором смысле очень хорошо, — также подчеркнуто многозначительно произнесла она, вспомнив, как София смотрела вчера на Бретта. Сторм понимала, что София неравнодушна к Бретту, и на мгновение почувствовала себя победительницей. Бретт принадлежит ей. Как бы Софии ни хотелось, ей его не заполучить.
   — Ну, милочка, в этом смысле любая женщина может знать любого мужчину, — снисходительно протянула Елена.
   На Сторм словно вылили ушат холодной воды. Их любовная игра, то, что он делал с ней, ощущения, которые он в ней вызывал, — все это Бретт разделял с другими женщинами? Напоминания об этом было достаточно, чтобы сокрушить ее блаженное состояние. Она совсем забыла, как он сначала заехал к Одри, когда вернулся из своей поездки, а потом овладел ею против ее желания. Проклятие! Проклятие, проклятие, проклятие!
   — У Бретта совершенно великолепный вид, — сказала София, прерывая размышления Сторм. — Эммануэль говорит, что он пользуется успехом в Сан-Франциско.
   — Да, — сказала Сторм, чье мгновенное уныние сменилось чувством гордости. — Он был самым завидным холостяком в городе. У него есть салун, гостиница, несколько ресторанов, и он владеет приличным участком земли. Салун и гостиница — самые изысканные и элегантные в городе. И еще он на паях с моим дядей владеет пароходством.
   София с матерью обменялись взглядами.
   — Кто бы мог тогда подумать, — наконец проговорила София, — что из моего незаконнорожденного кузена вырастет такой мужчина. — Она намеренно подчеркнула последнее слово.
   Сторм охватил гнев:
   — Простите? — Она не могла поверить собственным ушам.
   София приподняла бровь.
   — Как вы смеете, — вставая, сказала Сторм. — Как вы смеете обзывать моего мужа!
   — Успокойтесь, милая, — сказала Елена, дотрагиваясь до ее запястья. — Мы все здесь — одна семья. София вовсе не хотела оскорбить Бретта. Она говорила то, что все знают. Согласитесь, все-таки это большая редкость, чтобы нищий ублюдок стал таким культурным и преуспевающим человеком.
   Сторм была потрясена. Она никак не могла понять, что они говорят.
   — Так Бретт незаконнорожденный? Обе женщины выглядели удивленными.
   — А разве вы об этом не знали? — спросила Елена. София рассмеялась:
   — Сторм, мало того, что Бретт — ублюдок, так еще его мать — шлюха из Мазатлана. Француженка, но все же шлюха.
   Бедный Бретт, подумала Сторм, вспомнив, как обозвала его аристократической свиньей и как он рассвирепел.
   Теперь она вспомнила, сколько раз обзывала его ублюдком, и пришла в ужас от своего поведения. Почему никто не сказал ей? Бедный Бретт!
   — По-моему, мы шокировали се, мама, — заметила София, чуть заметно улыбаясь.
   — Пожалуйста, Сторм, сядьте и заканчивайте свой завтрак, — сказала Елена.
   Сторм села, все еще пытаясь осознать услышанное. Теперь она вспомнила, как Елена с Софией смеялись над ее замечанием по поводу утонченности Бретта. Она вспомнила, каким отчужденным и мрачным сделался Бретт, когда она спросила, не в ссоре ли он с отцом. В ту ночь, когда Бретт вернулся домой пьяным, он сказал, что мать продала его отцу. Неужели это правда? Боже мой! Внезапно Сторм показалось, что она поняла. Но она отчаянно хотела понять все до конца.
   — Доброе утро, — прогрохотал мужской голос с порога. — А это кто?
   Сторм подняла голову и увидела мужчину в традиционной одежде калифорнио: тесно облегающих черных брюках, отделанных серебряными заклепками, коротком жакете-болеро, накрахмаленной белой рубашке. Смуглый и невероятно красивый, он явно был сыном Елены и братом Софии.
   — Диего, познакомься с женой Бретта, — сказала Елена. Диего с вспыхнувшим в глазах любопытством направился к ним.
   — Cara, я ошеломлен, — произнес он, и не успела она опомниться, как он уже взял ее руку. — Никогда не встречал такой красавицы, никогда!
   Сторм вспыхнула. Она не знала, что можно ответить на такое пылкое заявление. Он поцеловал ей руку долгим поцелуем, щекоча кожу усами, и она определенно почувствовала прикосновение кончика языка. Она ахнула и попыталась выдернуть руку, но безуспешно.
   — Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите показать вам прекрасную гасиенду дона Фелипе.
   — Я… я не знаю, — едва выговорила она.
   — А, кузен Бретт не станет возражать. Им с доном Фелипе есть о чем поговорить, можете мне поверить.
   — Может быть, — сказала Сторм. Ей необходимо было поговорить с Бреттом. Ей хотелось обнять его и сказать, что он не должен ничего от нее скрывать. Больше не должен.
 
   На мгновение опешив, Бретт уставился на своего отца. Дон Фелипе повернул голову. Его черные глаза, яркие и блестящие как и раньше, встретили взгляд Бретта. Возникшее было чувство жалости исчезло: этот когда-то подобный льву мужчина мог поседеть и усохнуть телом, но дух его оставался неукротимым. Под его неодобрительным взглядом Бретт снова ощутил себя шестнадцатилетним. Этот взгляд судил, приговаривал и находил смягчающие обстоятельства. Он снова почувствовал себя прежним ублюдком.
   — Подойди сюда, — приказал дон Фелипе.
   Он сидел в шезлонге, по грудь укрытый одеялом. Бретт мог заметить, что он уже не такой огромный, как раньше, а худ и костляв, и даже как будто стал меньше ростом. Его голос тоже стал слабее и слегка дрожал.
   Бретт шагнул вперед.
   — Отец, — сдержанно произнес он. Приличия требовали не столь сдержанного приветствия, но старый мерзавец всегда обращался с ним как с прокаженным, так с какой стати Бретту стараться?
   Дон Фелипе сурово оглядел его с головы до пят, потом взглянул Бретту в глаза и расхохотался:
   — Что, парень, так и остался бунтовщиком? Этот вопрос не требовал ответа, и Бретт молча стоял перед ним, ненавидя себя за смущение.
   — Почему ты приехал? — внезапно спросил дон Фелипе.
   — Эммануэль меня уговорил.
   — А! — Черные глаза смотрели оценивающе. — Наверное, ты, как и остальные, ждешь моей смерти. Я еще не готов, парень.
   — Какая мне разница, живы вы или умерли, старик? Дон Фелипе усмехнулся:
   — По крайней мере, ты честен, Бретт, надо отдать тебе должное, — ты честный. Не могу сказать того же об остальных интриганах, окружающих меня, за редким исключением. Ты уже видел свою сестру Габриелу?
   Внезапная смена темы застала Бретта врасплох.
   — Нет.
   — Если думаешь, что я собираюсь оставить все это, — он повел худой рукой, — тебе, ты ошибаешься.
   Теперь наступил черед Бретта расхохотаться.
   — Вот и отлично. Мне не надо ничего, ни единого чертова акра!
   Они яростно уставились друг на друга.
   — Почему, черт возьми? — выкрикнул дон Фелипе. — Ведь ты мой сын.
   — Теперь я стал вашим сыном? Десять лет назад я был вам не сыном, а просто вашим ублюдком.
   — Ты был — и остаешься — как моим сыном, так и моим ублюдком, — отрезал дон Фелипе. — Даже сам Господь не может этого изменить.
   — Верно, не может.
   — Эммануэль говорит, что ты теперь богатый и преуспевающий бизнесмен.
   — Верно.
   — И недавно женился.
   — Да.
   — Тебе следовало жениться на калифорнио.
   — Никогда, — ответил Бретт, которому сама эта мысль казалась чудовищной. — Мне жаль, что у вас нет наследников, отец, но ведь остается Диего.
   — Ни за что, — фыркнул дон Фелипе. — Этот мой племянник ни на что не годится. Он занят только азартными играми и девчонками. Разве он сумел спасти гасиенду Эммануэля? Разве он боролся с захватчиками-американцами за то, что по праву принадлежало ему? Если я оставлю ему все это, через несколько лет ничего не останется, все будет разрушено, погублено. — Дон Фелипе побагровел от ярости и тяжело дышал, но Бретт лишь крепче сжимал кулаки, ожидая, пока тот отдышится. Дон Фелипе откашлялся: — Эти две гадюки и слабовольный распутник ждали твоего приезда, словно христиане, ожидающие, что их отдадут на растерзание львам. — Он рассмеялся, довольный сравнением. — Они хотят все захапать и страшно боятся, что мы помиримся и я все оставлю тебе.
   — Если вы это сделаете, я все продам, — честно предупредил Бретт.
   — Как будто я собираюсь что-нибудь тебе оставлять, — проскрипел дон Фелипе, не отрывая своих черных глаз от глаз Бретта.
   Как Бретт ненавидел его!
   — Я вам уже сказал, старик, — негромко произнес он, — что ничего не хочу и никогда не хотел.
   Они снова обменялись яростными взглядами.
   — Ты отлично дал это понять, когда ушел отсюда десять лет назад.
   — Вы даже не пытались удержать меня. — Это была патовая ситуация, и оба это понимали. Бретт и сам не знал, чего он ожидал — сожаления, просьбы о прощении?
   — Пускай поволнуются, жадные ублюдки, — наконец сказал дон Фелипе. — Надо защитить Габриелу, а это я не могу доверить Елене и Софии.
   — О чем вы говорите? — спросил Бретт.
   — Габриела помолвлена. Я собираюсь еще пожить до тех пор, пока она через три года выйдет замуж за отличного калифорнио, Сальвадора Талавераса. Они унаследуют все.
   — Меня устраивает, — мрачно произнес Бретт, но у него непрошенно мелькнула злая мысль: «Он предпочел мою младшую сестру, женщину, своему собственному сыну».
   — Возвращайся в город, парень. Пусть думают, что ты все унаследуешь. Когда придет время прочесть мое завещание, они изрядно удивятся. — При этой мысли он захихикал.
   — София — вдова. Где ее ранчо?
   — Далеко на юге, около Лос-Анджелеса. Со времени аннексии Соединенными Штатами они потеряли из-за поселенцев три четверти своих земель, а в тяжбе за право владения могли потерять все остальное. Когда-то это было отличное место. Сейчас оно совсем заброшено и пришло в упадок. — Дон Фелипе гневно посмотрел на него: — Эти проклятые американцы все у нас отобрали, Бретт. Наши земли, наш образ жизни. Калифорнио обречены на вымирание. — Он закашлялся.
   Кашель не прекращался, и Бретт невольно забеспокоился и похлопал его по спине, удивляясь тому, какое сильное тело у его отца, вовсе не такое хрупкое, как казалось. Бретт подал ему стакан воды. Старик выпил ее, и приступ прошел.
   — Как вы себя чувствуете? — спросил Бретт.
   — А тебе не все равно? — огрызнулся дон Фелипе.
   — Если я еду по дороге, — сказал Бретт, — и вижу умирающего от голода покалеченного пса, то мне не настолько все равно, чтобы я не попытался избавить его от мучений.
   — Я не изголодался, не покалечен, и я не чертова дворняга, — выкрикнул дон Фелипе. — Я — твоя плоть и кровь.
   — Всего-навсего. И я не сам это выбрал! Почему, старик? Почему вы хотели, чтобы я приехал?
   — Я вовсе не хотел, ты, неблагодарный ублюдок! — завопил дон Фелипе. — Думаешь, мне не плевать на тебя? Уезжай обратно в город, там твое место.
   — С радостью, — сквозь зубы прорычал Бретт. — В вас нет ни капли сострадания, верно? Ни единой проклятой капли?
   — Из-за чего весь этот шум? — озабоченно спросил вбежавший Эммануэль.
   — Спросите у него, — с трудом выговорил Бретт, выходя.
   — Фелипе, с тобой все в порядке?
   — Он — Монтерро до мозга костей, — удовлетворенно сказал дон Фелипе, когда Бретт отошел достаточно далеко, чтобы этого не слышать. — И до мозга костей мой сын.
   — Почему ты не сказал ему, что гордишься им? — мягко спросил Эммануэль.
   — Ба! — обронил Фелипе. — Похвалы нужны женщинам и собакам, а не мужчинам.
 
   Бретт с грохотом захлопнул дверь в отведенные им комнаты. Он был все себя от негодования. Боже, как он ненавидел этого старого мерзавца! Но чего он еще ожидал? Доброго слова? Если старый деспот никогда не проявлял к нему никаких нежных чувств, когда он был ребенком, откуда ждать их сейчас? Неужели он действительно ждал этого, хотел этого, ради этого проделал такой путь?
   — Бретт?
   Он резко повернулся, не ожидая увидеть Сторм, и его злость тут же прошла.
   — Что ты здесь делаешь?
   — Я ждала тебя. — Ее синие глаза переполняли нежность и сострадание, словно она знала, какая буря бушует в его душе.
   — Иди сюда, — ворчливо сказал он. Его охватило неодолимое желание прижаться к ней, забыть обо всем на свете.
   Удивительно, но она послушалась, и он схватил ее, отнес на кровать и сам улегся рядом, обхватил ее лицо ладонями и прижался к ней в поцелуе. И, конечно же, как только ее губы нежно приоткрылись под его губами, а ее язык принялся робко дразнить его, он совсем забыл разговор с отцом и мог думать только об одном. Его руки непроизвольно принялись поглаживать ее великолепное тело, добрались до грудей и пылко сжали их.
   — Ты нужна мне, — пробормотал он, разрывая ей лиф в попытке стянуть его вниз.
   — Бретт, — запротестовала она, продолжая прижиматься к нему.
   — Боже, как ты мне нужна, — со стоном вырвалось у него, когда он расстегивал застежку бриджей. И так оно и было. Он нуждался в ней так же отчаянно, как умирающий от голода нуждается в пище.
   — Оказывается, я никак не могу тобой насытиться, — пробормотал он, обвивая ее руками.
   Позже их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах вызванное их любовью наслаждение. Она нежно коснулась его щеки. Бретт не шелохнулся, утопая в ее глазах, понимая ее, как никогда не понимал ни одной женщины. Она приподняла голову и нежно, любовно поцеловала его, потом улыбнулась и прижалась щекой к его плечу.
   — Ты такая красивая, Сторм, — сказал он, поглаживая ее волосы.
   — Ты тоже, — прошептала она, перебирая пальцами по его талии.
   — Разве это не лучше, чем ссориться, chere?
   — Ну не знаю, — улыбнулась она. — Бретт? Как твой отец?
   Он замер.
   — Никогда не упоминай при мне этого старого мерзавца, Сторм.
   — Если не хочешь, чтобы обзывали тебя, — не обзывай других, — мягко упрекнула она.
   Он перевернулся на бок, теперь уже совершенно серьезный, и пристально посмотрел на нее. Она вспыхнула.
   — Кто тебе сказал? Тетя Елена? Она кивнула.
   — Ну и стерва!
   — Бретт! Ведь она твоя тетя.
   — И совершеннейшая стерва, Сторм, уж я-то знаю. И ее дочка не лучше.
   — Это твоя семья! — поразилась Сторм, усаживаясь в кровати.
   — Я их не выбирал, да и какая они мне семья, — нахмурился Бретт.
   — Что это значит? Он взглянул на нее:
   — Моя мать была дешевой шлюхой. Не будь я похож на Монтсрро, не было бы никаких доказательств моего происхождения.
   — Но ты выглядишь как Монтерро. Сходство просто поразительное.
   Бретт пожал плечами:
   — Нам не следовало приезжать. Проклятие! Понятия не имею, для чего мы приехали.
   — Бретт, прошу тебя. Твой отец стар и болен, может быть даже при смерти…
   — Ха! Этот тиран проживет еще по крайней мере три года, гарантирую. — Видя, что она не понимает, он добавил: — Чтобы выдать свою дочь замуж. Я его знаю. Он не такой больной, как ты думаешь.
   — Ты ненавидишь его, — в ужасе прошептала она.
   — Что тебе до этого, Сторм! Откуда вдруг у тебя другой интерес к своему мужу, кроме чувственного? Так вот, пусть это тебя не волнует! Оставь мои личные дела мне! — Он вскочил на ноги.
   Сторм была потрясена и чувствовала себя оскорбленной. Бретт вышел из комнаты, на ходу застегивая бриджи. Она смахнула слезу. Вот тебе и любовь, подумала она.
   Бретт вернулся и застыл на месте.
   — Проклятие, — пробормотал он.
   — Уходи, — предупредила Сторм, торопливо вытирая глаза. — Я говорю серьезно!
   — Я не думал, что доведу тебя до слез, — виновато проговорил он, усаживаясь рядом и притягивая ее к себе. Сторм пыталась вырваться, но безуспешно. Постепенно она успокоилась, и он, продолжая обнимать ее, принялся целовать ее волосы. — Сторм, можешь мне поверить, этот старик — настоящий сукин сын! Я рос здесь, и со мной обращались хуже, чем со слугой. София и Елена ни на минуту не давали мне забыть, что я ублюдок. У старика никогда не находилось для меня доброго слова, никогда. Дядя Эммануэль был единственным, кто делал эту жизнь выносимой, но и то только едва. Тебе даже не понять, каково мне было.
   Обвивая руками его шею, Сторм не сводила с него глаз.
   — И ты был всего лишь маленький мальчик, — шептала она, пытаясь представить себе, каково быть семи-восьмилетним мальчиком, лишенным матери, внезапно ввергнутым в обитель Монтерро. — Маленький мальчик, которому не хватало любви.
   — Я выжил, — ворчливо сказал Бретт, чувствуя себя неловко под ее взглядом.
   Она накручивала на пальцы волосы у его виска.
   — Бретт, твой отец любит тебя, я знаю. Бретт засмеялся:
   — Ошибаешься. Если бы он любил меня, он появился бы в моей жизни до того, как мне исполнилось восемь лет, а все потому, что оба моих брата погибли. Я интересовал его лишь постольку, поскольку у него не оставалось наследника по мужской линии, точно так же как теперь он заинтересован во мне только потому, что умер Мануэль.
   Сторм отказывалась этому поверить.
   — Этого не может быть, Бретт, просто не может быть.
   — Сторм, ему с самого начала было известно о моем существовании, потому что мать была его любовницей, и когда она забеременела, он поддерживал ее, пока она снова не смогла работать. Но он ни разу не приехал, чтобы повидать меня, ни разу. Я даже понятия не имел, кто мой отец, до того самого дня, когда мать так небрежно объявила мне, что отсылает меня к нему жить.
   Сторм чувствовала, что сердце ее разрывается.
   — О Бретт, как она могла отослать тебя? Должно быть, она сделала это из любви, зная, что с отцом тебе будет лучше, чем с ней.
   Бретт рассмеялся:
   — Я же тебе говорил, что отец заплатил ей за меня.
   — Она еще жива? — вырвалось у Сторм. Бретт пожал плечами:
   — Понятия не имею. Меня это нисколько не интересует. Она ахнула:
   — Бретт, должен же ты хотя бы немного любить ее!
   — Любить эту шлюху? Сторм, моя семья была совсем не похожа на твою. Тебе повезло. Моя мать родила меня, и дело с концом. Удивительно, что она просто не бросила меня где-нибудь на улице, — столько внимания она уделяла мне все эти восемь лет. Иногда она мимоходом гладила меня по голове. Обычно мне было ведено убираться из дома. Ей не хотелось, чтобы клиенты видели, какой у нее большой сын. Если мне случалось столкнуться с кем-нибудь из них, она говорила, что я ребенок кухарки. — Увидев, что по щекам Сторм текут слезы, Бретт умолк. — Нечего из-за меня плакать, — резко сказал он
   Она обхватила его лицо ладонями:
   — Наверное, я никогда не понимала, как мне повезло. Бретт, я хочу, чтобы ты познакомился с моей семьей. Ты их полюбишь.
   Бретт ощущал жалость к себе — совершенно незнакомое ему чувство. Это она заставила его испытать подобное. И ее ладони на его лице были такие теплые и ободряющие… Его охватило острое желание отдаться этому чувству жалости к самому себе, спрятать лицо у нее на груди и позволить ей утешать себя, словно ребенка. Вместо этого он внезапно встал и улыбнулся.
   — Я буду рад познакомиться с твоей семьей, — сказал он, меняя тему разговора. — Твоя мать похожа на тебя? Сторм улыбнулась:
   — Нисколько. Она совсем маленькая, небольшого роста, изящная и темноволосая. Но она очень сильная. Папа готов из кожи вылезти, чтобы сделать то, что она попросит.
   Бретт засмеялся. Сторм так оживилась, с таким энтузиазмом описывала свою семью, глаза ее были полны любви к своим близким. Невольно напрашивалось сравнение с его семьей, и он с трудом подавил это побуждение.
   Но одну мысль он не смог подавить. Дон Фелипе скорее предпочел отдать наследство женщине, почти ребенку, чем оставить его ублюдку-сыну.

Глава 17

   Какая красавица, подумал Бретт, не сводя с нее глаз. Потом улыбнулся:
   — Здравствуй, Габриела.
   Двенадцатилетняя девочка, покраснев, рассматривала его с застенчивым любопытством. У нее был такой вид, словно она в любой момент готова убежать. Теперь, услышав его слова, она храбро выступила из-за юбок Елены:
   — Здравствуйте.
   — Я — Бретт д'Арченд, твой брат, — сказал он, разглядывая ее со смесью уважения и восхищения. У нее были иссиня-черные волосы и кожа цвета лепестков гардении. Глаза были огромные, цвета янтаря, с черными ресницами. Этот ребенок — его сестра. Еще юная, невинная и очень уязвимая. Эта мысль опьяняла, вызывая в нем какие-то незнакомые, нежные чувства.
   — Я знаю, — серьезно ответила она. — Тетя сказала мне.
   — Жаль, что мы не познакомились раньше, — негромко произнес Бретт, целуя ей руку. — До чего ты красивая девочка.
   Она вспыхнула.
   Когда она снова удрала под крылышко Елены и Эммануэля, Бретту стало грустно. Она была его сестрой. Он не знал Мануэля и Катерину и впервые пожалел, что их не стало. Были ли все они такими же красивыми, полнокровными созданиями?
   Бретт вздохнул и посмотрел на жену, сидевшую в другом конце комнаты. Диего что-то ей оживленно говорил, и Сторм улыбалась. Это зрелище вызвало в нем досаду, хотя по ее виду он заподозрил, что она просто старается вести себя вежливо. Тем не менее он отчетливо вспомнил, каким ненасытным распутником проявил себя Диего, когда они росли вместе, хотя и был всего на три года старше Бретта. К тому времени, как Бретт отправился на золотые прииски, по землям Монтерро уже бегали два ублюдка Диего. Он решительно направился в их сторону.
   — Подожди, Бретт.
   Нежная, прохладная ладонь коснулась руки Бретта. София многообещающе и намеренно соблазнительно улыбнулась, глядя ему в глаза. Он догадался, что она такая же шлюха, какой была ее мать, — это он понял в первое же мгновение их встречи.
   — Привет, София, — холодно ответил он.
   Хотя она и была восхитительным существом, а глубокий вырез платья выставлял ее пышные формы на всеобщее обозрение, само ее присутствие вызвало в нем столько ненавистных воспоминаний, что он почувствовал, как его душит злость. Он никогда не забудет ее детский голосок, дразнивший его: «Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!» А потом она смеялась, зная, что он не смеет ее ударить…
   — Что ты чувствуешь, Бретт, вернувшись домой? — промурлыкала она. Он рассмеялся:
   — Домой? Это не мой дом, кузина, и никогда им не был.
   — Ну, ну. Ты ведь прожил здесь почти десять лет. Какая неблагодарность! Ведь не улицы же Мазатлана твой дом.
   — Определенно нет. — Он глядел на нее в упор с холодной насмешкой. — И поверь мне, я чрезвычайно благодарен за всю нежность и заботу, которые меня здесь окружали.
   Она коснулась рукава его черного пиджака:
   — Когда ты уехал, ты был совсем ребенок. Просто поверить не могу, что ты так изменился.
   На это ему нечего было ответить, и, глянув через комнату, он обнаружил, что Диего все еще не отходит от его жены, Он почувствовал приступ ревности и сим был поражен.
   — Бретт, ты конечно же не таишь зла за то, что я тебя дразнила, будучи маленькой девочкой? — Глаза Софии на мгновение широко распахнулись.
   — Ты, София, была злобным ребенком. Подозреваю, что теперь ты стала жесткой женщиной.
   Она ахнула, потом рассмеялась:
   — Ты нисколько не изменился! Как всегда, попал прямо в точку. — Ее веселость пропала, и она крепче сжала его предплечье: — Бретт, уверяю тебя, это было не от вредности.
   Он приподнял бровь.
   — Это было из ревности.
   Теперь наступил его черед поразвлечься, и он улыбнулся:
   — А, конечно, как же я не сообразил!
   — Нет, я и вправду ревновала, — настаивала она.
   — К ублюдку.
   — К тебе и маме.
   Уже не улыбаясь, Бретт уставился на нее:
   — Извини, не понял!
   — Я видела вас вместе, — с загоревшимся взглядом прошептала она дрожащим голосом. Он смотрел на ее вспыхнувшее от возбуждения лицо. — Хотя тебе было всего лишь пятнадцать лет, Бретт, ты был таким мужчиной, таким большим… и как ты взял ее, словно бык…
   Бретт пришел в себя от потрясения и неожиданного наплыва ощущений и небрежно пожал плечами:
   — Твоя мать была чрезвычайно доступна.
   — Я наслаждалась этим зрелищем, — прошептала она, склоняясь к нему.
   Он взглянул на нее и увидел, что она возбуждена. Ее чуть приоткрытые губы дрожали, глаза ярко блестели. Он представил себе тощую тринадцатилетнюю девочку, наблюдавшую, как неопытный мальчик неуклюже трудится над ее мамашей, и пожалел, что она их видела. Ему не хотелось думать, что, хотя и невольно, он мог внести свой вклад в развитие ее извращенной чувственности.
   Очень рад, что тебе было интересно, София, — сухо сказал Бретт, отходя от нее. Он не сомневался в том, что правильно понял ее реакцию и что она его хотела.
   — Я так рада, что вы с Софией поладили, — сказала Елена, вынудив его вежливо остановиться рядом с ней и Эммануэлем.
   — Конечно. Почему бы и нет? Елена улыбнулась:
   — Насколько я помню, в детстве вы грызлись, как кошка с собакой.
   — Это было так давно, Елена, — сказал Эммануэль. — Бретт, я бы хотел завтра поехать с тобой верхом, чтобы ты посмотрел землю.
   — Буду рад составить вам компанию, — осторожно выбирая слова, сказал он. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто гасиенда его хоть сколько-нибудь интересует. — Вы не возражаете, если Сторм тоже поедет?
   Мгновение Эммануэль колебался.
   — Конечно нет.
   Бретт понял, что дядя хочет побыть с ним наедине.
   — Нет, пожалуй, поедем одни, — поправился он, испытывая нежность к дяде. Он попытался избавиться от этого чувства, вызывавшего в нем ощущение неловкости, но ничего не вышло. Довольно странное положение для привыкшего к одиночеству и полной самостоятельности мужчины: теперь у него есть жена, возбуждавшая в нем глубокие и нежные чувства, сестра, которую ему хотелось защитить, умершие брат и сестра, о которых он сожалел неожиданно для самого себя, и дядя, перед добротой которого устоять было невозможно.