Страница:
Однако все менялось, и пусть правительство еще не доросло до Новой моды с ее юбками-воронками, зато оно проявляло больше передового духа в других сферах. Отменили карточки на хлеб. Создали Государственную службу здравоохранения.
– Мам, глянь!
Кэсси получила причитавшийся ей бесплатный апельсиновый сок и рыбий жир для Фрэнка. В послевоенные годы государство старалось обеспечить маленьких детей лучшим пайковым питанием.
Марта бросила взгляд на сок и рыбий жир.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Чудненько.
– Мам, ты как себя чувствуешь?
– Кэсси, мы тетю Берту навестить собирались, помнишь? Ну, так тебе с Фрэнком не надо идти.
– А что? Что-то случилось?
– Я сама схожу, а вы дома оставайтесь.
– Мам, я так хотела к ней пойти. Да и Фрэнк может ее так и не увидеть – вдруг она помрет?
– Не спорь со мной, Кэсси. Я устала, мне сейчас не до этого. Не пойдешь, и все тут.
Кэсси не стала спорить.
Бац! – встала на стол бутылка рыбьего жира. Бамс! – последовала за ней бутылка апельсинового сока. Хлоп! – упала на стул сумочка Кэсси. Бум! – хлопнула дверь, и застучали по ступенькам каблучки. Шуму было наделано порядочно, губки надулись – но никаких споров.
Все эти годы двоюродная тетушка Берта была очень добра к Кэсси. Ей было уже под восемьдесят, и недавно она захворала. Она не вставала с постели, никто не знал, что у нее за болезнь, и многие из родни заговорили, что надо бы навестить тетю Берту, а то – мало ли что. И с этим было не поспорить: действительно, никогда ведь не знаешь. Марта тоже была с этим согласна, поэтому и собиралась посетить больную Берту вместе с Кэсси и Фрэнком. Но после того как у Марты сегодня побывал одетый в кожу мотоциклист, все изменилось.
На следующий день, когда Марта надевала пальто, на душе у нее было неспокойно. Она боялась оставить Кэсси на несколько часов с Фрэнком, опасалась, что тетя Берта будет очень плоха, и ей было страшновато ехать к тете Берте в Фоулсхилл через весь город. И, как будто этого было мало, ее тревожило кое-что еще.
Ей нужно было доехать на муниципальном автобусе до центра, а потом пересесть на другой – до Фоулсхилла. В последнее время она все меньше выходила из дому, и, хотя у нее пока не окончательно развилась боязнь открытого пространства, ей всегда было не по себе, если приходилось куда-то ехать. С Кэсси было бы легче, но сегодня ее с собой брать нельзя.
Автобусы снова ходили регулярно. Ей подал руку веселый и любезный кондуктор. По всему городу заново отстраивали дома. В первые послевоенные годы в основном расчищали руины, но теперь всюду шла стройка. Марте особенно интересно было посмотреть, что стало с Бродгейтом. В мае город посетила юная принцесса Елизавета, которая заложила памятный камень в честь первого этапа нового строительства в городском центре. Новый облик Ковентри создавался вдохновением архитектора Дональда Гибсона [6], у которого учился Бернард.
– Это гений, миссис Вайн. Этот человек – гений. Вам обязательно нужно поехать и посмотреть. Ковентри станет городом-Фениксом.
– Мам, это птица, которая восстает из пепла – подсказала Бити.
– Ты ведь это и без нее знала, правда, Марта? – поддразнивая, сказал Том.
После визита принцессы все пришли к Марте на чай. Сестры тоже ходили посмотреть из толпы на особу королевских кровей. Марта не пошла. Нечего ей глазеть на эту семейку – во время войны-то они струсили, а Эдуард – так тот вообще нацистский подпевала [7]. Но девушки пошли все. Заново отстроенный Бродгейт кишел народом, жаждавшим поприветствовать принцессу флажками.
– А я первый раз слышу, – призналась Кэсси. – Фебикс. Вот это здорово!
– Феникс, Кэсси, Феникс, – поправил ее Бернард и снова обратился к Марте: – А Бродгейт спроектирован в виде парка.
– Лавки, – резко вставил Уильям. – Магазины – вот что людям нужно в центре города. А не какая-то лужайка сраная, чтоб в шары играть.
– И магазины нужны. Но и сады тоже, пешеходная и торговая зона. Дональд Гибсон – действительно творческий человек. Когда он все закончит, вы увидите – ничего подобного никогда еще не было.
– А как товар будут к лавкам подвозить, коли транспорт уберут? Что-то не додумал он.
– Уильям дело говорит, – согласился Том. – Точно.
– Проект! – ответил Бернард. – Все предусмотрено проектом. Я знаком с документацией. Товары будут доставлять к черному ходу магазинов, а покупатели смогут спокойно себе разгуливать по пешеходной зоне.
– Не подъехать будет, за место передерутся. Неважно придумано.
– Но вы же не видели проекта, Уильям! А я видел, и вы можете ознакомиться – приходите в Городской совет.
– Ха, в Городской совет.
– Ну, если вам, конечно, захочется.
Лавочник Уильям и потенциальный коммуно-анархо-синдикалист (а может быть, и голубой, учитывая его подозрительную любовь к перемене пеленок и мытью посуды) недолюбливали друг друга. Том, не принимавший ничью сторону, сказал:
– Пару пабов бы новых построил, да и хорош.
– Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э, это бы мм… – возможно, согласился Гордон.
– Он великий человек, – пришла на помощь Бернарду Бити. – О нем сейчас все говорят.
– А что это у него за знак такой диковинный? – полюбопытствовала Кэсси.
– Знак диковинный? – переспросила Марта.
На обратной стороне памятного камня, заложенного принцессой, был начертан странный, может быть, масонский символ – собственная подпись Гибсона. Это был замысловатый знак с анком [8], позаимствованным у египетских фараонов.
– Когда-то это был знак Эхнатона [9], – объяснил Бернард. – В четвертом веке до нашей эры он построил себе новую столицу.
– Этот архитектор, Дональд Гибсон, – подключился Том. – Он что, феску носит?
Все засмеялись, а Бернард и Бити переглянулись, словно два взрослых в детском саду.
…Марта шла по Тринити-стрит в верхнюю часть города и диву давалась – сколько уже успели сделать. Бродгейт очистили от вывороченных булыжников и кусков искореженного металла, ровно замостили, а посередине устроили огромный газон. Это и был центральный сад, о котором говорил Бернард. После тесных, узеньких улочек, нависающих фронтонов и притиснувшихся друг к другу зданий, стоявших здесь до бомбардировок, площадь поражала своим открытым пространством. Марта живо пересекла мощеную зону и направилась к памятному камню.
Она шла, смотрела по сторонам и удивлялась, что столько народу бежит куда-то по своим делам. Всюду сновали женщины, одетые по Новой моде, и почти не было видно людей в военной форме. Сердце города, растерзанное и превращенное в грязное, покрытое лужами поле, теперь оживало. На ее губах невольно мелькнула улыбка – она подумала: как сильны, как изобретательны все-таки люди. Все обновляется.
Вот, оказывается, что суждено увидеть людям, прошедшим через такие страдания! Посмотришь на все это и скоро забудешь, что пережила страшную войну. Она оглянулась на шпили-близнецы Святой Троицы и Святого Михаила и вспомнила строчку, наверное, из Библии: «Он повелевает солнцу восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» [10]. Она совсем не была религиозной, но увиденное произвело на нее глубокое впечатление, и она надеялась, что ее с дочерьми можно причислить к добрым и праведным.
Марта прочла надпись на памятном камне и обошла его, чтобы рассмотреть знак архитектора. Изображение действительно было необычное. Похоже на планету или, может быть, солнце, излучающее семь линий, – но все с одной стороны. И на шестой линии – египетский анк. С чего это архитектор выбрал себе такой чудной знак, удивилась Марта.
Но мысли ее в это время снова занимало другое. Совсем не чудные знаки. Она думала о Фрэнке.
Навестив тетю Берту, Марта автобусом вернулась в город и там пересела на другой автобус – до дома. Она ехала, смотрела в окно, думала о Берте, о своем муже Артуре и дочерях. Ей даже пришлось достать из сумочки носовой платок – вытереть навернувшуюся слезу. Она вышла от Берты расстроенной. Той было очень плохо, но Марта не захотела войти в спальню. Она остановилась в дверях и оттуда поговорила со старушкой – разговор получился печальный. Автобус трясся по дороге, на возрождающийся Ковентри уже опускались лимонно-серые сумерки.
Но больше всего на свете ей не давал покоя Фрэнк. А что, если Кэсси на этот раз была права? Что, если Фрэнк – особенный? Может, хватит этого с Вайнов, подумала Марта. Не довольно ли?
8
9
– Мам, глянь!
Кэсси получила причитавшийся ей бесплатный апельсиновый сок и рыбий жир для Фрэнка. В послевоенные годы государство старалось обеспечить маленьких детей лучшим пайковым питанием.
Марта бросила взгляд на сок и рыбий жир.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Чудненько.
– Мам, ты как себя чувствуешь?
– Кэсси, мы тетю Берту навестить собирались, помнишь? Ну, так тебе с Фрэнком не надо идти.
– А что? Что-то случилось?
– Я сама схожу, а вы дома оставайтесь.
– Мам, я так хотела к ней пойти. Да и Фрэнк может ее так и не увидеть – вдруг она помрет?
– Не спорь со мной, Кэсси. Я устала, мне сейчас не до этого. Не пойдешь, и все тут.
Кэсси не стала спорить.
Бац! – встала на стол бутылка рыбьего жира. Бамс! – последовала за ней бутылка апельсинового сока. Хлоп! – упала на стул сумочка Кэсси. Бум! – хлопнула дверь, и застучали по ступенькам каблучки. Шуму было наделано порядочно, губки надулись – но никаких споров.
Все эти годы двоюродная тетушка Берта была очень добра к Кэсси. Ей было уже под восемьдесят, и недавно она захворала. Она не вставала с постели, никто не знал, что у нее за болезнь, и многие из родни заговорили, что надо бы навестить тетю Берту, а то – мало ли что. И с этим было не поспорить: действительно, никогда ведь не знаешь. Марта тоже была с этим согласна, поэтому и собиралась посетить больную Берту вместе с Кэсси и Фрэнком. Но после того как у Марты сегодня побывал одетый в кожу мотоциклист, все изменилось.
На следующий день, когда Марта надевала пальто, на душе у нее было неспокойно. Она боялась оставить Кэсси на несколько часов с Фрэнком, опасалась, что тетя Берта будет очень плоха, и ей было страшновато ехать к тете Берте в Фоулсхилл через весь город. И, как будто этого было мало, ее тревожило кое-что еще.
Ей нужно было доехать на муниципальном автобусе до центра, а потом пересесть на другой – до Фоулсхилла. В последнее время она все меньше выходила из дому, и, хотя у нее пока не окончательно развилась боязнь открытого пространства, ей всегда было не по себе, если приходилось куда-то ехать. С Кэсси было бы легче, но сегодня ее с собой брать нельзя.
Автобусы снова ходили регулярно. Ей подал руку веселый и любезный кондуктор. По всему городу заново отстраивали дома. В первые послевоенные годы в основном расчищали руины, но теперь всюду шла стройка. Марте особенно интересно было посмотреть, что стало с Бродгейтом. В мае город посетила юная принцесса Елизавета, которая заложила памятный камень в честь первого этапа нового строительства в городском центре. Новый облик Ковентри создавался вдохновением архитектора Дональда Гибсона [6], у которого учился Бернард.
– Это гений, миссис Вайн. Этот человек – гений. Вам обязательно нужно поехать и посмотреть. Ковентри станет городом-Фениксом.
– Мам, это птица, которая восстает из пепла – подсказала Бити.
– Ты ведь это и без нее знала, правда, Марта? – поддразнивая, сказал Том.
После визита принцессы все пришли к Марте на чай. Сестры тоже ходили посмотреть из толпы на особу королевских кровей. Марта не пошла. Нечего ей глазеть на эту семейку – во время войны-то они струсили, а Эдуард – так тот вообще нацистский подпевала [7]. Но девушки пошли все. Заново отстроенный Бродгейт кишел народом, жаждавшим поприветствовать принцессу флажками.
– А я первый раз слышу, – призналась Кэсси. – Фебикс. Вот это здорово!
– Феникс, Кэсси, Феникс, – поправил ее Бернард и снова обратился к Марте: – А Бродгейт спроектирован в виде парка.
– Лавки, – резко вставил Уильям. – Магазины – вот что людям нужно в центре города. А не какая-то лужайка сраная, чтоб в шары играть.
– И магазины нужны. Но и сады тоже, пешеходная и торговая зона. Дональд Гибсон – действительно творческий человек. Когда он все закончит, вы увидите – ничего подобного никогда еще не было.
– А как товар будут к лавкам подвозить, коли транспорт уберут? Что-то не додумал он.
– Уильям дело говорит, – согласился Том. – Точно.
– Проект! – ответил Бернард. – Все предусмотрено проектом. Я знаком с документацией. Товары будут доставлять к черному ходу магазинов, а покупатели смогут спокойно себе разгуливать по пешеходной зоне.
– Не подъехать будет, за место передерутся. Неважно придумано.
– Но вы же не видели проекта, Уильям! А я видел, и вы можете ознакомиться – приходите в Городской совет.
– Ха, в Городской совет.
– Ну, если вам, конечно, захочется.
Лавочник Уильям и потенциальный коммуно-анархо-синдикалист (а может быть, и голубой, учитывая его подозрительную любовь к перемене пеленок и мытью посуды) недолюбливали друг друга. Том, не принимавший ничью сторону, сказал:
– Пару пабов бы новых построил, да и хорош.
– Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э, это бы мм… – возможно, согласился Гордон.
– Он великий человек, – пришла на помощь Бернарду Бити. – О нем сейчас все говорят.
– А что это у него за знак такой диковинный? – полюбопытствовала Кэсси.
– Знак диковинный? – переспросила Марта.
На обратной стороне памятного камня, заложенного принцессой, был начертан странный, может быть, масонский символ – собственная подпись Гибсона. Это был замысловатый знак с анком [8], позаимствованным у египетских фараонов.
– Когда-то это был знак Эхнатона [9], – объяснил Бернард. – В четвертом веке до нашей эры он построил себе новую столицу.
– Этот архитектор, Дональд Гибсон, – подключился Том. – Он что, феску носит?
Все засмеялись, а Бернард и Бити переглянулись, словно два взрослых в детском саду.
…Марта шла по Тринити-стрит в верхнюю часть города и диву давалась – сколько уже успели сделать. Бродгейт очистили от вывороченных булыжников и кусков искореженного металла, ровно замостили, а посередине устроили огромный газон. Это и был центральный сад, о котором говорил Бернард. После тесных, узеньких улочек, нависающих фронтонов и притиснувшихся друг к другу зданий, стоявших здесь до бомбардировок, площадь поражала своим открытым пространством. Марта живо пересекла мощеную зону и направилась к памятному камню.
Она шла, смотрела по сторонам и удивлялась, что столько народу бежит куда-то по своим делам. Всюду сновали женщины, одетые по Новой моде, и почти не было видно людей в военной форме. Сердце города, растерзанное и превращенное в грязное, покрытое лужами поле, теперь оживало. На ее губах невольно мелькнула улыбка – она подумала: как сильны, как изобретательны все-таки люди. Все обновляется.
Вот, оказывается, что суждено увидеть людям, прошедшим через такие страдания! Посмотришь на все это и скоро забудешь, что пережила страшную войну. Она оглянулась на шпили-близнецы Святой Троицы и Святого Михаила и вспомнила строчку, наверное, из Библии: «Он повелевает солнцу восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» [10]. Она совсем не была религиозной, но увиденное произвело на нее глубокое впечатление, и она надеялась, что ее с дочерьми можно причислить к добрым и праведным.
Марта прочла надпись на памятном камне и обошла его, чтобы рассмотреть знак архитектора. Изображение действительно было необычное. Похоже на планету или, может быть, солнце, излучающее семь линий, – но все с одной стороны. И на шестой линии – египетский анк. С чего это архитектор выбрал себе такой чудной знак, удивилась Марта.
Но мысли ее в это время снова занимало другое. Совсем не чудные знаки. Она думала о Фрэнке.
Навестив тетю Берту, Марта автобусом вернулась в город и там пересела на другой автобус – до дома. Она ехала, смотрела в окно, думала о Берте, о своем муже Артуре и дочерях. Ей даже пришлось достать из сумочки носовой платок – вытереть навернувшуюся слезу. Она вышла от Берты расстроенной. Той было очень плохо, но Марта не захотела войти в спальню. Она остановилась в дверях и оттуда поговорила со старушкой – разговор получился печальный. Автобус трясся по дороге, на возрождающийся Ковентри уже опускались лимонно-серые сумерки.
Но больше всего на свете ей не давал покоя Фрэнк. А что, если Кэсси на этот раз была права? Что, если Фрэнк – особенный? Может, хватит этого с Вайнов, подумала Марта. Не довольно ли?
8
– Чума какая-то, – сказал Том. – Чума.
Чума. Фермер Том Тафнолл был из тех сельских жителей, что употребляют слово «чума», имея в виду, что корова не спешит отелиться или что бык свернул себе шею, когда покрывал телку. Оно применялось для обозначения необычных, странных, сложных, опасных, непонятных и редких явлений. Но главным образом это слово произносилось затем, чтобы пресечь все бесполезные попытки объяснить непостижимое. Часто, сказав «чума», он поднимал взгляд к той точке горизонта, где серое небо сходилось с красновато-коричневой землей Уорикшира, какую-то долю секунды прислушивался и возвращался к работе.
На этот раз он снова занялся своим трактором. Отвалилась сцепная ось для прицепа, и он делал новую из огромного стержня и так надоевшего ему металлолома, усеявшего его поля. Кэсси и Юна, в платках и высоких сапогах, стояли во дворе и смотрели на него. Фрэнк то забегал в сенной сарай, то выбегал из него, гоняясь среди стогов за котятами.
– Точно? – спросила Юна.
– Дифтерия, – уверенно сказала Кэсси. – А врач думал, у нее грипп.
– Ветеринар сраный, – ругнулась Юна.
– А теперь и тетя Меган слегла, очень плохая. Хорошо еще, мама к ней близко не подходила – говорит, из-за этого нас с Фрэнком дома оставила. Правда, мне тогда ничего не сказала. Но я-то знаю – к ней в тот день опять в дверь стучались, по лицу ее видно было.
– Тут-тук, – сказал Фрэнк, раскачиваясь на двери сарая.
Вскрытие показало, что двоюродная тетушка Берта действительно умерла от дифтерии – не прошло и дня после того, как Марта, скрепя сердце, навестила ее; и хотя вслух ничего не говорилось, Кэсси и другие дочери поняли, почему в тот день мать не взяла Кэсси и Фрэнка с собой. Они все знали о гостях, время от времени стучавшихся и наведывавшихся к Марте, и с почтением относились к неясным пророчествам и предупреждениям, которые они приносили. Сам факт сестрами не оспаривался.
Том тоже был в курсе. Все мужчины понимали, что, женившись на одной из девиц Вайн, они вступали в какую-то тайнственную игру теней. Вон оно как вышло. Теперь Меган заболела, а Марта, Кэсси и Фрэнк здоровы.
– Чума, – подытожил свои раздумья Том. – Ну-ка, кто-нибудь, подержите тот конец, а я тут молотком долбану.
Юна ухватилась за железяку, Том взмахнул молотом, и от мощного удара металл задрожал, так что Юна выпустила конец стержня из рук. Откуда-то сверху донеслось хихиканье. Все оглянулись. Фрэнк умудрился вскарабкаться на самый верх восемнадцатифутового стога.
– Ё-моё, как ты туда забрался? – крикнул Том.
Кэсси завизжала. Фрэнк снова захихикал.
Только Юна засмеялась и подставила руки, как будто хотела поймать Фрэнка.
Кэсси на ферме нравилось – первое время. Сначала все устроилось очень хорошо – они поселились с Фрэнком в одной комнате над старой маслобойней. Вместе ходили кормить уток и цыплят. Однажды Кэсси подняла Фрэнка среди ночи, чтобы показать, как телится корова. Правда, Кэсси выдержала это зрелище только до той минуты, пока Тому не пришлось вытаскивать теленка веревкой. Они щекотали свиней за ушами и дали имя каждой фризской корове из маленького стада, которое держал Том.
Но вот погода испортилась, дни стали короче, и Кэсси теперь вынуждена была сиднем сидеть в гостиной, которая время от времени наполнялась дымом из камина, если капризный ветер вдруг резко менял направление. После обеда Том, отупевший от долгих дневных трудов, сидел, устремив взор в очаг. Юна вязала или читала книгу. Кэсси ерзала, сучила руками, вертелась на стуле.
– Кэсси, да что это с тобой? – спрашивала Юна. – Не можешь минутку спокойно посидеть?
– Юна, а может, в паб сходим? Ты как-то говорила, тут паб есть. То ли «Красный лев», то ли «Голубая свинья», не помню.
– «Синий колокол». А кто с Фрэнком останется, если мы все в паб уйдем?
– Ой, не подумала. Ну, может, с тобой вдвоем сходим, а, Том? Что скажешь?
– Нет, я не пойду. Наработался, ноги как деревянные.
До «Синего колокола» было две мили, но от Кэсси так просто не отделаешься.
– Тогда пошли с тобой, Юна. А Том посидит, правда, Том?
– Две бабы гуляют! – всплеснула руками Юна. – Да за кого нас примут?!
– Ох, ну и зануда ты. И ты тоже. Зануды.
– Так и есть. Я душный и отсталый.
Юна засмеялась:
– Ох и душный – задохнуться можно. А отсталый-то – заскорузлый, одно слово. И доволен – как свинья в своем говне.
Кэсси встала и подошла к окну. Из темноты за стеклом на нее в упор смотрело ее отражение. Она постояла у окна, потом подошла к Тому и хлопнула его по животу.
– Гусь лапчатый! – Она потянула его за рубашку. – А ну, покажи пузо, не высыпало?
Том схватил ее за запястье.
– Отстань, дурочка! – засмеялся он.
Кэсси снова отошла к окну и топнула ногой.
– Короче, я пошла в паб!
Она схватила пальто и шарф, и не успели Том и Юна и слова сказать, как она уже была за порогом.
Хлопнула дверь.
– Мы ей разрешили? – спросил Том.
– А куда деваться? – пожала плечами Юна.
– Вот так оно и бывает?
– Ну да.
– С ней ничего не случится?
Юна втянула воздух сквозь зубы.
– Не случится.
– Бедняжка Фрэнк, – вздохнул Том.
На следующий день Том отвез Кэсси на своем грузовике к автобусной остановке, чтобы она уехала в Ковентри. Фрэнку сказали, что Кэсси немного побудет у бабушки, – он воспринял новость беззаботно, видимо, его совсем не тяготило, что он останется на ферме. Кэсси снабдили гостинцем для Марты – яйцами, молоком и цыпленком. До остановки ехали недолго и все время молчали.
Выбравшись из машины, Кэсси сказала:
– Не думай, что я вас с Юной не люблю.
– Знаю, – тихо сказал Том.
– Просто в деревне я, кажется, свихнуться могу. Прямо кожу с себя содрать хочется, понимаешь? Орать и топать ногами хочется.
– Деревня не всем подходит.
– Но это не потому, что я вас не люблю.
– Знаю, Кэсси, знаю. А теперь мне надо ехать. Работа ждет.
– Вы ведь присмотрите за моим парнишкой? Конечно, присмотрите. Пока, Том, пока!
Фрэнку понравилось жить на ферме. Ему не пришлось к ней долго привыкать. Он будто тут и вырос. Бывало, испачкается, ноги промочит. Не раз поскальзывался он на коровьих лепешках, а однажды Юна услышала его протяжный вопль, и ей пришлось вытаскивать его из пруда с утками. Но, как она и говорила, мыла и воды у них хватало.
Особенно воды. Ферма была удивительно мокрым местом. Вода лилась с неба, пузырилась по земле, стояла в прудах, струилась ключами, ручьями и речушками – в городе такого не увидишь. Из земли сочилось, по ней текло, ее затопляло. Почва говорила с Фрэнком языком воды, и его любимым местом был мостик через ручей. Правда, «мостик» звучит слишком громко для нескольких досок, вдавленных в берега отцом Тома в слякотные времена, чтобы можно было перейти с верхнего поля на нижнее. Глубина быстрого ручья достигала всего нескольких дюймов: неопасно – и Фрэнку разрешали там играть. Мостик со всех сторон густо зарос ежевикой и чертополохом. Фрэнк обнаружил, что можно пролезть под досками мостика и спрятаться там от всех, как в берлоге.
Можно было устраивать себе норы и логовища по всей ферме. Кругом стояли полуразрушенные конюшни, покосившиеся сараи, ржавела заброшенная техника, а у зеленой изгороди в поле у ручья валялись искореженные обломки немецкого бомбардировщика, разбившегося в ночь сокрушительного налета на Ковентри.
Как-то раз Юна попросила Фрэнка помочь ей ощипать цыпленка. Фрэнк был очень хорошим помощником – он внимательно наблюдал. Она хочет угостить его этим цыпленком, он ведь такой молодец. Звучало заманчиво, и Фрэнк пошел с Юной в курятник. Она поймала упитанного цыпленка. Тот пронзительно закудахтал, задрыгал ногами и забил крыльями – казалось, несмотря на свою куриную породу, он вот-вот взлетит. По дороге домой, зажав цыпленка под мышкой, она двумя руками свернула ему шею и сразу же посмотрела на Фрэнка.
Он на всю жизнь запомнил выражение ее лица в ту секунду. Цыплячья голова повисла. Фрэнк понимал, что Юна только что голыми руками прикончила живое существо, но она смотрела так, будто ничего такого не случилось. В ее взгляде не было жестокости. Наоборот, она глядела на Фрэнка очень ласково, даже с жалостью, как будто это ему сломали шею. Она вроде бы улыбнулась, а глаза ее сильно заблестели. Ему вдруг показалось, что она выросла, стала грозной и могучей, а мертвый цыпленок – это жертва, принесенная ее силе, трофей, который ей можно носить на поясе.
– Давай, Фрэнк, – сказала Юна и разрушила чары. – Займемся-ка перьями.
Фрэнк отнес немного перьев к мостику и пустил их поплавать в прозрачном ручье. Затем он решил украсить свою берлогу. Извиваясь, он вполз в сухое пространство под мостиком, полежал, прислушиваясь к собственному дыханию, и стал втыкать перья в земляную стену, поддерживающую доску над его головой. Перья то вставлялись легко, то их острие не могло проткнуть засохшую грязь. Фрэнк поскреб землю ногтями. И вдруг наткнулся на что-то твердое и блестящее.
Эта находка не только тенью легла на всю его жизнь – он долгие годы хранил ее в тайне.
Чума. Фермер Том Тафнолл был из тех сельских жителей, что употребляют слово «чума», имея в виду, что корова не спешит отелиться или что бык свернул себе шею, когда покрывал телку. Оно применялось для обозначения необычных, странных, сложных, опасных, непонятных и редких явлений. Но главным образом это слово произносилось затем, чтобы пресечь все бесполезные попытки объяснить непостижимое. Часто, сказав «чума», он поднимал взгляд к той точке горизонта, где серое небо сходилось с красновато-коричневой землей Уорикшира, какую-то долю секунды прислушивался и возвращался к работе.
На этот раз он снова занялся своим трактором. Отвалилась сцепная ось для прицепа, и он делал новую из огромного стержня и так надоевшего ему металлолома, усеявшего его поля. Кэсси и Юна, в платках и высоких сапогах, стояли во дворе и смотрели на него. Фрэнк то забегал в сенной сарай, то выбегал из него, гоняясь среди стогов за котятами.
– Точно? – спросила Юна.
– Дифтерия, – уверенно сказала Кэсси. – А врач думал, у нее грипп.
– Ветеринар сраный, – ругнулась Юна.
– А теперь и тетя Меган слегла, очень плохая. Хорошо еще, мама к ней близко не подходила – говорит, из-за этого нас с Фрэнком дома оставила. Правда, мне тогда ничего не сказала. Но я-то знаю – к ней в тот день опять в дверь стучались, по лицу ее видно было.
– Тут-тук, – сказал Фрэнк, раскачиваясь на двери сарая.
Вскрытие показало, что двоюродная тетушка Берта действительно умерла от дифтерии – не прошло и дня после того, как Марта, скрепя сердце, навестила ее; и хотя вслух ничего не говорилось, Кэсси и другие дочери поняли, почему в тот день мать не взяла Кэсси и Фрэнка с собой. Они все знали о гостях, время от времени стучавшихся и наведывавшихся к Марте, и с почтением относились к неясным пророчествам и предупреждениям, которые они приносили. Сам факт сестрами не оспаривался.
Том тоже был в курсе. Все мужчины понимали, что, женившись на одной из девиц Вайн, они вступали в какую-то тайнственную игру теней. Вон оно как вышло. Теперь Меган заболела, а Марта, Кэсси и Фрэнк здоровы.
– Чума, – подытожил свои раздумья Том. – Ну-ка, кто-нибудь, подержите тот конец, а я тут молотком долбану.
Юна ухватилась за железяку, Том взмахнул молотом, и от мощного удара металл задрожал, так что Юна выпустила конец стержня из рук. Откуда-то сверху донеслось хихиканье. Все оглянулись. Фрэнк умудрился вскарабкаться на самый верх восемнадцатифутового стога.
– Ё-моё, как ты туда забрался? – крикнул Том.
Кэсси завизжала. Фрэнк снова захихикал.
Только Юна засмеялась и подставила руки, как будто хотела поймать Фрэнка.
Кэсси на ферме нравилось – первое время. Сначала все устроилось очень хорошо – они поселились с Фрэнком в одной комнате над старой маслобойней. Вместе ходили кормить уток и цыплят. Однажды Кэсси подняла Фрэнка среди ночи, чтобы показать, как телится корова. Правда, Кэсси выдержала это зрелище только до той минуты, пока Тому не пришлось вытаскивать теленка веревкой. Они щекотали свиней за ушами и дали имя каждой фризской корове из маленького стада, которое держал Том.
Но вот погода испортилась, дни стали короче, и Кэсси теперь вынуждена была сиднем сидеть в гостиной, которая время от времени наполнялась дымом из камина, если капризный ветер вдруг резко менял направление. После обеда Том, отупевший от долгих дневных трудов, сидел, устремив взор в очаг. Юна вязала или читала книгу. Кэсси ерзала, сучила руками, вертелась на стуле.
– Кэсси, да что это с тобой? – спрашивала Юна. – Не можешь минутку спокойно посидеть?
– Юна, а может, в паб сходим? Ты как-то говорила, тут паб есть. То ли «Красный лев», то ли «Голубая свинья», не помню.
– «Синий колокол». А кто с Фрэнком останется, если мы все в паб уйдем?
– Ой, не подумала. Ну, может, с тобой вдвоем сходим, а, Том? Что скажешь?
– Нет, я не пойду. Наработался, ноги как деревянные.
До «Синего колокола» было две мили, но от Кэсси так просто не отделаешься.
– Тогда пошли с тобой, Юна. А Том посидит, правда, Том?
– Две бабы гуляют! – всплеснула руками Юна. – Да за кого нас примут?!
– Ох, ну и зануда ты. И ты тоже. Зануды.
– Так и есть. Я душный и отсталый.
Юна засмеялась:
– Ох и душный – задохнуться можно. А отсталый-то – заскорузлый, одно слово. И доволен – как свинья в своем говне.
Кэсси встала и подошла к окну. Из темноты за стеклом на нее в упор смотрело ее отражение. Она постояла у окна, потом подошла к Тому и хлопнула его по животу.
– Гусь лапчатый! – Она потянула его за рубашку. – А ну, покажи пузо, не высыпало?
Том схватил ее за запястье.
– Отстань, дурочка! – засмеялся он.
Кэсси снова отошла к окну и топнула ногой.
– Короче, я пошла в паб!
Она схватила пальто и шарф, и не успели Том и Юна и слова сказать, как она уже была за порогом.
Хлопнула дверь.
– Мы ей разрешили? – спросил Том.
– А куда деваться? – пожала плечами Юна.
– Вот так оно и бывает?
– Ну да.
– С ней ничего не случится?
Юна втянула воздух сквозь зубы.
– Не случится.
– Бедняжка Фрэнк, – вздохнул Том.
На следующий день Том отвез Кэсси на своем грузовике к автобусной остановке, чтобы она уехала в Ковентри. Фрэнку сказали, что Кэсси немного побудет у бабушки, – он воспринял новость беззаботно, видимо, его совсем не тяготило, что он останется на ферме. Кэсси снабдили гостинцем для Марты – яйцами, молоком и цыпленком. До остановки ехали недолго и все время молчали.
Выбравшись из машины, Кэсси сказала:
– Не думай, что я вас с Юной не люблю.
– Знаю, – тихо сказал Том.
– Просто в деревне я, кажется, свихнуться могу. Прямо кожу с себя содрать хочется, понимаешь? Орать и топать ногами хочется.
– Деревня не всем подходит.
– Но это не потому, что я вас не люблю.
– Знаю, Кэсси, знаю. А теперь мне надо ехать. Работа ждет.
– Вы ведь присмотрите за моим парнишкой? Конечно, присмотрите. Пока, Том, пока!
Фрэнку понравилось жить на ферме. Ему не пришлось к ней долго привыкать. Он будто тут и вырос. Бывало, испачкается, ноги промочит. Не раз поскальзывался он на коровьих лепешках, а однажды Юна услышала его протяжный вопль, и ей пришлось вытаскивать его из пруда с утками. Но, как она и говорила, мыла и воды у них хватало.
Особенно воды. Ферма была удивительно мокрым местом. Вода лилась с неба, пузырилась по земле, стояла в прудах, струилась ключами, ручьями и речушками – в городе такого не увидишь. Из земли сочилось, по ней текло, ее затопляло. Почва говорила с Фрэнком языком воды, и его любимым местом был мостик через ручей. Правда, «мостик» звучит слишком громко для нескольких досок, вдавленных в берега отцом Тома в слякотные времена, чтобы можно было перейти с верхнего поля на нижнее. Глубина быстрого ручья достигала всего нескольких дюймов: неопасно – и Фрэнку разрешали там играть. Мостик со всех сторон густо зарос ежевикой и чертополохом. Фрэнк обнаружил, что можно пролезть под досками мостика и спрятаться там от всех, как в берлоге.
Можно было устраивать себе норы и логовища по всей ферме. Кругом стояли полуразрушенные конюшни, покосившиеся сараи, ржавела заброшенная техника, а у зеленой изгороди в поле у ручья валялись искореженные обломки немецкого бомбардировщика, разбившегося в ночь сокрушительного налета на Ковентри.
Как-то раз Юна попросила Фрэнка помочь ей ощипать цыпленка. Фрэнк был очень хорошим помощником – он внимательно наблюдал. Она хочет угостить его этим цыпленком, он ведь такой молодец. Звучало заманчиво, и Фрэнк пошел с Юной в курятник. Она поймала упитанного цыпленка. Тот пронзительно закудахтал, задрыгал ногами и забил крыльями – казалось, несмотря на свою куриную породу, он вот-вот взлетит. По дороге домой, зажав цыпленка под мышкой, она двумя руками свернула ему шею и сразу же посмотрела на Фрэнка.
Он на всю жизнь запомнил выражение ее лица в ту секунду. Цыплячья голова повисла. Фрэнк понимал, что Юна только что голыми руками прикончила живое существо, но она смотрела так, будто ничего такого не случилось. В ее взгляде не было жестокости. Наоборот, она глядела на Фрэнка очень ласково, даже с жалостью, как будто это ему сломали шею. Она вроде бы улыбнулась, а глаза ее сильно заблестели. Ему вдруг показалось, что она выросла, стала грозной и могучей, а мертвый цыпленок – это жертва, принесенная ее силе, трофей, который ей можно носить на поясе.
– Давай, Фрэнк, – сказала Юна и разрушила чары. – Займемся-ка перьями.
Фрэнк отнес немного перьев к мостику и пустил их поплавать в прозрачном ручье. Затем он решил украсить свою берлогу. Извиваясь, он вполз в сухое пространство под мостиком, полежал, прислушиваясь к собственному дыханию, и стал втыкать перья в земляную стену, поддерживающую доску над его головой. Перья то вставлялись легко, то их острие не могло проткнуть засохшую грязь. Фрэнк поскреб землю ногтями. И вдруг наткнулся на что-то твердое и блестящее.
Эта находка не только тенью легла на всю его жизнь – он долгие годы хранил ее в тайне.
9
Фрэнку жизнь на ферме была по душе – и он там пришелся ко двору. Казалось, все складывается даже слишком хорошо. Юне и Тому нравилось, что рядом бегает ребенок. Том сказал, что ферме мальчишка нужен так же, как ей нужна собака во дворе и петух на стогу сена. Мальчик довершал картину. Когда он прожил у них полгода, они перестали предохраняться – не сразу, но без споров.
Вот как Юна объявила новости мужу:
– Том, а что б ты сказал, коли узнал бы, что твоя жена стельная?
Семья Вайнов приветствовала это событие с радостью, хотя в то время у них был повод и для более мрачных дум. Пока на ферме все шло хорошо, в городе было не так безмятежно. Фрэнк не виделся с матерью несколько недель, потому что ее отправили в заведение под названием «Хэттон».
Об этом учреждении обычно говорили шепотом – в знак неодобрения, а не из-за слабости голоса. Еще «Хэттон» именовали «тем местом», «горой». Это был тоже как бы загородный дом – дурдом: психиатрическая больница, угнездившаяся на большом участке земли среди кустов рододендрона с голубыми и розовыми цветами. Кэсси поместили туда по рекомендации молодого врача. Марта отчаянно сопротивлялась, но состояние Кэсси все ухудшалось, и мать наконец согласилась.
Однажды в воскресенье Том и Юна заехали с Фрэнком в Ковентри за Мартой и направились к Кэсси в больницу. Они взяли с собой черного винограда из лавки Олив и бутылку «Лукозейда» [11], как будто Кэсси заболела желтухой или сломала ногу. Кэсси разрешили к ним выйти, потому что никому не хотелось, чтобы Фрэнк заходил в палату. Тем временем он, как зачарованный, следил за человеком, который вышагивал по больничной территории, то и дело замирая в виде изваяния, – «застывал» на несколько мгновений и двигался дальше, чтобы принять новую позу.
Кэсси все время плакала и много говорила.
– Домой хочу! – Она вытирала глаза маленьким носовым платочком и смотрела на Фрэнка, отпрянувшего к подолу Юны. – Вы не представляете себе, что это за место! Вы не знаете, что тут за народ. Слышали бы вы, что тут творится по ночам!
– Чш-ш, – успокаивала ее Марта. – Это ненадолго. Скоро тебе полегчает.
– Да мне уже полегчало! Лучше мне! Лучше! Две ночи назад было полнолуние. Вы знаете, каково это здесь? Знаешь, Том?
– Ну, ты мне расскажешь, наверно.
– Мам, забери меня отсюда! Тут куча девчонок не по делу сидит! Одну засадили за то всего-то, что она родила. Говорит, отняли у нее дите, а саму здесь заперли. Теперь лежит между двумя бабками – одна кожу у себя на руках жрет, а другая нассыт под себя и сидит!
– Кэсси, ты ведь выдумываешь, – не поверила Юна. – Ну, сочиняешь же, скажи?
Кэсси снова разразилась слезами.
Обратно все ехали угрюмые. Дома, перед их отъездом на ферму, Марта напоила Юну, Тома и Фрэнка чаем.
– Надули меня докторишки. Зря я ее туда отдала. Зря.
Юна была другого мнения:
– Мам, доктор сказал, что ей надо подлечиться. Как ты можешь с ним спорить? Доктор лучше знает, чем ты или я, разве не так?
– Да нет – плохо я с ней поступила.
– Ее всегда можно забрать, – проговорил Том, вгрызаясь в кусок кекса данди [12]. – Только она ж снова шляться начнет.
– Не знаю, что хуже.
– Мам! – сказала Юна.
На следующей неделе они поехали к ней снова. На этот раз Кэсси вывезли к ним в кресле-коляске. Кэсси узнала их – и только. Их посещение не вызвало у нее никакого интереса. Юна отвернулась и поморщилась. Марта была потрясена. Она оставила Кэсси с родней и пошла искать врача. Первая медсестра, к которой она обратилась, отказалась помочь, сказав, что в это время ее никто не примет.
– Послушай, милочка, – ответила ей Марта, – ты едва ли старше, чем самая младшая из моих дочерей, а их семь человек, и из них никто еще ни разу мне не перечил. Если не хочешь к концу дня сама в палате валяться, то сейчас пойдешь и приведешь мне кого-нибудь – пускай мне ответят.
Медсестра вспыхнула, но пошла искать врача. Вернулась она с регистратором – пухленьким и румяным, как спелое яблоко, в очках, с рановато отвисшим подбородком. У него был грязный воротничок, а галстук-бабочка съехал на бок. Он сказал, что не он лечащий врач Кэсси, но сможет побеседовать с Мартой у себя в кабинете.
– Двадцать три года, – начал регистратор, листая карточку Кэсси. – Родила двоих здоровых детей.
– Это я знаю, – резко сказала Марта. Регистратор поднял на нее глаза.
– И в самом деле. Она находится у нас совсем недолго.
– Это я тоже знаю. А вот что мне хотелось бы узнать – так это почему у нее сегодня такой вид?
– А какой у нее, по вашему мнению, вид, миссис Вайн?
– По моему мнению? По моему мнению, у нее такой вид, как будто из нее всю душу вытрясли. Вот какой у нее вид. Как будто взяли и вынули из нее душу.
Регистратор внимательно изучал свои записи.
– Очевидно, она проходит у нас терапию ЭТ.
– А по-человечески сказать нельзя?
– Электрошоковую терапию. Мы пропускаем через ее мозг электрический ток умеренной силы. Чтобы помочь ей справиться с депрессией.
– С депрессией? Но ни о какой депрессии вообще речи не было!
– Верно, – поспешно поправился регистратор – Иногда мы прибегаем к электрошоку при лечении шизофрении.
– Об этом тоже не было речи.
– Я не говорю, что…
– А что вы тогда говорите?
– Миссис Вайн, вашу дочь лечу не я, но мы ей подобрали лучшую терапию из того, что возможно.
– Что-то непохоже. Непохоже, что от этого тока, который вы через нее пропускаете, ей стало лучше, а? Вы ее видели? Видели? У нее глаза потухли.
Регистратор поднял пухлую руку, пытаясь остановить ее:
– Я говорю с вами откровенно, миссис Вайн, прошу и вас быть со мной честной.
– А я и так никогда не вру.
– Уверен, что это так. Поэтому, может быть, вы сможете ответить мне: страдал ли кто-либо в вашей семье психическими расстройствами?
Марта долго молчала и наконец ответила:
– Насколько я знаю, никого у нас в психушку не упекали.
– Но я вас не об этом спросил.
Марта снова задумалась.
– А к чему вы об этом спрашиваете?
– Миссис Вайн, у вашей дочери время от времени возникает состояние… некоторого возбуждения. Ее нельзя остановить, и она сама не может остановиться. Мы стараемся ей помочь, вы знаете это. А кроме того, она разговаривает со своим отцом. Знаете, мой коллега очень верит в благотворное воздействие ЭТ.
Вот как Юна объявила новости мужу:
– Том, а что б ты сказал, коли узнал бы, что твоя жена стельная?
Семья Вайнов приветствовала это событие с радостью, хотя в то время у них был повод и для более мрачных дум. Пока на ферме все шло хорошо, в городе было не так безмятежно. Фрэнк не виделся с матерью несколько недель, потому что ее отправили в заведение под названием «Хэттон».
Об этом учреждении обычно говорили шепотом – в знак неодобрения, а не из-за слабости голоса. Еще «Хэттон» именовали «тем местом», «горой». Это был тоже как бы загородный дом – дурдом: психиатрическая больница, угнездившаяся на большом участке земли среди кустов рододендрона с голубыми и розовыми цветами. Кэсси поместили туда по рекомендации молодого врача. Марта отчаянно сопротивлялась, но состояние Кэсси все ухудшалось, и мать наконец согласилась.
Однажды в воскресенье Том и Юна заехали с Фрэнком в Ковентри за Мартой и направились к Кэсси в больницу. Они взяли с собой черного винограда из лавки Олив и бутылку «Лукозейда» [11], как будто Кэсси заболела желтухой или сломала ногу. Кэсси разрешили к ним выйти, потому что никому не хотелось, чтобы Фрэнк заходил в палату. Тем временем он, как зачарованный, следил за человеком, который вышагивал по больничной территории, то и дело замирая в виде изваяния, – «застывал» на несколько мгновений и двигался дальше, чтобы принять новую позу.
Кэсси все время плакала и много говорила.
– Домой хочу! – Она вытирала глаза маленьким носовым платочком и смотрела на Фрэнка, отпрянувшего к подолу Юны. – Вы не представляете себе, что это за место! Вы не знаете, что тут за народ. Слышали бы вы, что тут творится по ночам!
– Чш-ш, – успокаивала ее Марта. – Это ненадолго. Скоро тебе полегчает.
– Да мне уже полегчало! Лучше мне! Лучше! Две ночи назад было полнолуние. Вы знаете, каково это здесь? Знаешь, Том?
– Ну, ты мне расскажешь, наверно.
– Мам, забери меня отсюда! Тут куча девчонок не по делу сидит! Одну засадили за то всего-то, что она родила. Говорит, отняли у нее дите, а саму здесь заперли. Теперь лежит между двумя бабками – одна кожу у себя на руках жрет, а другая нассыт под себя и сидит!
– Кэсси, ты ведь выдумываешь, – не поверила Юна. – Ну, сочиняешь же, скажи?
Кэсси снова разразилась слезами.
Обратно все ехали угрюмые. Дома, перед их отъездом на ферму, Марта напоила Юну, Тома и Фрэнка чаем.
– Надули меня докторишки. Зря я ее туда отдала. Зря.
Юна была другого мнения:
– Мам, доктор сказал, что ей надо подлечиться. Как ты можешь с ним спорить? Доктор лучше знает, чем ты или я, разве не так?
– Да нет – плохо я с ней поступила.
– Ее всегда можно забрать, – проговорил Том, вгрызаясь в кусок кекса данди [12]. – Только она ж снова шляться начнет.
– Не знаю, что хуже.
– Мам! – сказала Юна.
На следующей неделе они поехали к ней снова. На этот раз Кэсси вывезли к ним в кресле-коляске. Кэсси узнала их – и только. Их посещение не вызвало у нее никакого интереса. Юна отвернулась и поморщилась. Марта была потрясена. Она оставила Кэсси с родней и пошла искать врача. Первая медсестра, к которой она обратилась, отказалась помочь, сказав, что в это время ее никто не примет.
– Послушай, милочка, – ответила ей Марта, – ты едва ли старше, чем самая младшая из моих дочерей, а их семь человек, и из них никто еще ни разу мне не перечил. Если не хочешь к концу дня сама в палате валяться, то сейчас пойдешь и приведешь мне кого-нибудь – пускай мне ответят.
Медсестра вспыхнула, но пошла искать врача. Вернулась она с регистратором – пухленьким и румяным, как спелое яблоко, в очках, с рановато отвисшим подбородком. У него был грязный воротничок, а галстук-бабочка съехал на бок. Он сказал, что не он лечащий врач Кэсси, но сможет побеседовать с Мартой у себя в кабинете.
– Двадцать три года, – начал регистратор, листая карточку Кэсси. – Родила двоих здоровых детей.
– Это я знаю, – резко сказала Марта. Регистратор поднял на нее глаза.
– И в самом деле. Она находится у нас совсем недолго.
– Это я тоже знаю. А вот что мне хотелось бы узнать – так это почему у нее сегодня такой вид?
– А какой у нее, по вашему мнению, вид, миссис Вайн?
– По моему мнению? По моему мнению, у нее такой вид, как будто из нее всю душу вытрясли. Вот какой у нее вид. Как будто взяли и вынули из нее душу.
Регистратор внимательно изучал свои записи.
– Очевидно, она проходит у нас терапию ЭТ.
– А по-человечески сказать нельзя?
– Электрошоковую терапию. Мы пропускаем через ее мозг электрический ток умеренной силы. Чтобы помочь ей справиться с депрессией.
– С депрессией? Но ни о какой депрессии вообще речи не было!
– Верно, – поспешно поправился регистратор – Иногда мы прибегаем к электрошоку при лечении шизофрении.
– Об этом тоже не было речи.
– Я не говорю, что…
– А что вы тогда говорите?
– Миссис Вайн, вашу дочь лечу не я, но мы ей подобрали лучшую терапию из того, что возможно.
– Что-то непохоже. Непохоже, что от этого тока, который вы через нее пропускаете, ей стало лучше, а? Вы ее видели? Видели? У нее глаза потухли.
Регистратор поднял пухлую руку, пытаясь остановить ее:
– Я говорю с вами откровенно, миссис Вайн, прошу и вас быть со мной честной.
– А я и так никогда не вру.
– Уверен, что это так. Поэтому, может быть, вы сможете ответить мне: страдал ли кто-либо в вашей семье психическими расстройствами?
Марта долго молчала и наконец ответила:
– Насколько я знаю, никого у нас в психушку не упекали.
– Но я вас не об этом спросил.
Марта снова задумалась.
– А к чему вы об этом спрашиваете?
– Миссис Вайн, у вашей дочери время от времени возникает состояние… некоторого возбуждения. Ее нельзя остановить, и она сама не может остановиться. Мы стараемся ей помочь, вы знаете это. А кроме того, она разговаривает со своим отцом. Знаете, мой коллега очень верит в благотворное воздействие ЭТ.