Лидия Джойс
Музыка ночи
Пролог
Он не должен выйти сухим из воды!
С этой мыслью Себастьян Гримсторп, граф Уортем, спрыгнул с двуколки, бросив поводья ждущему поблизости груму.
– Я скоро вернусь.
Он перешел через окутанную туманом улицу к элегантному входу клуба «Уитсан» и с едва сдерживаемым гневом толкнул дверь. Не обращая внимания на почтительные возражения портье за лакированной стойкой красного дерева, граф направился из холла прямо в столовую, еще сохранившую остатки былого великолепия. Но сегодня ему некогда восхищаться обстановкой прежнего достоинства и сигарным дымом. Сегодня его занимало лишь одно.
Как он и предполагал, Бертран де Лент сидел на своем обычном месте за портвейном и бифштексом, весело беседуя с друзьями. Себастьян намеревался подойти к нему, вытолкать его на задворки клуба и… Он не подумал, что будет дальше. Встреча лицом к лицу с преступником, впервые после нападения того на Аделу, лишила графа благоразумия, в глазах у него потемнело от ярости.
– Де Лент, ты подлец! – Он почти не сознавал, что этот рев принадлежит ему.
Над обеденным залом, словно топор, повисла тишина. Десятки голов повернулись к нему, в удивленном молчании было слышно, как звякнули о тарелку серебряные приборы де Лента и приглушенно шаркнул его стул по обюссонскому ковру столовой. Де Лент медленно встал, изучающе посмотрел на обвинителя и сардонически поднял брови.
– Право, Уортем, – сказал он, растягивая слова. – Если ты опять насчет шалости с этой твоей малышкой, то вряд ли уместно…
– Ты лживый подлец! – Себастьян не желал слышать, какую новую клевету придумает этот негодяй, чтобы запятнать имя его дочери. Впервые за тринадцать лет их знакомства он увидел в янтарных глазах де Лента неуверенность и с мрачным удовлетворением добавил: – Это был фарс дознания. Как ты имел наглость прийти сюда…
– Я говорил только правду. – Де Лент презрительно усмехнулся. – Правду, которая не удивила тех, кто знал, кем была ее мать. Голос крови, старина. Так что лучше оставь это.
– Нет! – Себастьян ринулся вперед, в секунду преодолел разделяющее их пространство и толкнул де Лента. Достаточно сильно, чтобы тот ударился о стену, вдребезги разбив фарфоровую посуду на соседних столах. – Она еще ребенок, будь ты проклят! Ребенок!
Де Лент посмотрел на руку противника, вцепившуюся ему в сюртук, затем перевел взгляд на его лицо. Глаза у него холодно сверкнули.
– Она была не ребенком, когда я ее…
Коротким ударом в челюсть Себастьян заставил его умолкнуть, зато вскочили с мест до сих пор безучастные свидетели. Руки ухватили графа за сюртук и воротник, оторвали его от де Лента и потащили через комнату к дверям. Себастьян отбивался, рассек одному бровь, другого со всей силой толкнул локтем в грудь. Он слышал протестующие голоса, слова, которые он тоже мог бы сказать до событий последнего месяца: «Довольно отвратительно, старина», «Знаешь, это вообще не дело», «Право, Уортем, обвинять человека в его собственном клубе»…
Все это лишь отголоски того, что он уже неоднократно слышал с тех пор, как выдвинул обвинение против де Лента, защищая свою незаконнорожденную дочь.
Себастьян перестал бороться, только молча смотрел на врагов, пока его выталкивали за дверь. Тем временем де Лент выпрямился и разгладил помятую одежду, как будто, удалив следы их столкновения, он мог столь же легко удалить пятно обвинений. В глубине души Себастьян знал, что враг это уже сделал, общество приняло сторону де Лента. Удар кулаком в челюсть в старом, уважаемом клубе – это, разумеется, скандал. Но судьба внебрачного ребенка графа от испанской проститутки не волновала ни посетителей клуба «Уитсан», ни подобных им людей. Изнасилование такой девочки могло бы дать пищу бульварным газетам, но, поскольку она не принадлежала к обществу избранных, ее судьба не могла привлечь их внимание.
Пока Себастьян не вынудил их.
– Это еще не конец, – сказал он, не повышая голоса, но его слова были услышаны даже сквозь шум. – Так или иначе, Адела все равно добьется правосудия. Клянусь!
Де Лент поднял бровь. Это было последнее, что мельком увидел Себастьян, прежде чем повернуться к двери.
– Убирайтесь! – прорычал он людям, толпившимся вокруг него в тесном пространстве. Своим друзьям или друзьям де Лента – он не знал, но теперь они уже не были ему друзьями.
Себастьян направился к выходу, стряхнув последнюю руку, которая пыталась его удержать.
– Все в порядке. Я покидаю клуб. Уходите. Они тут же отступили.
Когда дверь за ним закрылась, он помедлил на ступенях, подняв лицо к только что начавшему моросить дождю.
– Знаешь, ты будешь изгнан, – услышал Себастьян знакомый голос.
Он искоса взглянул на Стивена Холланда. Тот выбежал за ним и теперь стоял рядом, с тревогой в глазах, хотя руки были небрежно засунуты в карманы. Значит, один друг еще остался.
– Мне все равно.
Холланд пожал плечами, то ли в ответ на его слова, то ли на дождь, который портил ему вечерний сюртук.
– Не понимаю, чего ты хотел здесь добиться. Себастьян опять почувствовал раздражение.
– Он собирается выйти сухим из воды. Я не могу этого позволить.
– Но тут есть некоторое затруднение. Может, де Лент и подлец, однако лжецом его не назовешь. А он говорит, что насилия не было.
– Дьявол побери, Холланд! Если бы ты сам видел синяки, кровь, ее слезы, ты бы понял, что это могло быть только насилием, причем насилием гнуснейшего толка. Она еще ребенок… – Осознав, что снова кричит, Себастьян прикусил язык. – Ты должен верить мне.
– Я знаю, ты не лжец, Уортем. Но и де Лент не из породы лжецов. И это все, что я могу сказать по поводу случившегося.
Себастьян часто слышал подобные рассуждения за последний месяц, и это расстраивало. Окружающие считали, что его жизнь столь же небезупречна, как и жизнь де Лента, и его слова не имеют преимуществ перед словами де Лента. К тому же нравственность девушки, рожденной проституткой, вызывала сомнения, так что его обвинения не вызывали доверия.
Кивнув на прощание Холланду, он спустился по ступеням и побежал через улицу к своей двуколке.
Да, он поступил глупо, затеяв ссору с противником, словно какой-нибудь рыцарь из старого романа, защищающий честь девушки. Словно это могло освободить его от доли вины за то, что с ней случилось. Безрассудность его поступка очевидна, теперь Себастьян в этом убедился. Но когда один попрошайка у дверей конторы его поверенного сказал ему, где он может найти своего врага, Себастьян не думал ни о чем другом.
Бросив шиллинг дожидавшемуся груму, он вскочил на сиденье и дернул поводья. Единственное, чего он сейчас хотел, – это умчаться бешеным галопом прочь: от клуба, де Лента, своей прежней жизни. Но ему пришлось сдерживать лошадей, пока он ехал по оживленным вечерним улицам, хотя внутри у него бушевала ярость.
Только худший из распутников устроил бы кутеж в доме, где приютил юную невинную девушку. Только он, Себастьян, мог запятнать девушку просто своим родством так, что ее нравственность тут же вызвала сомнение. Это его вина, что Адела страдала от его милостивого небрежения, пока он хвалил себя за великодушие и щедрость, его вина, что она подверглась насилию и что этому не поверили. Ему нечем искупить свою вину, но, по крайней мере, он мог призвать ее насильника к ответу. Он в долгу перед ней.
Закончив размышления, Себастьян обнаружил, что город остался позади, а перед ним была почти безлюдная дорога. До сих пор он не знал, куда едет, но теперь вдруг понял, что бессознательно направляется в Хартуолд.
Мысль о спокойном, неиспорченном приюте согрела ему душу, когда он вспомнил, что здесь живет Дэниел, его кузен, единственный друг, который не выказал ни малейшего сомнения во время сурового испытания. Почувствовав рвение Себастьяна, кони выгнули шеи, раздули ноздри, и он послал их в стремительный галоп. Свободная дорога впереди не требовала от него внимания, поэтому он выбросил мысли из головы и слушал лишь грохот колес, стук копыт и свист ветра.
Что-то вдруг треснуло, лошади испуганно заржали, а Себастьян взлетел на воздух. Прежде чем удариться о твердую землю, он успел подумать: «Какой глупый способ умереть».
Потом в глазах его все потемнело.
С этой мыслью Себастьян Гримсторп, граф Уортем, спрыгнул с двуколки, бросив поводья ждущему поблизости груму.
– Я скоро вернусь.
Он перешел через окутанную туманом улицу к элегантному входу клуба «Уитсан» и с едва сдерживаемым гневом толкнул дверь. Не обращая внимания на почтительные возражения портье за лакированной стойкой красного дерева, граф направился из холла прямо в столовую, еще сохранившую остатки былого великолепия. Но сегодня ему некогда восхищаться обстановкой прежнего достоинства и сигарным дымом. Сегодня его занимало лишь одно.
Как он и предполагал, Бертран де Лент сидел на своем обычном месте за портвейном и бифштексом, весело беседуя с друзьями. Себастьян намеревался подойти к нему, вытолкать его на задворки клуба и… Он не подумал, что будет дальше. Встреча лицом к лицу с преступником, впервые после нападения того на Аделу, лишила графа благоразумия, в глазах у него потемнело от ярости.
– Де Лент, ты подлец! – Он почти не сознавал, что этот рев принадлежит ему.
Над обеденным залом, словно топор, повисла тишина. Десятки голов повернулись к нему, в удивленном молчании было слышно, как звякнули о тарелку серебряные приборы де Лента и приглушенно шаркнул его стул по обюссонскому ковру столовой. Де Лент медленно встал, изучающе посмотрел на обвинителя и сардонически поднял брови.
– Право, Уортем, – сказал он, растягивая слова. – Если ты опять насчет шалости с этой твоей малышкой, то вряд ли уместно…
– Ты лживый подлец! – Себастьян не желал слышать, какую новую клевету придумает этот негодяй, чтобы запятнать имя его дочери. Впервые за тринадцать лет их знакомства он увидел в янтарных глазах де Лента неуверенность и с мрачным удовлетворением добавил: – Это был фарс дознания. Как ты имел наглость прийти сюда…
– Я говорил только правду. – Де Лент презрительно усмехнулся. – Правду, которая не удивила тех, кто знал, кем была ее мать. Голос крови, старина. Так что лучше оставь это.
– Нет! – Себастьян ринулся вперед, в секунду преодолел разделяющее их пространство и толкнул де Лента. Достаточно сильно, чтобы тот ударился о стену, вдребезги разбив фарфоровую посуду на соседних столах. – Она еще ребенок, будь ты проклят! Ребенок!
Де Лент посмотрел на руку противника, вцепившуюся ему в сюртук, затем перевел взгляд на его лицо. Глаза у него холодно сверкнули.
– Она была не ребенком, когда я ее…
Коротким ударом в челюсть Себастьян заставил его умолкнуть, зато вскочили с мест до сих пор безучастные свидетели. Руки ухватили графа за сюртук и воротник, оторвали его от де Лента и потащили через комнату к дверям. Себастьян отбивался, рассек одному бровь, другого со всей силой толкнул локтем в грудь. Он слышал протестующие голоса, слова, которые он тоже мог бы сказать до событий последнего месяца: «Довольно отвратительно, старина», «Знаешь, это вообще не дело», «Право, Уортем, обвинять человека в его собственном клубе»…
Все это лишь отголоски того, что он уже неоднократно слышал с тех пор, как выдвинул обвинение против де Лента, защищая свою незаконнорожденную дочь.
Себастьян перестал бороться, только молча смотрел на врагов, пока его выталкивали за дверь. Тем временем де Лент выпрямился и разгладил помятую одежду, как будто, удалив следы их столкновения, он мог столь же легко удалить пятно обвинений. В глубине души Себастьян знал, что враг это уже сделал, общество приняло сторону де Лента. Удар кулаком в челюсть в старом, уважаемом клубе – это, разумеется, скандал. Но судьба внебрачного ребенка графа от испанской проститутки не волновала ни посетителей клуба «Уитсан», ни подобных им людей. Изнасилование такой девочки могло бы дать пищу бульварным газетам, но, поскольку она не принадлежала к обществу избранных, ее судьба не могла привлечь их внимание.
Пока Себастьян не вынудил их.
– Это еще не конец, – сказал он, не повышая голоса, но его слова были услышаны даже сквозь шум. – Так или иначе, Адела все равно добьется правосудия. Клянусь!
Де Лент поднял бровь. Это было последнее, что мельком увидел Себастьян, прежде чем повернуться к двери.
– Убирайтесь! – прорычал он людям, толпившимся вокруг него в тесном пространстве. Своим друзьям или друзьям де Лента – он не знал, но теперь они уже не были ему друзьями.
Себастьян направился к выходу, стряхнув последнюю руку, которая пыталась его удержать.
– Все в порядке. Я покидаю клуб. Уходите. Они тут же отступили.
Когда дверь за ним закрылась, он помедлил на ступенях, подняв лицо к только что начавшему моросить дождю.
– Знаешь, ты будешь изгнан, – услышал Себастьян знакомый голос.
Он искоса взглянул на Стивена Холланда. Тот выбежал за ним и теперь стоял рядом, с тревогой в глазах, хотя руки были небрежно засунуты в карманы. Значит, один друг еще остался.
– Мне все равно.
Холланд пожал плечами, то ли в ответ на его слова, то ли на дождь, который портил ему вечерний сюртук.
– Не понимаю, чего ты хотел здесь добиться. Себастьян опять почувствовал раздражение.
– Он собирается выйти сухим из воды. Я не могу этого позволить.
– Но тут есть некоторое затруднение. Может, де Лент и подлец, однако лжецом его не назовешь. А он говорит, что насилия не было.
– Дьявол побери, Холланд! Если бы ты сам видел синяки, кровь, ее слезы, ты бы понял, что это могло быть только насилием, причем насилием гнуснейшего толка. Она еще ребенок… – Осознав, что снова кричит, Себастьян прикусил язык. – Ты должен верить мне.
– Я знаю, ты не лжец, Уортем. Но и де Лент не из породы лжецов. И это все, что я могу сказать по поводу случившегося.
Себастьян часто слышал подобные рассуждения за последний месяц, и это расстраивало. Окружающие считали, что его жизнь столь же небезупречна, как и жизнь де Лента, и его слова не имеют преимуществ перед словами де Лента. К тому же нравственность девушки, рожденной проституткой, вызывала сомнения, так что его обвинения не вызывали доверия.
Кивнув на прощание Холланду, он спустился по ступеням и побежал через улицу к своей двуколке.
Да, он поступил глупо, затеяв ссору с противником, словно какой-нибудь рыцарь из старого романа, защищающий честь девушки. Словно это могло освободить его от доли вины за то, что с ней случилось. Безрассудность его поступка очевидна, теперь Себастьян в этом убедился. Но когда один попрошайка у дверей конторы его поверенного сказал ему, где он может найти своего врага, Себастьян не думал ни о чем другом.
Бросив шиллинг дожидавшемуся груму, он вскочил на сиденье и дернул поводья. Единственное, чего он сейчас хотел, – это умчаться бешеным галопом прочь: от клуба, де Лента, своей прежней жизни. Но ему пришлось сдерживать лошадей, пока он ехал по оживленным вечерним улицам, хотя внутри у него бушевала ярость.
Только худший из распутников устроил бы кутеж в доме, где приютил юную невинную девушку. Только он, Себастьян, мог запятнать девушку просто своим родством так, что ее нравственность тут же вызвала сомнение. Это его вина, что Адела страдала от его милостивого небрежения, пока он хвалил себя за великодушие и щедрость, его вина, что она подверглась насилию и что этому не поверили. Ему нечем искупить свою вину, но, по крайней мере, он мог призвать ее насильника к ответу. Он в долгу перед ней.
Закончив размышления, Себастьян обнаружил, что город остался позади, а перед ним была почти безлюдная дорога. До сих пор он не знал, куда едет, но теперь вдруг понял, что бессознательно направляется в Хартуолд.
Мысль о спокойном, неиспорченном приюте согрела ему душу, когда он вспомнил, что здесь живет Дэниел, его кузен, единственный друг, который не выказал ни малейшего сомнения во время сурового испытания. Почувствовав рвение Себастьяна, кони выгнули шеи, раздули ноздри, и он послал их в стремительный галоп. Свободная дорога впереди не требовала от него внимания, поэтому он выбросил мысли из головы и слушал лишь грохот колес, стук копыт и свист ветра.
Что-то вдруг треснуло, лошади испуганно заржали, а Себастьян взлетел на воздух. Прежде чем удариться о твердую землю, он успел подумать: «Какой глупый способ умереть».
Потом в глазах его все потемнело.
В Венеции на Ponte dei Sospiri,
Где супротив дворца стоит тюрьма,
Где – зрелище единственное в мире! —
Из волн встают и храмы и дома,
Там бьет крылом История сама,
И, догорая, рдеет солнце Славы
Над красотой, сводящею с ума,
Над Марком, чей, доныне величавый,
Лев перестал страшить и малые державы.
Но смолк напев Торкватовых октав,
И песня гондольера отзвучала,
Дворцы дряхлеют, меркнет жизнь, устав,
И не тревожит лютня сон канала.
Лишь красота Природы не увяла.
Искусства гибли, царства отцвели,
Но для веков отчизна карнавала
Осталась, как мираж в пустой дали,
Лицом Италии и празднеством Земли.
Дж. Байрон
Из «Паломничества Чайльд Гарольда»[1]
Глава 1
Это был прекрасный день, чтобы умереть.
Впервые за свое долгое пребывание здесь Себастьян, подойдя к окну спальни, увидел зелень волнистых холмов Корнуолла, блестящую гладь серого моря и фарфоровую голубизну неба. В окно с поднятой рамой вливался приятный свет, характерный для ранней весны. Себастьян расценил это как тайный знак судьбы, которая улыбкой выражала согласие с задуманным им дерзким предприятием.
Он с громким стуком захлопнул дорожный сундук, уверенный, что неправильно уложил рубашки. Прежде это вызвало бы у него раздражение, ибо сам он еще ни разу не паковал свои вещи. Но теперь он не тот человек, каким был раньше, а мертвые слуг не имеют.
– Значит, собираешься покончить с этим? – произнес Дэниел, стоявший на пороге.
– Да, – коротко ответил Себастьян. И, подтверждая свое решение, положил руку на теплую от солнца крышку.
Сундук оббился и потемнел за десятки путешествий, которые он совершил за последние десять лет. Его пальцы непроизвольно погладили фамильный герб, на который Себастьян давно уже не обращал внимания. Он считал этот герб свидетельством тщеславия и самодовольства, еще одним знаком того, что он очень важная персона. Теперь эти львы, надменные, стоявшие на задних лапах, выглядели насмешкой, извращенной шуткой, а прикосновение к ним казалось механическим и бесполезным, как расчесывание едва зажившей раны.
– Тебе известно, что я думаю по поводу твоего намерения, – сказал Дэниел.
Оторвав взгляд от сундука, Себастьян повернулся. Довод был настолько знакомым, что он мог повторить его почти слово в слово. Ничего не изменилось с тех пор, как они в последний раз обсуждали то же самое наскучившее дело.
Правда, сейчас на пороге стоял еще и Уитби. Вероятно, Дэниел пригласил его в качестве подкрепления, хотя Себастьян никогда особо не прислушивался к мнению своего поверенного.
– Я знаю, ты не можешь этого понять, но хочу, чтобы ты уважал мое решение. – В улыбке Себастьяна не было юмора. – Худшее, что может случиться, – это если я действительно умру. Но тогда ты навсегда останешься графом.
Дэниел старался придать лицу суровость, но поскольку он унаследовал подбородок отца, то сумел выглядеть лишь слегка настырным.
– Я не хочу ни твоих поместий, ни титула. Ты должен бы это знать, Гримми. Ты всегда отличался некоторым безрассудством, возможно, тут дядя был прав… Но я никогда в жизни не считал тебя глупцом. Она незаконнорожденная, и ты рискуешь всем…
– Она моя дочь, – медленно и четко произнес Себастьян. Взгляд у него стал холодным, когда Дэниел упомянул его отца.
Он снова посмотрел на шелушащееся изображение подагрических львов, вздымавшихся по обе стороны щита. Ему хотелось уничтожить их за все, что они символизировали, что заставили его вытерпеть. Между Аделой и сломавшейся осью, чуть не положившей конец его жизни, стоял де Лент, он должен за все ответить.
– Мои дела в порядке, Уитби?
– Да, ваше сиятельство. – В голосе худого, лысеющего поверенного было невысказанное осуждение.
Себастьян поднял бровь, по опыту зная, что не сможет избежать готовящейся нотации.
– Вы хотите сделать замечание? – спросил он. Уитби выпрямился.
– Как управляющий вашими финансами считаю долгом выразить крайнее неодобрение по поводу этого дела. Как бы вы ни доверяли своему кузену… совсем моим уважением к мистеру Коллинзу… в высшей степени неблагоразумно безоговорочно передавать все свое имущество в одни руки. Себастьян фыркнул.
– Разве я это уже не сделал, мистер Уитби?
– Это вопрос надежности, ваше сиятельство, и ответственности. Я стал поверенным вашего отца после того, как умер мой собственный отец, когда вы были еще ребенком, и наши взаимоотношения определены точным юридическим языком.
– Тогда как Дэниел – мой единственный кузен, которого я знаю с колыбели, – закончил Себастьян. – Я обманул ваши ожидания?
– Не думаю, что это так, ваша светлость, – вздохнул Уитби. – Я заключил от вашего имени договор с очень надежным человеком, поверенным в Венеции. Смею заверить, что он будет оказывать всяческую помощь, какая потребуется.
– Очень хорошо, – ответил Себастьян и повернулся к окну, чтобы посмотреть на серую гладь моря. – Значит, экипаж готов, и я могу ехать без промедления.
– Будь осторожен, старина, – предупредил Дэниел.
Натянуто улыбнувшись, Себастьян еще раз мысленно проверил свои планы и не обнаружил ни единой ошибки. Пусть общество сочтет его умершим, а тогда… он может действовать, не боясь преследования.
– Покойникам осторожность не требуется.
Сара Коннолли стояла у поручней между леди Меррил и мистером де Летном, напрягая зрение, чтобы впервые увидеть сквозь туман Венецию, пока внучка леди болтала с друзьями, повернувшись к Адриатике спиной.
Венеция. Название было многообещающим. Триест оставил в памяти Сары только оштукатуренные дома в неверном свете, когда ехали с парохода в гостиницу, разочаровывающе похожую на любую из гостиниц Саутгемптона.
Но Венеция… конечно, Венеция не может разочаровать. Она мечтала увидеть Ла-Серениссиму с тех пор, как ее работодатель заявил о своем намерении провести весну в этом городе. Такая счастливая возможность позволяла ей терпеть изощренные пытки мистера де Лента с большим хладнокровием, чем она, по ее мнению, обладала.
Сара пристально вглядывалась в невысокие темно-серые пятна, стоявшие, будто ширмы, между едва различимым в густом тумане пространством моря и земли. Береговая линия здесь тоже напоминала длинную, безлюдную равнину, на которой изредка виднелись окруженные болотами руины, вздымавшиеся к небу. Сара уже начала гадать, прибудут ли они вообще когда-нибудь, потом различила впереди просвет. Через несколько минут паром скользнул мимо двух барьерных островов на открытую воду и наконец оказался в Венецианской лагуне.
Сара искала глазами первый намек на знаменитый город, но взгляду открывались только пригорки, холмики, морской тростник, пробивавшийся сквозь мутную воду, да сотни деревянных столбов, причудливым образом вбитых в дно лагуны. Перед носом парома, словно черные стрелы, пронзающие туман, быстро двигались мелкие лодки.
С минуту это было все, что она видела, пока вдруг не появилась белая громада, поднимавшаяся в тумане из воды, которая по мере приближения медленно превращалась в башни и колоннады из светлого мрамора и красного кирпича, прорезанные широкими улицами лагуны.
Это было великолепно. Не так, как она себе представляла, но великолепно, словно дремлющий город-наяда, поднимавшийся из глубины. Сара вдруг поняла, что не дышит, и перевела дух.
– Разве это не зрелище? – сказал де Лент с наигранной сердечностью, оторвав ее от мечтаний.
Она не знала, к кому он обращается: к ней или к своей матери. Он и раньше использовал такую хитрость, чтобы смутить ее, поэтому она лишь кивнула и продолжала смотреть вперед.
– Держу пари, вы никогда и не мечтали оказаться здесь, – тем же тоном сказал он.
Сара быстро взглянула на него. Хотя глазам янтарного цвета просто несвойственна холодность, у де Лента они были холодными, а их блеск давал понять, что он сделал намек на ее низкое происхождение отнюдь не случайно или по неосторожности.
– Я рада ехать, куда пожелает леди Меррил, сэр, – тихо сказала она, покраснев.
– Какая целомудренная кротость, – пробормотал де Лент.
Его холодный взгляд почти с вожделением прошелся по ее лицу, не пропустив ни единой оспинки. Сара отвернула голову, и края старомодного капора закрыли ему вид.
– Сара прекрасная компаньонка. – Леди Меррил, слишком рассеянная, чтобы заметить напряжение, повисшее в воздухе, похлопала девушку по руке.
– Вам нетрудно угодить, ваша светлость. Несмотря на все недостатки леди Меррил, она была нетребовательной хозяйкой. Сара почла бы за счастье провести остаток жизни в роли компаньонки, если бы знала, что будущая работа окажется столь же приятной. Капризную внучку с ее друзьями Сара могла вынести. Если бы только сын леди…
– Хотите посмотреть карнавал, мадам? – спросил де Лент, глядя поверх головы компаньонки, словно она перестала для него существовать.
– Карнавал? – удивилась леди Меррил. – Они же умерли больше полувека назад!
Ее сын засмеялся.
– Нет, по-настоящему карнавалы не умирали никогда. А после освобождения Венеции от австрийского гнета молодые венецианцы наверняка решили возродить их. Втайне, конечно, с большим благоразумием и вкусом, чем в прежние времена… – По его тону Сара не могла сказать, одобряет ли он такое улучшение. – Некоторые из них – сторонники нового Итальянского королевства, другие хотят восстановить эпоху Республики. Но их мотивы не имеют значения, главное, любая из масок сделает вас потрясающей гурией, – бесстыдно польстил он. Леди Меррил по-девичьи рассмеялась.
– Мое время давно прошло. Я – в шокирующем обществе! Кроме того, Сара может умереть от унижения, оказавшись в компании семнадцатилетних одалисок, не говоря уж о том, что подумают Анна и ее юные друзья.
– О чем ты, бабушка? – спросила леди Анна, услышав свое имя.
Пока леди Меррил объясняла, Сара хранила молчание в надежде, что вмешательство девушки отвлечет от нее внимание мистера де Лента. Но почти сразу же она почувствовала его взгляд.
– Нашу Сару только обрадует возможность скрыться за маской и вуалью, – сказал он, игнорируя племянницу.
В его словах не было резкости, но их злобу Сара ощутила всей кожей. «Мне все равно», – подумала она. Увы, ей было не все равно, и де Лент знал это. Не важно сколько лет отделяло Сару от грязных улиц с ветхими многонаселенными домами, она всегда будет носить на лице знаки своего происхождения, очевидные для всех. Теперь ее речь безупречна, ее образование (если не опыт) не хуже, чем у леди, ее поведение и манеры безошибочны… однако ничто уже не может стереть оспины, которые портили ее лоб и щеки.
Сто лет назад такие рубцы вряд ли делали бы ее особенно заметной, но ко времени ее рождения всем, кроме бедняков и некоторых возражающих, сделали прививки. Теперь каждый ребенок в Англии должен иметь прививку от оспы.
Так что история жизни написана на ее лице. Никогда уже она не поднимется выше компаньонки леди, да и это можно считать невероятным везением. Это больше того, о чем она когда-то мечтала, и значительно больше того, что заслуживает любая с ее прошлым.
Сара решительно отгородилась от ядовитых комментариев мистера де Лента и снова перевела взгляд на дворцы, которые, словно бледные видения, поднимались из темной воды.
Это он. Тут не было никакой ошибки.
Себастьян замер в тени прохода у мануфактурной лавки возле Понте делла Верона, скрытый широким плащом и клубящимся туманом, уже поднимавшимся с каналов быстрее, чем его мог разогнать ветер.
Перед дверями палаццо стояли три набитые людьми гондолы и с полдюжины грузовых лодок, которые осели до планширов в воду под тяжестью сундуков, коробок и слуг.
В первой гондоле среди других пассажиров Себастьян мог видеть де Лента, сидящего с непокрытой головой и высокомерно задранным подбородком. Затем он поднялся и ловко спрыгнул на ступени лестницы, к большому раздражению гондольера, который обругал его на венецианском диалекте, когда лодка накренилась от его прыжка.
Себастьян ощутил черный гнев. Непристойно, что подлец мог стоять здесь, с улыбкой, словно великодушное божество, глядя на гондолы у своих ног. Несмотря на неумолимую ярость, Себастьян не мог не признать, что де Лент выглядел настоящим джентльменом – от безупречно причесанных волос до сверкающих коротких сапог – и был образцом изящества и выдержки. Себастьян невольно сжал кулаки.
Не обращая внимания на спутницу и гондольера, де Лент позвал слугу, который смотрел из верхнего окна палаццо. Когда тяжелые двери были открыты, де Лент отпустил свою лодку, жестом подозвал вторую гондолу и театрально протянул руки сидевшей там седовласой женщине.
Себастьян с мрачным удовлетворением кивнул, узнав леди Меррил: до сих пор сведения его источников были верны.
Леди одарила сына ослепительной улыбкой, после чего самостоятельно покинула гондолу, смеясь над его замечанием по поводу ее сумасбродства. Как только мать исчезла за высокими резными дверями палаццо, де Лент повернулся, чтобы помочь второй пассажирке. Наконец появилась красивая блондинка, которую ждал Себастьян, действующее лицо, столь же необходимое для его замысла, как леди Меррил или даже сам де Лент: леди Анна Даттон, племянница де Лента.
На место отпущенной гондолы скользнула последняя лодка. Еще две юные девушки – по сведениям источника, Мелинда и Юфимия Мортон, подруги и дальние родственницы семьи, – быстро покинули лодку в сопровождении гувернантки, что было написано на ее лице.
Себастьян уже хотел уйти, когда вернулась первая гондола с единственной спутницей де Лента. Тот властно протянул руку.
Женщина поднялась. Неудивительно, что он забыл ее, подумал Себастьян. Она была очень миниатюрной, а сгорбленные плечи, опущенная голова и черная одежда из грубой полушерстяной ткани делали ее внешность совершенно незначительной.
И тем не менее… Под этой оболочкой крылось напряжение, скорее нацеленная вперед тетива лука, чем струна лютни. Энергия, а не покорность. Невзирая на смиренную позу, там было нечто такое… – в ее движениях? ее внешности?.. – что говорило о силе и кипящем внутри гневе, который сдерживался лишь тщательно выработанным проявлением благовоспитанности. Интересно, подумал Себастьян, что случится, когда это самообладание наконец лопнет, как мыльный пузырь?
Женщина медлила, нерешительно стоя в гондоле. Капор, вышедший из моды двадцать лет назад, скрывал ее лицо, пока она не подняла голову, словно ища возможность уклониться от слишком настойчивого предложения де Лента. Тогда, лишь на миг, Себастьян увидел бледное лицо женщины, прежде чем ее невероятно темные глаза встретились с его глазами, послав ему… что? В ее взгляде не было тревоги или страсти, а нечто вроде узнавания, и это было весьма странно, потому что он не мог вспомнить никого, кто хотя бы отдаленно походил на эту миниатюрную девушку.
Себастьян вдруг осознал, что, поддавшись любопытству, невольно выступил из прохода. Он тут же исправил свою оплошность, но было уже слишком поздно скрываться в тени. Ее глаза, темнее любой ночи, следовали за ним, изучая каждую черту его лица, видимого из-под капюшона.
На долю секунды у него возникло ощущение, будто между ними, созданная этим испытующим взглядом, появилась некая связь. Потом де Лент ей что-то сказал, женщина отвела взгляд, иллюзия пропала. Освободившись от чар ее глаз, Себастьян впервые увидел мелкие рябинки, пометившие бледное лицо.
Еще одно потрясение, но уже более понятное – смесь оправдания, бешенства, недоверия и сочувственной боли. Вопль няньки, когда он ворвался в детскую комнату, снова отдался в его ушах: «Это была та рябая проститутка! Она сказала мне, что я нужна…»
И вот теперь здесь де Лент имеет на своем попечении тоже рябую женщину. Хотя рубцы неглубокие и не слишком портят лицо, но достаточно явные.
Пока Себастьян размышлял, де Лент, вызвав новые ругательства гондольера, подхватил женщину за талию и сразу круто развернул, как будто собираясь бросить ее в канал. Она так судорожно вцепилась ему в руки, что Себастьян мог видеть костяшки ее пальцев, но издала ли она хоть звук, он не слышал. Наконец де Лент поставил ее на ноги. Он смеялся.
Две рябые женщины. Случайность? Маловероятно. И все же, судя по тому, как она смотрела на де Лента, она не проститутка. Она только выглядела испуганной, уставшей от постоянного гнева, такого безвыходного, что Себастьян почувствовал жалость и сострадание.
Потом она снова посмотрела на него. Желая избежать этого смущающего взгляда, он сжал дверную ручку за спиной, надавил ее и отступил в мануфактурную лавку.
– Вам помочь, синьор? – на безупречном итальянском спросил лавочник.
– Нет, нет, я только посмотрю товар, – на том же языке ответил Себастьян, поворачиваясь к рулонам шелка и пытаясь выглядеть заинтересованным.
Голова у него шла кругом. Он думал, что та безымянная проститутка давно ускользнула из его рук, и вот она здесь, именно такая, какой ее описала нянька. Видимо, за прошедшие шесть месяцев она возвысилась в общественном положении, иначе бы даже ублюдок де Лент не ввел проститутку в общество своей матери. Должно быть, эта женщина теперь его любовница. Ему бы хватило безрассудной смелости одеть любовницу как старшую служанку и посадить ее среди молодых родственниц. На это у него хватило бы цинизма.
Впервые за свое долгое пребывание здесь Себастьян, подойдя к окну спальни, увидел зелень волнистых холмов Корнуолла, блестящую гладь серого моря и фарфоровую голубизну неба. В окно с поднятой рамой вливался приятный свет, характерный для ранней весны. Себастьян расценил это как тайный знак судьбы, которая улыбкой выражала согласие с задуманным им дерзким предприятием.
Он с громким стуком захлопнул дорожный сундук, уверенный, что неправильно уложил рубашки. Прежде это вызвало бы у него раздражение, ибо сам он еще ни разу не паковал свои вещи. Но теперь он не тот человек, каким был раньше, а мертвые слуг не имеют.
– Значит, собираешься покончить с этим? – произнес Дэниел, стоявший на пороге.
– Да, – коротко ответил Себастьян. И, подтверждая свое решение, положил руку на теплую от солнца крышку.
Сундук оббился и потемнел за десятки путешествий, которые он совершил за последние десять лет. Его пальцы непроизвольно погладили фамильный герб, на который Себастьян давно уже не обращал внимания. Он считал этот герб свидетельством тщеславия и самодовольства, еще одним знаком того, что он очень важная персона. Теперь эти львы, надменные, стоявшие на задних лапах, выглядели насмешкой, извращенной шуткой, а прикосновение к ним казалось механическим и бесполезным, как расчесывание едва зажившей раны.
– Тебе известно, что я думаю по поводу твоего намерения, – сказал Дэниел.
Оторвав взгляд от сундука, Себастьян повернулся. Довод был настолько знакомым, что он мог повторить его почти слово в слово. Ничего не изменилось с тех пор, как они в последний раз обсуждали то же самое наскучившее дело.
Правда, сейчас на пороге стоял еще и Уитби. Вероятно, Дэниел пригласил его в качестве подкрепления, хотя Себастьян никогда особо не прислушивался к мнению своего поверенного.
– Я знаю, ты не можешь этого понять, но хочу, чтобы ты уважал мое решение. – В улыбке Себастьяна не было юмора. – Худшее, что может случиться, – это если я действительно умру. Но тогда ты навсегда останешься графом.
Дэниел старался придать лицу суровость, но поскольку он унаследовал подбородок отца, то сумел выглядеть лишь слегка настырным.
– Я не хочу ни твоих поместий, ни титула. Ты должен бы это знать, Гримми. Ты всегда отличался некоторым безрассудством, возможно, тут дядя был прав… Но я никогда в жизни не считал тебя глупцом. Она незаконнорожденная, и ты рискуешь всем…
– Она моя дочь, – медленно и четко произнес Себастьян. Взгляд у него стал холодным, когда Дэниел упомянул его отца.
Он снова посмотрел на шелушащееся изображение подагрических львов, вздымавшихся по обе стороны щита. Ему хотелось уничтожить их за все, что они символизировали, что заставили его вытерпеть. Между Аделой и сломавшейся осью, чуть не положившей конец его жизни, стоял де Лент, он должен за все ответить.
– Мои дела в порядке, Уитби?
– Да, ваше сиятельство. – В голосе худого, лысеющего поверенного было невысказанное осуждение.
Себастьян поднял бровь, по опыту зная, что не сможет избежать готовящейся нотации.
– Вы хотите сделать замечание? – спросил он. Уитби выпрямился.
– Как управляющий вашими финансами считаю долгом выразить крайнее неодобрение по поводу этого дела. Как бы вы ни доверяли своему кузену… совсем моим уважением к мистеру Коллинзу… в высшей степени неблагоразумно безоговорочно передавать все свое имущество в одни руки. Себастьян фыркнул.
– Разве я это уже не сделал, мистер Уитби?
– Это вопрос надежности, ваше сиятельство, и ответственности. Я стал поверенным вашего отца после того, как умер мой собственный отец, когда вы были еще ребенком, и наши взаимоотношения определены точным юридическим языком.
– Тогда как Дэниел – мой единственный кузен, которого я знаю с колыбели, – закончил Себастьян. – Я обманул ваши ожидания?
– Не думаю, что это так, ваша светлость, – вздохнул Уитби. – Я заключил от вашего имени договор с очень надежным человеком, поверенным в Венеции. Смею заверить, что он будет оказывать всяческую помощь, какая потребуется.
– Очень хорошо, – ответил Себастьян и повернулся к окну, чтобы посмотреть на серую гладь моря. – Значит, экипаж готов, и я могу ехать без промедления.
– Будь осторожен, старина, – предупредил Дэниел.
Натянуто улыбнувшись, Себастьян еще раз мысленно проверил свои планы и не обнаружил ни единой ошибки. Пусть общество сочтет его умершим, а тогда… он может действовать, не боясь преследования.
– Покойникам осторожность не требуется.
* * *
Паром то опускался, то подскакивал на беспокойных волнах, и его резкие движения вызывали тошноту больше, чем приятная качка на пароходе, с которого они сошли вчера.Сара Коннолли стояла у поручней между леди Меррил и мистером де Летном, напрягая зрение, чтобы впервые увидеть сквозь туман Венецию, пока внучка леди болтала с друзьями, повернувшись к Адриатике спиной.
Венеция. Название было многообещающим. Триест оставил в памяти Сары только оштукатуренные дома в неверном свете, когда ехали с парохода в гостиницу, разочаровывающе похожую на любую из гостиниц Саутгемптона.
Но Венеция… конечно, Венеция не может разочаровать. Она мечтала увидеть Ла-Серениссиму с тех пор, как ее работодатель заявил о своем намерении провести весну в этом городе. Такая счастливая возможность позволяла ей терпеть изощренные пытки мистера де Лента с большим хладнокровием, чем она, по ее мнению, обладала.
Сара пристально вглядывалась в невысокие темно-серые пятна, стоявшие, будто ширмы, между едва различимым в густом тумане пространством моря и земли. Береговая линия здесь тоже напоминала длинную, безлюдную равнину, на которой изредка виднелись окруженные болотами руины, вздымавшиеся к небу. Сара уже начала гадать, прибудут ли они вообще когда-нибудь, потом различила впереди просвет. Через несколько минут паром скользнул мимо двух барьерных островов на открытую воду и наконец оказался в Венецианской лагуне.
Сара искала глазами первый намек на знаменитый город, но взгляду открывались только пригорки, холмики, морской тростник, пробивавшийся сквозь мутную воду, да сотни деревянных столбов, причудливым образом вбитых в дно лагуны. Перед носом парома, словно черные стрелы, пронзающие туман, быстро двигались мелкие лодки.
С минуту это было все, что она видела, пока вдруг не появилась белая громада, поднимавшаяся в тумане из воды, которая по мере приближения медленно превращалась в башни и колоннады из светлого мрамора и красного кирпича, прорезанные широкими улицами лагуны.
Это было великолепно. Не так, как она себе представляла, но великолепно, словно дремлющий город-наяда, поднимавшийся из глубины. Сара вдруг поняла, что не дышит, и перевела дух.
– Разве это не зрелище? – сказал де Лент с наигранной сердечностью, оторвав ее от мечтаний.
Она не знала, к кому он обращается: к ней или к своей матери. Он и раньше использовал такую хитрость, чтобы смутить ее, поэтому она лишь кивнула и продолжала смотреть вперед.
– Держу пари, вы никогда и не мечтали оказаться здесь, – тем же тоном сказал он.
Сара быстро взглянула на него. Хотя глазам янтарного цвета просто несвойственна холодность, у де Лента они были холодными, а их блеск давал понять, что он сделал намек на ее низкое происхождение отнюдь не случайно или по неосторожности.
– Я рада ехать, куда пожелает леди Меррил, сэр, – тихо сказала она, покраснев.
– Какая целомудренная кротость, – пробормотал де Лент.
Его холодный взгляд почти с вожделением прошелся по ее лицу, не пропустив ни единой оспинки. Сара отвернула голову, и края старомодного капора закрыли ему вид.
– Сара прекрасная компаньонка. – Леди Меррил, слишком рассеянная, чтобы заметить напряжение, повисшее в воздухе, похлопала девушку по руке.
– Вам нетрудно угодить, ваша светлость. Несмотря на все недостатки леди Меррил, она была нетребовательной хозяйкой. Сара почла бы за счастье провести остаток жизни в роли компаньонки, если бы знала, что будущая работа окажется столь же приятной. Капризную внучку с ее друзьями Сара могла вынести. Если бы только сын леди…
– Хотите посмотреть карнавал, мадам? – спросил де Лент, глядя поверх головы компаньонки, словно она перестала для него существовать.
– Карнавал? – удивилась леди Меррил. – Они же умерли больше полувека назад!
Ее сын засмеялся.
– Нет, по-настоящему карнавалы не умирали никогда. А после освобождения Венеции от австрийского гнета молодые венецианцы наверняка решили возродить их. Втайне, конечно, с большим благоразумием и вкусом, чем в прежние времена… – По его тону Сара не могла сказать, одобряет ли он такое улучшение. – Некоторые из них – сторонники нового Итальянского королевства, другие хотят восстановить эпоху Республики. Но их мотивы не имеют значения, главное, любая из масок сделает вас потрясающей гурией, – бесстыдно польстил он. Леди Меррил по-девичьи рассмеялась.
– Мое время давно прошло. Я – в шокирующем обществе! Кроме того, Сара может умереть от унижения, оказавшись в компании семнадцатилетних одалисок, не говоря уж о том, что подумают Анна и ее юные друзья.
– О чем ты, бабушка? – спросила леди Анна, услышав свое имя.
Пока леди Меррил объясняла, Сара хранила молчание в надежде, что вмешательство девушки отвлечет от нее внимание мистера де Лента. Но почти сразу же она почувствовала его взгляд.
– Нашу Сару только обрадует возможность скрыться за маской и вуалью, – сказал он, игнорируя племянницу.
В его словах не было резкости, но их злобу Сара ощутила всей кожей. «Мне все равно», – подумала она. Увы, ей было не все равно, и де Лент знал это. Не важно сколько лет отделяло Сару от грязных улиц с ветхими многонаселенными домами, она всегда будет носить на лице знаки своего происхождения, очевидные для всех. Теперь ее речь безупречна, ее образование (если не опыт) не хуже, чем у леди, ее поведение и манеры безошибочны… однако ничто уже не может стереть оспины, которые портили ее лоб и щеки.
Сто лет назад такие рубцы вряд ли делали бы ее особенно заметной, но ко времени ее рождения всем, кроме бедняков и некоторых возражающих, сделали прививки. Теперь каждый ребенок в Англии должен иметь прививку от оспы.
Так что история жизни написана на ее лице. Никогда уже она не поднимется выше компаньонки леди, да и это можно считать невероятным везением. Это больше того, о чем она когда-то мечтала, и значительно больше того, что заслуживает любая с ее прошлым.
Сара решительно отгородилась от ядовитых комментариев мистера де Лента и снова перевела взгляд на дворцы, которые, словно бледные видения, поднимались из темной воды.
Это он. Тут не было никакой ошибки.
Себастьян замер в тени прохода у мануфактурной лавки возле Понте делла Верона, скрытый широким плащом и клубящимся туманом, уже поднимавшимся с каналов быстрее, чем его мог разогнать ветер.
Перед дверями палаццо стояли три набитые людьми гондолы и с полдюжины грузовых лодок, которые осели до планширов в воду под тяжестью сундуков, коробок и слуг.
В первой гондоле среди других пассажиров Себастьян мог видеть де Лента, сидящего с непокрытой головой и высокомерно задранным подбородком. Затем он поднялся и ловко спрыгнул на ступени лестницы, к большому раздражению гондольера, который обругал его на венецианском диалекте, когда лодка накренилась от его прыжка.
Себастьян ощутил черный гнев. Непристойно, что подлец мог стоять здесь, с улыбкой, словно великодушное божество, глядя на гондолы у своих ног. Несмотря на неумолимую ярость, Себастьян не мог не признать, что де Лент выглядел настоящим джентльменом – от безупречно причесанных волос до сверкающих коротких сапог – и был образцом изящества и выдержки. Себастьян невольно сжал кулаки.
Не обращая внимания на спутницу и гондольера, де Лент позвал слугу, который смотрел из верхнего окна палаццо. Когда тяжелые двери были открыты, де Лент отпустил свою лодку, жестом подозвал вторую гондолу и театрально протянул руки сидевшей там седовласой женщине.
Себастьян с мрачным удовлетворением кивнул, узнав леди Меррил: до сих пор сведения его источников были верны.
Леди одарила сына ослепительной улыбкой, после чего самостоятельно покинула гондолу, смеясь над его замечанием по поводу ее сумасбродства. Как только мать исчезла за высокими резными дверями палаццо, де Лент повернулся, чтобы помочь второй пассажирке. Наконец появилась красивая блондинка, которую ждал Себастьян, действующее лицо, столь же необходимое для его замысла, как леди Меррил или даже сам де Лент: леди Анна Даттон, племянница де Лента.
На место отпущенной гондолы скользнула последняя лодка. Еще две юные девушки – по сведениям источника, Мелинда и Юфимия Мортон, подруги и дальние родственницы семьи, – быстро покинули лодку в сопровождении гувернантки, что было написано на ее лице.
Себастьян уже хотел уйти, когда вернулась первая гондола с единственной спутницей де Лента. Тот властно протянул руку.
Женщина поднялась. Неудивительно, что он забыл ее, подумал Себастьян. Она была очень миниатюрной, а сгорбленные плечи, опущенная голова и черная одежда из грубой полушерстяной ткани делали ее внешность совершенно незначительной.
И тем не менее… Под этой оболочкой крылось напряжение, скорее нацеленная вперед тетива лука, чем струна лютни. Энергия, а не покорность. Невзирая на смиренную позу, там было нечто такое… – в ее движениях? ее внешности?.. – что говорило о силе и кипящем внутри гневе, который сдерживался лишь тщательно выработанным проявлением благовоспитанности. Интересно, подумал Себастьян, что случится, когда это самообладание наконец лопнет, как мыльный пузырь?
Женщина медлила, нерешительно стоя в гондоле. Капор, вышедший из моды двадцать лет назад, скрывал ее лицо, пока она не подняла голову, словно ища возможность уклониться от слишком настойчивого предложения де Лента. Тогда, лишь на миг, Себастьян увидел бледное лицо женщины, прежде чем ее невероятно темные глаза встретились с его глазами, послав ему… что? В ее взгляде не было тревоги или страсти, а нечто вроде узнавания, и это было весьма странно, потому что он не мог вспомнить никого, кто хотя бы отдаленно походил на эту миниатюрную девушку.
Себастьян вдруг осознал, что, поддавшись любопытству, невольно выступил из прохода. Он тут же исправил свою оплошность, но было уже слишком поздно скрываться в тени. Ее глаза, темнее любой ночи, следовали за ним, изучая каждую черту его лица, видимого из-под капюшона.
На долю секунды у него возникло ощущение, будто между ними, созданная этим испытующим взглядом, появилась некая связь. Потом де Лент ей что-то сказал, женщина отвела взгляд, иллюзия пропала. Освободившись от чар ее глаз, Себастьян впервые увидел мелкие рябинки, пометившие бледное лицо.
Еще одно потрясение, но уже более понятное – смесь оправдания, бешенства, недоверия и сочувственной боли. Вопль няньки, когда он ворвался в детскую комнату, снова отдался в его ушах: «Это была та рябая проститутка! Она сказала мне, что я нужна…»
И вот теперь здесь де Лент имеет на своем попечении тоже рябую женщину. Хотя рубцы неглубокие и не слишком портят лицо, но достаточно явные.
Пока Себастьян размышлял, де Лент, вызвав новые ругательства гондольера, подхватил женщину за талию и сразу круто развернул, как будто собираясь бросить ее в канал. Она так судорожно вцепилась ему в руки, что Себастьян мог видеть костяшки ее пальцев, но издала ли она хоть звук, он не слышал. Наконец де Лент поставил ее на ноги. Он смеялся.
Две рябые женщины. Случайность? Маловероятно. И все же, судя по тому, как она смотрела на де Лента, она не проститутка. Она только выглядела испуганной, уставшей от постоянного гнева, такого безвыходного, что Себастьян почувствовал жалость и сострадание.
Потом она снова посмотрела на него. Желая избежать этого смущающего взгляда, он сжал дверную ручку за спиной, надавил ее и отступил в мануфактурную лавку.
– Вам помочь, синьор? – на безупречном итальянском спросил лавочник.
– Нет, нет, я только посмотрю товар, – на том же языке ответил Себастьян, поворачиваясь к рулонам шелка и пытаясь выглядеть заинтересованным.
Голова у него шла кругом. Он думал, что та безымянная проститутка давно ускользнула из его рук, и вот она здесь, именно такая, какой ее описала нянька. Видимо, за прошедшие шесть месяцев она возвысилась в общественном положении, иначе бы даже ублюдок де Лент не ввел проститутку в общество своей матери. Должно быть, эта женщина теперь его любовница. Ему бы хватило безрассудной смелости одеть любовницу как старшую служанку и посадить ее среди молодых родственниц. На это у него хватило бы цинизма.