Сэнди прибыл при полном параде: черный галстук, смокинг прекрасного покроя, рыжие волосы гладко зачесаны назад.
– Боже... – сказал он, восхищенно глядя на Эмми. – Какая ты... о Боже! – Он заключил ее в объятия – и снова, Эмми была уверена, поцелуй продлился дольше, чем они оба того хотели. Она покраснела – и разозлилась на себя за это.
Эмми проводила его в гостиную и предложила выпить, пока Джастин одевается. Сэнди подошел к столику с напитками.
– Есть новости? – спросила Эмми.
– Нет, не думаю. Точнее, не знаю. Трудно сказать. У полиции свои методы, и никто не собирается ставить меня в известность – по крайней мере, на данном этапе.
– Они нашли какие-нибудь отпечатки пальцев на пистолете?
Сэнди помотал головой, отчего его тщательно причесанные волосы немедленно приобрели более привычный вид.
– Я же сказал: не знаю.
– А я все время боюсь.
– Естественно. Я тоже. Зато Ди ничего не боится. Не то чтобы она была безмятежно спокойна, но... как-то слишком уж она уверена в себе. Я чувствую, вот-вот разразится гроза. – Сэнди поежился, что было совсем на него не похоже, сел, выпил и, подняв взгляд, негромко воскликнул:
– Боже правый!
Эмми обернулась. Джастин застыл в дверном проеме, словно давая им возможность в полной мере оценить его элегантность. Во фраке и белом галстуке он выглядел точной копией денди эпохи Эдуардов. Наконец Джастин вплыл в гостиную, пожал руку потрясенному Сэнди и налил себе еще выпить.
– А что? – он воинственно выпятил грудь. – В конце концов, это первая постановка моего зятя. Или, как минимум, мужа моей падчерицы...
Он залпом опрокинул бокал и заявил, что пора отправляться.
– На улице зябко, – сказал Сэнди. – Надела бы ты пальто, Эмми.
Эмми достала из гардероба в холле соболий палантин. Непростительное мотовство, весело подумала она – на эти деньги в свое время можно было купить что-то более важное и полезное, чем шикарные меха. Но, повернувшись к Сэнди и Джастину, она мгновенно поняла, что палантин стоит своих денег: оба мужчины смотрели на нее с откровенным восторгом, и ей это льстило. Эмми сразу успокоилась; предвкушение радостного вечера заполонило ее – и она даже рассердилась на себя за то, что так себе нравится.
Они отправились в "Сардис". Там, как всегда, было полно народу, но Сэнди заранее заказал столик. Знаменитости дружелюбно поглядывали на них с фотографий на стенах, и вообще атмосфера была живой и теплой. Почти все, кто ужинал там, по всей видимости, собирались в театр – может быть, и на пьесу Дуга. Люди то и дело поглядывали на часы. Когда Эмми и ее спутникам подали кофе, зал уже начал пустеть.
Эмми было приятно идти между Джастином и Сэнди; ей нравилось ощущать себя частичкой вечернего Нью-Йорка, и она с радостным волнением ждала начала премьеры – премьеры Дуга.
В фойе было полным-полно народу; в партере почти не осталось свободных мест. Внезапно Эмми с неприятным чувством вспомнила слова Дианы о том, что, что история с убийством – это сенсация, которая может сработать приманкой для публики. Она мигом отогнала эту мысль. Сэнди проводил Джастина на его место и пошел с Эмми искать Диану. Та уже ждала их; рядом с ней пустовало кресло – для сестры. Если Эмми в абрикосовом платье выглядела привлекательной и элегантной, то Ди была попросту ослепительна. Она помахала Сэнди рукой в белой перчатке:
– В антракте увидимся! Садись, Эмми. Ну что ж, – Диана окинула сестру оценивающим взглядом, – молодец, приоделась. Но, Эмми, ведь этому платью года три, не меньше.
Эмми рассмеялась:
– А мне мои платья начинают нравиться только после того, как пролежат три года. Ди, ты великолепна!
– Правда? – Диана вдруг озаботилась. – Я не слишком много на себя нацепила? Не хочу выглядеть рождественской елкой.
На ее шее, в ушах и в прическе сверкали бриллианты.
– Ты не можешь выглядеть рождественской елкой, Ди, – улыбнулась Эмми. – Как Дуг? Где он?
– Меряет шагами уборную. Или аллею перед театром. Как тигр в клетке. Сегодня жуткий день. С утра разрывается телефон. Ну ничего, скоро все это кончится. Два часа, – сказала она с умудренным видом, – всего два часа требуется, чтобы ублажить этих юнцов в первом ряду – театральных критиков. Только после этого станет ясно, будет пьеса жить или умрет, едва родившись. А вот и музыка.
По залу прокатилось волнение, и Эмми опять усмотрела в этом нечто большее, нежели естественное любопытство публики перед премьерой. Когда подняли занавес, она явственно услышала, как зал вздохнул и затаил дыхание.
На сцене появилась Коррина, раздались аплодисменты – и действие началось.
Эмми напряженно следила за реакцией зала. Вроде бы все шло неплохо – публика в нужных местах смеялась, в нужных местах хранила молчание. После первого акта сестры не пошли в фойе – к ним подошел Сэнди и сказал, что он только что прогуливался с Дугом по аллее Шуберта.
– Пойти, сказать ему, что все хорошо?
– Да, – сказала Диана.
Второй акт тоже прошел гладко. Коррина ни разу не забыла текст; юный мистер Такер наконец-то рискнул расстаться со своими бусами. Финальная сцена акта удалась на славу – в зале вспыхнули аплодисменты. Во втором антракте Эмми и Диана вышли в шумное, задымленное фойе. Сразу же сверкнула фотовспышка: какой-то репортер узнал сестер Ван Сейдем. Джастина не было видно ("...наверняка сидит в баре", – предположила Диана), Дуга и Сэнди – тоже.
Антракт оказался коротким, без перемены декораций. Сестры вернулись в зал. Спектакль закончился в считанные минуты – по крайней мере, так показалось Эмми. Она жадно вслушивалась в аплодисменты, пытаясь уловить в них нечто особенное, но нет – это были просто аплодисменты. Занавес снова поднялся, актеры раскланялись... Эмми так и не поняла, успешно ли прошла премьера.
– Дуг попросил меня подняться за кулисы и всех поздравить, – сказала Диана, – но я не пойду.
– Что ты! – воскликнула Эмми. – Они же так старались! Они ждут...
– Поздравлять эту корову, Коррину? – фыркнула Ди. – Нет уж, спасибо!
Откуда-то из толпы вынырнула рука Сэнди и легла на ладонь Эмми. Она подняла глаза – и по его лицу сразу поняла (так ей потом казалось), что произошло.
– Идемте, девочки, – негромко сказал Сэнди. – Там... в общем, нужно незаметно выйти. Они ждут.
Диана глядела на него широко раскрытыми голубыми глазами.
– Да, – кивнул Сэнди. – Полиция. Боюсь, что они... они нашли новые улики, Диана.
– Новые... – одними губами прошептала Ди.
– Да. Это арест. Ничего не признавай. Я буду с тобой.
Диана поморгала, растерянно посмотрела на Сэнди; затем оглядела себя сверху вниз:
– Но не могу же я идти в тюрьму в таком виде...
Это была первая неделя мая. В первую неделю октября Диану Уорд признали виновной в убийстве без смягчающих обстоятельств, приговорили к пожизненному заключению и, отклонив апелляцию, отправили в тюрьму Оберн.
8
– Боже... – сказал он, восхищенно глядя на Эмми. – Какая ты... о Боже! – Он заключил ее в объятия – и снова, Эмми была уверена, поцелуй продлился дольше, чем они оба того хотели. Она покраснела – и разозлилась на себя за это.
Эмми проводила его в гостиную и предложила выпить, пока Джастин одевается. Сэнди подошел к столику с напитками.
– Есть новости? – спросила Эмми.
– Нет, не думаю. Точнее, не знаю. Трудно сказать. У полиции свои методы, и никто не собирается ставить меня в известность – по крайней мере, на данном этапе.
– Они нашли какие-нибудь отпечатки пальцев на пистолете?
Сэнди помотал головой, отчего его тщательно причесанные волосы немедленно приобрели более привычный вид.
– Я же сказал: не знаю.
– А я все время боюсь.
– Естественно. Я тоже. Зато Ди ничего не боится. Не то чтобы она была безмятежно спокойна, но... как-то слишком уж она уверена в себе. Я чувствую, вот-вот разразится гроза. – Сэнди поежился, что было совсем на него не похоже, сел, выпил и, подняв взгляд, негромко воскликнул:
– Боже правый!
Эмми обернулась. Джастин застыл в дверном проеме, словно давая им возможность в полной мере оценить его элегантность. Во фраке и белом галстуке он выглядел точной копией денди эпохи Эдуардов. Наконец Джастин вплыл в гостиную, пожал руку потрясенному Сэнди и налил себе еще выпить.
– А что? – он воинственно выпятил грудь. – В конце концов, это первая постановка моего зятя. Или, как минимум, мужа моей падчерицы...
Он залпом опрокинул бокал и заявил, что пора отправляться.
– На улице зябко, – сказал Сэнди. – Надела бы ты пальто, Эмми.
Эмми достала из гардероба в холле соболий палантин. Непростительное мотовство, весело подумала она – на эти деньги в свое время можно было купить что-то более важное и полезное, чем шикарные меха. Но, повернувшись к Сэнди и Джастину, она мгновенно поняла, что палантин стоит своих денег: оба мужчины смотрели на нее с откровенным восторгом, и ей это льстило. Эмми сразу успокоилась; предвкушение радостного вечера заполонило ее – и она даже рассердилась на себя за то, что так себе нравится.
Они отправились в "Сардис". Там, как всегда, было полно народу, но Сэнди заранее заказал столик. Знаменитости дружелюбно поглядывали на них с фотографий на стенах, и вообще атмосфера была живой и теплой. Почти все, кто ужинал там, по всей видимости, собирались в театр – может быть, и на пьесу Дуга. Люди то и дело поглядывали на часы. Когда Эмми и ее спутникам подали кофе, зал уже начал пустеть.
Эмми было приятно идти между Джастином и Сэнди; ей нравилось ощущать себя частичкой вечернего Нью-Йорка, и она с радостным волнением ждала начала премьеры – премьеры Дуга.
В фойе было полным-полно народу; в партере почти не осталось свободных мест. Внезапно Эмми с неприятным чувством вспомнила слова Дианы о том, что, что история с убийством – это сенсация, которая может сработать приманкой для публики. Она мигом отогнала эту мысль. Сэнди проводил Джастина на его место и пошел с Эмми искать Диану. Та уже ждала их; рядом с ней пустовало кресло – для сестры. Если Эмми в абрикосовом платье выглядела привлекательной и элегантной, то Ди была попросту ослепительна. Она помахала Сэнди рукой в белой перчатке:
– В антракте увидимся! Садись, Эмми. Ну что ж, – Диана окинула сестру оценивающим взглядом, – молодец, приоделась. Но, Эмми, ведь этому платью года три, не меньше.
Эмми рассмеялась:
– А мне мои платья начинают нравиться только после того, как пролежат три года. Ди, ты великолепна!
– Правда? – Диана вдруг озаботилась. – Я не слишком много на себя нацепила? Не хочу выглядеть рождественской елкой.
На ее шее, в ушах и в прическе сверкали бриллианты.
– Ты не можешь выглядеть рождественской елкой, Ди, – улыбнулась Эмми. – Как Дуг? Где он?
– Меряет шагами уборную. Или аллею перед театром. Как тигр в клетке. Сегодня жуткий день. С утра разрывается телефон. Ну ничего, скоро все это кончится. Два часа, – сказала она с умудренным видом, – всего два часа требуется, чтобы ублажить этих юнцов в первом ряду – театральных критиков. Только после этого станет ясно, будет пьеса жить или умрет, едва родившись. А вот и музыка.
По залу прокатилось волнение, и Эмми опять усмотрела в этом нечто большее, нежели естественное любопытство публики перед премьерой. Когда подняли занавес, она явственно услышала, как зал вздохнул и затаил дыхание.
На сцене появилась Коррина, раздались аплодисменты – и действие началось.
Эмми напряженно следила за реакцией зала. Вроде бы все шло неплохо – публика в нужных местах смеялась, в нужных местах хранила молчание. После первого акта сестры не пошли в фойе – к ним подошел Сэнди и сказал, что он только что прогуливался с Дугом по аллее Шуберта.
– Пойти, сказать ему, что все хорошо?
– Да, – сказала Диана.
Второй акт тоже прошел гладко. Коррина ни разу не забыла текст; юный мистер Такер наконец-то рискнул расстаться со своими бусами. Финальная сцена акта удалась на славу – в зале вспыхнули аплодисменты. Во втором антракте Эмми и Диана вышли в шумное, задымленное фойе. Сразу же сверкнула фотовспышка: какой-то репортер узнал сестер Ван Сейдем. Джастина не было видно ("...наверняка сидит в баре", – предположила Диана), Дуга и Сэнди – тоже.
Антракт оказался коротким, без перемены декораций. Сестры вернулись в зал. Спектакль закончился в считанные минуты – по крайней мере, так показалось Эмми. Она жадно вслушивалась в аплодисменты, пытаясь уловить в них нечто особенное, но нет – это были просто аплодисменты. Занавес снова поднялся, актеры раскланялись... Эмми так и не поняла, успешно ли прошла премьера.
– Дуг попросил меня подняться за кулисы и всех поздравить, – сказала Диана, – но я не пойду.
– Что ты! – воскликнула Эмми. – Они же так старались! Они ждут...
– Поздравлять эту корову, Коррину? – фыркнула Ди. – Нет уж, спасибо!
Откуда-то из толпы вынырнула рука Сэнди и легла на ладонь Эмми. Она подняла глаза – и по его лицу сразу поняла (так ей потом казалось), что произошло.
– Идемте, девочки, – негромко сказал Сэнди. – Там... в общем, нужно незаметно выйти. Они ждут.
Диана глядела на него широко раскрытыми голубыми глазами.
– Да, – кивнул Сэнди. – Полиция. Боюсь, что они... они нашли новые улики, Диана.
– Новые... – одними губами прошептала Ди.
– Да. Это арест. Ничего не признавай. Я буду с тобой.
Диана поморгала, растерянно посмотрела на Сэнди; затем оглядела себя сверху вниз:
– Но не могу же я идти в тюрьму в таком виде...
Это была первая неделя мая. В первую неделю октября Диану Уорд признали виновной в убийстве без смягчающих обстоятельств, приговорили к пожизненному заключению и, отклонив апелляцию, отправили в тюрьму Оберн.
8
– Твердолобая, – мрачно произнес Джастин. – Упрямая, как осел. Надо было слушать Сэнди.
Но Диана не слушала никого. Упорно и настойчиво, используя все связи мистера Бигэма, она стремилась ускорить суд, а после – апелляцию. Сэнди умолял ее тянуть время, но Диана наотрез отказывалась, говоря, что хочет покончить с этим побыстрей, и упрямо рвалась навстречу собственному злому року. Подобного приговора не ожидал никто – и в первую очередь, по мнению Эмми, сама Диана.
Джастин давным-давно отказался от мысли, которую прежде столь часто и бурно высказывал.
– Это чушь. Диана не могла его убить, – заявил он как-то за ужином.
Эмми не ответила; у нее не было больше сил говорить об этом.
Агнес принесла салат. Все лето она была рядом, помогала Эмми чем могла и даже ходила вместе с ней на суд, не пропустив ни одного заседания.
– Видите, какой вы, мистер Эннсли? – вступила она в разговор. – То все говорили, что мисс Диана – убийца. Теперь сами себе противоречите. Ешьте лучше салат.
Джастин взъерошил волосы:
– Да, я болтал много лишнего. Не могу сказать, чтобы я слишком любил ее, даже когда она была совсем ребенком. Если бы она послушалась Сэнди и старика Бигэма... Но нет. Твердолобая, – повторил он. – И всегда была такой.
– В детстве она была всего-навсего капризной, – строго заметила Агнес. – И нельзя винить ее за то, что она так торопила следствие. Ей же в голову не могло прийти, что ее признают виновной. Она была уверена, что ее полностью оправдают.
Эмми тоже считала, что настойчивость Ди – доказательство ее невиновности. Но, с грустью думала она, Диана в детстве и впрямь вела себя несносно, добиваясь своего любой ценой. Повзрослев, она стала действовать более тонко; но то, что Агнес называла "капризами", порой брало верх – и тогда всю осмотрительность Дианы как рукой снимало.
Джастин вздохнул:
– Ты права, Агнес. Она – моя дочь. Ее должны были оправдать!
Только не с такими уликами, холодно подумала Эмми.
Она ясно, слишком ясно помнила тот вечер, когда Диану арестовали. Помнила, как уронила соболий палантин; как Сэнди поднял его и укутал ей плечи; помнила, как он помогал Диане облачиться в длинный, блестящий плащ; помнила, как люди, выходящие из театра, с разинутыми ртами глазели на ослепительную Ди; помнила неприметную, без надписей, машину у тротуара...
Утренние газеты поместили на первых страницах фотографии Эмми и Дианы с изумленно раскрытыми глазами, словно их застигли врасплох. Много лет назад какой-то репортер, ведущий колонку светской хроники, назвал сестер Ван Сейдем "две богатые малышки". Чья-то цепкая память удержала это, и теперь в газетах красовался заголовок: "Две богатые малышки выросли".
На суде имя и богатство Дианы странным образом работали против нее. Казалось невероятным, чтобы такая молодая, красивая, состоятельная великосветская особа была осуждена за убийство! Но Эмми видела: судьи изо всех сил стараются показать, что ни красота, ни молодость, ни богатство обвиняемой не повлияют на их беспристрастное решение.
Лето стало сплошным кошмаром. Первое время телефон в квартире Эмми трезвонил без умолку. Приятели, знакомые – все были потрясены; никто не верил, что Диана убила Гила Сэнфорда. У тетушки Медоры – миссис Франклин Ван Сейдем – было два телефонных аппарата, один возле кровати, другой – возле кресла-каталки, и она активно пользовалась обоими. Тетушка Медора, пожилая вдова, была родственницей отца Эмми, но по какой-то причине богатство Ван Сейдемов обошло ее стороной. Мать Эмми всегда содержала Медору; Эмми и Диана продолжали делать то же, хотя доходы стали значительно меньше, а расходы – больше, чем при жизни матери: у тетушки были целых две сиделки, не говоря уж о кухарке и горничной.
Диане все это сильно не нравилось:
– Почему бы ей не перебраться в какой-нибудь пансион?
– По-моему, тут мы бессильны.
– По-моему, тоже, – вздохнула Диана. – Однажды она мне сказала, что ее матушка дожила до девяноста лет.
Эмми рассмеялась:
– Что ж, придется собраться с духом!
– Старая лиса! – с сердцем сказала Диана. – Все вынюхивает, во все сует свой нос. Ладно, будем и дальше содержать ее – поровну. Но как же мне это не нравится...
Тетушка Медора не только принимала их деньги как должное, но и – странное дело! – стала вести себя так, словно она – главный человек в жизни Эмми, Дианы и Джастина. Никто не заметил, как это случилось. Кроме того, Медора знала решительно все, что происходило в кругу ее знакомых и – особенно! – родственников. Все лето она звонила Эмми не реже раза в день и требовала, чтобы та бросила верить в невиновность сестры.
– Диана его убила! – твердым голосом заявляла тетушка Медора. – О, да, да, я знаю, что она содержала меня с тех пор, как скончалась ваша мама. Но она никогда не хотела это делать! Только и надеялась, что со мной случится какой-нибудь припадок, который загонит меня в гроб!
– Тетя Медора! Прекратите!
– Конечно, ты ее выгораживаешь. Вы же сестры. Но мой тебе совет...
– Я не нуждаюсь в ваших советах! – вышла из себя Эмми.
– ...мой тебе совет, – невозмутимо продолжала тетушка Медора, – когда ее арестуют, – а ее арестуют, помяни мое слово! – сделай так, чтобы все это тебя не касалось.
– Я не могу и не желаю...
– Ты пожалеешь об этом, когда...
Эмми со злостью бросила трубку. Но Медора не унималась. Каждый день она повторяла одно и то же, и в конце концов Эмми стала бояться подходить к телефону.
Был момент – краткий и суматошный, – когда Диану выпустили под залог в двести тысяч долларов, но тут большое жюри вынесло решение о предании суду. После этого Дуг начал часто навещать Эмми и Джастина. Он осунулся, стал бледен и изводился от собственного бессилия. Изредка заходил Сэнди, но почти ничего не говорил. А вскоре, благодаря настойчивости Дианы, был назначен день суда. И хотя все этого ждали, все равно известие прогремело, как гром средь ясного неба...
Сэнди тоже похудел и побледнел. Это было его первое дело; мотивы, средства и возможность преступления – все свидетельствовало о виновности его клиентки; хуже того – речь шла об умышленном убийстве! Однажды, находясь в подавленном настроении, Сэнди проговорился Эмми, что имеется очень серьезная улика против Дианы, но развивать эту тему не стал, сказав, что скоро она сама все узнает. В тот момент в комнату зашел Джастин, поздоровался и занял свое любимое место у окна, выходящего на парк. Сэнди помолчал и с отчаяньем в голосе добавил:
– Если бы удалось доказать, что она не хотела убивать его, что это было помутнение рассудка, мы бы добились смягчения приговора.
Джастин резко обернулся:
– Значит, ее осудят.
– Я делаю все, чтобы этого не случилось, – ответил Сэнди.
Голубые глазки Джастина сузились:
– Ты думаешь, все-таки она его убила?
Сэнди вздохнул и запустил обе пятерни в свою рыжую шевелюру:
– Эмми уверена, что нет. Я не понимаю Ди, но делаю ставку на здравомыслие Эмми. Раз она говорит "нет", значит, нет. – Он сердито фыркнул. – Я не стал бы защищать человека, если бы не верил в его невиновность.
Джастин внимательно посмотрел на него.
– Ты еще очень молодой адвокат, – с расстановкой произнес он.
Сэнди вспыхнул, что было совсем на него не похоже:
– Я хороший адвокат! И возраст тут ни при чем!
– Я не сказал, что ты плохой адвокат, – медленно отозвался Джастин. – Я только имел в виду, что ты слишком недавно этим занимаешься и еще не успел сделаться толстокожим. В том смысле, что...
– Я знаю, в каком смысле. – Сэнди начал успокаиваться. – Поверь мне, на свете крайне мало адвокатов, которые охотно взялись бы защищать заведомо виновного клиента.
– Ну-у, – протянул Джастин, – по-моему, таких хватает.
Эмми почувствовала, что еще чуть-чуть – и она сама взорвется. Теперь, чтобы вывести ее из равновесия, было достаточно малейшей стычки.
– Джастин, – вмешалась она, – я хочу поговорить с Сэнди наедине. Ты не возражаешь?
– Что ты, что ты, дорогая. – Джастин был сама учтивость. – Я исчезаю.
Он весело помахал им и вприпрыжку пустился по лестнице. Сэнди с ухмылкой посмотрел ему вслед.
– Спасибо! Еще минута – и я вцепился бы ему в горло. Не потому, что он мне неприятен; просто я все время дергаюсь из-за этого суда. Джастин по-своему прав. Я еще молодой адвокат. Я многого не умею.
– Но ты же не бросишь дело! – воскликнула Эмми. – Сэнди, ты не можешь нас оставить!
Сэнди вздохнул:
– Нет. Я бросил бы дело только в том случае, если бы Диана потребовала другого адвоката. Она не желает меня слушать. Всеми правдами и неправдами добивается суда. По-моему, она даже сейчас не понимает, что все складывается не в ее пользу. Видишь ли, Эмми... ты ведь знаешь, это мое первое серьезное дело. Я всегда хотел быть только адвокатом, и стал, и думаю, что во многих смыслах я действительно хороший адвокат. Но... но убийство – это очень серьезно.
– И еще дело в том, что это Диана, – сказала Эмми и испугалась собственных слов.
– Да. Диана. Твоя сестра. Моя приятельница. Человек, которого я давно знаю. – Сэнди встал, плеснул себе выпивки и уселся в любимое кресло Джастина, вытянув длинные ноги. Он хмуро помолчал и произнес:
– У меня есть идеалы в том, что касается правосудия. Когда речь идет о любимом деле, у каждого есть идеалы. По меньшей мере, должны быть. Я всю жизнь хотел одного: быть хорошим, честным адвокатом, защищать закон и справедливость – и, если потребуется, тех, кого несправедливо обвинили.
– Ты не хотел защищать Диану.
– И да, и нет, – не сразу ответил Сэнди. – Хотел потому, что ты меня просила. Не хотел, потому что... Не знаю, почему. Может быть, боялся проиграть дело.
– Но, Сэнди, ты же знаешь, что Ди его не убивала!
Сэнди прямо посмотрел ее в глаза:
– Она не дает мне времени. Она постоянно давит на Бигэма. Заставляет его делать все возможное и невозможное, чтобы суд состоялся как можно скорей.
– Ну, в этом есть резон, – неуверенно сказала Эмми.
– В этом есть резон только с ее точки зрения. Она говорит, что не убивала его и что хочет поскорей покончить с этой гнусной историей. И склоняет на свою сторону Бигэма. А у старика большие связи, он знает, за какие ниточки дергать, так что суд будет очень скоро.
– Чем скорей ее выпустят, тем лучше, – сказала Эмми, но в голосе ее звучала тревога.
– Вот и она так говорит. Но я не уверен. Понимаешь, я чувствую, что мы чего-то не нашли, не учли, не додумали. Хейли хороший человек и знает свое дело, но... – Он тяжко вздохнул. – Не обращай на меня внимания, Эмми. Просто у меня депрессия. Это мое первое серьезное дело. Вся эта газетная шумиха... Конечно, я могу и ошибаться. Они собрали против нее серьезные улики. – Он встал. – Спокойной ночи, Эмми.
Как и всегда в то лето, он ушел, не поцеловав ее, не проявив никаких признаков нежности. Ну и подумаешь! Что такое два поцелуя, пусть даже неожиданно долгих и страстных! Эмми слегка усмехнулась; настоящая улыбка в то лето была редкостью.
Бесцветный человечек в совиных очках больше не появлялся, и Эмми успела позабыть о нем. Едва ли не за одну ночь резко похолодало. Воздух стал бодрящим и свежим, листья в Централ-Парке окрасились позолотой – и начался суд.
Всякий раз, когда Эмми выходила давать свидетельские показания, судьи пристрастно расспрашивали ее о тех минутах, когда она стояла перед парадным входом дома Уорда и звонила в дверь. Как долго она там простояла? Несколько минут; точней она не помнит. И все-таки: десять минут? Пять? Уверена ли она, что не слышала выстрелов? Уверена; до нее доносился обычный уличный шум; никаких выстрелов не было. Но судьи отметили, что дверь в доме не настолько плотна, чтобы не пропускать звуков; это было установлено в ходе следственного эксперимента. Эмми снова вызвали давать показания. Где именно она стояла? Видна ли с этого места ведущая к подвалу дорожка, на которую выходит дверь кухни? Да, видна, если смотреть в ту сторону, сказала Эмми. А смотрела ли она в ту сторону? Да, но не все время. Она предположила, что кто-то мог проскочить через эту дорожку как раз в те моменты, когда она туда не смотрела, но судьи сказали, что это всего лишь догадки. Договаривалась ли она с обвиняемой заранее о том, что придет к ней? Нет, нехотя созналась Эмми, она зашла за сестрой просто потому, что хотела прогуляться.
Обвинительная сторона сочла разумным не подчеркивать тот факт, что Эмми и Диана – родные сестры; ведь из него непременно вытекало желание Эмми как-то выгородить Ди. Судьи же, чувствовала Эмми, были решительно настроены не слишком доверять ее показаниям.
Диана настояла на том, чтобы выступить в собственную защиту. Речь ее была простой и ясной, но Эмми видела: суд явно не верит словам Дианы о том, что она не ждала Гила, не подозревала о его намерении прийти, не знает, как он попал в дом, и никогда не давала ему ключ.
Свидетельства против Дианы накапливались с ужасающей скоростью. Во-первых, пистолет – и на нем только ее отпечатки пальцев. Сэнди настойчиво подчеркивал, что отпечатки слегка смазаны, а это значит, что оружие могли держать, скажем, в перчатке; но судей, похоже, интересовал не тот факт, что отпечатки смазаны, а тот, что они принадлежат Диане. По всей вероятности, Диана находилась в доме наедине с убитым; пистолет, из которого в него стреляли, был спрятан в холодильник; следовательно, Гил Сэнфорд не мог покончить жизнь самоубийством. А ключ от дома Уордов в его кармане означал, что Гил получил его от Дианы.
Но главной и неопровержимой уликой стало письмо – точней, записка, обнародованная на суде. Эмми сразу поняла: именно это угнетало Сэнди, именно об этом он не хотел говорить. Записка состояла всего из нескольких слов – но их оказалось достаточно, чтобы решить судьбу Дианы.
Сразу после убийства полиция, разумеется, обыскала квартиру и офис Гила, но не обнаружила ничего, имеющего отношение к делу. Однако на следующий день женщина, которая убирала в квартире Гила, получила из чистки его костюм – и конвертик, в который были вложены некоторые вещи, по беспечности оставленные Гилом в карманах: перочинный ножик, несколько монет, карандаш – и смятая записка от Дианы. Директор чистки тоже дал показания: он опознал все эти предметы и с достоинством сообщил, что его работники всегда осматривают костюмы перед чисткой, поскольку диву даешься, чего только джентльмены не забывают в карманах; и что он обыкновенно складывает такие вещи в конверт и пришпиливает к вычищенному костюму перед тем, как вернуть его владельцу. На сей раз самым удивительным предметом, забытым в кармане пиджака, оказалась записка от Дианы. Женщина-уборщица прочла ее и, поразмыслив, отнесла в полицию. Это произошло как раз в тот момент, когда Диана и Эмми смотрели премьеру Дуга.
Записка, как провозгласило обвинение, была написана рукой Дианы. Диана наотрез отрицала это. Она выглядела такой хорошенькой, голубые глазки ее смотрели так невинно, что Эмми просто не понимала, как можно усомниться в ее искренности. Но потом записку зачитали вслух: "Гил, милый, ты должен прийти ко мне. Я не могу позволить, чтобы ты женился на этой корове Коррине. Жду тебя". И краткая подпись: "Ди".
Эмми похолодела, а сердце ее забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она боялась взглянуть на Диану, боялась вообще поднять глаза из страха, что ужасное открытие написано у нее на лице, и потому неотрывно смотрела на свои стиснутые руки.
"Эта корова Коррина". Именно эти слова произнесла Диана после премьеры, за несколько минут до того, как ее арестовали.
Значит, записку все-таки написала Диана. Ее снова вызвали, и она снова все отрицала, но Эмми уже знала истину: Ди просила Гила прийти.
Должно быть, Коррина интуитивно чуяла правду, обвиняя Диану. До этого момента Эмми ни разу не приходило в голову, что сестра действительно могла убить человека. Сердце ее сжалось при мысли, что она сама убедила Сэнди в невиновности Ди и уговорила его взяться защищать ее.
Тем временем суд продолжался. Мистер Бигэм, давно вернувшийся из Рима, усталый и седой, сидел рядом с Сэнди. Свидетели шли нескончаемой чередой – и все равно дни пролетали с неумолимой скоростью. Несколько раз в качестве свидетеля вызывали Дуга. Он сидел в свидетельском кресле, опустив голову, сцепив пальцы. На Диану он не смотрел – наверное, не мог. Да, он был близким другом Гилроя Сэнфорда; да, они были знакомы много лет. Нет, он ничего не знал о делах Гилроя – кроме того, что у него обычно было много свободного времени. Да, Гил часто приходил к ним домой. "Естественно, – добавил он с вызовом. – А почему бы нет?"
Задали вопрос: бывал ли покойный в доме мистера Уорда в его отсутствие? Конечно, сказал Дуг. А возражал ли против этого мистер Уорд? Конечно, нет. Верно ли, что мистер Уорд зимой и весной часто отсутствовал дома? Разумеется: он репетировал пьесу, и... Да, да, замахал руками обвинитель, все это мы знаем. Известно ли мистеру Уорду, как часто мистер Сэнфорд приходил к нему в дом... и к его супруге? Да, сказал Дуг, а что в этом такого?
– Я был рад, что Гил водил Диану ужинать, танцевать – вообще туда, куда ей хотелось, потому что я был занят и вынужден часто оставлять ее одну. Не понимаю, против чего мне было возражать.
– Не понимаете? – саркастически осведомился обвинитель.
– Не понимаю! – отрезал Дуг. – Вы должны мне верить. Моя жена не убивала его.
Судья подался вперед и грозно произнес:
– Пожалуйста, отвечайте только на вопросы, мистер Уорд!
Вопросы, впрочем, почти иссякли. Однако позже снова всплыла тема ключа. Почему мистер Уорд сказал, будто давал покойному свой собственный ключ?
– Потому что я так думал, – ответил Дуг.
– Хочу напомнить вам, мистер Уорд, – елейным голоском произнес обвинитель, – вы "вспомнили", что давали покойному ключ, только когда этот самый ключ был обнаружен в его кармане, и выяснилось, что у вашей жены ключ отсутствует.
– Нет!
Эмми отважилась посмотреть на Диану. Та слегка хмурилась, точно в недоумении. Она ведь говорила, что не давала Гилу ключ, и Эмми верила ей...
Затем речь зашла о мокром рукаве с размытым пятном крови – зоркие полицейские все-таки заметили его. Диана честно объяснила происхождение пятна, но легче не стало. Ро лицам судей Эмми ясно читала ход их мыслей: женщина, которая способна ворочать убитого в поисках пистолета – такая женщина способна на все.
Вызвали Коррину. Актриса держалась хорошо; ее низкий, мелодичный голос звучал твердо и убедительно. У нее хватило здравого смысла надеть не траурное платье, в котором она приходила к Эмми на следующее утро после убийства, а скромный и элегантный бежевый костюм. По мнению Эмми, Коррина произвела хорошее впечатление на всех, кроме Дианы, чьи пухлые губки слегка искривились в усмешке, да самой Эмми, поскольку ей казалось, что Коррина искусно "топит" Диану.
Но Диана не слушала никого. Упорно и настойчиво, используя все связи мистера Бигэма, она стремилась ускорить суд, а после – апелляцию. Сэнди умолял ее тянуть время, но Диана наотрез отказывалась, говоря, что хочет покончить с этим побыстрей, и упрямо рвалась навстречу собственному злому року. Подобного приговора не ожидал никто – и в первую очередь, по мнению Эмми, сама Диана.
Джастин давным-давно отказался от мысли, которую прежде столь часто и бурно высказывал.
– Это чушь. Диана не могла его убить, – заявил он как-то за ужином.
Эмми не ответила; у нее не было больше сил говорить об этом.
Агнес принесла салат. Все лето она была рядом, помогала Эмми чем могла и даже ходила вместе с ней на суд, не пропустив ни одного заседания.
– Видите, какой вы, мистер Эннсли? – вступила она в разговор. – То все говорили, что мисс Диана – убийца. Теперь сами себе противоречите. Ешьте лучше салат.
Джастин взъерошил волосы:
– Да, я болтал много лишнего. Не могу сказать, чтобы я слишком любил ее, даже когда она была совсем ребенком. Если бы она послушалась Сэнди и старика Бигэма... Но нет. Твердолобая, – повторил он. – И всегда была такой.
– В детстве она была всего-навсего капризной, – строго заметила Агнес. – И нельзя винить ее за то, что она так торопила следствие. Ей же в голову не могло прийти, что ее признают виновной. Она была уверена, что ее полностью оправдают.
Эмми тоже считала, что настойчивость Ди – доказательство ее невиновности. Но, с грустью думала она, Диана в детстве и впрямь вела себя несносно, добиваясь своего любой ценой. Повзрослев, она стала действовать более тонко; но то, что Агнес называла "капризами", порой брало верх – и тогда всю осмотрительность Дианы как рукой снимало.
Джастин вздохнул:
– Ты права, Агнес. Она – моя дочь. Ее должны были оправдать!
Только не с такими уликами, холодно подумала Эмми.
Она ясно, слишком ясно помнила тот вечер, когда Диану арестовали. Помнила, как уронила соболий палантин; как Сэнди поднял его и укутал ей плечи; помнила, как он помогал Диане облачиться в длинный, блестящий плащ; помнила, как люди, выходящие из театра, с разинутыми ртами глазели на ослепительную Ди; помнила неприметную, без надписей, машину у тротуара...
Утренние газеты поместили на первых страницах фотографии Эмми и Дианы с изумленно раскрытыми глазами, словно их застигли врасплох. Много лет назад какой-то репортер, ведущий колонку светской хроники, назвал сестер Ван Сейдем "две богатые малышки". Чья-то цепкая память удержала это, и теперь в газетах красовался заголовок: "Две богатые малышки выросли".
На суде имя и богатство Дианы странным образом работали против нее. Казалось невероятным, чтобы такая молодая, красивая, состоятельная великосветская особа была осуждена за убийство! Но Эмми видела: судьи изо всех сил стараются показать, что ни красота, ни молодость, ни богатство обвиняемой не повлияют на их беспристрастное решение.
Лето стало сплошным кошмаром. Первое время телефон в квартире Эмми трезвонил без умолку. Приятели, знакомые – все были потрясены; никто не верил, что Диана убила Гила Сэнфорда. У тетушки Медоры – миссис Франклин Ван Сейдем – было два телефонных аппарата, один возле кровати, другой – возле кресла-каталки, и она активно пользовалась обоими. Тетушка Медора, пожилая вдова, была родственницей отца Эмми, но по какой-то причине богатство Ван Сейдемов обошло ее стороной. Мать Эмми всегда содержала Медору; Эмми и Диана продолжали делать то же, хотя доходы стали значительно меньше, а расходы – больше, чем при жизни матери: у тетушки были целых две сиделки, не говоря уж о кухарке и горничной.
Диане все это сильно не нравилось:
– Почему бы ей не перебраться в какой-нибудь пансион?
– По-моему, тут мы бессильны.
– По-моему, тоже, – вздохнула Диана. – Однажды она мне сказала, что ее матушка дожила до девяноста лет.
Эмми рассмеялась:
– Что ж, придется собраться с духом!
– Старая лиса! – с сердцем сказала Диана. – Все вынюхивает, во все сует свой нос. Ладно, будем и дальше содержать ее – поровну. Но как же мне это не нравится...
Тетушка Медора не только принимала их деньги как должное, но и – странное дело! – стала вести себя так, словно она – главный человек в жизни Эмми, Дианы и Джастина. Никто не заметил, как это случилось. Кроме того, Медора знала решительно все, что происходило в кругу ее знакомых и – особенно! – родственников. Все лето она звонила Эмми не реже раза в день и требовала, чтобы та бросила верить в невиновность сестры.
– Диана его убила! – твердым голосом заявляла тетушка Медора. – О, да, да, я знаю, что она содержала меня с тех пор, как скончалась ваша мама. Но она никогда не хотела это делать! Только и надеялась, что со мной случится какой-нибудь припадок, который загонит меня в гроб!
– Тетя Медора! Прекратите!
– Конечно, ты ее выгораживаешь. Вы же сестры. Но мой тебе совет...
– Я не нуждаюсь в ваших советах! – вышла из себя Эмми.
– ...мой тебе совет, – невозмутимо продолжала тетушка Медора, – когда ее арестуют, – а ее арестуют, помяни мое слово! – сделай так, чтобы все это тебя не касалось.
– Я не могу и не желаю...
– Ты пожалеешь об этом, когда...
Эмми со злостью бросила трубку. Но Медора не унималась. Каждый день она повторяла одно и то же, и в конце концов Эмми стала бояться подходить к телефону.
Был момент – краткий и суматошный, – когда Диану выпустили под залог в двести тысяч долларов, но тут большое жюри вынесло решение о предании суду. После этого Дуг начал часто навещать Эмми и Джастина. Он осунулся, стал бледен и изводился от собственного бессилия. Изредка заходил Сэнди, но почти ничего не говорил. А вскоре, благодаря настойчивости Дианы, был назначен день суда. И хотя все этого ждали, все равно известие прогремело, как гром средь ясного неба...
Сэнди тоже похудел и побледнел. Это было его первое дело; мотивы, средства и возможность преступления – все свидетельствовало о виновности его клиентки; хуже того – речь шла об умышленном убийстве! Однажды, находясь в подавленном настроении, Сэнди проговорился Эмми, что имеется очень серьезная улика против Дианы, но развивать эту тему не стал, сказав, что скоро она сама все узнает. В тот момент в комнату зашел Джастин, поздоровался и занял свое любимое место у окна, выходящего на парк. Сэнди помолчал и с отчаяньем в голосе добавил:
– Если бы удалось доказать, что она не хотела убивать его, что это было помутнение рассудка, мы бы добились смягчения приговора.
Джастин резко обернулся:
– Значит, ее осудят.
– Я делаю все, чтобы этого не случилось, – ответил Сэнди.
Голубые глазки Джастина сузились:
– Ты думаешь, все-таки она его убила?
Сэнди вздохнул и запустил обе пятерни в свою рыжую шевелюру:
– Эмми уверена, что нет. Я не понимаю Ди, но делаю ставку на здравомыслие Эмми. Раз она говорит "нет", значит, нет. – Он сердито фыркнул. – Я не стал бы защищать человека, если бы не верил в его невиновность.
Джастин внимательно посмотрел на него.
– Ты еще очень молодой адвокат, – с расстановкой произнес он.
Сэнди вспыхнул, что было совсем на него не похоже:
– Я хороший адвокат! И возраст тут ни при чем!
– Я не сказал, что ты плохой адвокат, – медленно отозвался Джастин. – Я только имел в виду, что ты слишком недавно этим занимаешься и еще не успел сделаться толстокожим. В том смысле, что...
– Я знаю, в каком смысле. – Сэнди начал успокаиваться. – Поверь мне, на свете крайне мало адвокатов, которые охотно взялись бы защищать заведомо виновного клиента.
– Ну-у, – протянул Джастин, – по-моему, таких хватает.
Эмми почувствовала, что еще чуть-чуть – и она сама взорвется. Теперь, чтобы вывести ее из равновесия, было достаточно малейшей стычки.
– Джастин, – вмешалась она, – я хочу поговорить с Сэнди наедине. Ты не возражаешь?
– Что ты, что ты, дорогая. – Джастин был сама учтивость. – Я исчезаю.
Он весело помахал им и вприпрыжку пустился по лестнице. Сэнди с ухмылкой посмотрел ему вслед.
– Спасибо! Еще минута – и я вцепился бы ему в горло. Не потому, что он мне неприятен; просто я все время дергаюсь из-за этого суда. Джастин по-своему прав. Я еще молодой адвокат. Я многого не умею.
– Но ты же не бросишь дело! – воскликнула Эмми. – Сэнди, ты не можешь нас оставить!
Сэнди вздохнул:
– Нет. Я бросил бы дело только в том случае, если бы Диана потребовала другого адвоката. Она не желает меня слушать. Всеми правдами и неправдами добивается суда. По-моему, она даже сейчас не понимает, что все складывается не в ее пользу. Видишь ли, Эмми... ты ведь знаешь, это мое первое серьезное дело. Я всегда хотел быть только адвокатом, и стал, и думаю, что во многих смыслах я действительно хороший адвокат. Но... но убийство – это очень серьезно.
– И еще дело в том, что это Диана, – сказала Эмми и испугалась собственных слов.
– Да. Диана. Твоя сестра. Моя приятельница. Человек, которого я давно знаю. – Сэнди встал, плеснул себе выпивки и уселся в любимое кресло Джастина, вытянув длинные ноги. Он хмуро помолчал и произнес:
– У меня есть идеалы в том, что касается правосудия. Когда речь идет о любимом деле, у каждого есть идеалы. По меньшей мере, должны быть. Я всю жизнь хотел одного: быть хорошим, честным адвокатом, защищать закон и справедливость – и, если потребуется, тех, кого несправедливо обвинили.
– Ты не хотел защищать Диану.
– И да, и нет, – не сразу ответил Сэнди. – Хотел потому, что ты меня просила. Не хотел, потому что... Не знаю, почему. Может быть, боялся проиграть дело.
– Но, Сэнди, ты же знаешь, что Ди его не убивала!
Сэнди прямо посмотрел ее в глаза:
– Она не дает мне времени. Она постоянно давит на Бигэма. Заставляет его делать все возможное и невозможное, чтобы суд состоялся как можно скорей.
– Ну, в этом есть резон, – неуверенно сказала Эмми.
– В этом есть резон только с ее точки зрения. Она говорит, что не убивала его и что хочет поскорей покончить с этой гнусной историей. И склоняет на свою сторону Бигэма. А у старика большие связи, он знает, за какие ниточки дергать, так что суд будет очень скоро.
– Чем скорей ее выпустят, тем лучше, – сказала Эмми, но в голосе ее звучала тревога.
– Вот и она так говорит. Но я не уверен. Понимаешь, я чувствую, что мы чего-то не нашли, не учли, не додумали. Хейли хороший человек и знает свое дело, но... – Он тяжко вздохнул. – Не обращай на меня внимания, Эмми. Просто у меня депрессия. Это мое первое серьезное дело. Вся эта газетная шумиха... Конечно, я могу и ошибаться. Они собрали против нее серьезные улики. – Он встал. – Спокойной ночи, Эмми.
Как и всегда в то лето, он ушел, не поцеловав ее, не проявив никаких признаков нежности. Ну и подумаешь! Что такое два поцелуя, пусть даже неожиданно долгих и страстных! Эмми слегка усмехнулась; настоящая улыбка в то лето была редкостью.
Бесцветный человечек в совиных очках больше не появлялся, и Эмми успела позабыть о нем. Едва ли не за одну ночь резко похолодало. Воздух стал бодрящим и свежим, листья в Централ-Парке окрасились позолотой – и начался суд.
Всякий раз, когда Эмми выходила давать свидетельские показания, судьи пристрастно расспрашивали ее о тех минутах, когда она стояла перед парадным входом дома Уорда и звонила в дверь. Как долго она там простояла? Несколько минут; точней она не помнит. И все-таки: десять минут? Пять? Уверена ли она, что не слышала выстрелов? Уверена; до нее доносился обычный уличный шум; никаких выстрелов не было. Но судьи отметили, что дверь в доме не настолько плотна, чтобы не пропускать звуков; это было установлено в ходе следственного эксперимента. Эмми снова вызвали давать показания. Где именно она стояла? Видна ли с этого места ведущая к подвалу дорожка, на которую выходит дверь кухни? Да, видна, если смотреть в ту сторону, сказала Эмми. А смотрела ли она в ту сторону? Да, но не все время. Она предположила, что кто-то мог проскочить через эту дорожку как раз в те моменты, когда она туда не смотрела, но судьи сказали, что это всего лишь догадки. Договаривалась ли она с обвиняемой заранее о том, что придет к ней? Нет, нехотя созналась Эмми, она зашла за сестрой просто потому, что хотела прогуляться.
Обвинительная сторона сочла разумным не подчеркивать тот факт, что Эмми и Диана – родные сестры; ведь из него непременно вытекало желание Эмми как-то выгородить Ди. Судьи же, чувствовала Эмми, были решительно настроены не слишком доверять ее показаниям.
Диана настояла на том, чтобы выступить в собственную защиту. Речь ее была простой и ясной, но Эмми видела: суд явно не верит словам Дианы о том, что она не ждала Гила, не подозревала о его намерении прийти, не знает, как он попал в дом, и никогда не давала ему ключ.
Свидетельства против Дианы накапливались с ужасающей скоростью. Во-первых, пистолет – и на нем только ее отпечатки пальцев. Сэнди настойчиво подчеркивал, что отпечатки слегка смазаны, а это значит, что оружие могли держать, скажем, в перчатке; но судей, похоже, интересовал не тот факт, что отпечатки смазаны, а тот, что они принадлежат Диане. По всей вероятности, Диана находилась в доме наедине с убитым; пистолет, из которого в него стреляли, был спрятан в холодильник; следовательно, Гил Сэнфорд не мог покончить жизнь самоубийством. А ключ от дома Уордов в его кармане означал, что Гил получил его от Дианы.
Но главной и неопровержимой уликой стало письмо – точней, записка, обнародованная на суде. Эмми сразу поняла: именно это угнетало Сэнди, именно об этом он не хотел говорить. Записка состояла всего из нескольких слов – но их оказалось достаточно, чтобы решить судьбу Дианы.
Сразу после убийства полиция, разумеется, обыскала квартиру и офис Гила, но не обнаружила ничего, имеющего отношение к делу. Однако на следующий день женщина, которая убирала в квартире Гила, получила из чистки его костюм – и конвертик, в который были вложены некоторые вещи, по беспечности оставленные Гилом в карманах: перочинный ножик, несколько монет, карандаш – и смятая записка от Дианы. Директор чистки тоже дал показания: он опознал все эти предметы и с достоинством сообщил, что его работники всегда осматривают костюмы перед чисткой, поскольку диву даешься, чего только джентльмены не забывают в карманах; и что он обыкновенно складывает такие вещи в конверт и пришпиливает к вычищенному костюму перед тем, как вернуть его владельцу. На сей раз самым удивительным предметом, забытым в кармане пиджака, оказалась записка от Дианы. Женщина-уборщица прочла ее и, поразмыслив, отнесла в полицию. Это произошло как раз в тот момент, когда Диана и Эмми смотрели премьеру Дуга.
Записка, как провозгласило обвинение, была написана рукой Дианы. Диана наотрез отрицала это. Она выглядела такой хорошенькой, голубые глазки ее смотрели так невинно, что Эмми просто не понимала, как можно усомниться в ее искренности. Но потом записку зачитали вслух: "Гил, милый, ты должен прийти ко мне. Я не могу позволить, чтобы ты женился на этой корове Коррине. Жду тебя". И краткая подпись: "Ди".
Эмми похолодела, а сердце ее забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она боялась взглянуть на Диану, боялась вообще поднять глаза из страха, что ужасное открытие написано у нее на лице, и потому неотрывно смотрела на свои стиснутые руки.
"Эта корова Коррина". Именно эти слова произнесла Диана после премьеры, за несколько минут до того, как ее арестовали.
Значит, записку все-таки написала Диана. Ее снова вызвали, и она снова все отрицала, но Эмми уже знала истину: Ди просила Гила прийти.
Должно быть, Коррина интуитивно чуяла правду, обвиняя Диану. До этого момента Эмми ни разу не приходило в голову, что сестра действительно могла убить человека. Сердце ее сжалось при мысли, что она сама убедила Сэнди в невиновности Ди и уговорила его взяться защищать ее.
Тем временем суд продолжался. Мистер Бигэм, давно вернувшийся из Рима, усталый и седой, сидел рядом с Сэнди. Свидетели шли нескончаемой чередой – и все равно дни пролетали с неумолимой скоростью. Несколько раз в качестве свидетеля вызывали Дуга. Он сидел в свидетельском кресле, опустив голову, сцепив пальцы. На Диану он не смотрел – наверное, не мог. Да, он был близким другом Гилроя Сэнфорда; да, они были знакомы много лет. Нет, он ничего не знал о делах Гилроя – кроме того, что у него обычно было много свободного времени. Да, Гил часто приходил к ним домой. "Естественно, – добавил он с вызовом. – А почему бы нет?"
Задали вопрос: бывал ли покойный в доме мистера Уорда в его отсутствие? Конечно, сказал Дуг. А возражал ли против этого мистер Уорд? Конечно, нет. Верно ли, что мистер Уорд зимой и весной часто отсутствовал дома? Разумеется: он репетировал пьесу, и... Да, да, замахал руками обвинитель, все это мы знаем. Известно ли мистеру Уорду, как часто мистер Сэнфорд приходил к нему в дом... и к его супруге? Да, сказал Дуг, а что в этом такого?
– Я был рад, что Гил водил Диану ужинать, танцевать – вообще туда, куда ей хотелось, потому что я был занят и вынужден часто оставлять ее одну. Не понимаю, против чего мне было возражать.
– Не понимаете? – саркастически осведомился обвинитель.
– Не понимаю! – отрезал Дуг. – Вы должны мне верить. Моя жена не убивала его.
Судья подался вперед и грозно произнес:
– Пожалуйста, отвечайте только на вопросы, мистер Уорд!
Вопросы, впрочем, почти иссякли. Однако позже снова всплыла тема ключа. Почему мистер Уорд сказал, будто давал покойному свой собственный ключ?
– Потому что я так думал, – ответил Дуг.
– Хочу напомнить вам, мистер Уорд, – елейным голоском произнес обвинитель, – вы "вспомнили", что давали покойному ключ, только когда этот самый ключ был обнаружен в его кармане, и выяснилось, что у вашей жены ключ отсутствует.
– Нет!
Эмми отважилась посмотреть на Диану. Та слегка хмурилась, точно в недоумении. Она ведь говорила, что не давала Гилу ключ, и Эмми верила ей...
Затем речь зашла о мокром рукаве с размытым пятном крови – зоркие полицейские все-таки заметили его. Диана честно объяснила происхождение пятна, но легче не стало. Ро лицам судей Эмми ясно читала ход их мыслей: женщина, которая способна ворочать убитого в поисках пистолета – такая женщина способна на все.
Вызвали Коррину. Актриса держалась хорошо; ее низкий, мелодичный голос звучал твердо и убедительно. У нее хватило здравого смысла надеть не траурное платье, в котором она приходила к Эмми на следующее утро после убийства, а скромный и элегантный бежевый костюм. По мнению Эмми, Коррина произвела хорошее впечатление на всех, кроме Дианы, чьи пухлые губки слегка искривились в усмешке, да самой Эмми, поскольку ей казалось, что Коррина искусно "топит" Диану.