Страница:
– Это мечты.
– Которые должны осуществиться, в чем я уверен точно так же, как в осуществлении моей мести!
– Не намерен с тобой спорить, так как дела твоей родины мне стали чужими. Впрочем, я считаю тебя человеком благоразумным, который любит прекрасное и доброе и имеет слишком честный образ мыслей для того, чтобы из-за одного своего честолюбия желать погибели целого народа. Ведь ужасно, что судьба за вину одного лица, носящего венец, карает целые народы! Теперь скажи мне, если ты сколько-нибудь дорожишь моим мнением, какая несправедливость так сильно воспламенила твое мщение?
– Слушай же и не старайся никогда впредь отклонять меня от моих намерений. Ты знаешь наследника египетского престола, знаешь также и Родопис. Первый по многим причинам был моим смертельным врагом; последняя – другом всех эллинов, и в особенности моим. Когда я был вынужден оставить Египет, мне грозила месть со стороны Псаметиха. Твой сын Гигес спас меня от смерти. Несколько недель спустя мои дети приехали в Наукратис, чтобы оттуда отправиться в Сигеум. Родопис приняла их под свое дружеское покровительство. Один негодяй узнал эту тайну и выдал ее Псаметиху. На следующую ночь дом фракиянки был окружен и там произвели обыск. Нашли моих детей и схватили их. Между тем Амазис ослеп и позволил своему сыну творить все, что ему заблагорассудится, а тот не постыдился – моего единственного сына…
– Он велел его убить!
– Да!
– А твой другой ребенок?
– Девочка до сих пор находится в его власти.
– Но ведь ей, бедняжке, придется плохо, когда узнают…
– Пусть она умрет. Лучше лишиться детей, чем без отмщения сойти в могилу!
– Я понимаю тебя и больше не имею права на тебя сердиться. Кровь твоего ребенка требует отмщения!
При этих словах старик пожал правую руку афинянина, который, осушив свои слезы и оправившись от волнения, предложил:
– Пойдем теперь на военный совет! Никто не может быть более благодарен Псаметиху за его позорные дела, чем Камбис, этот человек, быстро воспламеняющийся страстью, неспособен быть мирным правителем.
– И все-таки мне кажется, что высшая задача царя состоит в том, чтобы трудиться для внутреннего благосостояния своего народа. Но люди таковы, что прославляют своих бойцов более, чем своих благодетелей. Как много песен сложено в честь Ахилла, но кому пришло в голову прославлять в песнях мудрое правление Питтака?
– Для пролития крови нужно иметь больше мужества, чем для посадки деревьев.
– Но гораздо больше требуется доброты и ума для того, чтобы залечивать раны, чем для того, чтобы их наносить. Однако же, прежде чем мы войдем в залу совета, я должен задать тебе один вопрос: безопасно ли будет Бартии оставаться в Наукратисе, когда Амазис узнает о планах царя?
– Никоим образом. Но я предупредил и советовал ему отправиться туда переодетым и под вымышленным именем.
– И он согласился?
– По-видимому, он намеревался последовать моему совету.
– Во всяком случае, будет хорошо, если мы пошлем гонца, чтобы предупредить его.
– Мы попросим об этом царя…
– Теперь пойдем. Вон уже едут повозки из кухни с кушаньями для придворного штата.
– Сколько людей кормит царь ежедневно?
– Около пятнадцати тысяч человек.
– Так пусть персы благодарят богов за то, что их властители имеют обыкновение кушать только один раз.
VIII
– Которые должны осуществиться, в чем я уверен точно так же, как в осуществлении моей мести!
– Не намерен с тобой спорить, так как дела твоей родины мне стали чужими. Впрочем, я считаю тебя человеком благоразумным, который любит прекрасное и доброе и имеет слишком честный образ мыслей для того, чтобы из-за одного своего честолюбия желать погибели целого народа. Ведь ужасно, что судьба за вину одного лица, носящего венец, карает целые народы! Теперь скажи мне, если ты сколько-нибудь дорожишь моим мнением, какая несправедливость так сильно воспламенила твое мщение?
– Слушай же и не старайся никогда впредь отклонять меня от моих намерений. Ты знаешь наследника египетского престола, знаешь также и Родопис. Первый по многим причинам был моим смертельным врагом; последняя – другом всех эллинов, и в особенности моим. Когда я был вынужден оставить Египет, мне грозила месть со стороны Псаметиха. Твой сын Гигес спас меня от смерти. Несколько недель спустя мои дети приехали в Наукратис, чтобы оттуда отправиться в Сигеум. Родопис приняла их под свое дружеское покровительство. Один негодяй узнал эту тайну и выдал ее Псаметиху. На следующую ночь дом фракиянки был окружен и там произвели обыск. Нашли моих детей и схватили их. Между тем Амазис ослеп и позволил своему сыну творить все, что ему заблагорассудится, а тот не постыдился – моего единственного сына…
– Он велел его убить!
– Да!
– А твой другой ребенок?
– Девочка до сих пор находится в его власти.
– Но ведь ей, бедняжке, придется плохо, когда узнают…
– Пусть она умрет. Лучше лишиться детей, чем без отмщения сойти в могилу!
– Я понимаю тебя и больше не имею права на тебя сердиться. Кровь твоего ребенка требует отмщения!
При этих словах старик пожал правую руку афинянина, который, осушив свои слезы и оправившись от волнения, предложил:
– Пойдем теперь на военный совет! Никто не может быть более благодарен Псаметиху за его позорные дела, чем Камбис, этот человек, быстро воспламеняющийся страстью, неспособен быть мирным правителем.
– И все-таки мне кажется, что высшая задача царя состоит в том, чтобы трудиться для внутреннего благосостояния своего народа. Но люди таковы, что прославляют своих бойцов более, чем своих благодетелей. Как много песен сложено в честь Ахилла, но кому пришло в голову прославлять в песнях мудрое правление Питтака?
– Для пролития крови нужно иметь больше мужества, чем для посадки деревьев.
– Но гораздо больше требуется доброты и ума для того, чтобы залечивать раны, чем для того, чтобы их наносить. Однако же, прежде чем мы войдем в залу совета, я должен задать тебе один вопрос: безопасно ли будет Бартии оставаться в Наукратисе, когда Амазис узнает о планах царя?
– Никоим образом. Но я предупредил и советовал ему отправиться туда переодетым и под вымышленным именем.
– И он согласился?
– По-видимому, он намеревался последовать моему совету.
– Во всяком случае, будет хорошо, если мы пошлем гонца, чтобы предупредить его.
– Мы попросим об этом царя…
– Теперь пойдем. Вон уже едут повозки из кухни с кушаньями для придворного штата.
– Сколько людей кормит царь ежедневно?
– Около пятнадцати тысяч человек.
– Так пусть персы благодарят богов за то, что их властители имеют обыкновение кушать только один раз.
VIII
Шесть недель спустя после этих событий небольшая группа всадников подъезжала к воротам Сардеса.
Люди и лошади были покрыты потом и пылью. Последние, чувствуя близость города с его конюшнями и яслями, собрали свои оставшиеся силы; но двум мужчинам, одетым в запыленные одеяния персидских придворных, ехавшим во главе и сгоравшим от нетерпения, это движение казалось слишком медленным.
Хорошо содержавшаяся царская дорога, извивавшаяся по предгорьям Тмолуса, была окаймлена полями с черноземной плодородной почвой и деревьями различных пород. Лимонные, масличные и платановые рощи, шелковичные и виноградные плантации тянулись у подошвы горы, тогда как на более значительной высоте зеленели пинии, кипарисы и заросли орешника. На обработанных полях виднелись фиговые и гранатовые кустарники, осыпанные плодами. Среди зелени полей и на опушках лесов пестрели яркими красками и благоухали цветы. Повсюду встречались тщательно огороженные колодцы со скамьями под тенистыми кустами по краям дороги, которая вела через овраги и ручьи, полувысохшие от летнего зноя. На тенистых, сырых местах цвели лавровые розы, а там, где солнце жгло с наибольшей силой, качались стройные пальмы. Темно-голубое, безоблачное небо распростерлось над этим великолепным ландшафтом, на горизонте которого виднелись с юга снежные вершины горной цепи Тмолуса, а с запада – горы Сипилуса, сиявшие своей легкой синевой.
Дорога вела теперь вниз через березовую рощицу, вокруг деревьев которой обвивались до самых вершин виноградные лозы, отягченные обильными гроздьями. На повороте дороги, откуда открывался вид вдаль, всадники остановились. Перед ними лежал главный город бывшего лидийского царства, бывшая резиденция Креза, Золотые Сарды, расположенные среди прославленной долины Гермуса.
Отвесная черная скала, на вершине которой возвышались видневшиеся издалека строения из белого мрамора, и окруженная тройным рядом стен крепость, вокруг которой много столетий тому назад царь Мелес обнес льва для того, чтобы сделать ее неприступной, господствовали над многочисленными домами с тростниковыми крышами. К югу склон крепостной горы был менее крут и застроен домами. На север от Акрополя возвышался на берегу реки Пактолуса, изобиловавшей золотым песком, бывший дворец Креза. Через торговую площадь, казавшуюся удивленным путникам бесплодным местом среди цветущего луга, шумно протекла река, катившая свои красноватые воды к западу и изливавшаяся там в узкую горную долину, где омывала подошву большого храма Кибелы.
На восток тянулись обширные сады, среди которых сверкало ясное, как зеркало, Гигейское озеро. Пестрые лодки для увеселительных прогулок в сопровождении множества белоснежных лебедей покрывали его поверхность. На расстоянии примерно четверти часа ходьбы от озера возвышались многочисленные искусственные холмы, из которых три отличались своей значительной высотой и объемом.
– Что означают эти земляные горы, имеющие такой необычный вид? – спросил Дарий, предводитель группы всадников, ехавшего рядом с ним Прексаспа, посланника Камбиса.
– Это – могилы прежних лидийских царей. Самая большая из возвышенностей, вон там налево, – а не средняя, посвященная памяти царственных супругов, Пантеи и Абрадата, – памятник, воздвигнутый отцу Креза. Алиаттесу. Торговцы, ремесленники и девушки Сард насыпали этот холм в честь своего умершего царя. На пяти украшающих вершину колоннах можно прочесть, сколько сделала каждая часть трудившихся. Девушки оказались прилежнее всех. Говорят, что дед Гигеса был особенно расположен к ним.
– В таком случае внук далеко не похож на него!
– Это должно казаться тем удивительнее, что Крез в молодости нисколько не был врагом женщин, а лидийцы, кажется, весьма склонны к любовным наслаждениям. Вон там в долине Пактолуса, недалеко от места промывки золота, стоит храм богини Сард – называемой Кибелой или Ма. Видишь белые стены, которые выглядывают из зелени охраняющей их рощи? Там можно найти много тенистых уголков, где молодые люди Сард, по их выражению, соединяются в сладостной любви в честь своей богини.
– Так же как в Вавилоне во время празднества Мелиты.
– У берегов Кипра существует такого же рода обычай. Когда я пристал туда на обратном пути из Египта, меня сладостным пением встретила толпа прекраснейших девушек. Ударяя в кимвалы, они с плясками повели меня в дубраву своей богини. Там я должен был положить несколько золотых монет, и затем очаровательнейшее существо, какое ты только можешь себе представить, завлекло меня в душистый шатер из пурпурной материи, где мы легли на ложе из роз и лилий.
– Зопир не будет сетовать на болезнь Бартии.
– И будет оставаться дольше в роще Кибелы, чем около больного. Мне очень приятно вновь увидеться с веселым товарищем.
– Он не допустит тебя предаваться тому мрачному настроению духа, которое теперь так часто овладевает тобой.
– Я постараюсь побороть его, хотя это настроение духа, справедливо порицаемое тобой, имеет свою причину. Крез говорит, что мы бываем не в духе только тогда, когда ленимся или не имеем силы бороться с невзгодами. Наш друг прав. Пусть Дария не обвиняют в слабости или лености. Если я не могу повелевать миром, то, по крайней мере, буду своим собственным повелителем!
При этих словах прекрасный юноша выпрямился в седле во весь свой рост. Его спутник с удивлением взглянул на него и воскликнул:
– Право, мне кажется, сын Гистаспа, что ты предназначен для великих деяний. Не случайно ниспослали боги своему любимцу Киру сновидение, в результате которого он приказал твоему отцу держать тебя взаперти.
– И однако у меня еще не выросли крылья!
– На теле твоем – нет, но дух твой окрылился. О юноша, юноша, ты идешь по опасной дороге!
– Неужели крылатому следует бояться пропасти!
– Да, если силы изменят ему.
– Но ведь я силен!
– Еще более сильные постараются сломить твои крылья.
– Пусть посмеют явиться! Я знаю, что стремлюсь только к справедливости, и верю в свою звезду!
– А знаешь ли ты, как она называется?
– Она сверкала в час моего рождения, и имя ей – Апагита [87].
– Мне кажется, что я лучше знаю ее. Безграничное честолюбие – вот то светило, лучи которого служат путеводителями твоих действий. Берегись, юноша! И я когда-то шел тем путем, который ведет к славе или позору, но редко – истинному счастью. Честолюбец похож на человека, томимого жаждой и пьющего соленую воду! Чем больше пожинает он славы, тем сильнее, ненасытнее жаждет этой самой славы и величия! Я из простого ничтожного воина превратился в посланника Камбиса; к чему же стремиться тебе, если уже теперь, за исключением детей Кира, нет человека, поставленного выше тебя?… Но если зрение не обманывает меня, то вон там едут Зопир и Гигес во главе толпы всадников, направляющихся из города к нам навстречу. Ангар, раньше нас выехавший из гостиницы, вероятно, объявил о нашем прибытии.
– Да, это они!
– Право, так! Посмотри, как проказник Зопир делает нам знаки и помахивает только что сломленной им пальмовой ветвью.
– Эй, вы, отрежьте нам поскорее несколько веток от этого куста! Вот так! Мы ответим пурпурным цветом граната зеленой пальме!
Несколько минут спустя Дарий и Прексасп обнимались со своими друзьями. Затем оба соединившиеся вместе отряда через сады, окружавшие Гигекийское озеро, место отдыха жителей Сард, поехали к многолюдному городу, граждане которого с приближением солнечного заката толпами выходили из ворот, чтобы насладиться вечерней прохладой. Лидийские воины в богато украшенных шлемах и персидские солдаты в цилиндрообразных шапках следовали за нарумяненными женщинами с венками на головах. Няньки вели детей к озеру, где те кормили лебедей. Под платановым деревом сидел слепой старик-певец, аккомпанируя себе на двадцатиструнной лидийской лютне, называемой магадис, он пел своим многочисленным слушателям грустные песни. Юноши, игравшие в кегли и кости, забавлялись на открытом воздухе, а подростки-девушки громко взвизгивали в испуге, если брошенный мяч попадал в какую-нибудь из них или падал в озеро.
Персидские путешественники обращали мало внимания на эту пеструю картину, которая в другое время заняла бы их. Все их внимание было отдано друзьям, рассказывавшим им про Бартию и благополучно перенесенную им болезнь.
Сардский сатрап, Ороэт, – статный мужчина в блестящем придворном наряде, грешившем излишеством украшений, – маленькие черные глаза которого проницательно сверкали из-под густых, сросшихся бровей, вышел навстречу новоприбывшим у железных ворот дворца, где до него жил Крез. Сатрапия эта считалась одной из важнейших и самых доходных в государстве. Придворный штат Ороэта был похож блеском и богатством на тот, что имел Камбис, хотя число слуг и женщин было ограниченнее, чем у царя. У ворот дворца всадники были встречены огромной толпой стражей, рабов, евнухов и богато одетых должностных лиц.
Здание наместничества, которое все еще можно было назвать великолепным, было, когда в нем жил Кир, блистательнейшим из всех царских дворцов; но при взятии Сард завоеватель приказал отвезти все богатства низвергнутого с престола царя в сокровищницу Кира в Пасаргадэ, и прекраснейшие произведения искусства были уничтожены грубыми руками. С того ужасного времени лидийцы извлекли из-под спуда много скрытых сокровищ и в течение нескольких мирных лет, под управлением Кира и Камбиса, настолько поправили свое благосостояние благодаря трудолюбию и изворотливости, что Сарды снова могли считаться одним из богатейших городов Малой Азии.
Хотя Дарий и Прексасп привыкли к великолепию царской придворной обстановки, но они все-таки были поражены красотой и блеском помещения сатрапа. Особенно прекрасной казалась им искусная мраморная работа, которую нельзя было найти ни в Вавилоне, ни в Сузах, ни в Экбатане. Обожженные кирпичи и кедровое дерево заменяли там гладкие куски природного известняка.
В большой зале прибывшие нашли бледного Бартию, протянувшего им руки с подушек, на которых он лежал.
После того как друзья попировали у сатрапа, они собрались в комнате выздоравливающего, чтобы переговорить между собой без помехи. Когда они уселись там, Дарий, обращаясь к Бартии, воскликнул:
– Теперь ты прежде всего должен рассказать мне, каким образом ты схватил эту отвратительную болезнь.
– Мы, совершенно здоровые, – так начал свой рассказ сын царя, – отправились, как вам известно, из Вавилона и без остановки достигли Гермы, маленького городка, находящегося у Сангариуса. Утомленные ездой, палимые солнцем Хордата и покрытые дорожной пылью и грязью, мы соскочили с лошадей, скинули с себя платье и бросились в волны реки, светлой и прозрачной, которая, протекая возле станционного дома, точно приглашала освежиться в ее струях. Гигес порицал нашу неосторожность, но мы, надеясь на нашу закаленную натуру, не обращали внимания на его увещания и весело плескались в зеленоватых волнах. Вполне спокойно, как всегда, Гигес предоставил нам делать все, что угодно; разделся и, когда мы покончили с купаньем, сам бросился в реку.
Два часа спустя мы снова сидели верхом и мчались с неимоверной быстротой по дороге, меняли лошадей на каждой станции и обращали ночь в день.
Вблизи Ипсуса я почувствовал сильную боль в голове и во всем теле, но стыдился объявить о своих страданиях и держался в седле до тех пор, когда в Багисе пришлось садиться на новых лошадей. Занося ногу в стремя, я вдруг лишился сил и сознания и без памяти грохнулся на землю.
– Порядком струсили мы, когда ты свалился, – прервал Зопир рассказчика, – для меня истинным счастьем было присутствие Гигеса. Я совершенно растерялся; но он сохранил все присутствие духа и, облегчив свою душу несколькими выражениями, не особенно для нас лестными, стал действовать подобно распорядительному полководцу. Осел-врач, явившийся тут, уверял, что Бартия безвозвратно погиб, за что и получил от меня несколько ударов.
– Которыми остался весьма доволен, – со смехом проговорил сатрап, – так как на каждый синяк ты приказал положить по золотому статеру.
– Мои воинственные наклонности стоили мне уже немало денег! Но – к делу. Едва только Бартия снова открыл глаза, как Гигес поручил мне ехать верхом в Сарды и привезти опытного лекаря и удобную дорожную колесницу. Такую скачку не скоро устроит кто-либо после меня! В одном часе расстояния перед городом пала моя третья лошадь. Тогда я бросился бежать что было сил к воротам города. Все прохожие и гуляющие, которые попадались мне, вероятно, сочли меня сумасшедшим. Я без церемонии сбросил с лошади первого встречного всадника, какого-то купца из Келенэ, вскочил в седло и, прежде чем забрезжило утро, уже возвратился к нашему больному, привезя искуснейшего из всех сардских докторов и самую лучшую колесницу. Мы перевезли Бартию сюда, в этот дом, путешествуя шагом; у него оказалась горячка, и, рассказывая в бреду всяческую чепуху, которую только может придумать человеческий мозг, он навел на нас такой невообразимый ужас, что и теперь при воспоминании о всем перенесенном у меня выступает на лбу холодный пот.
Тут Бартия взял руку друга и сказал, обращаясь к Дарию:
– Ему и Гигесу я обязан жизнью. До тех пор пока они сегодня не отправились встречать вас, они не покидали меня ни на минуту и ухаживали за мной так, как самая нежная мать может ухаживать за своим ребенком. И твоей доброте, Ороэт, я обязан многим; обязан вдвойне еще потому, что из-за этого ты подвергся неприятностям.
– Как могло это случиться? – спросил Дарий.
– Тот самый Поликрат Самосский, имя которого так часто упоминалось в Египте, имел у себя знаменитейшего врача, когда-либо рожденного в Греции. Когда я заболел в доме Ороэта, он написал Демокеду и, обещая ему всевозможное вознаграждение, умолял его немедленно прибыть в Сарды. Самосские морские разбойники, делающие небезопасным все ионийское прибрежье, берут в плен посланца и привозят письмо Ороэта к своему властителю, Поликрату. Он распечатывает его и отсылает гонца сюда обратно, приказав передать, что Демокед находится у него на жалованье. Если Ороэту угодно воспользоваться его услугами, то пусть обратится к нему самому, Поликрату. Наш благородный друг снес это унижение ради меня и исполнил прихоть самоссца, обратившись к нему с просьбой о присылке врача в Сарды.
– Что же Поликрат? – спросил Прексасп.
– Высокомерный властитель острова тотчас же послал врача, который, как вы видите, вылечил меня и несколько дней тому назад уехал отсюда, осыпанный дорогими подарками.
– Впрочем, – прервал Зопир Бартию, – я могу легко понять, почему самосец не хотел отпускать от себя своего придворного врача. Говорю тебе, Дарий, что нет на свете другого человека, подобно ему. Он прекрасен, как Минуцтшер, умен как Пиран Виза, силен как Рустем и столь же щедр на помощь, как праведный Сома [88]. Поглядел бы ты только, как он умеет бросать металлические круги, которые он называет дисками. Я не могу назваться бессильным, но он опрокинул меня наземь после непродолжительной борьбы, а рассказывать различные истории был такой мастер, что у слушателей прыгало сердце в груди.
– Мы познакомились с одним человеком в таком же роде, – сказал Дарий, с улыбкой слушая восторженные речи своего друга, – это – афинянин Фанес, который явился тогда вовремя, чтобы доказать нашу невиновность.
– Демокед, врач – уроженец Кротоны, местности, которая должна находиться у самого солнечного заката.
– Но, – прибавил Ороэт, – там, так же как и в Афинах, живут эллины. Будьте осторожны с этими людьми, мои юные друзья, так как они столь же хитры, лживы и эгоистичны, как сильны, умны и красивы.
– Демокед благороден и правдив! – возразил Зопир.
– А Фанеса, – уверял Дарий, – даже сам Крез считает столь же добродетельным, как и дельным.
– Также и Сапфо, – подтвердил Бартия это заявление, – большой похвалой отзывалась об афинянине. Но перестанем говорить об эллинах, которых недолюбливает Ороэт, так как они доставляют ему много хлопот своим упрямством.
– Про то известно богам! – со вздохом проговорил сатрап. – Труднее удержать в повиновении один греческий город, чем все страны между Евфратом и Тигром.
При этих словах сатрапа Зопир подошел к окну и, прерывая говорившего, воскликнул:
– Звезды стоят уже высоко, а Бартии необходимо спокойствие, поэтому поторопись, Дарий, со своими рассказами о родине!
Сын Гистаспа согласился и начал с перечня тех событий, которые нам уже известны. Кончина Нитетис вызвала у Бартии искреннее сочувствие, а открывшийся обман Амазиса – взрыв удивления и величайшего негодования присутствующих.
– После того как было неопровержимо доказано истинное происхождение покойницы, – продолжал рассказчик после краткого перерыва, – Камбис будто преобразился. Он созвал всех на военный совет и за столом появился снова в царской одежде вместо траурного одеяния. Можете себе представить, с каким восторгом была встречена надежда на войну с Египтом! Даже и сам Крез, доброжелатель Амазиса, который всегда и везде оказывался сторонником мира, на этот раз не возражал. На другое утро, по обыкновению, обсуждалось в трезвом виде то, что решили вчера отуманенные винными парами. После того как были высказаны различные мнения, Фанес попросил слова и говорил почти в течение часа. Но как он говорил! Казалось, что сами боги влагали слова в его уста. Наш язык, изученный им в невообразимо короткое время, подобно меду лился из его уст и то вызывал горячие слезы из всех глаз, то возбуждал бурный восторг и взрывы негодования у всех присутствовавших. Всякое движение его руки было изящно, как жест танцовщицы, и вместе с тем исполнено мужественной энергии и достоинства. Я не могу передать его речь, так как мои слова оказались бы такими же слабыми, как барабанный бой рядом с раскатами грома. И когда, наконец, все мы, увлеченные и вдохновенные, единодушно решили, что быть войне, Фанес заговорил еще раз и указал на средства и пути, при помощи которых можно легче всего достигнуть победы.
Тут Дарий был вынужден остановиться, так как Зопир бросился ему на шею с громкими криками восторга. Бартия, Гигес и сатрап Ороэт также приняли это известие с большой радостью и просили рассказчика поторопиться с продолжением повествования.
– В месяце Фарвардине [89], – снова начал юноша, – наши войска должны стоять на границе Египта, так как в месяце Мурдате [90] Нил выходит из своего русла и грозит помешать передвижению нашего войска. Эллин Фанес теперь находится на пути к арабам для заключения с ними союза. Сыны пустыни должны снабжать водой и проводниками наши войска в своей безводной стране. Кроме того, он хочет склонить на нашу сторону богатый остров Кипр, который когда-то он завоевал для Амазиса. При его активном содействии цари этого острова сохранили свои венцы и теперь послушаются его советов. Афинянин заботится обо всем и знает всякие извилины и тропинки, точно он, подобно солнцу, может обозревать всю Землю. Он показывал нам изображение всех стран на медной доске.
Ороэт одобрительно кивнул головой и сказал:
– Я тоже имею такое изображение стран света. Уроженец Милета по имени Гекатей [91], постоянно совершающий путешествия, начертил его и променял мне на открытый лист.
– Чего только не выдумают эти эллины! – воскликнул Зопир, который никак не мог представить себе, какой вид должно иметь это изображение Земли.
– Я покажу тебе завтра мою медную доску, – сказал Ороэт, – теперь же нам не следует снова прерывать Дария.
– Итак, Фанес отправился в Аравию, – продолжал рассказчик, – тогда как Прексасп поехал не для того только, чтобы передать тебе, Ороэту, приказание собрать, по возможности, большое число солдат, в особенности ионийцев и карийцев, которыми будет командовать афинянин, – но для того, чтобы предложить Поликрату быть нашим союзником.
– Союз с этим морским разбойником? – спросил Ороэт, чело которого омрачилось.
– С ним самым, – сказал Прексасп, нарочно не обратив внимания на негодующее выражение лица Ороэта. – Фанесу уже обещано много хороших кораблей, так что мое посольство будет иметь благоприятный исход.
– Финикийских, сирийских и ионийских военных судов было бы достаточно для того, чтобы победить египетский флот.
– Положим, что и так. Но если бы Поликрат оказался нашим противником, то мы едва ли были бы в состоянии удержаться на море; ведь ты сам же говорил, что он всем распоряжается в Эгейском море.
– А я все-таки не одобряю какого бы то ни было соглашения с разбойником.
– Прежде всего мы ищем сильных союзников, а морское могущество Поликрата несомненно. Только тогда, когда с его помощью мы станем обладателями Египта, наступит время унизить его гордость. До поры до времени я прошу тебя обуздать твое личное недовольство и думать только об успехе нашего великого предприятия. Это я говорю тебе от имени царя, кольцо которого я ношу на руке и которое мне поручено показать тебе.
Ороэт слегка поклонился перед этим знаком самодержавной власти и спросил:
– Чего требует от меня Камбис?
– Он приказывает, чтобы ты употребил всевозможные усилия для заключения союза с самосцем. Кроме того, ты должен как можно скорее присоединить свои войска к великой персидской армии на вавилонской равнине.
Сатрап поклонился и с недовольным видом покинул комнату. Едва его шаги смолкли в колоннаде внутреннего двора, Зопир воскликнул:
Люди и лошади были покрыты потом и пылью. Последние, чувствуя близость города с его конюшнями и яслями, собрали свои оставшиеся силы; но двум мужчинам, одетым в запыленные одеяния персидских придворных, ехавшим во главе и сгоравшим от нетерпения, это движение казалось слишком медленным.
Хорошо содержавшаяся царская дорога, извивавшаяся по предгорьям Тмолуса, была окаймлена полями с черноземной плодородной почвой и деревьями различных пород. Лимонные, масличные и платановые рощи, шелковичные и виноградные плантации тянулись у подошвы горы, тогда как на более значительной высоте зеленели пинии, кипарисы и заросли орешника. На обработанных полях виднелись фиговые и гранатовые кустарники, осыпанные плодами. Среди зелени полей и на опушках лесов пестрели яркими красками и благоухали цветы. Повсюду встречались тщательно огороженные колодцы со скамьями под тенистыми кустами по краям дороги, которая вела через овраги и ручьи, полувысохшие от летнего зноя. На тенистых, сырых местах цвели лавровые розы, а там, где солнце жгло с наибольшей силой, качались стройные пальмы. Темно-голубое, безоблачное небо распростерлось над этим великолепным ландшафтом, на горизонте которого виднелись с юга снежные вершины горной цепи Тмолуса, а с запада – горы Сипилуса, сиявшие своей легкой синевой.
Дорога вела теперь вниз через березовую рощицу, вокруг деревьев которой обвивались до самых вершин виноградные лозы, отягченные обильными гроздьями. На повороте дороги, откуда открывался вид вдаль, всадники остановились. Перед ними лежал главный город бывшего лидийского царства, бывшая резиденция Креза, Золотые Сарды, расположенные среди прославленной долины Гермуса.
Отвесная черная скала, на вершине которой возвышались видневшиеся издалека строения из белого мрамора, и окруженная тройным рядом стен крепость, вокруг которой много столетий тому назад царь Мелес обнес льва для того, чтобы сделать ее неприступной, господствовали над многочисленными домами с тростниковыми крышами. К югу склон крепостной горы был менее крут и застроен домами. На север от Акрополя возвышался на берегу реки Пактолуса, изобиловавшей золотым песком, бывший дворец Креза. Через торговую площадь, казавшуюся удивленным путникам бесплодным местом среди цветущего луга, шумно протекла река, катившая свои красноватые воды к западу и изливавшаяся там в узкую горную долину, где омывала подошву большого храма Кибелы.
На восток тянулись обширные сады, среди которых сверкало ясное, как зеркало, Гигейское озеро. Пестрые лодки для увеселительных прогулок в сопровождении множества белоснежных лебедей покрывали его поверхность. На расстоянии примерно четверти часа ходьбы от озера возвышались многочисленные искусственные холмы, из которых три отличались своей значительной высотой и объемом.
– Что означают эти земляные горы, имеющие такой необычный вид? – спросил Дарий, предводитель группы всадников, ехавшего рядом с ним Прексаспа, посланника Камбиса.
– Это – могилы прежних лидийских царей. Самая большая из возвышенностей, вон там налево, – а не средняя, посвященная памяти царственных супругов, Пантеи и Абрадата, – памятник, воздвигнутый отцу Креза. Алиаттесу. Торговцы, ремесленники и девушки Сард насыпали этот холм в честь своего умершего царя. На пяти украшающих вершину колоннах можно прочесть, сколько сделала каждая часть трудившихся. Девушки оказались прилежнее всех. Говорят, что дед Гигеса был особенно расположен к ним.
– В таком случае внук далеко не похож на него!
– Это должно казаться тем удивительнее, что Крез в молодости нисколько не был врагом женщин, а лидийцы, кажется, весьма склонны к любовным наслаждениям. Вон там в долине Пактолуса, недалеко от места промывки золота, стоит храм богини Сард – называемой Кибелой или Ма. Видишь белые стены, которые выглядывают из зелени охраняющей их рощи? Там можно найти много тенистых уголков, где молодые люди Сард, по их выражению, соединяются в сладостной любви в честь своей богини.
– Так же как в Вавилоне во время празднества Мелиты.
– У берегов Кипра существует такого же рода обычай. Когда я пристал туда на обратном пути из Египта, меня сладостным пением встретила толпа прекраснейших девушек. Ударяя в кимвалы, они с плясками повели меня в дубраву своей богини. Там я должен был положить несколько золотых монет, и затем очаровательнейшее существо, какое ты только можешь себе представить, завлекло меня в душистый шатер из пурпурной материи, где мы легли на ложе из роз и лилий.
– Зопир не будет сетовать на болезнь Бартии.
– И будет оставаться дольше в роще Кибелы, чем около больного. Мне очень приятно вновь увидеться с веселым товарищем.
– Он не допустит тебя предаваться тому мрачному настроению духа, которое теперь так часто овладевает тобой.
– Я постараюсь побороть его, хотя это настроение духа, справедливо порицаемое тобой, имеет свою причину. Крез говорит, что мы бываем не в духе только тогда, когда ленимся или не имеем силы бороться с невзгодами. Наш друг прав. Пусть Дария не обвиняют в слабости или лености. Если я не могу повелевать миром, то, по крайней мере, буду своим собственным повелителем!
При этих словах прекрасный юноша выпрямился в седле во весь свой рост. Его спутник с удивлением взглянул на него и воскликнул:
– Право, мне кажется, сын Гистаспа, что ты предназначен для великих деяний. Не случайно ниспослали боги своему любимцу Киру сновидение, в результате которого он приказал твоему отцу держать тебя взаперти.
– И однако у меня еще не выросли крылья!
– На теле твоем – нет, но дух твой окрылился. О юноша, юноша, ты идешь по опасной дороге!
– Неужели крылатому следует бояться пропасти!
– Да, если силы изменят ему.
– Но ведь я силен!
– Еще более сильные постараются сломить твои крылья.
– Пусть посмеют явиться! Я знаю, что стремлюсь только к справедливости, и верю в свою звезду!
– А знаешь ли ты, как она называется?
– Она сверкала в час моего рождения, и имя ей – Апагита [87].
– Мне кажется, что я лучше знаю ее. Безграничное честолюбие – вот то светило, лучи которого служат путеводителями твоих действий. Берегись, юноша! И я когда-то шел тем путем, который ведет к славе или позору, но редко – истинному счастью. Честолюбец похож на человека, томимого жаждой и пьющего соленую воду! Чем больше пожинает он славы, тем сильнее, ненасытнее жаждет этой самой славы и величия! Я из простого ничтожного воина превратился в посланника Камбиса; к чему же стремиться тебе, если уже теперь, за исключением детей Кира, нет человека, поставленного выше тебя?… Но если зрение не обманывает меня, то вон там едут Зопир и Гигес во главе толпы всадников, направляющихся из города к нам навстречу. Ангар, раньше нас выехавший из гостиницы, вероятно, объявил о нашем прибытии.
– Да, это они!
– Право, так! Посмотри, как проказник Зопир делает нам знаки и помахивает только что сломленной им пальмовой ветвью.
– Эй, вы, отрежьте нам поскорее несколько веток от этого куста! Вот так! Мы ответим пурпурным цветом граната зеленой пальме!
Несколько минут спустя Дарий и Прексасп обнимались со своими друзьями. Затем оба соединившиеся вместе отряда через сады, окружавшие Гигекийское озеро, место отдыха жителей Сард, поехали к многолюдному городу, граждане которого с приближением солнечного заката толпами выходили из ворот, чтобы насладиться вечерней прохладой. Лидийские воины в богато украшенных шлемах и персидские солдаты в цилиндрообразных шапках следовали за нарумяненными женщинами с венками на головах. Няньки вели детей к озеру, где те кормили лебедей. Под платановым деревом сидел слепой старик-певец, аккомпанируя себе на двадцатиструнной лидийской лютне, называемой магадис, он пел своим многочисленным слушателям грустные песни. Юноши, игравшие в кегли и кости, забавлялись на открытом воздухе, а подростки-девушки громко взвизгивали в испуге, если брошенный мяч попадал в какую-нибудь из них или падал в озеро.
Персидские путешественники обращали мало внимания на эту пеструю картину, которая в другое время заняла бы их. Все их внимание было отдано друзьям, рассказывавшим им про Бартию и благополучно перенесенную им болезнь.
Сардский сатрап, Ороэт, – статный мужчина в блестящем придворном наряде, грешившем излишеством украшений, – маленькие черные глаза которого проницательно сверкали из-под густых, сросшихся бровей, вышел навстречу новоприбывшим у железных ворот дворца, где до него жил Крез. Сатрапия эта считалась одной из важнейших и самых доходных в государстве. Придворный штат Ороэта был похож блеском и богатством на тот, что имел Камбис, хотя число слуг и женщин было ограниченнее, чем у царя. У ворот дворца всадники были встречены огромной толпой стражей, рабов, евнухов и богато одетых должностных лиц.
Здание наместничества, которое все еще можно было назвать великолепным, было, когда в нем жил Кир, блистательнейшим из всех царских дворцов; но при взятии Сард завоеватель приказал отвезти все богатства низвергнутого с престола царя в сокровищницу Кира в Пасаргадэ, и прекраснейшие произведения искусства были уничтожены грубыми руками. С того ужасного времени лидийцы извлекли из-под спуда много скрытых сокровищ и в течение нескольких мирных лет, под управлением Кира и Камбиса, настолько поправили свое благосостояние благодаря трудолюбию и изворотливости, что Сарды снова могли считаться одним из богатейших городов Малой Азии.
Хотя Дарий и Прексасп привыкли к великолепию царской придворной обстановки, но они все-таки были поражены красотой и блеском помещения сатрапа. Особенно прекрасной казалась им искусная мраморная работа, которую нельзя было найти ни в Вавилоне, ни в Сузах, ни в Экбатане. Обожженные кирпичи и кедровое дерево заменяли там гладкие куски природного известняка.
В большой зале прибывшие нашли бледного Бартию, протянувшего им руки с подушек, на которых он лежал.
После того как друзья попировали у сатрапа, они собрались в комнате выздоравливающего, чтобы переговорить между собой без помехи. Когда они уселись там, Дарий, обращаясь к Бартии, воскликнул:
– Теперь ты прежде всего должен рассказать мне, каким образом ты схватил эту отвратительную болезнь.
– Мы, совершенно здоровые, – так начал свой рассказ сын царя, – отправились, как вам известно, из Вавилона и без остановки достигли Гермы, маленького городка, находящегося у Сангариуса. Утомленные ездой, палимые солнцем Хордата и покрытые дорожной пылью и грязью, мы соскочили с лошадей, скинули с себя платье и бросились в волны реки, светлой и прозрачной, которая, протекая возле станционного дома, точно приглашала освежиться в ее струях. Гигес порицал нашу неосторожность, но мы, надеясь на нашу закаленную натуру, не обращали внимания на его увещания и весело плескались в зеленоватых волнах. Вполне спокойно, как всегда, Гигес предоставил нам делать все, что угодно; разделся и, когда мы покончили с купаньем, сам бросился в реку.
Два часа спустя мы снова сидели верхом и мчались с неимоверной быстротой по дороге, меняли лошадей на каждой станции и обращали ночь в день.
Вблизи Ипсуса я почувствовал сильную боль в голове и во всем теле, но стыдился объявить о своих страданиях и держался в седле до тех пор, когда в Багисе пришлось садиться на новых лошадей. Занося ногу в стремя, я вдруг лишился сил и сознания и без памяти грохнулся на землю.
– Порядком струсили мы, когда ты свалился, – прервал Зопир рассказчика, – для меня истинным счастьем было присутствие Гигеса. Я совершенно растерялся; но он сохранил все присутствие духа и, облегчив свою душу несколькими выражениями, не особенно для нас лестными, стал действовать подобно распорядительному полководцу. Осел-врач, явившийся тут, уверял, что Бартия безвозвратно погиб, за что и получил от меня несколько ударов.
– Которыми остался весьма доволен, – со смехом проговорил сатрап, – так как на каждый синяк ты приказал положить по золотому статеру.
– Мои воинственные наклонности стоили мне уже немало денег! Но – к делу. Едва только Бартия снова открыл глаза, как Гигес поручил мне ехать верхом в Сарды и привезти опытного лекаря и удобную дорожную колесницу. Такую скачку не скоро устроит кто-либо после меня! В одном часе расстояния перед городом пала моя третья лошадь. Тогда я бросился бежать что было сил к воротам города. Все прохожие и гуляющие, которые попадались мне, вероятно, сочли меня сумасшедшим. Я без церемонии сбросил с лошади первого встречного всадника, какого-то купца из Келенэ, вскочил в седло и, прежде чем забрезжило утро, уже возвратился к нашему больному, привезя искуснейшего из всех сардских докторов и самую лучшую колесницу. Мы перевезли Бартию сюда, в этот дом, путешествуя шагом; у него оказалась горячка, и, рассказывая в бреду всяческую чепуху, которую только может придумать человеческий мозг, он навел на нас такой невообразимый ужас, что и теперь при воспоминании о всем перенесенном у меня выступает на лбу холодный пот.
Тут Бартия взял руку друга и сказал, обращаясь к Дарию:
– Ему и Гигесу я обязан жизнью. До тех пор пока они сегодня не отправились встречать вас, они не покидали меня ни на минуту и ухаживали за мной так, как самая нежная мать может ухаживать за своим ребенком. И твоей доброте, Ороэт, я обязан многим; обязан вдвойне еще потому, что из-за этого ты подвергся неприятностям.
– Как могло это случиться? – спросил Дарий.
– Тот самый Поликрат Самосский, имя которого так часто упоминалось в Египте, имел у себя знаменитейшего врача, когда-либо рожденного в Греции. Когда я заболел в доме Ороэта, он написал Демокеду и, обещая ему всевозможное вознаграждение, умолял его немедленно прибыть в Сарды. Самосские морские разбойники, делающие небезопасным все ионийское прибрежье, берут в плен посланца и привозят письмо Ороэта к своему властителю, Поликрату. Он распечатывает его и отсылает гонца сюда обратно, приказав передать, что Демокед находится у него на жалованье. Если Ороэту угодно воспользоваться его услугами, то пусть обратится к нему самому, Поликрату. Наш благородный друг снес это унижение ради меня и исполнил прихоть самоссца, обратившись к нему с просьбой о присылке врача в Сарды.
– Что же Поликрат? – спросил Прексасп.
– Высокомерный властитель острова тотчас же послал врача, который, как вы видите, вылечил меня и несколько дней тому назад уехал отсюда, осыпанный дорогими подарками.
– Впрочем, – прервал Зопир Бартию, – я могу легко понять, почему самосец не хотел отпускать от себя своего придворного врача. Говорю тебе, Дарий, что нет на свете другого человека, подобно ему. Он прекрасен, как Минуцтшер, умен как Пиран Виза, силен как Рустем и столь же щедр на помощь, как праведный Сома [88]. Поглядел бы ты только, как он умеет бросать металлические круги, которые он называет дисками. Я не могу назваться бессильным, но он опрокинул меня наземь после непродолжительной борьбы, а рассказывать различные истории был такой мастер, что у слушателей прыгало сердце в груди.
– Мы познакомились с одним человеком в таком же роде, – сказал Дарий, с улыбкой слушая восторженные речи своего друга, – это – афинянин Фанес, который явился тогда вовремя, чтобы доказать нашу невиновность.
– Демокед, врач – уроженец Кротоны, местности, которая должна находиться у самого солнечного заката.
– Но, – прибавил Ороэт, – там, так же как и в Афинах, живут эллины. Будьте осторожны с этими людьми, мои юные друзья, так как они столь же хитры, лживы и эгоистичны, как сильны, умны и красивы.
– Демокед благороден и правдив! – возразил Зопир.
– А Фанеса, – уверял Дарий, – даже сам Крез считает столь же добродетельным, как и дельным.
– Также и Сапфо, – подтвердил Бартия это заявление, – большой похвалой отзывалась об афинянине. Но перестанем говорить об эллинах, которых недолюбливает Ороэт, так как они доставляют ему много хлопот своим упрямством.
– Про то известно богам! – со вздохом проговорил сатрап. – Труднее удержать в повиновении один греческий город, чем все страны между Евфратом и Тигром.
При этих словах сатрапа Зопир подошел к окну и, прерывая говорившего, воскликнул:
– Звезды стоят уже высоко, а Бартии необходимо спокойствие, поэтому поторопись, Дарий, со своими рассказами о родине!
Сын Гистаспа согласился и начал с перечня тех событий, которые нам уже известны. Кончина Нитетис вызвала у Бартии искреннее сочувствие, а открывшийся обман Амазиса – взрыв удивления и величайшего негодования присутствующих.
– После того как было неопровержимо доказано истинное происхождение покойницы, – продолжал рассказчик после краткого перерыва, – Камбис будто преобразился. Он созвал всех на военный совет и за столом появился снова в царской одежде вместо траурного одеяния. Можете себе представить, с каким восторгом была встречена надежда на войну с Египтом! Даже и сам Крез, доброжелатель Амазиса, который всегда и везде оказывался сторонником мира, на этот раз не возражал. На другое утро, по обыкновению, обсуждалось в трезвом виде то, что решили вчера отуманенные винными парами. После того как были высказаны различные мнения, Фанес попросил слова и говорил почти в течение часа. Но как он говорил! Казалось, что сами боги влагали слова в его уста. Наш язык, изученный им в невообразимо короткое время, подобно меду лился из его уст и то вызывал горячие слезы из всех глаз, то возбуждал бурный восторг и взрывы негодования у всех присутствовавших. Всякое движение его руки было изящно, как жест танцовщицы, и вместе с тем исполнено мужественной энергии и достоинства. Я не могу передать его речь, так как мои слова оказались бы такими же слабыми, как барабанный бой рядом с раскатами грома. И когда, наконец, все мы, увлеченные и вдохновенные, единодушно решили, что быть войне, Фанес заговорил еще раз и указал на средства и пути, при помощи которых можно легче всего достигнуть победы.
Тут Дарий был вынужден остановиться, так как Зопир бросился ему на шею с громкими криками восторга. Бартия, Гигес и сатрап Ороэт также приняли это известие с большой радостью и просили рассказчика поторопиться с продолжением повествования.
– В месяце Фарвардине [89], – снова начал юноша, – наши войска должны стоять на границе Египта, так как в месяце Мурдате [90] Нил выходит из своего русла и грозит помешать передвижению нашего войска. Эллин Фанес теперь находится на пути к арабам для заключения с ними союза. Сыны пустыни должны снабжать водой и проводниками наши войска в своей безводной стране. Кроме того, он хочет склонить на нашу сторону богатый остров Кипр, который когда-то он завоевал для Амазиса. При его активном содействии цари этого острова сохранили свои венцы и теперь послушаются его советов. Афинянин заботится обо всем и знает всякие извилины и тропинки, точно он, подобно солнцу, может обозревать всю Землю. Он показывал нам изображение всех стран на медной доске.
Ороэт одобрительно кивнул головой и сказал:
– Я тоже имею такое изображение стран света. Уроженец Милета по имени Гекатей [91], постоянно совершающий путешествия, начертил его и променял мне на открытый лист.
– Чего только не выдумают эти эллины! – воскликнул Зопир, который никак не мог представить себе, какой вид должно иметь это изображение Земли.
– Я покажу тебе завтра мою медную доску, – сказал Ороэт, – теперь же нам не следует снова прерывать Дария.
– Итак, Фанес отправился в Аравию, – продолжал рассказчик, – тогда как Прексасп поехал не для того только, чтобы передать тебе, Ороэту, приказание собрать, по возможности, большое число солдат, в особенности ионийцев и карийцев, которыми будет командовать афинянин, – но для того, чтобы предложить Поликрату быть нашим союзником.
– Союз с этим морским разбойником? – спросил Ороэт, чело которого омрачилось.
– С ним самым, – сказал Прексасп, нарочно не обратив внимания на негодующее выражение лица Ороэта. – Фанесу уже обещано много хороших кораблей, так что мое посольство будет иметь благоприятный исход.
– Финикийских, сирийских и ионийских военных судов было бы достаточно для того, чтобы победить египетский флот.
– Положим, что и так. Но если бы Поликрат оказался нашим противником, то мы едва ли были бы в состоянии удержаться на море; ведь ты сам же говорил, что он всем распоряжается в Эгейском море.
– А я все-таки не одобряю какого бы то ни было соглашения с разбойником.
– Прежде всего мы ищем сильных союзников, а морское могущество Поликрата несомненно. Только тогда, когда с его помощью мы станем обладателями Египта, наступит время унизить его гордость. До поры до времени я прошу тебя обуздать твое личное недовольство и думать только об успехе нашего великого предприятия. Это я говорю тебе от имени царя, кольцо которого я ношу на руке и которое мне поручено показать тебе.
Ороэт слегка поклонился перед этим знаком самодержавной власти и спросил:
– Чего требует от меня Камбис?
– Он приказывает, чтобы ты употребил всевозможные усилия для заключения союза с самосцем. Кроме того, ты должен как можно скорее присоединить свои войска к великой персидской армии на вавилонской равнине.
Сатрап поклонился и с недовольным видом покинул комнату. Едва его шаги смолкли в колоннаде внутреннего двора, Зопир воскликнул: