В кухне вовсю кипела вода для кофе. Фильтры "Мелитта" она купить забыла, и потому пришлось ополоснуть использованный, который уже несколько дней простоял в воронке. Пакет с кофе долгое время стоял открытый, и кофе на вкус был страшно кислый.
После кофе ей, конечно, пришлось пойти в туалет, но на лестнице за это время ничего не произошло. Только кто-то сбежал вниз с верхнего этажа.
Настроение у нее улучшилось, она улыбалась. Услышав, как внизу открылась парадная дверь, вышла на лестницу.
И тут она перестала улыбаться. Потому что узнала эти шаги, как старые, хорошо знакомые аккорды: шаги длинных, одетых в уродливые старомодные казаки и джинсы ног, переходящих в жилистое, жесткое, чересчур сильное туловище, которое было вынуждено продать свою кожаную косуху и теперь вот позорилось в уродливой джинсовой куртке на меху, купленной в сэконд-хэнде. А на самом верху сидела голова с быстрыми, сверкающими голубыми глазами и насмешливым ртом, и длинными серо-желтыми волосами, пахнущими сыростью, дымом и металлом. Да весь он пахнет и всегда пах металлом. Дымом, металлом, сырым ветром и спиртным. Перед вами преступник, дорогой Ватсон, это видно по мочкам ушей.
Надо спрятать ключи! Убрать плед, вино (за ванну), ключи в кофе.
Бах, бах, бах по двери.
("Маленький поросенок, если ты не откроешь, я как дуну, как плюну...")
Патрик, неужели это ты, так рано, какая неожиданность! Чем могу помочь? Нет, у меня нет денег, нет, вина тоже нет, да, знаю, здесь пахнет по-стариковски, конечно, да, жуткий бардак, как всегда, какой ты наблюдательный, как мило, что ты заглянул. Представляешь, а кошка спит. Наверно, устала бодрствовать, смотри не сядь на нее, она на диване, напоминает деталь интерьера. Черт возьми, как бы мне тебя выставить, мне же надо следить за дверью. Были бы у меня деньги, наверно, сразу бы свалил. Ну конечно, садись, давай поболтаем, Ильва опять тебе надоела, тебе пришлось немного ее побить, бедненький.
Странно все же, что каждый раз, когда она его видела, у нее был шок. А раньше она считала его красивым. Красивым, свободным и коварным; дикий жеребец. Дикий жеребец: смех, да и только. С густой гривой и длинными ногами.
То ли она просто хорошо узнала его и потому изменила свое мнение, то ли он действительно так сильно испортился. Дело не в том, что он стал безобразен. Это ее не пугало. Нет, тут было что-то другое: что-то, что обнажалось в нем с каждым днем все больше и больше, что-то в этом запахе металла и сырого ветра.
Проступило то, что на самом деле владело им, - какая-то безнадежная закостенелость, безнадежная горечь, железные челюсти грудного ребенка. Его взгляд - взгляд человека, который уверен, что он не на коне только потому, что все вокруг - идиоты. Подумать только, я считала его непонятым, несчастным человеком. Но у меня больше нет сил. Нет сил вынашивать эту мысль.
Он спросил:
- Ничего, если я тут брошу кости, - я всю ночь на ногах?
Чем он был занят всю ночь, он не сказал, последнее время он вообще не говорил, чем занят. А ей было плевать.
Будет только лучше, если он заснет. Вернее, если он заснет достаточно крепко.
- Поспи, конечно, - нежно сказала она и пошла на кухню, где очень тихо раскрошила в ступке две таблетки "Рогипнола". Получился мелкий белый порошок. Для верности она взяла и остаток той таблетки, которую давала кошке. Потом проскользнула в ванную, взяла вино, вылила остатки в стакан и размешала в нем белый порошок. Очень скоро он стал того же цвета, что вино, и осел на дно. Только бы Патрик побольше выпил.
Она осторожно, с почтительным видом подошла к нему и преданно произнесла:
- Ты спишь?
Он что-то пробормотал в ответ.
- Я подумала, может, ты хочешь немного вина?
- У тебя есть вино? Да, я заметил, что от тебя пахнет.
- Вино не самое лучшее, "Тинто".
- А я что, по-твоему, пью?
- Тут только стакан.
- Надо же, какая ты щедрая.
- Мне показалось, у тебя усталый вид.
- Спасибо. - Он выпил. - Фу, какое кислое, ты че, сама его сделала?
- Но это лучше, чем ничего.
Он, гримасничая, опорожнил стакан и снова лег. Спихнул на пол кошку, которая как ни в чем не бывало продолжала спокойно спать. Вдруг ей стало как-то беспокойно, и она потрогала ее, но та была теплой и дышала.
Она подошла к окну и стала смотреть на улицу, борясь с сильным желанием расхохотаться. Спокойствие теплом разлилось в ее животе, как детская каша.
Так она стояла, пока он не уснул - уснул самым сладким сном.
Потом, надев мягкие тапочки, она снова заняла свое место у двери. Было одиннадцать. Если ей повезет, то скоро появится господин Великолепный.
В двенадцать дверь открылась, и он вышел, одетый в униформу. У него было бледное и немного плоское лицо - лицо человека, поступающего в соответствии со своими интересами. Бай-бай, господин Великолепный, счастливо.
Теперь моя очередь! Вот тайный ключ, а в грудной клетке растет разгоряченное сердце, и уже кажется, будто в груди пищит Чужой. Это почти возбуждение, такое возбуждение, наверно, испытывает мужчина перед тем, как переспать с девственницей, думается ей, и вот она выходит на лестницу, в желтых резиновых перчатках, так как не нашла нормальных.
Никого. Первый ключ только сначала немного застревает в замке. Второй же сразу легко поворачивается. Она открывает дверь, входит в прихожую. Закрывает за собой.
Бог ты мой, как они все уютненько устроили, хотя и года здесь не живут. Занавеска в холле с веселеньким рисунком. Комод и на нем свинки-копилки (из одной она вытащила три пятикроновые монетки). Кухня в таком же демонстративно радостном стиле. Витамины и клетчатка, черт побери. Холодильник весь увешан магнитиками. К потолку подвешены яркие рыбки.
В кармане одной из курток было две двадцатикроновые бумажки и три монетки по одной кроне. Она взяла одну двадцатку, отдуваться придется наверняка фрекен В. Но, дорогая, разве мы тебе в чем-нибудь отказываем, почему же ты ворууууешь? Это очень серьезно, понимаешь, так можно оказаться на Дне Общества, дорогая, ты же не хочешь туда попасть, подумай обо всех ужасах, которые случаются с маленькими девочками, все Дно Общества кишит потерянными зубами и засохшими зародышами, извлеченными из маленьких девочек, которые в детстве воровали деньги из маминых и папиных карманов...
Ну ладно, хватит выдумывать. Нужно только быстро-быстро обойти квартиру и посмотреть, что можно взять так, чтобы никто не заметил. И все же ей хотелось просто поглазеть. Ну что, например, она забыла в ванной, где брать совершенно нечего? Там были только следы их пребывания - мыльная пена, немного светлой щетины на краю раковины. Разукрашенные деревянные таблички над полотенцами: ЭВА. НАДЯ. ЕННИ. РИКАРД.
Разукрашенная тюрьма, подумалось ей. ЭВАНАДЯЕННИРИКАРД FOREVER*. Ей захотелось рассмеяться; она уже не нервничала и была вполне довольна собой: ключ, кошка, Патрик - все это было волшебной цепочкой хитростей.
* Навсегда (англ.).
Жаль только, что последнее вино пришлось отдать Патрику.
В холодильнике семьи В. было два безалкогольных пива, это она взять не могла. В шкафу над холодильником - капелька "Кампари" и бутылка водянистого джина. Какая дешевка. Она на всякий случай сделала несколько глотков и добавила воды из крана (может, это фрекен В. тайно выпивает?).
Она рассмеялась, не смогла удержаться.
Но теперь пора сделать что-нибудь полезное. В спальню! Ах, супружеская постель, и у каждого над головой по маленькой лампочке из "ИКЕИ". Она представила, как поднимается и опускается бледный член господина В., как госпожа В. попискивает от благопристойного, не выходящего за рамки приличия возбуждения и как она потом, когда господин В. кончил, протягивает руку и заводит будильник.
Что я вижу? В ящике комода лежат украшения, в скромной шкатулке, сохранившейся, вероятно, еще с тех пор, когда госпожа В. была подростком. Внутри, как это ни странно, царил священный беспорядок. Комок золотых цепочек, она взвесила их в руке. Золота крон на пятьсот; что ж, неплохо. Будет заметно, если она возьмет так много. Но с другой стороны, тетеньке, похоже, нет дела до украшений.
Она решительно взяла большую часть золота себе, а оставшиеся украшения спутала еще сильнее. Пальцы в резиновых перчатках плохо слушались.
Так, больше взять особенно нечего. Прямо скажем, не сокровищница. Заглянула в комнату десятилетки: лошади, лошади, лошади, и скука полового созревания. На стене "Roxette". Дневник с замочком. Малышка, неужели ты влюбилась? Неужели кто-то уже разбил твое марципановое сердечко? Где-то в ночи на улице тебя ждут крутые парни. Скрип, скрип - желаю хорошо поразвлечься.
Она заглянула в комнату самой младшей. Черт, какое тут все премиленькое. С полки, словно странные лохматые фрукты, свисают мягкие игрушки. Маленький столик весь завален яркими книжками и мелками, ящик на полу ломится от педагогически правильных игрушек.
Она прошла в глубь комнаты, изумленная против собственной воли. На кроватной стойке висел рюкзак в виде розового кролика. Действительно ли маленьким детям полезно утопать в прелести?
Кровать представляла из себя норку из одеял и подушек пастельных тонов. Над постелью на шнурке висел заводной музыкальный мишка, из которого девочка наверняка уже выросла. Она потянула за шнурок. Пластмассовый мишка скосил глаза, пошевелил лапами и выдал небольшую печальную мелодию.
Но что она здесь делает? Она поспешила обратно в прихожую и посмотрела на себя в зеркало: привидение в желтых резиновых перчатках. Стоя перед дверью и слушая, все ли спокойно, она заметила записку: "Надя, не забудь булочки. Целую, мама".
По непонятной причине это ее ужасно разозлило. Булочки! Тоже мне, трагедия, нашли, о чем спорить! Да в этом доме дышать нечем!
Вон отсюда, закрыть дверь, запереть на ключ, скорей домой. Там, конечно, не такой порядок, но, по крайней мере, никто не лицемерит, ничто не прикрыто, не спрятано за яркими узорчиками.
Единственная проблема в том, что в комнате довольно крепко спят мужчина и кошка; но насколько крепко, никому не известно. Она подняла Хемингуэй - кошка была теплая, даже чуть-чуть пошевелилась, но не проснулась.
Патрик лежал с открытым ртом. Худощавая рука свисала с дивана.
Лежишь, Патрик? Я могла бы убить тебя, если б захотела, - так крепко ты спишь. А люди и правда красивые, когда спят.
Она расстегнула его рубашку, безволосая грудь поднималась и опускалась, было видно, как бьется сердце. Соски - маленькие твердые пупырышки, у него все было твердым, словно его опустили в холодную закаливающую ванну. Когда-то ей это нравилось. Ей было шестнадцать, когда Дикий жеребец увлек ее за собой. Она восхищалась им настолько, что написала как-то своей кузине: "Я встретила парня, ради которого могла бы умереть".
Пил он, конечно, чересчур много, но зато говорил всегда: "Никаких наркотиков, ничего тяжелого, от этого только тупеешь. Посмотри на этого обдолбанного придурка. Horse*, черт возьми".
* Героин (англ.).
Это успокаивало. Она начала сама повторять это, как заклинание: "Никаких наркотиков. Horse, черт возьми".
Ее восхищение дало первую трещину, когда он однажды купил ей шубу, а через два дня после этого прибежал как сумасшедший и сказал: "Крошка, мы должны продать шубу, кое-кто охотится за мной из-за денег, к тому же ты куда симпатичней без шубы".
Симпатичней без шубы. Симпатичней без денег, симпатичней без друзей. И уж наверняка симпатичней без образования.
Самый большой шок у нее был, когда она поняла, что умнее его. "Черт возьми", - сказала она Монике, когда начала ходить в вечернюю школу, это было, когда Патрик в первый раз переехал к Ильве, а сама она решила начать новую жизнь. И обнаружила, что все ей давалось очень легко, без малейших усилий. Черт, она понимала все! Английский, математику, все! Теперь, когда она перестала прогуливать, все проскальзывало в нее, как спагетти с маслом! Она носилась, как в горячке, но одновременно была уверена, что произойдет что-то ужасное, какое-то несчастье, что она будет наказана. Ей почти хотелось закричать: "Выпорите меня!" Ей было по-настоящему жутко, как будто она оказалась другой - не такой, какой считала себя. Внутри нее всегда обитал этот умный, незнакомый паразит - и к чему это приведет?
Два горячечных года, почти без той, другой горячки. Потом Патрик ненадолго вернулся, и она поняла, как сильно хотела его. Потому что в этом отношении ему не было равных. Долгие любовные игры, расслабленная, изобретательная похоть. Все, естественно, сопровождалось вином. Было еще и другое, о чем она не хотела знать. По крайней мере, до тех пор, пока он не заставляет ее пробовать. Нет-нет, он таким не занимается. Черт, неужели она думает, что он тоже обдолбался?
Да, Патрик. Ты обдолбался, черт тебя подери. Дикий жеребец. Он спит. Она расстегнула ширинку, отодвинула Патрика подальше от края, ничуть его при этом не потревожив. Немного приспустила джинсы. Он тоже спал. Вот он единственный, кто мог сделать ее по-настоящему счастливой. Или какой там он ее делал. Но сейчас он был маленький, бледный и сонный. Она чувствовала каждый его миллиметр. Бесконечно грустное зрелище. Она отошла немного и посмотрела на Патрика.
И все-таки хорошо, что он опять живет у Ильвы.
Как-то беспокойно. Внутрь заползает тревога и разливается по всему телу. Она заглядывает в его сумку и находит начатую бутылку "Джонни Уокер". Она делает только маленький глоток, потому что знает - он сразу почувствует, что виски разбавили. А даже если почувствует - ну и что, она же угостила его вином. Так что можно еще глотнуть.
Только вот лежит он как-то неестественно спокойно, думает она, застегивая рубашку. А дышит - достаточно ли глубоко и часто? Почти три таблетки самого сильного "Рогипнола" - не многовато ли, тем более что он и так уже порядочно принял? А вдруг он впадет в кому?
Ладно-ладно, только не сходи с ума.
Нет, это ненормально. Он дышит ненормально.
Черт, надо кому-нибудь позвонить. Моника. Она в этом разбирается. О нет, проклятый телефон! Не выйдет, надо поехать, поговорить с ней. Только бы она была дома! Я должна увидеть Монику, все остальное не важно! У меня есть тридцать пять крон, возьму-ка лучше еще немного у Патрика, на всякий случай. Вдруг что-то произойдет по дороге. Моника, мой единственный друг!
3
Моника открыла дверь в халате. Она и не пыталась притворяться - как чувствовала себя, так и выглядела. Милая старушка Моника!
- Привет, входи, - сказала она. - Хочешь орешков - больше мне угостить тебя нечем.
- Слушай, я из-за Патрика, он спит, я дала ему три "Рогипнола", как ты думаешь, это опасно, он в коме?
Тут Моника расхохоталась, и все волнения улетучились. Потому что это был прекрасный, душевный хохот, вовсе не похожий на то жалкое, сухое тявканье, которое Моника изображала, когда они с компанией сидели в "Химмельрике" и продирали всех подряд. Когда Моника была одна, ее смех звучал как музыка. Когда они собирались вместе, то у всех было одинаковое сухое тявканье, которое она ненавидела, хотя сама, наверно, смеялась точно так же. Пьяный смех, лай пьяных сук, которые издеваются над каким-то неудачником.
Моника освободила ей место на вельветовом диване и достала винище. Правда, она называла винище не винищем, а друганом.
- Слушай, у меня дома три другана. Слушай, я встречаюсь с "Роситой". Слушай, в четверг меня повалил один турок, "Беяз", дешевый типчик, кислый до черта.
Богатых людей она обычно называла "кошельками".
Да, деньги. Наверно, лучше рассказать печальную историю про то, как мужик в пальто стащил у нее деньги из кармана. Правда, она сказала, что это случилось в "Ике", так как история про металлоремонтную мастерскую не имела к Монике никакого отношения.
Моника сделала вид, что поверила.
- Какая незадача, - сказала она, - мне как раз нужны деньги. А ты не можешь одолжить у мамы?
Как же. Мать даже не скрывала, что ничего не понимает. "Ведь у тебя были такие хорошие оценки, неужели обязательно работать музейной смотрительницей?"
- Ничего не выйдет, - заверила она Монику. - Она только опять растрещится. - И она передразнила мамину манеру говорить - умоляющий, но требовательный голос: "Кстати, когда ты снова выходишь на работу? Ты же не можешь бесконечно сидеть на больничном".
- А, точно, больничный, - сказала Моника, - ты же должна скоро получить по нему деньги.
- Да, я тебе сразу же их отдам, обещаю.
- Может, заодно купишь и газовый балончик? Я знаю одного парня, который может достать, если надо. А что, пригодится. - Она засмеялась. - На случай, если кончится "Рогипнол".
- Пойдем ко мне?
- Я не могу. Я жду Данне, он мне кое-что должен.
- Но сколько Патрик проспит, как ты думаешь?
- Понятия не имею. Позвони в медицинскую справочную. - Хохот.
Они немного посидели, поболтали о прошлом. Вспомнили историю с Хемингуэй - тогда Моника попала в психушку после попытки самоубийства. Это случилось, когда Моника переехала в Карлстад, чтобы начать новую жизнь, но никакая новая жизнь, во всяком случае в обувном магазине, куда она устроилась работать, не началась. И Моника позвонила из больницы и сказала: "Придется тебе позаботиться о кошке, поезжай забери ее, будь с ней ласкова".
И она, конечно, как настоящий друг, поехала за проклятой бестией, а Хемингуэй в поезде выла всю дорогу своим особым сиамским воем, так что ей пришлось пересесть в тамбур, а один англичанин, метра два ростом и с бронзовым загаром, остановился перед ней и спросил:
- What's in your basket - a baby?*
* Что у вас в корзине - ребенок? (англ.)
И она, безумно смутившись, ответила на своем лучшем, приобретенном в вечерней школе, английском:
- No sir (no sir!), it's Hemingway*.
Косая улыбка.
- Strange name for a baby**.
- It is not a baby, it is my friend's cat***.
- Oh! - Он проходит мимо, оборачивается, снова улыбается. - Perhaps you should call him Hemingwail****.
* Нет, сэр (нет, сэр!), это Хемингуэй (англ.).
** Странное имя для ребенка (англ.).
*** Это не ребенок, это кошка моей подруги (англ.).
**** Может, вам стоит назвать ее Хемингуэйл (to wail - орать) (англ.).
Они с Моникой хохотали до боли в груди, до изнеможения. "No sir! It's Hemingway! It is not a baby, it is my friend's cat!"
Потом, про себя, она подумала, что в их дружбе с Моникой у нее было одно преимущество - все, что она делала для Хемингуэй: кошачий корм, заботы, жертвы. Ведь потом Моника не захотела забрать Хемингуэй обратно, так как кошка напоминала бы ей о карлстадских несчастьях. На кошачий корм в полгода уходит пятьсот крон или чуть больше (конечно, иногда Хемингуэй приходилось есть картофельное пюре), кошка прожила у нее уже три с половиной года, а следовательно, подумала она, следовательно, она выложила на киску по меньшей мере три тысячи пятьсот. Плюс билет на поезд в Карлстад и обратно. С ума сойти! Но что-то подсказывало ей, что напоминать об этом не стоит. И все же ее немного обижало, что Моника так распереживалась из-за своих пятисот крон.
Хохот утих, орешки кончились, так же как и вино.
- Мне надо идти! Пока билет действителен*.
* Билет на транспорт в Стокгольме действителен в течение одного часа.
Когда они стояли в коридоре, Моника сказала: "Подожди!", пошла в комнату и вернулась с вечерним платьем, которое брала у нее год назад, красное с блестками. Платье все равно ей мало, какой смысл забирать его?
- Может, тебе удастся его продать, - сказала Моника. - Две-три сотни точно дадут. Мне нужны деньги на газовый баллончик.
- На нем под мышками разводы от пота, я уже пыталась его продать.
- Ну отдай за сто пятьдесят - это все же лучше, чем ничего.
- Я попробую.
- Пока, дорогая. Счастливо!
- Счастливо! Пока, Моника!
4
Патрик проснулся ближе к ночи. Хемингуэй тем временем уже пришла в себя, начала мяукать, проблевалась, шатаясь, выползла на кухню, где вылакала значительное количество воды, и отказалась вернуться в большую комнату, так как там лежал Патрик. И даже написала в туфли хозяйке, потому что ее поддон, видите ли, был грязный. Хорошо, что не в сапоги Патрика. Туфли пришлось выкинуть. Теперь осталась только пара кед, которые один знакомый нашел на помойке и на которых несмываемым фломастером было написано "PEARL JAM". Мы, деловые женщины, не прочь иногда одеться немного молодежно.
Проснувшись, Патрик чувствовал себя ужасно и ничего не соображал. К счастью, он должен был разыскать человека, с которым не встретился этим вечером, и поэтому сразу свалил, не успев ничего натворить.
Но когда он ушел, ей стало страшно: он все просечет... он вспомнит осадок на дне и обо всем догадается...
В ту ночь она не могла уснуть. Она думала о газовом баллончике, но разве можно брызгать в помещении, ведь газ попадет в глаза и тебе самой. Потом она вспомнила еще кое-что: недавно Моника рассказывала, что ударом ладони можно вбить переносицу в череп. Это успокаивало, но не особенно.
На следующий день она снова ходила в квартиру напротив. На винном фронте ничего нового. Она осмотрела холодильник, все шкафчики. Взяла то, что незаметно, - несколько кусочков хлеба, немного овсяных хлопьев. Чуть не расплакалась оттого, что от ключей так мало толку. Будь она поумнее, наверняка бы что-нибудь придумала - вынесла бы, например, музыкальную аппаратуру и все-все ценное, а дверь сломала, чтобы выглядело, как самый обыкновенный взлом. Но она не знала, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом, и даже если б знала, то никогда не решилась бы.
Не чувствуй она так остро, что ключи принадлежат ей одной, то могла бы продать их Данне. Он-то наверняка знает, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом. Но нет, это касается только ее.
В желтых резиновых перчатках и овсянкой в карманах она стояла посреди их квартиры, и слезы текли у нее по щекам.
Золотую цепочку она отнесла в ювелирную мастерскую. Словно по иронии судьбы за нее дали ровно пятьсот. Их она потратила на то, чтобы выкупить золотое сердечко. Ну, и на всякие необходимые мелочи. А Моника вообще-то должна быть благодарна, что она ухаживает за Хемингуэй.
5
Ведь мне больше не нужно будет сюда приходить. Зачем? Ведь тут ничего нет. Тоже мне пещера Али-Бабы.
Ну и что же я стою? С набитыми карманами и без резиновых перчаток. Уставилась на их кровать - такую чистую, свежую и аккуратную. Белое покрывало, как в больнице. Выпьем за чистоту, дорогая госпожа Великолепная! Я только посижу тут на белом немножко, я так устала. Боже мой. Не беспокойтесь, я потом поправлю. Давайте выпьем за вас и вашего мужа - вам с ним хорошо? Смотрите, осторожно, не разбудите детей. В Сочельник вы делаете это так тихо, с блестками в волосах. Вы довольны своей интимной жизнью?
Наверняка прошло много времени. Какая приятная усталость. Ой, я пролила, бутылка всплакнула, простите, но пятна не останется, это же водка. Лучше допить.
Прошло ли еще время? Думаю, да, темнеет. Останусь тут. Медленная карусель, и море, и пропасть, в которой все тонет; все словно выворачивается наизнанку, туда - обратно. Туда - обратно. Она слышала голос. Совершенно точно, она слышала голос. И он сказал, нет, конечно же он закричал. "Мама! - закричал голос. Кто-то спит в твоей кровати! Иди сюда и прогони его!"
И прибежали мама Медведица, и папа Медведь, и Медвежонок, и разинули рты от удивления, когда увидели, что в кровати спит девочка.
Нет, на самом деле прибежала только мама Медведица; во всяком случае, слышны были только ее шаги.
Надо ли открыть глаза? Или лучше притвориться спящей?
Даже в таком невменяемом состоянии она понимала, где она и что случилось. Странно, но она могла думать, даже когда напивалась до бесчувствия. Что-то внутри нее становилось совершенно ясным и трезвым и, несмотря ни на что, рождало мысли, пусть язык и тело не всегда слушались, и все делалось не равномерно, а как бы замедленно и по кусочкам.
Где-то, как воздушный пузырь, кружилась мысль: "Будем надеяться, что у госпожи Великолепной есть чувство юмора. И что она не станет сразу звонить в полицию".
Ключи в кармане... точно.
- Я все объясню, - прозвучало у нее в голове - в той части, которая могла думать. Слова пытались добраться до губ и в конце концов добрались; внятно ли она говорит?
- Да уж, - ответила госпожа Великолепная. - Пожалуйста, объясните.
Глаза открылись. Госпожа В. была далеко и казалась смешной со своей бледной физиономией. Внутри все смеялось, но выходил ли смех наружу? Нет.
- Дверь была открыта, - заставила она произнести свои губы.
- Наружная дверь? Но это невозможно, - возразила госпожа В. - Ведь она была заперта, когда я пришла. Да, конечно, только на нижний замок, но я решила, что кто-то дома.
- И забыл запереть, - выдавила она из себя. Настоящая беседа! Красота, как будто передаешь сигналы из одной галактики в другую. Time Lapse*, или как там. Когда слова не сразу доходят и надо немного подождать.
* Пауза (англ.).
- Кто вы такая? - строго произнесла госпожа Медведица.
- Знаете, госпожа Медведица! (Time Lapse) Я пришла к подруге (Time Lapse) и, наверно, (Time Lapse) ошиблась адресом (Time Lapse). Потом увидела, что дверь открыта. Я не нарочно.
- Я позвоню в социалку, - сказала госпожа Медведица. - У меня там работает знакомый.
- Нет-нет! - Отлично! Побольше ярости! Адреналин! Это полезно; помогает прийти в себя!
После кофе ей, конечно, пришлось пойти в туалет, но на лестнице за это время ничего не произошло. Только кто-то сбежал вниз с верхнего этажа.
Настроение у нее улучшилось, она улыбалась. Услышав, как внизу открылась парадная дверь, вышла на лестницу.
И тут она перестала улыбаться. Потому что узнала эти шаги, как старые, хорошо знакомые аккорды: шаги длинных, одетых в уродливые старомодные казаки и джинсы ног, переходящих в жилистое, жесткое, чересчур сильное туловище, которое было вынуждено продать свою кожаную косуху и теперь вот позорилось в уродливой джинсовой куртке на меху, купленной в сэконд-хэнде. А на самом верху сидела голова с быстрыми, сверкающими голубыми глазами и насмешливым ртом, и длинными серо-желтыми волосами, пахнущими сыростью, дымом и металлом. Да весь он пахнет и всегда пах металлом. Дымом, металлом, сырым ветром и спиртным. Перед вами преступник, дорогой Ватсон, это видно по мочкам ушей.
Надо спрятать ключи! Убрать плед, вино (за ванну), ключи в кофе.
Бах, бах, бах по двери.
("Маленький поросенок, если ты не откроешь, я как дуну, как плюну...")
Патрик, неужели это ты, так рано, какая неожиданность! Чем могу помочь? Нет, у меня нет денег, нет, вина тоже нет, да, знаю, здесь пахнет по-стариковски, конечно, да, жуткий бардак, как всегда, какой ты наблюдательный, как мило, что ты заглянул. Представляешь, а кошка спит. Наверно, устала бодрствовать, смотри не сядь на нее, она на диване, напоминает деталь интерьера. Черт возьми, как бы мне тебя выставить, мне же надо следить за дверью. Были бы у меня деньги, наверно, сразу бы свалил. Ну конечно, садись, давай поболтаем, Ильва опять тебе надоела, тебе пришлось немного ее побить, бедненький.
Странно все же, что каждый раз, когда она его видела, у нее был шок. А раньше она считала его красивым. Красивым, свободным и коварным; дикий жеребец. Дикий жеребец: смех, да и только. С густой гривой и длинными ногами.
То ли она просто хорошо узнала его и потому изменила свое мнение, то ли он действительно так сильно испортился. Дело не в том, что он стал безобразен. Это ее не пугало. Нет, тут было что-то другое: что-то, что обнажалось в нем с каждым днем все больше и больше, что-то в этом запахе металла и сырого ветра.
Проступило то, что на самом деле владело им, - какая-то безнадежная закостенелость, безнадежная горечь, железные челюсти грудного ребенка. Его взгляд - взгляд человека, который уверен, что он не на коне только потому, что все вокруг - идиоты. Подумать только, я считала его непонятым, несчастным человеком. Но у меня больше нет сил. Нет сил вынашивать эту мысль.
Он спросил:
- Ничего, если я тут брошу кости, - я всю ночь на ногах?
Чем он был занят всю ночь, он не сказал, последнее время он вообще не говорил, чем занят. А ей было плевать.
Будет только лучше, если он заснет. Вернее, если он заснет достаточно крепко.
- Поспи, конечно, - нежно сказала она и пошла на кухню, где очень тихо раскрошила в ступке две таблетки "Рогипнола". Получился мелкий белый порошок. Для верности она взяла и остаток той таблетки, которую давала кошке. Потом проскользнула в ванную, взяла вино, вылила остатки в стакан и размешала в нем белый порошок. Очень скоро он стал того же цвета, что вино, и осел на дно. Только бы Патрик побольше выпил.
Она осторожно, с почтительным видом подошла к нему и преданно произнесла:
- Ты спишь?
Он что-то пробормотал в ответ.
- Я подумала, может, ты хочешь немного вина?
- У тебя есть вино? Да, я заметил, что от тебя пахнет.
- Вино не самое лучшее, "Тинто".
- А я что, по-твоему, пью?
- Тут только стакан.
- Надо же, какая ты щедрая.
- Мне показалось, у тебя усталый вид.
- Спасибо. - Он выпил. - Фу, какое кислое, ты че, сама его сделала?
- Но это лучше, чем ничего.
Он, гримасничая, опорожнил стакан и снова лег. Спихнул на пол кошку, которая как ни в чем не бывало продолжала спокойно спать. Вдруг ей стало как-то беспокойно, и она потрогала ее, но та была теплой и дышала.
Она подошла к окну и стала смотреть на улицу, борясь с сильным желанием расхохотаться. Спокойствие теплом разлилось в ее животе, как детская каша.
Так она стояла, пока он не уснул - уснул самым сладким сном.
Потом, надев мягкие тапочки, она снова заняла свое место у двери. Было одиннадцать. Если ей повезет, то скоро появится господин Великолепный.
В двенадцать дверь открылась, и он вышел, одетый в униформу. У него было бледное и немного плоское лицо - лицо человека, поступающего в соответствии со своими интересами. Бай-бай, господин Великолепный, счастливо.
Теперь моя очередь! Вот тайный ключ, а в грудной клетке растет разгоряченное сердце, и уже кажется, будто в груди пищит Чужой. Это почти возбуждение, такое возбуждение, наверно, испытывает мужчина перед тем, как переспать с девственницей, думается ей, и вот она выходит на лестницу, в желтых резиновых перчатках, так как не нашла нормальных.
Никого. Первый ключ только сначала немного застревает в замке. Второй же сразу легко поворачивается. Она открывает дверь, входит в прихожую. Закрывает за собой.
Бог ты мой, как они все уютненько устроили, хотя и года здесь не живут. Занавеска в холле с веселеньким рисунком. Комод и на нем свинки-копилки (из одной она вытащила три пятикроновые монетки). Кухня в таком же демонстративно радостном стиле. Витамины и клетчатка, черт побери. Холодильник весь увешан магнитиками. К потолку подвешены яркие рыбки.
В кармане одной из курток было две двадцатикроновые бумажки и три монетки по одной кроне. Она взяла одну двадцатку, отдуваться придется наверняка фрекен В. Но, дорогая, разве мы тебе в чем-нибудь отказываем, почему же ты ворууууешь? Это очень серьезно, понимаешь, так можно оказаться на Дне Общества, дорогая, ты же не хочешь туда попасть, подумай обо всех ужасах, которые случаются с маленькими девочками, все Дно Общества кишит потерянными зубами и засохшими зародышами, извлеченными из маленьких девочек, которые в детстве воровали деньги из маминых и папиных карманов...
Ну ладно, хватит выдумывать. Нужно только быстро-быстро обойти квартиру и посмотреть, что можно взять так, чтобы никто не заметил. И все же ей хотелось просто поглазеть. Ну что, например, она забыла в ванной, где брать совершенно нечего? Там были только следы их пребывания - мыльная пена, немного светлой щетины на краю раковины. Разукрашенные деревянные таблички над полотенцами: ЭВА. НАДЯ. ЕННИ. РИКАРД.
Разукрашенная тюрьма, подумалось ей. ЭВАНАДЯЕННИРИКАРД FOREVER*. Ей захотелось рассмеяться; она уже не нервничала и была вполне довольна собой: ключ, кошка, Патрик - все это было волшебной цепочкой хитростей.
* Навсегда (англ.).
Жаль только, что последнее вино пришлось отдать Патрику.
В холодильнике семьи В. было два безалкогольных пива, это она взять не могла. В шкафу над холодильником - капелька "Кампари" и бутылка водянистого джина. Какая дешевка. Она на всякий случай сделала несколько глотков и добавила воды из крана (может, это фрекен В. тайно выпивает?).
Она рассмеялась, не смогла удержаться.
Но теперь пора сделать что-нибудь полезное. В спальню! Ах, супружеская постель, и у каждого над головой по маленькой лампочке из "ИКЕИ". Она представила, как поднимается и опускается бледный член господина В., как госпожа В. попискивает от благопристойного, не выходящего за рамки приличия возбуждения и как она потом, когда господин В. кончил, протягивает руку и заводит будильник.
Что я вижу? В ящике комода лежат украшения, в скромной шкатулке, сохранившейся, вероятно, еще с тех пор, когда госпожа В. была подростком. Внутри, как это ни странно, царил священный беспорядок. Комок золотых цепочек, она взвесила их в руке. Золота крон на пятьсот; что ж, неплохо. Будет заметно, если она возьмет так много. Но с другой стороны, тетеньке, похоже, нет дела до украшений.
Она решительно взяла большую часть золота себе, а оставшиеся украшения спутала еще сильнее. Пальцы в резиновых перчатках плохо слушались.
Так, больше взять особенно нечего. Прямо скажем, не сокровищница. Заглянула в комнату десятилетки: лошади, лошади, лошади, и скука полового созревания. На стене "Roxette". Дневник с замочком. Малышка, неужели ты влюбилась? Неужели кто-то уже разбил твое марципановое сердечко? Где-то в ночи на улице тебя ждут крутые парни. Скрип, скрип - желаю хорошо поразвлечься.
Она заглянула в комнату самой младшей. Черт, какое тут все премиленькое. С полки, словно странные лохматые фрукты, свисают мягкие игрушки. Маленький столик весь завален яркими книжками и мелками, ящик на полу ломится от педагогически правильных игрушек.
Она прошла в глубь комнаты, изумленная против собственной воли. На кроватной стойке висел рюкзак в виде розового кролика. Действительно ли маленьким детям полезно утопать в прелести?
Кровать представляла из себя норку из одеял и подушек пастельных тонов. Над постелью на шнурке висел заводной музыкальный мишка, из которого девочка наверняка уже выросла. Она потянула за шнурок. Пластмассовый мишка скосил глаза, пошевелил лапами и выдал небольшую печальную мелодию.
Но что она здесь делает? Она поспешила обратно в прихожую и посмотрела на себя в зеркало: привидение в желтых резиновых перчатках. Стоя перед дверью и слушая, все ли спокойно, она заметила записку: "Надя, не забудь булочки. Целую, мама".
По непонятной причине это ее ужасно разозлило. Булочки! Тоже мне, трагедия, нашли, о чем спорить! Да в этом доме дышать нечем!
Вон отсюда, закрыть дверь, запереть на ключ, скорей домой. Там, конечно, не такой порядок, но, по крайней мере, никто не лицемерит, ничто не прикрыто, не спрятано за яркими узорчиками.
Единственная проблема в том, что в комнате довольно крепко спят мужчина и кошка; но насколько крепко, никому не известно. Она подняла Хемингуэй - кошка была теплая, даже чуть-чуть пошевелилась, но не проснулась.
Патрик лежал с открытым ртом. Худощавая рука свисала с дивана.
Лежишь, Патрик? Я могла бы убить тебя, если б захотела, - так крепко ты спишь. А люди и правда красивые, когда спят.
Она расстегнула его рубашку, безволосая грудь поднималась и опускалась, было видно, как бьется сердце. Соски - маленькие твердые пупырышки, у него все было твердым, словно его опустили в холодную закаливающую ванну. Когда-то ей это нравилось. Ей было шестнадцать, когда Дикий жеребец увлек ее за собой. Она восхищалась им настолько, что написала как-то своей кузине: "Я встретила парня, ради которого могла бы умереть".
Пил он, конечно, чересчур много, но зато говорил всегда: "Никаких наркотиков, ничего тяжелого, от этого только тупеешь. Посмотри на этого обдолбанного придурка. Horse*, черт возьми".
* Героин (англ.).
Это успокаивало. Она начала сама повторять это, как заклинание: "Никаких наркотиков. Horse, черт возьми".
Ее восхищение дало первую трещину, когда он однажды купил ей шубу, а через два дня после этого прибежал как сумасшедший и сказал: "Крошка, мы должны продать шубу, кое-кто охотится за мной из-за денег, к тому же ты куда симпатичней без шубы".
Симпатичней без шубы. Симпатичней без денег, симпатичней без друзей. И уж наверняка симпатичней без образования.
Самый большой шок у нее был, когда она поняла, что умнее его. "Черт возьми", - сказала она Монике, когда начала ходить в вечернюю школу, это было, когда Патрик в первый раз переехал к Ильве, а сама она решила начать новую жизнь. И обнаружила, что все ей давалось очень легко, без малейших усилий. Черт, она понимала все! Английский, математику, все! Теперь, когда она перестала прогуливать, все проскальзывало в нее, как спагетти с маслом! Она носилась, как в горячке, но одновременно была уверена, что произойдет что-то ужасное, какое-то несчастье, что она будет наказана. Ей почти хотелось закричать: "Выпорите меня!" Ей было по-настоящему жутко, как будто она оказалась другой - не такой, какой считала себя. Внутри нее всегда обитал этот умный, незнакомый паразит - и к чему это приведет?
Два горячечных года, почти без той, другой горячки. Потом Патрик ненадолго вернулся, и она поняла, как сильно хотела его. Потому что в этом отношении ему не было равных. Долгие любовные игры, расслабленная, изобретательная похоть. Все, естественно, сопровождалось вином. Было еще и другое, о чем она не хотела знать. По крайней мере, до тех пор, пока он не заставляет ее пробовать. Нет-нет, он таким не занимается. Черт, неужели она думает, что он тоже обдолбался?
Да, Патрик. Ты обдолбался, черт тебя подери. Дикий жеребец. Он спит. Она расстегнула ширинку, отодвинула Патрика подальше от края, ничуть его при этом не потревожив. Немного приспустила джинсы. Он тоже спал. Вот он единственный, кто мог сделать ее по-настоящему счастливой. Или какой там он ее делал. Но сейчас он был маленький, бледный и сонный. Она чувствовала каждый его миллиметр. Бесконечно грустное зрелище. Она отошла немного и посмотрела на Патрика.
И все-таки хорошо, что он опять живет у Ильвы.
Как-то беспокойно. Внутрь заползает тревога и разливается по всему телу. Она заглядывает в его сумку и находит начатую бутылку "Джонни Уокер". Она делает только маленький глоток, потому что знает - он сразу почувствует, что виски разбавили. А даже если почувствует - ну и что, она же угостила его вином. Так что можно еще глотнуть.
Только вот лежит он как-то неестественно спокойно, думает она, застегивая рубашку. А дышит - достаточно ли глубоко и часто? Почти три таблетки самого сильного "Рогипнола" - не многовато ли, тем более что он и так уже порядочно принял? А вдруг он впадет в кому?
Ладно-ладно, только не сходи с ума.
Нет, это ненормально. Он дышит ненормально.
Черт, надо кому-нибудь позвонить. Моника. Она в этом разбирается. О нет, проклятый телефон! Не выйдет, надо поехать, поговорить с ней. Только бы она была дома! Я должна увидеть Монику, все остальное не важно! У меня есть тридцать пять крон, возьму-ка лучше еще немного у Патрика, на всякий случай. Вдруг что-то произойдет по дороге. Моника, мой единственный друг!
3
Моника открыла дверь в халате. Она и не пыталась притворяться - как чувствовала себя, так и выглядела. Милая старушка Моника!
- Привет, входи, - сказала она. - Хочешь орешков - больше мне угостить тебя нечем.
- Слушай, я из-за Патрика, он спит, я дала ему три "Рогипнола", как ты думаешь, это опасно, он в коме?
Тут Моника расхохоталась, и все волнения улетучились. Потому что это был прекрасный, душевный хохот, вовсе не похожий на то жалкое, сухое тявканье, которое Моника изображала, когда они с компанией сидели в "Химмельрике" и продирали всех подряд. Когда Моника была одна, ее смех звучал как музыка. Когда они собирались вместе, то у всех было одинаковое сухое тявканье, которое она ненавидела, хотя сама, наверно, смеялась точно так же. Пьяный смех, лай пьяных сук, которые издеваются над каким-то неудачником.
Моника освободила ей место на вельветовом диване и достала винище. Правда, она называла винище не винищем, а друганом.
- Слушай, у меня дома три другана. Слушай, я встречаюсь с "Роситой". Слушай, в четверг меня повалил один турок, "Беяз", дешевый типчик, кислый до черта.
Богатых людей она обычно называла "кошельками".
Да, деньги. Наверно, лучше рассказать печальную историю про то, как мужик в пальто стащил у нее деньги из кармана. Правда, она сказала, что это случилось в "Ике", так как история про металлоремонтную мастерскую не имела к Монике никакого отношения.
Моника сделала вид, что поверила.
- Какая незадача, - сказала она, - мне как раз нужны деньги. А ты не можешь одолжить у мамы?
Как же. Мать даже не скрывала, что ничего не понимает. "Ведь у тебя были такие хорошие оценки, неужели обязательно работать музейной смотрительницей?"
- Ничего не выйдет, - заверила она Монику. - Она только опять растрещится. - И она передразнила мамину манеру говорить - умоляющий, но требовательный голос: "Кстати, когда ты снова выходишь на работу? Ты же не можешь бесконечно сидеть на больничном".
- А, точно, больничный, - сказала Моника, - ты же должна скоро получить по нему деньги.
- Да, я тебе сразу же их отдам, обещаю.
- Может, заодно купишь и газовый балончик? Я знаю одного парня, который может достать, если надо. А что, пригодится. - Она засмеялась. - На случай, если кончится "Рогипнол".
- Пойдем ко мне?
- Я не могу. Я жду Данне, он мне кое-что должен.
- Но сколько Патрик проспит, как ты думаешь?
- Понятия не имею. Позвони в медицинскую справочную. - Хохот.
Они немного посидели, поболтали о прошлом. Вспомнили историю с Хемингуэй - тогда Моника попала в психушку после попытки самоубийства. Это случилось, когда Моника переехала в Карлстад, чтобы начать новую жизнь, но никакая новая жизнь, во всяком случае в обувном магазине, куда она устроилась работать, не началась. И Моника позвонила из больницы и сказала: "Придется тебе позаботиться о кошке, поезжай забери ее, будь с ней ласкова".
И она, конечно, как настоящий друг, поехала за проклятой бестией, а Хемингуэй в поезде выла всю дорогу своим особым сиамским воем, так что ей пришлось пересесть в тамбур, а один англичанин, метра два ростом и с бронзовым загаром, остановился перед ней и спросил:
- What's in your basket - a baby?*
* Что у вас в корзине - ребенок? (англ.)
И она, безумно смутившись, ответила на своем лучшем, приобретенном в вечерней школе, английском:
- No sir (no sir!), it's Hemingway*.
Косая улыбка.
- Strange name for a baby**.
- It is not a baby, it is my friend's cat***.
- Oh! - Он проходит мимо, оборачивается, снова улыбается. - Perhaps you should call him Hemingwail****.
* Нет, сэр (нет, сэр!), это Хемингуэй (англ.).
** Странное имя для ребенка (англ.).
*** Это не ребенок, это кошка моей подруги (англ.).
**** Может, вам стоит назвать ее Хемингуэйл (to wail - орать) (англ.).
Они с Моникой хохотали до боли в груди, до изнеможения. "No sir! It's Hemingway! It is not a baby, it is my friend's cat!"
Потом, про себя, она подумала, что в их дружбе с Моникой у нее было одно преимущество - все, что она делала для Хемингуэй: кошачий корм, заботы, жертвы. Ведь потом Моника не захотела забрать Хемингуэй обратно, так как кошка напоминала бы ей о карлстадских несчастьях. На кошачий корм в полгода уходит пятьсот крон или чуть больше (конечно, иногда Хемингуэй приходилось есть картофельное пюре), кошка прожила у нее уже три с половиной года, а следовательно, подумала она, следовательно, она выложила на киску по меньшей мере три тысячи пятьсот. Плюс билет на поезд в Карлстад и обратно. С ума сойти! Но что-то подсказывало ей, что напоминать об этом не стоит. И все же ее немного обижало, что Моника так распереживалась из-за своих пятисот крон.
Хохот утих, орешки кончились, так же как и вино.
- Мне надо идти! Пока билет действителен*.
* Билет на транспорт в Стокгольме действителен в течение одного часа.
Когда они стояли в коридоре, Моника сказала: "Подожди!", пошла в комнату и вернулась с вечерним платьем, которое брала у нее год назад, красное с блестками. Платье все равно ей мало, какой смысл забирать его?
- Может, тебе удастся его продать, - сказала Моника. - Две-три сотни точно дадут. Мне нужны деньги на газовый баллончик.
- На нем под мышками разводы от пота, я уже пыталась его продать.
- Ну отдай за сто пятьдесят - это все же лучше, чем ничего.
- Я попробую.
- Пока, дорогая. Счастливо!
- Счастливо! Пока, Моника!
4
Патрик проснулся ближе к ночи. Хемингуэй тем временем уже пришла в себя, начала мяукать, проблевалась, шатаясь, выползла на кухню, где вылакала значительное количество воды, и отказалась вернуться в большую комнату, так как там лежал Патрик. И даже написала в туфли хозяйке, потому что ее поддон, видите ли, был грязный. Хорошо, что не в сапоги Патрика. Туфли пришлось выкинуть. Теперь осталась только пара кед, которые один знакомый нашел на помойке и на которых несмываемым фломастером было написано "PEARL JAM". Мы, деловые женщины, не прочь иногда одеться немного молодежно.
Проснувшись, Патрик чувствовал себя ужасно и ничего не соображал. К счастью, он должен был разыскать человека, с которым не встретился этим вечером, и поэтому сразу свалил, не успев ничего натворить.
Но когда он ушел, ей стало страшно: он все просечет... он вспомнит осадок на дне и обо всем догадается...
В ту ночь она не могла уснуть. Она думала о газовом баллончике, но разве можно брызгать в помещении, ведь газ попадет в глаза и тебе самой. Потом она вспомнила еще кое-что: недавно Моника рассказывала, что ударом ладони можно вбить переносицу в череп. Это успокаивало, но не особенно.
На следующий день она снова ходила в квартиру напротив. На винном фронте ничего нового. Она осмотрела холодильник, все шкафчики. Взяла то, что незаметно, - несколько кусочков хлеба, немного овсяных хлопьев. Чуть не расплакалась оттого, что от ключей так мало толку. Будь она поумнее, наверняка бы что-нибудь придумала - вынесла бы, например, музыкальную аппаратуру и все-все ценное, а дверь сломала, чтобы выглядело, как самый обыкновенный взлом. Но она не знала, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом, и даже если б знала, то никогда не решилась бы.
Не чувствуй она так остро, что ключи принадлежат ей одной, то могла бы продать их Данне. Он-то наверняка знает, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом. Но нет, это касается только ее.
В желтых резиновых перчатках и овсянкой в карманах она стояла посреди их квартиры, и слезы текли у нее по щекам.
Золотую цепочку она отнесла в ювелирную мастерскую. Словно по иронии судьбы за нее дали ровно пятьсот. Их она потратила на то, чтобы выкупить золотое сердечко. Ну, и на всякие необходимые мелочи. А Моника вообще-то должна быть благодарна, что она ухаживает за Хемингуэй.
5
Ведь мне больше не нужно будет сюда приходить. Зачем? Ведь тут ничего нет. Тоже мне пещера Али-Бабы.
Ну и что же я стою? С набитыми карманами и без резиновых перчаток. Уставилась на их кровать - такую чистую, свежую и аккуратную. Белое покрывало, как в больнице. Выпьем за чистоту, дорогая госпожа Великолепная! Я только посижу тут на белом немножко, я так устала. Боже мой. Не беспокойтесь, я потом поправлю. Давайте выпьем за вас и вашего мужа - вам с ним хорошо? Смотрите, осторожно, не разбудите детей. В Сочельник вы делаете это так тихо, с блестками в волосах. Вы довольны своей интимной жизнью?
Наверняка прошло много времени. Какая приятная усталость. Ой, я пролила, бутылка всплакнула, простите, но пятна не останется, это же водка. Лучше допить.
Прошло ли еще время? Думаю, да, темнеет. Останусь тут. Медленная карусель, и море, и пропасть, в которой все тонет; все словно выворачивается наизнанку, туда - обратно. Туда - обратно. Она слышала голос. Совершенно точно, она слышала голос. И он сказал, нет, конечно же он закричал. "Мама! - закричал голос. Кто-то спит в твоей кровати! Иди сюда и прогони его!"
И прибежали мама Медведица, и папа Медведь, и Медвежонок, и разинули рты от удивления, когда увидели, что в кровати спит девочка.
Нет, на самом деле прибежала только мама Медведица; во всяком случае, слышны были только ее шаги.
Надо ли открыть глаза? Или лучше притвориться спящей?
Даже в таком невменяемом состоянии она понимала, где она и что случилось. Странно, но она могла думать, даже когда напивалась до бесчувствия. Что-то внутри нее становилось совершенно ясным и трезвым и, несмотря ни на что, рождало мысли, пусть язык и тело не всегда слушались, и все делалось не равномерно, а как бы замедленно и по кусочкам.
Где-то, как воздушный пузырь, кружилась мысль: "Будем надеяться, что у госпожи Великолепной есть чувство юмора. И что она не станет сразу звонить в полицию".
Ключи в кармане... точно.
- Я все объясню, - прозвучало у нее в голове - в той части, которая могла думать. Слова пытались добраться до губ и в конце концов добрались; внятно ли она говорит?
- Да уж, - ответила госпожа Великолепная. - Пожалуйста, объясните.
Глаза открылись. Госпожа В. была далеко и казалась смешной со своей бледной физиономией. Внутри все смеялось, но выходил ли смех наружу? Нет.
- Дверь была открыта, - заставила она произнести свои губы.
- Наружная дверь? Но это невозможно, - возразила госпожа В. - Ведь она была заперта, когда я пришла. Да, конечно, только на нижний замок, но я решила, что кто-то дома.
- И забыл запереть, - выдавила она из себя. Настоящая беседа! Красота, как будто передаешь сигналы из одной галактики в другую. Time Lapse*, или как там. Когда слова не сразу доходят и надо немного подождать.
* Пауза (англ.).
- Кто вы такая? - строго произнесла госпожа Медведица.
- Знаете, госпожа Медведица! (Time Lapse) Я пришла к подруге (Time Lapse) и, наверно, (Time Lapse) ошиблась адресом (Time Lapse). Потом увидела, что дверь открыта. Я не нарочно.
- Я позвоню в социалку, - сказала госпожа Медведица. - У меня там работает знакомый.
- Нет-нет! - Отлично! Побольше ярости! Адреналин! Это полезно; помогает прийти в себя!