Страница:
Партийная, военная, творческая элита и женщины. Симпатия и страсть. А на Лубянке в казенных папках наслаивалась информация из интеллигентских компаний, от политиков и генералов. Кто устоит перед соблазном поделиться сомнениями и переживаниями в минуту теплой расслабленности вслед за наслаждением от новой незнакомки, одарившей физическим и духовным очарованием. Сильные люди хотя бы на несколько часов бросались в этот омут, вспоминая о нем всю оставшуюся жизнь, даже если она сужалась до тюремной камеры или лагерного барака. Кузнецов был своим в этом вертепе страстей, откровений и интриг.
Сведения для Сталина
Лето 1942 года. Украинский город Ровно. Там Кузнецов - он же Пауль Зиберт, пехотный обер-лейтенант, фронтовик, статный и храбрый, два железных креста и медаль "За зимний поход на Восток". Он залечивает раны и поэтому временно в хозяйственной команде. Он знает толк в деньгах, товарах, вечеринках, вине и женщинах.
Ровно - столица оккупированной Украины, город сделок, торговли, военного разврата. Хозяин здесь тот, кто имеет деньги и товар. Зиберт имел и то и другое. На него работали партизаны и разведчики из спецотряда полковника Медведева. Они выскребали вагоны и грузовики, чемоданы и бумажники немецких офицеров и чиновников. Оккупационные и рейхсмарки, драгоценности, французские коньяк и вина, сигареты, галантерея и косметика - все для Зиберта.
На очередной пирушке он столкнулся с человеком Скорцени майором фон Ортелем. Скорцени - легенда, супермен "третьего рейха", человек особого назначения, диверсант и террорист. Его люди - его отражение. Ортель и Зиберт глянулись друг другу, симпатия с первой рюмки. Лихой "пехотинец" и непростой майор.
- Что делаешь в этой дыре, обер-лейтенант?
- Служу по хозяйственной части после ранения.
Новая встреча. Рюмка к рюмке и вопрос:
- Деньги есть, обер-лейтенант?
- Для вас, майор... Сколько надо?
И вновь застолье - привычный блеск бокалов, обжигающий коньяк "Вье" из Франции, шепот горячих губ и шорох юбок в соседних комнатах. И опять этот парень здесь - Пауль Зиберт. Приятен, черт!
И вдруг:
- Пойдешь ко мне?
- Зачем? Я же пехотный офицер.
- Э, лейтенант, брось! Ты не для окопов.
И дальше слова, обошедшие через десятилетия все исторические повествования: за персидскими коврами поедем! В Москве, на Лубянке, люди Судоплатова, начальника 4-го управления НКВД (разведка, диверсии, террор) оценили слова майора фон Ортеля: это Тегеран, это покушение на "большую тройку", это угроза для Сталина, Рузвельта, Черчилля на тегеранской конференции. И скорее всего - за этим Скорцени.
И в Ровно Зиберт оценил эти слова. И увесисто, как парабеллум, лег на стол тугой бумажник для фон Ортеля.
Женщины Зиберта
Делом особой важности для Кузнецова в Ровно была стратегическая разведка. В долгих раздумьях в землянке полковника Медведева, чей спецотряд находился в лесах под Ровно, рождались варианты. Медведев, опытный чекист, был непосредственным начальником Кузнецова. Но он не командовал - он думал вместе с Кузнецовым, и планы операций возникали в совместной игре умов.
Кузнецов вспоминал Ильина и его теорию о социально-профессиональных группах, ускоряющих потоки информации. В Ровно такой группой были актеры местного театра и варьете, женщины-актрисы, официантки и метрдотели. С ними общались местные немецкие чиновники, офицеры тыловых подразделений, фронтовики на отдыхе, чины фельджандармерии, абвера и гестапо. А внимание к женскому обществу в годы войны обостренное. Женщины притягивают военных, любовь скоротечна, разговоры спонтанны, информация непредсказуема.
В этой среде Кузнецов и водил знакомства. А кроме того, в Ровно останавливаться ему было негде. Не мог он снимать номер в отеле или комнату в городе без направления комендатуры. Но первая же проверка показала бы, что Зиберт ни в какой хозяйственной команде не состоит. Поэтому лейтенант ночевал у женщин. И у тех, которых знал, и у тех, с которыми знакомился для этого. Он хорошо помнил уроки Лепешинской.
Обычно его серый "опель" останавливался на одной из оживленных улиц Ровно и водитель, верный соратник Николай Струтинский, начинал копаться в моторе. Зиберт расхаживал рядом, скучающим взглядом провожая прохожих. Но вот появлялась та, ради которой затевалась игра. По некоторым признакам определял ее Зиберт - одежда, походка, выражение глаз, контуры губ. Ошибок не было.
Если немка:
- Извините, фрау, где здесь отель "Дойчегофф"? У меня машина, я готов подвезти и вас...
Если полька:
- Извините, такая прекрасная пани спешит одна в неизвестность. Моя машина для вас...
И женскому взору являлся элегантный офицер, симпатичный мужчина с интригующим запахом дорогого одеколона "Кельнвассер".
Знакомство состоялось, и его надо было укреплять презентами. Для этого у Зиберта в багажнике всегда лежали изысканное женское белье и пачки модных чулок из Франции, духи и помада из Италии, шоколадные конфеты из Швейцарии и лимонный ликер из Польши. Ночь была обеспечена в доме новой незнакомки, и порой не одна.
Среди женщин Зиберта оказались делопроизводитель из штаба авиации, референт из бюро военных перевозок, секретарь из фирмы "Пакетаукцион", отправлявшей награбленные ценности в Германию, метрдотель ресторана "Дойчегофф".
Эта метрдотель, чувственная породистая полька с серыми глазами, в прошлом балерина Варшавского варьете, обладала многочисленными знакомствами среди немецких офицеров и чиновников германской администрации. Между ней и Зибертом установилось нечто большее, чем связь на одну ночь. Она рассказывала много о своих немецких ухажерах. Однажды из ее уст прозвучали слова "майор фон Ортель". Реплики о нем весьма заинтересовали Кузнецова.
И настал момент, когда он ненавязчиво попросил свою знакомую пригласить на очередное застолье этого загадочного майора. Так в квартире пани метрдотеля в один из вечеров появился соратник Скорцени.
Утром Зиберт проснулся с легким шумом в голове от обилия выпитого с ним. Лежа в постели, он морщился от винных паров, от почти неуловимого запаха духов "Мадам Клико", исходящего от соседней подушки. А в ушах победной песней звенел шелест нейлоновых чулок "Монтегю" - как плата за услуги и информацию.
Газеты для Кузнецова
Еще Ильин обратил внимание на способность Кузнецова к системному видению ситуации. С чего начал Кузнецов, когда командование поставило задачу выяснить местонахождение ставки Гитлера на Украине? С украинских газет, издаваемых оккупационными властями. Изучение их было его работой.
Однажды Кузнецов обратил внимание на заметку в националистической газетенке "Волынь". В ней сообщалось о премьере в Виннице оперы Вагнера "Тангейзер", на которой присутствовал фельдмаршал Кейтель. А фельдмаршал к тому времени был командующим вооруженными силами вермахта. Что Кейтель делал в Виннице? Через несколько недель Кузнецов в другой газете - "Дойче Украинише цайтунг" - подчеркнул сообщение о концерте артистов Берлинской королевской оперы в Виннице. На нем вальяжно отходил от забот Герман Геринг, второе лицо в Германии. Для чего Геринг объявился в Виннице? И почему именно туда приехали с концертом берлинские артисты? Сопоставляя эти факты, Кузнецов понял, что именно близ Винницы ставка фюрера. Но где? И потребовалась операция по захвату офицеров связи, чтобы на их картах увидеть красную линию - кабель из Берлина в деревню Якушинцы. Там-то и оказался в конечном счете полевой бункер Гитлера для управления армиями вермахта.
Приказано уничтожить
Стрелять Кузнецов научился в Москве, когда готовился со спецотрядом Медведева работать в тылу у немцев. Учителя из 4-го управления НКВД были хорошие. Учили бить из разного оружия и из любого положения. А потом в лесах под Ровно, закрепляя пройденное, Кузнецов часами навскидку, не целясь, пулю за пулей всаживал в белые стволы берез. Ему более всего пришелся семизарядный "вальтер" (вес 766 грамм, патрон 7,65 от браунинга". Легкий спуск и легок в руке, будто продолжение ее. Этим "вальтером" он и приговорил верховного судью Украины Альфреда Функа.
Четыре минуты ожидал его Кузнецов в подъезде Верховного суда. Стрелял с полутора метров. Три пули мертво впечатались в тучное тело. Функ захлебывался кровью, а серый "адлер" с Кузнецовым летел к окраине Ровно.
А до Функа были имперский советник финансов генерал Гель, прибывший из Берлина с заданием усилить вывоз в Германию ценностей и продовольствия с Украины; заместитель наместника фюрера на Украине генерал Даргель; офицер гестапо, штурмбаннфюрер Геттель; командующий восточными соединениями оккупационных войск генерал фон Ильген, которого Кузнецов доставил в отряд Медведева; инженерный полковник Гаан, ответственный за связь со ставкой фюрера в Виннице; имперский советник связи подполковник фон Райс; вице-губернатор Галиции доктор Бауэр; начальник канцелярии губернаторства доктор Шнайдер; полковник Петерс из штаба авиации; майор полевой фельджандармерии Кантор. В большинстве своем они были уничтожены или захвачены Кузнецовым по приказу 4-го управления НКВД. Того управления, что начиналось с убийства Троцкого, управления, на счету которого уничтожение гауляйтера Белоруссии Кубе, гитлеровских наместников на оккупированной территории.
До мельчайших нюансов продумывал он пути отхода с места операции. Каждый раз выстраивал ложный след для гестапо. В случае с Гелем им стал бумажник, якобы случайно выпавший из кармана террориста. Бумажник тот принадлежал видному эмиссару украинских националистов, закончившему жизнь в отряде Медведева. В тот бумажник и вложили сработанное письмо со словами: "Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов". Расчет был верен. Гестапо схватило тридцать восемь известных деятелей из организации Бандеры и решительно расстреляло их, как те ни клялись в верности фюреру.
Не раз перекрашенные, надежные немецкие автомобили уносили Кузнецова с места свершения акции. "Опель" и "адлер" словно созданы для проведения спецопераций: форсированная скорость, чуткая управляемость, мощность. Когда похитили Ильгена, в "адлер" набились семь человек вместо положенных пяти, и машина вывезла. Только подвел французский "пежо", когда на выезде из Львова после боя с постом фельджандармерии пришлось бросить машину и уходить лесом.
Это все была техника дела - "вальтеры", "опели", "адлеры", ложные следы. А идея дела, его мораль, психология - от строя мыслей и чувств Кузнецова. Действовать, и успешно, в городе, наводненном спецслужбами, действовать, когда тебя ищут, стрелять, когда охрана в двух шагах,- для этого нужно быть человеком со стальными нервами, хладнокровным до бесчувствия, работающим, как счетная машина, опережающая противника на ход вперед. Таким и был Кузнецов. Он стал им в тот момент, когда решил для себя главный вопрос: он обречен и погибнет, но встретит тот миг достойно. И поэтому в письме к брату в августе 1942 года такое откровение: "Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик".
Это не всплеск настроения, а выстраданное, пережитое. В 1930 году ему девятнадцать, и он пишет секретарю ЦК ВЛКСМ: "Сейчас, смотри мою психологию, считаю, что ленинец, энергии и веры в победу хватит, а меня считают социально чуждым за то, что отец был зажиточный... Головотяпство и больше ничего. Я с 13 мая 1929 года, когда у нас о коллективизации еще и не говорили, вступил в коммуну в соседнем сельском Совете, за две версты от нашей деревни. А сейчас район сплошной коллективизации. Работаю и сейчас в коммуне... руковожу комсомольской политшколой (!) и беспартийный, обидно. В окр. КК дело обо мне не разрешено, не знаю, долго ли еще так будут тянуть. У нас сейчас жарко, работы хватит, кулака ликвидировали, коллективизация на 88 процентов всего населения. Посевкомпания в разгаре, ремонтируем, сортируем... Знай, что я КСМ в душе, не сдам позиции".
Феномен Кузнецова порожден сталинской эпохой. Он был ее романтиком и чернорабочим. Поэтому готовность к самопожертвованию вела Кузнецова по тропе блистательных операций по уничтожению тех, кого он научился ненавидеть с первых дней войны.
А в служебных документах гестапо это выглядело так: "Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив в частности доктора Функа и похитив в частности генерала Ильгена. Во Львове "Зиберт" был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба этих немецких государственных деятеля были расстреляны неподалеку от их частных квартир... Во Львове "Зиберт" расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц..."
Схождение роковых ошибок
Вечером 5 февраля 1944 года гауптман Зиберт вместе со своим напарником Яном Каминским зашел в ресторан "Жорж". Лучший ресторан Львова подавлял обилием зеркал на голубых колоннах, художественно вылепленным потолком и пронзительным светом. Гудел пьяно зал. Свободных мест не было. Но им повезло, пожилой подполковник жестом показал на свой стол. Он оказался, к изумлению Зиберта, заместителем военного коменданта. Зиберт настолько понравился подполковнику, что тот пригласил его вместе со спутником заночевать у себя на служебной квартире.
Девятого февраля Зиберт стрелял в вице-губернатора Галиции Бауэра и доктора Шнайдера. 12 февраля "пежо" Зиберта был остановлен постом фельджандармерии в 18 километрах от Львова по дороге на восток. К тому времени гауптмана искали гестапо и полевая полиция - им была дана ориентировка на террориста в немецкой форме. За ним охотились и украинские националисты, которые не могли простить ему своих вожаков, расстрелянных руками гестаповцев,- историю с бумажником они не забыли.
Роковая ошибка Кузнецова была в том, что он уходил на восток. Если бы на запад, в Краков, как было оговорено с командованием в качестве варианта, все могло быть иначе. Но он слишком уверовал в свою звезду.
Оторвавшись от полевой полиции, проплутав несколько суток в лесу, Кузнецов, Каминский и их водитель Белов вышли к селу Боратин - гнезду бандеровских банд. Роковая ошибка Медведева была в том, что близ этого села он определил местонахождение разведгруппы для связи с Кузнецовым.
Измотанные, обессилившие, все трое остановились в хате крестьянина Голубовича. Там их и накрыли бандеровцы2. Их старший, сотник Черныгора, быстро смекнул, с кем имеет дело. Но Кузнецов до последнего мгновения управлял ситуацией. На столе под фуражкой гауптмана покоилась граната. И настал тот миг в переговорах с Черныгорой, когда Кузнецов рванул ее на себя.
Изувеченное тело Кузнецова бандеровцы закопали в низине близ села. Через неделю отступающие части немецких войск начали здесь копать окопы, возводить линию обороны. Тогда-то и обнаружили свежезакопанную яму и в ней труп в форме капитана вермахта. Разъяренный немецкий комбат отдал приказ спалить деревню. Умоляли крестьяне не делать этого и указали на банду Черныгоры, что осела в соседнем селе. Вскоре там орудовали немецкие пехотинцы, расстреливая в хатах всех застигнутых с оружием. Армия не могла простить подлое убийство своего офицера, да еще заслуженного воина, кавалера двух железных крестов.
Спустя четыре года неизвестный подполковник Громов из центрального аппарата МГБ поставил официальную точку в оперативной судьбе Николая Кузнецова: "Я, начальник 2-го отделения Отдела 2-Е 2-го Главного управления МГБ СССР подполковник Громов, рассмотрев материалы на агента "Колонист", личное дело №XX. Агент "Колонист" был завербован в 1932 году Коми-Пермяцким ОКР Отделом НКВД для разработки группы эсеров. В процессе работы использовался в ряде сложных агентурно-оперативных комбинаций. Во время войны был переброшен за линию фронта со специальным заданием наших органов, с которым успешно справился. Но в начале 1945 года (дата искажена: Кузнецов, как известно, погиб в феврале 1944 года.- Э. М.) был варварски убит украинскими националистами. Постановил: агента "Колонист" из сети агентуры исключить как погибшего в борьбе с немецкими оккупантами".
ФИЛИПП БОБКОВ - ПРОФЕССИОНАЛ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
НА ВНУТРЕННЕМ ФРОНТЕ
Генерал и солдат
Девятого января 1991 года первый заместитель председателя КГБ СССР генерал армии Филипп Денисович Бобков покинул свой кабинет, окна которого смотрели на площадь Дзержинского и центральный московский универмаг "Детский мир". Сорок пять лет назад младшим лейтенантом, после школы СМЕРШ, он впервые вошел в здание Министерства государственной безопасности, что так уверенно раскинулось на этой площади. И вот спустя десятилетия он, уже четырехзвездный генерал, отвечавший за политическую безопасность Советского Союза, за восемь месяцев до его кончины завершил свою службу.
Он был из того поколения, о котором Эрнест Хемингуэй сказал: коммунисты - хорошие солдаты. Бобков был хорошим солдатом и в пехотной цепи, и в шкуре офицера спецслужбы. В той цепи он получил однажды "подарок" от немецких артиллеристов. Сорок осколочных ранений и пробитое легкое цена одного боя в Белоруссии.
Он стал солдатом в шестнадцать, а в девятнадцать гвардии старшина Бобков, профессионал войны, кавалер солдатского ордена Славы, встретил победу в Курляндии. Недалеко от тех мест, где закончил воевать за два месяца до той же победы капитан Красной Армии Солженицын, арестованный фронтовой контрразведкой СМЕРШ за нелестные слова о Верховном Главнокомандующем.
Кто мог предположить, что спустя тридцать лет жизненные линии боевого старшины и арестованного капитана пересекутся в точке идейного противостояния. Старшина к тому времени стал генерал-майором, начальником пятого управления КГБ, а капитан - известным писателем и выдающимся диссидентом.
Философия пятого управления
Однажды поздним вечером майского дня 1967 года полковника Бобкова вызвал председатель КГБ Андропов. Говорили о жизни, о службе, о ситуации в органах, все еще приходивших в себя после хрущевской неразберихи.
И неожиданно:
- Пойдешь работать заместителем начальника нового управления по борьбе с идеологическими диверсиями?
Для Бобкова неожиданно, для Андропова - обдуманно:
- Такое управление - не повтор секретно-политических отделов, работавших по троцкистам, меньшевикам, эсерам. Это управление по защите власти и строя от внутренних противников и их внешних управляющих, прежде всего из ЦРУ и некоторых тебе известных центров и фондов. Знать, как работают, их планы. Но и знать настроения у нас в стране, видеть процессы, что идут в обществе, и видеть, как эти процессы используются против нас. Это принципиально. Наши источники - научные институты, социологические центры, пресса. Ну и, конечно, данные наших служб. Главное - политический анализ, прогноз, предотвращение. Надо остановить идеологическую экспансию с Запада. И не обойтись здесь без чекистских методов.
- Политическая контрразведка?
- И контрразведка, и разведка, и аналитическая работа - все для защиты строя.
Воспоминания
(Филипп Бобков, эксклюзив):
"Когда пришел к руководству КГБ Шелепин, то, выполняя волю Хрущева, он провел кардинальную перестройку, реорганизацию КГБ. Все внутренние оперативные управления (экономическое, транспортное и другие) были слиты в одно - второй главк, контрразведывательный, на правах отделов и отделений. Но самое главное - была упразднена внутренняя агентура. Та агентура, что создавалась в разных слоях общества годами, а то и десятилетиями. Все это делалось под флагом разоблачений преступлений Сталина, в русле решений съездов партии и пленумов ЦК. Вместо КГБ партия сама взяла на себя работу по защите существующего строя. Но, конечно, действовала присущими ей методами. - ввела, например, институт политинформаторов. Но все это не решало главную задачу - знать, что происходит в стране, какие идут глубинные процессы, каковы настроения. Потом ведь шло воздействие из-за рубежа, работали зарубежные центры, НТС развивал активность, проникала агентура. Целью ее было создание неких организаций, оппозиционных власти. В тот же хрущевский период ежегодно происходили массовые беспорядки - стоит только вспомнить: Тбилиси, Темиртау, Чимкент, Алма-Ата, Муром, Бронницы, Нальчик, Степанакерт, Тирасполь, Краснодар. Везде начиналось с конфликта граждан и милиции, часто конфликта с ГАИ, а заканчивалось разгромом зданий райкомов, горкомов партии. Но удивительно, здания КГБ, как правило, были рядом - и их не трогали. Что касается событий в Новочеркасске, то их трагическая развязка целиком на совести местных партийных органов.
Так вот, при Хрущеве, повторяю, массовые беспорядки случались каждый год. А за 20 лет, с 1965 по 1985 год, было всего пять случаев массовых беспорядков (в Грозном, Рубцовске, Ингушетии, Северной Осетии ингушско-осетинский конфликт, и Вильнюсе (1972 год) - самосожжение студента, потом демонстрация. Поэтому, когда Андропов возглавил КГБ, он пришел к мысли, что надо создавать управление по защите существующего строя. Идея родилась у него, а не в партии. И назвали новое управление "Управлением по борьбе с идеологическими диверсиями". Не совсем, конечно, удачное название, но так было. Разработали его структуру, начали энергично создавать агентурный аппарат".
С организации пятого управления начал Андропов свою работу в государственной безопасности.
Разве мог он забыть октябрьское промозглое утро 1956 года в Будапеште, когда увидел из окна посольства, как суетились небритые люди в традиционных венгерских шляпах, как они остервенело кололи ножами беззащитных людей, запихивали им в распоротые животы партийные книжки, а потом крепили им на грудь картонки с криво намалеванным словом "коммунист"?
Такое не забывается. Такое заставляло думать о защите власти от внутренних оппозиционеров, начинающих тихо. Чем больше он узнавал Бобкова, тем лучше понимал, что этот человек создан для такой работы, для срыва идеологических операций: фронтовик и контрразведчик, аналитик, психолог и оперативник божьей милостью.
Почему Андропов видел на этом месте талантливого контрразведчика, а не идеологического работника? Потому что прочно связывал внутреннюю оппозицию с устремлениями западных спецслужб, исследовательских и пропагандистских центров.
Как бы там потом ни трактовали историки речь Черчилля в марте 1946 года в Фултоне, но старый антикоммунист оставался верен себе: этой речью он положил начало мобилизации Запада как сообщества англоязычных народов на борьбу с мировым коммунизмом. Понятия, которыми оперировал Черчилль "железный занавес", "пятые колонны", "тень, опустившаяся на континент",скоро породили массу директив и разработок спецслужб. От года к году множились они, заряжая энергией разведцентры. Некоторые из них, добытые советской разведкой, ложились на стол Андропова. А потом заглавный лист украшала резолюция: "Бобкову".
Суть этих документов соответствовала тому, о чем впоследствии писал руководящий сотрудник ЦРУ Г. Розицки: "Бороться с коммунистическим режимом на его собственной территории, оказывать помощь движению сопротивления, ослабляя лояльность граждан передачами по радио, листовками и литературой". Самым первым таким документом, ставшим известным советской разведке, оказалась директива президента Трумэна для ЦРУ, которому предписывалось ведение "пропаганды, в том числе с использованием анонимных, фальсифицированных или негласно субсидируемых публикаций; политические действия с привлечением... изменников..." Другая президентская директива ориентировала на тайные операции: "пропаганду; экономическую войну; превентивные прямые действия, в том числе саботаж, подрывную работу... включая помощь подпольному движению сопротивления... и эмигрантским группам освобождения".
Впечатляло и другое. Стоило здесь, в Советском Союзе, художнику или писателю создать нечто, звучащее как вызов устоявшейся системе ценностей, или бросить жесткий упрек власти, как западные службисты брали этих людей в разработку в духе вышеупомянутых директив для ЦРУ. И Андропову, и Бобкову было ясно: Запад под знаменем свободы пытается создать в Советском Союзе пятую колонну. И для этого ищет людей разного толка: ученых и художников, интеллектуалов и фрондеров, профессионалов в чем-то и суетящихся дилетантов. Но обязательно недовольных, амбициозных, агрессивных, тщеславных, авантюрных, интригующих, одержимых, закомплексованных, и даже искренне жаждущих помочь власти улучшить систему.
То был не массовый поиск, а штучный. Поштучно найденных Запад нежил, холил, лелеял, поддерживал любые их намерения, оформляя как борьбу за свободу или за права человека. Но сколько было при этом пены и грязи! И на фоне этого вертепа, где каждый искал свои интересы, начала оформляться структура с ясными очертаниями - Пятое управление.
Сведения для Сталина
Лето 1942 года. Украинский город Ровно. Там Кузнецов - он же Пауль Зиберт, пехотный обер-лейтенант, фронтовик, статный и храбрый, два железных креста и медаль "За зимний поход на Восток". Он залечивает раны и поэтому временно в хозяйственной команде. Он знает толк в деньгах, товарах, вечеринках, вине и женщинах.
Ровно - столица оккупированной Украины, город сделок, торговли, военного разврата. Хозяин здесь тот, кто имеет деньги и товар. Зиберт имел и то и другое. На него работали партизаны и разведчики из спецотряда полковника Медведева. Они выскребали вагоны и грузовики, чемоданы и бумажники немецких офицеров и чиновников. Оккупационные и рейхсмарки, драгоценности, французские коньяк и вина, сигареты, галантерея и косметика - все для Зиберта.
На очередной пирушке он столкнулся с человеком Скорцени майором фон Ортелем. Скорцени - легенда, супермен "третьего рейха", человек особого назначения, диверсант и террорист. Его люди - его отражение. Ортель и Зиберт глянулись друг другу, симпатия с первой рюмки. Лихой "пехотинец" и непростой майор.
- Что делаешь в этой дыре, обер-лейтенант?
- Служу по хозяйственной части после ранения.
Новая встреча. Рюмка к рюмке и вопрос:
- Деньги есть, обер-лейтенант?
- Для вас, майор... Сколько надо?
И вновь застолье - привычный блеск бокалов, обжигающий коньяк "Вье" из Франции, шепот горячих губ и шорох юбок в соседних комнатах. И опять этот парень здесь - Пауль Зиберт. Приятен, черт!
И вдруг:
- Пойдешь ко мне?
- Зачем? Я же пехотный офицер.
- Э, лейтенант, брось! Ты не для окопов.
И дальше слова, обошедшие через десятилетия все исторические повествования: за персидскими коврами поедем! В Москве, на Лубянке, люди Судоплатова, начальника 4-го управления НКВД (разведка, диверсии, террор) оценили слова майора фон Ортеля: это Тегеран, это покушение на "большую тройку", это угроза для Сталина, Рузвельта, Черчилля на тегеранской конференции. И скорее всего - за этим Скорцени.
И в Ровно Зиберт оценил эти слова. И увесисто, как парабеллум, лег на стол тугой бумажник для фон Ортеля.
Женщины Зиберта
Делом особой важности для Кузнецова в Ровно была стратегическая разведка. В долгих раздумьях в землянке полковника Медведева, чей спецотряд находился в лесах под Ровно, рождались варианты. Медведев, опытный чекист, был непосредственным начальником Кузнецова. Но он не командовал - он думал вместе с Кузнецовым, и планы операций возникали в совместной игре умов.
Кузнецов вспоминал Ильина и его теорию о социально-профессиональных группах, ускоряющих потоки информации. В Ровно такой группой были актеры местного театра и варьете, женщины-актрисы, официантки и метрдотели. С ними общались местные немецкие чиновники, офицеры тыловых подразделений, фронтовики на отдыхе, чины фельджандармерии, абвера и гестапо. А внимание к женскому обществу в годы войны обостренное. Женщины притягивают военных, любовь скоротечна, разговоры спонтанны, информация непредсказуема.
В этой среде Кузнецов и водил знакомства. А кроме того, в Ровно останавливаться ему было негде. Не мог он снимать номер в отеле или комнату в городе без направления комендатуры. Но первая же проверка показала бы, что Зиберт ни в какой хозяйственной команде не состоит. Поэтому лейтенант ночевал у женщин. И у тех, которых знал, и у тех, с которыми знакомился для этого. Он хорошо помнил уроки Лепешинской.
Обычно его серый "опель" останавливался на одной из оживленных улиц Ровно и водитель, верный соратник Николай Струтинский, начинал копаться в моторе. Зиберт расхаживал рядом, скучающим взглядом провожая прохожих. Но вот появлялась та, ради которой затевалась игра. По некоторым признакам определял ее Зиберт - одежда, походка, выражение глаз, контуры губ. Ошибок не было.
Если немка:
- Извините, фрау, где здесь отель "Дойчегофф"? У меня машина, я готов подвезти и вас...
Если полька:
- Извините, такая прекрасная пани спешит одна в неизвестность. Моя машина для вас...
И женскому взору являлся элегантный офицер, симпатичный мужчина с интригующим запахом дорогого одеколона "Кельнвассер".
Знакомство состоялось, и его надо было укреплять презентами. Для этого у Зиберта в багажнике всегда лежали изысканное женское белье и пачки модных чулок из Франции, духи и помада из Италии, шоколадные конфеты из Швейцарии и лимонный ликер из Польши. Ночь была обеспечена в доме новой незнакомки, и порой не одна.
Среди женщин Зиберта оказались делопроизводитель из штаба авиации, референт из бюро военных перевозок, секретарь из фирмы "Пакетаукцион", отправлявшей награбленные ценности в Германию, метрдотель ресторана "Дойчегофф".
Эта метрдотель, чувственная породистая полька с серыми глазами, в прошлом балерина Варшавского варьете, обладала многочисленными знакомствами среди немецких офицеров и чиновников германской администрации. Между ней и Зибертом установилось нечто большее, чем связь на одну ночь. Она рассказывала много о своих немецких ухажерах. Однажды из ее уст прозвучали слова "майор фон Ортель". Реплики о нем весьма заинтересовали Кузнецова.
И настал момент, когда он ненавязчиво попросил свою знакомую пригласить на очередное застолье этого загадочного майора. Так в квартире пани метрдотеля в один из вечеров появился соратник Скорцени.
Утром Зиберт проснулся с легким шумом в голове от обилия выпитого с ним. Лежа в постели, он морщился от винных паров, от почти неуловимого запаха духов "Мадам Клико", исходящего от соседней подушки. А в ушах победной песней звенел шелест нейлоновых чулок "Монтегю" - как плата за услуги и информацию.
Газеты для Кузнецова
Еще Ильин обратил внимание на способность Кузнецова к системному видению ситуации. С чего начал Кузнецов, когда командование поставило задачу выяснить местонахождение ставки Гитлера на Украине? С украинских газет, издаваемых оккупационными властями. Изучение их было его работой.
Однажды Кузнецов обратил внимание на заметку в националистической газетенке "Волынь". В ней сообщалось о премьере в Виннице оперы Вагнера "Тангейзер", на которой присутствовал фельдмаршал Кейтель. А фельдмаршал к тому времени был командующим вооруженными силами вермахта. Что Кейтель делал в Виннице? Через несколько недель Кузнецов в другой газете - "Дойче Украинише цайтунг" - подчеркнул сообщение о концерте артистов Берлинской королевской оперы в Виннице. На нем вальяжно отходил от забот Герман Геринг, второе лицо в Германии. Для чего Геринг объявился в Виннице? И почему именно туда приехали с концертом берлинские артисты? Сопоставляя эти факты, Кузнецов понял, что именно близ Винницы ставка фюрера. Но где? И потребовалась операция по захвату офицеров связи, чтобы на их картах увидеть красную линию - кабель из Берлина в деревню Якушинцы. Там-то и оказался в конечном счете полевой бункер Гитлера для управления армиями вермахта.
Приказано уничтожить
Стрелять Кузнецов научился в Москве, когда готовился со спецотрядом Медведева работать в тылу у немцев. Учителя из 4-го управления НКВД были хорошие. Учили бить из разного оружия и из любого положения. А потом в лесах под Ровно, закрепляя пройденное, Кузнецов часами навскидку, не целясь, пулю за пулей всаживал в белые стволы берез. Ему более всего пришелся семизарядный "вальтер" (вес 766 грамм, патрон 7,65 от браунинга". Легкий спуск и легок в руке, будто продолжение ее. Этим "вальтером" он и приговорил верховного судью Украины Альфреда Функа.
Четыре минуты ожидал его Кузнецов в подъезде Верховного суда. Стрелял с полутора метров. Три пули мертво впечатались в тучное тело. Функ захлебывался кровью, а серый "адлер" с Кузнецовым летел к окраине Ровно.
А до Функа были имперский советник финансов генерал Гель, прибывший из Берлина с заданием усилить вывоз в Германию ценностей и продовольствия с Украины; заместитель наместника фюрера на Украине генерал Даргель; офицер гестапо, штурмбаннфюрер Геттель; командующий восточными соединениями оккупационных войск генерал фон Ильген, которого Кузнецов доставил в отряд Медведева; инженерный полковник Гаан, ответственный за связь со ставкой фюрера в Виннице; имперский советник связи подполковник фон Райс; вице-губернатор Галиции доктор Бауэр; начальник канцелярии губернаторства доктор Шнайдер; полковник Петерс из штаба авиации; майор полевой фельджандармерии Кантор. В большинстве своем они были уничтожены или захвачены Кузнецовым по приказу 4-го управления НКВД. Того управления, что начиналось с убийства Троцкого, управления, на счету которого уничтожение гауляйтера Белоруссии Кубе, гитлеровских наместников на оккупированной территории.
До мельчайших нюансов продумывал он пути отхода с места операции. Каждый раз выстраивал ложный след для гестапо. В случае с Гелем им стал бумажник, якобы случайно выпавший из кармана террориста. Бумажник тот принадлежал видному эмиссару украинских националистов, закончившему жизнь в отряде Медведева. В тот бумажник и вложили сработанное письмо со словами: "Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов". Расчет был верен. Гестапо схватило тридцать восемь известных деятелей из организации Бандеры и решительно расстреляло их, как те ни клялись в верности фюреру.
Не раз перекрашенные, надежные немецкие автомобили уносили Кузнецова с места свершения акции. "Опель" и "адлер" словно созданы для проведения спецопераций: форсированная скорость, чуткая управляемость, мощность. Когда похитили Ильгена, в "адлер" набились семь человек вместо положенных пяти, и машина вывезла. Только подвел французский "пежо", когда на выезде из Львова после боя с постом фельджандармерии пришлось бросить машину и уходить лесом.
Это все была техника дела - "вальтеры", "опели", "адлеры", ложные следы. А идея дела, его мораль, психология - от строя мыслей и чувств Кузнецова. Действовать, и успешно, в городе, наводненном спецслужбами, действовать, когда тебя ищут, стрелять, когда охрана в двух шагах,- для этого нужно быть человеком со стальными нервами, хладнокровным до бесчувствия, работающим, как счетная машина, опережающая противника на ход вперед. Таким и был Кузнецов. Он стал им в тот момент, когда решил для себя главный вопрос: он обречен и погибнет, но встретит тот миг достойно. И поэтому в письме к брату в августе 1942 года такое откровение: "Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик".
Это не всплеск настроения, а выстраданное, пережитое. В 1930 году ему девятнадцать, и он пишет секретарю ЦК ВЛКСМ: "Сейчас, смотри мою психологию, считаю, что ленинец, энергии и веры в победу хватит, а меня считают социально чуждым за то, что отец был зажиточный... Головотяпство и больше ничего. Я с 13 мая 1929 года, когда у нас о коллективизации еще и не говорили, вступил в коммуну в соседнем сельском Совете, за две версты от нашей деревни. А сейчас район сплошной коллективизации. Работаю и сейчас в коммуне... руковожу комсомольской политшколой (!) и беспартийный, обидно. В окр. КК дело обо мне не разрешено, не знаю, долго ли еще так будут тянуть. У нас сейчас жарко, работы хватит, кулака ликвидировали, коллективизация на 88 процентов всего населения. Посевкомпания в разгаре, ремонтируем, сортируем... Знай, что я КСМ в душе, не сдам позиции".
Феномен Кузнецова порожден сталинской эпохой. Он был ее романтиком и чернорабочим. Поэтому готовность к самопожертвованию вела Кузнецова по тропе блистательных операций по уничтожению тех, кого он научился ненавидеть с первых дней войны.
А в служебных документах гестапо это выглядело так: "Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив в частности доктора Функа и похитив в частности генерала Ильгена. Во Львове "Зиберт" был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба этих немецких государственных деятеля были расстреляны неподалеку от их частных квартир... Во Львове "Зиберт" расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц..."
Схождение роковых ошибок
Вечером 5 февраля 1944 года гауптман Зиберт вместе со своим напарником Яном Каминским зашел в ресторан "Жорж". Лучший ресторан Львова подавлял обилием зеркал на голубых колоннах, художественно вылепленным потолком и пронзительным светом. Гудел пьяно зал. Свободных мест не было. Но им повезло, пожилой подполковник жестом показал на свой стол. Он оказался, к изумлению Зиберта, заместителем военного коменданта. Зиберт настолько понравился подполковнику, что тот пригласил его вместе со спутником заночевать у себя на служебной квартире.
Девятого февраля Зиберт стрелял в вице-губернатора Галиции Бауэра и доктора Шнайдера. 12 февраля "пежо" Зиберта был остановлен постом фельджандармерии в 18 километрах от Львова по дороге на восток. К тому времени гауптмана искали гестапо и полевая полиция - им была дана ориентировка на террориста в немецкой форме. За ним охотились и украинские националисты, которые не могли простить ему своих вожаков, расстрелянных руками гестаповцев,- историю с бумажником они не забыли.
Роковая ошибка Кузнецова была в том, что он уходил на восток. Если бы на запад, в Краков, как было оговорено с командованием в качестве варианта, все могло быть иначе. Но он слишком уверовал в свою звезду.
Оторвавшись от полевой полиции, проплутав несколько суток в лесу, Кузнецов, Каминский и их водитель Белов вышли к селу Боратин - гнезду бандеровских банд. Роковая ошибка Медведева была в том, что близ этого села он определил местонахождение разведгруппы для связи с Кузнецовым.
Измотанные, обессилившие, все трое остановились в хате крестьянина Голубовича. Там их и накрыли бандеровцы2. Их старший, сотник Черныгора, быстро смекнул, с кем имеет дело. Но Кузнецов до последнего мгновения управлял ситуацией. На столе под фуражкой гауптмана покоилась граната. И настал тот миг в переговорах с Черныгорой, когда Кузнецов рванул ее на себя.
Изувеченное тело Кузнецова бандеровцы закопали в низине близ села. Через неделю отступающие части немецких войск начали здесь копать окопы, возводить линию обороны. Тогда-то и обнаружили свежезакопанную яму и в ней труп в форме капитана вермахта. Разъяренный немецкий комбат отдал приказ спалить деревню. Умоляли крестьяне не делать этого и указали на банду Черныгоры, что осела в соседнем селе. Вскоре там орудовали немецкие пехотинцы, расстреливая в хатах всех застигнутых с оружием. Армия не могла простить подлое убийство своего офицера, да еще заслуженного воина, кавалера двух железных крестов.
Спустя четыре года неизвестный подполковник Громов из центрального аппарата МГБ поставил официальную точку в оперативной судьбе Николая Кузнецова: "Я, начальник 2-го отделения Отдела 2-Е 2-го Главного управления МГБ СССР подполковник Громов, рассмотрев материалы на агента "Колонист", личное дело №XX. Агент "Колонист" был завербован в 1932 году Коми-Пермяцким ОКР Отделом НКВД для разработки группы эсеров. В процессе работы использовался в ряде сложных агентурно-оперативных комбинаций. Во время войны был переброшен за линию фронта со специальным заданием наших органов, с которым успешно справился. Но в начале 1945 года (дата искажена: Кузнецов, как известно, погиб в феврале 1944 года.- Э. М.) был варварски убит украинскими националистами. Постановил: агента "Колонист" из сети агентуры исключить как погибшего в борьбе с немецкими оккупантами".
ФИЛИПП БОБКОВ - ПРОФЕССИОНАЛ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
НА ВНУТРЕННЕМ ФРОНТЕ
Генерал и солдат
Девятого января 1991 года первый заместитель председателя КГБ СССР генерал армии Филипп Денисович Бобков покинул свой кабинет, окна которого смотрели на площадь Дзержинского и центральный московский универмаг "Детский мир". Сорок пять лет назад младшим лейтенантом, после школы СМЕРШ, он впервые вошел в здание Министерства государственной безопасности, что так уверенно раскинулось на этой площади. И вот спустя десятилетия он, уже четырехзвездный генерал, отвечавший за политическую безопасность Советского Союза, за восемь месяцев до его кончины завершил свою службу.
Он был из того поколения, о котором Эрнест Хемингуэй сказал: коммунисты - хорошие солдаты. Бобков был хорошим солдатом и в пехотной цепи, и в шкуре офицера спецслужбы. В той цепи он получил однажды "подарок" от немецких артиллеристов. Сорок осколочных ранений и пробитое легкое цена одного боя в Белоруссии.
Он стал солдатом в шестнадцать, а в девятнадцать гвардии старшина Бобков, профессионал войны, кавалер солдатского ордена Славы, встретил победу в Курляндии. Недалеко от тех мест, где закончил воевать за два месяца до той же победы капитан Красной Армии Солженицын, арестованный фронтовой контрразведкой СМЕРШ за нелестные слова о Верховном Главнокомандующем.
Кто мог предположить, что спустя тридцать лет жизненные линии боевого старшины и арестованного капитана пересекутся в точке идейного противостояния. Старшина к тому времени стал генерал-майором, начальником пятого управления КГБ, а капитан - известным писателем и выдающимся диссидентом.
Философия пятого управления
Однажды поздним вечером майского дня 1967 года полковника Бобкова вызвал председатель КГБ Андропов. Говорили о жизни, о службе, о ситуации в органах, все еще приходивших в себя после хрущевской неразберихи.
И неожиданно:
- Пойдешь работать заместителем начальника нового управления по борьбе с идеологическими диверсиями?
Для Бобкова неожиданно, для Андропова - обдуманно:
- Такое управление - не повтор секретно-политических отделов, работавших по троцкистам, меньшевикам, эсерам. Это управление по защите власти и строя от внутренних противников и их внешних управляющих, прежде всего из ЦРУ и некоторых тебе известных центров и фондов. Знать, как работают, их планы. Но и знать настроения у нас в стране, видеть процессы, что идут в обществе, и видеть, как эти процессы используются против нас. Это принципиально. Наши источники - научные институты, социологические центры, пресса. Ну и, конечно, данные наших служб. Главное - политический анализ, прогноз, предотвращение. Надо остановить идеологическую экспансию с Запада. И не обойтись здесь без чекистских методов.
- Политическая контрразведка?
- И контрразведка, и разведка, и аналитическая работа - все для защиты строя.
Воспоминания
(Филипп Бобков, эксклюзив):
"Когда пришел к руководству КГБ Шелепин, то, выполняя волю Хрущева, он провел кардинальную перестройку, реорганизацию КГБ. Все внутренние оперативные управления (экономическое, транспортное и другие) были слиты в одно - второй главк, контрразведывательный, на правах отделов и отделений. Но самое главное - была упразднена внутренняя агентура. Та агентура, что создавалась в разных слоях общества годами, а то и десятилетиями. Все это делалось под флагом разоблачений преступлений Сталина, в русле решений съездов партии и пленумов ЦК. Вместо КГБ партия сама взяла на себя работу по защите существующего строя. Но, конечно, действовала присущими ей методами. - ввела, например, институт политинформаторов. Но все это не решало главную задачу - знать, что происходит в стране, какие идут глубинные процессы, каковы настроения. Потом ведь шло воздействие из-за рубежа, работали зарубежные центры, НТС развивал активность, проникала агентура. Целью ее было создание неких организаций, оппозиционных власти. В тот же хрущевский период ежегодно происходили массовые беспорядки - стоит только вспомнить: Тбилиси, Темиртау, Чимкент, Алма-Ата, Муром, Бронницы, Нальчик, Степанакерт, Тирасполь, Краснодар. Везде начиналось с конфликта граждан и милиции, часто конфликта с ГАИ, а заканчивалось разгромом зданий райкомов, горкомов партии. Но удивительно, здания КГБ, как правило, были рядом - и их не трогали. Что касается событий в Новочеркасске, то их трагическая развязка целиком на совести местных партийных органов.
Так вот, при Хрущеве, повторяю, массовые беспорядки случались каждый год. А за 20 лет, с 1965 по 1985 год, было всего пять случаев массовых беспорядков (в Грозном, Рубцовске, Ингушетии, Северной Осетии ингушско-осетинский конфликт, и Вильнюсе (1972 год) - самосожжение студента, потом демонстрация. Поэтому, когда Андропов возглавил КГБ, он пришел к мысли, что надо создавать управление по защите существующего строя. Идея родилась у него, а не в партии. И назвали новое управление "Управлением по борьбе с идеологическими диверсиями". Не совсем, конечно, удачное название, но так было. Разработали его структуру, начали энергично создавать агентурный аппарат".
С организации пятого управления начал Андропов свою работу в государственной безопасности.
Разве мог он забыть октябрьское промозглое утро 1956 года в Будапеште, когда увидел из окна посольства, как суетились небритые люди в традиционных венгерских шляпах, как они остервенело кололи ножами беззащитных людей, запихивали им в распоротые животы партийные книжки, а потом крепили им на грудь картонки с криво намалеванным словом "коммунист"?
Такое не забывается. Такое заставляло думать о защите власти от внутренних оппозиционеров, начинающих тихо. Чем больше он узнавал Бобкова, тем лучше понимал, что этот человек создан для такой работы, для срыва идеологических операций: фронтовик и контрразведчик, аналитик, психолог и оперативник божьей милостью.
Почему Андропов видел на этом месте талантливого контрразведчика, а не идеологического работника? Потому что прочно связывал внутреннюю оппозицию с устремлениями западных спецслужб, исследовательских и пропагандистских центров.
Как бы там потом ни трактовали историки речь Черчилля в марте 1946 года в Фултоне, но старый антикоммунист оставался верен себе: этой речью он положил начало мобилизации Запада как сообщества англоязычных народов на борьбу с мировым коммунизмом. Понятия, которыми оперировал Черчилль "железный занавес", "пятые колонны", "тень, опустившаяся на континент",скоро породили массу директив и разработок спецслужб. От года к году множились они, заряжая энергией разведцентры. Некоторые из них, добытые советской разведкой, ложились на стол Андропова. А потом заглавный лист украшала резолюция: "Бобкову".
Суть этих документов соответствовала тому, о чем впоследствии писал руководящий сотрудник ЦРУ Г. Розицки: "Бороться с коммунистическим режимом на его собственной территории, оказывать помощь движению сопротивления, ослабляя лояльность граждан передачами по радио, листовками и литературой". Самым первым таким документом, ставшим известным советской разведке, оказалась директива президента Трумэна для ЦРУ, которому предписывалось ведение "пропаганды, в том числе с использованием анонимных, фальсифицированных или негласно субсидируемых публикаций; политические действия с привлечением... изменников..." Другая президентская директива ориентировала на тайные операции: "пропаганду; экономическую войну; превентивные прямые действия, в том числе саботаж, подрывную работу... включая помощь подпольному движению сопротивления... и эмигрантским группам освобождения".
Впечатляло и другое. Стоило здесь, в Советском Союзе, художнику или писателю создать нечто, звучащее как вызов устоявшейся системе ценностей, или бросить жесткий упрек власти, как западные службисты брали этих людей в разработку в духе вышеупомянутых директив для ЦРУ. И Андропову, и Бобкову было ясно: Запад под знаменем свободы пытается создать в Советском Союзе пятую колонну. И для этого ищет людей разного толка: ученых и художников, интеллектуалов и фрондеров, профессионалов в чем-то и суетящихся дилетантов. Но обязательно недовольных, амбициозных, агрессивных, тщеславных, авантюрных, интригующих, одержимых, закомплексованных, и даже искренне жаждущих помочь власти улучшить систему.
То был не массовый поиск, а штучный. Поштучно найденных Запад нежил, холил, лелеял, поддерживал любые их намерения, оформляя как борьбу за свободу или за права человека. Но сколько было при этом пены и грязи! И на фоне этого вертепа, где каждый искал свои интересы, начала оформляться структура с ясными очертаниями - Пятое управление.