– Как! – сказал Арбак. – Может ли безответная любовь быть уделом женщины, столь прекрасной, что ее красота видна даже под складками этих богатых одежд? Благоволи же, о дева, поднять покрывало, чтобы я по крайней мере увидел, так ли прекрасно твое лицо, как и фигура.
Юлия, видно, была не прочь показать свои прелести и вместе с тем надеялась заставить чародея принять в ней участие, поэтому после недолгого колебания она подняла покрывало и открыла лицо, которое показалось бы египтянину и в самом деле привлекательным, если бы не ухищрения цирюльника.
– Ты несчастна в любви, – сказал он. – Вот тебе мой совет: повернись лицом к неблагодарному. Ничего лучшего я не могу тебе посоветовать.
– Оставь эти любезности! Я прошу тебя помочь мне любовными чарами.
– Прекрасная незнакомка! – произнес Арбак не без презрения. – Любовные чары не входят в число тайн, на которые я тратил по ночам масло[144].
– Это правда? Тогда извини меня, великий Арбак, и прощай.
– Постой, – сказал Арбак, который, несмотря на страсть к Ионе, не остался равнодушен к красоте своей гостьи, и, не будь он так слаб, ему, быть может, захотелось бы утешить прекрасную Юлию иными средствами, нежели сверхъестественная мудрость. – Постой. Хотя я признаюсь, что оставил всякие зелья и снадобья тем, кто только этим ремеслом и занимается, все же сам я не безразличен к красоте и в юности, быть может, тоже пользовался этими зельями. Я могу помочь тебе, если ты будешь со мной искренна. Скажи мне прежде всего: ты не замужем, как я могу судить по твоей одежде?
– Нет, – ответила Юлия.
– И, не имея состояния, ты хотела бы пленить какого-нибудь богатого жениха?
– Я богаче того, который меня отверг.
– Странно, очень странно! И ты любишь его?
– Не знаю, люблю ли я его, – отвечала Юлия надменно, – но я хочу восторжествовать над соперницей, хочу чтобы отвергнувший меня был у моих ног и отверг ту, которую предпочел мне.
– Обычное женское тщеславие, – сказал египтянин серьезно, без насмешки. – И еще одно, прекрасная дева, назови мне имя того, кого ты любишь. Неужели есть такой человек в Помпеях, который может презирать богатство или быть слепым к красоте?
– Он из Афин, – потупилась Юлия.
– А! – вскричал египтянин и покраснел. – В Помпеях есть только один молодой и знатный афинянин. Значит, ты говоришь о Главке!
– Ах! Не выдавай меня! Это действительно он.
Египтянин откинулся назад, задумчиво глядя на дочь торговца и что-то бормоча про себя. До сих пор его только забавляли доверчивость и надменность гостьи, но теперь он подумал: а нельзя ли ее сделать орудием мести?
– Я вижу, что ты не можешь помочь мне, – сказала Юлия, обиженная его долгим молчанием. – Сохрани же по крайней мере мою тайну. Еще раз прощай!
– Прекрасная дева, – произнес египтянин серьезно, – твоя просьба тронула меня, я тебе помогу. Слушай же. Сам я никогда не занимался этими мелочами, но знаю ту, которая в них сведуща. У подножия Везувия живет могущественная ведьма. Под обильными росами новой луны она собирала травы, которые обладают силой привораживать любовь навеки. Ее искусство может повергнуть возлюбленного к твоим ногам. Найди ее и скажи, что тебя послал Арбак, она трепещет перед этим именем и даст тебе самые сильные зелья.
– Увы! – отвечала Юлия. – Я не знаю дороги к жилищу той, о которой ты говоришь! Хоть путь и близок, он опасен для девушки, которая тайно уходит из отцовского дома. Там дикий виноград закрывает собой глубокие пропасти. Я не могу довериться незнакомому проводнику, доброе имя женщины в моем положении легко опорочить. Мне безразлично, пусть все знают о моей любви к Главку, но я не хочу, чтобы думали, что я добилась его любви колдовством.
– Мне нужно еще хоть три дня, чтобы оправиться, – сказал египтянин, встал и, словно пробуя свои силы, прошелся по комнате нетвердыми шагами. – Тогда я сам провожу тебя. Придется подождать.
– Но Главк женится на проклятой неаполитанке!
– Женится?
– Да. В начале будущего месяца.
– Так скоро! Ты это точно знаешь?
– Мне сказала ее собственная рабыня.
– Этому не бывать! – заявил египтянин решительно. – Не бойся ничего, Главк будет принадлежать тебе. Но как ты заставишь его выпить зелье?
– Мой отец пригласил Главка на пир послезавтра, кажется, вместе с этой неаполитанкой. Я сумею опоить его.
– Решено! – Глаза египтянина сверкнули свирепой радостью, что Юлия, задрожав, потупилась. – Прикажи приготовить к завтрашнему вечеру носилки. Есть у тебя носилки?
– Конечно, есть, – сказала Юлия, гордясь своим богатством.
– Прикажи их приготовить. Неподалеку от города есть увеселительное заведение, где часто бывают богатые люди, там великолепные купальни и сады редкой красоты. Ты сделаешь вид, будто отправляешься туда, и там я, если только буду жив, встречу тебя в роще у статуи Силена и сам отведу к ведьме. Мы подождем, пока с восходом вечерней звезды стада и пастухи уйдут на отдых, тогда темнота скроет нас, и никто не встретится на пути. А теперь иди домой и ничего не бойся. Клянусь Аидом, даю тебе слово Арбака, египетского чародея, что Иона никогда не выйдет замуж за Главка!
– И Главк будет принадлежать мне! – подхватила Юлия.
– Быть по-твоему, – сказал Арбак.
И Юлия, опасаясь предстоящего свидания, но подстрекаемая ревностью и досадой даже больше, чем любовью, все же решилась.
Оставшись один, Арбак произнес:
– О светлые звезды, вы никогда не лжете, вы уже начинаете исполнять свои обещания – успех в любви и победу над врагами. В тот самый час, когда я не мог найти средства для мести, вы послали эту красивую дуру, чтобы указать мне путь. – Он замолчал, глубоко задумавшись. – Да, – продолжал он спокойнее, – я не мог сам дать ей яд а вдруг меня выследят и обвинят в смерти афинянина! Но ведьма – самое подходящее орудие для моих планов.
Он кликнул раба, велел ему поскорее идти вслед за Юлией и узнать, кто она такая. Сделав это, он вышел в портик. Небо было ясное и безоблачное, но Арбак, хорошо знавший его изменчивость, по нескольким облачкам, медленно плывшим по ветру далеко на горизонте, понял что близится гроза.
– Это похоже на мою месть, – сказал он. – Небо чистое, но надвигаются тучи.
Глава VI. Южная гроза. Пещера колдуньи
Юлия, видно, была не прочь показать свои прелести и вместе с тем надеялась заставить чародея принять в ней участие, поэтому после недолгого колебания она подняла покрывало и открыла лицо, которое показалось бы египтянину и в самом деле привлекательным, если бы не ухищрения цирюльника.
– Ты несчастна в любви, – сказал он. – Вот тебе мой совет: повернись лицом к неблагодарному. Ничего лучшего я не могу тебе посоветовать.
– Оставь эти любезности! Я прошу тебя помочь мне любовными чарами.
– Прекрасная незнакомка! – произнес Арбак не без презрения. – Любовные чары не входят в число тайн, на которые я тратил по ночам масло[144].
– Это правда? Тогда извини меня, великий Арбак, и прощай.
– Постой, – сказал Арбак, который, несмотря на страсть к Ионе, не остался равнодушен к красоте своей гостьи, и, не будь он так слаб, ему, быть может, захотелось бы утешить прекрасную Юлию иными средствами, нежели сверхъестественная мудрость. – Постой. Хотя я признаюсь, что оставил всякие зелья и снадобья тем, кто только этим ремеслом и занимается, все же сам я не безразличен к красоте и в юности, быть может, тоже пользовался этими зельями. Я могу помочь тебе, если ты будешь со мной искренна. Скажи мне прежде всего: ты не замужем, как я могу судить по твоей одежде?
– Нет, – ответила Юлия.
– И, не имея состояния, ты хотела бы пленить какого-нибудь богатого жениха?
– Я богаче того, который меня отверг.
– Странно, очень странно! И ты любишь его?
– Не знаю, люблю ли я его, – отвечала Юлия надменно, – но я хочу восторжествовать над соперницей, хочу чтобы отвергнувший меня был у моих ног и отверг ту, которую предпочел мне.
– Обычное женское тщеславие, – сказал египтянин серьезно, без насмешки. – И еще одно, прекрасная дева, назови мне имя того, кого ты любишь. Неужели есть такой человек в Помпеях, который может презирать богатство или быть слепым к красоте?
– Он из Афин, – потупилась Юлия.
– А! – вскричал египтянин и покраснел. – В Помпеях есть только один молодой и знатный афинянин. Значит, ты говоришь о Главке!
– Ах! Не выдавай меня! Это действительно он.
Египтянин откинулся назад, задумчиво глядя на дочь торговца и что-то бормоча про себя. До сих пор его только забавляли доверчивость и надменность гостьи, но теперь он подумал: а нельзя ли ее сделать орудием мести?
– Я вижу, что ты не можешь помочь мне, – сказала Юлия, обиженная его долгим молчанием. – Сохрани же по крайней мере мою тайну. Еще раз прощай!
– Прекрасная дева, – произнес египтянин серьезно, – твоя просьба тронула меня, я тебе помогу. Слушай же. Сам я никогда не занимался этими мелочами, но знаю ту, которая в них сведуща. У подножия Везувия живет могущественная ведьма. Под обильными росами новой луны она собирала травы, которые обладают силой привораживать любовь навеки. Ее искусство может повергнуть возлюбленного к твоим ногам. Найди ее и скажи, что тебя послал Арбак, она трепещет перед этим именем и даст тебе самые сильные зелья.
– Увы! – отвечала Юлия. – Я не знаю дороги к жилищу той, о которой ты говоришь! Хоть путь и близок, он опасен для девушки, которая тайно уходит из отцовского дома. Там дикий виноград закрывает собой глубокие пропасти. Я не могу довериться незнакомому проводнику, доброе имя женщины в моем положении легко опорочить. Мне безразлично, пусть все знают о моей любви к Главку, но я не хочу, чтобы думали, что я добилась его любви колдовством.
– Мне нужно еще хоть три дня, чтобы оправиться, – сказал египтянин, встал и, словно пробуя свои силы, прошелся по комнате нетвердыми шагами. – Тогда я сам провожу тебя. Придется подождать.
– Но Главк женится на проклятой неаполитанке!
– Женится?
– Да. В начале будущего месяца.
– Так скоро! Ты это точно знаешь?
– Мне сказала ее собственная рабыня.
– Этому не бывать! – заявил египтянин решительно. – Не бойся ничего, Главк будет принадлежать тебе. Но как ты заставишь его выпить зелье?
– Мой отец пригласил Главка на пир послезавтра, кажется, вместе с этой неаполитанкой. Я сумею опоить его.
– Решено! – Глаза египтянина сверкнули свирепой радостью, что Юлия, задрожав, потупилась. – Прикажи приготовить к завтрашнему вечеру носилки. Есть у тебя носилки?
– Конечно, есть, – сказала Юлия, гордясь своим богатством.
– Прикажи их приготовить. Неподалеку от города есть увеселительное заведение, где часто бывают богатые люди, там великолепные купальни и сады редкой красоты. Ты сделаешь вид, будто отправляешься туда, и там я, если только буду жив, встречу тебя в роще у статуи Силена и сам отведу к ведьме. Мы подождем, пока с восходом вечерней звезды стада и пастухи уйдут на отдых, тогда темнота скроет нас, и никто не встретится на пути. А теперь иди домой и ничего не бойся. Клянусь Аидом, даю тебе слово Арбака, египетского чародея, что Иона никогда не выйдет замуж за Главка!
– И Главк будет принадлежать мне! – подхватила Юлия.
– Быть по-твоему, – сказал Арбак.
И Юлия, опасаясь предстоящего свидания, но подстрекаемая ревностью и досадой даже больше, чем любовью, все же решилась.
Оставшись один, Арбак произнес:
– О светлые звезды, вы никогда не лжете, вы уже начинаете исполнять свои обещания – успех в любви и победу над врагами. В тот самый час, когда я не мог найти средства для мести, вы послали эту красивую дуру, чтобы указать мне путь. – Он замолчал, глубоко задумавшись. – Да, – продолжал он спокойнее, – я не мог сам дать ей яд а вдруг меня выследят и обвинят в смерти афинянина! Но ведьма – самое подходящее орудие для моих планов.
Он кликнул раба, велел ему поскорее идти вслед за Юлией и узнать, кто она такая. Сделав это, он вышел в портик. Небо было ясное и безоблачное, но Арбак, хорошо знавший его изменчивость, по нескольким облачкам, медленно плывшим по ветру далеко на горизонте, понял что близится гроза.
– Это похоже на мою месть, – сказал он. – Небо чистое, но надвигаются тучи.
Глава VI. Южная гроза. Пещера колдуньи
Когда дневной зной понемногу спал, Главк с Ионой отправились подышать свежим воздухом. В те времена римляне пользовались различными экипажами. Богатые люди, когда ездили без спутников, обычно пользовались уже описанной нами колесницей, запряженной парою, знатные матроны ездили в колясках, обычно двухколесных; кроме того, древние пользовались также носилками – большим паланкином, более удобным, чем современный, так как в нем можно было не сидеть, а лежать, меньше чувствуя неприятные толчки. Был еще просторный экипаж с откидным верхом, употребляемый как для дальних путешествий, так и для прогулок по окрестностям города, – в нем свободно размещались трое или четверо пассажиров. В таком экипаже наши влюбленные, сопровождаемые рабыней Ионы, и отправились на прогулку. Милях в десяти от города были в то время руины древнего храма, очевидно греческого, а так как Главку и Ионе все греческое было дорого, они решили осмотреть эти руины и направились туда.
Сначала дорога шла среди виноградников и оливковых рощ, потом, петляя и поднимаясь все выше к Везувию, стала более неровной, лошади шли медленно, с трудом, и в каждом просвете меж деревьями виднелись те серые, угрюмые пещеры, изрывшие опаленные огнем скалы, которые описаны Страбоном[145]; впоследствии потоки лавы и время скрыли их от человеческого глаза. Солнце, склоняясь к закату, бросало на гору длинные и густые тени, кое-где в дубовых и буковых рощах еще слышалась пастушеская свирель. Иногда они видели на склоне изящную козочку с шелковистой шкурой, витыми рогами и блестящими серыми глазами, которая и теперь еще под небом Авзонии воскрешает эклоги Марона[146], виноградные лозы, уже тронутые краснотой, гирляндами свисали с деревьев. Легкие облака так медленно плыли по голубому небу, что казались неподвижными, а справа сверкала спокойная гладь моря, по которой скользило какое-то судно, и солнечный свет искрился на воде во всем многообразии нежных красок.
– Как красиво! – сказал Главк вполголоса. – Не потому ли зовем мы землю нашей матерью? С какой нежной любовью изливает она щедроты равно на всех своих детей! И даже те бесплодные места, которым природа отказала в красоте, она тоже одаряет улыбкой. Взгляни на земляничные деревья и лозы, которыми она одела сухую почву на склонах этого угасшего вулкана. Ах, в такой час здесь легко представить себе, что сейчас смеющееся лицо фавна высунется из этих зеленых гирлянд или что мы увидим в густом лабиринте ветвей горную нимфу. Но нимфы исчезли, прекрасная Иона, когда родилась ты!
Приехав к руинам, они осмотрели их с тем благоговением, с каким мы осматриваем священные реликвии наших предков. Они пробыли там до тех пор, пока Геспер[147] не появился на розовеющем небе, и, возвращаясь домой, были молчаливее прежнего, ибо в сумраке, под звездами, оба еще сильнее почувствовали, как они любят друг друга.
Тем временем гроза, которую предугадал египтянин, уже собиралась над ними. Сначала далекий раскат грома возвестил о предстоящей борьбе стихий, затем по небу быстро побежали темные гряды облаков. Гроза в этих местах налетает с невероятной быстротой, и в те времена это вполне могло внушить людям, полным суеверий, мысль о гневе богов. Крупные капли тяжело упали сквозь листву придорожных деревьев, а потом нестерпимо яркая молния быстрым зигзагом сверкнула прямо перед глазами, и ее поглотил сгущающийся мрак.
– Скорей, мой добрый возница! – крикнул Главк. – Гроза настигает нас!
Раб стал подгонять мулов, и они понеслись по неровной каменистой дороге, а тучи все сгущались, все ближе гремел гром и сильнее хлестал дождь.
– Ты боишься? – шепнул Главк, который, воспользовавшись грозой, пододвинулся ближе к Ионе.
– С тобой я не боюсь ничего, – ответила она тихо.
В этот миг экипаж, непрочный и ненадежный (какими, несмотря на их красоту, были на практике многие изобретения того времени), въехал в глубокий ухаб, поперек которого лежало упавшее дерево. Возница с проклятиями хлестал мулов, чтобы преодолеть препятствие, колесо соскочило с оси, и экипаж опрокинулся.
Главк быстро выбрался из-под него и поспешил помочь Ионе, которая, к счастью, осталась невредима. Не без труда они подняли экипаж и увидели, что он больше не может служить им укрытием: пружины, удерживавшие верх экипажа, лопнули, и дождь заливал сиденья.
Что оставалось делать? До города было еще довольно далеко, а вокруг ни жилья, ни людей, которые могли бы оказать помощь.
– Тут неподалеку есть кузница, – сказал возница. – Пойду поищу ее, может быть, кузнец починит хоть колесо. О Юпитер, как хлещет дождь! Моя госпожа промокнет, прежде чем я вернусь.
– Беги скорей, – решил Главк. – А мы пока где-нибудь укроемся.
У дороги росли деревья, и Главк увлек Иону под самое большое из них. Сорвав с себя плащ, он хотел укрыть ее, но ливень был так силен, что сразу промочил плащ насквозь. Главк шептал своей прекрасной спутнице ободряющие слова, как вдруг молния ударила в дерево совсем рядом с ними и со страшным треском разнесла в щепы его огромный ствол. Они поняли опасность, и Главк, озираясь, стал искать укрытие понадежней.
– Мы сейчас недалеко от Везувия, – сказал он. – Там, на склоне горы, должна быть какая-нибудь пещера, заросшая виноградом. Надо только найти это убежище, оставленное нимфами.
С этими словами он вышел из-под деревьев и, бросив печальный взгляд в сторону горы, увидел невдалеке, во мраке, дрожащий красноватый огонек.
– Наверно, это огонь в очаге какого-нибудь пастуха или виноградаря, его свет приведет нас под гостеприимный кров. Ты побудь здесь, пока я… или нет, я не могу оставить тебя в опасности!
– Я пойду с тобой, – сказала Иона. – Открытое место лучше, чем предательский кров этих ветвей.
Почти неся Иону на руках, Главк, сопровождаемый дрожащей рабыней, пошел на красноватый огонек, который все горел. Они прошли открытое поле, и теперь дикий виноград мешал им идти, а путеводный огонек был виден лишь изредка. Ливень все усиливался. Молнии ослепительно сверкали, и путники спешили вперед, надеясь, если потеряют из виду огонек, найти какой-нибудь домик или пещеру. Лозы сплетались все гуще, огонек исчез совсем, но узкая тропинка, по которой они продвигались с таким трудом при свете частых и долгих вспышек молний, вела их дальше. Дождь вдруг перестал. Перед ними угрюмо высились обрывистые и неровные глыбы застывшей лавы, которые казались еще страшнее при свете молний. Порой молнии повисали над серыми кучами пепла, давно уже обомшелыми или поросшими низкими деревьями, словно тщетно искали чего-нибудь более достойного своей ярости; иногда, оставляя сушу во мраке, они широкой полосой протягивались над морем, а потом устремлялись вниз, так что вода словно вспыхивала, и так ярок был этот блеск, что взгляду открывались даже очертания дальних мысов, от вечных Мизен с их высоким челом до прекрасного Суррента, окаймленного горами.
Наши влюбленные остановились в растерянности, но тут мрак, сгустившийся между двумя вспышками молний, снова окружил их, и они увидели высоко над собой, но совсем близко, все тот же таинственный свет. Новая молния озарила небо и землю. Домов поблизости не было, но там, в пещере, огонь, не затмеваемый больше небесным сиянием, снова стал виден. Они решили подняться к пещере. Им пришлось петлять среди скал, местами поросших кустарником, но они подходили все ближе и наконец очутились у входа в пещеру, очевидно образованную огромными глыбами, которые откололись от горы и легли наклонно одна к другой, образовав нечто вроде двускатной крыши. Вглядевшись во мрак, оба невольно попятились в суеверном страхе.
В глубине пещеры горел огонь, над очагом висел небольшой котел, на высоком и тонком железном шесте торчал грубый светильник, на той стене, возле которой горел огонь, были развешаны во много рядов, видимо для просушки, всякие травы. У огня лежала лиса. Ощетинившись и глухо ворча, она смотрела на пришельцев блестящими красноватыми глазами. Посреди пещеры стояла странная глиняная фигура о трех головах – это были черепа собаки, лошади и кабана; перед этим диким изображением всеми почитаемой Гекаты[148] был низкий треножник.
Но не обстановка пещеры леденила кровь в жилах путников, которые со страхом заглядывали внутрь, а вид ее обитательницы. У огня сидела старуха, и свет падал ей в лицо. Быть может, ни в одной стране не увидишь столько ужасных старух, сколько в Италии, ни в одной стране красота не превращается с возрастом в такое жуткое и отталкивающее уродство. Но эта старуха не была безобразна, напротив, лицо ее еще сохраняло правильные, резкие и надменные черты; когда она уставила на них неподвижный взгляд, под которым они замерли, лицо у нее было как у покойницы – остекленевшие, мутные глаза, синие сморщенные губы, ввалившиеся щеки, редкие седые волосы, мертвенно-зеленая кожа, словно еще до погребения запорошенная могильной землей.
– Это труп, – сказал Главк.
– Нет, она двигается. Это злой дух! – пробормотала Иона, запинаясь, и прижалась к нему.
– Бежим отсюда! – пробормотала рабыня. – Это ведьма с Везувия!
– Кто вы? – спросил глухой, замогильный голос. – И что вам здесь нужно?
Голос был страшен и безжизнен, но как нельзя более подходил к лицу говорившей и казался скорее голосом какой-нибудь бесплотной тени, скитающейся по берегу Стикса, чем живого смертного. Иона готова была уйти, несмотря на то что снаружи бесновалась гроза, но Главк, хоть и не без опаски, ввел ее в пещеру.
– Мы живем в городе, и нас застигла гроза, – сказал он. – Мы пришли на огонек и просим приюта. Позволь нам обогреться у твоего очага.
Когда он заговорил, лисица вскочила, бросилась к пришельцам, оскалив белые клыки, и заворчала еще более угрожающе.
– Лежать! – крикнула колдунья.
И, услышав голос хозяйки, лисица сразу легла, прикрыла морду хвостом и лишь зорко поглядывала на людей, вторгшихся в ее убежище.
– Идите к огню, если хотите, – повернулась старуха к Главку и его спутницам. – Я не люблю живых – никого, кроме совы, лисы, жабы и змеи, так что не могу пригласить вас от души. Но садитесь без приглашения, эти тонкости ни к чему.
Старуха говорила на странной варварской латыни, пересыпая свою речь словами из какого-то более древнего и грубого диалекта. Она не двинулась с места, но следила каменным взглядом, как бережно Главк снимает с Ионы плащ и усаживает ее на бревно – единственное, на что можно было сесть в пещере, – и поярче раздула угли. Рабыня, ободренная смелостью своих хозяев, тоже сняла длинный плащ и робко присела к очагу, в сторонке от них.
– Боюсь, что мы тебя обеспокоили, – сказала Иона своим серебристым голосом.
Колдунья не ответила. У нее был такой вид, словно она на миг пробудилась из мертвых, а теперь снова погрузилась в вечный сон.
– Вы брат и сестра? – спросила она после долгого молчания.
– Нет, – отвечала Иона, краснея.
– Муж и жена?
– Нет, – ответил Главк.
– А, влюбленные! Ха-ха-ха! – Колдунья засмеялась так громко, что в пещере отдалось эхо.
Сердце Ионы замерло, когда старуха вдруг развеселилась неизвестно почему. Главк поспешил пробормотать заклятие, а рабыня стала мертвенно-бледной, как и сама колдунья.
– Чего ты смеешься, старая ведьма? – спросил Главк сурово, но не без робости, после того как произнес заклинание.
– Разве я смеялась? – растерялась ведьма.
– Она выжила из ума, – шепнул Главк и сразу перехватил взгляд старухи, загоревшийся злобным и живым блеском.
– Ты лжешь, – сказала она отрывисто.
– Не очень-то ты гостеприимна, – молвил Главк.
– Тс! Не надо ее сердить, дорогой Главк! – шепнула Иона.
– Я скажу тебе, почему я смеялась, когда узнала, что вы влюбленные, – проговорила старуха. – Старым и дряхлым приятно видеть молодых, вроде вас, которые скоро возненавидят друг друга, да, возненавидят, возненавидят, ха-ха-ха!
Теперь уже Иона произнесла заклятие против этого ужасного пророчества.
– Да сохранят нас боги! – сказала она. – Но ты, бедная женщина, видно, никогда не ведала любви, не то ты знала бы, что любовь неизменна.
– Вы думаете, я не была молода? – проворчала ведьма. – А теперь вот я стара, отвратительна и ужасна. Таково человеческое тело, таково и сердце.
Она снова погрузилась в зловещее молчание, словно жизнь покинула ее.
– Давно ты здесь живешь? – спросил Главк немного погодя, ему было не по себе от этого молчания.
– А? Да, давно.
– Но ведь это скверное жилище.
– Скверное! Этого мало – под нами ад! – сказала старуха, указывая костлявыми пальцами вниз. – И я открою тебе тайну: темные силы там, в недрах земли, прогневались на живущих сверху – на вас, молодых, беспечных и красивых.
– Эти злые речи несовместимы с гостеприимством, – сказал Главк. – В другой раз я лучше останусь в грозу под открытым небом, чем укроюсь в твоей пещере.
– И хорошо сделаешь. Никто, кроме отверженных, не должен искать меня!
– Почему – кроме отверженных? – спросил афинянин.
– Я ведьма этой горы, – отвечала старуха с недоброй усмешкой. – Мое дело – возвращать надежду отчаявшимся: для несчастных в любви у меня есть приворотные зелья; для жадных – способы разбогатеть; для злодеев – средства мщения; а для счастливых и добрых у меня есть лишь то, что у самой жизни, – проклятия! А теперь оставьте меня в покое.
Мрачная обитательница пещеры снова впала в молчание, такое упорное и угрюмое, что Главк тщетно пытался втянуть ее в дальнейший разговор. По ее неподвижному и замкнутому лицу невозможно было даже понять, слышит ли она его. К счастью, гроза, которая была столь же короткой, как и яростной, начала утихать, дождь лил все слабее, наконец тучи рассеялись, выглянула луна, и ее призрачный свет проник в уединенное жилище ведьмы. Никогда, быть может, не освещала она группы, которая была бы более достойна кисти художника. Молодая, прекрасная Иона сидела у грубого очага, влюбленный Главк, уже забыв о присутствии ведьмы, устроился у ее ног, глядя ей в лицо и шепча нежные слова, а чуть поодаль застыли бледная, испуганная рабыня и зловещая ведьма, устремившая на них свои ужасные глаза. Но прекрасная пара была безмятежна и бесстрашна (ибо любовь вселяет в сердца бесстрашие) в этой темной и жуткой пещере, где было так много странного. Лисица злобно смотрела на них из своего угла, и только теперь, повернувшись к колдунье, Главк в первый раз увидел у ее ног большую змею, которая приподняла голову с блестящими глазами; видимо, яркий свет плаща афинянина, наброшенного на плечи Ионы, разозлил ее, она угрожающе подняла голову еще выше, готовясь броситься на неаполитанку; Главк быстро выхватил головню из очага, а змея, разъяренная этим, выползла из своего укрытия и с громким шипением вытянулась вверх, став ростом почти с грека.
– Ведьма! – крикнул Главк. – Прогони свою тварь, не то я ее убью!
– У нее вырвано жало, – отозвалась колдунья, пробуждаясь.
Но едва она произнесла эти слова, змея бросилась на Главка. Грек был начеку, он мгновенно отскочил в сторону и так сильно и ловко ударил змею по голове, что она, извиваясь, упала прямо в огонь.
Ведьма вскочила и встала перед Главком. Лицо ее уподобилось лику самой злобной из фурий, таким свирепым было его выражение, но даже теперь оно сохраняло следы красоты.
– Ты нашел приют под моим кровом, – сказала она медленно, спокойным тоном, который совсем не вязался с выражением ее лица, – ты грелся у моего очага, и ты заплатил злом за добро, ты ударил и, наверно, убил существо, которое любило меня и принадлежало мне, мало того – существо, которое больше всех других освящено богами и почитаемо людьми. Выслушай же, что тебя ждет. Клянусь Луной, покровительницей колдуний, и Орком, носителем гнева, я проклинаю тебя! Будь же проклят! Да сгинет твоя любовь, да будет опозорено твое имя, пусть ляжет на тебя клеймо ада, пусть высохнет твое сердце, и да вспомнишь ты в свой смертный час пророчество колдуньи с Везувия! А ты… – продолжала она, резко поворачиваясь к Ионе и подняв правую руку.
Но Главк перебил ее.
– Ведьма! – воскликнул он. – Остановись! Меня ты прокляла, и я поручаю себя воле богов. Я не боюсь и презираю тебя! Но скажи хоть слово против нее, и я превращу проклятие на твоих гнусных губах в предсмертный стон. Берегись!
– Дело сделано, – сказала колдунья со страшной улыбкой, – потому что в твоей судьбе проклята и она, которая тебя любит. Я слышала, как она прошептала твое имя, и теперь знаю способ предать тебя демонам. Главк, ты обречен!
Сказав это, ведьма отвернулась от афинянина, вытащила змею из огня и, став на колени возле своей извивающейся любимицы, больше к ним не оборачивалась.
– О Главк! – Ужас охватил Иону. – Что мы наделали! Бежим отсюда. Гроза утихла. Добрая женщина, прости нас, возьми обратно свои слова, ведь он только защищался. Прими от меня в знак примирения этот дар. – И, наклонившись, Иона положила на колени старухе тяжелый кошелек.
– Прочь! – сказала старуха со злобой. – Прочь! Только Парки могут развязать узел проклятья.
– Пойдем, милая! – позвал Главк нетерпеливо. – Неужели ты думаешь, что боги на небе или под землей слушают бессильные вопли выжившей из ума ведьмы? Пойдем!
Долго еще отдавался в пещере громким эхом зловещий смех колдуньи. Она не удостоила их больше ни словом.
Выйдя на воздух, влюбленные вздохнули свободнее. Но воспоминание о пещере, о речах и хохоте ведьмы долго еще не покидало Иону, и даже Главк не мог избавиться от тяжкого чувства. Гроза утихла, только изредка вдалеке, среди темных туч, громыхал гром или короткая вспышка молнии затмевала на миг свет луны. Не без труда они снова выбрались на дорогу, где нашли свой экипаж, который уже кое-как починили, и возница призывал Геркулеса, вопрошая его, куда подевались господа.
Напрасно Главк пытался ободрить Иону, мужество покинуло ее, да и сам он утратил свою жизнерадостность. Вскоре они были уже у городских ворот. Когда ворота отворились, чтобы их пропустить, показались рабы с носилками.
– В такой поздний час запрещено покидать город! – крикнул часовой человеку в носилках.
– Еще не так поздно, – отозвался голос, и, услышав его, влюбленные вздрогнули, потому что он был им хорошо знаком. – Я должен побывать на вилле у Марка Полибия и скоро вернусь. Я египтянин Арбак.
Сначала дорога шла среди виноградников и оливковых рощ, потом, петляя и поднимаясь все выше к Везувию, стала более неровной, лошади шли медленно, с трудом, и в каждом просвете меж деревьями виднелись те серые, угрюмые пещеры, изрывшие опаленные огнем скалы, которые описаны Страбоном[145]; впоследствии потоки лавы и время скрыли их от человеческого глаза. Солнце, склоняясь к закату, бросало на гору длинные и густые тени, кое-где в дубовых и буковых рощах еще слышалась пастушеская свирель. Иногда они видели на склоне изящную козочку с шелковистой шкурой, витыми рогами и блестящими серыми глазами, которая и теперь еще под небом Авзонии воскрешает эклоги Марона[146], виноградные лозы, уже тронутые краснотой, гирляндами свисали с деревьев. Легкие облака так медленно плыли по голубому небу, что казались неподвижными, а справа сверкала спокойная гладь моря, по которой скользило какое-то судно, и солнечный свет искрился на воде во всем многообразии нежных красок.
– Как красиво! – сказал Главк вполголоса. – Не потому ли зовем мы землю нашей матерью? С какой нежной любовью изливает она щедроты равно на всех своих детей! И даже те бесплодные места, которым природа отказала в красоте, она тоже одаряет улыбкой. Взгляни на земляничные деревья и лозы, которыми она одела сухую почву на склонах этого угасшего вулкана. Ах, в такой час здесь легко представить себе, что сейчас смеющееся лицо фавна высунется из этих зеленых гирлянд или что мы увидим в густом лабиринте ветвей горную нимфу. Но нимфы исчезли, прекрасная Иона, когда родилась ты!
Приехав к руинам, они осмотрели их с тем благоговением, с каким мы осматриваем священные реликвии наших предков. Они пробыли там до тех пор, пока Геспер[147] не появился на розовеющем небе, и, возвращаясь домой, были молчаливее прежнего, ибо в сумраке, под звездами, оба еще сильнее почувствовали, как они любят друг друга.
Тем временем гроза, которую предугадал египтянин, уже собиралась над ними. Сначала далекий раскат грома возвестил о предстоящей борьбе стихий, затем по небу быстро побежали темные гряды облаков. Гроза в этих местах налетает с невероятной быстротой, и в те времена это вполне могло внушить людям, полным суеверий, мысль о гневе богов. Крупные капли тяжело упали сквозь листву придорожных деревьев, а потом нестерпимо яркая молния быстрым зигзагом сверкнула прямо перед глазами, и ее поглотил сгущающийся мрак.
– Скорей, мой добрый возница! – крикнул Главк. – Гроза настигает нас!
Раб стал подгонять мулов, и они понеслись по неровной каменистой дороге, а тучи все сгущались, все ближе гремел гром и сильнее хлестал дождь.
– Ты боишься? – шепнул Главк, который, воспользовавшись грозой, пододвинулся ближе к Ионе.
– С тобой я не боюсь ничего, – ответила она тихо.
В этот миг экипаж, непрочный и ненадежный (какими, несмотря на их красоту, были на практике многие изобретения того времени), въехал в глубокий ухаб, поперек которого лежало упавшее дерево. Возница с проклятиями хлестал мулов, чтобы преодолеть препятствие, колесо соскочило с оси, и экипаж опрокинулся.
Главк быстро выбрался из-под него и поспешил помочь Ионе, которая, к счастью, осталась невредима. Не без труда они подняли экипаж и увидели, что он больше не может служить им укрытием: пружины, удерживавшие верх экипажа, лопнули, и дождь заливал сиденья.
Что оставалось делать? До города было еще довольно далеко, а вокруг ни жилья, ни людей, которые могли бы оказать помощь.
– Тут неподалеку есть кузница, – сказал возница. – Пойду поищу ее, может быть, кузнец починит хоть колесо. О Юпитер, как хлещет дождь! Моя госпожа промокнет, прежде чем я вернусь.
– Беги скорей, – решил Главк. – А мы пока где-нибудь укроемся.
У дороги росли деревья, и Главк увлек Иону под самое большое из них. Сорвав с себя плащ, он хотел укрыть ее, но ливень был так силен, что сразу промочил плащ насквозь. Главк шептал своей прекрасной спутнице ободряющие слова, как вдруг молния ударила в дерево совсем рядом с ними и со страшным треском разнесла в щепы его огромный ствол. Они поняли опасность, и Главк, озираясь, стал искать укрытие понадежней.
– Мы сейчас недалеко от Везувия, – сказал он. – Там, на склоне горы, должна быть какая-нибудь пещера, заросшая виноградом. Надо только найти это убежище, оставленное нимфами.
С этими словами он вышел из-под деревьев и, бросив печальный взгляд в сторону горы, увидел невдалеке, во мраке, дрожащий красноватый огонек.
– Наверно, это огонь в очаге какого-нибудь пастуха или виноградаря, его свет приведет нас под гостеприимный кров. Ты побудь здесь, пока я… или нет, я не могу оставить тебя в опасности!
– Я пойду с тобой, – сказала Иона. – Открытое место лучше, чем предательский кров этих ветвей.
Почти неся Иону на руках, Главк, сопровождаемый дрожащей рабыней, пошел на красноватый огонек, который все горел. Они прошли открытое поле, и теперь дикий виноград мешал им идти, а путеводный огонек был виден лишь изредка. Ливень все усиливался. Молнии ослепительно сверкали, и путники спешили вперед, надеясь, если потеряют из виду огонек, найти какой-нибудь домик или пещеру. Лозы сплетались все гуще, огонек исчез совсем, но узкая тропинка, по которой они продвигались с таким трудом при свете частых и долгих вспышек молний, вела их дальше. Дождь вдруг перестал. Перед ними угрюмо высились обрывистые и неровные глыбы застывшей лавы, которые казались еще страшнее при свете молний. Порой молнии повисали над серыми кучами пепла, давно уже обомшелыми или поросшими низкими деревьями, словно тщетно искали чего-нибудь более достойного своей ярости; иногда, оставляя сушу во мраке, они широкой полосой протягивались над морем, а потом устремлялись вниз, так что вода словно вспыхивала, и так ярок был этот блеск, что взгляду открывались даже очертания дальних мысов, от вечных Мизен с их высоким челом до прекрасного Суррента, окаймленного горами.
Наши влюбленные остановились в растерянности, но тут мрак, сгустившийся между двумя вспышками молний, снова окружил их, и они увидели высоко над собой, но совсем близко, все тот же таинственный свет. Новая молния озарила небо и землю. Домов поблизости не было, но там, в пещере, огонь, не затмеваемый больше небесным сиянием, снова стал виден. Они решили подняться к пещере. Им пришлось петлять среди скал, местами поросших кустарником, но они подходили все ближе и наконец очутились у входа в пещеру, очевидно образованную огромными глыбами, которые откололись от горы и легли наклонно одна к другой, образовав нечто вроде двускатной крыши. Вглядевшись во мрак, оба невольно попятились в суеверном страхе.
В глубине пещеры горел огонь, над очагом висел небольшой котел, на высоком и тонком железном шесте торчал грубый светильник, на той стене, возле которой горел огонь, были развешаны во много рядов, видимо для просушки, всякие травы. У огня лежала лиса. Ощетинившись и глухо ворча, она смотрела на пришельцев блестящими красноватыми глазами. Посреди пещеры стояла странная глиняная фигура о трех головах – это были черепа собаки, лошади и кабана; перед этим диким изображением всеми почитаемой Гекаты[148] был низкий треножник.
Но не обстановка пещеры леденила кровь в жилах путников, которые со страхом заглядывали внутрь, а вид ее обитательницы. У огня сидела старуха, и свет падал ей в лицо. Быть может, ни в одной стране не увидишь столько ужасных старух, сколько в Италии, ни в одной стране красота не превращается с возрастом в такое жуткое и отталкивающее уродство. Но эта старуха не была безобразна, напротив, лицо ее еще сохраняло правильные, резкие и надменные черты; когда она уставила на них неподвижный взгляд, под которым они замерли, лицо у нее было как у покойницы – остекленевшие, мутные глаза, синие сморщенные губы, ввалившиеся щеки, редкие седые волосы, мертвенно-зеленая кожа, словно еще до погребения запорошенная могильной землей.
– Это труп, – сказал Главк.
– Нет, она двигается. Это злой дух! – пробормотала Иона, запинаясь, и прижалась к нему.
– Бежим отсюда! – пробормотала рабыня. – Это ведьма с Везувия!
– Кто вы? – спросил глухой, замогильный голос. – И что вам здесь нужно?
Голос был страшен и безжизнен, но как нельзя более подходил к лицу говорившей и казался скорее голосом какой-нибудь бесплотной тени, скитающейся по берегу Стикса, чем живого смертного. Иона готова была уйти, несмотря на то что снаружи бесновалась гроза, но Главк, хоть и не без опаски, ввел ее в пещеру.
– Мы живем в городе, и нас застигла гроза, – сказал он. – Мы пришли на огонек и просим приюта. Позволь нам обогреться у твоего очага.
Когда он заговорил, лисица вскочила, бросилась к пришельцам, оскалив белые клыки, и заворчала еще более угрожающе.
– Лежать! – крикнула колдунья.
И, услышав голос хозяйки, лисица сразу легла, прикрыла морду хвостом и лишь зорко поглядывала на людей, вторгшихся в ее убежище.
– Идите к огню, если хотите, – повернулась старуха к Главку и его спутницам. – Я не люблю живых – никого, кроме совы, лисы, жабы и змеи, так что не могу пригласить вас от души. Но садитесь без приглашения, эти тонкости ни к чему.
Старуха говорила на странной варварской латыни, пересыпая свою речь словами из какого-то более древнего и грубого диалекта. Она не двинулась с места, но следила каменным взглядом, как бережно Главк снимает с Ионы плащ и усаживает ее на бревно – единственное, на что можно было сесть в пещере, – и поярче раздула угли. Рабыня, ободренная смелостью своих хозяев, тоже сняла длинный плащ и робко присела к очагу, в сторонке от них.
– Боюсь, что мы тебя обеспокоили, – сказала Иона своим серебристым голосом.
Колдунья не ответила. У нее был такой вид, словно она на миг пробудилась из мертвых, а теперь снова погрузилась в вечный сон.
– Вы брат и сестра? – спросила она после долгого молчания.
– Нет, – отвечала Иона, краснея.
– Муж и жена?
– Нет, – ответил Главк.
– А, влюбленные! Ха-ха-ха! – Колдунья засмеялась так громко, что в пещере отдалось эхо.
Сердце Ионы замерло, когда старуха вдруг развеселилась неизвестно почему. Главк поспешил пробормотать заклятие, а рабыня стала мертвенно-бледной, как и сама колдунья.
– Чего ты смеешься, старая ведьма? – спросил Главк сурово, но не без робости, после того как произнес заклинание.
– Разве я смеялась? – растерялась ведьма.
– Она выжила из ума, – шепнул Главк и сразу перехватил взгляд старухи, загоревшийся злобным и живым блеском.
– Ты лжешь, – сказала она отрывисто.
– Не очень-то ты гостеприимна, – молвил Главк.
– Тс! Не надо ее сердить, дорогой Главк! – шепнула Иона.
– Я скажу тебе, почему я смеялась, когда узнала, что вы влюбленные, – проговорила старуха. – Старым и дряхлым приятно видеть молодых, вроде вас, которые скоро возненавидят друг друга, да, возненавидят, возненавидят, ха-ха-ха!
Теперь уже Иона произнесла заклятие против этого ужасного пророчества.
– Да сохранят нас боги! – сказала она. – Но ты, бедная женщина, видно, никогда не ведала любви, не то ты знала бы, что любовь неизменна.
– Вы думаете, я не была молода? – проворчала ведьма. – А теперь вот я стара, отвратительна и ужасна. Таково человеческое тело, таково и сердце.
Она снова погрузилась в зловещее молчание, словно жизнь покинула ее.
– Давно ты здесь живешь? – спросил Главк немного погодя, ему было не по себе от этого молчания.
– А? Да, давно.
– Но ведь это скверное жилище.
– Скверное! Этого мало – под нами ад! – сказала старуха, указывая костлявыми пальцами вниз. – И я открою тебе тайну: темные силы там, в недрах земли, прогневались на живущих сверху – на вас, молодых, беспечных и красивых.
– Эти злые речи несовместимы с гостеприимством, – сказал Главк. – В другой раз я лучше останусь в грозу под открытым небом, чем укроюсь в твоей пещере.
– И хорошо сделаешь. Никто, кроме отверженных, не должен искать меня!
– Почему – кроме отверженных? – спросил афинянин.
– Я ведьма этой горы, – отвечала старуха с недоброй усмешкой. – Мое дело – возвращать надежду отчаявшимся: для несчастных в любви у меня есть приворотные зелья; для жадных – способы разбогатеть; для злодеев – средства мщения; а для счастливых и добрых у меня есть лишь то, что у самой жизни, – проклятия! А теперь оставьте меня в покое.
Мрачная обитательница пещеры снова впала в молчание, такое упорное и угрюмое, что Главк тщетно пытался втянуть ее в дальнейший разговор. По ее неподвижному и замкнутому лицу невозможно было даже понять, слышит ли она его. К счастью, гроза, которая была столь же короткой, как и яростной, начала утихать, дождь лил все слабее, наконец тучи рассеялись, выглянула луна, и ее призрачный свет проник в уединенное жилище ведьмы. Никогда, быть может, не освещала она группы, которая была бы более достойна кисти художника. Молодая, прекрасная Иона сидела у грубого очага, влюбленный Главк, уже забыв о присутствии ведьмы, устроился у ее ног, глядя ей в лицо и шепча нежные слова, а чуть поодаль застыли бледная, испуганная рабыня и зловещая ведьма, устремившая на них свои ужасные глаза. Но прекрасная пара была безмятежна и бесстрашна (ибо любовь вселяет в сердца бесстрашие) в этой темной и жуткой пещере, где было так много странного. Лисица злобно смотрела на них из своего угла, и только теперь, повернувшись к колдунье, Главк в первый раз увидел у ее ног большую змею, которая приподняла голову с блестящими глазами; видимо, яркий свет плаща афинянина, наброшенного на плечи Ионы, разозлил ее, она угрожающе подняла голову еще выше, готовясь броситься на неаполитанку; Главк быстро выхватил головню из очага, а змея, разъяренная этим, выползла из своего укрытия и с громким шипением вытянулась вверх, став ростом почти с грека.
– Ведьма! – крикнул Главк. – Прогони свою тварь, не то я ее убью!
– У нее вырвано жало, – отозвалась колдунья, пробуждаясь.
Но едва она произнесла эти слова, змея бросилась на Главка. Грек был начеку, он мгновенно отскочил в сторону и так сильно и ловко ударил змею по голове, что она, извиваясь, упала прямо в огонь.
Ведьма вскочила и встала перед Главком. Лицо ее уподобилось лику самой злобной из фурий, таким свирепым было его выражение, но даже теперь оно сохраняло следы красоты.
– Ты нашел приют под моим кровом, – сказала она медленно, спокойным тоном, который совсем не вязался с выражением ее лица, – ты грелся у моего очага, и ты заплатил злом за добро, ты ударил и, наверно, убил существо, которое любило меня и принадлежало мне, мало того – существо, которое больше всех других освящено богами и почитаемо людьми. Выслушай же, что тебя ждет. Клянусь Луной, покровительницей колдуний, и Орком, носителем гнева, я проклинаю тебя! Будь же проклят! Да сгинет твоя любовь, да будет опозорено твое имя, пусть ляжет на тебя клеймо ада, пусть высохнет твое сердце, и да вспомнишь ты в свой смертный час пророчество колдуньи с Везувия! А ты… – продолжала она, резко поворачиваясь к Ионе и подняв правую руку.
Но Главк перебил ее.
– Ведьма! – воскликнул он. – Остановись! Меня ты прокляла, и я поручаю себя воле богов. Я не боюсь и презираю тебя! Но скажи хоть слово против нее, и я превращу проклятие на твоих гнусных губах в предсмертный стон. Берегись!
– Дело сделано, – сказала колдунья со страшной улыбкой, – потому что в твоей судьбе проклята и она, которая тебя любит. Я слышала, как она прошептала твое имя, и теперь знаю способ предать тебя демонам. Главк, ты обречен!
Сказав это, ведьма отвернулась от афинянина, вытащила змею из огня и, став на колени возле своей извивающейся любимицы, больше к ним не оборачивалась.
– О Главк! – Ужас охватил Иону. – Что мы наделали! Бежим отсюда. Гроза утихла. Добрая женщина, прости нас, возьми обратно свои слова, ведь он только защищался. Прими от меня в знак примирения этот дар. – И, наклонившись, Иона положила на колени старухе тяжелый кошелек.
– Прочь! – сказала старуха со злобой. – Прочь! Только Парки могут развязать узел проклятья.
– Пойдем, милая! – позвал Главк нетерпеливо. – Неужели ты думаешь, что боги на небе или под землей слушают бессильные вопли выжившей из ума ведьмы? Пойдем!
Долго еще отдавался в пещере громким эхом зловещий смех колдуньи. Она не удостоила их больше ни словом.
Выйдя на воздух, влюбленные вздохнули свободнее. Но воспоминание о пещере, о речах и хохоте ведьмы долго еще не покидало Иону, и даже Главк не мог избавиться от тяжкого чувства. Гроза утихла, только изредка вдалеке, среди темных туч, громыхал гром или короткая вспышка молнии затмевала на миг свет луны. Не без труда они снова выбрались на дорогу, где нашли свой экипаж, который уже кое-как починили, и возница призывал Геркулеса, вопрошая его, куда подевались господа.
Напрасно Главк пытался ободрить Иону, мужество покинуло ее, да и сам он утратил свою жизнерадостность. Вскоре они были уже у городских ворот. Когда ворота отворились, чтобы их пропустить, показались рабы с носилками.
– В такой поздний час запрещено покидать город! – крикнул часовой человеку в носилках.
– Еще не так поздно, – отозвался голос, и, услышав его, влюбленные вздрогнули, потому что он был им хорошо знаком. – Я должен побывать на вилле у Марка Полибия и скоро вернусь. Я египтянин Арбак.