Страница:
– Всё, ставки сделаны. – Он отнял руку от кубиков. И расплылся в улыбке. Две единицы. То же зеро, только в местном казино для заключенных ставки достаются крупье.
– Парево, – выдавил один из косков сквозь сжатые зубы, – напарил ты нас, гнида! – Он занес руку, собираясь ударить крупье в лицо, но его кулак поймал на лету кажущийся добродушным громила – Дылда, который всё время находился рядом – следил за тем, чтобы игра проходила спокойно.
– Ты что это, на Руку баллоны катишь? – он покачал головой, улыбнулся с видом умственно отсталого. – Нехорошо. – Погрозил коску пальцем. – А ну как Рука заругается?
– Ладно, ладно, – пошел на попятную коск. – Я это, я так… просто…
– Просто нервы не выдержали? – с пониманием поддержал его Эдик, он возник около «игорного стола» словно из-под земли. Метание костей он доверил помощнику по кличке Тушканчик, но процесс постоянно контролировал. Забрав у крупье «особые» кости, он опустил их в карман. – Это ничего. Мы всё понимаем. Чай, не звери. Ты, главное, не забудь, Пряник, что долг у тебя до четверга. В четверг надо бы погасить… А если не погасишь, тебя погасят, – добавил он. – сам знаешь, придут поздно ночью нехорошие дяди и погасят…
– Лучше бы тети.
– А ты пошути еще, Пряник, пошути… А потом нечем шутить будет. Потому что шутилку мы у тебя заберем.
– Да отдам я всё! – буркнул коск. – Кровопийца ты, Рука.
– У всех своя планида, – улыбнулся Эдик, – кому-то надо быть кровопийцей, кому-то терпеливо сносить удары судьбы.
– Сказал бы я тебе! – проворчал Пряник. Нрав у коска был свирепый, несмотря на «сладкую» кличку. Но с Дылдой и Рукой он связываться опасался. В этом мире даже на тюремных астероидах деньги решают всё. А деньги у Эдварда с недавних пор водились в изобилии.
– Цыц, легавые! – шепнул кто-то.
Эдик вытянулся в струну, увидел, что со стороны вышки быстрым шагом к ним приближается комендант тюремного астероида Козлов и с ним несколько вертухаев. Их тени в ярком свете прожекторов метались по бугристым сводам пещеры.
Все тюремщики были крепкими парнями, с уверенными сытыми лицами. Вечно голодные тощие коски отличались от них разительно. Все, за исключением Эдика и его подопечного Дылды. У них в отдельной камере, прежде служившей изолятором, еды всегда было в избытке. Водились и пьянящие колоски, и спиртное – вертухаи продавали по «высоким», по их мнению, ценам из своих запасов. С другими заключенными охранники боялись иметь дело. А Эдвард считался парнем «в законе» – и у своих, и у тюремного начальства.
Еще бы – он регулярно отстегивал и начальнику тюрьмы, и кое-кому из надзирателей. Всё время передавал посылки Седому – коску, с которым они познакомились в транспортнике. Седого перевели в четвертый барак, с усиленным режимом – но и оттуда он умудрялся внушать страх всему астероиду. Ведь ему, как оказалось, доверил честь навести воровской порядок в колонии сам Саша Белый – главный бугор всех косков в Южном секторе Галактики. Так что Седого уважали. Особенно после того, как он и его ребята завалили десяток особо шустрых косков, не желающих принять на веру, что астероид 1313 почтил своим присутствием один из королей преступного мира. Цитрус, по счастью, в этот список смертников не попал – наоборот, сумел подстроиться под нового бугра, договориться с ним, получить «крышу» – и развить свой бизнес. Седому Эдик приплачивал гораздо больше, чем начальнику колонии – вот только передавать посылки в изолированный четвертый барак было ох как непросто.
Впрочем, когда Седого упрятали в режимный блок, у Эдварда от сердца отлегло. Очень уж тяжело было с ним ладить. А так – и подписка вроде бы имеется, и опасности особой нет.
Одно портило настроение Цитрусу – постоянное присутствие надувной женщины, которую он сам купил Дылде еще на распределительной станции. Но расстаться с объектом своей страсти Дылда отказывался наотрез, а жить вдали от Дылды и его мощных кулаков, способных сокрушить любого врага, не хотел уже сам Эдик. Вот и приходилось слушать, как громила день и ночь напролет скрипит наверху пружинами дорогого матраса и разговаривает с куклой, называя ее «любимой» и «лапочкой». Добро бы, хоть она молчала. Но нет, приобретенный уже самим Дылдой голосовой синтезатор так и нес всякую пошлую дребедень. «Мой тигр, возьми меня!», повторяемое двести раз в сутки даже самым нежным голоском, кого угодно может свести с ума…
– Что здесь происходит? – поинтересовался Козлов, подойдя ближе к группе играющих.
– Ничего, многоуважаемый господин комендант, – быстро ответил Эдик, размышляя о том, что если начнут обыскивать, деньги обнаружат непременно. Это не запрещено, заключенные – такие же люди, и отобрать у них кровно или даже неправедно заработанные рубли можно только по решению суда. Но вопрос о том, откуда у организатора подпольных игр Цитруса в кармане восемь тысяч наличными, может взбудоражить хрупкий рассудок Козлова. И он в который раз потребует увеличить мзду! Что совсем нежелательно…
Очередную проверку решили устроить! Не иначе, кто-то стукнул, что дань, которую платит Рука, не составляет даже пяти процентов от прибыли, приносимой ему азартными играми. Кости на свежем воздухе – это еще цветочки. Вот подпольный тотализатор, в котором участвовал почти весь астероид, да еще мгновенные лотереи, которые он устраивал время от времени, приносили настоящие барыши. Жадный Козлов наверняка хотел иметь не меньше девяноста процентов дохода! Каково ему будет узнать, что ушлые коски его обманывают?
С другой стороны, страсть к порядку и жадность сыграли с начальником тюрьмы плохую шутку. Почти не пуская на астероид торговцев с товаром, таких, как дядюшка Эндрю с пересыльной станции, он надеялся сэкономить деньги заключенных для взяток тюремщикам. Но платить было особенно не за что, и Козлов, поставив крест на полулегальной торговле, утратил контроль над финансовыми потоками. Попросту говоря, он даже представить не мог, сколько денег крутится среди косков. Но всё время подозревал, что где-то его обманывают. И, в общем-то, был недалек от истины.
– Ты! – Козлов ткнул пальцем в Пряника, зная его вспыльчивый нрав, и объявил: – Почему смотришь так непочтительно?!
– Ах ты, собака легавая! – взвился коск. – Не нравится ему, как я на него смотрю!
И тут же получил удар резиновой дубинкой. Охранники свалили его на землю и немного попинали ногами для острастки.
– Всё ясно? – спросил Козлов, обращаясь к остальным. – Кого еще поучить уважению?
Отвечали в общепринятой манере. Нестройным хором.
– Не надо учить. Всё ясно, гражданин начальник.
– Мы коски с понятием…
– Прекрасно, – комендант смерил Эдика лукавым взглядом. – Заключенный Цитрус.
– Я!
– Зайди-ка ко мне в кабинет. Есть о чем побеседовать.
– Сейчас?
– Зачем же сейчас? После обеда. Я распоряжусь. Тебя пропустят.
Эдвард кивнул, предчувствуя, о чем пойдет разговор. Акуле опять мало корма. Придется повысить мзду. Процентов до восьми-десяти. И твердить, что на этот раз он отдает вообще всё. Опять хитрить и изворачиваться… Вот так всегда и везде. Стоит немного накопить жиру, как тут же обязательно находится кто-то, кто желает отхватить кусочек от твоего состояния.
– А ты, Жбанюк, чего на меня волком смотришь? – дежурно поинтересовался комендант, вглядываясь в добродушное лицо Дылды, и пошел вдоль строя косков: – Не стоит забывать, ребята, что все вы – грязные подонки, отбросы общества, направленные сюда с одной только целью – исправиться, стать полноценными, полезными для социума гражданами. Вам всё ясно? Тебя, Жбанюк, я не спрашиваю. Что бы я ни сказал, ты всё равно не поймешь.
– А че не пойму?! – обиженно промычал Дылда. – Всё я понял. Вы думаете, мы отбросы, да? А мы – классные ребята. Так мне кажется. Особенно Рука. Он мой друг…
– Ишь, разговорился, – усмехнулся Козлов. – Поговорим о тебе. Ты вот полезный член общества, Жбанюк?
– Ну…
– Что ну? Ты за что на срок попал в первый раз?
– Ну, это…
– Что «ну это»?! Сопли подотри, Жбанюк, на астероиды просто так не попадают! И ты сюда попал, как и остальные подонки, либо потому что ты вор-рецидивист, либо потому, что ты – насильник и убийца. Твою историю я отлично знаю, Жбанюк. Всё в деле записано. Убийство, еще убийство – якобы по неосторожности… А первый раз ты попал сюда потому, что плеер у тебя, видите ли, подростки отняли. А ты их зверски замучил. Так?
– Не так, – помрачнел Дылда. – Я их только поучить немного хотел. Потому что они злые были.
– Ты, надо думать, добрый… Добрый я, а не ты! Лежи, мразь! – Комендант от души пнул начавшего приподниматься Пряника, отчего тот опрокинулся и ткнулся лицом в землю. – Вот так! – Удовлетворенно заметил он. – Запомните все, – продолжая ходить из стороны в сторону, выкрикнул Козлов. – Пока я комендант на этом астероиде, воры-рецидивисты, убийцы, насильники и прочая шваль здесь будут исправляться и превращаться в примерных граждан! Никаких пьянящих колосков, шоколада, никакого пива! Не говоря уже о прочих горячительных напитках. Только сухие пайки и баланда! Работать, работать и еще раз работать! За талоны!
При упоминании талонов заключенные третьего барака, выведенные на прогулку под своды огромной пещеры, заскрипели зубами от ярости. У непривычного человека, наверное, мороз по коже пошел бы от их исполненного ненависти вида, но охрану коски не пугали – видели всякое. Талонная система возмущала заключенных донельзя. На всю колонию имелась всего одна лавчонка, где продавалось съестное. Но получить его можно было только за талоны – они выписывались на конкретное лицо, купить талон нельзя было ни за какие деньги. Все, кто работал, могли раз в месяц приобрести банку сгущенки или какой-нибудь замороженный бифштекс и сожрать его прямо в лавке – выносить продукты наружу запрещалось. А коскам, игнорирующим рудные работы, в лавке делать было нечего – за деньги там ничего не продавалось…
Козлов присел, приподнял голову Пряника за уши и заглянул ему в глаза.
– Будешь исправляться, подлец?
– Не буду! – промычал тот.
– Тьфу ты, – комендант выпустил уши и отряхнул руки. Коск снова ткнулся лицом в землю. – Придется перевести в четвертый барак. Вот пока среди нас есть такие, как этот мерзавец, всё насмарку. Хорошо, что встречаются и другие. Те, что встали на путь исправления. И всё делают для того, чтобы исправиться. Я, конечно, имею в виду нашего Эдварда. Да, Цитрус, ведь мы встали на путь исправления?
– Безусловно, – ответил тот.
– Вот… Берите пример с него. Ну, ладно, – Козлов постоял некоторое время в задумчивости, качаясь с пятки на носок, потом извлек из кармана старинные часы, отщелкнул картинным жестом крышку и сообщил сопровождающим: – Время обедать. Пойдемте, господа. Похлебаем щей.
Он пошел по прогулочному плацу, следом за ним двинулись вертухаи.
Пряник пошевелился в пыли, тронул разбитую губу и проворчал:
– Ты мне за всё ответишь!
Эдвард отсчитывал купюры, действуя левой механической рукой. Протез он заказал с самой Земли, задействовав все связи профсоюза косков, который буквально через пару месяцев после начала развития игорного бизнеса, с благословения Седого, был скуплен на корню.
Хотя мастера обещали, что он получит совершенный аналог утерянной конечности, рука на поверку оказалась малочувствительной и крайне прихотливой. Не она ухаживала за ним, а Эдварду приходилось обхаживать механическую руку – протирать тряпочкой, смазывать суставы. Иначе они начинали самым противным образом скрипеть. К тому же цвет протеза – поначалу нежно-розовый – со временем сменился зеленоватым. Конечно, функциональность у механической конечности была выше, чем у обычной руки, но радости при всех остальных минусах это доставляло мало. Под гибкими искусственными пальцами купюры шелестели, как листва на деревьях в ветреный день.
– Девятьсот шестьдесят семь, девятьсот шестьдесят восемь, – проговорил он нараспев. Не густо. Посмотрим, кто еще нам задолжал. Так, Змей отдал. Ошпаренный отдал. Пряник. Не отдал. А я ведь его предупреждал, что четверг уже близко. Значит, не понял. Обидно. Ох уж этот Пряник, вечно с ним проблемы. Хоть к игорному столу его не подпускай. – Эй, Дылда! – позвал Эдвард.
– Я здесь, – улыбающаяся широкая физиономия свесилась с верхнего яруса нар.
– Тут кое-кто не отдал долги, – сказал Рука, – надо бы пугнуть его. Но не сильно.
В прошлый раз, когда он попросил Дылду припугнуть одного жадного парня, здоровяк перестарался – перевернул того вверх тормашками и скинул в лестничный пролет. Парень летел десять метров. Спасло его только то, что гравитация на астероиде низкая и сильно разогнаться он не успел. Но всё равно он еще лежал в тюремном лазарете.
Дылда спрыгнул со второго этажа нар.
– Кого?
– Пряника.
– Пряника, хорошо, – здоровяк пошел к двери.
– Куда?! – окликнул его Рука. – Не сейчас. После отбоя.
– А… Ага, – Дылда немного потоптался на месте.
– Лезь обратно, – скомандовал Эдик.
– Ладно.
И полез вверх на нары. Сорвался. Едва не зашиб Цитруса, который выругался и отошел подальше. Помощника он нашел, конечно, отличного. Если кому-нибудь нужно морду начистить или, к примеру, сломать ноги и руки – лучше и придумать нельзя. Надо только убедить его, что он поступает правильно. Вся беда была в том, что порой Дылда становился непредсказуемым.
Эдик иногда всерьез побаивался того, что Дылда по неосторожности или от дурной головы придавит его, как слепого котенка. Был же однажды ночью эпизод, который он никак не мог забыть. Когда он проснулся оттого, что кто-то ухватил его за горло. Цитрус открыл глаза и увидел над собой громоздкую тушу помощника. Глаза его были закрыты, а лицо перекошено дикой злобой.
– Попался, Вальдемар! – хрипло шептал Дылда.
– Эй, я не Вальдемар, – что было сил закричал Эдик и треснул громилу по ушам.
Тот немедленно проснулся и отскочил в сторону, в страхе, что сделал что-то дурное своему благодетелю.
В тот раз обошлось, но ощущение крепких пальцев на горле больше не покидало Цитруса. И во сне он, бывало, просыпался, ожидая, что огромная ладонь вот-вот сожмется, вдавит его кадык и злой голос проговорит: «Попался, Вальдемар!». Стра-а-ашно!
Уже потом Цитрус выяснил, что по ночам Дылда расхаживал только с наступлением полнолуния. Падал с постели на пол и начинал нарезать круги, приговаривая: «Где ты, Вальдемар? Где ты?!» Наутро он ничего не помнил из ночных бдений.
Чтобы спать спокойно, Эдик прикупил у охранников наручники и пристегивал в полнолуние своего помощника к кровати. Правда, у него не было уверенности, что если великан захочет освободиться, наручники его удержат. Слишком тоненькими выглядели браслеты на толстых, могучих руках.
Были в поведении Дылды и другие странности. Время от времени он испытывал приступы паники и тогда начинал причитать, как маленький, забивался в угол и орал: «Уйдите все от меня, уйдите!» В такие моменты его лучше было оставить в одиночестве. Однажды один из охранников – новичок на астероиде – как-то раз попытался помочь громиле, подбежал, начал говорить какие-то добрые слова, но получил пудовым кулаком в лоб и рухнул без сознания. Так его без сознания и выслали с астероида 1313 по личному указанию коменданта Козлова. «У нас тут слюнтяям делать нечего! – разорялся он, положив в карман полторы тысячи рублей. – У нас тут контингент какой?! Воры-рецидивисты! Насильники и убийцы!»
Зато в те моменты, когда в небе не стояла полная луна и паника не одолевала воспаленный мозг Дылды, он был прямо-таки золотым работником. И жалованья с благодетеля не брал. Довольствовался малым: едой и игрушками из секс-шопов, которые Эдик доставал ему через охранников.
– А ведь Пряника будут переводить в четвертый! – вспомнил вдруг Рука. – Это плохо… Там его не навестишь. Значит, долг придется ждать и ждать… Но через него можно передать что-нибудь Седому. Так, Дылда?
Здоровяк пыхтел наверху, забавляясь со своей куклой.
– Нет, не так, Цитрус, – ответил за него сам себе Эдик. – Что с ним передашь, с этим Пряником?
Что-нибудь съестное он сожрет по дороге. Деньги ему доверять совсем уж глупо – он и так мне сколько должен. Стало быть, и трясти его без толку. Эх, нигде не обойтись без риска и расходов. Вот ведь беспредельщик этот Пряник! Сам Седой для него не авторитет! Ну ничего, в четвертом бараке поймет что к чему…
Система распределения косков по баракам отличалась своеобразным изяществом. Третий барак предназначался для сомнительных типов, инвалидов, буйнопомешанных, тех, чей статус не вполне был ясен тюремному начальству. Он по праву считался самым гнусным местом в колонии – здесь могли покалечить, а то и убить, и списать всё на какого-нибудь сумасшедшего. Из третьего барака вполне можно было «выписаться» и другим способом – согласиться работать на руднике. В этом случае «работягу» переводили в первый или второй барак, ему становилась доступна лавка с талонами. Только вот приходилось вкалывать по десять часов в золотой шахте, глотая гранитную пыль. Некоторых косков отправляли в первый и второй барак сразу – смотря по статье и характеристикам. Но и оттуда запросто могли переместить в третий, а то и в четвертый барак.
Четвертый барак отличался усиленным режимом. Охраны здесь числилось едва ли не больше, чем косков. И то дело – охранникам ведь нужно сменяться три раза в день, а коски сидят в бараке постоянно. Комендант Козлов, конечно, сделал бы все бараки по образцу четвертого, да тюремщиков не хватало, и работать кому-то нужно было, и присматривать за работягами. Колония у Бетельгейзе и так постоянно не выполняла план по добыче золота…
Наконец, пятый барак был для косков, отказавшихся работать, но соблюдающих режим, не бунтующих против начальства. Порядок они здесь поддерживали сами. Для кого-то пятый барак был хорош, для кого-то – не очень. Отсюда перевестись в первый или второй было затруднительно. Надоест какому-то работяге гнуть спину на тюремного авторитета, захочет он работать в шахте и жить по тюремному уставу, подаст прошение – а утром найдут его с перерезанным горлом. Так что и пятый барак был вовсе не сахарным.
Ну а в шестой, лазаретный, лучше было не попадать. Потому что именно там водились клопы и всякие глюмзии, а также доживали свой короткий век коски, больные неизлечимыми инфекционными заболеваниями.
Дылда наверху заорал в экстазе.
– Чтоб ты сдох, – мягко проговорил Эдик. – Кролик чертов… И почему не я давал тебе погоняло? Я бы непременно назвал тебя Кроликом.
– Что ты говоришь, Рука? – отдуваясь, спросил Дылда.
– Говорю – ты не устал?
– Нет, что ты… Я от моей лапочки не устаю. Только жрать хочется.
– Это не диво… Жрать тебе всегда хочется. Но не переживай – кажется, баланду несут.
В коридоре, действительно, слышались шаги.
– Кушать, кушать! – счастливо залепетал Дылда. – Как вовремя!
Но за открывшейся дверью оказался вовсе не разносчик баланды. Там стоял офицер с двумя охранниками.
– Цитрус, на выход, – сквозь зубы процедил он. – Деньги не забудь захватить.
– Деньги, конечно. Разве можно здесь оставить деньги? – пробормотал Эдик. – Свои не украдут, а вот надзиратели в матрасах пошарить любят… Только и смотри…
На самом деле, конечно, у Эдика имелись тайники разных местах – и в камере, и в пещере, где коски гуляли. С собой носить двадцать тысяч наличными в не самых крупных купюрах было бы затруднительно.
– Поторапливайся!
– Спешу, даже падаю! Не наседайте на инвалида!
Эдвард поднялся с койки, побрел по коридору. Эх, хоть и спрятал пять тысяч, три – всё равно много. Отберет Козлов. Душа чувствовала, что отберет.
Начальник тюрьмы встретил Эдика в приподнятом настроении.
– Принес денежки? – поинтересовался он.
Эдик тоскливо огляделся. Кабинет начальника колонии отличался такой же бросающейся в глаза мрачностью, как и он сам. Черный пластик на стенах, тусклые светодиоды, мощная, напоминающая прожектор настольная лампа, которую при желании можно было повернуть прямо в лицо собеседника. Никакого тебе аквариума с экзотическими рыбками, телевизионной панели во всю стену, какими любили украшать свои кабинеты полицейские чины. Только несколько монохромных мониторов слежения. Мебель простая, пластиковая, тоже черного цвета. Синтетический палас на полу. Словно и не кабинет начальника колонии, а помещение для общения с дефективной молодежью при полицейском участке.
«На первый взгляд, Козлов только и делает, что вкалывает, – подумал Эдик. – Тоже мне скромник. Не надо ему, видите ли, никаких особых благ. А сам, вместо того чтобы заниматься своей непосредственной работой – следить за вертухаями и косками – качает денежки. Колония для него – прибыльное предприятие, призванное обеспечить безбедную старость. Кабинет задуман таким специально, чтобы продемонстрировать высшим чинам, наблюдающим его по видеофону и во время ревизий, что Козлов – человек бескорыстный, преданный своему делу. Отдыхает он, разумеется, в каком-нибудь другом месте. Например, в тропическом поясе Баранбау. Там у него, скорее всего и особняк нехилый построен, и яхта не из дешевых имеется. Ну, может, и не особняк, а так – небольшой уютный домик на морском берегу. И реактивный катер.»
– Двести сорок восемь рублей, как мы и договаривались, – объявил Цитрус, вынимая из кармана купюры.
– Что это за сумма? – нахмурился Козлов.
– Восемьдесят процентов от моего дохода…
– Всего ты, стало быть, заработал за эту неделю триста десять рублей? – со скоростью калькулятора на «вечных» плутониевых батарейках высчитал Козлов.
– Именно так. Триста девять, если быть точным. Я округлил.
– Вот и хорошо. Отношения наши тоже нужно округлить, Цитрус.
– Это как? – испугался Эдик.
– А так, – нахмурился Козлов, доставая из-под стола резиновую дубинку и помахивая ею в воздухе. – Заплатишь за два месяца вперед. Мне деньги нужны. Сколько это будет? Двести сорок восемь, да на девять недель…
– Почему на девять?
– Потому что в двух месяцах и есть почти девять недель! – рявкнул Козлов. – Не перебивай меня! Стало быть, двести сорок восемь умножить на девять – итого две тысячи двести тридцать два рубля. Ты еще и в прибыли останешься, Цитрус! Если заработаешь больше, всё тебе пойдет!
– Но у меня нет столько денег! – взвыл Эдик.
Козлов, казалось, даже не давал никакой команды, но из-за ширмы появились два дюжих охранника. Они схватили коска за ноги и перевернули вниз головой.
– Пытки запрещены! Я буду жаловаться! У вас в кабинете установлена прокурорская камера слежения! – завизжал Эдвард.
– Делать прокурору больше нечего – наблюдать за мной круглыми сутками. Особенно после того, как в Аслскую колонию у Ригеля назначили начальницей такую цыпочку. Ты капитана второго ранга Полякову не видел, Цитрус… А вот прокурор с нее глаз не сводит. За мной с камеры посмотрят, только если ты подашь жалобу, – усмехнулся Козлов. – А жалобу ты не подашь. Молча отстегнешь мне денежки и пойдешь работать дальше. А за твою щедрость получат награду другие коски – я на день пущу на астероид подпольных торовцев!
– Нет. Я подам жалобу, если вы станете меня бить!
– Да ну… Если мы начнем тебя бить по-настоящему, ты проглотишь язык и уже никогда ничего никому не расскажешь. А если не проглотишь – поймешь, что лучше не портить отношения с теми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. Я вот стою выше. И даже хочу немного подтянуть тебя. Позволить подняться на пару замшелых, скользких, политых помоями ступенек на самом низу… Дать тебе заработать денег.
«С чего такая щедрость? – промелькнула в мозгу Цитруса паническая мысль. – Доброта по отношению к коскам… Вольные торговцы – это совсем нехорошо. Повысятся денежные котировки. Ставки упадут. Да и Тушканчику будет не так просто спекулировать тем, что я вымениваю у охранников…»
Между тем один из тюремщиков, продолжая одной рукой держать его за ногу, другой обшарил карманы и предъявил Козлову пачку купюр. Начальник тюрьмы схватил находку своего подчиненного, на глаз оценил сумму и прошипел:
– Стало быть, нет денег?! Хорошо ловчишь, Цитрус! А я-то думал со снисхождением к тебе отнестись!
– Это всё, что у меня есть, – прохрипел Эдик. – Всё, что я заработал в своей никчемной жизни!
– Конечно, всё… Тут тысячи три. А ты мне компостируешь мозги уже несколько месяцев. Рассказываешь, как тяжело тебе живется. Вот переведу тебя на порожняк, в общую камеру – посмотрим, как взвоешь на питательных пайках и баланде!
– Возьмите всё, – скорбно согласился Цитрус. Охранники, наконец, вернули его в нормальное положение – то есть поставили на ноги, – но вряд ли это сулило ему что-то хорошее.
– Возьму непременно, – кивнул Козлов. – Рассказывай, где еще заныкал денежки? Ведь не всю же наличность ты с собой в карманах таскаешь! Никогда в это не поверю!
– Всю!
– Признавайся!
– Больше денег нет! – объявил Эдик. – Ни копейки! Всё, что нажито непосильным трудом, скоплено на свободе, завещано покойными друзьями, здесь…
– Ах, нет у тебя ничего… Стукалов, дай-ка ему по почкам. Легонько так, но чувствительно. Как ты умеешь.
– Парево, – выдавил один из косков сквозь сжатые зубы, – напарил ты нас, гнида! – Он занес руку, собираясь ударить крупье в лицо, но его кулак поймал на лету кажущийся добродушным громила – Дылда, который всё время находился рядом – следил за тем, чтобы игра проходила спокойно.
– Ты что это, на Руку баллоны катишь? – он покачал головой, улыбнулся с видом умственно отсталого. – Нехорошо. – Погрозил коску пальцем. – А ну как Рука заругается?
– Ладно, ладно, – пошел на попятную коск. – Я это, я так… просто…
– Просто нервы не выдержали? – с пониманием поддержал его Эдик, он возник около «игорного стола» словно из-под земли. Метание костей он доверил помощнику по кличке Тушканчик, но процесс постоянно контролировал. Забрав у крупье «особые» кости, он опустил их в карман. – Это ничего. Мы всё понимаем. Чай, не звери. Ты, главное, не забудь, Пряник, что долг у тебя до четверга. В четверг надо бы погасить… А если не погасишь, тебя погасят, – добавил он. – сам знаешь, придут поздно ночью нехорошие дяди и погасят…
– Лучше бы тети.
– А ты пошути еще, Пряник, пошути… А потом нечем шутить будет. Потому что шутилку мы у тебя заберем.
– Да отдам я всё! – буркнул коск. – Кровопийца ты, Рука.
– У всех своя планида, – улыбнулся Эдик, – кому-то надо быть кровопийцей, кому-то терпеливо сносить удары судьбы.
– Сказал бы я тебе! – проворчал Пряник. Нрав у коска был свирепый, несмотря на «сладкую» кличку. Но с Дылдой и Рукой он связываться опасался. В этом мире даже на тюремных астероидах деньги решают всё. А деньги у Эдварда с недавних пор водились в изобилии.
– Цыц, легавые! – шепнул кто-то.
Эдик вытянулся в струну, увидел, что со стороны вышки быстрым шагом к ним приближается комендант тюремного астероида Козлов и с ним несколько вертухаев. Их тени в ярком свете прожекторов метались по бугристым сводам пещеры.
Все тюремщики были крепкими парнями, с уверенными сытыми лицами. Вечно голодные тощие коски отличались от них разительно. Все, за исключением Эдика и его подопечного Дылды. У них в отдельной камере, прежде служившей изолятором, еды всегда было в избытке. Водились и пьянящие колоски, и спиртное – вертухаи продавали по «высоким», по их мнению, ценам из своих запасов. С другими заключенными охранники боялись иметь дело. А Эдвард считался парнем «в законе» – и у своих, и у тюремного начальства.
Еще бы – он регулярно отстегивал и начальнику тюрьмы, и кое-кому из надзирателей. Всё время передавал посылки Седому – коску, с которым они познакомились в транспортнике. Седого перевели в четвертый барак, с усиленным режимом – но и оттуда он умудрялся внушать страх всему астероиду. Ведь ему, как оказалось, доверил честь навести воровской порядок в колонии сам Саша Белый – главный бугор всех косков в Южном секторе Галактики. Так что Седого уважали. Особенно после того, как он и его ребята завалили десяток особо шустрых косков, не желающих принять на веру, что астероид 1313 почтил своим присутствием один из королей преступного мира. Цитрус, по счастью, в этот список смертников не попал – наоборот, сумел подстроиться под нового бугра, договориться с ним, получить «крышу» – и развить свой бизнес. Седому Эдик приплачивал гораздо больше, чем начальнику колонии – вот только передавать посылки в изолированный четвертый барак было ох как непросто.
Впрочем, когда Седого упрятали в режимный блок, у Эдварда от сердца отлегло. Очень уж тяжело было с ним ладить. А так – и подписка вроде бы имеется, и опасности особой нет.
Одно портило настроение Цитрусу – постоянное присутствие надувной женщины, которую он сам купил Дылде еще на распределительной станции. Но расстаться с объектом своей страсти Дылда отказывался наотрез, а жить вдали от Дылды и его мощных кулаков, способных сокрушить любого врага, не хотел уже сам Эдик. Вот и приходилось слушать, как громила день и ночь напролет скрипит наверху пружинами дорогого матраса и разговаривает с куклой, называя ее «любимой» и «лапочкой». Добро бы, хоть она молчала. Но нет, приобретенный уже самим Дылдой голосовой синтезатор так и нес всякую пошлую дребедень. «Мой тигр, возьми меня!», повторяемое двести раз в сутки даже самым нежным голоском, кого угодно может свести с ума…
– Что здесь происходит? – поинтересовался Козлов, подойдя ближе к группе играющих.
– Ничего, многоуважаемый господин комендант, – быстро ответил Эдик, размышляя о том, что если начнут обыскивать, деньги обнаружат непременно. Это не запрещено, заключенные – такие же люди, и отобрать у них кровно или даже неправедно заработанные рубли можно только по решению суда. Но вопрос о том, откуда у организатора подпольных игр Цитруса в кармане восемь тысяч наличными, может взбудоражить хрупкий рассудок Козлова. И он в который раз потребует увеличить мзду! Что совсем нежелательно…
Очередную проверку решили устроить! Не иначе, кто-то стукнул, что дань, которую платит Рука, не составляет даже пяти процентов от прибыли, приносимой ему азартными играми. Кости на свежем воздухе – это еще цветочки. Вот подпольный тотализатор, в котором участвовал почти весь астероид, да еще мгновенные лотереи, которые он устраивал время от времени, приносили настоящие барыши. Жадный Козлов наверняка хотел иметь не меньше девяноста процентов дохода! Каково ему будет узнать, что ушлые коски его обманывают?
С другой стороны, страсть к порядку и жадность сыграли с начальником тюрьмы плохую шутку. Почти не пуская на астероид торговцев с товаром, таких, как дядюшка Эндрю с пересыльной станции, он надеялся сэкономить деньги заключенных для взяток тюремщикам. Но платить было особенно не за что, и Козлов, поставив крест на полулегальной торговле, утратил контроль над финансовыми потоками. Попросту говоря, он даже представить не мог, сколько денег крутится среди косков. Но всё время подозревал, что где-то его обманывают. И, в общем-то, был недалек от истины.
– Ты! – Козлов ткнул пальцем в Пряника, зная его вспыльчивый нрав, и объявил: – Почему смотришь так непочтительно?!
– Ах ты, собака легавая! – взвился коск. – Не нравится ему, как я на него смотрю!
И тут же получил удар резиновой дубинкой. Охранники свалили его на землю и немного попинали ногами для острастки.
– Всё ясно? – спросил Козлов, обращаясь к остальным. – Кого еще поучить уважению?
Отвечали в общепринятой манере. Нестройным хором.
– Не надо учить. Всё ясно, гражданин начальник.
– Мы коски с понятием…
– Прекрасно, – комендант смерил Эдика лукавым взглядом. – Заключенный Цитрус.
– Я!
– Зайди-ка ко мне в кабинет. Есть о чем побеседовать.
– Сейчас?
– Зачем же сейчас? После обеда. Я распоряжусь. Тебя пропустят.
Эдвард кивнул, предчувствуя, о чем пойдет разговор. Акуле опять мало корма. Придется повысить мзду. Процентов до восьми-десяти. И твердить, что на этот раз он отдает вообще всё. Опять хитрить и изворачиваться… Вот так всегда и везде. Стоит немного накопить жиру, как тут же обязательно находится кто-то, кто желает отхватить кусочек от твоего состояния.
– А ты, Жбанюк, чего на меня волком смотришь? – дежурно поинтересовался комендант, вглядываясь в добродушное лицо Дылды, и пошел вдоль строя косков: – Не стоит забывать, ребята, что все вы – грязные подонки, отбросы общества, направленные сюда с одной только целью – исправиться, стать полноценными, полезными для социума гражданами. Вам всё ясно? Тебя, Жбанюк, я не спрашиваю. Что бы я ни сказал, ты всё равно не поймешь.
– А че не пойму?! – обиженно промычал Дылда. – Всё я понял. Вы думаете, мы отбросы, да? А мы – классные ребята. Так мне кажется. Особенно Рука. Он мой друг…
– Ишь, разговорился, – усмехнулся Козлов. – Поговорим о тебе. Ты вот полезный член общества, Жбанюк?
– Ну…
– Что ну? Ты за что на срок попал в первый раз?
– Ну, это…
– Что «ну это»?! Сопли подотри, Жбанюк, на астероиды просто так не попадают! И ты сюда попал, как и остальные подонки, либо потому что ты вор-рецидивист, либо потому, что ты – насильник и убийца. Твою историю я отлично знаю, Жбанюк. Всё в деле записано. Убийство, еще убийство – якобы по неосторожности… А первый раз ты попал сюда потому, что плеер у тебя, видите ли, подростки отняли. А ты их зверски замучил. Так?
– Не так, – помрачнел Дылда. – Я их только поучить немного хотел. Потому что они злые были.
– Ты, надо думать, добрый… Добрый я, а не ты! Лежи, мразь! – Комендант от души пнул начавшего приподниматься Пряника, отчего тот опрокинулся и ткнулся лицом в землю. – Вот так! – Удовлетворенно заметил он. – Запомните все, – продолжая ходить из стороны в сторону, выкрикнул Козлов. – Пока я комендант на этом астероиде, воры-рецидивисты, убийцы, насильники и прочая шваль здесь будут исправляться и превращаться в примерных граждан! Никаких пьянящих колосков, шоколада, никакого пива! Не говоря уже о прочих горячительных напитках. Только сухие пайки и баланда! Работать, работать и еще раз работать! За талоны!
При упоминании талонов заключенные третьего барака, выведенные на прогулку под своды огромной пещеры, заскрипели зубами от ярости. У непривычного человека, наверное, мороз по коже пошел бы от их исполненного ненависти вида, но охрану коски не пугали – видели всякое. Талонная система возмущала заключенных донельзя. На всю колонию имелась всего одна лавчонка, где продавалось съестное. Но получить его можно было только за талоны – они выписывались на конкретное лицо, купить талон нельзя было ни за какие деньги. Все, кто работал, могли раз в месяц приобрести банку сгущенки или какой-нибудь замороженный бифштекс и сожрать его прямо в лавке – выносить продукты наружу запрещалось. А коскам, игнорирующим рудные работы, в лавке делать было нечего – за деньги там ничего не продавалось…
Козлов присел, приподнял голову Пряника за уши и заглянул ему в глаза.
– Будешь исправляться, подлец?
– Не буду! – промычал тот.
– Тьфу ты, – комендант выпустил уши и отряхнул руки. Коск снова ткнулся лицом в землю. – Придется перевести в четвертый барак. Вот пока среди нас есть такие, как этот мерзавец, всё насмарку. Хорошо, что встречаются и другие. Те, что встали на путь исправления. И всё делают для того, чтобы исправиться. Я, конечно, имею в виду нашего Эдварда. Да, Цитрус, ведь мы встали на путь исправления?
– Безусловно, – ответил тот.
– Вот… Берите пример с него. Ну, ладно, – Козлов постоял некоторое время в задумчивости, качаясь с пятки на носок, потом извлек из кармана старинные часы, отщелкнул картинным жестом крышку и сообщил сопровождающим: – Время обедать. Пойдемте, господа. Похлебаем щей.
Он пошел по прогулочному плацу, следом за ним двинулись вертухаи.
Пряник пошевелился в пыли, тронул разбитую губу и проворчал:
– Ты мне за всё ответишь!
Эдвард отсчитывал купюры, действуя левой механической рукой. Протез он заказал с самой Земли, задействовав все связи профсоюза косков, который буквально через пару месяцев после начала развития игорного бизнеса, с благословения Седого, был скуплен на корню.
Хотя мастера обещали, что он получит совершенный аналог утерянной конечности, рука на поверку оказалась малочувствительной и крайне прихотливой. Не она ухаживала за ним, а Эдварду приходилось обхаживать механическую руку – протирать тряпочкой, смазывать суставы. Иначе они начинали самым противным образом скрипеть. К тому же цвет протеза – поначалу нежно-розовый – со временем сменился зеленоватым. Конечно, функциональность у механической конечности была выше, чем у обычной руки, но радости при всех остальных минусах это доставляло мало. Под гибкими искусственными пальцами купюры шелестели, как листва на деревьях в ветреный день.
– Девятьсот шестьдесят семь, девятьсот шестьдесят восемь, – проговорил он нараспев. Не густо. Посмотрим, кто еще нам задолжал. Так, Змей отдал. Ошпаренный отдал. Пряник. Не отдал. А я ведь его предупреждал, что четверг уже близко. Значит, не понял. Обидно. Ох уж этот Пряник, вечно с ним проблемы. Хоть к игорному столу его не подпускай. – Эй, Дылда! – позвал Эдвард.
– Я здесь, – улыбающаяся широкая физиономия свесилась с верхнего яруса нар.
– Тут кое-кто не отдал долги, – сказал Рука, – надо бы пугнуть его. Но не сильно.
В прошлый раз, когда он попросил Дылду припугнуть одного жадного парня, здоровяк перестарался – перевернул того вверх тормашками и скинул в лестничный пролет. Парень летел десять метров. Спасло его только то, что гравитация на астероиде низкая и сильно разогнаться он не успел. Но всё равно он еще лежал в тюремном лазарете.
Дылда спрыгнул со второго этажа нар.
– Кого?
– Пряника.
– Пряника, хорошо, – здоровяк пошел к двери.
– Куда?! – окликнул его Рука. – Не сейчас. После отбоя.
– А… Ага, – Дылда немного потоптался на месте.
– Лезь обратно, – скомандовал Эдик.
– Ладно.
И полез вверх на нары. Сорвался. Едва не зашиб Цитруса, который выругался и отошел подальше. Помощника он нашел, конечно, отличного. Если кому-нибудь нужно морду начистить или, к примеру, сломать ноги и руки – лучше и придумать нельзя. Надо только убедить его, что он поступает правильно. Вся беда была в том, что порой Дылда становился непредсказуемым.
Эдик иногда всерьез побаивался того, что Дылда по неосторожности или от дурной головы придавит его, как слепого котенка. Был же однажды ночью эпизод, который он никак не мог забыть. Когда он проснулся оттого, что кто-то ухватил его за горло. Цитрус открыл глаза и увидел над собой громоздкую тушу помощника. Глаза его были закрыты, а лицо перекошено дикой злобой.
– Попался, Вальдемар! – хрипло шептал Дылда.
– Эй, я не Вальдемар, – что было сил закричал Эдик и треснул громилу по ушам.
Тот немедленно проснулся и отскочил в сторону, в страхе, что сделал что-то дурное своему благодетелю.
В тот раз обошлось, но ощущение крепких пальцев на горле больше не покидало Цитруса. И во сне он, бывало, просыпался, ожидая, что огромная ладонь вот-вот сожмется, вдавит его кадык и злой голос проговорит: «Попался, Вальдемар!». Стра-а-ашно!
Уже потом Цитрус выяснил, что по ночам Дылда расхаживал только с наступлением полнолуния. Падал с постели на пол и начинал нарезать круги, приговаривая: «Где ты, Вальдемар? Где ты?!» Наутро он ничего не помнил из ночных бдений.
Чтобы спать спокойно, Эдик прикупил у охранников наручники и пристегивал в полнолуние своего помощника к кровати. Правда, у него не было уверенности, что если великан захочет освободиться, наручники его удержат. Слишком тоненькими выглядели браслеты на толстых, могучих руках.
Были в поведении Дылды и другие странности. Время от времени он испытывал приступы паники и тогда начинал причитать, как маленький, забивался в угол и орал: «Уйдите все от меня, уйдите!» В такие моменты его лучше было оставить в одиночестве. Однажды один из охранников – новичок на астероиде – как-то раз попытался помочь громиле, подбежал, начал говорить какие-то добрые слова, но получил пудовым кулаком в лоб и рухнул без сознания. Так его без сознания и выслали с астероида 1313 по личному указанию коменданта Козлова. «У нас тут слюнтяям делать нечего! – разорялся он, положив в карман полторы тысячи рублей. – У нас тут контингент какой?! Воры-рецидивисты! Насильники и убийцы!»
Зато в те моменты, когда в небе не стояла полная луна и паника не одолевала воспаленный мозг Дылды, он был прямо-таки золотым работником. И жалованья с благодетеля не брал. Довольствовался малым: едой и игрушками из секс-шопов, которые Эдик доставал ему через охранников.
– А ведь Пряника будут переводить в четвертый! – вспомнил вдруг Рука. – Это плохо… Там его не навестишь. Значит, долг придется ждать и ждать… Но через него можно передать что-нибудь Седому. Так, Дылда?
Здоровяк пыхтел наверху, забавляясь со своей куклой.
– Нет, не так, Цитрус, – ответил за него сам себе Эдик. – Что с ним передашь, с этим Пряником?
Что-нибудь съестное он сожрет по дороге. Деньги ему доверять совсем уж глупо – он и так мне сколько должен. Стало быть, и трясти его без толку. Эх, нигде не обойтись без риска и расходов. Вот ведь беспредельщик этот Пряник! Сам Седой для него не авторитет! Ну ничего, в четвертом бараке поймет что к чему…
Система распределения косков по баракам отличалась своеобразным изяществом. Третий барак предназначался для сомнительных типов, инвалидов, буйнопомешанных, тех, чей статус не вполне был ясен тюремному начальству. Он по праву считался самым гнусным местом в колонии – здесь могли покалечить, а то и убить, и списать всё на какого-нибудь сумасшедшего. Из третьего барака вполне можно было «выписаться» и другим способом – согласиться работать на руднике. В этом случае «работягу» переводили в первый или второй барак, ему становилась доступна лавка с талонами. Только вот приходилось вкалывать по десять часов в золотой шахте, глотая гранитную пыль. Некоторых косков отправляли в первый и второй барак сразу – смотря по статье и характеристикам. Но и оттуда запросто могли переместить в третий, а то и в четвертый барак.
Четвертый барак отличался усиленным режимом. Охраны здесь числилось едва ли не больше, чем косков. И то дело – охранникам ведь нужно сменяться три раза в день, а коски сидят в бараке постоянно. Комендант Козлов, конечно, сделал бы все бараки по образцу четвертого, да тюремщиков не хватало, и работать кому-то нужно было, и присматривать за работягами. Колония у Бетельгейзе и так постоянно не выполняла план по добыче золота…
Наконец, пятый барак был для косков, отказавшихся работать, но соблюдающих режим, не бунтующих против начальства. Порядок они здесь поддерживали сами. Для кого-то пятый барак был хорош, для кого-то – не очень. Отсюда перевестись в первый или второй было затруднительно. Надоест какому-то работяге гнуть спину на тюремного авторитета, захочет он работать в шахте и жить по тюремному уставу, подаст прошение – а утром найдут его с перерезанным горлом. Так что и пятый барак был вовсе не сахарным.
Ну а в шестой, лазаретный, лучше было не попадать. Потому что именно там водились клопы и всякие глюмзии, а также доживали свой короткий век коски, больные неизлечимыми инфекционными заболеваниями.
Дылда наверху заорал в экстазе.
– Чтоб ты сдох, – мягко проговорил Эдик. – Кролик чертов… И почему не я давал тебе погоняло? Я бы непременно назвал тебя Кроликом.
– Что ты говоришь, Рука? – отдуваясь, спросил Дылда.
– Говорю – ты не устал?
– Нет, что ты… Я от моей лапочки не устаю. Только жрать хочется.
– Это не диво… Жрать тебе всегда хочется. Но не переживай – кажется, баланду несут.
В коридоре, действительно, слышались шаги.
– Кушать, кушать! – счастливо залепетал Дылда. – Как вовремя!
Но за открывшейся дверью оказался вовсе не разносчик баланды. Там стоял офицер с двумя охранниками.
– Цитрус, на выход, – сквозь зубы процедил он. – Деньги не забудь захватить.
– Деньги, конечно. Разве можно здесь оставить деньги? – пробормотал Эдик. – Свои не украдут, а вот надзиратели в матрасах пошарить любят… Только и смотри…
На самом деле, конечно, у Эдика имелись тайники разных местах – и в камере, и в пещере, где коски гуляли. С собой носить двадцать тысяч наличными в не самых крупных купюрах было бы затруднительно.
– Поторапливайся!
– Спешу, даже падаю! Не наседайте на инвалида!
Эдвард поднялся с койки, побрел по коридору. Эх, хоть и спрятал пять тысяч, три – всё равно много. Отберет Козлов. Душа чувствовала, что отберет.
Начальник тюрьмы встретил Эдика в приподнятом настроении.
– Принес денежки? – поинтересовался он.
Эдик тоскливо огляделся. Кабинет начальника колонии отличался такой же бросающейся в глаза мрачностью, как и он сам. Черный пластик на стенах, тусклые светодиоды, мощная, напоминающая прожектор настольная лампа, которую при желании можно было повернуть прямо в лицо собеседника. Никакого тебе аквариума с экзотическими рыбками, телевизионной панели во всю стену, какими любили украшать свои кабинеты полицейские чины. Только несколько монохромных мониторов слежения. Мебель простая, пластиковая, тоже черного цвета. Синтетический палас на полу. Словно и не кабинет начальника колонии, а помещение для общения с дефективной молодежью при полицейском участке.
«На первый взгляд, Козлов только и делает, что вкалывает, – подумал Эдик. – Тоже мне скромник. Не надо ему, видите ли, никаких особых благ. А сам, вместо того чтобы заниматься своей непосредственной работой – следить за вертухаями и косками – качает денежки. Колония для него – прибыльное предприятие, призванное обеспечить безбедную старость. Кабинет задуман таким специально, чтобы продемонстрировать высшим чинам, наблюдающим его по видеофону и во время ревизий, что Козлов – человек бескорыстный, преданный своему делу. Отдыхает он, разумеется, в каком-нибудь другом месте. Например, в тропическом поясе Баранбау. Там у него, скорее всего и особняк нехилый построен, и яхта не из дешевых имеется. Ну, может, и не особняк, а так – небольшой уютный домик на морском берегу. И реактивный катер.»
– Двести сорок восемь рублей, как мы и договаривались, – объявил Цитрус, вынимая из кармана купюры.
– Что это за сумма? – нахмурился Козлов.
– Восемьдесят процентов от моего дохода…
– Всего ты, стало быть, заработал за эту неделю триста десять рублей? – со скоростью калькулятора на «вечных» плутониевых батарейках высчитал Козлов.
– Именно так. Триста девять, если быть точным. Я округлил.
– Вот и хорошо. Отношения наши тоже нужно округлить, Цитрус.
– Это как? – испугался Эдик.
– А так, – нахмурился Козлов, доставая из-под стола резиновую дубинку и помахивая ею в воздухе. – Заплатишь за два месяца вперед. Мне деньги нужны. Сколько это будет? Двести сорок восемь, да на девять недель…
– Почему на девять?
– Потому что в двух месяцах и есть почти девять недель! – рявкнул Козлов. – Не перебивай меня! Стало быть, двести сорок восемь умножить на девять – итого две тысячи двести тридцать два рубля. Ты еще и в прибыли останешься, Цитрус! Если заработаешь больше, всё тебе пойдет!
– Но у меня нет столько денег! – взвыл Эдик.
Козлов, казалось, даже не давал никакой команды, но из-за ширмы появились два дюжих охранника. Они схватили коска за ноги и перевернули вниз головой.
– Пытки запрещены! Я буду жаловаться! У вас в кабинете установлена прокурорская камера слежения! – завизжал Эдвард.
– Делать прокурору больше нечего – наблюдать за мной круглыми сутками. Особенно после того, как в Аслскую колонию у Ригеля назначили начальницей такую цыпочку. Ты капитана второго ранга Полякову не видел, Цитрус… А вот прокурор с нее глаз не сводит. За мной с камеры посмотрят, только если ты подашь жалобу, – усмехнулся Козлов. – А жалобу ты не подашь. Молча отстегнешь мне денежки и пойдешь работать дальше. А за твою щедрость получат награду другие коски – я на день пущу на астероид подпольных торовцев!
– Нет. Я подам жалобу, если вы станете меня бить!
– Да ну… Если мы начнем тебя бить по-настоящему, ты проглотишь язык и уже никогда ничего никому не расскажешь. А если не проглотишь – поймешь, что лучше не портить отношения с теми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. Я вот стою выше. И даже хочу немного подтянуть тебя. Позволить подняться на пару замшелых, скользких, политых помоями ступенек на самом низу… Дать тебе заработать денег.
«С чего такая щедрость? – промелькнула в мозгу Цитруса паническая мысль. – Доброта по отношению к коскам… Вольные торговцы – это совсем нехорошо. Повысятся денежные котировки. Ставки упадут. Да и Тушканчику будет не так просто спекулировать тем, что я вымениваю у охранников…»
Между тем один из тюремщиков, продолжая одной рукой держать его за ногу, другой обшарил карманы и предъявил Козлову пачку купюр. Начальник тюрьмы схватил находку своего подчиненного, на глаз оценил сумму и прошипел:
– Стало быть, нет денег?! Хорошо ловчишь, Цитрус! А я-то думал со снисхождением к тебе отнестись!
– Это всё, что у меня есть, – прохрипел Эдик. – Всё, что я заработал в своей никчемной жизни!
– Конечно, всё… Тут тысячи три. А ты мне компостируешь мозги уже несколько месяцев. Рассказываешь, как тяжело тебе живется. Вот переведу тебя на порожняк, в общую камеру – посмотрим, как взвоешь на питательных пайках и баланде!
– Возьмите всё, – скорбно согласился Цитрус. Охранники, наконец, вернули его в нормальное положение – то есть поставили на ноги, – но вряд ли это сулило ему что-то хорошее.
– Возьму непременно, – кивнул Козлов. – Рассказывай, где еще заныкал денежки? Ведь не всю же наличность ты с собой в карманах таскаешь! Никогда в это не поверю!
– Всю!
– Признавайся!
– Больше денег нет! – объявил Эдик. – Ни копейки! Всё, что нажито непосильным трудом, скоплено на свободе, завещано покойными друзьями, здесь…
– Ах, нет у тебя ничего… Стукалов, дай-ка ему по почкам. Легонько так, но чувствительно. Как ты умеешь.