— Это ты увлекаешься? Или мамочка твоя? — поинтересовался он у Кнопки.
— Нет, что ты. Мамочка у меня нормальная.
— А ты?
— Не знаю, — искренне ответила Кнопка и стала вдруг грустной. Даже жаль стало погрустневшую Кнопку.
— Да брось, с тобой все в порядке. Мне тоже нравится Сальвадор Дали. Особенно вот эта…
Стараясь утешить Кнопку, он ткнул пальцем в первую картину, которая под руку попала. Это были «Кровоточивые розы». Неудачно ткнул, только потом он это понял. Но было уже поздно.
— А мне она кажется страшной, — ответила Кнопка и перевела разговор на другую тему.
В тот вечер они засиделись допоздна. Пили чай и разговаривали. Разговорам, казалось, не будет конца… Сергей и сам себе удивлялся — кто бы мог подумать, что так интересно и легко может быть с этой девчонкой, которая на девять лет его младше. Ему и уходить не хотелось, но Кнопка сама, не пытаясь казаться деликатной, попросила его об этом:
— Ладно, Сережа. Ты иди. Поздно уже. Мамочка скоро придет. Она уставшая, ей не до гостей… Я тебе позвоню завтра. Или послезавтра.
В прихожей они опять о чем-то разговорились. Он протоптался возле двери еще минут пятнадцать, пока Кнопка снова ему не напомнила:
— Все, иди уже. Девять часов, а у неё последняя пара в половине девятого заканчивается. Увидит тебя — начнутся расспросы, что да как… Она у меня, знаешь, строгая.
— Она у тебя что, тоже преподавателем в институте работает?
— Нет, она в институте не работает. Она там учится. Все, иди уже!
— Учится?! Не поздновато ли? Сколько же ей — твоей мамочке?
— Двадцать четыре! — выпалила Кнопка, и подтолкнула его к выходу и захлопнула дверь.
Составив в уме нехитрое уравнение, Сергей без особого труда вычислил: икс равен семи. И понял только одно — что он снова ничего не понимает.
Ни-че-го.
Впрочем, подумал он, вполне возможно, что Кнопка опять его разыграла…
— Да ты меня совсем, что ли, не слушаешь? — Раздался голос из какого-то другого мира. Кнопка, моргнула на прощание зеленым глазом, безжалостно исчезла. Теперь вместо нее рядом стояла совершенно другая девушка. «Вероника», — вспомнил он, не забыв при этом похвалить себя за феноменальную память. Вздохнул и ответил, сильно покривив душою:
— Слушаю.
— Только не слышишь почему-то.
— У меня бывает, знаешь. Слушаю и не слышу. Нужно к врачу обратиться. Ухо-горло-нос… Нос и горло заодно проверю тоже…
Он нес какую-то чепуху, стараясь загладить неприятную ситуацию. Все же нельзя так в самом деле. Но, с другой стороны, он ведь ей в попутчики не навязывался?
Она заметно успокоилась — видимо, простила ему его невнимание. Снова начала щебетать про каких-то своих приятелей, про вечеринки. Сергей взглянул на небо, ожидая, когда же оно наконец разразится дождем. И не потому, что ему хотелось, чтобы пошел дождь. Просто хотелось, чтобы что-то произошло. Чтобы хоть что-то изменилось и он убедился наконец, что время не стоит на месте, что оно идет, движется, а не висит в воздухе, как эта грозная на вид, но столь нерешительная на самом деле туча.
Но туча, видимо, спала. Или решила устроить себе самой проверку на прочность: сколько времени ей удастся продержаться, не проронив ни одной капли? Или еще что-нибудь взбрело ей в голову, этой глупой туче. В любом случае пора, бы, пора бы уже быть дождю!
В этот момент зазвонил в кармане телефон. Сергей вздохнул, заранее уже догадавшись, что звонит кто-нибудь из приятелей, Макар или Жорик сейчас примутся зазывать его на очередную и традиционную по субботам холостяцкую пирушку. В другой ситуации Сергей бы обрадовался и помчался туда, куда звали. И Веронику с собой непременно бы прихватил. И та была бы не против… Но это — в другой ситуации. Или даже — в другой жизни, но только не теперь.
— Предчувствия его не обманули, — продекламировал он вслух, доставая из кармана трубку.
На дисплее высвечивалось: Жорик. Сергей собрался было уже отключить телефон, чтобы не пришлось объяснять приятелю свое странное нежелание разделить с ним нескучный ужин, но вдруг подумал, что встреча с Жориком может стать прекрасным поводом для того, чтобы деликатно отвязаться от Вероники. Можно сделать вид, что это деловой звонок, а Жорик — его коммерческий партнер и в данное время им катастрофически необходимо решить наконец вопрос о слиянии их монополий. Вполне сгодится такой вариант для Вероники. Бизнес — он и есть бизнес, дело серьезное…
— Алло, — произнес Сергей, принимая вид озабоченного бизнесмена. — Здравствуете, Георгий Михайлович. Что там у нас?
Жорик, видимо, обалдел слегка, услышав столь церемонное обращение.
— Здорово, Палыч, — ответил он, хихикнув.
— У нас какие-то серьезные проблемы? — настойчиво продолжал гнуть свою линию Сергей.
— У нас — никаких. — Жорик неприлично заржал, в трубку, слишком громко для солидного бизнесмена, и Сергею пришлось отойти на пару шагов от Вероники, чтобы не сорвался спектакль.
— Ну, это разрешимо. Я так понимаю, мне необходимо срочно к вам подъехать?
— Эй, Серый, — не выдержал вдруг приятель. — Ты чего несешь-то?
— Я могу проконсультировать вас до этому вопросу, — не сдавался Сергей,
— Ну, проконсультируй, — согласился приятель. — На самом деле один настойчивый вопрос вертится у меня в голове. Как она тебе? Ничего?
— Кто? — Неожиданный вопрос сбил Сергея с толку.
— Она, — вдохновенно повторил Жорик. — Девушка по имени Свет-ла-на… Та, которую ты здесь вчера соблазнял? Ну, чего молчишь-то?
— Что?! Ты о чем?
Сергей даже не заметил, что перешел на ты. Совсем забыл о своей роли и окончательно сорвал придуманный спектакль, прокричав в трубку:
— Откуда ты про нее знаешь?!
— В газетах писали, — хмыкнул Жорик,
— Да прекрати! — рявкнул Сергей, окончательно теряя терпение.
— Да ты что распсиховался-то?
— Я тебя спрашиваю, откуда ты про нее знаешь? Откуда? Да не молчи же ты, придурок!
Ругательство, сказанное в сердцах, сослужило недобрую службу: в ответ последовала тирада гнусностей, после чего короткие гудки возвестили о том, что связь закончена.
— Черт, — снова выругался он, торопливо набирая номер Жоркиного мобильника. Но тот был уже отключен.
Захотелось швырнуть этот проклятый телефон об асфальт. Посильнее, чтобы разлетелся вдребезги.
Куда-то затерялась соль.
Павел добросовестно искал ее везде. Открыл одну, скользнул взглядом по тарелкам, ни одну не пропустил. Потом наткнулся на высокие стеклянные колбы с голубыми пластмассовыми крышками. Оглядел одну — гречка, в следующей был рис, потом еще рис, только другой формы. Сахар, макароны, манка. Ложки, вилки. Кастрюли. Перец красный и черный, горький и сладкий. Соли нигде не было.
Только в солонке, одиноко стоящей на столе, оставалась крупица. Но этой крупицы будет недостаточно для того, чтобы приготовить…
Он еще не знал, что именно собирается готовить. С тех пор, как начал искать соль, мысли его почему-то были заняты совсем другим… Впрочем, откуда это «почему-то»? И разве были его мысли в последнее время хоть чем-то заняты, кроме одного?
Остановившись возле окна, он поискал глазами соль на подоконнике. Маловероятно, чтобы здесь она оказалась. И все же… За окном свистел ветер. Сгибал к земле, не давая возможности распрямиться хоть на секунду, ветки деревьев. Почти голые, по-зимнему сонные ветки. На бельевой веревке висел и трепыхался, как знамя на флагштоке, Ритин халат. Желтое знамя в розовый горошек. Павел усмехнулся криво. Усмешка застыла у него на губах, превращая лицо в гримасу скорби.
Невыносимо. Невыносимо уже жить вот так, мучаясь. Мучая себя, мучая окружающих. Ее, Риту, прежде всего. Чем она заслужила?
Недавнее, свежее еще и оттого до боли отчетливое воспоминание снова заставило его застонать. Он никак не ожидал, что Рита в тот момент обернется. В последнее время он все реже смотрел ей в глаза и все чаще и пристальнее вглядывался в Риту в те моменты, когда она этого не замечала. Сам себе удивлялся как будто и вправду существует она, эта среднестатистическая норма количества взглядов, которые в течение определенного времени непременно должны коснуться жены. А поскольку встречаться с глазами Риты с каждым днем становилось все тяжелее и опаснее, Павла непреодолимо тянуло смотреть на жену в те моменты, когда опасности не существовало. Он как завороженный стоял возле окна и смотрел на Риту, которая торопливо выходила из подъезда и, постукивая тонкими каблуками, исчезала в направлении троллейбусной остановки. Смотрел на нее за вязанием, пока Рита думала, что он смотрит телевизор. И каждую возможность ловил для того, чтобы задержать свой взгляд на Рите. Как будто эти взгляды могли хоть что-нибудь изменить…
А может быть, это просто магическое притяжение взгляда палача к своей жертве? Даже такие мысли порой возникали у Павла, и себя он за них ругал, потому что в такие моменты слишком неотвратимым казалось приближение к той черте, которая отделяет разум от безумия. Но именно в этот день почему-то все самые грустные, самые беспросветные мысли так и теснились у него в голове, нестройным роем жужжали без остановки, как разбуженные злые пчелы. Будто именно в этот день он и вправду подошел к той черте, которая отделяет разум от безумия, твердь земную — от бездны…
«Критические дни, — подшучивал он над собой. — Зря говорят, что только у женщин бывают…»
Но ирония не спасала. В этот день не спасало уже ничто. С утра он с тупым остервенением пахотного быка копал землю на огороде. Врезался в нее лопатой, отшвыривал комья по сторонам, потом разбивал, дробил на куски. Земля рассыпалась, он шел дальше, пот стекал со лба. Уже не ручьями, а каким-то горным водопадом. Три с лишним часа ушло на это. Но физическая усталость не помогла. Все тот же тугой ком внутри — как огромная мятная таблетка, застрявшая в горле. Душа неотступно, день за днем, минута за минутой, доказывала — она существует. Она существует, черт побери, и ей больно, ужасно больно, и разве можно сравнить с этой болью тупую боль в мышцах, которая разлилась теперь по всему телу почти сладким оцепенением? Можно было пойти и перекопать еще три соседских огорода. Если бы от этого хоть что-нибудь изменилось!
Он обещал Валерии, что поговорит с Ритой на днях. «На днях» — понятие весьма растяжимое, дни идут один за другим, попробуй докажи, что имел в виду Павел. Но Валерия не настаивала.
Она вообще никогда ни на чем не настаивала. Разговор в лесной чаще уже в тот же вечер стал казаться ему каким-то далеким, нереальным. В самом деле, разве могло все это случиться с ним? Страшный и в то же время удивительно приятный, восхитительно волнующий сон… Но с тех пор прошло уже много дней, и за эти дни Павел успел убедиться: Валерия не шутила. В принципе он понял это сразу и все же, проснувшись на следующий день утром в одной постели с Ритой, сумел-таки уговорить себя, что с этой блажью ему удастся справиться. Он сможет, непременно сможет убедить Валерию в том, что из ситуации можно найти выход. Другой выход, совсем не тот, что предложила она. Сонные глаза Риты, ее мягкий профиль, свежая кожа — в то утро он смотрел на жену как на собственного ребенка и чувствовал, что никогда в жизни не сможет допустить подобную жестокость в отношении Риты.
Пока Рита спала, он в деталях продумал предстоящий разговор с Валерией. Представлял себе, как они встретятся вечером в той же аллее, как он возьмет ее за руку и скажет: «Лера, если бы ты знала, как я мучился эти два дня. Я буквально с ума сходил. То? что произошло между нами, непременно надо обсудить. Согласись, разговор у нас получился скомканный… В общем-то и разговора никакого не получилось. Так, одни эмоции…».
Он даже представлял себе свое лицо, слышал свой голос. Только почему-то никак не получалось увидеть ее, Валерию. Увидеть ее глаза и понять, что она с ним согласна…
— Черт, — выругался Павел и поднялся с постели. — Чушь все эти репетиции. И без них обойтись можно.
Неслышно, чтобы не разбудить Риту, он вышел из спальни. Тщательно побрился, отгоняя мысль о том, что Рита, наверное, могла бы заметить, что теперь он стал бриться каждый день, а не через день, как раньше. Приготовил на кухне завтрак на всю семью, разбудил жену и сына.
Весь день на работе мысли неотступно возвращались к предстоящему разговору с Валерией. Он поглядывал на часы. Время шло странными скачками: то тянулось, как липкое варенье, то вдруг начинало лететь слишком стремительно, слишком быстро в те моменты, когда Павел с внезапной отчетливостью осознавал, что не готов к предстоящему разговору.
Подошла к концу последняя в его расписании пара, условились встретиться в пятнадцать минут восьмого в дальнем конце аллеи. Павел шел медленно, все оттягивал время, и уже почти панический страх овладел им, потому что он понял, что не знает, понятия не имеет о том, как же начать этот разговор. Но Валерии на месте не оказалось, она, видимо, опаздывала, и он с утроенной силой принялся прокручивать в голове различные варианты предстоящей сцены… Все возможные — кроме одного. Этот вариант он снова, несмотря на имеющийся уже печальный опыт, забыл учесть. В тот день Валерия не пришла.
Не пришла и на следующий день, и через день. Ни на лекцию, ни на свидание…
А через три дня, наткнувшись на нее в коридоре в толпе студентов, он не смог справиться с эмоциями. Подскочил к ней, схватил за руку, не задумываясь уже о том, что вокруг полно людей. Схватил за руку, чувствуя, что причиняет боль, и, едва сдержавшись, чтобы не закричать, выдавил из себя:
— Сколько раз я просил тебя. Сколько раз просил — оставь мне номер телефона…
— У меня нет телефона, — ответила она холодно и выдернула руку.
Кто-то присвистнул у них за спиной. Кто-то усмехнулся. Зашелестел шепот… Павел опомнился наконец:
— Валерия, зайдите ко мне после этой пары.
— Хорошо, Павел Алексеевич. Зайду обязательно.
Он готов был караулить ее возле аудитории, потому что знал почти наверняка: она не придет. И грубости своей не мог себе простить, вспоминал без конца белую полосу на ее запястье, и глупости тоже. Ругал себя последними словами за то, что не сдержался, и теперь поползут по факультету слухи и сплетни. Но все эти мысли были где-то на заднем плане. Главным было другое: она не придет.
Но Валерия пришла. Спустя уже минут десять после того, как прозвенел звонок. Павел сидел один в опустевшей аудитории, остановив неподвижный взгляд на портрете Чарльза Диккенса. Неслышно открылась дверь, и появилась Валерия…
Снова не сдержавшись, он вскочил, подбежал к ней:
— Прости меня. Я вел себя как последний идиот.
— Может, не последний, — проронила она сквозь зубы. — Но идиот — это точно.
— Прости, — повторил он. — Но ведь ты обещала. Ты, черт возьми, обещала мне, что не исчезнешь!
— Я никуда не исчезла. Вот же я, стою перед тобой. Успокойся.
— Я спокоен. Я имел в виду не физическое твое исчезновение. Мы, кажется, договорились встретиться с тобой. Три дня назад. Ты не пришла.
— У меня температура была. И вчера, и сегодня с утра тоже.
— Дело в этом? В температуре? Она помолчала некоторое время, потом отошла от него и присела на край стола.
— Валерия…
— Нет, не в температуре. Хотя она у меня действительно была высокой.
— Так в чем же?
— В том, что все это не имеет смысла. Я имею в виду наши с тобой встречи. Все это зашло слишком далеко. Ни к чему… Ты ведь меня понимаешь.
— Не понимаю. Не понимаю и не хочу понимать! — взорвался он. — Прошу тебя, говори прямо!
— Хорошо, — спокойно согласилась она. — Прямо так прямо. Я считаю, что нам с тобой больше не нужно встречаться. Потому что ты женат. Потому что я не смогу быть с тобой, пока ты женат. И еще потому, что я не хочу… Я не хочу разбивать твою семью, Павел. Если ты уйдешь от жены — разве мы будем счастливы?
— Будем! — заторопился он, позабыв напрочь все свои доводы, все аргументы, которые собирался ей привести. И случай был как раз подходящий…
— Я так не думаю. Я думаю, нам лучше больше не встречаться.
— Ты серьезно? Господи, Валерия, неужели ты серьезно сейчас говоришь?
В тот момент он забыл обо всем. Совсем забыл о Рите, которая еще накануне была так важна для него. Страх потерять Валерию заполонил собой все. В конце концов, подумал он, Рита устроит свою жизнь. Она сможет, она сильная. Очень сильная женщина в отличие от своего мужа, которого и мужиком-то, наверное, назвать нельзя.
Но ему уже было все равно. Пусть не мужик, пусть слабый. Все, что угодно. Только бы не упустить свой шанс — снова стать молодым. Разве часто выпадает такой шанс в жизни? Разве каждому? И разве это не оправдание его, не искупление?
— Я говорю вполне серьезно.
— Я не смогу без тебя.
— Это привычка. Я — твоя дурная привычка. Но от привычек избавляются.
— Я не хочу от тебя избавляться. Не собираюсь от тебя избавляться!
— Я не хочу разбивать твою семью.
— Я тоже не хочу ее разбивать. Послушай, но ведь мы могли бы…
— Нет. — Она оборвала его на полуслове. — Мы не могли бы. Я тебе уже говорила. Или все или ничего. По-другому не получится.
Она соскользнула с парты и направилась к выходу. Он догнал ее, снова схватил за руку, на этот раз контролируя силу.
— Что тебе от меня нужно?
— Мне нужна ты. Я не хочу с тобой расставаться. Она молчала. И тогда, именно в тот вечер, он и произнес эту фразу:
— Я поговорю с женой. На днях, я тебе обещаю.
После этого разговора они снова стали встречаться, но уже не так часто, как раньше. Не каждый день по крайней мере. Павел мучился, чувствуя, что не может найти в себе силы разрешить наконец ситуацию тем или иным образом. Он не мог представить себе своей жизни без Риты. Не мог представить себе своей жизни без Валерии. Третьего было не дано. Слабая надежда на то, что Валерия наконец образумится, с каждым днем становилась еще слабее. Теперь в ее голосе, в ее глазах он слишком часто считал только одно желание: исчезнуть.
Она, видимо, жалела о том, что начала с ним встречаться. Заметно тяготилась своей категоричностью, но поделать с ней ничего не могла. Однажды она снова пропала. Почти неделю не показывалась на глаза, а потом — это как раз вчера и случилось — вдруг позвонила на кафедру. Павел, подходя к телефону, думал, что звонит Рита. И вдруг услышал ее голос:
— Привет. Извини, я снова исчезла. Только не думай, что я тебя забыла. Просто у меня неотложные дела… А на самом деле я соскучилась.
— Я тоже, — проговорил он несвоим голосом.
Дальше пошли гудки. Короткий разговор был окончен…
Но воспоминание о неожиданном телефонном звонке весь вечер заставляло биться сердце. Сердце билось, а душа пела. Напевала себе ритмичный попсовый мотивчик, сначала громко, потом под нос себе мурлыкала. А наутро замолчала. Наутро в душе снова поселилась привычная боль…
Только теперь эта боль была еще острее. Она буквально сводила его с ума. Может быть, оттого, что накануне вечером он дал себе обещание, что непременно поговорит с Ритой в эти выходные. Но суббота подходила к концу, а он все откладывал и откладывал этот разговор, ожидая, что подвернется подходящая ситуация. Может, испугаются они с женой, что за тридцать лет совместной жизни случалось крайне редки. Или еще что-нибудь случится. К примеру, разверзнутся небеса.
И начинало уже ему казаться, что Рита обо всем догадалась сама. Предательская надежда на то, что Рита и начнет этот разговор, притаилась на самом дне души, пытаясь побороть остатки совести.
Хотя совесть здесь была ни при чем. Павел знал совершенно точно: одна только совесть никогда в жизни не смогла бы его удержать. Он просто не хотел терять Риту.
И опять все начиналось сначала: я не смогу жить без Риты. Я не смогу жить без Валерии.
В сотый, в тысячный раз подряд…
Жена сидела напротив, медленными глотками пила чай. Глаза Павла пересчитывали темно-синие горошины на чашке, не смея подняться выше. Потом подвернулся под руку кроссворд, который он еще с утра мусолил. Павел уткнулся носом в спасительный кроссворд, надеясь отыскать в нем хотя бы временное прибежище для взгляда.
Но Рита была рядом. Он чувствовал ее дыхание, слышал ее голос. Может быть, совсем скоро в жизни его уже не будет этих простых удовольствий — видеть Риту. Слышать Риту. Прикасаться к Рите. Неужели это случится?
Потом, когда она уже выходила из кухни, он не выдержал. Уставился на нее, буквально пожирая глазами. Как будто надеялся оставить негатив, который потом, позже, лето можно будет размножить, превратив в тысячи отпечатков… Солнце робко протянуло в окно один-единственный луч и прикоснулось к Ритиным волосам. Луч принялся выплясывать какой-то завораживающий латинский танец… Павел все смотрел и смотрел на Ритины волосы, с которыми так небрежно забавлялось солнце. А потом Рита вдруг обернулась. И в тот момент; когда Рита обернулась, впервые за последние полтора месяца Павел вдруг забыл о Валерии. Она исчезла из его памяти точно так же, как исчезала порой из жизни. Осталась только Рита. Одна Рита. Вернее, они вдвоем с Ритой…
Он шагнул к ней. Сделал второй, третий шаг.
А потом вдруг снова появилась Валерия. Мелькнула перед глазами салфетка, упавшая со стола на пол. Павел поднял ее, положил обратно на стол.
— Что так смотришь? — спросила Рита.
В ответ он сумел пробормотать только лишь что-то невнятное.
Теперь, пытаясь безуспешно отыскать в кухонных шкафах пакет с солью, Павел вдруг почувствовал странную обиду. Это, видимо, слабость окончательно им завладела, потому что умом он прекрасно понимал, что обижаться ему в данной ситуации на Риту просто кощунственно. Но он так устал носить этот груз, так хотелось хотя бы на время с кем-нибудь им поделиться… И он подумал: «Боже, ну почему она такая? Ведь видит же все, чувствует. Понимает, что происходит. И молчит. Готовится сдаться без боя. Только к чему этот ее героизм? К чему самопожертвование? Кому нужен этот глупый страх выглядеть стервой в глазах мужа? Почему не устроит она мне скандал, как положено, с битьем посуды, с крепкими словами? Почему не заплачет и не попросит меня: не оставляй! Для чего, ради чего так покорно следовать своей судьбе, почему бы не попытаться, не побарахтаться? Всякое ведь в жизни бывает. В конце концов, ведь тридцать лет мы вместе прожили…»
И даже на Валерию он обиделся. Она ведь тоже никаких действий не предпринимала. Ни о чем его не просила, ни на чем не настаивала — просто ждала покорно, когда же он наконец решится…
Ни одна из них, собственно, не собиралась за него бороться. А ведь если бы попыталась, скажем, Валерия наверняка сумел бы он наконец решиться на разговор с Ритой. На разрыв с Ритой.
А если бы Рита попыталась ему помочь — вероятно, с течением времени ему все-таки удалось бы забыть Валерию…
Но обе они предпочитали не вмешиваться. Павел усмехнулся: это же женская логика, напрасно он пытается в ней разобраться. Только ведь, с другой стороны, они ни в чем не виноваты. Ни Рита, ни Валерия. Виноват во всем он. Только он один. Ему и расхлебывать…
Слышались какие-то звуки. Сначала он не обратил на них особого внимания, решив, что это соседские мальчишки-подростки снова собрались распевать мод окном свои блатные серенады. Несомненно, это был звук гитары. Только не с улицы эти звуки доносились, а сверху. Из дома. Из Ритиной комнаты. — Рита играла на гитаре…
Он прислушался. Трудно было в это поверить — ведь Рита не брала в руки гитару уже несколько лёт. Он медленно вышел из кухни и стал подниматься наверх, теперь уже безошибочно определив происхождение гитарных аккордов. За эти несколько минут столько воспоминаний ожило в душе, столько забытых чувств, что Павел почувствовал головокружение.
Потолок плавно выгнулся вниз, пол зашатался под ногами. Стены сдвинулись наискосок, заметались в воздухе предметы. «Рита, — твердил он про себя, — Рита, что же мы с тобой наделали? Что же мы такое натворили, Рита? Ведь нельзя же так, Рита… Ведь это — преступление… Только я один не справлюсь. Ты должна мне помочь. Должна помочь мне…»
Павел открыл дверь в комнату и увидел Риту.Она сидела на краю дивана с гитарой в руках.
— Рита, — тихо проговорил он и шагнул к ней. — Рита, помоги мне…
И остановился на полуслове. Потому что понял: он не сможет. Не сможет попросить жену о том, чтобы разделила она с. ним эту чудовищную ношу. Жестоко, несправедливо все это по отношению к Рите. Придется справляться самому..
— Помоги мне, пожалуйста, найти соль. Я все шкафы перерыл. Соли нигде нет. Без твоей помощи, увы, не получается приготовить ужин…
— Соль в нижнем выдвижном ящике. В полиэтиленовом пакете.
— Кажется, я там уже смотрел…
— Посмотри еще раз.
Рита говорила мягко, спокойно. Только как-то немного отчужденно.
— Хорошо, посмотрю еще раз, — согласился Павел и добавил: — Ты замечательно поешь, Рита.
—Я знаю. Ты уже много раз мне об этом говорил, — все так же спокойно ответила Рита и отложила гитару в сторону.
— Нет, что ты. Мамочка у меня нормальная.
— А ты?
— Не знаю, — искренне ответила Кнопка и стала вдруг грустной. Даже жаль стало погрустневшую Кнопку.
— Да брось, с тобой все в порядке. Мне тоже нравится Сальвадор Дали. Особенно вот эта…
Стараясь утешить Кнопку, он ткнул пальцем в первую картину, которая под руку попала. Это были «Кровоточивые розы». Неудачно ткнул, только потом он это понял. Но было уже поздно.
— А мне она кажется страшной, — ответила Кнопка и перевела разговор на другую тему.
В тот вечер они засиделись допоздна. Пили чай и разговаривали. Разговорам, казалось, не будет конца… Сергей и сам себе удивлялся — кто бы мог подумать, что так интересно и легко может быть с этой девчонкой, которая на девять лет его младше. Ему и уходить не хотелось, но Кнопка сама, не пытаясь казаться деликатной, попросила его об этом:
— Ладно, Сережа. Ты иди. Поздно уже. Мамочка скоро придет. Она уставшая, ей не до гостей… Я тебе позвоню завтра. Или послезавтра.
В прихожей они опять о чем-то разговорились. Он протоптался возле двери еще минут пятнадцать, пока Кнопка снова ему не напомнила:
— Все, иди уже. Девять часов, а у неё последняя пара в половине девятого заканчивается. Увидит тебя — начнутся расспросы, что да как… Она у меня, знаешь, строгая.
— Она у тебя что, тоже преподавателем в институте работает?
— Нет, она в институте не работает. Она там учится. Все, иди уже!
— Учится?! Не поздновато ли? Сколько же ей — твоей мамочке?
— Двадцать четыре! — выпалила Кнопка, и подтолкнула его к выходу и захлопнула дверь.
Составив в уме нехитрое уравнение, Сергей без особого труда вычислил: икс равен семи. И понял только одно — что он снова ничего не понимает.
Ни-че-го.
Впрочем, подумал он, вполне возможно, что Кнопка опять его разыграла…
— Да ты меня совсем, что ли, не слушаешь? — Раздался голос из какого-то другого мира. Кнопка, моргнула на прощание зеленым глазом, безжалостно исчезла. Теперь вместо нее рядом стояла совершенно другая девушка. «Вероника», — вспомнил он, не забыв при этом похвалить себя за феноменальную память. Вздохнул и ответил, сильно покривив душою:
— Слушаю.
— Только не слышишь почему-то.
— У меня бывает, знаешь. Слушаю и не слышу. Нужно к врачу обратиться. Ухо-горло-нос… Нос и горло заодно проверю тоже…
Он нес какую-то чепуху, стараясь загладить неприятную ситуацию. Все же нельзя так в самом деле. Но, с другой стороны, он ведь ей в попутчики не навязывался?
Она заметно успокоилась — видимо, простила ему его невнимание. Снова начала щебетать про каких-то своих приятелей, про вечеринки. Сергей взглянул на небо, ожидая, когда же оно наконец разразится дождем. И не потому, что ему хотелось, чтобы пошел дождь. Просто хотелось, чтобы что-то произошло. Чтобы хоть что-то изменилось и он убедился наконец, что время не стоит на месте, что оно идет, движется, а не висит в воздухе, как эта грозная на вид, но столь нерешительная на самом деле туча.
Но туча, видимо, спала. Или решила устроить себе самой проверку на прочность: сколько времени ей удастся продержаться, не проронив ни одной капли? Или еще что-нибудь взбрело ей в голову, этой глупой туче. В любом случае пора, бы, пора бы уже быть дождю!
В этот момент зазвонил в кармане телефон. Сергей вздохнул, заранее уже догадавшись, что звонит кто-нибудь из приятелей, Макар или Жорик сейчас примутся зазывать его на очередную и традиционную по субботам холостяцкую пирушку. В другой ситуации Сергей бы обрадовался и помчался туда, куда звали. И Веронику с собой непременно бы прихватил. И та была бы не против… Но это — в другой ситуации. Или даже — в другой жизни, но только не теперь.
— Предчувствия его не обманули, — продекламировал он вслух, доставая из кармана трубку.
На дисплее высвечивалось: Жорик. Сергей собрался было уже отключить телефон, чтобы не пришлось объяснять приятелю свое странное нежелание разделить с ним нескучный ужин, но вдруг подумал, что встреча с Жориком может стать прекрасным поводом для того, чтобы деликатно отвязаться от Вероники. Можно сделать вид, что это деловой звонок, а Жорик — его коммерческий партнер и в данное время им катастрофически необходимо решить наконец вопрос о слиянии их монополий. Вполне сгодится такой вариант для Вероники. Бизнес — он и есть бизнес, дело серьезное…
— Алло, — произнес Сергей, принимая вид озабоченного бизнесмена. — Здравствуете, Георгий Михайлович. Что там у нас?
Жорик, видимо, обалдел слегка, услышав столь церемонное обращение.
— Здорово, Палыч, — ответил он, хихикнув.
— У нас какие-то серьезные проблемы? — настойчиво продолжал гнуть свою линию Сергей.
— У нас — никаких. — Жорик неприлично заржал, в трубку, слишком громко для солидного бизнесмена, и Сергею пришлось отойти на пару шагов от Вероники, чтобы не сорвался спектакль.
— Ну, это разрешимо. Я так понимаю, мне необходимо срочно к вам подъехать?
— Эй, Серый, — не выдержал вдруг приятель. — Ты чего несешь-то?
— Я могу проконсультировать вас до этому вопросу, — не сдавался Сергей,
— Ну, проконсультируй, — согласился приятель. — На самом деле один настойчивый вопрос вертится у меня в голове. Как она тебе? Ничего?
— Кто? — Неожиданный вопрос сбил Сергея с толку.
— Она, — вдохновенно повторил Жорик. — Девушка по имени Свет-ла-на… Та, которую ты здесь вчера соблазнял? Ну, чего молчишь-то?
— Что?! Ты о чем?
Сергей даже не заметил, что перешел на ты. Совсем забыл о своей роли и окончательно сорвал придуманный спектакль, прокричав в трубку:
— Откуда ты про нее знаешь?!
— В газетах писали, — хмыкнул Жорик,
— Да прекрати! — рявкнул Сергей, окончательно теряя терпение.
— Да ты что распсиховался-то?
— Я тебя спрашиваю, откуда ты про нее знаешь? Откуда? Да не молчи же ты, придурок!
Ругательство, сказанное в сердцах, сослужило недобрую службу: в ответ последовала тирада гнусностей, после чего короткие гудки возвестили о том, что связь закончена.
— Черт, — снова выругался он, торопливо набирая номер Жоркиного мобильника. Но тот был уже отключен.
Захотелось швырнуть этот проклятый телефон об асфальт. Посильнее, чтобы разлетелся вдребезги.
Куда-то затерялась соль.
Павел добросовестно искал ее везде. Открыл одну, скользнул взглядом по тарелкам, ни одну не пропустил. Потом наткнулся на высокие стеклянные колбы с голубыми пластмассовыми крышками. Оглядел одну — гречка, в следующей был рис, потом еще рис, только другой формы. Сахар, макароны, манка. Ложки, вилки. Кастрюли. Перец красный и черный, горький и сладкий. Соли нигде не было.
Только в солонке, одиноко стоящей на столе, оставалась крупица. Но этой крупицы будет недостаточно для того, чтобы приготовить…
Он еще не знал, что именно собирается готовить. С тех пор, как начал искать соль, мысли его почему-то были заняты совсем другим… Впрочем, откуда это «почему-то»? И разве были его мысли в последнее время хоть чем-то заняты, кроме одного?
Остановившись возле окна, он поискал глазами соль на подоконнике. Маловероятно, чтобы здесь она оказалась. И все же… За окном свистел ветер. Сгибал к земле, не давая возможности распрямиться хоть на секунду, ветки деревьев. Почти голые, по-зимнему сонные ветки. На бельевой веревке висел и трепыхался, как знамя на флагштоке, Ритин халат. Желтое знамя в розовый горошек. Павел усмехнулся криво. Усмешка застыла у него на губах, превращая лицо в гримасу скорби.
Невыносимо. Невыносимо уже жить вот так, мучаясь. Мучая себя, мучая окружающих. Ее, Риту, прежде всего. Чем она заслужила?
Недавнее, свежее еще и оттого до боли отчетливое воспоминание снова заставило его застонать. Он никак не ожидал, что Рита в тот момент обернется. В последнее время он все реже смотрел ей в глаза и все чаще и пристальнее вглядывался в Риту в те моменты, когда она этого не замечала. Сам себе удивлялся как будто и вправду существует она, эта среднестатистическая норма количества взглядов, которые в течение определенного времени непременно должны коснуться жены. А поскольку встречаться с глазами Риты с каждым днем становилось все тяжелее и опаснее, Павла непреодолимо тянуло смотреть на жену в те моменты, когда опасности не существовало. Он как завороженный стоял возле окна и смотрел на Риту, которая торопливо выходила из подъезда и, постукивая тонкими каблуками, исчезала в направлении троллейбусной остановки. Смотрел на нее за вязанием, пока Рита думала, что он смотрит телевизор. И каждую возможность ловил для того, чтобы задержать свой взгляд на Рите. Как будто эти взгляды могли хоть что-нибудь изменить…
А может быть, это просто магическое притяжение взгляда палача к своей жертве? Даже такие мысли порой возникали у Павла, и себя он за них ругал, потому что в такие моменты слишком неотвратимым казалось приближение к той черте, которая отделяет разум от безумия. Но именно в этот день почему-то все самые грустные, самые беспросветные мысли так и теснились у него в голове, нестройным роем жужжали без остановки, как разбуженные злые пчелы. Будто именно в этот день он и вправду подошел к той черте, которая отделяет разум от безумия, твердь земную — от бездны…
«Критические дни, — подшучивал он над собой. — Зря говорят, что только у женщин бывают…»
Но ирония не спасала. В этот день не спасало уже ничто. С утра он с тупым остервенением пахотного быка копал землю на огороде. Врезался в нее лопатой, отшвыривал комья по сторонам, потом разбивал, дробил на куски. Земля рассыпалась, он шел дальше, пот стекал со лба. Уже не ручьями, а каким-то горным водопадом. Три с лишним часа ушло на это. Но физическая усталость не помогла. Все тот же тугой ком внутри — как огромная мятная таблетка, застрявшая в горле. Душа неотступно, день за днем, минута за минутой, доказывала — она существует. Она существует, черт побери, и ей больно, ужасно больно, и разве можно сравнить с этой болью тупую боль в мышцах, которая разлилась теперь по всему телу почти сладким оцепенением? Можно было пойти и перекопать еще три соседских огорода. Если бы от этого хоть что-нибудь изменилось!
Он обещал Валерии, что поговорит с Ритой на днях. «На днях» — понятие весьма растяжимое, дни идут один за другим, попробуй докажи, что имел в виду Павел. Но Валерия не настаивала.
Она вообще никогда ни на чем не настаивала. Разговор в лесной чаще уже в тот же вечер стал казаться ему каким-то далеким, нереальным. В самом деле, разве могло все это случиться с ним? Страшный и в то же время удивительно приятный, восхитительно волнующий сон… Но с тех пор прошло уже много дней, и за эти дни Павел успел убедиться: Валерия не шутила. В принципе он понял это сразу и все же, проснувшись на следующий день утром в одной постели с Ритой, сумел-таки уговорить себя, что с этой блажью ему удастся справиться. Он сможет, непременно сможет убедить Валерию в том, что из ситуации можно найти выход. Другой выход, совсем не тот, что предложила она. Сонные глаза Риты, ее мягкий профиль, свежая кожа — в то утро он смотрел на жену как на собственного ребенка и чувствовал, что никогда в жизни не сможет допустить подобную жестокость в отношении Риты.
Пока Рита спала, он в деталях продумал предстоящий разговор с Валерией. Представлял себе, как они встретятся вечером в той же аллее, как он возьмет ее за руку и скажет: «Лера, если бы ты знала, как я мучился эти два дня. Я буквально с ума сходил. То? что произошло между нами, непременно надо обсудить. Согласись, разговор у нас получился скомканный… В общем-то и разговора никакого не получилось. Так, одни эмоции…».
Он даже представлял себе свое лицо, слышал свой голос. Только почему-то никак не получалось увидеть ее, Валерию. Увидеть ее глаза и понять, что она с ним согласна…
— Черт, — выругался Павел и поднялся с постели. — Чушь все эти репетиции. И без них обойтись можно.
Неслышно, чтобы не разбудить Риту, он вышел из спальни. Тщательно побрился, отгоняя мысль о том, что Рита, наверное, могла бы заметить, что теперь он стал бриться каждый день, а не через день, как раньше. Приготовил на кухне завтрак на всю семью, разбудил жену и сына.
Весь день на работе мысли неотступно возвращались к предстоящему разговору с Валерией. Он поглядывал на часы. Время шло странными скачками: то тянулось, как липкое варенье, то вдруг начинало лететь слишком стремительно, слишком быстро в те моменты, когда Павел с внезапной отчетливостью осознавал, что не готов к предстоящему разговору.
Подошла к концу последняя в его расписании пара, условились встретиться в пятнадцать минут восьмого в дальнем конце аллеи. Павел шел медленно, все оттягивал время, и уже почти панический страх овладел им, потому что он понял, что не знает, понятия не имеет о том, как же начать этот разговор. Но Валерии на месте не оказалось, она, видимо, опаздывала, и он с утроенной силой принялся прокручивать в голове различные варианты предстоящей сцены… Все возможные — кроме одного. Этот вариант он снова, несмотря на имеющийся уже печальный опыт, забыл учесть. В тот день Валерия не пришла.
Не пришла и на следующий день, и через день. Ни на лекцию, ни на свидание…
А через три дня, наткнувшись на нее в коридоре в толпе студентов, он не смог справиться с эмоциями. Подскочил к ней, схватил за руку, не задумываясь уже о том, что вокруг полно людей. Схватил за руку, чувствуя, что причиняет боль, и, едва сдержавшись, чтобы не закричать, выдавил из себя:
— Сколько раз я просил тебя. Сколько раз просил — оставь мне номер телефона…
— У меня нет телефона, — ответила она холодно и выдернула руку.
Кто-то присвистнул у них за спиной. Кто-то усмехнулся. Зашелестел шепот… Павел опомнился наконец:
— Валерия, зайдите ко мне после этой пары.
— Хорошо, Павел Алексеевич. Зайду обязательно.
Он готов был караулить ее возле аудитории, потому что знал почти наверняка: она не придет. И грубости своей не мог себе простить, вспоминал без конца белую полосу на ее запястье, и глупости тоже. Ругал себя последними словами за то, что не сдержался, и теперь поползут по факультету слухи и сплетни. Но все эти мысли были где-то на заднем плане. Главным было другое: она не придет.
Но Валерия пришла. Спустя уже минут десять после того, как прозвенел звонок. Павел сидел один в опустевшей аудитории, остановив неподвижный взгляд на портрете Чарльза Диккенса. Неслышно открылась дверь, и появилась Валерия…
Снова не сдержавшись, он вскочил, подбежал к ней:
— Прости меня. Я вел себя как последний идиот.
— Может, не последний, — проронила она сквозь зубы. — Но идиот — это точно.
— Прости, — повторил он. — Но ведь ты обещала. Ты, черт возьми, обещала мне, что не исчезнешь!
— Я никуда не исчезла. Вот же я, стою перед тобой. Успокойся.
— Я спокоен. Я имел в виду не физическое твое исчезновение. Мы, кажется, договорились встретиться с тобой. Три дня назад. Ты не пришла.
— У меня температура была. И вчера, и сегодня с утра тоже.
— Дело в этом? В температуре? Она помолчала некоторое время, потом отошла от него и присела на край стола.
— Валерия…
— Нет, не в температуре. Хотя она у меня действительно была высокой.
— Так в чем же?
— В том, что все это не имеет смысла. Я имею в виду наши с тобой встречи. Все это зашло слишком далеко. Ни к чему… Ты ведь меня понимаешь.
— Не понимаю. Не понимаю и не хочу понимать! — взорвался он. — Прошу тебя, говори прямо!
— Хорошо, — спокойно согласилась она. — Прямо так прямо. Я считаю, что нам с тобой больше не нужно встречаться. Потому что ты женат. Потому что я не смогу быть с тобой, пока ты женат. И еще потому, что я не хочу… Я не хочу разбивать твою семью, Павел. Если ты уйдешь от жены — разве мы будем счастливы?
— Будем! — заторопился он, позабыв напрочь все свои доводы, все аргументы, которые собирался ей привести. И случай был как раз подходящий…
— Я так не думаю. Я думаю, нам лучше больше не встречаться.
— Ты серьезно? Господи, Валерия, неужели ты серьезно сейчас говоришь?
В тот момент он забыл обо всем. Совсем забыл о Рите, которая еще накануне была так важна для него. Страх потерять Валерию заполонил собой все. В конце концов, подумал он, Рита устроит свою жизнь. Она сможет, она сильная. Очень сильная женщина в отличие от своего мужа, которого и мужиком-то, наверное, назвать нельзя.
Но ему уже было все равно. Пусть не мужик, пусть слабый. Все, что угодно. Только бы не упустить свой шанс — снова стать молодым. Разве часто выпадает такой шанс в жизни? Разве каждому? И разве это не оправдание его, не искупление?
— Я говорю вполне серьезно.
— Я не смогу без тебя.
— Это привычка. Я — твоя дурная привычка. Но от привычек избавляются.
— Я не хочу от тебя избавляться. Не собираюсь от тебя избавляться!
— Я не хочу разбивать твою семью.
— Я тоже не хочу ее разбивать. Послушай, но ведь мы могли бы…
— Нет. — Она оборвала его на полуслове. — Мы не могли бы. Я тебе уже говорила. Или все или ничего. По-другому не получится.
Она соскользнула с парты и направилась к выходу. Он догнал ее, снова схватил за руку, на этот раз контролируя силу.
— Что тебе от меня нужно?
— Мне нужна ты. Я не хочу с тобой расставаться. Она молчала. И тогда, именно в тот вечер, он и произнес эту фразу:
— Я поговорю с женой. На днях, я тебе обещаю.
После этого разговора они снова стали встречаться, но уже не так часто, как раньше. Не каждый день по крайней мере. Павел мучился, чувствуя, что не может найти в себе силы разрешить наконец ситуацию тем или иным образом. Он не мог представить себе своей жизни без Риты. Не мог представить себе своей жизни без Валерии. Третьего было не дано. Слабая надежда на то, что Валерия наконец образумится, с каждым днем становилась еще слабее. Теперь в ее голосе, в ее глазах он слишком часто считал только одно желание: исчезнуть.
Она, видимо, жалела о том, что начала с ним встречаться. Заметно тяготилась своей категоричностью, но поделать с ней ничего не могла. Однажды она снова пропала. Почти неделю не показывалась на глаза, а потом — это как раз вчера и случилось — вдруг позвонила на кафедру. Павел, подходя к телефону, думал, что звонит Рита. И вдруг услышал ее голос:
— Привет. Извини, я снова исчезла. Только не думай, что я тебя забыла. Просто у меня неотложные дела… А на самом деле я соскучилась.
— Я тоже, — проговорил он несвоим голосом.
Дальше пошли гудки. Короткий разговор был окончен…
Но воспоминание о неожиданном телефонном звонке весь вечер заставляло биться сердце. Сердце билось, а душа пела. Напевала себе ритмичный попсовый мотивчик, сначала громко, потом под нос себе мурлыкала. А наутро замолчала. Наутро в душе снова поселилась привычная боль…
Только теперь эта боль была еще острее. Она буквально сводила его с ума. Может быть, оттого, что накануне вечером он дал себе обещание, что непременно поговорит с Ритой в эти выходные. Но суббота подходила к концу, а он все откладывал и откладывал этот разговор, ожидая, что подвернется подходящая ситуация. Может, испугаются они с женой, что за тридцать лет совместной жизни случалось крайне редки. Или еще что-нибудь случится. К примеру, разверзнутся небеса.
И начинало уже ему казаться, что Рита обо всем догадалась сама. Предательская надежда на то, что Рита и начнет этот разговор, притаилась на самом дне души, пытаясь побороть остатки совести.
Хотя совесть здесь была ни при чем. Павел знал совершенно точно: одна только совесть никогда в жизни не смогла бы его удержать. Он просто не хотел терять Риту.
И опять все начиналось сначала: я не смогу жить без Риты. Я не смогу жить без Валерии.
В сотый, в тысячный раз подряд…
Жена сидела напротив, медленными глотками пила чай. Глаза Павла пересчитывали темно-синие горошины на чашке, не смея подняться выше. Потом подвернулся под руку кроссворд, который он еще с утра мусолил. Павел уткнулся носом в спасительный кроссворд, надеясь отыскать в нем хотя бы временное прибежище для взгляда.
Но Рита была рядом. Он чувствовал ее дыхание, слышал ее голос. Может быть, совсем скоро в жизни его уже не будет этих простых удовольствий — видеть Риту. Слышать Риту. Прикасаться к Рите. Неужели это случится?
Потом, когда она уже выходила из кухни, он не выдержал. Уставился на нее, буквально пожирая глазами. Как будто надеялся оставить негатив, который потом, позже, лето можно будет размножить, превратив в тысячи отпечатков… Солнце робко протянуло в окно один-единственный луч и прикоснулось к Ритиным волосам. Луч принялся выплясывать какой-то завораживающий латинский танец… Павел все смотрел и смотрел на Ритины волосы, с которыми так небрежно забавлялось солнце. А потом Рита вдруг обернулась. И в тот момент; когда Рита обернулась, впервые за последние полтора месяца Павел вдруг забыл о Валерии. Она исчезла из его памяти точно так же, как исчезала порой из жизни. Осталась только Рита. Одна Рита. Вернее, они вдвоем с Ритой…
Он шагнул к ней. Сделал второй, третий шаг.
А потом вдруг снова появилась Валерия. Мелькнула перед глазами салфетка, упавшая со стола на пол. Павел поднял ее, положил обратно на стол.
— Что так смотришь? — спросила Рита.
В ответ он сумел пробормотать только лишь что-то невнятное.
Теперь, пытаясь безуспешно отыскать в кухонных шкафах пакет с солью, Павел вдруг почувствовал странную обиду. Это, видимо, слабость окончательно им завладела, потому что умом он прекрасно понимал, что обижаться ему в данной ситуации на Риту просто кощунственно. Но он так устал носить этот груз, так хотелось хотя бы на время с кем-нибудь им поделиться… И он подумал: «Боже, ну почему она такая? Ведь видит же все, чувствует. Понимает, что происходит. И молчит. Готовится сдаться без боя. Только к чему этот ее героизм? К чему самопожертвование? Кому нужен этот глупый страх выглядеть стервой в глазах мужа? Почему не устроит она мне скандал, как положено, с битьем посуды, с крепкими словами? Почему не заплачет и не попросит меня: не оставляй! Для чего, ради чего так покорно следовать своей судьбе, почему бы не попытаться, не побарахтаться? Всякое ведь в жизни бывает. В конце концов, ведь тридцать лет мы вместе прожили…»
И даже на Валерию он обиделся. Она ведь тоже никаких действий не предпринимала. Ни о чем его не просила, ни на чем не настаивала — просто ждала покорно, когда же он наконец решится…
Ни одна из них, собственно, не собиралась за него бороться. А ведь если бы попыталась, скажем, Валерия наверняка сумел бы он наконец решиться на разговор с Ритой. На разрыв с Ритой.
А если бы Рита попыталась ему помочь — вероятно, с течением времени ему все-таки удалось бы забыть Валерию…
Но обе они предпочитали не вмешиваться. Павел усмехнулся: это же женская логика, напрасно он пытается в ней разобраться. Только ведь, с другой стороны, они ни в чем не виноваты. Ни Рита, ни Валерия. Виноват во всем он. Только он один. Ему и расхлебывать…
Слышались какие-то звуки. Сначала он не обратил на них особого внимания, решив, что это соседские мальчишки-подростки снова собрались распевать мод окном свои блатные серенады. Несомненно, это был звук гитары. Только не с улицы эти звуки доносились, а сверху. Из дома. Из Ритиной комнаты. — Рита играла на гитаре…
Он прислушался. Трудно было в это поверить — ведь Рита не брала в руки гитару уже несколько лёт. Он медленно вышел из кухни и стал подниматься наверх, теперь уже безошибочно определив происхождение гитарных аккордов. За эти несколько минут столько воспоминаний ожило в душе, столько забытых чувств, что Павел почувствовал головокружение.
Потолок плавно выгнулся вниз, пол зашатался под ногами. Стены сдвинулись наискосок, заметались в воздухе предметы. «Рита, — твердил он про себя, — Рита, что же мы с тобой наделали? Что же мы такое натворили, Рита? Ведь нельзя же так, Рита… Ведь это — преступление… Только я один не справлюсь. Ты должна мне помочь. Должна помочь мне…»
Павел открыл дверь в комнату и увидел Риту.Она сидела на краю дивана с гитарой в руках.
— Рита, — тихо проговорил он и шагнул к ней. — Рита, помоги мне…
И остановился на полуслове. Потому что понял: он не сможет. Не сможет попросить жену о том, чтобы разделила она с. ним эту чудовищную ношу. Жестоко, несправедливо все это по отношению к Рите. Придется справляться самому..
— Помоги мне, пожалуйста, найти соль. Я все шкафы перерыл. Соли нигде нет. Без твоей помощи, увы, не получается приготовить ужин…
— Соль в нижнем выдвижном ящике. В полиэтиленовом пакете.
— Кажется, я там уже смотрел…
— Посмотри еще раз.
Рита говорила мягко, спокойно. Только как-то немного отчужденно.
— Хорошо, посмотрю еще раз, — согласился Павел и добавил: — Ты замечательно поешь, Рита.
—Я знаю. Ты уже много раз мне об этом говорил, — все так же спокойно ответила Рита и отложила гитару в сторону.
Из дневника Валерии
А однажды, два года уже прошло с тех пор, как мамы не стало, Настя забыла рассказать сказку. Легла в постель, натянула одеяло до подбородка — холодно тогда в квартире было, зима злющая, а батареи, кик всегда, еле теплые — и начала стучать зубами.
А однажды, два года уже прошло с тех пор, как мамы не стало, Настя забыла рассказать сказку. Легла в постель, натянула одеяло до подбородка — холодно тогда в квартире было, зима злющая, а батареи, кик всегда, еле теплые — и начала стучать зубами.